М7 Свешникова Мария
Дисплей телефона Кати замигал холодным светом, как подсвечивались аквариумы В. Сообщение со знакомого номера отвлекло ее от мыслей обернуться в сторону разбитого аквариума...
«Привет! Прости, что не пришел на открытие. Когда тебя можно поздравить лично? Олег».
«Прямо сейчас», молниеносно ответила Кати.
«Ты далеко?»
«Прямо на М7 возле „Макдоналдса“. Через сколько будешь?»
«5 мин».
Иногда для того, чтобы встретить своего человека, не нужно ждать годы и выискивать повод, достаточно двух предложений «приезжай» и «скоро буду». Олег был не такой молодой и не такой простой, как когда-то мечталось Кати. Говорил «БалАшиха», а не «БалашИха», допускал большое количество ошибок в словах, выпив, садился за руль... Он не боялся ни закона, ни общества, был далек от политики и доморощенных интеллектуалов, он не хотел лезть на амбразуру и пьедестал славы, верил в Бога, носил больших размеров крест и соблюдал посты, иногда ругался и напевал «Metallica», услышав по радио знакомую песню. Он был свободен. Как и Кати. Свободен не от обязательств или конкретного человека, он был свободен в своем выборе и своих действиях и отвечал сам за себя.
Ты почему без маски? поинтересовалась Кати, когда он вышел из машины.
Дым отечества нам сладок и приятен.
Так ты патриот? впервые за несколько месяцев Кати расплылась в искренней улыбке. Она его еще не знала. И можно было позволить просто быть собой... Да и Кати не боялась ему доверять... Как можно не доверять человеку, который еще не сделал тебе ничего плохого? Еще бы... Езжай за мной, не хочу ресторанов и публичных пространств.
И я хочу просто выпить с тобой вина. Просто повод нашелся ты студию открыла у меня в центре.
А если бы я не открыла?
Нашел бы другой повод.
Ночь была глухая, дымная, душная, как будто осенняя в середине августа деревья пожелтели от засухи и жары, молчаливо скидывая листья прочь... В надежде на возрождение. В глубоких плетеных креслах на крытой веранде дома Ахмеда расположились Кати и Олег. Красное вино разливалось по бокалам из мутного стекла. Они мерзли под кондиционерами, не веря, что осенний желтый сад в дымке это сорокоградусная жара...
Кати сидела, укрыв ноги пледом. Как будто и вправду началась осень.
Они рассказывали друг другу всю свою жизнь. Их воспоминаниям не было предела. Они делились всем тем, что копили многие годы собирали в себе. И не могли ни с кем поделиться. Кати повзрослела. Она повзрослела за это лето, уже была готова к искренности нет, уже не ходить с душой нараспашку, а просто научилась быть собой и не обманывать саму себя, не вводить в заблуждение окружающих. Олегу нравилось ее спокойствие и отрешенность во взгляде. Нравилась мудрость ее суждений. Нравился ее возраст уже не восемнадцать, но еще и не остервенелые и расчетливые тридцать.
Ты женат? поинтересовалась Кати. Только скажи честно, а лучше покажи паспорт.
Нет, точно не женат. Уж поверь мне, улыбнулся Олег. А ты?
Я была замужем. Знаешь, когда-то мне хотелось всей этой мишуры совместных праздников, новогодней елки, совместных походов за продуктами. Обычной семейной жизни... Точнее, мне хотелось этого хотеть, но я так и не смогла. Может, от того, что я выросла в семье без традиций, устоев и обедов мы все вставали, ложились и ели в разное время, я не способна построить семью в традиционном смысле. А сейчас я как никто понимаю, что институт брака устарел... И остались просто люди... Которые хотят быть счастливыми... Иногда даже друг с другом...
Вот видишь, зато сейчас ты знаешь, чего хочешь. Расскажешь?
Я хочу просыпаться и засыпать. Смотреть на мир вокруг, может, со временем даже что-то менять в нем, ловить каждое мгновение и не ставить никаких рамок. Да, я хочу любви. Но не придуманной. А той, которая не ограничивает. Я же любила однажды. Странной, но любовью. Я даже не могу сказать, что он был нужен мне рядом каждый день. Но этот человек заставлял меня жить и просыпаться. Он был тем уголком моей души, в который я сбегала, когда было страшно или больно. А потом я поняла, что просто придумала себе этого человека. И что я все это время была одинока и не подпускала к себе никого потому что жила прошлым... Тогда я не понимала, что нет вчера и завтра, есть только сейчас... И если сейчас ты кому-то нужна то он будет с тобой рядом. Не когда-то, а именно сейчас. Кати улыбалась, плакала, смеялась была настолько живой, что Олег не понимал, откуда в природе берутся такие искренние женщины.
И я сейчас рядом с тобой и не важно, сколько это продлится одну ночь или целую жизнь. Ты мне понравилась, и я тебе тоже... Да, ты меня еще не знаешь. У меня за спиной много историй, больше грустных, чем смешных... Но я ни о чем в своей жизни не жалею, и это делает меня счастливым.
Кати пошла на кухню поставить бокалы... Они выпили целую бутылку вина... Были слегка пьяны и умиротворенны.
Подойди к окну... А лучше открой дверь... крикнул Олег.
А что там?
Ты посмотри...
Дым развеялся... На небе были видны облака... А из-за деревьев прорывались первыелучи.
Поехали на Вишняковский пруд рассвет встречать! предложил Олег.
Мне через два часа ехать студию открывать у меня клиенты на раннюю йогу приезжают... Я эти две недели за администратора...
Успеется... Тем более я знаю, как через поселок, где у меня дом, подъехать к самому берегу...
Ты прав! Вдруг завтра дым вернется, и мы все снова станем рабами застекольной жизни? Есть же только «сейчас»!
Олег вырос в микрорайоне Южный города Балашихи, недалеко от Лисьей горы, в панельной пятиэтажке, его мать работала на заводе «Рубин», а отец был отставным военным. Он содержал родителей и трех младших сестер, сам отслужил, потому что служила вся семья и стыдно было этого не сделать. Вернулся, работал, трудился, в начале двухтысячных открыл условно легальный цех по производству DVD, потом палатки, магазины, рестораны по франчайзингу... И так до владельца торгового центра... Он был одним из тех, кто носил и чешки, и кирзачи, и гриндерсы... Застал «Ласковый Май», Горбачева и еще живого Курта Кобейна... Верил и в Советский Союз, и в Бога, и в перестройку...
Из машины доносилось радио «Максимум»... И заиграл старый заезженный трек Guns N’Roses «Knocking On Heaven’s Door».
Сколько лет прошло, с тех пор как эта песня вышла? Лет пятнадцать? Я думала, их уже крутят только по радио «Ретро», заметила Кати и начала подпевать во весь голос...
Думаешь, мы уже настолько старые? Олег лег на влажную траву возле берега...
Говори за себя. А почему ты не переехал в Москву? У тебя же есть возможность сейчас жить в высотке на Котельнической набережной... Или путешествовать... Нанять толковых замов... И жить в свое удовольствие...
Здесь мой дом. А человека рано или поздно всегда начинает тянуть туда, где прошло его детство... Ты же тоже сюда вернулась... А я просто надолго и не уезжал. Олег улыбнулся. Представляешь, мы с тобой в детстве могли тут вместе купаться... Я, конечно, лет на шесть тебя старше... Но все равно... Вот здесь на берегу мы наверняка виделись... Надо будет сравнить детские летние фотографии... У меня есть целый альбом.
Думаешь, у нас так далеко зайдет?
А почему нет?
Кстати... Я могу тебя попросить об одном одолжении?
Да... Конечно...
Кати откинулась на спину, почувствовала шеей чуть прохладную росу, а потом положила голову на плечо Олега. Уткнувшись в его шею, пахнущую родным городом, немного дымом, одеколоном и утром, попросила:
Называй меня просто Катей...
Где-то вдалеке шумела М7, грузовики держали свой многокилометровый путь до Казани, Уфы и Нижнего Новгорода, люди все так же куда-то спешили, бежали, неслись... думали, мечтали, любили... И Кати через два часа понесется жить жизнью обычного человека, с нормированным графиком, победами, поражениями, кредитами, ипотеками, зарплатами... Но пока в нескольких метрах от ее ног в воде плескалась рыба... Настоящая... Речная... И не было ни стекла, ни замкнутых мыслей... И, что самое важное, иллюзий... И пусть медиа-люди в медиа-мире пишут свои иллюзии... Все равно останутся те, кто выйдут за пределы стекла, монитора и, оставив позади мечты, просто выберут жизнь... Потому что пути Господни, как и пробки на М7, неисповедимы...
Зимой Кати, точнее уже Катя, и Олег отправились в Индию пересидеть морозы. Катя думала, что поездка будет носить туристический характер, и, осмотрев несколько храмов и проведя ночь в Мумбаи в дань фильму «Миллионер из трущоб» они улетят в Северный Гоа и будут валяться на пляже, однако события развернулись иначе.
Олег не на шутку увлекся йогой, нашел себе гуру и полностью изменил образ жизни, отказался от животной пищи, вставал с зарей и мечтал окунуться в реку Гангу, согласно верованиям индусов, рожденную Шивой. Когда они оба стояли на берегу реки, Катя не смогла пересилить себя и погрузиться в воду, держалась за православный крест, боялась водной мути и грязных индусов, плещущихся в Ганге. Сама мысль, что придется с головой оказаться под толщей воды, что желтоватая муть проникнет в рот, а сплюнуть она не сможет, чтобы не опорочить священный обряд, приводила ее в ужас. Ноги как будто окаменели и она не смогла сдвинуться с места. А Олег все чаще говорил: «Видимо, нам с тобой не по судьбе».
Я не знаю, что страшнее, как в той дешевой попсовой песне, полюбить бандита или религиозного фанатика. Однажды вышла на прямой разговор Катя.
Что тебе мешает бросить все и остаться тут со мной? Здесь покой и люди светлые.
Ты вообще себя узнаешь? Ты еще несколько месяцев назад был обычным человеком, а теперь постоянно читаешь мне проповеди. Ты сам только вдумайся, ты тридцать лет пахал как Папа Карло, столького достиг и теперь хочешь пустить все псу под хвост и остаться жить в лучшем случае под Мумбаи, а в худшем вообще в лачуге на берегу? Все твои реки омовения, аюрведа. Не уходи от мирской жизни, в ней тоже можно найти покой!
Своим отъездом в Москву ты предаешь меня.
Но там мой дом... Оставшись в Индии, я предам саму себя... Катя стояла на коленях, умоляя Олега одуматься.
Так Олег ушел к Богу, а Катя осталась одна.
Он остался на стороне света, как веровал. «И воздастся каждому по вере его».
Катя приземлилась во тьму.
Город, который она смертельно любила и ненавидела единовременно, был прорезан густо освещенными трассами, как жилистыми световыми стержнями. «Третий месяц беременности», крутилось в голове у Кати. Куда теперь?
В. окончательно осел в администрации города и предлагал хотя бы формально усыновить ее ребенка. Та настаивала на прочерке. Все ждала, что Олег хоть на неделю вернется на Родину, а там она бы его вытащила из его фанатичной веры, сообщив, что беременна. Почему? Почему все время суждено терять? Сколько раз Кати чувствовала, что вот она шамбала, вот он, дом ее души, сосредотачивая весь мир внутри мужчины. И мужчины исчезали.
Работать Кати не могла, лежала на сохранении в душной палате, подходила к окну и рисовала пальцем на стекле непонятные символы, считала ворон на проводах, кормила воробьев крошками, принимала помощь от В., деньги, которые он втихаря подсовывал ей в белых конвертах, внимание, утирала слезы о его рукав. Он приезжал почти каждый день после обеда и оставался до позднего вечера. Все говорил, что никогда ее не оставит. Кати эти слова чаще пугали, чем успокаивали. Прочерк. Прочерк. Прочерк. Опять безотцовщина. Порочный круг.
Одним ноябрьским утром, когда солнце было в созвездии Скорпиона, Кати произвела на свет дочь.
Как только маленький едва вытертый сморщенный комочек положили на живот Кати, она сразу почувствовала нисходящий поток благоговения, как будто попала в шамбалу, отыскала загадочное место Шангри-ла внутри себя, почувствовала распускающийся цветок лотоса у себя в груди, испытала нирвану, пустила в себя любовь, пометила на карте Беловодье и расправилась с кровожадным Кудеяром. До этой минуты она никогда никого не любила по-настоящему. Думала, не было дозволения. Оправдывала себя. Запирала на замки. Ключ к сердцу сосредотачивался в сморщенном комочке, комочке, что выбрал ее где-то между жизнями. Кати верила, что души разбросанные по земле божественные искры. И две искры в тот день объединились, как две звезды. Как часть всего сущего.
Кати не покидало странное чувство, что рассеянный взгляд дочери ей знаком. Что они уже смотрели в глаза друг другу. Она не сводила с ребенка глаз, пока за окном не показалась луна и не заглянула в палату своим лавандовым светом. Ночное светило в тот вечер походило на лицо плачущей монахини с опухшими веками, смиренной и немой. На звездной карте неба тоже существует М7. Для астрономов и любителей посмотреть в телескоп М7 всего лишь туманность, рассеянное скопление звезд неправильной формы. С рождением дочери ясными вечерами Кати искала на небе скопление Птолемея под именем М7 возле созвездия Скорпиона.
Она все еще верила.
И однажды вместо прочерка в свидетельстве о рождении появилась заветная буква. Третья в алфавите.
Мгноения смерти: Ильдар и сад скорби
...Долгое время случившееся и сотворенное... им... все казалось сном. Сном тяжелым, зловещим, летаргическим. Без ощущения времени, пространства лишь бестелесные формы и никчемное существование под тяжелым вольфрамовым небом.
...Шли дни... Стрелки часов брели ленивой послеобеденной походкой, выходили на вечерний променад, а потом снова тихо сворачивали в удушливую ночь.
...Ильдар старался скрываться от света и вечеров в квартире, сожженной Сабиной дотла, и в которой после ремонта уже ничто не напоминало о ней. Каждый раз, подходя к дому и уже дотрагиваясь до липкой ручки подъезда, он разворачивался и сбегал в сторону Немецкой слободы, проникал в глубь жилистых переулков подальше от всего, что сообщало ему шумом города: «Жизнь продолжается». И ни одна смерть не способна изменить ее ритм или погасить солнце.
Весь май Ильдар провел в Лефортово однажды он набрел на небольшой сад позади трехэтажного дома с темными разбитыми окнами. Он садился на влажную деревянную скамью из темной липы, облокачивался на черные резные прутья спинки и закрывал глаза. Ноздри щекотал приторный запах отцветающих вишен, лепестки прилипали к потному лицу, путались в густых бровях с проседью, забирались за шиворот. Иногда он открывал глаза и всматривался помутневшим дымчатым взором, как лепестки белым дождевым потоком слетают с веток и кружат по безлюдному двору, иногда умудряясь прошмыгнуть прочь сквозь арку. Отмирали цветы. Умирали дети.
...Часто Ильдар забывался в вечернем мареве и ему начинали мерещиться могильные курганы, озябшие странники в ночной Сирийской пустыне, откуда-то доносилась музыка, звучали цимбалы, потом в своих туманных видениях он находил в песке флягу с водой, покрытую инеем. От воды пахло вереском и полынью. Утолив жажду, он снова оказывался на поросшей сорняками могиле дочери во Львове. Он опускался на колени и начинал с ненавистью вырывать амброзию. «И тут она поросла! И тут, проклятая!» кричал он, надрывая связки, пытаясь выкорчевать все с корнем, чтобы продраться через бурьян и рассмотреть на плите эпитафию. Ильдар смахнул грязной и морщинистой рукой валежник, но имени дочери так и не увидел холодный безымянный камень без срока жизни и охапка лиловых хризантем под ним. Видно, принес кто-то чужой.
А потом Ильдар переводил взор на груду сорняков и понимал, что срывал не амброзию, а ландыши. Ландыши, и с какой ненавистью срывал. Тут появлялась Сабина и с предосудительным взглядом грозила отцу указательным пальцем. Журила, потешалась, улыбалась и покидала его фантасмагории под аккомпанемент органа, она наигрывала в воздухе токкату и фугу ре минор, кисти скользили по пустоте, и все в этом мире обращалось музыкой.
С музыкой приходил немой закат он опускался в западной части Львова... Но, засмотревшись на небо, Ильдар просыпался уже в Москве. В том саду среди вишен и нежилых домов с пустыми одинокими окнами. На сей раз его заставили очнуться легкие шаги. Они послышались за занавесом кустов шиповника, те тут обильно разрослись, отделяя каждую скамейку от соседней колючей оградой. «Чужак в моем мире!» подумал Ильдар, не открывая глаз. А ведь раньше он был единственным хозяином этой безлюдной пустоты, где, скрывшись от всхлипов и возгласов, от гудения и жужжания машин, можно было услышать ветер и надеяться однажды разобрать его слова.
Я часто вижу вас здесь! послышалось из-за кустов. По ту сторону ливня из лепестков вишен. Я называю это место садом скорби! И вы скорбите! Я же вижу!
И все в Ильдаре всколыхнулось от женского голоса. Молодого. Он открыл глаза и понял, что в своей дреме сполз на деревянные доски скамьи, и забрался на них с ногами, подложив под голову смятый фланелевый пиджак.
Когда ветер сбавил порывы и перешел в режим затишья, убрав белесый заслон, Ильдар смог различить собеседницу. На соседней лавке сидела молодая девица со светлой, как будто намазанной побелкой, кожей, подведенными иссиня-черным глазами. Сами же глаза были голубыми с фиалковым отливом. Девица листала книгу короткими, местами обгрызанными ноготками. Черные волосы были убраны в тугой промасленный пучок, который она завязывала аптечной резинкой. Взятой из прошлого века.
С чего вы взяли, что я скорблю? Ильдар сам не понял, зачем начал отрицать очевидное. «Старый дурак» пронеслось у него в голове.
Ну что, я не вижу, что ли?! У вас мешки под глазами. Уже пожелтевшие. Плачете. И давно. Меня не надо обманывать я вас не знаю. И никому не расскажу. Хотите даже забуду. Прямо сейчас. Дайте мне одну минуту! девица уставилась в одно из помутневших окон. И губами что-то бормотала отсчитывала шестьдесят секунд. Ну все! Забыла!
Она сделала вид, что продолжила листать книгу. Ильдар потянулся в карман мятого пиджака за очками, чтобы разобрать название: Charles Robert Maturin «Melmoth the Wanderer».
За несколько часов до этой встречи девица вынесла книгу из Библиотеки иностранной литературы, которая находилась в десяти минутах ходьбы вниз по Яузской набережной. Вынесла, естественно, тайком. Положила книгу под черный кардиган, и, локтем прижимая его полы, чтобы не выронить в самый ответственный момент, побрела прочь. Она часто так делала брала книги из читального зала, те, что стояли на полках для общего доступа или у соседа, и бежала в соседние сады, где в тишине погружалась в готический мир, полный темной романтики и светлой грусти.
Спустя пару часов девица возвращала книги в библиотеку, вставляя между страниц лист из сада, в котором читала. Так в библиотеке образовался свой волшебный гербарий. Эти листья помнили руки той, что их срывала, и мысли, которые сквозь пальцы проникали в них навсегда.
Я дочь недавно схоронил! решил объясниться Ильдар и заплакал.
Плачьте. Я даю вам обещание я сохраню ваши слезы в тайне. Девица прикрыла книгу, достала киви, чайную ложку и положила на скамейку Ильдару. Я не знаю, как это может помочь но разделите со мной полдник.
Ильдар послушно взял предложенное и острым наконечником черенка разрезал киви на две аккуратные части, сок брызнул на светлые брюки, и он улыбнулся.
Я не скрываю слез! Хотя признаюсь, плачущий мужчина не самое лучшее зрелище. Ильдар протянул ей половину киви назад.
Тогда зачем вы прячетесь в саду скорби? девушка покопалась в сумке и нашла вторую ложку. На этот раз пластиковую.
Я не хочу ни с кем их делить, это последнее, что у меня осталось. Выпустил он из себя на тяжелом вздохе.
А я с вами киви поделилась так что мы квиты. Но, если хотите поплакать в одиночестве, я могу уйти. Девица засобиралась для виду.
Останьтесь. И простите, что я не дал вам спокойно почитать книгу.
Я вас заранее за все прощаю. Кстати... Девица подняла с земли сумку и, с пару минут покопошившись, достала со дна небольшого размера скомканный клочок бумаги. Когда она своими тонкими пальцами в брутальных перстнях его расправила стало ясно, что это чек из магазина. Пришлось подобрать валяющийся на дороге чек, чтобы успеть записать. Вы же знаете, что если оттуда она показала пальцем на верхушку старой осины, хоть как-то вносящую разнообразие в изобилующий вишнями сад, что-то диктуют, то лучше сразу накропать на листке. Там два раза не повторяют! Ну же! она протянула ему чек. Берите! Я уже собиралась его выкинуть, а тут вы! Не правда ли, это знак судьбы, или во что вы там верите. Может, это вам просили передать...
Ильдар и девица уже вместе покосились на верхушку осины. И снова задул ветер, чуть не вырвав исписанный клочок из ее рук. Ильдар испуганно взял его и попытался разобрать почерк. Он искал в нем подобия, чтобы хоть одной буковкой, закорючкой или запятой он походил на Сабинин.
А может, это ветер вам продиктовал? спросил, улыбаясь, Ильдар.
Но девица ничего не ответила и лишь, вернув ему благосклонную и благодатную улыбку, выпорхнула из сада скорби.
- От нее пахло смертью и ладаном,
- Терпким погребом, маслом сандаловым,
- Пахло горем от мягкой руки.
- Я ее целовл тихим утром в преддверии зари.
- Я пытался понять, для чего она носит черное,
- Что за горе и сколько слез было пролито.
- И она вдруг ответила ласковым шепотом:
- «Я вчера хоронила любовь,
- Что дана была Богом и дьяволом.
- Пусть теперь плачет кто-то другой».
Когда Ильдар дочитал строки стихотворения, он попытался найти незнакомку глазами... Она вышла из сада скорби сквозь тучную арку и перешла улицу в один шаг рывком, как будто перепрыгивая из одного мира в другой. Мысли Ильдара путались и ворочались внутри головы. С одной стороны, начинало казаться, что все случившееся ему померещилось, но как тогда быть с листком, который он сжимал в потных ладонях? С другой стороны, его мистической и религиозной части думалось, будто Бог послал ему темного ангела (Ильдар считал, что светлого не заслужил), ворвавшегося в его одиночество и хоть на миг разрушившего бессердечную пустоту, которая захлестнула его с головой и нестерпимо долго не давала возможности вырваться. Ильдар потрогал лоб, чтобы удостовериться, нет ли у него жара, посмотрел на циферблат, уж не умер ли он пронеслось у него в голове.
Ильдар был жив. Был листок. Была та готическая незнакомка в саду скорби. Все было. Не приснилось и не причудилось. Куда теперь? Куда же теперь ему с этим листком? Ильдар принюхался. От листка пахло ладаном. Девушка, что передала стихотворение, носила черное. Она хоронила любовь. Он хоронил. Как же иногда сплетаются одиночества.
Она умела слушать пустоту и ветер, она умела различать и записывать. А он засыпать в саду скорби.
Ведь недаром же его туда привело отчаяние. Недаром он в забытьи набрел на загадочный сад в момент всеуничтожающего отчаяния, когда любая веревка, брошенная наземь растяпой-прохожим, предлагала ему повеситься, каждый обрыв, каждый балкон шептал ему «Шагни, прыгни», каждая машина моргала фарами и советовала не думать, а броситься под нее, поддавшись порыву. Ильдар уже был готов избавиться от этого кошмара любой ценой, но его остановил сад скорби.
Одним вечером, когда мутная гладь воды, покрытая маслянистым дыханием города, манила его внутрь себя, и он уже искал камень побольше, чтобы привязать к груди и отправиться на дно, он услышал мяуканье кота в глубине арки. Маленького, черного. Ильдар сразу окрестил его Бегемотом. Но в булгаковскую чертовщину не верил и зашел в арку. Сразу потеряв из виду кота, мужчина сел на лавку и через минуту-другую уснул, поглощенный спокойствием и дремотой. Проснулся утром. Живым. Без единой мысли о веревках и шагах вниз с высоты птичьего полета.
Этот сад его уже спасал. Ильдар уже находил в нем безмолвное понимание, услышал тишину, обрел покой, полюбил сон. И даже плакать Ильдар в скором времени смог только в саду скорби как будто там из него выходила боль и вместо тянущей, ноющей переходила лишь в легкое покалывание в сердце. А теперь эта незнакомка. Она же молода. Чуть моложе, чем была Сабина, когда ее не стало. И для чего? Для чего она носит черное?
За этими мыслями Ильдар не заметил, как ускорил шаг, как сам торопился по тротуару вниз к Котельнической набережной среди мрачных взглядов прохожих, ярко и аляповато выряженных, он искал фиалковый отлив глаз и черный потертый кардиган, он сканировал все, что попадалось ему на пути. Где-то возле заправки Ильдар перешел со спортивной ходьбы на бег, сражаемый одышкой, кистью потирая глаза, в которые дул пыльный режущий ветер, он бежал навстречу закатному солнцу. Сердце стучало так резво, как будто пересчитывало ребра сверху вниз. Вскоре в глазах начало мутнеть, Ильдар отошел с тротуара и присел на ступеньки двухэтажного здания со старыми витринными стеклами напротив кинотеатра «Иллюзион». Во рту пересохло, буквы плыли, и вывеска «Библиотека» странным образом перетасовалась в слово «библия», затем буква «я» растеклась в неровный размазанный крест, и Ильдар потерял сознание.
В своем бреду он снова рыл руками барханы песка, пытаясь отыскать запотевшую флягу, которая где-то на дне пустыни покрывалась инеем. Не найдя воды, он решил просто принять смерть и, раскинув руки, смотрел на звезды. Откуда-то снова послышались звуки думбека и бубна, задул самум, песок закружился вихрем и вдруг показался караван. Во главе ехала женщина, тучная, с идеальной осанкой, он не мог разобрать ее лица из-за чадры. Она ровно и горделиво восседала на ашамае, в то время как евнухи и феллахи ехали в обычных для той местности североаравийских седлах. Завидев Ильдара, она одним взглядом приказала всем путникам остановиться, сама подошла к нему и тихо прошептала: «Я же сказала, что прощаю тебя. Отпусти меня в мой сераль. Мне пора видишь, как утомился мой евнух. И не плачь, ты своими слезами не даешь мне пути. Хватит. Пожалей меня. Я ушла на восток, туда, где восходит солнце...» И Ильдар в последний раз заплакал, он свернулся калачиком, обнимая песок, ускользающий сквозь его объятия, и, как ребенок в подушку, уткнулся головой в прохладный бархан. Ильдар начал тонуть, в горле саднило от жажды и россыпи песка.
С каждым биением сердца Ильдар опускался глубже и глубже, всем телом утопая в бездушной массе песка, пока не почувствовал лбом что-то холодное, покрытое инеем. Вот она, фляга с водой. Он же ее так искал... Но не успел он протянуть руки, чтобы взять ее и напиться, как послышался голос, тот, что разбудил его в саду скорби.
Вы ни почитать мне не дали, ни книгу в библиотеку сдать. Ну и что мне с вами делать? Девица в черном кардигане сидела рядом на ступеньках и, намочив льняной шарф водой, протирала ему лоб. Пойдемте в «Иллюзион». Там сеанс скоро начинается. И в зале прохладно, отлежитесь. А то далеко я вас не дотащу тяжелый.
Простите меня! вымолвил Ильдар, поднимаясь со ступенек.
Я вас заранее уже за все простила. Я тоже дважды не повторяю! Девица попыталась взять его за руку, чтобы помочь идти, пальцами нащупала скомканный клочок бумаги, зажатый в ладони, и выбросила его прочь. Пусть теперь плачет кто-то другой.
Полноватый угрюмый мужчина, с некоторых пор снова живший с родителями в высотке на Котельнической, выпускал кольца сигаретного дыма на волю, сидя с ногами на подоконнике лестничной клетки. Из наушников, вставленных в телефон, доносились Guns N`Roses «Knocking on heaven`s door». Мужчина зарекся брать за кого-то ответственность, жениться и объезжал трассу М7 стороной, по привычке снимал ботинки на пороге, не выступая даже носком за половик, развивал моторику потрясывающихся рук четками, не удалял телефоны умерших из записной книжки, а некоторым из них ежедневно отправлял одно и то же сообщение: «Я тебе теж кохаю. Ти вже мене прости!». Даже специально отключил отчеты о доставке и верил, что его сообщения долетают до самых небес и растворяются в космосе. Так сбылась заветная мечта Сабины.
Ее любили и помнили.
Солнце спряталось за колокольней Троицы в Серебряниках, по Астаховскому мосту с грохотом проехал долгожданный 39-й трамвай, на остановке «Яузские ворота» в него вошли, держась за руки, двое мужчина в мятом фланелевом пиджаке и девушка в черном кардигане, они сели сразу за водителем, вяло поглядывая за мутное пыльное стекло. Жизнь шла своим чередом.
Это люди шаркают, оступаясь, падают, а время всегда равномерно держит свой путь, приходя из ниоткуда и уходя в никуда, как песок в Сирийской пустыне, образуя своим движением вечность.
Стрелки часов в высотке на Котельнической пробили семь и остановились.
Наверное, передохнуть.
Читать бесплатно другие книги:
