Если нам судьба… Лукина Лилия
— Павел Андреевич, — мой голос дрогнул. — Павел Андреевич, ну пожалуйста. Я понимаю, что, может быть, доставила вам несколько неприятных минут, но я же не специально… Я хотела, как лучше…
— Хорошо. Я встречусь с вами. Но мой день расписан по минутам, и единственное свободное время — это обед. Если вы подъедете в «Русское поле» к трем часам, то мы сможем вместе пообедать и обсудить ваши проблемы, — он сделать упор на слово «ваши». — Скажете метрдотелю, что вы ко мне, и вас проводят. Вы умеете не опаздывать?
— Павел Андреевич… — о таком я не смела даже и мечтать.
— Тогда до встречи, — и он положил трубку.
Ну уж, если он предложил мне вместе с ним пообедать, значит, есть надежда, что все закончится благополучно.
«Русское поле» — самый дорогой и престижный ресторан города, который, по слухам, тоже принадлежит Матвею. Оформленный в классическом стиле, с хрустальными люстрами, огромными, во всю стену, зеркалами, официантами во фраках и оркестром, исполнявшим в основном старые романсы и вальсы, солистами, которыми были отнюдь не безголосые полуголые девочки, а подрабатывавшие по вечерам соответственно одетые студенты нашей консерватории, он пользовался популярностью у солидной публики. Его часто снимали для проведения очень ответственных мероприятий самые богатые люди нашего города. Попытки новых русских сунуться туда со своими замашками были пресечены еще при его открытии.
Теперь у меня была только одна задача — дождаться трех часов. Самое ужасное, что мне было совершенно нечем заняться. Я пыталась читать — ничего не вышло. Смотреть телевизор я тоже не могла, потому что не понимала ни слова из того, что там говорили, а реклама приводила меня в бешенство.
Вообще-то она меня и в спокойном состоянии раздражает, когда фильм прерывается на самом интересном месте и на экране появляется чья-то вихляющаяся задница, без разницы: в памперсах или в трусах с прокладками, или широко открытый и вульгарно накрашенный рот, в который женщина кладет ложку с таким выражением, как будто собирается заняться определенным видом
любви. Вероятно, создателям этих роликов кажется, что это должно выглядеть очень сексуально, а у меня, да и у многих моих знакомых при виде такого «священнодействия» рвотные спазмы начинаются.
За это время я выкурила почти пачку сигарет. Естественно, я волновалась, ведь если у меня отберут лицензию, то мне придется, мягко говоря, несладко. Кончилось тем, что я, полная презрения к самой себе за проявленную слабость, выпила лошадиную дозу валерьянки, причем, учуяв этот запах, Васька тут же очнулся и стал полировать мои ноги со смешанным выражением раскаянья и заинтересованности на морде. Я вылила из чашки на пол несколько капель и не могла не рассмеяться, глядя на то, как Василис старательно сначала вылизывает линолеум, а потом катается по нему, чтобы собрать на шерстку малейшие остатки запаха и влаги. Он вытворял такие кульбиты, что я окончательно успокоилась и с удивлением обнаружила, что уже половина третьего.
Я подъехала без пяти три. Швейцар предупредительно распахнул передо мной дверь, и я вошла. Мне не приходилось бывать здесь раньше, и обстановка внутри поразила меня: необыкновенная роскошь сочеталась с тончайшим вкусом, все было выдержано в стиле дорогих дореволюционных ресторанов (правда, видеть мне их доводилось только в кино), ни малейшего налета вульгарности. Подошедший метрдотель был сама любезность и, узнав, что у меня назначена встреча с Матвеем, проводил меня в отдельный кабинет, где тот уже сидел, просматривая меню.
При виде меня он поднялся, повел рукой, показывая на кресло напротив, и сел только после того, как села я. Сначала меня обнадежило такое внимание, но потом я поняла, что точно так же он поступил бы по отношению к любой другой женщине.
— Елена Васильевна, я неплохо знаю здешнюю кухню и сделал заказ, не дожидаясь вас. Надеюсь, что вам понравится. Но вот напитки вам лучше выбрать самой, я не знаю вашего вкуса.
— Павел Андреевич, я за рулем, поэтому выпью кофе.
— Какой предпочитаете? — произнес выросший, как из-под земли, официант. На самом деле он находился в кабинете, но я его не заметила. Высший класс работы официанта как раз и заключается в том, чтобы оставаться невидимым и появляться только тогда, когда в нем возникает необходимость.
Я растерялась, из всех перечисленных названий я не знала ни одного. Нужно было выбрать чай, подумала я. Но кто их знает, может быть, у них и с чаем такая же история: назовут с десяток видов, о которых я даже не слышала. И я посмотрела на Матвея.
— А какой вы мне порекомендуете, Павел Андреевич?
— Попробуйте «кофе по-дьявольски». Прекрасная вещь, если нужно поработать всю ночь, одна чашечка чудно прочищает мозги и отгоняет сон совершенно. Его готовят с добавлением корицы, гвоздики и кардамона, причем главное в нем отнюдь не состав, а строгое соблюдение пропорций. Его рецепт — величайший секрет бармена, — Матвей улыбнулся. — Я знаю людей, которые перевели килограммы кофе и специй, но не сумели добиться такого же результата. Не исключаю, что вы тоже захотите поэкспериментировать.
Я охотно согласилась и поспешила перейти к тому вопросу, ради которого и пришла:
— Павел Андреевич, мне бы хотелось извиниться за те неудобства, которые я доставила вам и вашей семье. Но, поверьте…
Матвей не дал мне закончить:
— Давайте не будем портить друг другу аппетит и отложим этот разговор до десерта. А пока, чтобы вам было о чем подумать, я скажу только, что знаю все о тех шагах, которые вы предприняли, выполняя поручение Александра Павловича Власова. Вы честно отрабатывали полученные деньги, и я совсем не собираюсь упрекать вас за вашу добросовестность. Но мне хотелось бы понять, почему вы не смогли вовремя остановиться.
— Павел Андреевич, за мной что, следили? — я уже не один год занимаюсь своим делом и слежку чувствую просто затылком, но в этот раз я совершенно ничего не заметила.
— Скажем так, наблюдали.
— Вы боялись, что я смогу найти какую-то нежелательную для вас информацию? — спросила я с нехорошим чувством удовлетворения, что меня считают настолько серьезным противником.
— Вы считаете, что этого должен бояться я? — он сделал ударение на последнем слове, и этот вопрос прозвучал настолько буднично, что я похолодела.
Ну что, дура самонадеянная, ты хотела подергать льва за хвост? Подергала. У тебя это просто замечательно получилось. А теперь думай, как свою собственную шкуру спасать будешь.
В этот момент нам подали закуску.
— Приятного аппетита, — сказал Матвей так, как будто ничего не произошло.
Я взглянула на поставленные передо мной тарелочки и окружающие их многочисленные вилки и вилочки, ножи и ножички, странного вида ложечки и загрустила — пользоваться всем этим я не умела. Посмотрела на Матвея — он орудовал всеми этими приборами так, как будто и не он ночевал в детстве с Нюркой в подвале, не его родная мать устраивала в своей комнате гульбарии, не он провел четыре года в «малолетке» за, чего уж скрывать, умышленное убийство — и разозлилась. Буду есть так, как привыкла. Лучше показаться плохо воспитанной, чем смешной, а именно такой я выглядела бы, вздумай подражать Матвею. У меня все эта посуда летала бы по комнате, как живая, официант замучился бы подбирать.
Некоторые продукты я смогла опознать с первого же взгляда: икру, рыбу, а некоторые — только после того, как попробовала. Суп показался мне просто налитой в тарелку водой, правда, неожиданно очень вкусной. Большой кусок мяса, обложенный непонятными овощами, был мягким и сочным, и я поняла выражение «таять во рту». Наконец, мы добрались до десерта, потому что свежая клубника со сливками, большое блюдо разнообразных пирожных и чашка кофе ничем другим быть не могли.
Все время, пока мы ели, я вместо того, чтобы обдумывать, как объяснить Матвею, какого черта я полезла с разговорами к его матери, а именно это он имел в виду, смотрела на него, и представляла на его месте Игоря. Как бы он повел себя в этих обстоятельствах? Стал бы он давить на меня, как Матвей? Да никогда в жизни! Все мои попытки одержать над ним верх мгновенно пресекались раскатами его заливистого смеха. Как же он замечательно смеялся! Он сажал меня на колени, где я чувствовала себя абсолютно защищенной от всех невзгод мира — наивысшее возможное для любой женщины счастье, смотрел снисходительно, как тигр на бабочку, и улыбался.
— Елена Васильевна, вы не будете возражать, если я. закурю? Вы же тоже курите, прошу вас, — сказал Матвей и протянул мне открытую пачку «Картье Вандом» — видимо, это означало, что он готов слушать.
Все еще погруженная в свои воспоминания я ляпнула, совершенно не отдавая себе в этом отчета:
— Павел Андреевич, как же мне нужен рядом сильный мужчина…
Ответ последовал незамедлительно:
— А вы ему?
Этот вопрос грубо сдернул меня с небес, и приземление, хоть и в лужу, было очень жестким.
— Вы считаете, что я не могу представлять интереса для мужчины? — удивилась я.
— Для сильного? Да. Сильный мужчина хочет защищать, а не защищаться. Мужчина должен расходовать свои силы на борьбу с внешними обстоятельствами, а не на постоянные бои местного значения за лидерство в семье. Если уж он взял на себя нелегкий труд принимать решения, то они должны выполняться без обсуждений и возражений. А вы считаете себя способной безоговорочно подчиняться мужчине? — в голосе Матвея не было даже любопытства, словно он был заранее уверен в ответе.
— Не знаю… Не думала об этом… — сказала я только для того, чтобы не промолчать — не рассказывать же ему, в самом деле, об Игоре.
— Вот вы и ответили на свой вопрос, — в голосе Матвея не было торжества или злорадства, он просто констатировал факт.
— Павел Андреевич, я так понимаю, что вы говорили о себе.
— В определенной мере, да. Когда-то, очень давно, я взял на себя ответственность за свою семью, кое-что об этом вы уже знаете. С тех пор ничего не изменилось, разве что семья стала значительно больше, — лицо Матвея, раньше спокойно-безразличное, осветилось гордой улыбкой счастливого отца семейства.
— Но, как я смогла понять, Лидия Сергеевна послала Власову фотографию без вашего ведома, я права?
— Вы неправильно поняли. Во-первых, мамуля — случай совершенно особый. Вы ведь видели вчера мой особняк? Он вам понравился?
— Зачем вы спрашиваете? Это же сказка, просто чудо какое-то.
— Так вот, если мамуля захочет его сжечь, просто так, не объясняя причин, ну, каприз у нее такой появится, то я сам, своими собственными руками, оболью его бензином и поднесу спичку, чтобы ей не утруждаться. Понятно? — я растерянно кивнула — он был совершенно серьезен. — А во-вторых, в то время меня не было не только в городе, но и в России. Она мне позвонила и попросила разрешения послать Власову фотографию, я разрешил, но я не знал, что она пошлет именно эту, которая позволит вам выйти на меня. Кстати, как вы поняли, что я знаю малышей? — Видимо, для него Александр и Алексей навсегда останутся теми Сашей и Лешей, которых он защищал в детстве.
— По глазам. Они у вас цвет изменили, стали темно-серыми, — откровенно ответила я.
— Вы умеете видеть и делать правильные выводы. Это ценное качество для человека, чем бы он ни занимался, — он резко сменил тему. — Кстати, вы же хотели поговорить с моей мамулей… Позвоните ей прямо сейчас, а то, боюсь, у вас создалось впечатление, что я ее специально прячу. Звоните, звоните… Вы помните номер?
Я достала из сумочки сотовый телефон и набрала номер его дома. Мне ответила та же женщина, что и вчера. И наш разговор повторился слово в слово, только на этот раз меня соединили, и я услышала в трубке очень мелодичный грудной женский голос:
— Здравствуйте, Елена Васильевна, я слушаю вас.
— Добрый день, Лидия Сергеевна. Вы, вероятно, в курсе всего происходящего?
— Конечно. Если за прошедшие полдня не произошло что-то новое.
— Сегодня утром я разговаривала с Александром Павловичем. Он очень хочет встретиться с вами и вашими сыновьями. Это возможно?
— Совершенно исключено, — она сказала это так спокойно, что я поняла — решение окончательное.
Я уже не раз убеждалась, что если человек кричит «нет», топает ногами, размахивает руками и брызжет слюной, то его возможно переубедить, но когда слово «нет» произносят так равнодушно, не стоит тратить время и силы — бесполезно. Но у меня был один козырь, и я надеялась, что он сыграет.
— Лидия Сергеевна, дело в том, что ваши сыновья
— единственная надежда Власова на… Простите за высокие слова, на определенного рода бессмертие. Видите ли, в свое время он сделал операцию, после которой не сможет иметь детей. Никогда.
— Безумец, — потрясенно сказала она. — Зачем?
— Ему тогда хотели приписать чужого ребенка, с матерью которого он был едва знаком. Вот он и решил раз и навсегда избавиться от подобного рода попыток. Он же не мог знать, что разведется с женой, а Анастасия так нелепо погибнет.
Прости мне, Господи, это вранье, подумала я.
— Какой ужас! Как же ему должно быть тяжело… — Кажется, она начала колебаться.
— Он не рассчитывает на любовь и привязанность вас и ваших детей, понимая, что это нереально, — продолжала я ее уговаривать. — Но хотя бы встретиться и поговорить, посмотреть на них. Насколько я знаю, у вас ведь уже и внуки есть. Ему совсем немного надо. Я не прошу вас простить его, это невозможно…
— А он передо мной ни в чем не виноват, — услышав такое, я просто не поверила своим ушам. — Елена Васильевна, принимая решение, человек должен быть готов нести за него ответственность. Это был мой выбор, пойти или не пойти с ним в театр, пить или не пить шампанское, отдаться ему или нет, оставить беременность или сделать аборт. Я принимала эти решения сама и отвечаю за них тоже сама. Поэтому, если он чувствует себя передо мной виноватым, то разуверьте его, пожалуйста. Ему и так сейчас нелегко, не стоит усугублять его положение еще и этим.
Все. Мы вернулись на исходные позиции. Нужно начинать все сначала.
— Лидия Сергеевна, но неужели вам его совсем не жалко?.. Ведь он совсем один, если не считать Добрынину, конечно.
— Вот… — и Лидия Сергеевна оборвала себя на половине фразы. — Елена Васильевна, я уже один раз поступила опрометчиво, поддавшись жалости, и не хочу снова повторить свою ошибку. Павел гораздо лучше меня разбирается в том, что для нашей семьи хорошо, а что плохо. Поэтому вам следует обсудить все эти вопросы с ним. Всего доброго.
В трубке раздались короткие гудки. Я, совершенно растерянная, отключила телефон и посмотрела на Матвея. Он сидел, откинувшись в кресле, и курил. Казалось, что его абсолютно не интересует, чем закончился мой разговор с его матерью.
— Павел Андреевич, почему? — только и смогла спросить я. — Почему вы не хотите, чтобы Власов встретился с Лидией Сергеевной и вашими братьями? Я перебрала все возможные причины этого, но так и не смогла найти ни одной по-настоящему серьезной. Ваша мама не винит Власова за то, что произошло много лет назад. Я чувствую, что ей его жалко, но она отказывается с ним встретиться, и, как я поняла, из-за вас. Неужели вам самому его не жалко?
— Нет! — категорично заявил Матвей. — Он тогда поступил безответственно. А это наихудший для мужчины недостаток — без-от-вет-ствен-ность, — по складам произнес он, — И Бог его за это наказал. Вот и все.
— Убив ни в чем не повинную молодую женщину, ее мужа и еще не родившегося ребенка? Почему же тогда он не убил самого Власова? Ведь он главный виновник? — Какой-то богословский спор получается, подумала я.
— Елена Васильевна, убить человека можно только один раз. А вот сделать так, чтобы он страдал на протяжении многих лет, это и есть настоящее наказание.
Он говорил это совершенно серьезно, но я верила не ему, а своей интуиции, которая сейчас подсказывала мне, что он говорит одно, а думает совершенно другое. Вот это другое мне и нужно было или понять самой, или как-то из него вытянуть.
— Странно это слышать именно от вас, Павел Андреевич. Вы церкви восстанавливаете, от патриархии орден получили, а богохульствуете, как завзятый безбожник. Где же это видано, чтобы Господь Бог мало того, что невинных убивал, так еще и человека какого-нибудь, по его образу и подобию созданного, в грех смертоубийства вводил?
— А почему вы решили, что он для наказания нечестивца праведника пошлет? Нет, у него для такого дела другие исполнители найдутся. К женщине он послал бы дьявола, а к мужчине, соответственно, ведьму. Его святости от этого не убудет, — говоря все это, Матвей откровенно развлекался.
— Так что же получается, Павел Андреевич? К Власову, выходит, ведьму подослали? Но никого подобного около него нет.
— Елена Васильевна, меня удручает ваш непрофессионализм. Как вы узнаете ведьму? По внешности? По голосу? Ведьма, чтоб вы знали, это состояние души, а точнее, бездушия.
— Ведьмы, лешие, кикиморы, домовые, призраки, привидения, Баба Яга, Кащей Бессмертный — это сказки для детей младшего школьного возраста, а мы же взрослые люди. И все-таки, Павел Андреевич, чем же вас так не устраивает Власов? Вы же слышали, ему и надо-то совсем немного: встретиться, посмотреть, поговорить… — я пыталась разобраться, что же кроется за его словами. — Всеми любимый популярный артист, он ничем вашу семью скомпрометировать не может, на близкое родство не набивается…
— Вот-вот, именно артист. Начнет малышей по всяким презентациям таскать, хвалиться: вот, мол, какие у меня дети, снохи, внуки… А вдруг у тех голова кругом пойдет от внезапно свалившейся известности? Сейчас у них хорошие, дружные семьи, не стоит подвергать их такому риску.
Я чувствовала себя, как в игре «Горячо-холодно». Становилось все теплее и теплее. Я уже не думала, что Матвей надо мной издевается, он, скорее, хочет дать мне что-то понять, надеясь на мою сообразительность. Ну что ж, продолжим игру.
— Павел Андреевич, примеры на сложение и вычитание я решала еще в начальной школе и не совсем забыла, как это делается. Я не знаю, сколько лет женам «малышей», но то, что им самим в этом году исполнится двадцать девять, подсчитать нетрудно. Неужели вы такого невысокого мнения не только об их умственных способностях, но и о своих талантах воспитателя, и боитесь, что такая ерунда может их испортить? Кроме того, я не замужем и рассуждаю чисто теоретически, но мне кажется, что если семья дружная, то это не тот случай, которого стоит опасаться.
— Елена Васильевна, но вы забыли о тлетворном влиянии самого Власова, его постоянные мимолетные связи, бесконечные романы. Какой пример он может подать сыновьям? Как бы я к нему ни относился, но нельзя отрицать, что человек он необыкновенно обаятельный, — он немного помолчал и добавил: — Да и его ближайшее окружение мне совершенно не нравится. Не внушает оно мне доверия.
Сказав это, Матвей поднялся из-за стола, но я осталась сидеть. Из всего нашего разговора я смогла сделать пока только один вывод.
— Павел Андреевич, насколько я поняла, существует какое-то очень серьезное препятствие, которое не позволяет вам разрешить встречу Власова с Лидией Сергеевной и ее сыновьями, о котором вы не хотите говорить по каким-то известным только вам причинам. Потому что все перечисленные вами аргументы — это… Как бы помягче выразиться?
— Бред? — лицо Матвея было непроницаемым, но в глазах что-то мелькнуло, словно чертик какой-то проскочил.
— Не хотелось бы употреблять это слово применительно к вам, Павел Андреевич. Но серьезно вы не говорили, это точно. Так вот, если я смогу найти и устранить это препятствие, вы позволите Власову познакомиться с вашей семьей?
Матвей некоторое время молча смотрел на меня так, словно увидел впервые. А потом сказал:
— Вы зря не выпили свой кофе, Елена Васильевна. Он совсем остыл.
Матвей ничего не говорит зря, вспомнились мне слова Николая, и я залпом выпила свою чашку, успев отметить, что кофе был действительно очень крепким и вкусным.
Через коридор, большой зал и холл мы вышли на улицу, и Матвей проводил меня до машины.
— Мне было не только очень приятно, но и интересно с вами поговорить. Всего доброго, — сказал он мне на прощанье.
Я поняла, что была права — препятствие действительно существует, а вот согласен ли Матвей на то, чтобы я занялась его устранением, я так и не разобрала, но решила рискнуть.
Приехав домой, я переоделась, заварила себе большую турку крепчайшего кофе и отключила телефон — хотелось посидеть в тишине и обдумать все, о чем мы сегодня говорили. Но ничего путного из этого не вышло — мысли перескакивали с одного на другое — и, чтобы немного отвлечься, я включила телевизор на канале «Культура», где меньше всего рекламы — шел детский фильм «Старая, старая сказка». Я бездумно глядела на экран, машинально гладя Ваську, который, помятуя о всех своих прегрешениях, забрался ко мне на колени, как лазутчик в тыл врага, почти по-пластунски, да еще и уши прижав, когда вдруг увидела веселую розовощекую толстушку, которая говорила, что она и есть чертова бабушка. Эти кадры вернули меня к моим баранам.
Если свести к нескольким словам все, что говорил Матвей, то получается, что, во-первых, погубив Настю, Бог покарал Власова за безответственность руками посланной им ведьмы, а во-вторых, Матвею категорически не нравится ближайшее окружение Власова, надо понимать, женщины — смотри пункт первый. А выпить пусть и остывший кофе по-дьявольски мне посоветовали, потому что он прочищает мозги.
Каких близких к Власову женщин я знаю? Это, конечно, мать — ее показывали в какой-то посвященной ему передаче — очень величественная старуха лет восьмидесяти, которая живет в Москве отдельно от сына с компаньонкой, она же медсестра, она же домработница. Стала бы она замышлять что-то недоброе в отношении своей единственной внучки, которую в ее честь, кстати, и назвали? Конечно, нет.
Бывшая жена? Но у нее все в порядке — молодой муж, какой-то начинающий актер, потому что не только женщины делают карьеру этим широко известным способом. Кроме того, Настя — ее родная дочь, так что это тоже отпадает.
Какая-то брошенная подруга? Крайне сомнительно — зачем ей было столько времени ждать, могла бы и раньше какую-нибудь пакость сделать? Да и журналисты постарались расписать, что Власов всегда расстается с женщинами по-джентльменски.
У нас остается одна Добрынина, о которой мне лично известно только то, что она рассказала о себе в интервью в «Сплетне», что она очень не хочет, чтобы я нашла близнецов, и наконец имя ее покойного мужа — профессора Баратовского мединститута Сергея Добрынина, который мне представлялся единственной реальной печкой, от которой можно начинать плясать.
А это значит, что мой путь опять-таки лежит к Крысе — у него наверняка должно быть соответствующее досье. Но в этот раз придется раскошелиться на документы, я чувствовала, что дело того стоит. И я позвонила Кошечкину:
— Олег Александрович, это опять Лукова. Помогите, пожалуйста.
— Всегда. Пожалуйста. Кто вас на этот раз интересует? Не удивлюсь, если при вашем-то размахе это будет кто-то из губернаторского окружения. Или уже президентского?
— Не преувеличивайте мои скромные способности, Олег Александрович. Был такой профессор мединститута Добрынин, помните? Так вот, мне нужно все, что у вас есть о нем и его семье. Полное досье с документами и фотографиями. Когда к вам можно подъехать?
— Легко, как говорит современная молодежь. А приехать можете прямо сейчас.
— Нет слов, Олег Александрович. Еду.
Чудненько. Сейчас я получу документы, и чтоб мне курить бросить, если не узнаю что-то такое, что резко продвинет расследование вперед. Натянув джинсы и футболку, я пулей вылетела из дома.
Крыса протянул мне обычную канцелярскую папку с завязками и назвал цену. Хорошо, что я захватила с собой приличную сумму, а то пришлось бы ехать за деньгами. Крыса никогда и никому ничего не давал в долг. Моя недоверчивость и рядом не стояла с его полным неверием в людей.
— Спасибо, Олег Александрович, что бы я без вас делала.
Вернувшись домой, я в дополнение к отключенному ранее телефону выключила еще и сотовый. Предвкушая, необыкновенно увлекательное занятие, я даже не стала разогревать кофе, который так и не успела выпить — ничего, и холодным обойдусь. Я поставила на журнальный столик рядом с креслом пепельницу, положила сигареты и зажигалку, одним словом, оборудовала свое рабочее место, потом залезла с ногами в кресло и открыла папку. Василис, решивший, что окончательно прощен, тоже попытался забраться ко мне, но я ему совершенно категорично заявила, что мне не до него. Он в ответ обиделся, устроился в кресле напротив, улегшись корабликом, и всем своим видом давал понять, что оскорблен до глубины души. Ничего страшного, решила я, на кухне помиримся, и начала выбирать из общей массы документов пока только те, которые непосредственно касались Екатерины Петровны.
Итак, Добрынина Екатерина Петровна, 1966 года рождения, в девичестве Злобнова, родилась в селе Слободка Ивановского района Баратовской области. Родители погибли, когда ей было десять лет, несчастный случай — отравление угарным газом. В 1983 году по целевому направлению поступила в наш мединститут. Так, в 1984 — вышла замуж за профессора Добрынина Сергея Степановича, 1923 года рождения, а он за два года до этого овдовел и жил вместе с семьей сына, Сергея Сергеевича. Ничего себе, о чем, интересно, этот профессор думал, он же был ее больше, чем на сорок лет старше. «Выдающийся ученый, блестящий ум, автор научных трудов и учебников по гастроэнтерологии, воспитал плеяду молодых ученых», среди которых, между прочим, Добрынин С. С., доктор наук и доцент мединститута. Это, надо понимать, сын.
На фотографиях этого периода Екатерина Петровна в белом халатике и шапочке за кафедрой, видимо, с каким-то докладом; вот она на субботнике; а здесь — играет в волейбол. Да, с фигурой у нее все в порядке, как я и думала, не то что с внешностью — просто взгляду остановиться не на чем. Вот уж кто с годами совершенно не изменился, как была моль бледная, так и осталась. Снимки явно из институтской многотиражки — все ясно, любящий муж постарался.
Что дальше? 1992 год, июнь — Катя закончила интернатуру. В начале августа в автомобильной катастрофе погибают ее пасынок с женой. А через неделю от сердечного приступа умирает профессор Добрынин.
А вот не нравится мне этот напавший на ученое семейство мор. Как по заказу навалился. Опять же — эта автомобильная катастрофа.
Смотрим дальше. Вырезка из «Вестей Баратова» от 5 августа 1992 года, колонка «Хроника происшествий». Так-так. О-ля-ля! «4 августа в 7.30 утра на въезде в Баратов со стороны дачного поселка мединститута недалеко от поста ГАИ произошло ДТП: автомобиль «Жигули» шестой модели врезался в выехавший из ворот завода железобетонных конструкций загруженный панелевоз. В нарушение Правил дорожного движения легковой автомобиль не притормозил, чтобы пропустить панелевоз, а попытался на большой скорости проскочить мимо него, что привело к столкновению. По свидетельству очевидцев, водитель «Жигулей» вел машину очень рискованно, на большой скорости, при обгоне впередиидущего транспорта выезжал на встречную полосу движения. Такое ничем не оправданное лихачество привело к трагедии. В аварии погибли доцент Баратовского мединститута Добрынин С. С. и его супруга».
Еще один лихач. Не к лицу доценту Добрынину такое безобразное поведение, да и Вячеславу Глебову оно было ни к чему. Однако оба просто как с цепи сорвались. Почему, спрашивается? Какая муха их укусила?
Что здесь еще интересного? Два некролога из «Вестей Баратова»: один посвящен Добрынину-младшему, второй— Добрынину-старшему, и большая статья «Хищница в белом халате». Почитаем.
Ну и ну! Если после сегодняшнего разговора с Матвеем я могла только подозревать, что Екатерина Петровна добротой не дышит и голубиной кротостью не отличается, то сейчас ее можно было назвать законченной мерзавкой. С одной оговоркой: если все написанное было правдой. Потому что подобный метод сведения счетов известен еще со времен первопечатника Ивана Федорова, действенности своей по сию пору не утратил и, в связи с незначительным распространением Интернета по Баратовской области, будет еще многие годы востребован на радость пишущей братии.
Так вот, профессорская вдова Добрынина — обладательница роскошной по тем временам квартиры, богатейшей библиотеки, собиравшейся из поколения в поколение врачами Добрыниными, о которой с восторгом говорили в научных кругах; энного количества неопубликованных работ мужа и его сына (время было сложное, наука — в забросе, вот они и работали, как говорится, «в стол») — решила избавиться от дочерей своего пасынка и отдать их в детский дом. Коллеги их отца и деда пытались воззвать к совести Екатерины Петровны, но тщетно. Тогда они решились обратиться через газету к широкой общественности с призывом повлиять на молодую вдову.
Видимо, призыв был услышан, потому что к этой статье была степлером прикреплена газетная вырезка «Справедливость восторжествовала» о том, что в результате вмешательства редакции проблема была разрешена мирным путем. Екатерина Петровна разменяла квартиру и убыла в Москву. Над девочками была учреждена опека, по крайней мере, они хоть в детдоме не оказались.
Потом шли выписки о защите Добрыниной кандидатской диссертации в 1996 и докторской в 2001 годах — вот где пригодились труды мужа и пасынка — и газетные публикации в связи с гибелью дочери Власова.
В отдельном конверте лежал вырезанный из журнала лист с большой статьей на английском языке и цветной фотографией. Я даже не сразу поняла, что это Добрынина. Яркая брюнетка, умело и со вкусом наложенный макияж, самоуверенная, очень ухоженная и модно одетая женщина стоит в окружении мужчин, видимо, на каком-то приеме и весело смеется. На верхних полях листа была от руки сделана надпись: «Международный симпозиум гастроэнтерологов. 10–15 сентября 2002 года. Торонто, Канада».
Ой, как интересно! Вот как, оказывается, выглядела Добрынина до встречи с Власовым. А познакомились они в октябре 2002 года. Что же заставило ее срочно вернуться к прежнему виду, так изменить свою внешность? И чем же она в таком виде смогла привлечь Власова?
Ну, умна, ох, и умна Екатерина Петровна! Как правильно она все рассчитала! Действительно, таких молодящихся бабенок в окружении Власова пруд пруди. Насколько я помню из газетных и телесплетен, для него и тридцатилетние уже старухи древние, он бы на нее брюнетисто-ухоженную и не посмотрел. А вот на такую скромницу неприметную, безоглядно влюбленную и всепрощающе понимающую, вполне мог клюнуть. Ладно, «разберемся», как любил говорить Высоцкий.
И, наконец, на отдельном листке бумаги от руки было написано: «Евдокия Андреевна Семенова, 1925 года рождения, бабушка Е. П. Добрыниной по матери, проживает в селе Слободка, Ивановского района Баратовской области». Так что же Екатерина Петровна везде говорит, что у нее никого нет? Может быть, бабушка уже умерла, но тогда Крыса, человек очень аккуратный, написал бы об этом. Значит, жива.
Итак, суммируя и обобщая: Добрынина, тогда еще Злобнова, приезжает в Баратов и быстренько выходит замуж за профессора. Кто кого окрутил — вопрос спорный. Если он — ее, то со вкусом у профессора были нелады. Поле деятельности у него было широкое, мог бы выбрать более симпатичную.
Значит, она — его. Причин у нее могло быть много: она рано осталась без отца и захотела иметь рядом что-то похожее, восхищалась Добрыниным как крупным ученым, ей хотелось повысить свой социальный статус, остаться в городе, сделать карьеру. Не суть важно, в конце концов она получила отца, мужа и учителя в одном флаконе.
Так. Институт она закончила, интернатуру тоже. О работе и карьере можно не беспокоиться. Вопрос первый: могла ли она устроить аварию? Ответа нет. Вопрос второй: какой ей был смысл избавляться от пасынка с женой? Подстроить их смерть, чтобы вызвать сердечный приступ у мужа? Крайне сомнительно — его же могли спасти. Кстати, что там у нас о нем в досье? Вот, зимой — лыжи, летом — байдарка. По идее, не должно было быть у него такое больное сердце, чтобы он умер даже не от инфаркта, а от сердечного приступа. Вопрос третий: что она получила в результате? Унаследовала все — что именно, подробно перечислялось в статье — и уехала в Москву. Правда, ее заставили поделиться с этими девочками, дочерьми пасынка, но не факт, что она от этого сильно пострадала. Ну что ж, вполне приемлемая версия.
Что касается второй, недавней трагедии, то при расследовании причин официально заявили, что Глебов был трезв. Что такого могла сделать Добрынина, чтобы устроить аварию? Ответа опять-таки нет. И, главное, зачем ей могло это понадобиться?
Предположим, она до такой степени любит Власова, что не хочет делить его ни с кем, даже с родной дочерью и внуком. Для мексиканского сериала версия хоть куда. Однако в нашей средней полосе такое буйство темперамента сомнительно — климат не тот. Опять же в русские устои и традиции такое никак не вписывается, особенно хоть и у бывшей, но деревенской девчонки. Да и не верю я в ее любовь к Власову, как бы она ее ни расписывала в «Сплетне». Женщина всегда сможет обмануть мужчину, но другую женщину — никогда.
Другое дело, если она хотела избавиться от наследников Власова, ведь завести нового ребенка он уже никогда не сможет, и если они с Александром Павловичем поженятся, то, в случае его смерти, она наследует все. Но, во-первых, Власов не выглядит немощным стариком и умирать вроде бы не собирается. А, во-вторых, что все? Что именно она планировала получить в результате? Совершенно непонятно, есть ли ради чего ей так рисковать. Он, конечно, человек состоятельный, но и она далеко не бедствует. Но при таком раскладе становится, по крайней мере, ясно, почему она не хочет, чтобы я нашла близнецов. Ведь там не только дети, но и внуки.
Господи, как же я раньше не догадалась! Так вот почему Матвей не разрешает, чтобы Власов встречался с сыновьями и внуками, он же за них просто боится! Вот оно, то самое препятствие. Матвей или что-то точно знает, или что-то подозревает, но ничего не может сделать. Но если даже он не хочет с этим связываться, при его возможностях, то что смогу сделать я?
Как же она могла организовать эти аварии, ведь ее рядом с ними и близко не было? В обоих случаях налицо немотивированное нехарактерное для людей поведение. И Добрынин-младший, и Глебов не были лихачами, да и обстоятельства не подталкивали к таким гонкам, оба возвращались утром в город с дачи, у обоих рядом сидели жены.
Я снова полезла в досье. Нужно было найти кого-то, кто хорошо знал семью Добрынина и смог бы мне рассказать, что представляла собой Катя в те годы. Кажется, нашла. Добрынин-старший был страстный преферансист, и среди его постоянных партнеров была супружеская чета Бобровых: муж работал вместе с профессором, а жена была ближайшей подругой покойной жены Добрынина, Людмилы Павловны. Адрес их имеется, значит, и номер телефона можно узнать по справочной.
— Квартира Бобровых? Здравствуйте, могу ли я поговорить с Дмитрием Васильевичем или Ольгой Константиновной по очень срочному делу?
— А они сейчас постоянно на даче живут, — ответил мне женский голос.
— А вы не подскажете мне, где это?
— Вы знаете, где дачный кооператив мединститута? Вторая линия, пятый дом, да там вам всякий покажет.
— Я найду. Спасибо большое.
Прекрасно, все складывается, как нельзя лучше. У Бобровых дача там же, где и у Добрынина. Нужно будет завтра же утром туда съездить.
Да, есть еще бабушка Евдокия Андреевна Семенова. Странно, что Екатерина Петровна скрывает ее существование. Интересно было бы с ней поговорить. Значит, так и сделаем, завтра — на дачу к Бобровым, а в среду — в село Слободка. Кстати, надо посмотреть, где оно находится. Мама родная, да оно у черта на куличках, от Баратова пол-лаптя по карте. Ну, да ничего не поделаешь.
Я посмотрела на часы, было без пятнадцати десять. Я вполне еще могла позвонить Власову. Естественно, я не собиралась ничего ему говорить о возникших у меня подозрениях в отношении Екатерины Петровны.
— Александр Павлович…
— Лена, я так ждал вашего звонка. Ну, что? Вам удалось что-нибудь выяснить?
— Я, как и планировала, встретилась с этим человеком и поговорила по телефону с Лидией Сергеевной. Скажем так, они взяли время на обдумывание. Есть некоторые обстоятельства, которые не позволяют им сейчас встретиться с вами. Я должна в ближайшие дни кое-куда съездить и кое-что уточнить. Как только в деле появится ясность, я тут же вам сообщу. А вы смогли что-нибудь узнать по своим каналам?
— Лена, я даже не знаю, как вам сказать… Вы понимаете, людей с такими данными в России нет вообще, чтобы фамилия, имя, отчество, дата и место рождения все вместе совпали с теми, которые вы мне дали. Что-нибудь, да отличается. Сегодня послали запросы в республики СНГ и Балтии, может быть, мальчики там, обещали сообщить результат до конца недели.
— Александр Павлович, я могу еще раз все проверить, но я и так абсолютно точно знаю, что до десяти лет они носили именно эти имена и жили в Баратове.
— Ну, что ж, Лена, давайте ждать и надеяться на лучшее.
Все-таки есть особая прелесть в старых дачах, окруженных разросшимся садом. Современные многоэтажные особняки, выстроенные зачастую на шести сотках, производят впечатление человека, одевшего очень дорогой и модный, но тесный пиджак. И смотрится нелепо, и носить неудобно.
Дача Бобровых была небольшой, но очень уютной. Ольга Константиновна оказалась милой дамой, именно дамой. Ведь люди на даче одеваются обычно кое-как, а она была не только одета в очень милое летнее платье и аккуратно причесана, но и губы подкрасила.
— Ольга Константиновна, меня зовут Лена Лукова. Я внештатный корреспондент журнала «Женщины России», и мне дали задание написать о Екатерине Петровне Добрыниной. Она ведь женщина сейчас очень популярная — не только известный врач, доктор наук, но и почти жена Александра Власова. Мне сказали, что она родилась в нашей области, училась в мединституте, замужем была за Сергеем Степановичем Добрыниным. Но ведь это все, так сказать, официальная хроника. А мне очень хотелось бы рассказать, каким она была человеком, чем увлекалась, что любила, чтобы как-то оживить образ, приблизить его к читателю. Вы меня понимаете?
— Леночка, — Боброва мило улыбнулась. — Я с удовольствием расскажу вам о Катеньке. Она такой чудесный человек, добрый, скромный, я ее очень любила, жаль, что теперь мы не встречаемся. Если вы хотите узнать что-то конкретное, то задавайте вопросы, потому что я могу говорить о ней часами.
— Ольга Константиновна, а я никуда не тороплюсь, поэтому рассказывайте все, что посчитаете нужным, я с удовольствием послушаю. Только давайте устроимся где-нибудь в тенечке — день-то обещает быть жарким.
— А вот на веранду мы с вами и пойдем, и чайку попьем за разговором. Не возражаете?
— Ну что вы, с удовольствием.
Мы устроились на веранде, я попросила разрешения курить и приготовилась слушать.
— Надо вам сказать, Леночка, что я была ближайшей подругой Людмилы Павловны, первой жены Сергея Степановича. Она была прекрасным человеком и очень хорошим врачом, но характер у нее был сложный. Она всегда и на все имела свое мнение, которое яростно отстаивала, и переубедить ее было практически невозможно. Это и неудивительно. Они ведь с Сережей на фронте познакомились, в одном госпитале работали, он — врачом, их тогда после ускоренного курса обучения сразу на войну отправляли, а она — медсестрой. У нее все родственники в оккупации погибли. Одна она осталась. Они на фронте и поженились, он потом ее беременную сюда к родителям отправил. Он сына хотел Дмитрием в честь деда назвать, а Люсенька настояла, чтобы Сергеем. Сказала: «Если ты с фронта не вернешься, то у меня другой Сергей останется».
— Видимо, она очень любила Сергея Степановича? — спросила я.
— Да, и он ее тоже очень любил и, когда она заболела, сделал все возможное, чтобы спасти ее, но болезнь оказалась сильнее. Сережа очень тяжело переживал ее смерть, ему было очень одиноко. Очень. Вот тогда они с сыном и обменяли две свои квартиры на одну большую. Он и предположить не мог, что когда-нибудь снова женится. Конечно, были женщины, которые хотели бы поддержать его, и не только в этот момент, но он все не мог забыть Люсеньку. А вот в 83-м появилась Катень-ка, она как; раз в институт поступила. Она, конечно, не красавица, но было в ней что-то такое трогательное, беззащитное, детское, что ли…
С этого момента я, как говорят на Востоке, «повесила уши на гвоздь внимания» — начиналось самое интересное.
Как я поняла, Катенька не шла в бой с открытым забралом, она просто тихонько следовала за профессором, куда бы он ни шел, ловила каждое его слово, смотрела влюбленными глазами и не делала никаких попыток подойти и заговорить. Профессор постепенно привык к этой безмолвной тени, потом начал замечать ее, а затем начал замечать, когда ее нет рядом. Однажды он что-то ей сказал, совершенно нейтральное, а она смутилась и убежала. Когда через несколько дней он остановил ее в коридоре и спросил, не обидел ли он ее чем-нибудь, она, густо покраснев, ответила, что она из глухой деревни, в городе ничего и никого не знает, ничего не умеет, из того, что умеют городские девушки, всего боится, чувствует себя здесь очень одиноко, у нее вообще на свете никого нет и ей очень страшно, и посмотрела на профессора полными слез глазами. Добрынин почувствовал себя могучим защитником слабой сиротки и Пигмалионом перед куском необработанного мрамора в одном лице и сдался на милость победителя, еще не догадываясь об этом.
Он взялся за воспитание Кати: они ходили в театры, консерваторию, он подбирал ей книги для чтения, и каждое его слово и пожелание воспринималось как откровение свыше. Катя с ним не спорила, не отстаивала свою точку зрения, не навязывала своего мнения, соглашалась со всем, что он говорил. Этим она выгодно отличалась не только от его покойной жены, не признававшей ничьего мнения, кроме своего собственного, — с этим он с годами смирился, как с неизбежным злом, но и от ученых остепененных дам, стремящихся скрасить одиночество профессора и для привлечения к себе внимания пытавшихся вовлечь его в научные споры.
Идиллия продолжалась недолго. Возмущенная общественность, состоявшая, в основном, из отвергнутых дам, возжаждала крови распутника — в 84-м публичное смакование подробностей чьей-то личной жизни тоже было очень популярным, правда, подходили к нему с других, идеологических, позиций. Уверения профессора, что их с Катей связывают чисто платонические отношения, были подвергнуты не только сомнению, но и осмеянию: «Так ты еще и дурак!». Катя плакала и собирала вещи, чтобы вернуться в деревню. Профессор не мог этого допустить, и без всякого шума, марша Мендельсона и машин с кольцами и пупсами Катя Злобнова стала Катей Добрыниной и пошла по жизни дальше уже в новом качестве — профессорской жены.
При очередном вызове в партком, хотя Добрынин был беспартийным, профессор, поблескивая своим новым обручальным кольцом, спросил, а с каких пор предметом разбирательства могут служить его отношения со своей собственной женой. Широкая общественность шумно высморкалась в надушенные французским парфюмом платочки и горестно вздохнула о навсегда потерянном для них, так и не оценившем величие их души неблагодарном Добрынине.
Для Кати же испытания только начинались. Ей предстояло жить в одной квартире с сыном и снохой профессора и двумя его внучками. Это был совершенно чуждый ей быт, ей были незнакомы и непривычны царившие в доме порядки, но она справилась. Катя, как губка, впитывала все, что может ей пригодиться, она училась не только в институте, она каждый день училась дома, училась в гостях. У нее была цель — стать дамой, и она ее добилась.
— Вы не можете себе представить, Леночка, какой Катенька деликатный человек. Сережа рассказывал, что, если они собирались куда-то выходить и он хотел, чтобы она надела бриллианты… Ах, Леночка, у Люсеньки были чудные старинные бриллианты, она их получила в подарок на рождение сына от Сережиной матери: кольцо, браслет, серьги и редкой красоты кулон. Этот гарнитур в семье «Кленики» называли, он был в форме кленовых листьев выполнен.
Я вспомнила, что на Добрыниной, когда она ко мне приходила, были серьги, сделанные именно в форме кленовых листьев.
— Люсенька все это завещала Ниночке, это жена их сына… Так вот, она ни разу даже не попросила Ниночку, чтобы она их ей дала надеть, всегда только Сережа. А когда возвращались, сразу же снимала и отдавала Сереже.
Дифирамбы в Катенькин адрес начали меня потихоньку раздражать, меня гораздо больше интересовала авария, но спросить об этом прямо было невозможно, и я пошла «козьими тропами»:
— Ольга Константиновна, а как складывались отношения Екатерины Петровны с семьей Добрынина-младшего? Ведь, согласитесь, с некоторой натяжкой она годилась им в дочери.
— Прекрасно. Она у них как третья дочь была, старшая и более самостоятельная. Катенька Ниночке очень помогала по дому и, кроме того, всегда советовалась, что купить, что надеть, что лучше: подстричься или оставить длинные волосы, покраситься или нет. И всегда ее советам следовала. Они как подружки были, несмотря на разницу в возрасте. А для девочек она просто старшей сестрой была… Это была такая счастливая семья, — Ольга Константиновна достала новый платочек и стала вытирать выступившие на глазах слезы.
— Должно быть, для Екатерины Петровны гибель Сергея Сергеевича и Нины была страшной трагедией.
— Ах, Леночка, и не говорите. Еще вечером мы так хорошо все вместе посидели, в преферанс поиграли. Вы знаете, батенька научилась прекрасно играть, она почти всегда выигрывала. И девочки здесь же с нами крутились, хотя их несколько раз уложить пытались, да где там… Разошлись мы далеко за полночь. Утром я сквозь сон слышала, как Катенька Сережу с Ниночкой завтраком кормила. Лето ведь, окна открыты, а дача-то их вот, по соседству, — и она показала на еле видневшуюся за кронами старых деревьев крышу соседнего дома — действительно рядом. — А девочек она все никак добудиться не могла, они ведь тоже в город с родителями должны были ехать. Какое счастье, что они проспали, видно, Бог их уберег.
— Как это вообще могло случиться? Может быть, вы вечером за преферансом выпили больше, чем следовало бы?
— Да побойтесь Бога, Леночка, мы совсем не пили. Добрынины всегда вели очень здоровый образ жизни. Даже чай пили только зеленый, по тем временам он большой редкостью был, но пациенты Добрынина, зная его вкусы, всегда как-то умудрялись достать и подарить. Уж мы с мужем думали-думали, так и не смогли понять, чего это вдруг Сереженька лихачить решил. А Сергей Степанович после того, как сына со снохой похоронил, хорошо держался, мужественно. Горе, конечно, страшное, но он крепился, говорил, что ему еще девочек поднимать надо, это он о Кате и внучках, Наташеньке и Танечке. А потом вдруг сердечный приступ, и в один день его не стало. Врачи ничего понять не могли: сердце совершенно здоровое, а не выдержало.
— Ольга Константиновна, вы меня извините, пожалуйста, но в 92-м в «Вестях Баратова» статья была нехорошая о Екатерине Петровне. Вы не знаете, откуда она взялась? Судя по тому, что вы рассказываете, на Добрынину это совершенно не похоже.
— А это дамы из института, они ведь так и не простили ни Катеньку, ни Сергея Степановича. Катя-то, как мужа похоронила, ко мне за советом приехала, что ей делать. Ее в Москву работать пригласили, ну, не как крупного специалиста, конечно, она тогда еще таким не была, а в память о муже. Добрынина самого не раз звали, но он все отказывался, смеялся: «Лучше быть первым в деревне, чем последним в Риме». Катенька знала, что не будет ей в Баратове ни жизни, ни работы, так что нужно ехать, а как? Ведь в то время купить квартиру нельзя было, только менять, да еще и по количеству — сколько выезжает, столько и въезжает, и разрешение министерства на обмен нужно было получить. Ну, с разрешением-то ей помочь обещали, а с обменом — самой заниматься надо было.
— Да-да, я, помнится, что-то слышала об этих правилах, — поддакнула я.
— Понимаете, Леночка, если бы она была одна, то могла бы хоть угол какой-то снять, чтобы все вопросы решить. А тут девочки, им учиться надо, а без прописки в московскую школу их никто не возьмет. Вот мы и решили, что девочек пока в интернат отдадим, и я за ними присматривать буду, а она поедет в Москву бытовые проблемы решать, а как все сделает, то заберет их. Я предложила ей бриллианты продать, что от бабушки с матерью остались, чтобы деньги на доплату при обмене были, так она отказалась. «Не мои они, — говорит, — вот девочки вырастут, им память будет». А на доплату пошли деньги, что она от продажи дачи получила.
— Так что же получилось в конце концов?
— А то и получилось, что настроили девочек против Кати, они заявили, что никуда из Баратова не поедут. Вот и пришлось ей здесь квартиру разменивать, чтобы у них крыша над головой была.
— А бриллианты, научные работы Добрыниных, библиотека?
— Леночка, вы сами подумайте, а куда это было все девать? Оставлять несмышленышам, чтобы их здесь обчистили? В опекунши попала какая-то совершенно никому не известная женщина. А Катеньке и библиотека, и труды научные пригодились, не украла же она их, от мужа и сына его достались в наследство. Что ж, лучше было бы, чтобы эти дамы околонаучные их себе на диссертации раздербанили? А так все в семье осталось.
— Ольга Константиновна, а что с девочками стало, где они сейчас? Мне хотелось бы с ними поговорить, узнать, что они думают, для полноты картины, так сказать. А то, представьте себе, выйдет в журнале статья о Екатерине Петровне, и вдруг в какой-нибудь газете, ссылаясь на их слова, напишут всякую гадость. И Добрыниной неприятно, и мне от руководства попадет.
— Не знаю, Леночка, ничем помочь не смогу. Сначала мы перезванивались иногда, а потом они совсем исчезли из виду, — Боброва была этим явно расстроена.
— Ольга Константиновна, а когда вы планируете в город вернуться? Я потому интересуюсь, что у вас ведь, наверное, сохранились фотографии той поры? Не могла бы я их посмотреть, чтобы лучше понять эту семью, а какие-то, с вашего позволения, конечно, может быть, и использовать?
— Вы знаете, Леночка, я пока не собиралась, но… Вам это очень надо? — чувствовалось, что ей и помочь хочется, и трогаться с места лень.
— Очень хотелось бы, — улыбнулась я.
— Дома наша дочка, Рита, осталась. Она могла бы вам показать фотографии, но как ее предупредить?
Я достала из сумочки сотовый телефон и протянула его Ольге Константиновне.
— Нет, нет, — замахала она руками. — Я еще сломаю что-нибудь. Вы уж сами наберите, — и она продиктовала мне номер, который я послушно набрала, дождалась, когда мне ответят, сказала: «Минутку» — и передала телефон Бобровой.
Ольга Константиновна держала сотовый приблизительно так же, как турист на юге ручного удава, фотографируясь на фоне какой-нибудь раскрашенной фанерки, напряженными до одеревенения руками, и говорила неестественно громко. Да, людям старшего поколения трудно привыкнуть к современной технике.
— Она вам все покажет, только вы с ней предварительно договоритесь о времени, — сказала мне Ольга Константиновна, возвращая телефон.
Я распрощалась с Бобровой и поехала в город. В голове был полный сумбур.
Дома я приняла душ и, немного взбодрившись, нахально уселась в персональное Васькино кресло на кухне, придвинув поближе стул и положив на него ноги, чтобы они немного отдохнули. Василис не преминул этим воспользоваться и тут же, довольно урча, запрыгнул мне на колени, напрашиваясь на ласку, и я, почесывая ему за ухом, стала искать нестыковки в рассказе Бобровой. Хоть что-нибудь, что могло бы подтвердить мои подозрения, и ничего не смогла найти. Хоть дерись, все выглядело совершенно логично, и мои вчерашние умозаключения оказались выстроенными на песке замками. Все факты говорили о том, что Добрынина не могла организовать эти аварии, поэтому не имеет смысла ломать себе голову над вопросом, что она выигрывала или проигрывала в результате их.
Так какого же черта Матвей натравливает меня на Добрынину? Или это я ошиблась, и он имел в виду совсем другого человека? Нужно будет все еще раз хорошенько обдумать.
Наверное, не стоит мне завтра ехать к Евдокии Андреевне. Все равно ничего нового она мне сказать не сможет. Но почему же Добрынина так упорно скрывает ее существование? Может быть, они когда-то крупно поссорились? Или все-таки поехать?
Так ничего и не решив, я пошла спать. Утро, как говорится, вечера мудренее.
ГЛАВА 6
Первое, что мне попалось утром на глаза, естественно, после голодного и требовательного Васькиного взгляда, была запись с телефоном Бобровых. Нужно будет все-таки посмотреть фотографии, чтобы отработать до конца версию Добрыниной, решила я, а потом буду размышлять, кого еще Матвей мог иметь в виду, называя ведьмой.
В начале десятого я договорилась с Ритой, что приеду к ней после двух часов, и отправилась заниматься столь нелюбимыми мной бытовыми проблемами: завезла белье в прачечную, а дубленку и осеннее пальто — в химчистку и выстояла в сберкассе жуткую очередь, чтобы оплатить все накопившиеся счета. Покончив с делами, я решила прогуляться по центральной улице Баратова, нашему местному Бродвею. Многочисленные кафе, которые с приходом весны каждый год выставляли на улицу свои столики, уже работали, и я, взяв мороженое, села под тентом.
Читать бесплатно другие книги:
