Мифы Древнего мира Беккер Карл Фридрих

Когда же Одиссею, по обычаю того времени, после трапезы следовало рассказать о себе, он выдал себя за сына критского владыки, сказал, что он недавно видел Одиссея, который, вероятно, находится на пути в Итаку, а может быть, даже и возвратился. Эвг мей этому не поверил.

Когда воротились со стадами пастухи, Эвмей убил откормленную свинью, чтобы почтить гостя. После ужина пастухи улеглись спать. Эвмей приготовил Одиссею постель из козьих шкур у очага и покрыл ее своим косматым плащом. Сам же он, вооружившись мечом и копьем, вышел из хижины и лег спать под нависшей скалой вблизи стада.

Одиссей собирался войти в город в образе нищего, пробраться в свой дом, принять должность слуги и таким образом ознакомиться с тем, что там происходит. Но старик не соглашался с этим планом: «Поверь, такие люди, как ты, не могут быть им слугами; им прислуживают молодые люди в красивых одеждах, умращённые благовониями. Хорош ты там будешь! Нет, друг, оставайся-ка лучше здесь, пока не вернется Телемах. Он, наверное, снабдит тебя платьем и отправит на корабле, куда просится твое сердце».

И в самом деле, вскоре в хижину пастуха вошел цветущий Телемах. Темные волосы его блистали от умащения, красивая широкая одежда облегала его стан, на ногах были сандалии, а в руке длинный посох. Он только что вернулся из своей поездки и, прежде чем войти в город, он хотел побеседовать с верным Эвмеем. Собаки ласково бросились к нему, а свинопас обнял царского сына с радостными слезами. Как бы хотелось и отцу обнять сына! Но бедный нищий не смел выказать себя. Напротив, он почтительно встал перед своим сыном и хотел уступить ему свое место. Но юноша удержал его и ласково сказал: «Сиди, старичок, мы найдем себе место, хозяин и меня где-нибудь пристроит».

«Что это за человек?» — спросил он у свинопаса.

«Он с острова Крита, — отвечал пастух, — пришел как проситель и надеется на твое милосердие».

«Мне жаль его, — ответил юноша, — но ты знаешь, что происходит в моем доме. Я не могу приютить его у себя, потому что женихи будут над ним смеяться, а это огорчит меня. Я лучше пришлю ему кушанья и платье сюда, чтобы он не сделался тебе в тягость. А теперь сходи к моей матери и скажи ей потихоньку, что я благополучно вернулся из Пилоса. Я же останусь здесь, пока ты не вернешься».

Свинопас привязал к ногам сандалии, взял в руки посох и отправился в путь. Дорога в город была длинная, и отец с сыном долго оставались в хижине одни. И тут Одиссей открылся Телемаху. Как забилось сердце восхищенного юноши на груди милого, давно ожидаемого им родителя!

Но теперь не время было предаваться жалобам и восторгам. Одиссей поспешно сообщил своему сыну давно задуманное им намерение собственноручно расправиться со всеми надменными женихами. Юноша испугался столь смелого предприятия, но отец ободрил его и приказал хранить молчание. Никто, кроме их двоих, не должен знать, кто он в действительности, когда на следующий день он явится в виде нищего.

Они обо всем договорились, и благоразумный сын твердо запечатлел в памяти слова родителя. Возвратился свинопас, и Телемах пошел в город и предстал здравым и невредимым пред женихами, досадовавшими, что посланный ими разбойничий корабль не захватил его. Они бы умертвили его всенародно, если бы не опасались народного мщения.

На следующий день Одиссей, покрытый рубищем, в сопровождении свинопаса отправился в путь. Уже дорогой ему пришлось предвкусить то, что ожидало его дома. Когда они проходили по гористой тропинке мимо устроенного в тополевой роще колодца, к которому девушки приходили ежедневно за водой, пристал к ним козопас Мелантий, приятель женихов, и стал осыпать покрытого рубищем царя ругательствами и пинками, пока они не дошли до ворот Одиссеева дворца. Там их встретил запах жереного мяса.

У ворот произошла трогательная сцена верности. На дворе, на навозной куче лежала старая собака Аргос, некогда вскормленная Одиссеем. Дряхлая, всеми брошенная и пожираемая паразитами, она давно уже едва волочила ноги и была теперь при последнем издыхании. Она узнала старого господина, завиляла хвостом и хотела подползти к нему, но силы ей изменили. Она вдохнула в себя еще раз запах своего благодетеля и издохла. Одиссей скрытно отер слезу и вошел в дом.

Здесь вдоль длинных стен на стульях, покрытых кожами, сидели сто женихов; ноги их покоились на деревянных скамеечках, перед каждым стоял столик с хлебом и жареным мясом. Тарелок у них не было. Гонцы и прочие слуги бегали взад и вперед, прислуживая пирующим. Посередине комнаты стоял огромный медный чан, наполненный вином, смешанным с водою, из которого слуги наполняли кубки. Певец пел во время обеда. У столбов, подпирающих стены комнаты, были поставлены стойки для копий, остальное оружие висело по стенам; Одиссей, как просящий помощи, сел на пороге. Женихи разгневались на покрытого рубищем пришельца и осыпали ругательствами свинопаса за то, что тот привел его. Злой козопас Мелантий также не переставал издеваться над несчастным. Чужеземец стал обходить всех гостей и просить милостыни, и каждый клал в его жалкую суму кусок хлеба и мяса. Один Антиной, самый гордый из всех, не дал ему ничего. Другой со смехом кинул в него коровьим копытом. Даже прислужницы издевались над ним и провожали его оскорбительными словами.

Все переносил царь с величайшим терпением, но в душе сгорал от негодования и ждал приближения минуты мщения. Пенелопа, решившись, наконец, предложить искателям ее руки окончательное условие, вошла со своими прислужницами в залу и сказала: «Слушайте! В оружейной лежит любимый лук моего супруга Одиссея с колчаном, наполненным стрелами. Он без труда, пустив издали стрелу, попадал в ушки двенадцати железных секир, поставленных одна за другой. Предлагаю вам завтра испытать эту игру, и кто попадет, подарки того я принимаю и соглашусь стать его супругой, чтобы не расхищалось таким постыдным образом имущество моего благородного сына Телемаха.

Это показалось Одиссею удобным предлогом для мщения. В тот же вечер, когда женихи удалились, он вместе с сыном вынес из залы все оружие и запер его в одной из верхних комнат. Только два меча, два копья и два шлема оставили они для себя и спрятали их в зале. Свинопасу Эвмею и еще одному столь же преданному скотопасу, узнавшему царя по рубцу на колене, было объяснено все, и они обещали верную помощь.

Смерть женихов

Когда на следующее утро женихи снова явились, Телемах вбил в пол залы двенадцать секир в ряд и подал лук Антиною. Но сколь ни считал себя сильным этот надменный жених, он не мог натянуть лук. Тогда лук взял Эвримах, после него самый гордый, кинувший скамейкой в Одиссея в первый день его появления. Он намазал лук жиром и стал держать его над огнем, но также не смог натянуть его. Столь же безуспешно пробовали на нем свою силу и остальные. «Оставим пока» — воскликнули они, наконец, — завтра мы снова попытаемся. Сегодня же мы хотим пировать». Совет этот понравился всем, и скоро все столы были заставлены жареным мясом.

«Подайте и мне лук», — попросил Одиссей со своего места на пороге.

Женихи засмеялись и закричали: «Не хочешь ли и ты искать руки прекрасной Пенелопы?» «Берегись, — произнес нищий, — подайте же его сюда!» Женихи сочли это неприличным и рассердились. Но Телемах сказал: «Лук мой, и я могу его дать кому хочу. Возьми его, старик».

Одиссей взял издавна знакомый ему лук, легко натянул его, и стрела, звеня, полетела сквозь ушки. Все пришли в изумление. Царь дал знак свинопасу и другому пастуху и произнес: «Теперь смотрите! Избираю себе цель, в какую не попадал еще ни один стрелок». И в это самое мгновение стрела пронзила горло Антиною; пораженный, он упал и увлек в падении стол, уставленный вином и яствами.

Гости вскочили и бросились к стенам, но на них не висело больше оружия. Они все еще думали, что старик нечаянно убил Антиноя, как вдруг Одиссей с яростным взглядом закричал страшным голосом: «Псы! Вы воображали, что я уже не вернусь на родину и потому расхищали мое имущество, принуждали служить себе моих слуг, терзали мою верную супругу брачными предложениями, когда я еще жив! Вы не боялись ни богов, ни людей! Зато теперь настал час вашей смерти!»

Одиссей и женихи

Все ужаснулись, потому что грозный герой опять натянул свой лук. Телемах, вооружившись мечом, надев шлем и взяв щит, принес такие же доспехи и отцу, а свинопас и верный скотопас, заперев все двери, вошли также вооруженные. Все женихи стояли безоружные и безмолвные. Один Эвримах произнес: «Справедливо порицаешь ты, господин, их поступки, ибо здесь произошло много беззаконного. Но тот, кто был всему виною, горец, домогавшийся не только твоей супруги, но и власти над Итакой, уже лежит пораженный. Пощади нас, остальных. Мы вознаградим тебя за все убытки и дадим столько скота, меди и золота, сколько потребуешь». «Нет, Эвримах, — отвечал разгневанный царь, — если.бы вы принесли мне все ваше достояние, то и тогда рука моя не отдохнула бы, пока все вы не поплатитесь мне завашу дерзость. Готовьтесь к битве со мною! Надеюсь, никто из вас не уйдет от меня!»

Эвримах в отчаянии бросился на него с мечом, но смертоносная стрела Одиссея пронзила ему грудь, и он упал, опрокинув на себя стол и стулья. Тогда Одиссей стал поражать женихов одного за другим, а когда вышли все стрелы, устремился на них с копьем. Телемах и оба пастуха мужественно поддержали его. Женихи все еще стояли, пораженные внезапным ужасом. Но вот вероломному козопасу Мелантию удалось достать их оружие, и они кинулись на Одиссея со своими острыми копьями. Но Афина защитила и его, и Телемаха так, что удары женихов не попадали в них, между тем как сам Одиссей с быстротою молнии повергал их на землю одного за другим.

Вероломный козопас еще раз пробрался наверх, чтобы достать новое оружие. Но оба верных пастуха поспешно бросились вслед за ним, скрутили ему руки и ноги и при помощи толстой веревки втащили его на столб, и он повис там, испытывая страшные мучения.

Пенелопа с луком Одиссея

Затем они снова сошли вниз, где битва свирепствовала ещё ужаснее. Женихи, доведенные до крайнего отчаяния, устремили все копья на мстителя. Один из пастухов убил того жениха, который несколько дней назад бросил в нищего коровьим копытом, а мужественный свинопас поверг другого.

Остальные женихи, чтобы избежать ударов, как испуганные петухи в ужасе бегали по зале, пока не пали, пораженные копьями Одиссея и Телемаха. Пощажены были только двое: певец Фемий, певший за обедом по принуждению, и один верный гонец, по просьбе юного Телемаха. Услышав ходатайство юноши, дрожащий гонец выполз из-под скамьи и сбросил с себя коровью шкуру, под которой он скрывался. Одиссей выслал их обоих за дверь, а Телемаху приказал позвать старую верную ключницу, державшую до тех пор под замком пятьдесять прислужниц. Старуха обрадовалась при виде залитого кровью пола и груды мертвых тел.

Тогда Одиссей произнес следующие прекрасные слова: «Радуйся, матушка, в душе торжеству правого дела, но остерегись выражать свою радость слишком громогласно, ибо грешно радоваться смерти».

Затем ключница должна была указать прислужниц, находящихся на стороне женихов. Таких оказалось двенадцать, и Телемах с обоими пастухами приняли на себя гнусную обязанность повесить их всех вместе в одной из отдаленных частей дома. Козопас был постыдно изувечен и умер мучительной смертью.

Одиссей и Телемах, властители Итаки, взяли метлы и лопаты и вместе с обоими пастухами (до такой степени в то время не было еще известно презрение к простому труду) очистили окровавленную залу, после того как из нее вытащили во двор мертвых и свалили их тела в одну кучу. Прислужницы вымыли столы и скамьи, а в заключение царь окурил все помещение серой. Божество на все это время ниспослало на испуганную Пенелопу благодетельный крепкий сон, так что она, находясь в верхней комнате, ничего не знала о происходившем кровопролитии. Теперь ключница позвала ее вниз и все ей рассказала. Она содрогнулась при мысли, что должна обнять в образе морщинистого нищего своего супруга. Но он в это время сходил в баню, вымылся и умастил себя. Афина снова коснулась его своим посохом, и Одиссей, прекрасный, как бог, с блестящими, длинными локонами, в багряной одежде предстал перед изумленным взором супруги. Тогда узнала его верная Пенелопа и бросилась на грудь любимого супруга, двадцать лет с нею разлученного.

3. Переселение дорян. Колонии

(1100 г. до Р. X.).

Троянская война, закончившаяся уничтожением Трои, после возвращения победоносных греков на родину нисколько не повела к более тесному сближению Азии и Европы. Но стоило грекам один раз ознакомиться с плодородными берегами Азии, и они уже стали сюда стремиться. В скором времени вся приморская полоса Азии покрылась греческими городами, потому что многие эллины вынуждены были покинуть свое отечество и искать себе пристанище на азиатском берегу. Это произошло по причине великого переворота, который сначала коснулся непосредственно только одного Пелопоннеса, но потом распространился и на все греческие племена.

То было знаменитое переселение дорян, известное под именем «возвращения Гераклидов», так как во главе переселенцев стояли мнимые потомки Геракла. В сказании об этом событии, смешанном с мифическими преданиями, были попытки доказать законность овладения Пелопоннесом дорянами. Они считали себя потомками Геракла, а отец Геракла, Амфитрион, когда-то владел Микенами, но из-за умышленного убийства вынужден был покинуть свое государство и бежать в Фивы. Сын его Геракл, воспитанный в Фивах, ничего не сделал для возвращения отцовского государства, но вместо того, долго служил фиванскому царю Эврисфею и по его приказанию совершил двенадцать подвигов.

Но сыновья Геракла предъявили свои права к Пелопидам, которые, происходя от упомянутого выше Пелопса, благодаря брачным союзам подчинили своей власти не только микенское государство, но и весь Пелопоннес. После нескольких тщетных попыток правнукам Геракла: Темену, Кресфонту и Аристодему, поддержанным этолийцами и другими племенами, через восемьдесят лет после троянской войны удалось вторгнуться в Пелопоннес. Сначала они пытались сделать это из Коринфа через Истмийский перешеек, но, наконец, следуя совету Дельфийского оракула, переплыли залив на кораблях, высадились в Ахайе и затем направились дальше. Они подчинили своей власти весь Пелопоннес, за исключением Аркадии, сохранившей независимость благодаря гористой местности и благоразумию своего царя.

Победители разделили между собой по жребию покоренную страну и образовали три новых государства: Мессению получил Кресфонт, Аргос достался Темену, а Лакония двум братьям-близнецам, сыновьям умершего в походе Аристодема — Эврисфену и Проклу. Элиду они отдали во владение своему союзнику, этолийцу Оксилу. Аргосские Гераклиды завоевали пограничные городские округа: Сикион, Флиус, Трезен, Эпидавр. Один из внуков Геракла Алет с дружиной дорян завоевал Коринф. Только Пелопиду Тизамену, изгнанному из своего государства, удалось снова вытеснить ионян из Ахайи и основать здесь свое государство. Остальные коренные жители Пелопоннеса в скором времени должны были, особенно в Спарте, подчиниться на весьма тяжких условиях власти новых победителей — дорян или выселиться. Именно так поступили вытесненные из Ахайи ионяне, которые и направились в Аттику. Эти беглецы, лишенные своих жилищ, в конце концов покинули свое отечество и основали столь важные для греческой истории греческие колонии в Малой Азии. Эти колонии простирались от мыса Триопииского до мыса Лектонского и распространились на близ лежащие острова. Жители колоний отличались деятельным, предприимчивым, торговым духом, ранним развитием научного и художественного образования. Они первыми из греческих областей столкнулись с персами и втянули в это столкновение свою греческую родину. Важнейшими ионийскими колониями были: Милет, Эфес, Смирна, Колофон, Клазомена, Фокея и острова Самос и Хиос. Не менее замечательными были колонии эолийские: Киме и на острове Лесбосе Митилена и Метумна, основанные сыном Ореста, Пенфилом, бежавшим из Микен сперва во Фракию, а оттуда в Азию. Несколько позднее появились дорейские колонии, к которым принадлежали Галикарнас и Книд, а позже — остров Родос. (О греческих колониях в южной Италии будет упомянуто ниже).

Различные города этих колоний, принадлежавших к одному племени, имели, по древнему обычаю, общие храмы, в которых праздновались годовые празднества и происходили общие совещания. Эти установления служили сохранению политической связи между отдельными городами.

Для этой цели ионянам служил Панионион на мысе Микале, эолийцам — храм в Киме, дорянам — храм Аполлона Триопииского в Книде. С отечеством своим колонии находились в дружественно-родственных отношениях, подобно тем, какие должны существовать между родителями и детьми. При отъезде переселенцы брали с собой огонь из родного города. В празднествах города-метрополии принимали участие и жители основанного им колониального города. В поздейшее время и спартанцам, и афинянам удалось приобрести власть над своими колониями.

В первые столетия после переселения дорян в политической жизни греческих государств произошла в высшей степени важная перемена: всеобщее уничтожение царской власти и установление власти аристократов, то есть благородных. Аристократы, возвысившись благодаря родству с бывшими царями, военным заслугам, земельной собственности и высшему образованию, ограничили царскую власть, а потом и совсем вытеснили её. Там, где благородные злоупотребляли властью и старались умалить права остальных граждан, аристократия вырождалась в олигархию, то есть власть нескольких привилегированных фамилий. Из-за этого стали возникать смуты в народе и недовольство. Во главе недовольных становилась личность, выдававшаяся умом, и объявляла себя единовластителем. Подобное лицо, хорошо или дурно оно управляло, называлось тираном. Тиранами в лучшем смысле этого слова были, например, Периандр Коринфский (625 г. до. Р. X.), Поликрат Самосский, Писистрат Афинский, Питтак Лесбосский, Гиерон I Сиракузский тиранами в худшем смысле были оба Дионисия Сиракузские, Старший и Младший.

Тирания была только переходной формой к демократии, то есть народовластию при совершенной полноправности граждан.

Лучшим примером такого государственного устройства служат, нам Афины. Спарта, в которой царская власть сумела удержаться, представляет, напротив, пример неизменности и устойчивости первобытной формы правления.

4. Государственная реформа Ликурга в Спарте

(Около 800 г. до Р. X.)

В Беотии царское достоинство было уничтожено в 1126 году до Р. X., в Аргосе в 984 году, в Элиде в 780 году, в Коринфе в 584 году до Р. X. О времени уничтожения царского достоинства в Ахайе точных сведений нет.

Одна Спарта не утратила у себя царского достоинства. Но и она не избегла внутренних смут, господствовавших в прочих греческих государствах. Страсти были возбуждены до такой степени, что один из царей — Эвном был убит на площади народом во время возмущения. Но как раз в период этих смут среди спартанских граждан нашелся муж, оказавшийся способным найти противоядие от этого государственного недуга своего отечества. Биография этого государственного человека основывается не на достоверных данных, а на легендарных сказаниях. То был Ликург — младший сын царя Эвнома. Он должен был наследовать своему старшему брату Полидекту, который умер после кратковременного правления. Но на восьмом месяце своего правления он узнал, что вдова брата собирается родить. Тогда он торжественно объявил, что отказывается от престола. Вдова, женщина честолюбивая, велела секретно сообщить ему, что она тайно умертвит ребенка, если Ликург согласится жениться на ней и остаться царем. Гнушаясь подобным предложением и желая спасти жизнь ребенка, Ликург медлил с ответом и в то же время поручил своим слугами тайно наблюдать за матерью и, как только родится ребенок, немедленно принести его к нему. Он сидел за столом со знатными спартанцами, когда ему принесли только что родившегося племянника. В радости Ликург воскликнул: «Спартанцы! У вас родился царь!» Он немедленно объявил себя опекуном новорожденного и назвал его Харилаем, что означает «радость народа». Сам Ликург отказался от престола.

Ликург (с античной статуи)

Царская одежда в Спарте

Несмотря на такую благородную скромность и бескорыстие, Ликург не избег клеветы оскорбленной царицы и ее приверженцев. Они распустили слухи, что он хочет уничтожить младенца. Для устранения всяких подозрений Ликург вынужден был покинуть Спарту. Может быть, он уже тогда возымел намерение предпринять путешествие для обогащения себя политическими сведениями и опытностью, чтобы принести потом пользу отечеству. Прежде всего он отправился на остров Крит, славившийся мудростью и строгими законами Миноса.

Здесь, должно быть, впервые Ликург принял решение сделаться законадателем своего народа. Затем он направился в Малую Азию, объехал тамошние греческие колонии и привез оттуда с собой неизвестные до того времени в собственной Греции поэмы Гомера. По некоторым известиям он посетил и Египет.

Пока Ликург вдали от родины усердно готовился стать законодателем своего отечества, лица, жаждавшие восстановления порядка и прочных основ государства, с нетерпением ожидали его возвращения. Именно на таких лиц мог рассчитывать Ликург, собираясь проводить в жизнь свои законы. Он также не упустил случая на возвратном пути в Спарту посвятить в свою тайну и в свои намерения расположенных в его пользу лиц. Многие из-за личных соображений были против изменения порядка в государстве. Ликург обратился к дельфийскому оракулу, спросив его, следует ли вводить новые законы. Пифия объявила, что она почитает Ликурга более божеством, чем смертным, а составленные им законы наилучшими.

Пять эфоров в Спарте

Подкрепленный божеской помощью, Ликург выступил на площади с торжественным объявлением о своих преобразованиях. С ним вместе явилось тридцать вооруженных сторонников — для отпора возможных противников. Преобразования касались взаимных отношений властей и граждан, частной собственности и образа частной жизни. Благодаря этим преобразованиям должна была установиться прочная власть государства над отдельными лицами, взаимное равноправие граждан и свободное слияние их в общее целое. В своем законодательстве Ликург сумел искусным образом соединить старинные обычаи с новыми узаконениями, иноземное с отечественным. Упорная привязанность спартанцев к старинным обычаям и совершенно изменившееся культурное положение остальных эллинов позволяют думать, что нововведения Ликурга действительно нечто новое и преднамеренное, хотя и основанное на древне-дорических законах.

Во главе государства в Спарте издавна стояли два царя. Отношения между властью наследственных царей и правами народного собрания Ликург старался упрочить учреждением герусии, то есть совета старейшин. Он состоял из двадцати восьми геронтов и обоих царей. Геронты были людьми рассудительными и опытными, поэтому каждый геронт должен был иметь шестьдесят лет. Только безукоризненная жизнь могла доставить это достоинство. Выборы нового геронта происходили следующим образом: в день выборов кандидаты, один за другим, являлись перед народным собранием; особые лица, которые находились в отдельном закрытом помещении, и не видели кандидатов, решали, кого из кандидатов народ встречал более громкими приветствиями и кто из них оказывался таким образом наиболее достойным занять столь почетную должность. Должность эта была почетная и весьма важная: в руках геронтов находилось государственное управление. Они также обсуждали предварительно все предложения, которые рассматривало народное собрание. Это собрание состояло из всех спартиатов, достигших тридцатилетнего возраста. Голосование на нем происходило криком одобрения или неодобрения, без подсчета голосов. Решения народного собрания распространялись на вопросы о войне и мире, о договорах и о выборе новых должностных лиц.

За царями сохранились два чрезвычайно важных преимущества: они предводительствовали войском на войне и были первосвященниками. В этом звании они как в мирное, так и в военное время совершали торжественные жертвоприношения от лица всего народа, вели дипломатические переговоры с иностранными государствами и в наиболее важных случаях приносили окончательные приговоры по судебным делам.

Позднее была введена должность эфора. Пять сменяемых ежегодно эфоров имели высший надзор за совершением правосудия. Они составляли демократический противовес власти царей и геронтов. Значение эфоров впоследствии достигло такой силы, что сами цари должны были подчиняться их приговорам.

Чтобы это новое государственное устройство имело прочное основание, Ликург постарался уничтожить главную причину недовольства — поразительно неравномерное распределение имущества между гражданами. Он разделил всю Лаконскую область на равные земельные участки; при этом земельная собственность самих спартанцев, то есть дорийских завоевателей, состояла из девяти тысяч, а периэ-ков — покоренных спартанцами людей — из тридцати тысяч частей. Чрезмерно разбогатевшие лица с большим трудом были принуждены к этому разделению. Весьма вероятно, что Ликург возобновил лишь старинное разделение страны, которое существовало после покорения Спарты Гераклидами, и восстановил это разделение на старинных правах, уничтоженных силою, хитростью или случаем.

При этом Ликург позаботился так устроить новое распределение собственности, чтобы возвращение к неравенству в имущественном отношении стало невозможным. Для этого он запретил землевладельцам продавать свои участки и определил, что наследство отца должно всегда переходить к старшему сыну, а, если сына не будет, участок переходит к дочери, но эта дочь могла выходить замуж только за человека, не имеющего никакой собственности.

Особое внимание уделяли законы Ликурга воспитанию юношества. Ликург считал детей собственностью государства, а воспитание их правом государства. Поэтому дети тотчас после рождения подвергались осмотру, здоровы ли они, сильны и неувечны ли. В последнем случае дети, как не могущие стать способными орудиями государства, обрекались на гибель, для чего и сбрасывались в пропасть с Тайгетской скалы. Если же они были здоровы, то возвращались родителями на воспитание. Но родители занимались этим делом только до шести лет. На седьмом году воспитание принимало на себя государство. Все городские мальчики разделялись на разряды и классы и жили вместе под наблюдением особо назначенных государством надзирателей. Надзиратели, в свою очередь, со всеми своими подчиненными находились под начальством главного надзирателя — педонома. Эту должность обычно занимал один из знатнейших и почетнейших граждан. Этим совместным воспитанием достигалось то, что все дети были проникнуты одним общим духом и направлением.

Детей воспитывали в величайшей простоте и умеренности, подвергали всякого рода лишениям. Пища их была дурна и настолько недостаточна, что они должны были сами добывать себе недостающее пропитание, но пойманный при этом подвергался наказанию. Одежда детей состояла из простого плаща, и они всегда ходили босиком. Спали на сене, соломе или тростнике, собираемом ими самими из реки Эврота. Ежегодно в праздник Артемиды мальчиков секли до крови и некоторые из них падали мертвыми, не произнеся ни одного звука, не издав ни одного жалобного стона. Этим думали достигнуть того, что вышедшие из таких мальчиков мужчины не будут бояться в сражении ни ран, ни смерти.

Законы, касавшиеся частного образа жизни, также были направлены на уничтожение неравенства. Ни один спартанец не имел права есть у себя дома, а все пользовались общим столом в так называемых общественных фидитиях или сисситиях, обыкновенно из пятнадцати человек за одним столом. На покрытие издержек такого общего стола каждый спартанский гражданин был обязан ежемесячно доставлять какое-то количество съестных припасов: ячменной муки, вина, сыру и фиг. Приправы приобретались на незначительные денежные взносы, составлявшие для каждого десять оболов.

Самые бедные люди, которые были не в состоянии платить эти взносы, освобождались от них. Но от сисситии мог быть освобожден только тот, кто был занят жертвоприношением или чувствовал усталость после охоты. В этом случае, чтобы оправдать свое отсутствие, он должен был послать в сисситию часть принесенной жертвы или убитого им животного. Это исполнялось так строго, что, когда впоследствии царь Агис, возвратившись домой после войны с афинянами, пожелал обедать дома, то распорядители не отпустили из сисситии следовавшей ему порции. Для поддержания этих сисситии служил еще другой закон, по которому ни под каким видом не дозволялось есть до обеда дома, а за общественным столом только делать вид, что ешь. К различного рода невкусным кушаньям принадлежала между прочим и знаменитая «черная похлебка». Это был род супа, сваренного из крови и уксуса. Однажды сиракузский тиран Дионисий попробовал этого национального спартанского блюда. На вопрос, как оно ему понравилось, он отвечал, что оно ему пришлось вовсе не по вкусу. Тогда повар заметил: «Охотно верю, потому что в нем не доставало приправы, то есть ни трудов на охоте, ни испарины после купания в Эвроте, которые и составляют приправу, придающую вкус кушанью для спартанцев». В частных жилищах Ликургом был изгнан всякий признак роскоши, для чего им было предписано не употреблять при постройке домов никаких других инструментов, кроме топора и пилы.

Спартанский воин

Естественным следствием простоты таких отношений и потребностей было то, что деньги в государстве не обращались в большом количестве, и при ограниченности торговли с другими государствами, в особенности в первые времена, легко обходились без золота и серебра. Это обстоятельство приписывается Ликургу, будто бы изгнавшему из государства все золото и серебро и заменившему их железной монетой, которая своей тяжестью и количеством должна была затруднить денежные обороты. Но в столь ранние времена не было ни надобности, ни необходимости отменять золотую монету: у спартанцев никогда не было большого количества благородных металлов, так что они не могли впоследствии даже доставить золота, потребного на позолочение головы Зевса Амикклейского. Поэтому скорее всего можно предположить, что малое количество золота и серебра во времена Ликурга было весьма естественно и только позже, когда в остальных греческих государствах золотая монета была уже в большом обращении, Спарта стала отличаться тем, что в ней было мало золота.

Таким же образом напрасно приписывают Ликургу и запрещение всякого умственного занятия в то время, как в остальной Греции, сначала в немногих местах, а потом и во всей эллинской нации проявлялись уже признаки научного образования.

При необыкновенной привязанности спартанцев к своим законам и обычаям умственное развитие их задерживалось всею системою древних учреждений, приспособленной к их государственному устройству. И когда в других греческих государствах появлялись ораторы, софисты, философы, историки и драматические поэты, умственная сторона воспитания у спартанцев ограничивалась лишь обучением грамоте и письму, священным и воинственным песням, которые они пели на празднествах и начиная битву. Мальчиков приучали с ранних лет к кратким, ясным ответам. Такая речь называлась лаконической. Речь эта отличалась меткостью и остроумием, а в выражении чувства духовной свободы и независимости возвышалась над речью тех, которые, хоть и имели прославленное образование, но утратили силу, ясность речи и душевную чистоту. С такими понятиями, вытекавшими из жизненного опыта, неразрывно было связано свойственное преимущественно спартанцам и прославившее их почитание старших, так как мудрость приобретается главным образом долгою жизнью. Цицерон рассказывает один показательный случай. Однажды в Афинах один мудрец вошел в театр, но не нашел себе места между согражданами. Тогда он подошел к местам, занятым случайно находившимися в Афинах спартанскими послами, которые все встали, чтобы дать место мудрецу. Такая самобытность в нравах и образовании, которую поддержали законы Ликурга, ещё больше усиливала противоположность между спартанцами и всеми остальными эллинами вела к еще большей отчужденности природного характера спартанско-дорийского племени. Поэтому, хотя и указывают на Ликургов закон, по которому ни один иностранец не мог оставаться в Спарте дольше необходимого времени и ни один спартанец не имел права долго жить вне отечества, но, очевидно, что это был просто обычай, вытекавший из самой сущности вещей. Природная суровость Спарты уже сама по се,бе удаляла от нее чужеземца, и если что и могло привлекать его туда, так это только одна любознательность. Для спартанца же чужая сторона не могла иметь никакой заманчивости, так как там он встречал чуждые ему обычаи и условия жизни, к которым он приучался с самого детства относиться не иначе, как с презрением. А так как Ликург постарался как можно теснее слить всех граждан с государством, то каждый из них в отдельности и не стремился удаляться из страны и долго жить в чужих краях, за исключением того случая, когда он шел туда в составе всего государства, то есть войной.

Кроме изложенных выше законов, устанавливающих умеренность, сохранение телесного здоровья, презрение ко всякого рода опасностям, существовали еще и другие постановления, непосредственно стремившиеся образовать из спартанцев воинов и храбрых мужей.

Пребывание в военном лагере считалось праздником. Здесь строгость домашней жизни получала некоторое облегчение и жилось несколько свободнее, а отнятая у неприятеля добыча доставляла большее разнообразие и изобилие в пище и питье. Багряная одежда, носимая ими на войне, венки, которыми они украшались, вступая в сражение, звуки флейт и песен, сопровождавших их при наступлении на врага, — все это придавало страшной прежде войне веселый торжественный характер.

Храбрые воины, павшие на поле битвы, погребались увенчанные лавровыми венками. Еще почетнее было погребение в багряной одежде; имена указывались только на могилах убитых в сражении. Трус же наказывался оскорбительным позором. Кто бежал с поля битвы или уходил из строя, тот лишался права участвовать в гимнастических играх, в сисситиях, не смел ни покупать, ни продавать, одним словом, во всем выставлялся на всеобщее презрение и поношение.

Ликург запретил окружать город стенами и укреплениями и искать защиту его в чем-либо другом, как только в храбрости его граждан. Спартанцы не любили и не умели осаждать укрепленные города и башни. Сражаться один на один вот искусство, которое они изучали с детства, и все гимнастические упражнения и звериная охота, составлявшие их ежедневные занятия, основывались на правилах только подобной войны.

Спартанский обед

Упражняясь в единоборстве, метании диска, военных плясках, плавании, приобретали они ту неустрашимость, благодаря которой их короткий, изогнутый меч в единоборстве, длинное, далеко достававшее копье, тесно сплоченная фаланга при наступлении на неприятеля приводили к расстройству противника. Для того, чтобы никакие посторонние влияния не могли помешать этому направлению, спартанские девушки и молодые женщины должны были также участвовать в гимнастических упражнениях, причем, крнечно, имели отдельные места для этих занятий, но при некоторых состязаниях и играх молодежь обоего пола присутствовала вместе. Законодатель хотел, чтобы они даже ценой потери женской стыдливости не только рождали стройных и сильных сыновей, но и сами проникались мужественным духом и не уступали мужчинам в любви к отечеству, в презрении к смерти и в перенесении всяких лишений. Поэтому насколько их похвала была поощрением для спартанских юношей, настолько порицание было огорчением и унижением. Нет ничего удивительного в том, что спартанские женщины пользовались в государстве таким большим уважением.

Женщины в Спарте так же мало, как и мужчины, занимались ручным трудом, но проводили свою жизнь исключительно в занятиях, наиболее соответствовавших их гражданскому призванию.

Такая свобода граждан основывалась на тяжелом труде рабов, подавшем повод к известной во всей Греции поговорке, что «нигде свободный человек не свободнее, а раб не подвержен большему притеснению, как в Спарте».

Уже выше было сказано, что завоевание Пелопоннеса дорийцами породило два совершенно противоположных по своим правам каласса жителей: победителей — дорийцев и побежденных — ахейцев. Только спартиаты считались действительными, полноправными гражданами; побежденные, известные под именем периэков, а также лакедемоняне, жившие внутри страны и в приморских городах, занимались частью торговлей, частью ремеслами или же возделыванием оставленных им полей, от дохода с которых они должны были отдавать часть спартанцам. Они также обязаны были нести военную службу в войсках и во флоте, но, несмотря на это, не имели права принимать участие в государственном управлении и исключались из народных собраний.

Периэки составляли переходную ступень к третьему классу — илотам или общественным рабам. Илоты были собственностью государства, и оно отдавало их в пользование отдельным спартанцам. Название их, по общему мнению, произошло от имени города Гелоса, жители которого были обращены в рабство. Завоевание многих других городов увеличило число илотов. Им, впрочем, дозволялось вступать в брак.

Илоты были обязаны возделывать государственные земли и поля спартанцев и доставлять определенное количество ячменя, вина и оливкового масла, исполнять различные мелкие работы: прислуживать при общественных обедах, носить тяжести во время похода, работать в военное время при укреплении лагеря, а в случае нужды сопровождать спартанцев и на войну в качестве легковооруженных.

Гимнастические упражнения спартанского юношества

От свободных граждан илотов отличала одинаковая одежда — кожаная шапка и овчина. Они должны были часто напиваться допьяна, чтобы пьянство представлялось молодым спартанцам в отвратительнейшем виде, петь неприличные песни и танцевать непристойные пляски. Но петь песни, сочиненные Терпандром и Алкманом для возбуждения благородных чувств, илотам не дозволялось: такие песни могли петь только спартанцы.

Сурова и бесчеловечна была так называемая криптейя, которую считают также в числе Ликурговых постановлений. То была правильно организованная система шпионства. Молодых спартанцев посылали бродить по стране, подслушивать речи илотов и всех подозрительных из них убивать своими кинжалами. Самых сильных и отважных илотов тайно убивали, а в отношении остальных обращали внимание на то, чтобы число их не превышало полумиллиона, так как в противном случае они могли бы быть опасны для девяти тысяч спартиатских семейств. Таким образом, спартанцы жили, постоянно опасаясь илотов, а илоты всегда были готовы к возмущению и к мщению, «подстерегали несчастье Спарты», как говорил один писатель. Само собой разумеется, что эти взаимные отношения становились все враждебнее, так как гнет илотов все увеличивался и делался бесчеловечнее, а с другой стороны, после покорения Ликургом Мессении жители ее были обращены в илотов, и их число значительно увеличилось.

О смерти знаменитого законодателя существуют разные сомнительные сообщения. По одному преданию, Ликург, написав и введя в действие свои законы, предпринял путешествие в Дельфы, чтобы спросить оракула, не следует ли изменить что-либо в его законодательстве, и что перед отъездом он взял со своих соотечественников клятву не предпринимать никаких изменений в законах до его возвращения. Когда же оракул ответил, что при этих законах Спарта возвысится и возвеличится, то он послал этот ответ в Спарту, а для того, чтобы лишить спартанцев возможности освободиться от данной ими клятвы, добровольно уморил себя голодом в Фокиде или в Элиде. По другим же сказаниям, он умер на острове Крите и приказал там же сжечь его тело, а пепел бросить в море, чтобы с перенесением его останков в Спарту граждане не сочли себя освобожденными от данной ими клятвы, а наоборот, строго бы исполняли его постановления. Спартанцы исполняли законы Ликурга в течение многих веков.

Благодаря духу этого законодательства, они окрепли и достигли преобладающего положения не только среди дорийских племен, но на некоторое время, как покажет дальнейший ход истории, возвысились даже над всеми эллинами. Прежде всего, они очень скоро заняли первое место в Пелопоннесе благодаря войне с мессенцами. Счастливый исход войны создал для них внешнюю безопасность в такой же мере, как законодательство Ликурга способствовало благоприятному развитию их внутреннего гражданского быта.

5. Первая и вторая Мессенские войны.

(730…710 и 645…630 гг.)

Ближе других к Лаконской области лежала Мессения, то есть средняя или внутренняя страна. Уступая по площади Лаконии, она была гораздо плодороднее ее. Находясь в неприятельских руках, она могла быть угрозою, а будучи во власти спартанцев, являлась щитом Лаконии. Это и побудило спартанцев полностью упрочить свое положение присоединением Мессенской области к своей территории. Взаимные притязания и опасения обоих государств и некоторые случаи, которые каждая сторона толковала в свою пользу, привели, наконец, к открытой борьбе между ними. Вина в этом отношении была более на стороне спартанцев. Тайно подготовившись к войне и дав торжественную клятву не слагать оружия до тех пор, пока неприятельская сторона не будет завоевана, спартанцы в 730 году до Р. X., не известив мессенцев, как то следовало по принятому обычаю, внезапно начали войну. Ими предводительствовал царь Алкамен, отец которого Телекл был убит мессенцами во время жертвоприношения, на котором собрались оба народа. Спартанцы вторглись в Мессенскую область, завладели пограничной крепостью Амфеей и убили большинство ее жителей или в собственных постелях, или в храмах у жертвенников, где многие, пытаясь спастись, искали себе убежища.

Это несправедливое нападение пробудило остальных мессенцев от их безмятежного покоя. Не теряя мужества, хотя и вполне сознавая, что они не могут одержать верх над опытными и искусными в военном деле спартанцами, они удалились в свои укрепленные города, ревностно предались военным упражнениям, отбили неприятеля от своих укреплений и отплатили за грабежи счастливыми набегами на область лакедемонян. Война без решительного перевеса продолжалась четыре года. В одном большом сражении мессенцы бились с таким ожесточением и отвагой, что показали себя вполне достигшими спартанского военного искусства.

Когда военные силы мессенцев ослабели, они решились покинуть свои города, удалиться на крутую гору Итому, укрепить ее и на этом месте сосредоточить защиту своей свободы и независимости. Одновременно они обратились к пользовавшемуся у всех дорийцев величайшим уважением Дельфийскому оракулу с вопросом о своей судьбе и получили ответ, что мессенцы победят, если в жертву подземным богам будет принесена непорочная девушка из царского рода. Их герой Аристодем добровольно предложил свою дочь и собственноручно умертвил ее. Но спартанцы, поверив в счастье и спасение мессенцев, больше ничего не предпринимали против них.

Однако вскоре спартанцы, благодаря счастливым предсказаниям, почувствовали себя снова воодушевленными и достаточно сильными для новых предприятий. В новом большом сражении мессенцы, еще находясь в полном уповании на оракула, сражались так мужественно, что опять не было никакого перевеса той и другой стороны. Но в этом сражении мессенцы потеряли своего царя Эфая и вместо него провозгласили царем Аристодема.

Аристодем в течение шести лет причинял спартанцам большой вред своими опустошительными набегами в их область. Поддержанный аргивянами и аркадянами, он в одном сражении нанес им такое жестокое поражение, что они на некоторое время совершенно присмирели.

Но конечная победа оказалась все-таки на стороне спартанцев. Мессенцы на вопрос к Дельфийскому оракулу, кому будет принадлежать честь победы, получили ответ: «Тому, кто первый поставит вокруг жертвенника Зевса в Итоме сто треножников». Так как мессенцам исполнить это было легче всего, то они и не торопились. Спартанцы же, узнав о таком прорицании, упредили их. Приготовив поспешно из глины сто треножников, они пронесли их незаметно ночью в святилище.

Эта удавшаяся хитрость и другие дурные предзнаменования породили в мессенцах твердое убеждение в неизбежной собственной гибели. Аристодем лишил себя жизни на могиле напрасно умерщвленной дочери, а прочие мессенцы после упорной попытки отбить от Итомы неприятеля также предались отчаянию. Они покинули Итому из-за голода; часть их спаслась бегством к союзникам, аргивянам и аркадянам, посвятила себя элевсинским таинствам и переселилась в Элевсин, остальные рассеялись по всей стране.

Беднейшая часть народа осталась на родине и принуждена была жить в зависимости от спартанцев. Обязанные присягою, они не должны были никогда отпадать от спартанцев, предоставлять в их пользу половину сбора со своих полей и, подобно периэкам и илотам, являться в черной одежде на погребение спартанских царей.

Мессенцы еще раз попытались сбросить с себя позорное иго упорной войной. Выросло новое, сильное, молодое поколение, горевшее одним только чувством — желанием отомстить Спарте. Вся сила этой мести и стремления к свободе сосредоточилась в Аристомене — юноше из царского рода. Он стал душой нового восстания; все мессенцы возложили свои упования на ум и мужество этого юноши, который к тому же смог договориться о помощи с аргивянами и аркадянами. Так началась вторая мессенская война. В первом же сражении между мессенцами и спартанцами Аристомен настолько доказал свою храбрость и способность, что мессенцы предложили ему сперва царское достоинство, а потом, когда он отказался от этого, неограниченную власть предводителя. Вскоре после этого Аристомен проник ночью в Спарту и положил в храм Афины Халкиокийской свой щит с надписью: «Аристомен посвящает его богине после победы над Спартой». Спартанцы должны были противопоставить такому страшному противнику самого выдающегося человека.

Они спросили Дельфийского оракула, и тот посоветовал им обратиться за помощью к афинянам. Афиняне вместо войска прислали поэта Тиртея. Своими пламенными песнопениями и военными песнями он водворил мир и согласие между враждовавшими до тех пор гражданами и вновь воодушевил и оживил их упавшее мужество. Однако мессенцы, благодаря храбрости Аристомена, и в открытом бою, и в набегах постоянно побеждали спартанцев. В конце концов, спартанцы прибегли к самому постыдному средству — предательству. Они подкупили аркадского царя Аристократа, приведшего к мессенцам вспомогательное войско. В самый разгар сражения он ушел со своими войсками и этим привёл мессенцев в такое расстройство, что спартанцы одержали над ними полную победу.

Мессенцам не оставалось другого выхода, как тот, к которому они прибегли уже в первую мессенскую войну. Они оставили за собой только западный берег. Жители остальной страны, в особенности способные сражаться, заняли укрепленную гору Иру. Отсюда Аристомен предпринимал такие успешные набеги, что спартанцы решили не обрабатывать полей в близлежащих областях Мессении и Лаконии, так как Аристомен уничтожал все посевы на них. Такое положение создало голод и повело к возмущению землевладельцев, которых с трудом усмирил Тиртей.

Аристомен становился все смелее и смелее. Он напал даже на город Амиклы и разграбил его. Но во время этого нападения он вместе со своими пятьюдесятью товарищами был схвачен спартанцами и брошен в пропасть с Тайгетской скалы, откуда сбрасывали осужденных на смерть. Отсюда, казалось, не могло быть никакого спасения, и спартанцы рассчитывали, что со смертью Аристомена будет окончена и война. Но к радости своих и к ужасу врага, случай, изукрашенный в легенде вымыслом, спас Аристомена от верной гибели. Из всех брошенных в пропасть мессенцев одному только Аристомену удалось спастись. Сначала, казалось, счастье совсем покинуло его, и он приготовился к мучительной смерти, но вдруг он услышал шорох и увидел лисицу, пожиравшую труп. Появление этого животного доказало ему возможность выхода из пропасти, и он возымел надежду найти для себя этот выход.

Незаметно и проворно схватил он одной рукой хвост лисицы, а другою при помощи плаща защищался от ее укусов. Следуя за лисицей, он достиг прохода, расширил его, насколько позволили силы, и убежал из пропасти к своим на гору Иру. Ликующие мессенцы собственными глазами убедились в спасении Аристомена, которого они считали умершим. Спартанцы не хотели верить случившемуся, но вскоре им пришлось убедиться в справедливости слухов: Аристомен напал на коринфян, шедших на помощь спартанцам, и рассеял их войско.

Спартанцы не пренебрегали ничем, чтобы обезвредить такого противника. По случаю наступления в Амиклах священного праздника Гиацинтий они заключили с мессенцами перемирие. Аристомен, полагаясь на договор, разъезжал по Мессении. Во время этих разъездов он был схвачен находившимися на жаловании у спартанцев критскими стрелками и, связанный, был отправлен в Спарту. Но дорогою во время остановки в доме одной мессенянки он был снова спасен ее дочерью от неминуемой гибели.

Аристомен и его народ казались непобедимыми. Но боги решили погубить Мессению, что и было возвещено оракулом. Для окончательного падения Мессении судьба воспользовалась минутой, когда полученная Аристоменом при одном набеге рана помешала его обычной бдительности и заботливости об охране и защите укрепленной горы Иры. Случилось так, что в одну дождливую и темную ночь в надежде, что спартанцы ничего не предпримут в такое время, мессенские часовые покинули свои посты и ушли домой.

Один спартанский беглец случайно спрятался в доме ушедшего со своего поста мессенского часового. Узнав таким образом о совершенной беззащитности крепостных стен, он поспешил в спартанский лагерь, рассчитывая за такую новость получить позволение вернуться в свое отечество. Спартанцы не замедлили воспользоваться этим и ворвались в крепость, прежде чем мессенцы успели их заметить. Пробужденные шумом мессенцы, еще три дня и три ночи отчаянно защищались под предводительством Аристомена.

Наконец, когда превосходство сил все прибывавших спартанских войск сделало сопротивление невозможным, Аристомен постарался спасти остаток своего народа. Он собрал его вокруг себя, стал сам во главе его, свободно прошел сквозь расступившиеся ряды спартанцев, которые не пожелали купить победу над этой горсткой врагов слишком дорогой, кровавой ценой, и направился в Аркадию. Отсюда спасшиеся бегством мессенцы, соединившись с другой толпой своих соотечественников, населяющих западную часть Мессении, отправились в Сицилию. Там они овладели городом Занкле и назвали его Мессаною.

Аристомен отправился на остров Родос к царю Дамагету. Дамагет, повинуясь Дельфийскому оракулу, повелевавшему ему жениться на дочери лучшего из греков, вступил в брак с дочерью Аристомена. Мессенский герой умер на этом острове, собираясь ехать сначала к мидийскому, а от него к лидийскому царю. Оставшиеся в своей области мессенские жители были обращены спартанцами в илотов, а вся земля их была разделена между спартанцами.

С победой над мессенцами Спарта получила решительный перевес над государствами Пелопоннеса, что и было ими признано. Только один Аргос выражал неудовольствие и впоследствии, завидуя гегемонии Спарты, держался от нее в отдалении.

Даже за пределами своего отечества Спарта как сильнейшее государство Греции пользовалась в VI веке до Р. X. большим уважением, что доказывает, например, тот факт, что Крез обратился к Спарте с предложением принять участие в его войне против Кира.

6. Солон — законодатель Афинский

(594 г. до Р. X.)

Гораздо позднее и совсем в ином духе перешло к прочной форме правления афинское государство.

Переход этот совершился благодаря деятельности Солона, государственные способности которого, подобно Ликургу в Спарте, были настоятельно необходимы, чтобы вывести государство из обуревавших его смут. Между царями и благородными родами — эвпатридами — вспыхнула борьба. Царское достоинство было принесено в жертву греческому духу свободы, но при этом по отношению к последнему царю сохранилось чувство признательности и благоговения.

Дорийцы во время своего переселения, овладев всем Пелопоннесом, проникли до области Мегары. Афиняне, желая изгнать из этой важной области чужеземное и враждебное племя, начали войну с дорийцами. Оракул обещал в этой войне победу дорийцам, если они не убьют тогдашнего афинского царя Кодра. Но Кодр, узнав о таком прорицании, принял героическое решение доставить афинянам победу ценой своей жизни. Он переоделся крестьянином, отправился в неприятельский стан и, оскорбив одного дорийца, затеял спор и был убит в драке. Вскоре под рубищем бедняка узнали афинского властителя, и пелопоннесцы, усомнившись в счастливом исходе войны, отступили назад, удовольствовавшись завоеванием Мегары.

Эвпатриды воспользовались этим обстоятельством, чтобы положить начало правлению благородных — аристократии. Они сумели искусно согласовать чувство признательности к царю со своими собственными государственными и гражданскими интересами. Ни один смертный, говорили они, недостоин быть преемником такого царя, как Кодр, и никто, кроме Зевса, не должен после него царствовать в Афинах. Таким образом отменили царское достоинство, и старший сын Кодра Медонт был поставлен во главе правления с титулом архонта (1068 г. до Р. X.).

Древняя ионическая одежда

Это новое достоинство, как и предшествующее царское, было пожизненное и наследственное и совмещало в себе те же права, не исключая прав верховного жреца и высшего надзора за религиозными обрядами.

Но достоинство архонта постепенно проникалось все более и более республиканским духом и по истечении трехсот лет, когда от должности архонта был отрешен тринадцатый архонт из рода Кодра — Алкмеон, перестало быть пожизненным и в течение некоторого времени было ограничено десятью годами. Оно, по возможности, сохранялось в роде Кодра. Брат Алкмеона первый был избран архонтом на десять лет с обязательством отдавать отчет в своем управлении эвпатридам. Около 683 года до Р. X. вместо одного архонта стали выбирать девять и уже не на десять лет, а на один год. Первый архонт назывался эпоним (его именем назывался год), второй — базилевс, заведывал религиозными обрядами; военными делами заведывал третий — полемарх. Остальные шесть назывались фесмофетами и вели судебные и законодательные дела. Таким образом единство царской власти было раздроблено. Многие благородные фамилии достигали этого высшего достоинства, и в Афинах господствовала аристократия.

Однако Афины не остановились на этой перемене; она составила лишь переходную ступень в дальнейшем развитии политической и гражданской жизни, к которому было предназначено афинское государство. Из правления благородных со временем должна была возникнуть демократия, потому что благородные роды, полные честолюбия, враждовали между собой, оспаривая друг у друга власть над Афинами, и угнетали народ. Ряд смут и междоусобий наполняет историю Афин того времени.

Потребность в прочном законном порядке и в составлении писаных законов против своевольного правления архонтов-эвпатридов чувствовалась все сильнее и настоятельнее. Но первая попытка в этом роде архонта Дракона в 620 году до Р. X. не достигла цели и безотрадное положение дел продолжалось. По законам Дракона за каждый проступок, даже за кражу плодов, полагалась смертная казнь, так что один из позднейших ораторов, Демад, сказал о них, что законы Дракона были написаны кровью.

Следствием жестокости этих законов было кровавое восстание Килона. Его победа на Олимпийских играх увеличила его природную славу как человека знатного происхождения, а брак с дочерью тирана Мегары еще больше увеличил его могущественные фамильные связи. Полагаясь на такие преимущества своего положения, Килон вознамерился присвоить себе в Афинах верховную власть. Воспользовавшись раздорами эвпатридов и склонив на свою сторону народ различными обещаниями, в том числе обещанием передела земли, он овладел Акрополем — крепостью Афин.

Но как только узнали об этом государственном перевороте эвпатриды, они под предводительством Мегакла, принадлежавшего к не менее могущественной фамилии Алкмеонидов из рода афинских царей, поспешили отнять у Килона Акрополь. Сторонники Килона, находившиеся в крепости, из-за недостатка в воде и съестных припасах, были доведены до бедственного положения. Самому Килону удалось спастись бегством; его же приверженцам не оставалось ничего другого, как искать спасения в храмах крепости. Враги выманили их из храмов обещанием даровать жизнь и умертвили как их, так и тех, которые искали спасения у жертвенников богинь Эвменид.

Это злодеяние, совершенное против религии, вызвало в афинском народе опасение за благосостояние города. Афиняне опасались, чтобы гнев богов не обрушился вместе с преступниками и на самый город. Прежде всех отложились эвпатриды. После долголетних смут эвпатриду Солону удалось, наконец, убедить Алкмеонидов подвергнуть себя третейскому суду, составленному из граждан одного с ними сословия, и по приговору суда удалиться в изгнание. Затем, по указанию Солона, нужно было совершить обряд очищения города от поругания святынь. Жертвоприношениями и другими умилостивительными обрядами город был очищен, и граждане вновь обрели мужество и надежду.

Но источник беспрерывных смут заключался главным образом в отсутствии прочного устройства государственных и гражданских отношений и в различии желаний и стремлений политических партий. Таких партий было три, и они назывались историками по местностям афинской области, в которых они жили: диакрии или гиперакрии — жители гор, педии — жители равнин и парали — жители побережья. Диакрии — самые бедные ограниченные в правах, стремились к переделу земельной собственности, а главным образом, к равноправию всех граждан, то есть к демократии; парали — граждане среднего сословия, торговцы и мореходы, желали умеренных законов; педии, состоявшие из благородных землевладельцев, желали видеть управление в руках немногих, то есть олигархию. К диакриям примкнула большая часть бедных из других областей, которые сильно задолжали богатым (явление, встречаемое почти во всех государствах того времени) и принуждены были отдать им в залог свои маленькие земельные участки или самих себя. Они жили под постоянным тяжелым гнетом строгих законов, охранявших права заимодавцев, и готовы были прибегнуть к самым отчаянным средствам, лишь бы уничтожить мучителей. Умиротворить с возможною осторожностью так много страстей и удовлетворить, по возможности, столь различные требования — составляло далеко не легкую задачу. Эту задачу выполнил Солон — человек, от проницательного ума которого не ускользнуло, что должно быть истинным средством, чтобы помочь государству в беде. Наделенный мягким характером, обширным умом, он обладал сверх этого даром привлекать к себе людей. При этом по своему общественному положению, одинаково далекому и от заносчивой гордости знатных, и от слепого отчаяния угнетенного народа, он был более других способен выступить посредствующим и примиряющим законодателем.

Солон (с древнего бюста)

Солон уже успел доказать свои способности и привлечь на свою сторону уважение народа различными делами, направленными на пользу государства. Ему обязаны были возвращением острова Саламин, отнятого у афинян тираном Теагеном из Мегары в отмщение за неудачное предприятие его зятя Килона. После многократных и тщетных попыток возвратить столь необходимый для их торговли остров афиняне, уже отчаявшись в возможности этого дела, издали закон, запрещающий под страхом смертной казни кому бы то ни было даже упоминать об этом острове. Этот закон наносил прямой ущерб городу, и все дело сводилось к тому, чтобы уничтожить его, не подвергая свою жизнь опасности. Солон указал средство для исполнения всеобщего желания. Он заперся у себя дома, распустил слух, что он сошел с ума, сочинил относившееся к Саламину стихотворение и, выучив его наизусть, выскочил из своего дома на площадь, прокричал это стихотворение и призвал в нем граждан к обратному завоеванию Саламина. Сговорившиеся с ним заранее его друзья, в особенности Писистрат, не замедлили поддержать перед собравшимися это предложение. Когда труднейший шаг, а именно, упоминание о деле, был сделан, пошли дальше — и закон был отменен. Счастливый исход похода, возвративший Саламин в руки афинян, окончательно возвысил славу и авторитет Солона.

Еще большее значение для него имело благоволение Дельфийского оракула. Он приобрел это расположение тем, что настоял перед судом на строгом наказании Фокейского города Кирры за ограбление области Дельфийского божества. То была так называемая первая священная война (600…590 г.). Кирра была разрушена, принадлежавшая ей земля посвящена Аполлону, а всякий, кто отважился бы снова возделывать ее, предавался проклятию. В благодарность за энергичное заступничество за честь божества оракул поддержал стремление Солона выступить в качестве законодателя для своих граждан. Ему было прислано следующее изречение оракула:

Сядь посреди корабля и возьми правящее весло в свои руки.

Для управления; многие афиняне, готовые помогать тебе, появляются.

Солон должен был удовлетворить желания различных партий, и его законы носили примиритель-ский характер. Это доказывается его собственными словами, что он выбрал для афинян законы не лучшие сами по себе, а лучшие из тех, которыми они могли воспользоваться. Согласно желанию угнетенной и притесненной части народа, он мог, по примеру Ликурга, разделить земельные участки поровну между всеми гражданами. Но Солон предпочел прибегнуть к менее насильственному средству, к так называемой сейсахтии, то есть к облегчению тягостей долгов. Под этим следует понимать не полное погашение долгов, но, с одной стороны, известное уменьшение накопившихся процентов, а с другой, уменьшение самого капитального долга на 27% через введение новой денежной системы. Например, кто должен был при старой денежной системе сто драхм, хотя и платил по новой системе также сто драхм, но равнявшихся семидесяти трем старым. Кто должен был старый (эгинский) талант, платил за него только новый (эвбейский), который был дешевле на двадцать семь процентов. К этому Солон присоединил строгое запрещение, чтобы никто в будущем не мог отдавать в залог свою личную свободу, и придал этому закону обратную силу, то есть, что все, кто к тому времени находился за долги в рабстве, были объявлены свободными. То обстоятельство, что он, по уверению историков, не вполне удовлетворил этими законами ни бедных, ни богатых, говорит за справедливость и беспристрастие его постановлений.

Подобным же уравнительным образом распределил он право участия в управлении государством между знатными родами, представители которых управляли до тех пор, и народом, который до этого времени не принимал никакого участия в управлении государством. Он разделил граждан на четыре класса, различавшиеся между собой размерами имущества. Кто из своего имущества или земельного участка получал ежегодно пятьсот мер (медимнов) хлеба или соответствующее количество вина и масла, то есть обладал податным капиталом в шесть тысяч драхм, тот принадлежал к первому классу, члены которого назывались пента-косиомедимнами, получающими пятьсот мер хлеба. Принадлежавшие ко второму классу должны были получать от трехсот до пятисот мер и обладать податным капиталом не менее, чем в три тысячи шестьсот драхм. Они назывались всадниками, потому что могли содержать коня, и из них выбирались конные воины. Находившиеся в третьем классе назывались зевгитаями, то есть такими, которые были в состоянии содержать для обработки своего поля одну запряжку волов и получали от ста пятидесяти до трехсот мер ежегодного дохода, равнявшегося тысяче восьмистам драхмам капитала. Они должны были иметь полное вооружение гоплита (тяжеловооруженного воина), в качестве которых и служили на войне. Феты, то есть работники, поденщики, ремесленники, торговцы составляли четвертый класс. Его члены имели годовой доход меньше ста пятидесяти медимнов. Они составляли в войске легковооруженных и служили матросами во флоте.

Этот самый многочисленный класс был свободен от налогов, имел право голоса в народных собраниях, но был лишен права занимать государственные должности. Доступ к этим должностям имели только члены первых трех классов; достоинство же архонтов осталось исключительно за членами первого класса. Право голоса в народных собраниях имело однако весьма важное значение. Народное собрание решало вопросы о мире и войне, утверждало законы, выбирало должностных лиц и требовало отчета в государственных расходах. Народное собрание составлялось из всех граждан, достигших двадцатилетнего возраста, и утверждало решения большинством голосов (поднятием руки, черепками или камешками). Особенно строго соблюдалось, что в народном собрании принимали участие только афинские граждане. Ни один иностранец под страхом смертной казни не смел являться в народное собрание. Приобретение же права гражданства Солон весьма затруднил.

Для того, чтобы придать осмотрительность и благоразумие этой подвижной массе народного собрания, способной по легкомыслию увлекаться в разные стороны, Солон, по его собственному выражению, установил «два якоря». Одним из них был ареопаг, который до Солона был уголовным судом, заседавшим в ночной темноте. Солон устроил ареопаг совершенно по-новому, в соответствии со всем новым законодательством. Членами ареопага назначались ежегодно выбывающие архонты, то есть ареопаг состоял из представителей только первого класса. Круг его действий, кроме разбирательства дел об убийстве и других тяжких преступлениях, состоял в наблюдении за исполнением законов и религиозных обрядов и за правами граждан. Он также имел право высказывать возражение против всякого решения совета или народного собрания, если это решение представляло опасность для благосостояния государства или заключало в себе нарушение существующего государственного устройства. Один римский писатель сравнивал влияние ареопага на афинское государство с божественным провидением о вселенной. В первые времена без ареопага не принималось ничего сколько-нибудь важного.

Вторым якорем, предназначенным Солоном для укрепления народного собрания, был совет четырехсот, позднее пятисот, когда число классов в Афинах увеличилось. Хотя в этот совет выбирали все четыре класса, но избираемые должны были принадлежать к лицам только первых трех классов, причем прошлая жизнь их подвергалась строгому разбрру, который назывался докимасия. Докимасия включала проверку наличия полных гражданских прав, фамильного склепа, исполнения воинской обязанности, уплаты налогов и почтения к родителям. Этот совет имел право созывать народное собрание и предварительно рассматривал все вопросы, прежде чем они предлагались народному собранию. То, что он не считал полезным, вовсе исключалось из обсуждения народного собрания. Он имел исключительное право заведывать финансами, в нем сосредоточивалась правительственная и административная власть. Совет также заведывал вооружением войска и флота и мог задерживать и сажать в тюрьму государственных преступников. Председатель совета был хранителем государственной печати, ключей от казнохранилища и крепости. Однако власть совета была ограничена, и без одобрения народного собрания никакое постановление его о войне или мире не могло иметь само по себе окончательной силы. Совет заседал в особом помещении и в определенное время. В промежутке между заседаниями текущими делами управлял комитет из ста избранных членов совета, которые назывались пританами.

Хотя оба эти учреждения и должны были обуздывать народное собрание, но последующая история покажет нам, как, несмотря на это, народное собрание, ослабляя значение обоих своих противовесов, постоянно расширяло свою власть и давало все больше и больше простора коренившемуся в народе демократическому духу. Составился и народный суд, гелиэя, в который архонты ежегодно назначали по жребию из всех четырех классов по тысяче граждан из каждого. Сначала суд этот был апелляционный, а впоследствии стал высшей судебной инстанцией для уголовных преступлений и важнейших юридических вопросов.

Республиканским духом проникнуты и многие другие узаконения, касавшиеся частных отношений. Каждый афинский гражданин мог кому угодно завещать свое имущество.

До Солона это не было позволено, и имущество должно было оставаться в семье как общая родовая собственность. Теперь же гражданин, не имевший детей, получил право отказывать все свое по своему желанию. Таким образом, имущество впервые перешло в собственность. Далее, всем гражданам было дозволено заниматься ремеслами, и сын не был обязан содержать в старости своего отца, если тот не научил его какому-нибудь мастерству. Эти два постановления поощряли афинян к промышленности и торговле, в которых так нуждалась неплодородная и в то же время столь удобная для мореплавания Аттика.

В высшей степени замечателен выказывающий всю политическую проницательность Солона закон в силу которого каждый, кто во время народных движений не принимает чьей-либо стороны, должен объявляться бесчестным. Этим законом Солон желал противодействовать вредному равнодушию благомыслящих людей к общественным делам, вследствие чего часто одерживают верх дурные начала.

Воспитание юношества Солон не обратил, как Ликург, в дело государственное, но, напротив, предоставил больше на волю и средства частных лиц. Гимнастика, по общему греческому обычаю, составляла в Афинах, как и в Спарте, главную школу при воспитании юношества, но ею не заставляли заниматься с такой суровой строгостью. Свобода и многосторонность, предоставленная Солоном деятельности афинских граждан, вносили нравственное, умственное и художественное начала в круг их образования и в высшей степени способствовали богатству и разносторонности развития государства. Юношество должно было обучаться музыке, чтению и в совершенстве знать лучшие произведения поэзии, в особенности религиозного содержания.

Затем Солон заботился об оживлении любви к отечеству. По одному из его постановлений, дети павших на поле сражения с оружием в руках воспитывались за счет государства; по другому, убитым в сражении воздавались торжественные похороны, сопровождаемые похвальными речами. И действительно, оба эти постановления способствовали подъему в гражданах воинственного духа на защиту отечества.

Господствовавшая в афинском государстве кротость происходила также от того, что Солон отменил кровавые законы Дракона, сохранив их только за убийство и за другие уголовные преступления, а также в отношении тех, кто обижал бедняка, ребенка, женщину или раба. По кроткому обращению с рабами Афины в особенности отличались от Спарты, поэтому и говорили, что рабы в Афинах менее стеснены, чем свободные граждане в других государствах. Особого восхваления заслужил также закон Солона, запрещающий дурно говорить об умерших.

Этими и подобными им законами Солон положил основание дальнейшему развитию отличительного афинского духа. Законы его, написанные на деревянных досках, были открыто выставлены в городе. После того, как граждане поклялись в течение десяти лет не отменять и не изменять новых законов, Солон отправился путешествовать в Египет, на остров Кипр и в Малую Азию и на пути своем посетил Креза, царя лидийского.

7. Писистрат

(560…510 г. до Р. X.)

Но во время путешествия Солона в Афинах произошли события, показавшие, что законы не могут удержаться сами собою, а для своего упрочения нуждаются в поддержке сильного правителя. Уже в то время, когда Солон в качестве законодательного архонта пытался укрепить государство своими новыми установлениями, многие изъявляли желание, чтобы он стал верховным правителем Афин или тираном (в греческом смысле этого слова). Отрывки из стихотворений Солона показывают, что он считал необходимым защищаться от тех, которые упрекали его в том, что он желает господства не себе, а своим законам, и усматривали в этом не скромность, а слабость и малодушие. Подобную скромность считали неблагоразумной. Не думая, что убеждения и законы достаточно сильны сами по себе для изменения государственного устройства, они охотно бы подчинились управлению столь справедливого и благоразумного человека, как Солон.

То, что отверг Солон, удалось получить одному из его родственников, Писистрату. Он отличался властолюбием и воспользовался настроением умов к тирании не только ради своих личных интересов, но и к выгоде государства.

Лишь только удалился Солон, как тотчас же выступили друг против друга три упомянутые выше партии, которые из перемены правления хотели извлечь каждая для себя гораздо больше пользы, чем предоставлялось им уравнительным Солоновым законодательством. Во главе педиев стал Ликург, паралиев — Мегакл из рода Алкмеонидов, а диакриев — Писистрат. Таким образом к партии Писистрата принадлежала беднейшая часть народа, всецело покоренная его высоким умом и увлекательным красноречием. Она ожидала от своего предводителя расширения своих политических прав и распределения земельной собственности.

Писистрату легко удалась хитрость, при помощи которой он создал для себя независимую власть. Он сам нанес себе рану и, приказав привезти себя в таком виде на колеснице на городскую площадь, сумел уверить народ, что он пострадал от своих врагов за политические убеждения. Раздраженный народ изъявил готовность сражаться за него и охранять его, а один из друзей Писистрата сделал предложение дать ему для охраны пятьдесят вооруженных телохранителей. Это предложение было одобрено советом четырехсот и утверждено народным собранием. Писистрат в скором времени увеличил число этих телохранителей по своему собственному усмотрению и начал беспрекословно править Афинами.

Между тем Солон вернулся и стал свидетелем всех этих происшествий. Но волнения партий пересилили его общественное влияние, а преклонные лета требовали покоя, поэтому он устранился от общественной жизни и только старался переговорами с предводителями партий внести мир и согласие в их отношения. Но старания его не имели успеха. Так же тщетно старался он убедить народ не поддаваться обману и не предоставлять в распоряжение Писистрата охранной стражи. Наконец, увидав, что одна часть граждан была введена Писистратом в ослепление, а другая от страха не решилась сопротивляться ему, Солон удалился с городской площади, сказав: «Писистрат умнее первых и мужественнее вторых».

Достигнув власти, Писистрат выказал себя благоразумным, продолжая уважать и пользоваться советами престарелого Солона, который не переставал в речах и стихотворениях упрекать граждан в их неблагоразумии и малодушии. Когда Солон умер, Писистрат не перестал соблюдать его законы и, как рассказывают, будучи уже тираном, сам явился на суд в ареопаг, когда был обвинен в убийстве. Архонты и члены совета выбирались по-прежнему; при этом заботились только о том, чтобы большинство их состояло из приверженцев Писистрата.

Однако власть Писистрата еще не была настолько прочной, чтобы противостоять каждому случавшемуся сопротивлению. Мегакл и Ликург, бежавшие из Афин в страхе за свою жизнь, возвратились и с помощью своих приверженцев в 554 году изгнали Писистрата из города. Но вскоре они сами вступили в борьбу друг с другом и сильно потесненный Ликургом Мегакл предложил Писистрату вступить в брак с его дочерью, обещая за это помочь ему снова получить верховную власть. Писистрат принял предложение, и они для достижения своей цели придумали хитрость, которую Геродот считает несколько грубой для эллинов, с давних пор отличавшихся От варваров умом и сметливостью, и в особенности для афинян, которые по уму занимали первое место среди греков.

Они выбрали женщину, отличавшуюся высоким ростом и необыкновенной красотой, поставили ее во всеоружии на колесницу и вьехали вместе с ней в город. Впереди шли глашатаи и громко восклицали: «Примите Писистрата с любовью: сама богиня Афина уважает его более других смертных и вводит в свой город!» Слух о том, что женщина эта сама богиня, быстро распространился по городу, и афиняне, убежденные в справедливости этого слуха, хорошо приняли Писистрата (в 550 году до Р. X.).

После этого Писистрат разошелся с дочерью Мегакла. Тогда Мегакл, разгневанный и оскорбленный, снова соединился с противниками Писистрата. Узнав об этом, Писистрат покинул Аттику, удалился в Эретрию и старался там добыть себе людей и денег в соседних государствах, которые прежде были с ним в союзе.

Лишь спустя одиннадцать лет, собравшись с силами, Писистрат снова вернулся в Аттику в 538 году, занял Марафон и получил еще значительную поддержку из Афин и из самой области Аттики. Во главе собранного в.ойска он напал на Афины и в битве при Паллене обратил своих противников в бегство. Со свойственным ему благоразумием он тотчас послал своих сыновей за бежавшими и приказал ободрить их и уговорить вернуться домой, обещая, что им ничего дурного не сделают. Когда беглецы вернулись, Писистрат избавился от дальнейшей борьбы.

Многочисленные враги его или пали в сражении, или, спасая свою жизнь, тотчас бежали.

Чтобы избавиться на будущее от противников, Писистрат распорядился захватывать и отсылать в качестве заложников на покинутый остров Наксос детей знатных граждан, казавшихся ему подозрительными. Он правил Афинами справедливо и умеренно до самой своей смерти в 527 году и постоянно старался распространять в них умственное образование.

8. Дельфийский Оракул. Союз Амфиктионов. Общественные игры.

Рядом со Спартою и Афинами, историю которых мы довели до известной степени развития и которые частью уже в это время, а частью впоследствии вступили между собой в борьбу и неприязненные отношения, в Греции существовало еще множество других государств. Но история их не настолько известна нам, чтобы мы могли также всесторонне изложить их судьбу и устройство их государственных учреждений. Мы знаем только, что их государственное устройство уподоблялось или афинскому или спартанскому. Что же касается их политического значения, то они почти всегда примыкали к одному из этих двух государств.

Однако, несмотря на то, что общий мир эллинских государств распадался на множество отдельных, самостоятельных частей, которые с трудом соединялись в одно целое — и то лишь для отражения общего врага, угрожавшего их общему отечеству, — существовали такие учреждения, благодаря которым все эллины сознавали единство своего происхождения. Таковыми были их общая религия и связанные с ней оракулы, Амфиктионии — род религиозных союзов, священные игры, а также их общий язык и излагавшиеся на нем произведения, художественные и научные.

Свойственное всему миру в древности убеждение, что боги непосредственно общаются с людьми, и вера в то, что такое общение отчасти выражается в известных откровениях богов, породили множество учреждений, среди которых самыми замечательными являются оракулы.

Оракулов в Греции было несколько, но ни один из них не приобрел такого значения и уважения, как Дельфийский, посвященный богу Аполлону. В Фокиде, в диком ущелье горы Парнас, находится пещера с трещиной в земле. Через эту трещину выходят газообразные испарения, производящие опьяняющее действие. Это место и было избрано жрецами для устройства прорицалища.

Над этой дымящейся трещиной ставили треножник, на который садилась жрица, называемая пифией (сначала в пифии выбиралась молодая женщина, впоследствии — старая). Испарения, поднимавшиеся из трещины, приводили пифию в исступление.

Дельфийский оракул

В подобном состоянии, считавшемся доказательством того, что она вдохновилась Аполлоном, пифия произносила бессвязные и отрывочные слова. Жрецы из этих слов слагали гекзаметрами предсказания, которые согласовывались с данными обстоятельствами. Эти предсказания часто заключали в себе двусмысленные ответы на предложенные посетителями вопросы, касавшиеся как отдельных лиц, так и целых государств. В Греции, особенно у дорийских племен, не предпринималось ничего сколько-нибудь важного без предварительного мнения об этом Дельфийского оракула.

Всеобщее уважение, которым пользовался этот оракул и за пределами Греции (доказательством служит пример Креза), выражалось в богатых приношениях звонкой монетой, драгоценностями, произведениями искусства, наполнявшими храм, на котором знаменательная надпись гласила: «Учись познавать самого себя». Охраняли эти священные жертвоприношения жрецы, состоявшие из почетных граждан Дельф. Стечение множества иностранцев, непрестанные празднества и процессии доставляли и занятия, и выгоды всем дельфийским жителям.

Влияние Дельфийского оракула в первые времена было по большей части благотворно. Нередко сила его прорицаний, имевшая величайший авторитет, предотвращала раздоры и кровавые столкновения. Таким образом, этот оракул составлял связующее звено между греческими племенами, разъединенными взаимным соперничеством. Позже, вероятнее всего с началом Пелопоннесской войны, этот оракул стал приходить в упадок из-за усиливавшейся продажности жрецов и возраставшего просвещения народа. В конце концов он стал предметом презрения и насмешки.

В тесной связи с Дельфийским оракулом находилась Дельфийская Амфиктиония — союз двенадцати соседних государств, первоначально созданный с целью праздновать общие религиозные торжества, а впоследствии служивший для охраны Дельфийского храма, святилища Деметры в Анфеле и для надзора за Пифийскими праздничными играми. Вскоре эта Амфиктиония, состоявшая из фокеян, фессалийцев, беотийцев, а также афинян и спартанцев, приобрела и политическое значение. Она устанавливала основные международные правила, имевшие обязательную силу как во время мира, так и во время войны.

Храм Зевса

Скаковая колесница

Весною Дельфы служили сборным местом, осенью же собрания происходили в Анфеле, при Фермопилах. Эти собрания состояли из послов государств, имевших право принимать участие в этом союзе. К нему обычно причисляют следующие племена: ионийцы, дорийцы, беотийцы, фессалийцы, локрийцы, фокеане, перребы, ойтейцы, магнеты, феотийцы и долопы.

Названия этих племен указывают на то, что первоначально союз ограничивался народами Фессалии и ближайших к ней областей. Но когда некоторые из этих народов, как например, дорийцы и ионийцы, распространились в большей части Греции, то в союзе приняли участие все государства, основанные каким-либо из народов, входящих в Амфиктионов союз. Каким образом распределялись голоса между относящимися к одному племени различными государствами, неизвестно. Послы, отправляемые членами союза, назывались пилагорами и иеромнемонами; пилагоры составляли род постоянного совета для обсуждения политических вопросов; иеромнемоны назначались для решения религиозных дел.

Совсем иного рода, чем Амфиктионии, но также связующим всю Грецию учреждением были торжественные общественные игры, которые доставляли повод к большим многолюдным собраниям. В Дельфах каждые восемь лет проходили Пифийские игры в честь бога Аполлона, Истмийские бывали каждые два года на Коринфском перешейке в честь Посейдона и Немейские происходили также каждые два года в честь Зевса в Немее, в Арголиде. Но все эти игры далеко уступали по своему значению играм Олимпийским. Они праздновались в Олимпии, в Элиде, каждые четыре года, в июле и устраивались в честь Зевса Олимпийского.

Считается, что первые Олимпийские игры учредил Геркулес, а возобновил их Ифит, царь Элиды, современник спартанского Ликурга. Дельфийский оракул на вопрос Ифита о возобновлении игр не только одобрил это намерение, но и предписал, чтобы все государства, которые будут принимать участие в этих играх, устраивали перемирия на время игр для того, чтобы они могли проходить как можно спокойнее и чтобы на них могли стекаться все эллины. Жители Элиды, на которых, по преданию, еще Геркулес возложил заботу об этих играх и жертвоприношениях, были объявлены посвященными служению Зевсу, не имели права вмешиваться в военные распри и были признаны неприкосновенными от всякого нападения.

Эти празднества продолжались пять дней. Начало и окончание их сопровождалось жертвоприношениями Олимпийскому Зевсу на алтаре, который возвышался на двадцать футов. Священные процессии и пение гимнов прославляли Олимпийские игры и возводили их в степень религиозного обряда. Представления всякого рода искусства телесного и духовного характера делали этот праздник средоточием физического и умственного развития эллинского мира.

Дискобол и Борцы (с античной бронзовой статуи)

Так как сюда стекалось множество народа из всей Эллады, то победа на этих играх, награждаемая оливковым венком, составляла предмет величайшей славы и счастья. Сами цари, например, Гиерон и Дионисий Сиракузские, Филипп Македонский, добивались победы на Олимпийских играх. Когда отдельные лица одерживали победу, эта победа служила к прославлению и их родины, так как имя ее провозглашалось вместе с именем победителя. Поэтому в честь победителя сограждане воздвигали его статую в Олимпии.

При первоначальном основании и восстановлении этих игр они были не состязательны и весьма просты. С течением времени характер и значение этого празднества увеличились. Главным предметом состязаний вначале был только бег взапуски на расстояние в один стадий (стадий составлял расстояние в 192,28 м). Постепенно к бегу присоединились конские ристания на четверке лошадей, борьба, кулачный бой, метание дисков и прыжки в длину.

Игры обычно начинались с восходом солнца на берегах реки Алфея.

Зевс (с бюста работы Отриколи. Ватикан)

Здесь была устроена ровная, длинная дорога, разделенная на две части. Левая сторона, ипподром, предназначалась для конских ристаний, правая, стадиум, служила для бега и борьбы. Увенчание победителей происходило в священной роще при восторженных кликах собравшегося народа. Кроме того, поэты прославляли победителей песнями. Творцом таких торжественных гимнов был, например, Пиндар Фиванский (522 — 442 г. до Р.Х.). Чтобы слава такой победы доставалась одним лишь эллинам, и только достойнейшим из них, было установлено, что правом участвовать в играх могут пользоваться только свободные лица греческого происхождения, рожденные в законном браке и безукоризненной нравственности. Почти тысячелетнее существование этих игр свидетельствует о том, какую приверженность сохраняла к ним вся Эллада. Так как они в то же время служили к объединению всех эллинов, то впоследствии правильное повторение Олимпийских игр через каждые четыре года послужило основанием для летосчисления и хронологического определения событий греческой истории, которая и разделялась по олимпиадам.

Гера (Юнона)

Последняя олимпиада античности состоялась в 393 году новой эры.

9. Духовная жизнь греков: религия, искусства и науки.

Главными источниками для ознакомления с духовной жизнью, в частности, с религией древних гре-ков,являются творения двух поэтов: Гомера (приблизительно VIII век до Р.Х.) и Гесиода (около 700 г. до Р.Х.). По выражению Геродота, «они создали эллинам родословное дерево богов», то есть привели представления о давно почитаемых богах и о их деятельности в систему, которая не изменилась существенно и впоследствии. Согласно этой системе, народ представлял себе внешний облик, жизнь и взаимные отношения богов такими же, как у людей. По понятиям древних греков, Боги не непорочные, нравственно возвышенные, всесовершенные существа, а лишь существа, наделенные страстями в значительно большей степени, чем люди. Но они свободны от всех человеческих скорбей и печалей, привольно живущие, пользующиеся в неиссякаемом избытке юношеских сил чувственными наслаждениями и питающиеся только нектаром и амброзией.

Жилищем бессмертным богам служила гора Олимп. Немаловажный по своему значению намек на понятие о. единобожии следует искать в выдающемся положении Зевса. Он — высшее божество, отец богов и людей, тучегонитель, громовержец, эгидодержатель (эгида — щит, сделанный богом Гефестом). Гера — жена и сестра Зевса, ревнивая и своенравная.

Аполлон

Она покровительствует браку. Главным местом поклонения Гере был Аргос. Ей посвящены павлин и ворон.

Гефест — бог огня; кузница его была на Этне, ему помогали одноглазые циклопы. Любимейшею дочерью Зевса была Афина-Паллада; она вышла в полном вооружении из головы Зевса. Афина — богиня мудрости, ясности и прозорливости как на войне, так и в мире; она также покровительствовала женским ремеслам. Главным местом ее почитания были Афины. Афине была посвящена сова. Благороднейший сын Зевса Аполлон был богом солнца и света, его прозвище Феб означает «светозарный». Он считался творцом образования и был поэтому богом прорицания, поэзии, а также отвращал от людей болезни и мог насылать их. Главным местопребыванием его были Дельфы — город знаменитого оракула. Ему сопутствовали девять муз: Каллиопа — эпическая поэзия, Эвтерпа — лирическая поэзия, Мельпомена — трагедия, Эрата — любовная поэзия и пантомима, Полигимния — хвалебные песни, Талия — комедия, Терпсихора — танцы, Клио — история, Урания — астрономия. Они жили на горе Парнас, откуда берет начало Кастальский источник, вода которого дает дар пророчества.

Артемида (Диана)

Афина Паллада (с античной мраморной статуи)

Сестра Аполлона Артемида была богиней охоты и живой природы. Она была символом девственной чистоты и целомудрия.

Богом войны был Арес. У Гомера он называется истребителем народов, сокрушителем стен.

Афродита — богиня любви, всегда сияет блеском красоты. Ей посвящены мирт, голубь и воробей. Главным местом почитания Афродиты был остров Кипр, поэтому ее называют Кипридой. Свиту ее составляли хариты — богини прелести и миловидности.

Вестником богов был Гермес, снабженный золотым жезлом вестника и крылатыми сандалиями. В то же время он был богом, взаимных отношений между людьми, богом-покровителем торговцев и всякого рода занятий, в которых средством достижения цели служили ловкость, хитрость и лукавство. Он также сопровождает души умерших в подземное царство. Он имел прозвище «Аргусоубийца», так как по приказанию Зевса убил Аргуса, человека необычайной силы, имевшего сто глаз и приставленного Герой стеречь прекрасную Ио.

Богиней домашнего очага и покровительницей всякого государственного сообщества почиталась Гестия.

Главным богом морей, всех источников и вод был брат Зевса — Посейдон, колебатель земли, с трезубцем в руках; а многочисленную свиту его составляли тритоны и нереиды — мужские и женские насмешливые водяные духи. Ему также был подвластен морской старец Протей, отличавшийся необыкновенной способностью к превращениям.

Из подземных богов самым выдающимся был Плутон со своей супругой Персефоной. Он был богом царства теней Аида, вход в которое стерег трехголовый пес Цербер. Перевозчик Харон перевозил души умерших через реку Ахерон в Аид. Здесь души пьют из реки Леты забвение земного бытия и после этого превращаются в бесплотные тени.

Арей (Марс)

Судьями мертвых были Минос, Радамант и Эак. По их приговору души отправлялись в Элизиум — обитель блаженства, или в Тартар — место мучений. Например, в Тартаре Сизиф должен был в наказание катить в гору камень, который каждый раз с громовым шумом скатывался с вершины, и Сизиф вновь бесконечно поднимал его. Данаиды должны были наполнять бездонную бочку. Тантал стоял по горло в воде и не мог достать ее, чтобы напиться, видел перед собой привлекательные плоды и не мог их сорвать, так как ветер каждый раз отодвигал от него ветку с плодами.

Афродита (Венера)

Деметра была олицетворением матери-земли. Она была богиней земледелия и плодородия. Для ее поклонения в Элевсине были учреждены мистерии, в таинствах которых скрывался глубокий смысл: правильное умирание и возрождение растительного мира служило прообразом бессмертия души, потому что каждая человеческая жизнь, хотя и делается добычей смерти, но только для того, чтобы еще могущественнее и прекраснее выйти из царства тьмы.

Гермес (Меркурий)

Богом веселья и вина был Дионис, которого также называли Вакхом. Ему была посвящена виноградная лоза. За Дионисом постоянно следует множество горных и лесных духов, имеющих наполовину человеческий, наполовину звериный облик: козлоногие и рогатые сатиры, силены; менады и вакханки — неистовые женщины, служившие воплощением необузданного веселья, которое было вызвано вином и музыкой. Здесь были и нимфы — женские духи, наяды — духи воды, ореады — горные духи и дриады лесные духи. Отличительными знаками Диониса были плющ, козел и жезл, увитый виноградом, с сосновой шишкой на конце. Из культа Диониса с его хорами и чередовавшимися с ними песнями возникли впоследствии трагедия и комедия.

Посейдон (Нептун)

Олицетворением нравственных идей служили: Фемида, богиня правосудия с весами и пальмовой ветвью; Немезида — мстительница за людскую заносчивость; Эринии с факелами и змеиными волосами, преследующие преступника, как дикого зверя, даже в подземном мире и олицетворяющие собой угрызения совести; Ата — богиня, олицетворяющая мгновенное помутнение рассудка, приносящее человеку несчастье; Мойры — богини судьбы: первая из них Клото прядет нить жизни, вторая Лахесис тянет ее в разные стороны и тем определяет участь человека, а третья Атропос перерезает жизненную нить.

Плутон

Шествие Вакха (с античного барельефа)

Греческий язык, отражавший в своей гибкости, правильности, ясности, глубине и благозвучности отличительную особенность духа эллинского народа, был вторым главным элементом, благодаря которому эллины сознавали свое единство, он состоял из четырех главных диалектов: ионийского, аттического, дорийского и эолийского.

Деметра (Церера)

Наличие разных диалектов не мешало характеру общности языка, так как все они были знакомы каждому греку и служили для выражения различных родов поэзии. Например, ионийско-эолийский диалект был основой эпоса, а дорийский — хорового пения.

Древнейшие известия о возникновении греческой образованности и литературы начинаются с имен баснословных Орфея, Лина и Мусея. Это, скорее всего, были мудрецы, жрецы и учителя народа, и их религиозным и нравоучительным песням приписывается первоначальное просвещение греческого народа, введение мистерий — таинственных высших учений. Они были родом из Фракии и оттуда распространили свои учения по всей Греции.

Греческая поэзия возникла тогда, когда эллинам после завершения переселений и умиротворения внутренних смут удалось достигнуть прочных форм существования, а отдельные племена, благодаря прекрасному климату и счастливому положению страны, способствовавшим развитию торговли, благосостоянию и развитию искусств, возвысились до более свободного и благоустроенного образа жизни.