Если нам судьба… Лукина Лилия

ЛИЛИЯ ЛУКИНА

ЕСЛИ НАМ СУДЬБА…

Светлой памяти

Игоря Владимировича Комарова,

истинного сына неба, посвящается.

Настя откровенно капризничала и получала огромное удовольствие от того, что все вокруг нее суетились.

— Я не буду зеленый чай, он горький и противный…

Катя чуть не плакала:

— Настенька, я тебя очень прошу, вот и Славик тебя просит. Ну, что делать, если тебе в твоем положении можно пить только такой.

Знакомые врачи Кати нашли у Насти редкую форму позднего токсикоза.

— Славик тоже выпьет с тобой за компанию. Правда, Славик?

Тот с радостью закивал — ради жены он был готов абсолютно на все, и Настя милостиво согласилась. Катя успокоилась и, прихлебывая кофе, с улыбкой смотрела на «детей», как называли их в доме, которые провели в гостях у Настиного отца — известного артиста театра и кино Александра Павловича Власова — майские праздники и сейчас завтракали перед отъездом в Москву. Сам Власов, вернувшись накануне очень поздно, еще спал, и проводить «детей» вышла Катя. Она жила с Александром Павловичем уже полгода, и они вроде бы неплохо ладили.

Настя, дочь Власова и артистки Ольги Скворцовой, женщины сказочной красоты, но весьма посредственного ума и таланта, не пошла по стопам своих родителей и после окончания филфака МГУ работала корреспондентом в редакции еженедельника «Столичные вести». Ее недолгий, но бурный роман с молодым банкиром Вячеславом Глебовым благополучно закончился свадьбой, и теперь она ждала ребенка. Врачи говорили, что будет мальчик. В ожидании внука Власов, и без того безумно любивший дочь, хотя он втайне всегда мечтал о сыне, баловал ее уже просто сверх всякой меры.

После развода с женой Александр Павлович оставил ей московскую квартиру и переехал в свой загородный дом, где, вдали от глаз вездесущих журналистов, чувствовал себя совершенно свободно.

Катя, Екатерина Петровна Добрынина, не была первой женщиной, приглашенной пожить в этом доме, но, в отличие от своих предшественниц, задержалась, по мнению хорошо знавших Власова людей, надолго, потому что была не только умна, но и совершенно самостоятельна и материально независима, будучи в 37 лет доктором медицинских наук и одним из крупнейших и, заметим, очень дорогих гастроэнтерологов столицы.

Во время неизбежных «скоков вбок» Александра Павловича (а он, как натура творческая и увлекающаяся, был им периодически подвержен) Екатерина Петровна никогда не скандалила. Извинившись перед Власовым за то, что ей срочно нужно написать научную статью в медицинский журнал, или отзыв на чью-то диссертацию, или что-то еще, для чего требовалось поработать в ее домашней библиотеке, она уезжала в свою московскую квартиру, где, как говорили ее знакомые, молча страдала. Во всяком случае никто и никогда не слышал от нее ни одного плохого слова в адрес Александра Павловича и его очередной пассии. «Главное, чтобы ему было хорошо», — вот и все, что говорила она в таких случаях.

Увлечения Власова, как правило, проходили через неделю-другую. Ведь молоденьким девочкам хотелось всего и сразу: совместных выходов в «свет», дорогих подарков, главных ролей в спектаклях и фильмах (Александр Павлович в последние годы много и успешно работал как режиссер) и логического завершения — законного брака. Иначе говоря, Александр Павлович был для них не целью, а средством достижения цели. И, убедившись в этом в очередной раз, Власов нес свою повинную голову к Добрыниной, которая ничего от него не требовала, не афишировала их отношения, была довольна своим положением, и просил прощения, которое обычно и получал.

Отношения Екатерины Петровны и Насти складывались непросто. С детства беспредельно избалованная родителями, не знавшая ни в чем отказа, она не привыкла делить любовь отца ни с кем. Присутствие Кати в доме она снисходительно терпела, понимая, что пусть уж лучше рядом с отцом будет такая вот наседка, чем молодая стервочка, справиться с которой может оказаться непросто. Катя с этим смирилась, да она и не пыталась командовать, давать советы, лезть в друзья, а была спокойна, дружелюбна и ненавязчива.

Уже в машине Глебов сказал:

— Стася, тебе не кажется, что Александру Павловичу наконец-то повезло? Катя, вроде бы, нормальная тетка, любит его, заботится…

Но Настя была другого мнения:

— Дура она, и гордости у нее — ни капли: «Сашенька то, Сашенька се…». Да другая бы на ее месте…

Вячеслав был наслышан о взаимоотношениях тестя и тещи, поэтому быстренько сменил тему:

— Все-таки люди — существа стадные. Кто-то кому-то когда-то сказал, что по утрам после выходных машин на трассе меньше, чем в воскресенье вечером, тот еще кому-то, и пошло-поехало. Теперь люди возвращаются в город утром в понедельник, и на дороге черт знает что творится, ты только посмотри. Прибавлю-ка я газ, а то мы так только к вечеру приедем. Ну, зачем иметь «Мерс», если тащиться за каким-то «Москвичом»? Сейчас я его сделаю…

Настя, никогда не любившая лихачества за рулем, сейчас почему-то поддержала мужа и, повеселев, даже стала подсказывать ему, кого бы еще обогнать. Глебов все увеличивал скорость, «подрезал» другие машины, шел на двойной обгон. Обоих охватило какое-то странное возбуждение, сначала они смеялись, потом хохотали, казалось, что им море по колено, все по силам, все получится. Гаишник пытался их остановить, но они пролетели мимо, не обратив на него внимания.

Глебов в очередной раз пошел на двойной обгон. Навстречу ему двигался «КАМАЗ». Ни тому, ни другому некуда было отвернуть. Они встретились…

5 мая 2003 года. Телевизионный канал «4С» («Самые Свежие Сплетни и Скандалы»), информационный выпуск в 19.00:

— Добрый вечер. В студии я, Анна Горемыкина, с рассказом о самых заметных событиях дня.

Самым трагичным, безусловно, стала автомобильная авария, в которой столкнулись «Мерседес» и «КАМАЗ». Водитель «КАМАЗа» отделался легкими ушибами и от госпитализации отказался. После того как с применением спецтехники удалось извлечь пассажиров «Мерседеса», выяснилось, что в момент аварии за рулем автомобиля находился вице-президент банка «Развитие столицы» Вячеслав Глебов, а рядом — его жена Анастасия, дочь известного артиста Александра Власова. По мнению специалистов, смерть обоих наступила мгновенно. Как утверждают свидетели происшествия, виновником аварии несомненно является господин Глебов, который и до момента столкновения вел машину очень странно, производя впечатление человека, не способного контролировать свое поведение, находящегося в состоянии алкогольного или наркотического опьянения.

Наш корреспондент Иван Склочный побывал в банке «Развитие столицы» и попросил президента банка Евгения Хохлова прокомментировать эту трагедию.

— Господин Хохлов, считаете ли вы возможным, что ваш заместитель был во время аварии, скажем так, в несколько приподнятом, вы понимаете, что я имею в виду, настроении?

Президент банка, импозантный мужчина средних лет, был заметно растерян:

— Нет. Совершенно определенно — нет. Вячеслав Иннокентьевич был человеком, если уж не совсем непьющим, то очень-очень малопьющим. Во-первых, наша работа требует трезвого к ней отношения. Кроме всего прочего, на сегодняшний день у нас были запланированы настолько ответственные встречи, что… Нет, это совершенно исключено. А, во-вторых, Вячеслав был очень дисциплинированным водителем, ну, а уж если рядом с ним сидела Настенька… Он ни за что не стал бы так по-глупому рисковать… Он ее просто боготворил… Они же малыша ждали… Нет, не верю, — твердым голосом закончил он и добавил: — Со своей стороны мы предпримем собственное расследование этой аварии и не позволим бросить тень на репутацию нашего банка».

— Минутку, — Горемыкина быстро просмотрела какую-то бумагу. — К нам только что поступила информация о результатах судебно-медицинской экспертизы по делу об этой аварии. Врачи сделали заключение, цитирую: «…следов алкоголя, каких-либо наркотических или отравляющих веществ в крови Глебова В. И. не обнаружено».

ГЛАВА 1

Черт, как Власова-то жалко, подумала я, выключая телевизор. Недели две назад показывали интервью с ним, так я еще порадовалась — мужику полтинник, а он бодрый, цветущий, энергия просто ключом бьет: новый сериал задумал снимать, пробы там всякие. Постарел он, конечно, но все равно еще хорош, очень даже «на ходу». Секс-символ всех времен и всех женщин. Ну, пусть не всех, но половина женского населения необъятного некогда Союза уж точно была в него влюблена. Высокий, стройный, красивый блондин… Улыбка… Взгляд… Был он чем-то похож на аристократа, как их в книгах описывают и в фильмах изображают, недаром его частенько на такие роли приглашали. Я сама, когда его на экране видела, думала: какой же он красивый и, самое главное, безмерно талантливый. А о его романах просто легенды рассказывали, часть из них, наверное, таковыми и была.

Сидя в кресле, я машинально собирала кошачью шерсть с обивки — Васька нещадно линял независимо от времени года, оставляя свою шерстку на всем, что попало. Но это полбеды. Дело в том, что его шерсть была каким-то странным образом наэлектризована, и ему достаточно было просто пройти мимо чего-нибудь, чтобы оставить на нем свои отметины. А уж если он вздумает обо что-то потереться!..

— Да, жалко мне Власова, — сказала я, скатывая в тугой комок собранную Васькину шерсть и поднимаясь, чтобы выкинуть ее в ведро. — И помочь ему я ничем не смогу, даже если захотела бы. Говорят, правда, что время все лечит. Хотя и не у всех, и не всегда. Правда, Васька? — В отчет молчание. — Васька, Василис! Ты куда спрятался? — Неужели выскочил, когда я дверь открывала? Тогда придется идти искать его в подвал, пока блох не набрался. — Васька, кошкин сын, где же ты?

Оставалось последнее средство, уж если он и сейчас не появится, то тогда точно придется идти его искать. Я пошла на кухню, открыла холодильник, достала кастрюльку с вареной рыбой и погремела крышкой — тут же раздался Васькин топот, в дверях материализовалась его бело-бежевая пушистая мордочка и прозвучало вопросительное «Мрр?»

— Нет у тебя, Васька, совести! — с облегчением сказала я. — А рыбы я тебе не дам — ел недавно. И так уже больше пяти килограммов весишь.

Поняв, что тревога была ложной, Васька укоризненно глянул на меня, медленно повернулся и отправился обратно в комнату, презрительно задрав лисьей пушистости бежевый хвост и виляя своими белоснежными галифе.

Ну, слава Богу, дома…

А шумиха вокруг гибели дочери Власова и не думала стихать. Журналюги и журналюшки всех окрасов и мастей так бесцеремонно лезли к нему за интервью, высказывая порой не только нелепые, но и оскорбительные предположения, что просто смотреть больно было. Так и хотелось сказать им: «Сволочи! Да оставьте вы мужика в покое, дайте в себя прийти! Трупоеды, представители второй древнейшей, вы край-то хоть видите или нет?»

Еженедельник «Сплетня» от 7-го мая особенно постарался, поместив на первой странице фотографию Власова, когда его из дома на место аварии вызвали — настоящий старик с потухшим взглядом, растерянный, может быть, даже еще не до конца понявший, какое непоправимое горе с ним случилось, или понявший, но отказывающийся поверить в эту страшную несправедливость судьбы, а рядом с ним женщина, тоже по-домашнему одетая. Она его поддерживает, он ее за плечи обнял, а скорее всего, опирается на нее — видимо, ноги не держат. Подпись под фотографией обещала много интересных подробностей на 4–7 страницах.

Как и ожидалось, это было очередное перетряхивание грязного белья, поштучное перемывание косточек беушного скелета из старого шкафа, но было и кое-что новое. Оказывается, фотографии с места аварии любезно предоставил редакции очевидец событий — у него чисто случайно с собой фотоаппарат был, вот он и наснимал, не иначе как для семейного альбома старался. Интересно, сколько он слупил с редакции за такой эксклюзив? А женщина рядом с Власовым — Екатерина Петровна Добрынина, которая последние полгода ведет с Власовым, так сказать, совместное хозяйство, деля кров и пищу. Конечно, было бы интересно рассмотреть ее получше, но стояла она вполоборота, и лица хорошо видно не было, а больше ни в одном издании ни ее фотографий, ни упоминаний о ней пока не появилось. Ну, да ладно, раз она попалась этим щелкоперам на глаза, они с нее с живой не слезут. Бог ей на помощь!

Я как в воду глядела. Та же «Сплетня» 14 мая дала на весь разворот статью «Новая любовь Александра Власова» с массой фотографий и большим" интервью с Добрыниной. Странное у меня сложилось впечатление от этой публикации, главное, я так и не смогла понять, что их может связывать — они же совершенно разные люди.

Ну, привел Власова в октябре прошлого года к ней на прием их общий знакомый. Ну, установились у них теплые дружеские отношения. Что дальше? Он артист — у него свои интересы, она врач, у нее — свои. Вопрос: где они пересекаются? Тринадцать лет разницы, если бы оба были артистами, можно понять: встречались союзы и чуднее, так ведь этого нет. Она нужна ему как врач? Но он же не лежачий больной, чтобы ему ежедневный осмотр требовался.

А главное, он-то ей зачем? Она, женщина состоятельная, с именем и положением в научных кругах, могла бы связать свою жизнь с человеком более спокойной профессии со сходными интересами, каким-нибудь крупным ученым, ну, там, академиком, профессором. Хотя профессор в ее жизни уже был: «После смерти моего мужа, профессора Баратовского мединститута Сергея Добрынина я даже подумать не могла, что когда-ни-будь встречу человека, который смягчит горечь моей потери, сможет вернуть меня к жизни». О Власове — так вообще с придыханием: «Трудно ли жить с гением? Очень трудно, но безумно интересно… Он исключительный человек: чуткий, добрый, необыкновенно ранимый, как все талантливые люди. Ужасная трагедия сблизила нас, мы находим поддержку друг в друге… Я так любила Настеньку…».

Красавицей Добрынину не назвала бы и лучшая подруга, какая-то бледная поганка, а не женщина. Она была даже не серая, а абсолютно бесцветная: что волосы, что глаза. Ни модной стрижки, ни макияжа, хотя для такого случая можно было бы привести себя в порядок.

Мне стало очень обидно за Власова, что он с ней связался. Может быть, она добрая, любящая и заботливая, но, с моей точки зрения, совершенно ему не пара. Интересно, чем вся эта история закончится. Ведь любопытство, вообще — неотъемлемая составляющая моей профессии.

Позвольте представиться: Елена Васильевна Лукова, почти тридцати шести лет от роду. Живу я в губернском городе Баратове, который стоит на правом берегу Волги. Родилась я в небольшом райцентре нашей же губернии Калашове, закончила Баратовский юридический институт и осталась работать следователем в Пролетарском райотделе милиции.

Как и следует из названия, жители района работали в основном на расположенных неподалеку заводах. Серьезные преступления здесь совершались редко, зато на отсутствие бытовых пожаловаться было нельзя: драки на дискотеках, пьяные разборки между соседями или в семье, нередко заканчивавшиеся тяжкими увечьями, а порой и смертью, мелкие кражи из ларьков и магазинов, хулиганство.

Нельзя сказать, чтобы я была в восторге от такой работы. Мне, как и любому другому следователю, хотелось раскрыть какое-нибудь громкое преступление, которое создало бы мне репутацию серьезного, вдумчивого специалиста. А закончилась моя служба довольно банально.

В апреле 98-го поступило ко мне дело о наезде со смертельным исходом — вылетев на тротуар, машина сбила двадцатилетнего парня, который скончался в больнице от полученных травм, водитель же с места происшествия скрылся. Свидетели запомнили марку и номер машины, так что найти виновного не составило никакого труда — им оказался Анатолий Богданов, сынок директора Баратовского судоремонтного завода, который сразу же начал выручать непутевого наследничка. Работали по давно и хорошо изученной всеми следователями схеме: машину угнали, а сам хозяин якобы в момент аварии находился дома и ведать не ведал, что произошло. Все бы и обошлось, да только одна из проституток (а их в последнее время в городе развелось, что собак нерезаных — впору собственный профсоюз создавать) рассказала подружкам, что, когда она с Богдановым в машине ехала, тот сильно пьяный был и сбил человека.

Откровенно говоря, сам потерпевший слова доброго не стоил. По сведениям участкового, вся семья от него немало натерпелась: пил не просыхая, тащил из дома вещи, дебоширил, а порой и руку на мать не только поднимал, но и опускал. Так что, может, они все и вздохнули с облегчением, когда его не стало, только закон для всех одинаков — это я тогда так по глупости считала.

Начальник нашего райотдела Федор Семенович Солдатов меня сначала мягко увещевал, чтобы я дело закрыла, а поскольку я уперлась, все из-за характера своего дурацкого, то дело у меня забрали и передали другому следователю, который свою службу «правильно» понимал. А для меня начались очень безрадостные дни — перевели на работу с трудными подростками, а они в районе почти все такие. Промучилась я где-то с полгода, да и подала рапорт об увольнении, который мне охотно подписали, и вышла в гражданскую жизнь, еще не ведая, чем буду заниматься.

Хорошо хоть родители, которые с началом непонятных времен перебрались к родственникам в деревню и стали откармливать кабанчиков, смогли мне еще раньше квартиру купить. Так что крыша над головой у меня была.

На мысль заняться частным сыском меня натолкнул Николай Егоров, или Егор, или Мыкола, а в минуты гнева — Егурец, с которым мы вместе начинали работать в райотделе и некоторое время, пока он не женился, так сказать, дружили. Черноволосый, темноглазый, смуглый Колька — человек не только возмутительно ехидный и пронзительно умный, но и, самое главное, надежный товарищ, который в очень трудную для меня минуту мужественно подставил мне плечо, и, если бы не он, еще неизвестно, чем бы для меня все закончилось. Воистину, нет лучших друзей, чем бывшие любовники, если люди расстались по-доброму, без истерик, скандалов и взаимных претензий.

Тогда же, в 98-м, забежав ко мне как-то вечером выпить кофе и увидев, что я маюсь от безделья, он выдвинул эту, как казалось в тот момент, безумную идею, за которую я радостно ухватилась. А что, образование соответствует, опыт работы имеется. Вперед! Я получила лицензию, купила, на всякий случай, пистолет, естественно, с разрешением и дала объявления во все местные газеты.

Так что работаю я теперь частным детективом и на недостаток заказов не жалуюсь. Народ в городе живет разный: кому неверного супруга или супругу уличить надо, кому выяснить, куда из магазина вещи пропадают, куда несовершеннолетний оболтус по вечерам бегает, не колется ли. Бывали случаи и покруче, с убийствами из мести, ревности. Одним словом, всего хватало. Тем и хороша моя работа, что никогда не знаешь, какого тебе клиента судьба пошлет, с чем на этот раз столкнешься. Услуги мои теперь стоят дорого, но без ложной скромности могу сказать, что они того стоят. Да, я люблю хорошо жить, но на честно заработанные деньги, не за всякую работу возьмусь, не со всяким клиентом свяжусь.

Однако я что-то разболталась, редко со мной такое случается. Чаще всего, когда я чем-то расстроена, как, например, сейчас из-за Власова.

Мыкола, который уже давно перешел из райотдела в информационно-аналитический центр областного управления милиции, или для краткости Управу, обрисовался с новостями в понедельник, 19 мая. Дело в том, что, проведя в свое время целый месяц на семинаре в Москве, он, благодаря своему общительному характеру, завязал там массу полезных знакомств, которыми, при необходимости, делился, в том числе и со мной. Были в моей практике несколько дел, когда его московские связи мне очень помогли. Но, как говорится, долг платежом страшен. Теперь же его московский знакомый попросил Николая найти в Баратове хорошего, честного детектива для одного очень солидного и серьезного клиента. Колька пообещал поискать. Вот он и позвонил узнать, насколько я загружена.

А я как раз только что закончила очень смешное и трогательное дело. Один армянин перевез из маленького родного городка в Баратов свою семью: жену, детей. Прожили они здесь несколько месяцев, и стал он замечать, что жена днем куда-то уходит и вообще ведет себя странно: вид усталый, взгляд тоскливый, и не ест ничего. Решил муж, что у жены любовник завелся, и попросил меня проследить, где же его жена днем бывает.

Оказалось, что она, насмотревшись телевизора и наслушавшись реклам, решила похудеть, а то муж ее, такую толстую, бросит. Накупила таблеток, села на диету, записалась в фитнес-центр на то время, когда дети в школе, а муж на работе. Хорошо хоть в солярий хватило ума не ходить.

Ну, я мужу и объяснила, что вид усталый, потому что на занятиях нагрузка для нее очень большая, не ест ничего, потому что на диете, а взгляд тоскливый, потому что постоянно очень кушать хочет, а главное — она его любит и потерять боится, и фотографии ее показала, где она степ-аэробикой занимается. Васька даже под кресло забился и испуганно оттуда выглядывал, когда армянин, взглянув на эти снимки, вскочил и минут десять, отчаянно жестикулируя, что-то очень громко мне говорил, правда, не по-русски, но общий смысл я поняла: «Манана, дэвочка, нэ порть фигуру, ыды домой». А через час привез мне пять бутылок «Наири» (это кроме оговоренного гонорара) и сказал, что лучшего коньяка на свете не бывает.

Так что я охотно согласилась взяться за новое дело, тем более для москвича. Расценки на нашу работу в столице значительно выше, чем в Баратове, и счет я собиралась выставлять по московским меркам. Я уже говорила, что люблю хорошо жить.

Мыкола перезвонил мне через несколько минут и сказал, что завтра, 20-го мая, встретит клиента со второго московского рейса и привезет ко мне. И вообще, если в связи с этим делом мне потребуется его помощь, то он всегда — Николай тоже любит хорошо жить.

Уборка к приезду столичного гостя много времени не заняла. Главное — кошачью шерсть пылесосом собрать, чтобы клиент мог в нормальном, а не мохеровом костюме отсюда выйти. Васька же у меня КСП, как его Мыкола зовет, но это не контрольно-следовая полоса имеется в виду, а Кот Сибирский Пуховый, и знающие люди говорят, что если его вычесывать, то и на носки, и на варежки набрать можно, только мне этим заниматься лень, да и вязать я не умею. А от меня самой беспорядка немного — ведь для того, чтобы его создавать, в доме надо жить, а я здесь чаще всего только ночую. Правда, не всегда одна, ну да я, как говорят американцы, «белая, свободная, совершеннолетняя».

Рейс из Москвы прибывает в 12.10, полчаса на дорогу. Так что раньше полпервого визита ждать не приходится.

Я подошла к окну — оно как раз на мой подъезд выходит. Хотелось заранее увидеть клиента: я ведь так и не поняла, кто это, мужчина или женщина. Подъехала Колькина «копейка», и с водительского места вылез сам Мыкола, а с соседнего — высокий мужчина в темных очках, джинсах и легкой куртке, на голове кепка, в руках — маленькая мужская сумка. Было в нем что-то смутно знакомое, но я не успела понять, что именно. Они вошли в дом, а я надела большие дымчатые очки, которые с некоторых пор стали непременной частью моего гардероба, и пошла в прихожую, чтобы сразу открыть дверь, когда они поднимутся. Васька — зверюшка любопытная, конечно же, впереди меня.

Следуя давно установившейся традиции, я, как всегда в начале нового дела, чтобы не спугнуть удачу, погладила свой талисман — висящий на отдельном крючочке подаренный мне Игорем на счастье брелок для ключей в виде маленькой фигурки молоденькой беленькой кокетливой козочки, которую я назвала Снежинкой — я ведь в год Козы родилась. И он действительно принес мне удачу, правда, только в работе. Да мне другой и не надо. Как же это больно, горько и несправедливо, что Игоря уже нет в живых! Но я по-прежнему ощущаю его тепло и доброту — ведь мы же видим свет далекой, давно погасшей звезды… Ее самой уже нет, а свет все идет и идет…

Я тряхнула головой, чтобы отогнать неуместные сейчас грустные воспоминания, привычно подхватила навострившего уши Ваську на руки, чтобы он не выскочил на площадку, и открыла дверь.

Остановился лифт, и первым вышел Егоров, а за ним… Я окаменела не хуже жены Лота, мелькнула идиотская мысль, что следующим моим клиентом будет премьер-министр России. И ничего удивительного — за Колькиной спиной стоял Власов. Тот самый. Он снял темные очки и поздоровался.

Оцепенение сходило с меня частями. Первым вернулся голос. Хоть и с трудом, но я смогла поздороваться и пригласила их проходить в квартиру, но Николай отказался:

— Александр Павлович, это Елена Васильевна Лукова, частный детектив, о котором вам говорил ваш друг. А я, с вашего позволения, откланяюсь и вернусь, чтобы отвезти вас в аэропорт.

С этими словами он вошел в лифт, который предусмотрительно задержал на этаже, и был таков.

— Куда прикажете? — голос Власова вернул меня к действительности.

— Проходите, пожалуйста… Куртку можно повесить вот сюда… Присаживайтесь, вот в этом кресле вам будет удобно… Здесь курят… — я растерялась. Да и кто бы не растерялся на моем месте? — Может быть, чай или кофе?

Власов смотрел на происходящее спокойно, давно привыкнув к тому впечатлению, которое производит на женщин:

— Нет, спасибо, Елена Васильевна, — остановил он меня. — У нас только четыре часа, а обсудить надо очень многое. Давайте перейдем к делу.

Но я, закрыв Ваську в кухне, чтобы не мешал, все еще не могла успокоиться и достала одну из подаренных накануне бутылок;

— А может быть, коньяк? — Мне так хотелось его хоть чем-нибудь угостить.

Наверное, решив, что лучше согласиться, чтобы я перестала суетиться и пришла в себя, он сказал:

— Не откажусь.

Я быстро достала фужеры и коробку конфет, а Власов открыл бутылку. Когда коньяк был налит и бокалы подняты, я спросила:

— За что мы выпьем?

— За то, чтобы вы смогли найти моих сыновей, — с этими словами он выпил коньяк и, достав из сумки конверт, протянул мне. — Прочитайте.

Ну, знаете! Это слишком даже для меня. Столько событий в один день «многовато будет»: сначала Власов собственной персоной, теперь известие о том, что у него сыновья есть. «Нет, если я переживу сегодняшний день, то буду долгожителем», — подумала я и совершенно машинально выпила коньяк, как воду, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, ни букета, и даже не закусила. Я взяла конверт и, прежде чем открыть его, достала сигарету — испытанное средство восстановить душевное равновесие. Власов тоже достал сигареты, дал прикурить мне, закурил сам.

И я внезапно полностью успокоилась. Не потому, что закурила, а потому, что началась работа, та самая, которая давала мне не только очень существенное материальное удовлетворение, но и моральное; которую я любила и умела делать.

Я другими глазами посмотрела на Власова. Как же его подкосила смерть дочери — потемневшее лицо, запавшие глаза, ввалившиеся щеки. Он сильно похудел, его роскошные волосы стали какими-то тусклыми. Хотя, если сравнить его с той фотографией с места аварии, то выглядел он, конечно, гораздо лучше. Может быть, заботами Екатерины Петровны, а может быть, дело в чем-то другом, например, в появившейся надежде, что еще не все потеряно для него в этом мире.

Ладно, возьмемся за письмо. Так. Конверт старого образца, адрес театра написан от руки, обратного адреса нет. Судя по штемпелю, письмо вынули из почтового ящика в Баратове вечером 6-го мая, а московский штамп от 14-го. Все правильно: сначала праздники, потом из-за отсутствия индекса письмо обрабатывали вручную. В конверте лежала фотография, которую я отложила на потом; само же письмо было написано от руки на листе бумаги для принтера.

«Уважаемый Александр Павлович!

Примите мои самые искренние соболезнования в связи с постигшей Вас утратой — трагической гибелью Вашей единственной и горячо любимой дочери. Горе Ваше неизбывно и потеря невосполнима, но, может быть, хотя бы слабым для Вас утешением послужит известие о том, что у Вас есть сыновья.

Мы с Вами встретились 17 января 1974 года, когда я, студентка первого курса Баратовского университета, приехала после зимней сессии погостить к своим московским родственникам. Я возвращалась вечером домой по Садовому кольцу. Вы остановили меня около театра Моссовета и предложили пойти вместе в театр, потому что девушка, которую Вы ждали, не пришла.

Я согласилась и позвонила дяде сказать, что задержусь. В тот вечер играли «Сирано де Бержерака». После спектакля мы немного погуляли по Горького, а потом Вы проводили меня до подъезда дома моего дяди в Воротниковском переулке. У Вас с собой была бутылка шампанского, потому что на тот вечер у Вас и Вашей девушки были какие-то свои планы, и Вы предложили распить ее, чтобы не тащить домой.

Мы поднялись в том же подъезде на самый верхний этаж. Пили шампанское из горлышка, целовались. Там все это и произошло. Когда мы прощались около квартиры моего дяди, Вы сказали: «Если нам судьба, то мы обязательно встретимся». Надеюсь, что по всем этим подробностям Вы меня вспомните.

У меня родились мальчики-близнецы. Сейчас они уже взрослые, и у них свои дети.

На этой фотографии им столько же лет, сколько тогда было Вам. Я посылаю ее для того, чтобы Вы знали — Ваш след на земле остался.

Желаю Вам прежде всего мужества, ведь, несмотря ни на что, жизнь продолжается, а также всего самого доброго, светлого и радостного. Будьте счастливы».

Ни подписи, ни телефона, ни адреса. Я отложила письмо и взяла фотографию. Снимок был черно-белый, любительский, невысокого качества, сделан, видимо, на пляже. На фоне каких-то кустов на песке сидели три парня: похожие на Власова близнецы, на правой щеке одного была крупная черная родинка (если это только не дефект пленки), и несколько в стороне, боком к снимавшему, третий, чуть постарше. То ли он был с ними, то ли нет.

— Это правда, Александр Павлович?

— От первого до последнего слова. Самое ужасное то, что я не помню ни ее имени, ни дома, ни номера квартиры, около которой мы тогда простились. Поэтому искать в Москве совершенно бесполезно — ведь прошло столько лет. А что вы скажете о мальчиках? Я нашел свои старые фотографии и сравнил — просто одно лицо.

— Александр Павлович, постарайтесь вспомнить хоть что-нибудь об этой девушке. Может быть, она вам что-то рассказывала о себе, на каком факультете училась, на какой улице жила…

— Елена Васильевна, можно, я буду называть вас Лена, вы ведь мне в дочки годитесь. — При этих словах его голос дрогнул. Душевная рана еще не затянулась и кровоточила при малейшем прикосновении, — Вы думаете, я не пытался?.. Она, конечно, что-то рассказывала, но я в то время был настолько упоен собой, настолько горд тем, что учусь в театральном, что слышал только себя. Вы знаете, только придя домой я обнаружил, что был у нее первым.

— Ну, знаете… — изумленно протянула я. — Тому, что молоденькая провинциалочка поступила вот так, есть, на мой взгляд, только одно объяснение — как ни пошло это звучит, но это любовь с первого взгляда, чему я, в общем-то, не очень удивляюсь — я ведь помню вас в ваших первых фильмах. Театр — еще туда-сюда…Погуляли, выпили шампанского, тоже понять можно… Но отдаться впервые в жизни на лестничной площадке практически незнакомому человеку?! На это можно решиться только по любви! Ведь если бы она сделала это от легкомыслия, то не стала бы сохранять беременность. А то, что она, узнав о вашей трагедии, послала фотографию, говорит, я думаю, о том, что чувство это не угасло… — размышляла я вслух, а потом решительно сказала: — Вот что, Александр Павлович, мне нужно задать вам несколько вопросов довольно деликатного свойства, вы разрешите?

Власов недоуменно посмотрел на меня — она, мол, еще спрашивает. Несмотря на изможденный вид и запавшие глаза, взгляд его был по-прежнему необыкновенно выразителен. Но я уже не воспринимала его как известного артиста, для меня он был пусть и очень знаменитым, но клиентом, то есть человеком, который попал в трудное положение и обратился ко мне за помощью, собираясь за это хорошо заплатить. Он заказчик, я исполнитель, и лирика здесь неуместна.

— Александр Павлович, вы, конечно же, обратили внимание на то, что в письме нет ни подписи, ни адреса, ни телефона. Не значит ли это, что любовь — любовью, но с Вами, простите за откровенность, не хотят иметь дело? Мы их найдем, а они, предположим, даже встретиться с вами не захотят. Это во-первых. Во-вторых, мне хотелось бы знать, как к этим поискам относится госпожа Добрынина, судя по публикациям, человек вам далеко не посторонний. И в-третьих, прошу великодушно меня извинить, но и вы, и госпожа Добрынина находитесь в том возрасте, когда еще вполне возможно завести собственного ребенка.

И тут я стала свидетелем явления, по определению невозможного — Власов покраснел. Я проклинала себя на все лады — ну, какого черта я полезла со своими вопросами? Кто меня за язык тянул?

Власов немного помолчал и сказал:

— Лена, я очень хочу верить, что эта информация поможет расследованию. Вы производите впечатление серьезной деловой женщины, значит, она вам для чего-то нужна, поэтому я отвечу.

Он встал и стал ходить по комнате.

— Безусловно, это письмо было продиктовано, не смею надеяться, что сохранившейся на протяжении стольких лет любовью, но хотя бы простым чувством жалости ко мне, за что я безмерно благодарен этой женщине. Обнаружив, что беременна, она не стала искать меня, хотя это было очень просто сделать, и почти тридцать лет молчала. А ведь несомненное сходство меня и детей давало такой простор для комбинаций, что дух захватывает. Установление отцовства, экспертиза, анализ ДНК, суд… Нужное подчеркнуть, недостающее вписать самим. Написала же только теперь, и только для того, чтобы утешить. Я хотел бы встретиться и с ней, и со своими детьми. Как вы можете догадаться, я человек небедный, и даже если они не захотят поддерживать со мной отношения, то, может быть, согласятся, чтобы я им помогал, а со временем, кто знает, ситуация может измениться.

Власов остановился, чтобы закурить, и продолжал прохаживаться по комнате — он заметно нервничал:

— Далее. Екатерина Петровна, конечно же, в курсе происходящего и относится к этим поискам крайне отрицательно, считая их не только совершенно бесполезными, но и очень вредными для моего здоровья — ведь мои надежды могут и не оправдаться, а врачи категорически запретили мне волноваться. У нее никого нет, кроме меня, она круглая сирота, своих детей завести не успела — наукой занималась, и она была очень привязана к Настеньке. Кстати, вы знаете, что удивительно — Екатерина Петровна ведь тоже из Баратова. Словно сама судьба решила меня с вашим городом связать.

— Да, я знаю. Она ведь в своем интервью, что в «Сплетне» напечатали, говорила о своем первом муже, профессоре нашего мединститута Добрынине.

— Ах, да, верно, говорила, — вспомнил он. — Так вот, мы так ждали появления внука, но… Сами знаете, что произошло. Сейчас она самый близкий и дорогой для меня человек. Если бы не она, я не знаю, как бы я пережил все это. Но я считаю себя обязанным найти этих мальчиков. И, наконец, самый сложный вопрос.

При этих словах Власов остановился у окна спиной ко мне и стал что-то рассматривать во дворе. Видно было, что эта тема для него очень и очень неприятна. Потом неожиданно попросил:

— Извините, Лена, но не нальете ли вы мне немного коньяка.

О Господи, за всеми этими разговорами я совершенно забыла о нем!

— Конечно, Александр Павлович. Простите, что не предложила сама, — я налила в его бокал коньяк и поставила на подоконник рядом с ним. Он взял его, не оборачиваясь, и немного отпил.

— Спасибо, Лена. Прекрасный коньяк, не ожидал, что в Баратове можно такой найти. — Видимо, он собрался с духом, потому что повернулся, подошел и сел в кресло. — Дело в том, что я не могу иметь детей. История эта давняя, не совсем красивая, но что было, то было. Лена, я не хочу казаться лучше, чем я есть на самом деле. Ни для кого не секрет, что женщинами я был избалован всегда. В общем, дело было так.

История, которую рассказал Власов, была стара, как мир. Настя как раз пошла в первый класс, когда у них в театре появилась новая молоденькая актриса. Это сейчас ее имя у всех на слуху, а тогда она только начинала свою карьеру, которая, сами знаете, как у них в театральном мире делается.

Власов снова закурил и продолжил:

— К главрежу ей было не подступиться — он нашей тогдашней примой был оккупирован, а я был в моде, и со мной считались. Завязался страстный роман со свиданиями после спектакля в гримуборных, в машине на заднем сиденье и так далее. Через некоторое время она мне заявила, что беременна, и я должен оставить семью, чтобы жениться на ней, хотя я ее заранее предупреждал, что разводиться не собираюсь. Я предложил организовать аборт, но она отказалась и продолжала меня преследовать. Власов поднялся, засунул руки в карманы джинсов и, пожав плечами, сказал с абсолютно непередаваемой интонацией:

— Что вы хотите? Женщины…

И он снова принялся ходить от окна к двери и обратно.

— Честно говоря, я не особенно верил в то, что она сохранит беременность — глупо начинать свою карьеру в театре с декретного отпуска. Однажды днем, когда я был на репетиции, она пришла выяснять отношения ко мне домой. Произошел безобразный скандал, у Настеньки, которая оказалась его свидетелем, случилась истерика, ее долго не могли успокоить. Кончилось тем, что меня выгнали из дома. Но это бы еще ничего. Главное то, что Настенька отказалась со мной встречаться, она даже по телефону не хотела со мной разговаривать. И вот, чтобы раз и навсегда избавить себя и свою семью от подобных инцидентов — я и в мыслях не держал, что когда-нибудь разведусь с Ольгой — я… Не буду обременять вас медицинскими терминами. Короче, я сделал операцию, которая, никак не влияя на потенцию, лишила меня возможности иметь детей. На-всег-да! — и он горько улыбнулся:

— Самое смешное в том, что, когда вышеуказанная дама все-таки родила и попыталась повесить на меня отцовство, оказалось, что я не имею к этому ребенку никакого отношения. История наделала много шума. Состоялось мое примирение с женой. Настенька плакала и просила у меня прощения за то, что зря меня обидела. Так вот, пока она была жива, я ни на секунду не пожалел о том, что я сделал. А теперь уже ничего изменить нельзя.

— А Добрынина знает об этом?

— Конечно. Теперь вы понимаете, как для меня важно найти своих сыновей. Скажите, что еще вам необходимо для работы? Какая-то информация, техника?

— Александр Павлович, давайте решать проблемы по мере их возникновения. Пока я вижу несколько путей поиска, но все они ведут в архивы. Оставьте мне письмо и фотографию, вы ведь сделали для себя копии? И возьмите мою визитку. Если в ваших планах произойдут какие-то изменения или вы узнаете что-то новое, сообщите мне немедленно. Как я смогу с вами связаться в случае необходимости?

— Лена, вот моя визитная карточка, здесь все мои координаты, электронная почта, сотовый телефон, домашний, рабочий, адрес. Связывайтесь со мной в любое время и, пожалуйста, информируйте обо всем, что узнаете. Здесь деньги на расходы, — он протянул мне солидную пачку долларов, — это, как вы понимаете, только аванс. Если закончатся, я переведу еще. Поймите, Лена, для меня жизненно необходимо найти своих детей.

— Александр Павлович, а почему вы сказали: «Если нам судьба…»? — эти слова напоминали мне самой слишком многое.

— А потому что я верю в судьбу, в то, что все предопределено в этом мире, — уверенно сказал Власов.

— Знаете, Александр Павлович, а я тоже в судьбу верю.

Приехавший за ним Егоров бросил такой выразительный взгляд на коньяк, что я поняла — от его визита мне не отвертеться. Может быть, и к лучшему. После разговора с Власовым на душе было тяжело, и возможность потрепаться за жизнь со старым другом была совсем не лишней. К тому же я предполагала, что Колькина помощь мне очень даже понадобится. Потому что копаться в архивах самой или получить готовые материалы по милицейскому запросу — две большие разницы.

Как я уже говорила Власову, направления поиска были ясны. Если встреча произошла 17 января 1974 года, то мальчики могли родиться где-то в октябре, а могли и в августе, если семимесячные. Говорят, с близнецами это бывает. Но здесь возникали нешуточные

сложности. Если девушка родила без мужа, то в свидетельстве о рождении в графе «Отец» будет прочерк — это самый простой вариант. Но она могла срочно выйти замуж, или ее родители могли записать детей на себя, чтобы не портить ей жизнь. Такие случаи бывали, точно известно. Как бы там ни было, необходимо начинать с областного архива ЗАГС. Во-первых, близнецы не настолько часто рождаются, а во-вторых, время рождения известно: август-октябрь 1974 года.

Черт, как же я сразу не подумала, ведь она могла приехать учиться в Баратов из другого города, уехать рожать туда и там же оставить детей у своих родителей, но это если она рожала в августе. А если в октябре, то она должна была оформлять академический отпуск, значит прибавляется архив университета.

Да, без Кольки мне не обойтись. А вот и он материализовался — легок на помине.

— Колись, Елена, — с порога начал он, — что за дела у тебя со всенародно любимым? — И полез за чистым фужером.

Не вдаваясь в подробности, я объяснила, что Власов ищет двух мужчин-близнецов, 1974 года рождения, предположительно рожденных в Баратове, и мне потребуется его, Колькина, помощь — нужно направить запрос в областной архив ЗАГС.

Мыкола поморщился:

— Запрос не получится. У нас очередная кампания по борьбе «за чистоту рядов», и все запросы нужно подписывать у руководства. Могу попробовать договориться с директрисой частным порядком, а там сама решай — или будешь в архиве сидеть, а они тебе папочки подтаскивать, или плати деньги, и они тебе сами все найдут. А что за мужики, может, приходилось встречать? Фотку-то покажи.

Я протянула ему фотографию и пошла готовить кофе. Васька, смертельно оскорбленный тем, что его лишили любимого развлечения — потереться о ноги гостя, оставив на его брюках половину своего пуха — лежал, отвернувшись, в старом, стоящем в углу около батареи кресле и никак на меня не прореагировал.

Колька влетел на кухню с криком:

— Куда ты лезешь, дура?! Приключений захотелось?!

Испуганный Васька, подпрыгнув на месте, соскочил на пол и спрятался под кресло, а я чуть кофемолку из рук не выпустила: таким я Николая никогда в жизни не видела. Да и «дурой» он не называл меня даже тогда, когда я бодалась с начальником райотдела — он просто постучал меня по лбу костяшками пальцев и сказал: «Не будет с тебя толку». Сейчас же он готов был меня если не убить, то ударить точно.

— Коля, — я старалась говорить спокойно. — Если ты мне объяснишь, куда я лезу, то я, может быть, и соглашусь с тобой, что я дура и ищу приключений на свою пятую точку. А пока помоги мне намолоть кофе и, если тебе так уж не терпится, то можешь начать просвещать меня прямо сейчас, я не возражаю. И, пожалуйста, не пугай животное.

Мыкола ткнул пальцем в того третьего парня на фотографии и спросил:

— Ты, что, его не узнала?

Честно говоря, я пока к нему особо и не приглядывалась — не его же мне предстояло искать, поэтому я просто пожала плечами.

Колька посмотрел на меня с жалостью, как на убогонькую, и скучным голосом сказал:

— Вообще-то, это Матвей, не к ночи будь помянут.

Мне стало уже не до кофе. Захотелось взять что-нибудь тяжелое и грохнуть об пол или об стену, заорать, затопать ногами, напиться, в конце концов. Ну, сколько же можно наваливать на меня в один день? Как там сказали в день смерти Ивану Грозному? «Еще не вечер». Точно. Днем я думала, что лимит неожиданностей на сегодня исчерпан, а оказалось, что судьба приготовила мне очень симпатичный сюрпризик под занавес.

Я взяла в руки фотографию и внимательно всмотрелась, но не смогла узнать в этом парне Матвея, иначе говоря, Павла Андреевича Матвеева, самого богатого человека в нашей, не самой маленькой в России, области. Как там в детском стишке? «Владелец заводов, газет, пароходов»… Так это все о нем. Ему принадлежала производственно-коммерческая фирма «Матвеев», занимавшаяся всем, чем только возможно.

— Ты уверен? — с сомнением в голосе спросила я. Как же мне хотелось, чтобы Колька ошибся!

— Я, Ленка, мент. А вот ты, подруга, нюх подрастеряла! — укоризненно покачал головой Николай. — Матвей это. Точно он. Можешь не сомневаться.

— Спасибо, родимый! — с поклоном сказала я. — Премного ты меня утешил и обнадежил! Ну и что мне теперь делать?

Плюнув на кофе, мы с Мыколой вернулись в комнату и «присоседились» к коньяку — стало легче, а потом значительно легче. Мы тщательно изучили снимок, но так и не смогли определить, сидит ли Матвей вместе с близнецами или отдельно.

— Коля, — попросила я, — расскажи мне о Матвее. Личность он загадочная, точно о нем ничего не известно, а может, не так страшен черт, как его малюют. Я ведь сужу о нем по слухам, а вдруг он окажется, как Васька, ласковый и с бантиком.

Услышав свое имя, Василис тут же появился в комнате и, поняв, что гроза миновала, забрался ко мне на колени. А Николай, готовясь к поистине эпическому повествованию, устроился со всем возможным комфортом: залез с ногами в мое любимое кресло, придвинул к себе пепельницу и коньяк, выпил, закурил и:

— Ленка, ты девочка большенькая, должна понимать, то, что тебе расскажу…

— Ага, не для широкой публики…

— Ну, так внимай. В этом году — выборы в Госдуму, сама знаешь. Вот Управу и попросили проверить Матвея — вдруг он вздумает баллотироваться. А поскольку личность он своеобразная и деятельность у него многогранная, задания раскидали по разным отделам. Дали-то их на планерке, но почти тут же отменили. Мне секретарша начальника по секрету сказала, что только все разошлись, как генералу позвонил Матвеев и говорит: мол, криминогенная обстановка в городе такова, что не позволяет отвлекать ценные кадры на заведомо бесполезное занятие, поэтому он просит передать заинтересованным лицам, что он не собирается участвовать ни в выборах в Госдуму, ни в выборах губернатора. Ты чуешь?

Судя по тому, что рассказывал Мыкола, личность Матвея вырастала до каких-то былинных размеров.

До 91-го года он, организовав бригаду шабашников, ездил по деревням и ремонтировал или строил, где что придется. А уж когда Союз распался, наступило для Матвея и его ребят золотое время. Они за бесценок скупали бесхозные брошенные жилые дома в деревнях и, отремонтировав, переселяли туда русских из так называемого ближнего зарубежья, где в то время начался такой «парад суверенитетов», что русские готовы были бежать оттуда пешком, бросив все нажитое, лишь бы живыми остаться.

Работали ребята не бесплатно, конечно, но с совестью дружили, так что врагов не нажили и проклятий на свою голову не заработали. Дальше — больше. Фирма разрасталась. Чтобы перевозить людей, требовались машины, Матвей организовал транспортное агентство. Скоро к Матвею районные руководители в очередь стояли, кому нужны были врачи, кому агрономы, кому ветеринары. А у него к тому времени уже был банк данных на тех русских, кто хотел в Россию вернуться, вот он и заключал договоры на ремонт домов для переселенцев, его люди там работали, его же и перевозили.

Вершиной этой его деятельности было переселение казаков из Казахстана в нашу область. Матвей к ним лично неоднократно ездил и убедил, что защита российско-казахстанской границы со стороны России — исконно казацкое дело. Привез их представителей в заброшенные приграничные села, вместе с ними распланировал новые станицы, где что строить, да как. Церкви восстановил, чтобы было перед кем казаку шапку снимать. И опять же там работали его люди. За это был Матвей посвящен в казаки, да и от церкви орден получил.

Матвей не лез в политику, не давал интервью, не старался понравиться журналистам, не мелькал на телеэкране, он просто работал, зарабатывал деньги и помогал тем, кому сам считал нужным, а не тем, кого модно спонсировать. На конкурсы красоты, гастроли супермодных артистов и тому подобное не давал ни копейки. Но зато на детские дома, Дома престарелых, Дома ребенка жертвовал не то, чтобы щедро, но постоянно, и не деньгами, а продуктами, вещами, и очень тщательно все контролировал: не дай Бог кто-то из обслуги что-то себе возьмет. Книги, игрушки для детей покупал, а на Новый год обязательно вывозил всех их на елки в театр или цирк.

Да, по словам Николая, Матвей был личностью незаурядной, но ничего устрашающего я пока не услышала.

— Это, Ленка, видимая часть айсберга. Главное — в другом. У Матвея среди всего прочего есть агентство по трудоустройству освободившихся заключенных. Раньше, ну при Советах, ведь как было. Вышел человек на свободу, а податься ему некуда — ни дома, ни родных. Но если он твердо решил завязать, то шансы у него были: дворником, например. Дадут какую-нибудь комнатушку под лестницей, а это и крыша над головой, и прописка, а значит, и паспорт; или на завод, хоть учеником каким-нибудь, тут, соответственно, общежитие и опять-таки прописка и паспорт. А сейчас ему приткнуться некуда, он и сам, зачастую, хочет на зону вернуться. Предположим, отсидел он пятерик, родные от него отказались, квартиры нет. Вышел он, а жизнь за это время так изменилась, что он уже и не поймет, в какой стране находится. Вот он и мечтает в колонию вернуться, потому что там все понятно и привычно.

— Знаешь, Коля, я в этом пока ничего плохого не вижу.

— Объясняю. Об этом его агентстве во всех колониях знают. Многие, как освободятся, так сразу сюда едут, а Матвей с каждым отдельно разговаривает и столько, сколько надо. Надо человеку выговориться, так он на него два часа потратит, все выяснит, что человек умеет, что хочет, чем дышит. И каждому, заметь, каждому, кто твердо решил завязать, он находит занятие. Он бывшее общежитие механического завода выкупил, отремонтировал. Так он человека на работу принимает и в этом общежитии прописывает, с паспортом помогает. А как человек в себя придет, акклиматизируется, он его в какую-нибудь строительную бригаду определит или еще куда. Он человеку жизнь дарит, понимаешь? Он! Не президент с губернатором, не власти какие-то, а он! Лично! И человек для него сделает все! Матвей для него Бог, царь и воинский начальник, папа и мама в одном лице! Вот что страшно. У него армия, настоящая армия беззаветно преданных лично ему людей. Поэтому очень и очень серьезные люди никогда не становятся у него на пути.

— И что, он замешан в каком-то криминале?

— Ленка, пойми, наконец, — он лично никогда и ни в чем не будет замешан. Теперь ты понимаешь, почему я на тебя заорал?

— Коля, давай прикинем. На этой фотографии близнецам столько лет, сколько было Власову в 1974 году. Так, он 53-го года, значит 21. Таким образом, фотография сделана в 95-м. Что собой в это время представлял Матвей? Средней руки предприниматель. Мог он в какой-то компании с этими ребятами столкнуться? Мог. А запомнить их он мог? Да запросто, не каждый же день с близнецами знакомишься, да еще если они на известного артиста похожи. А теперь скажи мне, что страшного в том, что я зайду в офис Матвея и спрошу его, не знает ли он этих людей? Тем более, я совершенно не уверена, что они были вместе.

— Ленка, тебя не переубедишь. Ладно, завтра утречком позвоню-ка я в архив и договорюсь, чтобы тебя там по-родственному встретили. Пойду я, а ты хлопни, как следует, коньячку да ложись спать. Денек у тебя выдался — врагу не пожелаю. Пока.

— Целую, Муся! — сказала я ему вслед свою обычную в таких случаях фразу и, закрывая дверь, подумала: «Спасибо тебе, Мыкола, что ты у меня есть».

ГЛАВА 2

Коньяк был действительно качественным, потому что чувствовала я себя утром прекрасно, несмотря на солидное количество выпитого. Чашка крепкого кофе и первая за день сигарета привели меня в рабочее состояние, и я в ожидании Колькиного звонка стала планировать, что мне надо сделать, попутно наблюдая, как Васька, засунув голову в консервную банку из-под только что съеденных им рыбных фрикаделек, гоняет ее по полу кухни, выбирая последние капельки оставшегося там томатного соуса. Следующие полчаса у него уйдут на то, чтобы, умываясь, убрать с мордочки и усов последствия своего гурманства.

Архив само собой, размышляла я, но надо бы договориться о встрече с Матвеем. Узнав через «09» телефон его офиса, я позвонила и, вопреки ожиданиям, услышала в трубке не щебечущий девичий голосочек, а мужской. Я представилась и объяснила, что мне очень нужно встретиться с господином Матвеевым буквально на пять минут, чтобы выяснить один маленький вопрос, не имеющий к нему самому никакого отношения, и после недолгого молчания мне было назначено время. Меня попросили подойти к 9.45, предупредив, что в моем распоряжении будет действительно только пять минут.

Времени оставалось немного, и я решила не дожидаться Колькиного звонка. Проверила сумку — ключи от дома и машины, паспорт, лицензия частного детектива, косметичка, сотовый, кошелек, записная книжка, в уже другом конверте фотография — и вышла из дома.

По опыту я знаю, что лучше приехать немного раньше назначенного времени, чтобы оглядеться, попробовать поболтать с секретаршей и, как бы невзначай, выяснить что-нибудь интересное, что потом может пригодиться, про запас, так сказать.

Офис Матвея находится в очень красивом двухэтажном особняке на тихой улочке недалеко от центра. Когда-то его выстроил для своей семьи известный баратовский архитектор, и табличка на здании гласит, что это охраняемый государством памятник архитектуры. Правда, чего в нем раньше только не было: и коммуналки, и различные конторы, и даже какое-то управление нашего разбухающего, как на дрожжах, областного правительства. Теперь же, тщательно отреставрированный, он производил бы впечатление маленького сказочного дворца, если бы не спутниковые антенны на крыше и самые современные средства охраны: наружные камеры слежения, сигнализация на окнах и многие другие приспособления, о предназначении которых можно только догадываться.

Внутри охранник у входной двери проверил мои документы, сверился со списком и сказал, что я пришла раньше назначенного времени. Ни мои попытки объяснить, что, мол, вдруг господин Матвеев освободится немного раньше, ни умоляющие взгляды не произвели ни малейшего впечатления. Мне очень вежливо предложили посидеть в кресле и почитать свежие газеты — меня пригласят.

Сначала я удивилась, что он не поинтересовался, есть ли у меня оружие, но потом поняла, что входная дверь оборудована специальными датчиками, и ему нет необходимости о чем-то кого-то спрашивать, он и так все видит. Мне оставалось только действительно листать прессу и тихо беситься еще десять минут, проклиная свою самонадеянность.

Ровно в 9.44 ко мне подошел молодой прихрамывающий мужчина и, узнав мое имя, предложил пройти наверх. Шли мы быстро, и осмотреться по сторонам у меня не было никакой возможности, что, как легко можно понять, настроение мне не улучшило — уж очень хотелось рассмотреть, что и как в офисе легендарного Матвея. Как ни быстро мы прошли приемную, но то, что никаких коротких юбок, длинных ног и распущенных волос там не было, я заметить успела: за столом сидел молодой мужчина и работал на компьютере. Мой спутник открыл передо мной дверь и, представив меня, вышел.

В жизни внешность Матвея отличалась от газетных фотографий, как небо от земли. Около окна стоял смуглый, высокий, с прекрасной фигурой и, видимо, физически очень сильный человек. Его густые черные волосы чуть-чуть серебрились на висках, а большие синие глаза под сросшимися над переносицей черными бровями вразлет просто притягивали взгляд. Единственное, что его портило — это горбинка на носу, явно искусственного происхождения, заработанная в драке или в результате несчастного случая. Но не это главное. От него исходило излучение колоссальной мощи, уверенности в себе и, как результат этого, невозмутимого спокойствия.

Он сделал приглашающий жест рукой в сторону стула, и в этот момент зазвонил телефон. Прямой, отметила про себя я, все деловые звонки, по идее, должны проходить через секретаря, а тот знает, что Матвей занят. Дисциплина здесь просто железная, самодеятельность не поощряется.

Матвей взял трубку:

— Да… Купил… Конечно, купил… Нет, не забыл и не потерял… А что случилось?.. Это еще зачем!?.. Бабуля, переключи меня на нее… Сначала нажми зеленую кнопку, а потом красную… Мамуля, у меня к тебе большая просьба, пообещай, что выполнишь… Ты твердо обещаешь?.. Точно?.. Тогда я тебя очень прошу, прекрати хулиганить, слезь с подоконника и оставь окна в покое. В доме не протолкнуться от прислуги, а тебе вздумалось окна мыть… Никто не наябедничал, просто я высоко сижу, далеко гляжу и все вижу… Заболеешь, отдам в больницу… И зря не веришь! И вообще, кто в стае вожак?.. То-то же! Мамуля, я там несколько новых фильмов привез. Я тебя очень прошу, сядь в кресло, положи ручки на колени и смотри кино, договорились?.. Вот и хорошо. Целую тебя, родная, будь умницей и не шали. До вечера.

Все время, пока Матвей говорил, я находилась в шоковом состоянии. В его голосе было столько нежности и любви, он с таким удовольствием произносил слова «бабуля», «мамуля». Это настолько выламывалось из создавшегося в моем воображении образа, что захотелось ущипнуть себя, чтобы проверить, не сон ли это, или потрясти головой, чтобы отогнать наваждение.

Матвей положил трубку и поднял на меня глаза — я тут же очнулась. Спокойный холодный властный взгляд синих глаз, невозмутимый голос:

— Я слушаю вас, Елена Васильевна.

Он подождал, пока я сяду, и потом сам опустился в кресло за своим рабочим столом.

— Павел Андреевич, я не отниму у вас много времени. Посмотрите, пожалуйста, вы здесь никого не узнаете?

Я специально села на стоящий слева стул, потому что увидела на столе Матвея рамку с чьей-то фотографией, и мне очень хотелось посмотреть, кто на ней. Перегибаясь через стол, чтобы протянуть конверт, я смогла бы это сделать — бабское любопытство, уж никак не профессиональное. Мне это удалось: на снимке была немолодая светловолосая женщина, которая сидела в кресле на фоне горящего камина. Наверное, мать, подумала я.

Матвей посмотрел фотографию и сказал:

— Это я, но трудно сказать в каком году это было. Что еще вас интересует? — его голос совершенно ничего не выражал.