Под пологом семейного счастья Остен Эмилия

1

Тривиальность? Посредственность? Банальность?

Недостаток образования не позволял Алисон Браун увидеть различия между этими понятиями, поэтому, думая о своей дочери, она каждый раз перебирала их, пытаясь на слух определить подходящее слово.

Сейчас ей пришло на память еще одно – невзрачность. Ее дочь была именно невзрачной. Она не выглядела ни бледной, ни румяной, умеренно– каштановые волосы симметрично вились вокруг небольшого, чуть вытянутого личика, глаза самого скучного серого цвета ничуть не напоминали озера. Словом, ни внешность, ни нрав девочки не подходили под описание прелестной юной девы, могущее выйти из-под пера даже наименее восторженного из поэтов.

Дочь ближайших соседей Сара Долни, изумительно похожая лицом на лошадку деревенского почтальона, обращала на себя больше внимания, чем бедная Дженни, даже если бы той пришло в голову появиться на улице в костюме леди Годивы.

Да и какой ребенок мог вырасти у скромного священника с именем Джон Браун? Алисон с досадой одернула кружева на занавеске и отвернулась от окна. Всякий раз, когда она видела свою дочь прогуливающейся в их крошечном саду, миссис Браун снова и снова пыталась углядеть в Дженни что-нибудь яркое, необычное, какую-нибудь изюминку. И всегда страдали бедные кружева, превратившиеся за последние четыре года в подобие ошметков паутины, выметенной кухаркой из-за плиты.

На создание самой Алисон провидением был потрачен явно не один фунт изюма. Подвижная, но не суетливая, жизнерадостная, но не хохотушка, язвительная, но не желчная, она уже в двенадцать лет была способна удивлять подруг, покорять молодых джентльменов и очаровывать их престарелых родителей. Подобное описание достоинств юной леди принято дополнять ценными сведениями о том, насколько она успела развить свои природные дарования занятиями с гувернанткой, учителями музыки, рисования и французского языка. Однако в случае с мисс Алисон Грантли попытка присовокупить к ее талантам еще и умения оказалась бы тщетной. Причиной этого неприятного факта, так же как и отсутствия на балу по случаю ее шестнадцатилетия целой галереи достойнейших женихов, являлся банальный недостаток средств. Не было ни учителей, ни женихов, ни самого бала.

Унылая необходимость делить спальню с двумя сестрами, одна из которых из-за проблем с дыхательной системой неприлично громко храпела, закаляла нервы Алисон до шестнадцати с половиной лет, когда к ней неожиданно посватался преподобный Джон Браун, и его предложение было принято без особых раздумий.

Прагматичность юной леди глубоко поразила ее отца, совершенно неспособного распоряжаться имуществом, которым наградили его умершие родственники. Воспитанный как джентльмен, уважаемый Элиот Грантли не представлял, как именно управляться с фермой, доставшейся ему от тетки, в юные годы сбежавшей с фермером – арендатором ее отца. На взгляд возмущенной семьи, это был чистейшей воды мезальянс, но, вероятнее всего, именно этот поступок оказался самым разумным из тех, что совершила тетушка на протяжении жизни. Фермер так упорно трудился, что сумел разбогатеть и выкупить землю у своего близкого к разорению арендодателя, обеспечив жену не только свежими сливками и отборными яблоками, но и прилично наполненным кошельком. Овдовевшей в положенное время и бездетной тетушке не раз приходилось помогать семье как плодами трудов мужа (а позже нанятых на ферму работников), украшающими скудный стол ее спесивых родственников, так и деньгами на приданое и образование юных племянников и племянниц. Помощь неблагодарной родне, до конца ее жизни попрекавшей благодетельницу за неравный брак и тем не менее пользовавшейся ее средствами, никак не назовешь разумным поступком. Но тетушкина доброта простерлась еще дальше, ибо ферму тетя завещала одному из племянников, Элиоту, строго соблюдая традиции наследования имущества в порядке первородства.

Во все времена среди аристократии чрезвычайно популярно такое явление, как «тетушка». Если бы у шалопаев-племянников не было состоятельных тетушек, множество любовных историй, браков, дуэлей не украсили бы собой быт и не обогатили бы нравы сельской Англии.

Будучи старшим сыном и наследником своего батюшки, Элиот не помышлял о каком-нибудь занятии, приносящем доход, всецело надеясь прожить на средства, получаемые с поместья отца и тетиной фермы. В результате, как это часто бывает, его младшие братья, вынужденные искать себе пропитание, устроились в жизни гораздо лучше, чем если бы у них вовсе не было старшего брата. Алан сделал карьеру священника, заполучив удачный приход, и даже издал книгу проповедей, отличающуюся недопустимым чувством юмора и вольнодумием и, как следствие, успешно продающуюся, ибо скандал всегда привлекает к себе внимание, невзирая на событие, которым он был вызван. Перигрин поставил целью своей жизни выгодный брак и преуспел в этом направлении настолько, что каждая из трех его жен оказывалась богаче предыдущей. Последней супруге, Джозефине, удалось-таки пережить его, чему немало способствовала солидная разница в возрасте.

Мы уделяем так много внимания родственникам нашей героини по причине их важного, пусть и кратковременного, участия в ее судьбе. Если отец всего лишь помог ее появлению на свет и этим, видимо, настолько утрудил себя, что перестал интересоваться дочерью, так же как и другими своими отпрысками, то дядя Алан сыграл важную роль в устройстве брака Алисон, а Джозефина сильно облегчила бремя ее семейной жизни, о чем подробно будет рассказано ниже. По справедливости, мы в своем повествовании должны также найти место и для супруга Алисон, который без малого двадцать лет прожил бок о бок с ней, по мере сил и средств разделяя ее радости и печали, и который достоин как минимум двадцати строк в нашем повествовании, хотя бы по одной на год.

В те далекие годы, когда нашей героине едва минуло шестнадцать, преподобный Джон Браун обладал двумя несомненными достоинствами – добрым сердцем и недавно приобретенным собственным домом. Многим может показаться, что этого недостаточно для того, чтобы молодая прелестная девушка отдала ему руку и сердце, поскольку в остальном он был ничем не примечательным немолодым человеком. Но Алисон отличалась от большинства своих сверстниц редким здравомыслием, основанным, как мы вынуждены признать, скорее на обстоятельствах ее жизни, чем на природном даровании. Родись девушка в богатой семье, возможно, это качество не проявило бы себя до положенного возрастом времени, уступив место более подобающим юной леди восторженности и романтичности.

Но все случилось так, как ему суждено было случиться: священник прибыл погостить в поместье Грантли в качестве однокашника и друга дяди Алана и неожиданно для всех, и в не меньшей степени для себя самого, сделал предложение старшей дочери Элиота Грантли. Повлияло ли на его решение дружеское поддразнивание Алана, не упускавшего случая подшутить над старым холостяком, каковым вот уже много лет считался преподобный Браун, или очаровательное лукавство Алисон было принято им за более глубокое чувство – кто знает… Так или иначе, предложение было сделано и принято если не с радостью, то с признательностью.

Нельзя сказать, чтобы юная леди не замечала восхищенных взглядов гостя ее дядюшки, но в ее классификации он был ближе к категории отцов тех молодых людей, которым она могла бы отдать свое сердце и руку, буде они ее попросят. Тем не менее к моменту, когда преподобный решился на столь выдающийся поступок, она уже слышала от дядюшки, что Брауну «чертовски повезло получить наследство от одной старой карги, при жизни третировавшей этого недотепу своими придирками к проповедям, а после смерти решившей обеспечить себе место в раю таким простым способом». К богохульствам из уст дяди-священника Алисон привыкла с детства, а потому пропустила их мимо ушей, оставив в памяти главное – упомянутый Браун владеет домом, который после его смерти не будет отобран приходом, а по праву перейдет к его наследникам. Она также отметила доброе отношение преподобного к детям и домашним животным, что, особенно при сравнении с ее батюшкой и дядьями, сильно возвысило его в глазах девушки.

На тот момент сердце Алисон затронула только одна более или менее глубокая симпатия – к кузену Бертраму, сыну дядюшки Алана. В бойкого и веселого юношу годом старше Алисон, такого же вольнодумца и шалопая, как его отец, при этом не отягощенного сутаной, были влюблены все три сестры Грантли, включая младшую, девятилетнюю Дору. Бертрам держался со всеми своими кузинами одинаково покровительственно и насмешливо-добродушно, хотя Алисон иногда казалось, что он выделяет ее не только как старшую, но и по какой-то другой, более лестной для нее причине.

Тем не менее ей было известно, что дядюшка Алан счел пример своего брата Перегрина достойным подражания и уже подыскал для обоих своих сыновей, Бертрама и Джонатана, весьма и весьма достойных с точки зрения приданого невест, дочек тех почтенных дам, что с удовольствием раскупали его книгу проповедей и цитировали особенно удачные места в своих салонах. Бертрам, похоже, не имел никаких возражений против решения батюшки – ни предложений сбежать и тайно обвенчаться, ни даже сетований на несправедливость судьбы Алисон от него так и не услышала, а поскольку не надеялась встретить в своем окружении кого-то, кто понравился бы ей больше, предложение Брауна оказалось как нельзя более кстати. Возможность покинуть унылый родительский дом и одновременно оказаться подальше от милого ее сердцу кузена добавила привлекательности жениху, и дело было решено в течение пары недель, которые понадобились родителям Алисон, чтобы осознать непреклонность ее выбора и подготовить праздничный завтрак, ибо на обед денег у них не имелось.

На описание свадьбы и последовавших за ней двадцати лет супружеской жизни Браунов можно потратить буквально несколько слов в нашем повествовании, поскольку ничего особенно примечательного в эти годы не случилось. Едва ли не наибольшее потрясение Алисон испытала вскоре после венчания, когда супруг сообщил ей о своем намерении открыть в унаследованном им доме школу для приходских детей и привлечь ее к организации этого благого дела. Новоиспеченная миссис Браун использовала все способы, которыми молодая супруга может добиться желаемого от мужа, прежде чем уговорила преподобного Брауна отнестись к полученному наследству как к своей собственности, без сомнений и оговорок. Самым же действенным средством оказался упрек в том, что Джон Браун собирается лишить своих будущих детей даже того малого, что он может им дать. Упоминание о собственных детях смутило и обрадовало преподобного настолько, что он, пусть и не без колебаний, уступил требованию молодой жены и поселился вместе с ней в новом доме, открыв школу в небольшом строении, выделенном приходом для нужд священника.

Алисон постаралась обустроиться в жилище со вкусом, насколько это позволяли имеющиеся в ее распоряжении средства, весьма невеликие, но дополненные тем, что могло достаться ей даром: обилием полевых цветов в округе, а также собственноручно созданными предметами интерьера, причем ее не смущало, что многим видам рукоделия ей пришлось учиться с самого начала. Прошло несколько лет, прежде чем миссис Браун начало удаваться плетение кружев, приготовление блюд, благотворительные лотереи и прочие труды, коим обычно посвящает свою жизнь супруга сельского священника.

Через два года после свадьбы в семье Браунов появилась дочь, малютка Дженни. Необходимость кормить еще один рот помогла Алисон уговорить супруга использовать средства из кружки для пожертвований не только на нужды прихода, но и для пополнения собственной кладовой. По этому поводу между супругами всегда возникали жаркие споры, неизменно заканчивавшиеся слезами для миссис Браун и сделкой с совестью для преподобного Брауна. Мысли о том, как улучшить свой быт, посещали Алисон регулярно, и она неустанно изыскивала новые способы разнообразить меню и свои туалеты, не забывая каждые семь лет обновлять и сутану супруга. Приношения от наиболее усердных дочерей церкви, которых всегда найдется две-три в каждой деревне, Алисон принимала с должным почтением, но без ложной скромности, предоставляя возможность краснеть и смущаться своему чрезмерно неприхотливому супругу. С момента ее вступления в брак прошло не так много времени, а она уже стала на удивление рачительной хозяйкой, хотя, по совести говоря, нынешняя жизнь доставляла ей не так много радостей, как хотелось бы в девятнадцать лет. Заботы о ребенке, муже, доме и приходских делах, которые она ни за что бы не передала в руки непременного попечительского совета, занимали день Алисон с раннего утра и до позднего вечера, не позволяя предаваться мечтаниям о том, как могла бы сложиться ее жизнь, будь Бертрам более решительным или она сама – солидно обеспеченной.

В последующие годы хлопотливую, но довольно однообразную жизнь миссис Браун сотрясли только три события, сыгравшие роль трех китов, на которых зиждется сюжет нашего повествования и которым поэтому, как ни хотелось бы уже покончить с делами минувшими и перейти к нынешним, мы обязаны посвятить еще немного времени нашего драгоценного и терпеливого читателя.

Первое из этих событий должно было принести в дом Браунов величайшую радость и укрепить их семейные узы, как обычно бывает в семьях, где на свет появляется ребенок. Однако рождение второй дочери, двумя годами позже первой, повлекло за собой немало бессонных ночей, которые супруги провели у кроватки малютки в разговорах о том, как им прокормить двоих детей. Преподобный Браун редко впадал в уныние, кротко снося все, что ему было предопределено Господом, Алисон с юных лет черпала силы в своей жизнерадостности, но в следующие четыре года им действительно пришлось туго. Малютка Полли росла здоровой и всегда уверенно стояла на толстеньких ножках, в отличие от худышки Дженни, чихающей даже от ветерка, поднятого пробежавшей через комнату кошкой. Алисон старалась быть заботливой матерью, пообещав себе никогда не забывать той пренебрежительности, которую выказывали к ней собственные родители, из Джона Брауна получился самый преданный отец, какого можно пожелать, но этого было недостаточно. Деревушка Бернсли, где располагался приход, не могла похвастать ни богатым покровителем, как это зачастую случалось с более удачливыми коллегами преподобного Брауна, ни честолюбием священника, который не мечтал о карьере епископа даже в более молодые годы, когда еще не поздно было что-то предпринять в этом направлении.

Подарком судьбы или, как покажет будущее, скорее каверзой провидения явилась жена почившего недавно Перегрина Грантли, которая, оставшись бездетной и обеспеченной вдовой, решила разнообразить свою жизнь заботой о какой-нибудь несчастной малютке и очень своевременно вспомнила о племяннице. После замужества отношения Алисон с родственниками свелись к переписке с младшей сестрой Дорой и, очень редко, с матерью, находившей, что старшая дочь устроила жизнь по своему разумению, а потому не нуждается ни в советах, ни в утешениях. От тетушки Джозефины и дядюшки Перегрина Алисон изредка получала весомые подарки, подкрепленные кратким пожеланием всяческих благ, так как к эпистолярному жанру ни тетушка, ни дядюшка не были склонны. Предложение тети Джозефины взять на воспитание одну из девочек Браунов, дать ей приличное образование и приданое не показалось Алисон вопиющим покушением на ее право материнства. Честно говоря, она охотно рассталась бы с обеими дочерьми, найдись желающий обеспечить им счастливое детство и безоблачное будущее.

Бедный отец колебался гораздо дольше: отдать свое родное дитя в чужие руки казалось ему нарушением всех заповедей, которые он вот уже четверть века проповедовал своим прихожанам. Но Алисон и тут сумела настоять на своем, нарисовав неотразимую картину будущего, которое ждет одну из девочек. Да и они сами в этом случае смогут немного сэкономить и собрать достойное приданое оставшейся дома дочери. Тетушка Джозефина часто путешествует, у нее добрый нрав, и, хотя она немного шумная и бесцеремонная, это не мешает ей осознавать ответственность, которую она собирается на себя принять.

В очередной борьбе между супругами произошло еще несколько раундов, из которых преподобный Браун, как обычно, вышел побежденным. Тетя Джозефина сама приехала за девочкой и, осмотрев хозяйство Браунов и убедившись, что приняла верное решение, забрала с собой Полли, сразу же покорившую родственницу своим обаянием. Следующие двенадцать лет оставили после себя несколько шкатулок переписки между родителями и дочерью, которая по мере взросления выказывала признаки живого ума и острого язычка, что не могло не радовать мать и не беспокоить отца, характеру которого была более близка скромность и покладистость Дженни.

Другим обстоятельством, изменившим жизнь семейства, стал переезд на новое место жительства. Дядюшка Алан прознал о кончине одного священника из тех, с кем учились он сам и Джон Браун, и порекомендовал на его место своего друга. Поскольку к Алану Грантли прислушивались в определенных кругах и даже немного боялись его едких проповедей и критических замечаний, рекомендацию незамедлительно рассмотрело церковное руководство. С облегчением обнаружив, что скромный Браун ничем не походит на приятеля-вольнодумца, кандидатуру одобрили во всех необходимых инстанциях, и преподобный Браун с женой и десятилетней дочерью переехал из маленькой деревушки Бернсли в селение побольше, Риверкрофт. Не сказать, чтобы новый приход был намного богаче предыдущего, но и тот малый привесок, каковой он мог дать к средствам Браунов, порадовал хозяйку дома и позволил ей мечтать о кое-каких маленьких женских радостях для себя и дочери. Кроме того, несомненным плюсом была удачная расположенность селения – вокруг находилось несколько солидных поместий, с которыми следовало установить дружеские связи, да и сам Риверкрофт оказался более привлекательным, чем прежний приход, в смысле местного общества.

Мы наконец подходим непосредственно к началу нашей истории, поскольку последние восемь лет семья мирно проживала в Риверкрофте в собственном домике, приобретенном вместо предыдущего: Алисон упорно не желала жить в приходском доме, который ей пришлось бы со временем неминуемо освободить. Время это наступило несколько ранее, чем она предполагала, так как за три недели до начала нашего повествования преподобный Браун скоропостижно скончался от опухоли печени, никак не проявлявшей себя в предыдущие годы. На похороны отца прибыла Полли, чтобы отдать последний долг усопшему, а заодно и погостить немного у родных и заново познакомиться с ними. И надо сказать, не к чести нашей героини, но справедливости ради, что приезд дочери взволновал Алисон намного больше, чем смерть человека, с которым она прожила большую часть своей жизни. Почему так случилось, будет понятно в дальнейшем.

Итак, мы оставили нашу героиню в тот момент, когда она отвернулась от окна, чтобы перенести свое внимание с одной дочери на другую.

2

Полли обнаружилась там, где, по ее собственному мнению, ей и надлежало быть после завтрака, – на кухне, за столом у окна, перед тарелкой свежих кексов и с чашкой горячего шоколада.

Шоколад был непозволительной роскошью в доме Браунов, но Полли, за прошедшие недели успевшая разобраться в ситуации, внесла немало разнообразия в домашний уклад из своего содержания, судя по всему, весьма щедрого. Алисон не очень приятно было питаться на деньги дочери, а фактически – тети Джозефины, но по мере сближения неловких моментов становилось все меньше, а привязанности с обеих сторон – все больше.

Сейчас Алисон вполне ощущала, что Полли ее родное дитя, замечала общие черты во внешности и характере, но впечатления от первой встречи навряд ли когда-нибудь изгладятся из ее памяти.

Полли приехала накануне похорон преподобного Брауна, преодолев громадное расстояние в кратчайшие сроки, что было бы невозможным для менее состоятельного путешественника. Алисон ждала ее только на следующий день, а в тот момент к ней явились дамы из попечительского совета, чтобы утешить раздавленную горем вдову и обсудить детали похорон. Особенно усердствовала миссис Хорсмен, крупная пожилая дама с суровым выражением лица и давно состарившимся черным зонтиком, который она доставала из кладовой только по случаю похорон кого-либо из соседей. В деревне этот зонтик называли «умертвляющим», так как во время траурных церемоний почтенная дама неизменно тыкала его острым концом тех из присутствующих на похоронах, кто, по ее мнению, вел себя неподобающим образом. Чаще всего доставалось детям и легкомысленным молодым людям, поэтому зонтик не пользовался популярностью среди молодежи, так же как и его обладательница. Явилась в дом священника и тощая миссис Пич, неизменно устраивавшая в своей маленькой гостиной чаепития с обсуждением воскресной проповеди, и наиболее приятная из трех дам, мисс Форест, добродушная старая дева, рыхлая и студенистая, как чайный гриб. Все три столпа попечительского совета окружили Алисон и хором высказывали свое мнение по поводу ее траурного платья, когда в натопленную только по случаю гостей гостиную словно ворвался весенний сквозняк. Дамы встрепенулись и с изумлением уставились на высокую полную девушку в черном платье, влетевшую в комнату и сбившую по дороге пару ваз и колченогий столик подле дверей. Гостья ненадолго замешкалась, быстро осмотрела по очереди всех четырех женщин и, широко улыбнувшись, бросилась к Алисон с радостным вскриком:

– Мама, дорогая моя, это же я, Полли!

Три почтенные дамы торопливо убрались с дороги, едва успев подобрать платья, как Полли уже обнимала и целовала мать с такой естественностью, словно они расстались месяц, а не двенадцать лет назад.

– Я приехала, мама, и буду опорой во всем тебе и сестрице! Бедный батюшка, но он ведь был совсем старый, не так ли! Ах да, дорогие дамы, прошу простить меня, я не представилась – меня зовут Полли Браун! – На всю эту тираду ей хватило одного вздоха обширной груди.

Алисон трудно было сбить с толку, но такого даже она не могла ожидать. Если она и рисовала Полли в своих мыслях, гадая, какой выросла девочка, то перед глазами ее всегда появлялась более живая и подвижная копия Дженни, образ, ничем не напоминающий существо, которое предстало сейчас перед ней и называло себя ее дочерью. Непослушные каштановые волосы, едва сумевшие удержаться от того, чтобы называться рыжими, маленькие темные, блестящие, как маринованные оливки, глазки, вздернутый веснушчатый носик, явно борющийся за свое место со сдавливающими его с двух сторон румяными щечками, и, наконец, большой яркий рот, форму которого трудно было определить, так как он значительную часть времени находился в движении. И в довершение ко всему – необычайно полная фигура, подошедшая бы скорее почтенной матроне, чем шестнадцатилетней девушке. Высокий рост спасал Полли от того, чтобы выглядеть шарообразной, а необъяснимое обаяние – от того, чтобы вызывать смешки или сочувственные взгляды.

– Давай же сядем, мама, и ты расскажешь мне все, что я должна знать! – Полли потянула мать за собой и с размаху плюхнулась на стоявший неподалеку диванчик. Тут же раздался неприятный хруст и одновременно вопль ужаса.

– Похоже, я села на чью-то вставную челюсть! – воскликнула Полли, торопливо вскакивая с места и оглядываясь.

Не успевшая присесть Алисон с неподдельным интересом обернулась к миссис Хорсмен, которая и издала тот самый вопль, похоже, лишивший ее дара речи на какое-то время, ибо она застыла, вытянув вперед руки и с отчаянием взирая на остатки «умертвляющего» зонтика, которые извлекла Полли из глубин диванчика.

– К счастью, это не челюсть, а какая-то рухлядь, – с облегчением заметила девушка, и это оскорбление, нанесенное предмету ее гордости, вернуло миссис Хорсмен способность двигаться и говорить.

– Осмелюсь заметить, юная леди, – сладко-свирепым тоном начала она, – вы сломали мой лучший похоронный зонтик! Я уж не говорю о вашем бесцеремонном появлении и неуместном в столь горький час веселье, – старая дама по мере своей речи повышала и повышала голос, пока он не перешел во что-то похожее на рев.

Многолетнее общение с тетушкой Джозефиной, еще более крупной и громогласной, видимо, приучило Полли смело смотреть в глаза любой старой даме, как бы устрашающе та ни выглядела.

– Простите меня, мадам, я не знала, что это ваш зонтик, то есть что это вообще был чей-то зонтик, – спокойно, с легким оттенком сожаления произнесла Полли, без труда перекрыв своим глубоким голосом негодующее клокотание миссис Хорсмен. – Я обязательно куплю вам новый, из самого модного зеленого атласа, с фисташковыми лентами.

– Вы что, не слышите меня, мисс?! – на сей раз уже просто возопила миссис Хорсмен. – Я тридцать лет берегла его, он просто необходим мне для похорон, и вы уничтожили его своим… своей… – Воспитание не позволило пожилой даме перейти непозволительную черту, но гнев ее был столь велик, что она принялась яростно потрясать остатками зонтика в непосредственной близости от лица Полли, угрожая попасть той в глаз.

Девушка слегка отодвинулась и оглянулась, словно бы в поисках орудия защиты от надвигающейся на нее фурии. Не найдя ничего подходящего, она снова повернула свой величественный стан в направлении миссис Хорсмен и миролюбиво произнесла:

– Еще раз прошу прощения, мадам, я не знала, что вы собираетесь быть похороненной с зонтом. Конечно, в этом случае зеленый не подойдет, тогда я подарю вам черный с фиолетовыми лентами, как наряд епископа. Полагаю, это будет достаточно торжественно.

Алисон изо всех сил сжала кулаки, чтобы сдержать рвущуюся из нее лавину смеха. Она уже не сомневалась – Полли будет необыкновенно популярной персоной в Риверкрофте и на многие мили вокруг, ведь две другие дамы, присутствующие в гостиной, вскорости распространят по округе подробнейшее описание событий, не упустив ни одной детали и даже дополнив его колоритными подробностями.

Все это время миссис Пич, несмотря на многолетнюю тесную дружбу, не жаловавшая миссис Хорсмен, наблюдала за происходящим с выражением невиданного доселе наслаждения на узеньком личике. Похоже, ее никогда и никто так не радовал, и Алисон твердо уверилась в том, что в лице миссис Пич Полли всегда будет иметь преданную защитницу и покровительницу. Робкая мисс Форест стеснялась откровенно выражать свою радость по поводу кончины «умертвляющего» зонтика, но ей пока удавалось прятать улыбку в складках подбородка. Надо заметить, что от погибшего зонта иногда доставалось и ей, так как она склонна была отвлекаться от траурной церемонии и размышлять о последующем поминальном обеде, что вызывало на ее лице совершенно неуместное, с точки зрения владелицы зонтика, мечтательное выражение.

Миссис же Хорсмен интуитивно чувствовала, что ей необходима передышка, ведь впервые в жизни она не могла найти слов, хотя бы в малой степени могущих выразить весь ее гнев на безобразную девчонку. Развернувшись на месте и не удостоив взглядом никого из присутствующих, она вылетела из гостиной почти так же стремительно, как пятнадцатью минутами раньше в нее влетела Полли, разметав на ходу остатки разбитых ваз и покореженного столика. Ничуть не устрашенная Полли с улыбкой повернулась к матери:

– Кажется, ей не нравятся фиолетовые ленты. Придется купить без лент. Надеюсь, у вас не вошло в моду хоронить людей с зонтиками, я бы не хотела, чтобы батюшка выглядел в гробу неженкой, боящимся хлябей небесных.

Раздавшийся в комнате хохот был по силе своей подобен этим самым хлябям небесным. Прошло не менее получаса, прежде чем дамы вспомнили о печальном поводе, ради которого они собрались здесь. Гостьи перезнакомились с Полли и все четверо наконец уселись за чайный стол, чтобы прояснить прибывшей кое-какие особенности жизни в Риверкрофте.

С того дня и по сию пору Алисон так и не смогла понять, когда же Полли шутит, а когда говорит серьезно. Девочка, несомненно, обладала значительным умом, но при этом часто произносила не то чтобы глупости, а скорее какие-то несуразности, которые она умудрялась логически обосновывать и выдавать с самым невозмутимым видом. Подобным образом могли шутить образованные мужчины с чувством юмора, про которых дамы любят говорить, что они «ироничные», но никак не шестнадцатилетняя девушка с домашним образованием.

В данный момент Алисон намеревалась поговорить с дочерью безо всяких шуток, она и без того уже неделю откладывала этот разговор.

– Полли, почему бы тебе не переместиться со своими кексами в гостиную, где мы можем спокойно побеседовать? – начала она.

Алисон сумела за прошедшие годы обрести душевную мудрость, которая позволила ей принять выросшую дочь такой, какая она есть, не пытаясь бороться ни с отсутствием светских манер, ни с неумеренным аппетитом девочки. Конечно, воспитание тети Джозефины оставляло желать много лучшего, но коли уж мать отдала ребенка другой женщине, предъявлять претензии она может теперь только себе самой, а изводить себя Алисон было несвойственно. Поэтому она благоразумно закрыла глаза на поедание кексов в неположенное время, тем более что они были оплачены из средств Полли. Девушка без возражений подхватила тарелку и чашку и направилась вслед за матерью в гостиную, где обе уселись у маленького столика перед незажженным камином.

– О чем ты хотела со мной поговорить? Вероятно, об очередном письме тети Джозефины. – Полли отличалась прямотой, что всякий раз смущало Дженни, чьи манеры были на удивление безупречны для дочери сельского священника, у которой к тому же не было гувернантки.

– Дорогая моя, мы с Дженни очень рады, что ты снова с нами, твоя поддержка в это время очень важна для нас, но ты, конечно же, понимаешь, что много лет назад я приняла решение позволить тете Джозефине заменить тебе семью, и отрывать тебя от нее сейчас жестоко и несправедливо. Она прислала уже третье письмо за последние две недели, и я не имею права удерживать тебя здесь долее, как бы мне ни хотелось, чтобы ты осталась.

Полли подняла на мать проницательные темные глазки:

– Скажи, тебе действительно хочется, чтобы я осталась? Я причиняю много беспокойства и не являюсь замороженной клюквой, какой, по мнению света, должна быть барышня в нашем возрасте.

– Ты намекаешь на бедную Дженни? Поверь же, Полли, она очень чувствительная девушка, и у нее большое любящее сердце, просто с виду она немного… вялая. Таким же был ваш отец, и с этим ничего не поделаешь, – к своему удивлению, Алисон впервые оправдывала Дженни. – Что касается моих слов – я действительно хотела бы, чтобы ты жила с нами. Ты похожа на меня больше, чем это может показаться вначале, к тому же с тобой интересно, несмотря на некоторую… непривычность твоих манер. Но я по-прежнему уверена, что не совершила ошибки, позволив забрать тебя из дому, и должна следовать своему решению и далее, не проявляя неблагодарность к женщине, которая помогла нам в трудные времена.

Полли с ранних лет знала, что ее семья бедна, тетушка Джозефина не считала нужным скрывать от девочки обстоятельства ее жизни или воспитывать в ребенке неприязнь к родным, отдавшим ее в чужие руки. Воспоминания четырехлетнего ребенка отрывисты, она не забыла лиц матери и отца, однако отсутствие игрушек и красивых платьев не сохранилось в ее памяти. Сейчас же девушка в полной мере осознала, насколько малообеспеченна ее семья и какой удачей было предложение тети Джозефины. Из писем родителей всегда следовало, что они живут скромно, но достойно, радуясь тому, что имеют, однако в действительности отец и мать просто не хотели перекладывать на ребенка бремя забот и огорчений. Судя по внешнему виду Дженни, все тяготы бедности легли на ее детские плечи, и Полли намерена была исправить каким-нибудь способом несправедливость, причиненную сестре, не имевшей и половины тех радостей, которыми было украшено ее детство. Жизнь у тетушки не давала повода жаловаться на однообразие, но Полли всегда хотелось посмотреть на других своих родственников, и сейчас она вовсе не спешила возвращаться.

– Я уже ответила тете Джозефине, что хотела бы пробыть здесь еще два-три месяца, а если ей придет охота меня повидать – пускай приезжает сама!

Три месяца! Алисон тут же представила себе, сколько понадобится денег, чтобы прокормить Полли, а уж если сама тетушка Джозефина заявится сюда, позор неминуем. Прямота была лучшим способом общения с Полли, и матери пришлось прибегнуть к этому средству в ущерб своему самолюбию:

– Полли, как бы ни был разговор о деньгах неуместен в хорошем обществе, я вынуждена объяснить тебе, что средства, оставшиеся нам от твоего батюшки теперь, когда у нас не будет даже его скромного жалованья, едва смогут покрыть расходы на дом и кухарку. Служанку нам придется уволить, и я не делаю этого только потому, что ты гостишь у нас и мне хочется обеспечить тебе хотя бы чистоту в доме, если уж я не могу дать большего.

Увидев, что дочь собирается возражать и уже набирает для этого воздуха, Алисон торопливо продолжила:

– Да, я знаю, что ты платишь за свежее мясо, муку и шоколад, но мы не можем бесконечно пользоваться твоей добротой, ведь ты тратишь деньги тети Джозефины.

Полли встала так стремительно, что крошки от кекса долетели с ее платья до самой двери:

– Мама, но я все уже решила! Я останусь здесь и ничего не буду вам стоить! На день рождения тетя подарила мне достаточно денег, которые я просто не знала как потратить, и они совершенно и определенно мои. Можешь увольнять служанку, я попрошу свою горничную приехать сюда, и она будет прислуживать также тебе и Дженни. Это самое малое, чем я могу поддержать вас, прозябавших в этой дыре в то время, как я ездила с тетушкой по курортам и театрам!

– Ну, не такая уж это и дыра! Дом, в котором ты родилась, скромнее и не так элегантно обставлен… – Спорить с Полли оказалось гораздо труднее, чем с покойным мужем, это Алисон уже успела понять, но ей совершенно необходимо было настоять на своем.

– Прости, матушка, тут очень уютно даже по меркам тети Джозефины, но теснота дома и удаленность деревни от Лондона и других крупных городов не идут на пользу ни тебе, ни Дженни. Почему бы нам в таком случае не поехать к тетке всем вместе?

– Потому что она не приглашала нас. Она знает и любит только тебя, а мы с Дженни для нее чужие, и нам вполне достаточно тех знаков внимания, которые она присылает к Рождеству и на дни рождения. – Алисон начала уставать от этого спора, чувствуя, как все ее доводы разбиваются о банальное желание Полли поступать, как ей хочется, без всяких обоснований.

– Тетя всегда знала, что когда-нибудь мне захочется повидать вас, и не отговаривала меня, только предлагала подождать, пока я вырасту и буду жить своим умом. Сейчас самое подходящее время для этого, тем более что тетушку пригласила на воды ее кузина. Пару месяцев они будут набухать от целебной воды, как весенний луг после паводка, а потом мы подумаем, как жить дальше. В одном я уверена – так надолго я больше не уеду!

После этого решительного высказывания Полли подхватила чашку и тарелку и покинула поле брани, направившись, как заподозрила Алисон, на кухню за второй порцией.

Что ж, раз уж все пошло в доме иначе, надо приспосабливаться к новым обстоятельствам и извлекать из них выгоду. Что-что, а приспосабливаться Алисон умела на диво хорошо. Надо только все как следует обдумать.

3

Октябрьский ветер мало что оставил от летней палитры сада, но теперь пышная зелень не мешала рассмотреть, с какой тщательностью спланированы клумбы, вскопаны грядки и размечены дорожки. Видно было, что ими занимались с любовью и прилежанием. Несмотря на крошечные размеры, в садике было все, что необходимо для приятных прогулок и мечтаний: маленький прудик с одной золотой рыбкой, каменная скамья под молодым дубком, несколько ухоженных розовых кустов. По узеньким дорожкам прохаживалась восемнадцатилетняя девушка, чью внешность мы увидели глазами ее матери в самом начале повествования. К этому критическому взгляду следует сделать несколько дополнений, не отягченных субъективным подходом: ласковое, задумчивое выражение лица, нежная кожа, стройная фигура, изящество движений.

В целом облик девушки был гораздо более приятным, чем виделось ее родительнице, до сих пор не замечавшей несомненного сходства между собой и дочерьми и приписывающей все, чем она была в них недовольна, влиянию отцовской наследственности. Только если силуэт Дженни казался портретом матери, на который смотришь словно бы сквозь прозрачную вуаль, то Полли, наоборот, могла бы быть отражением в кривом зеркале, какие случаются в ярмарочных балаганах, гротескно увеличивающем одни черты и преуменьшающем другие.

В опущенной руке Дженни держала книгу, другой заслоняла себя от последних попыток осеннего солнца покрыть загаром ее матовое личико. Грусть, не оставляющая ее ни на минуту, прочертила неглубокие морщинки вниз от уголков рта, локоны тоже словно бы поникли под тяжестью владевшего девушкой горя.

Из всей семьи Дженни более всего скорбела о смерти Джона Брауна. С отцом ей всегда было намного легче, чем с матерью, ему она задавала свои первые вопросы о солнце, небе, облаках, о Боге и людях, с ним делилась детскими радостями и горестями. Вместе они копались в саду, гуляли, играли в шахматы, сочиняли письма Полли. Мать казалась Дженни слишком хлопотливой и занятой, чтобы приставать со своими детскими глупостями, а повзрослев, девочка начала побаиваться ее ядовитых высказываний. Алисон была для сентиментальной дочери слишком жизнерадостной, шумной, требовательной к себе и людям. Не то чтобы Дженни не любила свою матушку, она никогда бы не смогла представить себе, как можно не любить родителей, но это была скорее почтительная привязанность, тогда как с отцом ее соединяла нежная дружба, подкрепленная общностью интересов и качеств характера.

Алисон была поражена внезапной смертью мужа, но ее чувство более походило на ощущение потери чего-то привычного и необходимого, чем на сердечную утрату. Полли слишком мало знала отца, хотя его письма всегда были полны доброты и ласковых сожалений об их разлуке, и его смерть огорчила ее настолько, насколько девушка вообще могла огорчаться при ее жизнелюбивой натуре, умевшей находить за обеденным столом утешение от любой печали.

Дженни скучала по отцу, даже когда он ненадолго отлучался из дома по делам прихода, сейчас же ее тоска была огромна и необорима. Ей казалось, что теперь так будет всегда, несмотря на заверения матери и друзей в том, что время утихомирит горе и оставит только нежную память об отце. Впрочем, смерть батюшки была не единственной причиной ее одиноких прогулок по осеннему саду, где она могла предаваться своим печалям и несбыточным надеждам.

Вот уже две недели она не видела Марка. Последний раз они встречались на проповеди, куда все жители Риверкрофта и окружающих его поместий явились послушать нового священника, присланного руководить приходом вместо почившего Джона Брауна. Мистер Бродвик произнес очень пафосную проповедь, впечатлившую дам вроде миссис Хорсмен и позабавившую просвещенных аристократов. Но Дженни почти не слышала ее, рассеянно скользя глазами по привычному убранству церкви, переставшей со смертью отца быть ее вторым домом, и то и дело посматривая на модно постриженный затылок Марка, сына и наследника графа Рэдволла, чье семейство уже лет триста восседало на самой первой скамье.

Если в конце восемнадцатого века еще встречается любовь с первого взгляда, которую ныне многие образованные умы приписывают исключительно пылкому неблагоразумному Средневековью, то чувство Дженни к молодому Рэдволлу было именно таким.

Вскоре по приезде Браунов в Риверкрофт покойный ныне дед Марка, старый граф Рэдволл, нашел в преподобном Брауне приятную компанию для посиживания в библиотеке после обеда и обсуждения политических новостей. Брауну было любезно предложено пользоваться этой самой библиотекой, весьма обширной даже для такого солидного поместья, чем не преминули воспользоваться все члены его семьи. Дженни обожала читать, и Алисон, на своем примере ощутившая все минусы необразованности, регулярно дарила дочери на Рождество, наряду со скромным прибавлением к туалетам, книги по истории, пособия по домоводству или хорошим манерам. В собрании Рэдволлов же юная мисс Браун с удовольствием обнаружила сначала множество сказаний и мифов, а несколькими годами позднее – большой набор романов и поэтических сборников.

Именно в библиотеке ее однажды застал кудрявый темноволосый мальчуган, забежавший туда в попытке спрятаться от своего учителя. Бедный учитель никогда бы не стал искать мальчика в этой части дома, так как чтение, увы, занимало в ряду пристрастий Марка последнее место, много уступая охоте, рыбной ловле, спортивным играм и всяческим проказам. Мальчишка был сильно удивлен, узрев среди книжных шкафов незнакомую фигурку, выгодно отличавшуюся от его рослых надменных сестер, которые считали себя уже слишком взрослыми для того, чтобы играть с братом. Знакомство состоялось незамедлительно, и простодушная галантность мальчика до того покорила Дженни, что она почти сразу перестала стесняться и охотно согласилась покинуть библиотеку и принять участие в походе на крышу голубятни, тем более что Марк предложил ей взять выбранную книжку домой.

Невинная привязанность детей переросла, как это часто бывает в подобных случаях, в подростковую влюбленность Дженни и покровительственную дружбу со стороны Марка. Девочки, как известно, взрослеют намного быстрее, а в случае с Дженни этому способствовало воспитание и семейный уклад вкупе с серьезным, вдумчивым характером. Марка же никто не торопил примерять на себя обязанности молодого лорда, и даже сейчас, когда ему минуло девятнадцать, а отец его уже четыре года как принял графский титул, Марк по-прежнему оставался в глазах соседей «милым мальчиком», ни в чем не знавшим отказа, а потому не выросшим завистливым или недовольным жизнью. И к Дженни он относился так же, как в десять лет, видя в ней подругу, почти сестру, и делясь с ней своими умозаключениями относительно соседей и их дочек, в каждую из которых он по очереди бывал влюблен последние три года. Дженни неизменно оправдывала оказанное доверие, ничем не показывая, как горько ей слушать признания Марка в страсти к другой девице. Горечь эту скрашивало осознание того, что влюбленность в Мэри или Люси скоро рассеется, а доброе отношение Марка к ней сохранится, и кто знает, может быть, когда-нибудь он признает, что она способна составить его счастье лучше, чем кто-либо другой, кто не так хорошо знает и понимает его. Но и этих скромных радостей Дженни с некоторых пор была лишена.

После смерти старого графа его вдова, которую теперь стали называть «старая графиня», в память о муже продолжила покровительствовать семейству Браун и даже близко сошлась с Алисон, найдя в ней остроумную собеседницу, когда хотелось посплетничать, и благодарную слушательницу, когда надо было пожаловаться на невестку, новую графиню Рэдволл, спесивую холодную женщину, воспитавшую трех себе подобных дочерей и только из сына не сумевшую искоренить живость души.

Алисон подробно передала Дженни содержание разговора, который состоялся у нее с графиней Рэдволл в один из рождественских праздников, когда молодежь танцевала, а люди постарше благосклонно взирали на это зрелище из удобных кресел.

– Моя дорогая миссис Браун, вы очень обяжете меня, если уделите малую толику вашего драгоценного внимания, – подобная манера обращения сразу же насторожила Алисон, уже догадывавшуюся, что только важный повод заставил миссис Рэдволл заговорить с ней.

– Безусловно, я буду только рада услужить вам, леди Рэдволл, – оставалось ответить Алисон, после чего они с графиней вместе отошли к окну, подальше от кружка сплетничающих у камина дам.

– Мой покойный свекр очень тепло отзывался о вашем супруге, который, несомненно, заслуживает всяких похвал как деревенский священник. Ныне, почитая его память, моя свекровь продолжает оказывать вашей семье внимание, совершенно, на мой взгляд, необязательное, ибо вы, конечно же, понимаете, что только дружба графа и вашего супруга понуждала вас вращаться в обществе, к которому вы не привыкли ни по рождению, ни по состоянию.

– Ваша светлость изволит заблуждаться относительно обстоятельств моего рождения, – начала Алисон, с трудом удерживаясь от того, чтобы не обозвать графиню ехидной жабой, как метко окрестила ее собственная свекровь.

– Прошу прощения, я не имела намерения оскорбить вас, дорогая миссис Браун, – издевательски-любезным тоном продолжила графиня, – кажется, я что-то слышала о вашем дядюшке Грантли и еще о ком-то из вашей родни, но вы, судя по всему, в очень юные годы оставили поместье вашего батюшки ради замужества. Я отнюдь не хочу сказать, что брак со священнослужителем принижает достоинство девушки из хорошего общества, если это брак с обеспеченным человеком. В данном же случае, невзирая на все достоинства вашего уважаемого супруга, его наследие не позволяет вам вести образ жизни, подобающий семье джентльмена, равно как и лишает вашу дочь шансов на брак с человеком, стоящим выше ее по положению.

«Вот оно!» – подумала взбешенная Алисон. С самого начала графиня подводила именно к этому – к Марку и Дженни. Всякий, видевший молодых людей рядом, мог приметить обожание в глазах Дженни, и Алисон уже не раз задавалась вопросом, как долго графиня позволит продолжаться этой дружбе. Судя по всему, только авторитет свекра мешал ей прервать всякие отношения с семьей Браун.

Ей не раз в своей жизни приходилось осаживать зарвавшихся кумушек, не выходя за рамки приличий, но на сей раз оскорбление было слишком жалящим, ведь речь шла о возможном счастье ее дочери. Однако она ответила со всей возможной сдержанностью:

– Как вы сами заметили, иметь в качестве родителей леди и священнослужителя не кажется в глазах света преступлением, непростительно только отсутствие приданого. Вы, возможно, не слышали о том, что моя тетя Джозефина Грантли, весьма состоятельная дама, уговорила нас с мужем скрасить ее вдовство, отправив погостить к ней на некоторое время нашу вторую дочь, Полли. Разумеется, эта достойная дама примет участие в устройстве будущего Полли и не забудет всю нашу семью в своем завещании, что позволит обеим моим дочерям выбрать себе мужей по их склонностям, – эту спасительную ложь Алисон придумала сразу по переезде в Риверкрофт, чтобы оправдать в глазах соседей отъезд Полли, а бедному ее супругу пришлось поддержать жену и в этом обмане.

– О, вы действительно обрадовали меня столь благополучным будущим, ожидающим ваших дочерей. Однако вам придется подождать, пока ваша тетушка не исполнит обещанного, скончавшись и оставив после себя именно то, на что вы имеете удовольствие рассчитывать. В этом случае вы, вероятно, приищете им мужей подальше от нашей скромной провинции, которая вряд ли может похвастаться обилием достойных их дарований молодых людей.

Намек трудно было выразить яснее, и Алисон ничего не оставалось делать, как любезно раскланяться с графиней и строго запретить дочери приближаться к дому Рэдволлов даже в отсутствие там Марка, ради посещения библиотеки.

– Не видясь с тобой, он скорее поймет, насколько ты дорога ему, Дженни. А тебе я советую прекратить всякие отношения с этой семьей до тех пор, пока Марк не выразит своих намерений вполне однозначно. Не хватает еще, чтобы семье священника отказали от дома Рэдволлов потому, что их дочь бегает за графским сыном! Такого позора твой отец не переживет.

С этих пор Дженни видела Марка только в церкви и в те дни, когда он сам наносил визиты в дом Браунов. Алисон встречала его не слишком приветливо, опасаясь пересудов в деревне, и Марк вскоре перестал приезжать, недоумевая, с чего бы к нему вдруг так изменилось отношение. Ему в голову внезапно пришла мысль, что за Дженни ухаживает кто-либо из соседей и его присутствие может помешать планам семьи.

Насколько мысль об этом опечалила юношу, трудно было сказать, ибо он всегда был в наилучшем расположении духа, даже когда страдал от очередной мнимой влюбленности. Остается фактом то, что он присылал Дженни книги со своими обычными шутливыми комментариями по поводу бесполезности такого занятия, как чтение, любезно здоровался в церкви и приглашал ее на танец, если они оба оказывались где-то на приеме. Никаких других действий от него не следовало уже два года, и Алисон, и раньше-то не особенно надеявшаяся на этот брак, стала подумывать о возможной партии для Дженни, исходя из их нынешних обстоятельств.

Оставим теперь Дженни грустить над розовым кустом, то и дело заглядывая в томик Шекспира, подаренный Марком на день рождения, и вернемся к Полли. Ее мать не ошиблась, предполагая, что девушка продолжит подкрепляться перед обедом, но это занятие вскоре прискучило Полли, так как кексы закончились, а ничего более вкусного до обеда не предвиделось. Не желая вступать в пререкания с матерью по поводу отъезда, барышня решила отправиться на прогулку. Полли любила ходить далеко, несмотря на ее комплекцию, она довольно быстро передвигалась по дорожкам или лесным тропинкам до тех пор, пока не начинала запыхаться. Тогда девушка выбирала красивый или любопытный вид, усаживалась на что придется и начинала разглядывать пейзаж и напевать что-нибудь веселое до тех пор, пока у нее не появлялись силы двигаться дальше. На этот раз она забрела в весьма искусно спланированный парк, где у пруда, наполовину заросшего, стояла старинная скамейка с чугунными подлокотниками. Не задумываясь, кто и для чего поставил ее сюда, Полли уселась и уставилась на пруд, где сонм лягушек обреченно квакал, провожая последние теплые деньки.

4

Из всей своей многочисленной семьи Марк Рэдволл больше всего любил свою бабку, старую графиню. Розамонд Блэйкет происходила из богатой, хотя и не родовитой семьи и с детства пользовалась всеми благами большого достатка. Красавица, любимица престарелых родителей, Розамонд ни за что бы не стала кого-либо о чем-либо просить, при этом всегда получая желаемое. Когда ей захотелось выйти замуж за графа Рэдволла, случайно оказавшегося гостем в доме ее родителей, она прямо сообщила графу о своем желании, оставив тому только необходимость немедленно принять решение, составит ли она его счастье, или их пути навсегда разойдутся. Граф не колебался ни минуты, в силу ли врожденного благородства, не позволяющего отказать даме, или был уже настолько влюблен, что не мог и помыслить о расставании, – не так уж важно. Как бы там ни было, если он и жалел когда-либо о своем выборе, он благоразумно помалкивал об этом все тридцать пять лет, что они прожили вместе, до самой своей кончины оставаясь изредка бунтующим подкаблучником. Тем тяжелее было после его смерти старой графине отдавать свое право первенства в доме невестке, нынешней графине. До сих пор она умудрялась сохранять власть над сыном в такой степени, что его жене пришлось довольствоваться только титулом и мелкими уколами в адрес свекрови. Именно благодаря покровительству бабушки Марка до сих пор не заставили ни поступить в университет, ни выбрать себе жену, подходящую ему во всех отношениях.

Сегодня Марк возвращался с тайной прогулки с дочерью соседей мисс Дорис Мэй, уверенный, что очередная его любовь растаяла, как утренний иней на листве, и он, свободный и счастливый, может направить свои стопы куда-либо в другое место. Увидев у пруда знакомую фигуру, он немедленно направился к ней и заговорил, не дойдя до скамьи десяток футов:

– О чем размышляете, бабушка? Не возражаете, если ваш непутевый внук немного посидит с вами?

– О том, как французы умудряются готовить лягушек – в них же не наберется и полфунта мяса, – незнакомые интонации в голосе не успели удивить Марка, так как к нему тут же повернулось личико, далекое от портрета его бабушки.

Растерянный юноша попытался вспомнить, где он видел эту величественную фигуру, и через пару мучительных для его самолюбия минут преуспел в этом:

– Прошу прощения, мисс Браун. Ведь вы младшая мисс Браун, не так ли? Мы встречались на похоронах вашего батюшки, но я не имел чести быть вам представленным. Вы отдыхаете на любимой скамейке моей бабушки, и я, не рассмотрев хорошенько в тумане, принял вас за нее. Разрешите представиться, мое имя Марк Рэдволл, и еще раз умоляю о прощении.

– Вам нет нужды ссылаться на туман, мистер Рэдволл, – легкая насмешка в голосе Полли еще больше смутила бедного юношу, – я видела вас и вашу бабушку на похоронах отца и могу согласиться с тем, что ее фигура очень схожа с моей, а так как я надела шляпку, скрывающую волосы, вы вполне могли ошибиться. Надеюсь, ваша бабушка не будет в претензии, что я сижу на ее скамье. А теперь лучше присядьте, не очень-то удобно смотреть на вас снизу вверх, солнце мешает.

– Слушаюсь и повинуюсь, мисс Браун, – последняя фраза девушки так напоминала бабушкины выражения, что Марк сразу же перестал испытывать неловкость и запросто уселся рядом с Полли, благо скамья была достаточно широкой для них двоих. – Итак, вас интересуют наши лягушки, – продолжил он после того, как удобно устроился рядом с Полли.

– Исключительно с гастрономической точки зрения. В остальном, по-моему, это премерзкие твари. У меня была одна знакомая, которая находила удовольствием наблюдать за ними и даже держала их дома в аквариуме. Однако же французы известны своей кухней, и раз они готовят лягушек, может быть, они хотя бы на что-то годятся. – Полли произносила все это с самым невозмутимым выражением лица, точь-в-точь как его бабушка, когда начинала распекать внучек за то, что они своей игрой на фортепьяно скорее отпугнут женихов, чем привлекут их.

– Если вы желаете отведать лягушек, я прикажу повару приготовить их в достаточном для небольшого пикника количестве и пришлю вам приглашение. Надеюсь, вы примете это в качестве извинения за то, что назвал вас бабушкой, – Марк и сам не ожидал, что выпалит такое странное предложение, но Полли, похоже, не усмотрела в нем дерзости.

– Очень мило с вашей стороны, особенно если повар у вас – француз. Англичане навряд ли умеют готовить лягушек.

– Боюсь вас огорчить, но я ни за что не потерплю в своем доме лягушатника, – раздался за спиной у молодых людей звучный голос.

Марк немедленно вскочил и повернулся к бабушке, неторопливо приближавшейся к скамейке. Полли тоже приподнялась и с интересом уставилась на старую графиню, которая привлекла ее внимание еще на похоронах отца тем, что затмила своим величием и голосом даже миссис Хорсмен. Последняя, мало того что лишилась «умертвляющего» зонтика, так еще и вынуждена была уступить право распоряжаться более высоко стоящей особе.

– Ну что ж, юная леди, моя молодая подруга миссис Браун может гордиться тем, что вырастила двух таких славных дочерей. Еще на похоронах вашего батюшки мне захотелось познакомиться с вами поближе, но возможности для этого, конечно же, не было. Я люблю общаться с молодежью, старые дамы вроде меня думают только о религии и о своем ревматизме.

– Вы очень любезны, госпожа графиня, – как могла учтиво ответила Полли.

– Надеюсь, отсутствие повара-француза не помешает вам выпить с нами чаю, юная мисс? – вопрос, скорее, содержал утверждение, с которым Полли охотно согласилась.

Вся троица направилась в дом, попутно обсудив гастрономические достоинства не только лягушек, но и голубей и жаворонков, а также другой пернатой живности, наполняющей сад хлопотливым чириканьем, предвещающим сборы в дальние края.

Проходя мимо одной из гостиных на первом этаже, компания услышала оживленные голоса, при звуке которых старая графиня презрительно скривилась, и выражение лица ее смягчилось только после того, как она уселась за чайный стол.

– У матушки нынче тоже гости к чаю? – поинтересовался Марк.

– Сначала к нам явилась жена нового священника, как там его зовут, такая же несносная, как и ее муж. Вообразите, дорогая Полли, этот Бранвик осмелился сделать мне замечание – дескать, во время его проповеди я читала письмо! А что мне еще оставалось делать? Не слушать же его выспренние самовосхваления и перечисление всех его планов по возвращению паствы к первозданной невинности! Воистину, мы здесь привыкли к речам скромным, но искренним.

Полли благодарно кивнула, поняв намек графини на достоинства ее батюшки, но пожилая дама не нуждалась в поощрении, чтобы продолжить злословить по поводу пасторской семьи.

– Его жена не отходит от моей невестки, двадцать минут кряду восторгалась ее кружевами, как будто это самое величайшее из всего, что только может сотворить Господь! Такой прилипалы я не видела с тех пор, как померла старая миссис Пинчон, вечно таскавшаяся за мной, как хвост за лошадью. А уж когда явилась миссис Хорсмен и стала просить денег на свои благотворительные дела, я больше не смогла выносить этот водопад глупостей и отправилась прогуляться.

Полли полностью разделяла мнение графини и по поводу нового священника, и относительно миссис Хорсмен, о первой встрече с которой она со вкусом рассказала собеседникам. Пожилая дама и ее внук от души посмеялись над кончиной «умертвляющего» зонтика и даже выпили за упокой его по рюмочке бренди, без которого графиня не садилась за стол.

– Все же, должен признать, сестра миссис Бродвик, мисс Корделия, очень недурна собой, – заметил Марк справедливости ради.

– Конечно же, ты и в темном чулане приметишь смазливое личико, – добродушно усмехнулась графиня, с которой Марк делился своими любовными переживаниями с тех пор, как его наперсницей перестала быть Дженни. – Она действительно симпатичная девушка, но, боюсь, не блещет умом. Да и откуда ему взяться? Уж если ро-дители назвали одну дочь Августина, а другую – Корделия, навряд ли это были разумные люди.

– Кажется, эта Корделия считает себя первой красавицей в Риверкрофте, по крайней мере, она смотрит на Дженни как на какую-то замарашку, а нас с Сарой Долни вообще не замечает, – вставила свое слово Полли.

– Хорошо-хорошо, перед таким сплоченным фронтом я вынужден сдаться! – со смехом воскликнул Марк. – Пускай все семейство Бродвик живет спокойно вместе с миссис Хорсмен и перемывает косточки нам, как мы это сейчас делаем касательно их.

– Тебе, как мужчине, тут нечем хвалиться, – осадила внука старшая из дам. – Лучше будет, если мисс Полли расскажет нам о себе побольше, из появившихся в деревне новых особ она, несомненно, самая приятная.

Что Полли и сделала, выразительно описав тетю Джозефину, их совместные поездки в разные места и походы по магазинам, стоившие седых волос не одному приказчику. Истории гостьи чрезвычайно понравились старой графине, которая усмотрела в тетушке Джозефине много общего с собой, что подтвердила и сама Полли.

В целом компания премило провела время, обсудив множество вещей, одинаково интересных как старшему поколению, так и младшему, равно мужской и женской остроумной ее части.

Хозяева и гостья расстались, весьма довольные друг другом, и Полли даже получила приглашение отобедать в покоях старой графини вместе с матерью и сестрой, как только они сочтут свой траур не настолько строгим, чтобы не бывать в обществе. Девушка тут же заверила хозяйку, что их скорбь гораздо быстрее пройдет, если они будут общаться с милыми их сердцу друзьями, чем сидя дома в компании кухарки и служанки.

– Вот это совершенно верное замечание, мисс Браун. Уж насколько я любила своего покойного мужа, но у меня и в мыслях не было запираться от света на три года и рвать на себе волосы в домашней часовне, как это предлагали мои подруги. Никому от этого не станет легче, а помянуть добрым словом вашего батюшку в хорошей компании – самое что ни на есть христианское действо.

После ухода Полли графиня спросила Марка:

– Ну, как ты находишь младшую мисс Браун? На мой взгляд, это очень милая девушка, такая непосредственная и честная. По части манер она, конечно, уступает сестре, но я всегда была уверена, что доброе сердце и веселый нрав стоят всяких реверансов.

Сама пожилая дама сроду не делала ни перед кем реверансов, так что ее слова стоило принять на веру.

– Я нахожу, что ее нельзя назвать красавицей, но с ней очень забавно разговаривать. Неудивительно, что она вам понравилась, ведь у вас с ней очень много общего. Вероятно, в молодости вы были такой же веселой, – с улыбкой ответил Марк, ласково погладив бабушку по пухлой руке, на которой совсем не было заметно признаков возраста.

– В молодости я, по правде сказать, была намного красивее и несколько стройнее, но в остальном ты прав.

– Вы и сейчас невероятно красивы, мадам. Что касается стройности, так я со спины принял ее за вас и немного оконфузился.

– Ты всегда был натуральным подлизой, – притворно возмутилась польщенная бабушка. – А теперь ступай-ка к себе, мне надо написать соседям, чтоб приглашали Браунов на вечера и ужины. Полли права, нечего им сидеть в этом крошечном домишке, когда можно приятно провести время в обществе.

Рекомендации графини Рэдволл всегда неукоснительно исполнялись соседскими семействами, так что вскоре благодаря обаянию Полли Алисон смогла вывозить обеих дочерей на балы и в гости.

Пока Полли знакомилась с соседями, Дженни делилась своими печалями с подругой, Сарой Долни, которая, невзирая на невзрачную внешность, была тем не менее помолвлена, а потому могла себе позволить быть свободной от зависти к красоте подруги и посочувствовать ее несчастьям.

Их матушка же, сидя у себя в комнатке, строила планы на будущее. Поскольку стремление выдать подросших дочерей замуж не менее сильно в их матушках, чем страсть к охоте у их батюшек, дамы предаются поискам женихов для дочек с азартом и изобретательностью, которой могут позавидовать кандидаты в парламент. Алисон также не считала для себя зазорным сделать несколько шагов по этой тропе, так как другого способа поправить свои дела, кроме как удачно пристроить дочерей, она не видела. Сама бы она переезжала из дома одной дочери в дом к другой, время от времени навещая собственное жилище, и была бы вполне счастлива. Ее немало удручали размышления о препятствиях, могущих встать на пути ее планов: отсутствие приданого и постоянство влюбленности у Дженни, а со стороны Полли – характер и внешность, далекие от идеальных представлений о молодой леди.

Будущая жизнь Полли могла быть изрядно обеспечена тетей Джозефиной, что само по себе было очень приятно осознавать ее матери. С другой стороны, ее еще очень юный возраст позволял хотя бы не терять всякую надежду на ее возможное замужество. Кто знает, может быть, к семнадцати годам девочка еще выправится и похудеет, а ее обаяние поможет ей покорить какого-либо достойного джентльмена, пусть и старше ее годами или даже вдовца. Мысль, что Полли вряд ли выйдет замуж по воле матери, против собственного представления о браке, Алисон упорно отгоняла. Полли поддается убеждению, надо только найти к ней правильный подход.

Гораздо острее стоит вопрос о Дженни. Девушке уже минуло восемнадцать, ее матово-розовый цвет лица годам к двадцати может превратиться в желтизну, а безответная страсть к этому беспутному Рэдволлу высушит ее душу. В момент подобных размышлений перед Алисон вставал во весь рост портрет ее средней сестры, типичной старой девы, которую она видела всего несколько раз после своей свадьбы, и каждая последующая встреча заставляла все меньше желать будущей.

Значит, необходимо срочно заняться устройством Дженни. Возможно, а Алисон очень хотелось в это верить, ее влюбленность не так уж сильна, это просто затянувшаяся детская привязанность, не сменившаяся другим чувством ввиду отсутствия достойного объекта. Может быть, если в поле зрения Дженни окажется приятный молодой человек с приличным доходом, начитанный и галантный, девочка тут же забудет свое увлечение необразованным повесой и с благодарностью примет ухаживания. Надо только обеспечить ей возможность почаще встречаться с подходящими кандидатами в женихи.

Октябрь принесет сезон охоты, когда множество неженатых молодых людей будет разъезжать по домам своих друзей и родственников в поиске развлечений. Не страшно, даже если Дженни будет встречаться в обществе с Марком – его матушка не сможет углядеть в этом ничего предосудительного, а на фоне более утонченных кавалеров Рэдволл может показаться Дженни не таким уж привлекательным.

К тому же со смертью супруга миссис Браун обрела множество свободного времени, так как делами прихода теперь распоряжалась миссис Бродвик. Для Алисон утрата этих обязанностей, раньше часто казавшихся обременительными, оказалась весьма болезненной. Столько лет она занималась, пусть и с помощью попечительского совета, устройством школы и приюта, благотворительными базарами, увещеванием заблудших овец (которые предпочитали более мягкие наставления жены священника, чем суровые отповеди миссис Хорсмен) и прочими подобными делами. К тому же кружка для пожертвований была в пределах ее досягаемости.

Теперь, когда Алисон лишилась целого пласта жизни, образовалась пустота, которую необходимо было чем-то заполнить. Пока мысли Алисон не заходили дальше устройства дочерей, но она знала, что может потерпеть неудачу, и тогда ей придется думать о гораздо менее радужных вещах.

Зарабатывать деньги шитьем или трудом гувернантки она не могла по причине отсутствия необходимого образования, хотя на это вполне годилась Дженни. Однако в голове у миссис Браун уже пару раз мелькал приветливый пейзаж небольшой уютной фермы, которую она, продав домик, могла бы попробовать взять в аренду. Это был крайний случай, ибо она прекрасно помнила, как относилась ее семья к тетушке-фермерше. Лишить своих дочерей благородного общества Алисон пока не была готова, хотя сама она не видела ничего зазорного для себя в том, чтобы заняться каким-либо трудом или даже торговлей.

Вернувшаяся с прогулки Полли очень ободрила мать рассказом о своем знакомстве с пожилой графиней и о любезном приглашении на обед. Это известие показалось Алисон добрым предзнаменованием для исполнения ее замысла, и она поделилась с Полли своими матримониальными планами – в конце концов, ей может понадобиться помощь, а от Дженни в этом вопросе проку никакого. Мысль о ферме была на время отодвинута в дальний угол ее сознания. Единственное, чего Алисон не рассказала дочери, это историю влюбленности Дженни в младшего Рэдволла – Полли говорит, что думает, а в таком деликатном деле от ее несдержанности может выйти какая-нибудь неловкая ситуация. Полли обещала подумать над тем, как поскорее раздобыть для Дженни кавалера, брак с которым устроил бы всех: и родных девушки, и семью молодого джентльмена, и, наконец, самих жениха и невесту.

5

В доме мистера Бродвика готовились к празднику по случаю первой удачной охоты старого сэра Дримстоуна, который вот уже лет двадцать по окончании осеннего сезона боялся не дожить до следующего октября и ежегодно в начале сезона отмечал свое присутствие на этом свете роскошным балом, следовавшим за охотой, на которую созывались все ближние и дальние соседи. Лорд Дримстоун был одиноким стариком с причудами, но у него в доме всегда толпилось множество гостей и родственников по боковой линии, каковые пребывали от октября до октября в ожидании письма от поверенного с известием о кончине старого лорда и доставшемся им наследстве. Сообщение все не приходило и не приходило, и любящие родственники не могли усидеть дома и удержаться от того, чтоб поехать и убедиться самолично в том, что старик в полном здравии.

Нынешний год не стал исключением, и бал обещал быть еще пышнее, чем прежде, ведь на нем собиралась присутствовать мисс Корделия Марч, признанная красавица, сопровождающая важную особу – свою сестру Августину Бродвик, супругу священника, которая, в свою очередь, надеялась удостоиться чести сопровождать саму графиню Рэдволл. Мистер Бродвик был призван в комнату Корделии, чтобы выступить судией в таком важном деле, как выбор цвета платья – голубое или фуксии. Сестры не смогли прийти к согласию в этом вопросе, но они были едины в другом – местному обществу необыкновенно повезло, что Корделия почтит его своим вниманием, ведь достоинства молодой леди вполне могут поставить ее на одну ступень с графинями и даже более высокопоставленными особами, которых, впрочем, на балу и не ожидалось.

Мистер Бродвик высказался в пользу белого, заметив, что он наиболее уместен в одеянии юной девы, но сестры хором опровергли это суждение, заявив, что белый цвет «простит» внешность мисс Марч, к тому же все девицы, наверное, будут в белом, кроме сестер Браун.

– Вы хотите сказать, мои дорогие дамы, что обе мисс Браун будут присутствовать на балу? – от возмущения у преподобного Бродвика даже затрясся намечающийся второй подбородок.

Его жена поторопилась внести ясность по этому вопросу:

– Разумеется, мой дорогой супруг, их мать превзошла все мыслимые пределы в своей наглости, выезжая в свет спустя только месяц после смерти мужа, да еще и вывозя дочерей. Ею попраны все правила приличия, в чем ей необдуманно потакает старая графиня Рэдволл и еще несколько дам, против которых даже ее светлость нынешняя графиня и ее благовоспитанные подруги не могут поднять свой голос!

– На месте девиц Браун я бы осталась дома, среди гостей в своих траурных платьях они выглядят мухами в фруктовой вазе, – добавила певучим голоском мисс Корделия, оправляя черные кудри перед зеркалом.

– Пожалуй, тебе стоит надеть все же платье цвета фуксии, этот оттенок необыкновенно моден в Лондоне в этом сезоне, а здесь его еще никто не носит. Что касается Дженни Браун, ее можно только пожалеть, она никогда не найдет себе жениха без приданого и связей, а ее матушка и сестра не стоят того, чтобы о них говорить. Уважающие себя дамы вроде миссис Хорсмен уже натерпелись от них, и наш долг, как семьи пастыря, показать пример остальным, облив презрением этих недостойных женщин! – Этой тирадой миссис Бродвик завершила беседу, противореча сама себе, как это часто с нею бывало.

С одной стороны, она утверждала, что не желает говорить о семействе Браун, с другой – для нее было бы истинным горем, не имей она возможности вести пересуды о своих знакомых. На ее счастье, она принесла мужу достойное приданое, что позволило им вести образ жизни, сходный с соседями-аристократами, а сан ее супруга казался ей не менее значительным, чем самый почетный титул.

Сравнение гостей с корзиной с фруктами оказалось весьма удачным, если учесть, что оно вышло из уст мисс Марч. Парадная зала в доме лорда Дримстоуна была заполнена дамами в нарядах самых разнообразных оттенков, впрочем, как и предсказывала миссис Бродвик, большая часть девиц явилась в белом. Мать и дочери Браун, в элегантных черных платьях, пошитых на деньги Полли, и вправду выделялись среди толпы, но это, скорее, шло им на пользу, так как на них обращали внимание не только соседи, знакомые с обстоятельствами этой семьи, но и прибывшие из других мест гости. В частности, им пожелали быть представленными несколько молодых людей, которых привлекла изящная фигура Дженни, в темном наряде выглядевшей эффектнее, чем обычно. Да и Полли черное платье делало стройнее, чему помогал и ее высокий рост. Среди новых знакомых наших героинь был весьма приятный на вид молодой человек по имени Стюарт Квинсли, приехавший погостить к лорду Дримстоуну по праву внучатого племянника.

Алисон, сидевшая с дочерьми подле Розамонд Рэдволл, немедленно выслушала от старой дамы весьма лестную характеристику молодого человека:

– Из всех вертопрахов, что прохаживаются тут неподалеку, внимания заслуживают только два или три, и Стюарт Квинсли в их числе. Он любимец старика Дримстоуна, так как ничего у него не просит, имея собственный достаток, и как раз поэтому получит от лорда приличную сумму. Дримстоун сам говорил мне, что из полусотни его родственников Стюарт – самый толковый, раз на его состояние еще не наложили руку разные там дядюшки и тетушки. А значит, и деньги старика юноша сумеет сберечь.

– К тому же он симпатичный, не правда ли, Дженни? – Попытка матери привлечь внимание девушки к милому молодому человеку не увенчалась успехом, так как именно в этот момент в залу вошел Марк Рэдволл с повисшей на его руке мисс Дорис Мэй.

Всякий, взглянувший на выражение лица Марка, мог понять, что его склонность к указанной леди прошла, и только мисс Мэй оставалась в неведении, горделиво вышагивая рядом с наследником Рэдволлов. Завидев бабушку в компании дам Браун, Марк с облегчением направился в их сторону, и мисс Мэй, не без основания побаивавшаяся старую графиню, которая однажды назвала ее старшую сестру глупой курицей, вынуждена была отпустить руку Марка и направиться в другой конец зала.

– Миссис Браун, Дженни, мисс Полли, сердечно рад видеть вас здесь, – радостно приветствовал юноша своих старых и новых знакомых.

Дамы любезно раскланялись с юношей, и Марк незамедлительно пригласил Дженни на танец, с одной стороны, сочувствуя ее измученному виду, с другой – опасаясь внимания мисс Мэй.

Алисон хмуро наблюдала за тем, как просияло личико Дженни, едва она оказалась под руку с Марком. Единственным, что могло ее утешить, было приглашение на следующий танец от Сюарта Квинсли, которое он сделал Дженни сразу же после знакомства. Еще более кислое выражение лица было у матери Марка, графини Теодоры Рэдволл, восседающей в кружке дам из попечительского совета.

В правление короля Георга III по всей Англии распространилось огромное количество благотворительных организаций, занимающихся устройством приходских школ и приютов, лотерей в пользу бедных и других столь же полезных мероприятий. Любая дама из общества могла проявить себя на этом поприще, вне зависимости от своего достатка. Женщины малообеспеченные – своими трудами, состоятельные дамы – крупными пожертвованиями. Вокруг последних всегда образовывался хлопотливый кружок из первых, почтительно внимающих каждому слову и готовых возвысить или заклеймить позором любого, на кого укажет сиятельная длань.

Поэтому не стоит удивляться, что графине Рэдволл было достаточно надменно скривиться в сторону Дженни, чтобы миссис Хорсмен, миссис Бродвик и другие дамы сочли девушку и всю ее семью едва ли не личными врагами. Миссис Хорсмен тут же припомнила, сколь мало усердна была Алисон на ниве трудов дамского попечительского совета Риверкрофта, и едва ли не намекнула на злоупотребления в части расходования приходских средств. Напрасно мисс Форест подавала свой слабый голос в защиту семейства Браун, все остальные дамы, включая предательницу миссис Пич, хором ополчились против нее, заодно не обделив своим вниманием и старую графиню Рэдволл, так как уже заметили, сколь приятно это было ее невестке.

А когда кто-то из них упомянул о том, что мисс Полли так безобразно воспитала из милости тетка, миссис Грантли, вперед выдвинулась миссис Бродвик:

– Не состоит ли эта миссис Грантли в родстве с неким священником Аланом Грантли?

– Ну конечно, дорогая моя миссис Бродвик, эта дама – вдова брата этого самого Грантли, а миссис Браун – его родная племянница. Мы слышали, что его проповеди несколько… свободны в выражениях? – поспешила просветить подругу миссис Хорсмен.

На это миссис Бродвик злобно затрясла завитыми желтоватыми локонами:

– Да его проповеди просто непристойны! Он обращается к Богу как к своему поверенному! Мало того, он осмелился критиковать моего досточтимого мистера Бродвика на какой-то там ассамблее, очень иронично отозвался о его трудах и о других не менее достойных пастырях! Теперь мне понятно, откуда растут корни дерзости миссис Браун и ее дочек, вся эта семья – вопиющее воплощение безнравственности и… и… – от негодования она не смогла продолжать, не передохнув, но сказала достаточно, чтобы другие дамы согласно закивали.

– Не в моих правилах судить о людях предвзято, но, похоже, эта семья действительно недостойна упоминания в хорошем обществе. Конечно, родителей не выбирают, и дочерям миссис Браун можно только посочувствовать, но я, как мать, беспокоюсь прежде всего о благополучии своего сына, – весьма прозрачно намекнула графиня Рэдволл.

Это заявление вызвало новый поток злобных излияний по отношению к Браунам, ибо до сих пор дамы не знали, как относится графиня к дружеским отношениям между ее сыном и мисс Дженни Браун, а потому чаще всего обходили ее в своих инсинуациях. Теперь же разрешение было получено, и Дженни досталось не меньше, чем до того ее матери и сестре. О манерах девушки им нечего было сказать, но ее внешность подверглась самому строгому и недоброжелательному разбору, после чего дамы переключились на ее нравственные качества, обозвав корыстной охотницей за выгодным женихом.

– Посмотрите, как ее мать любезничает со Стюартом Квинсли, не иначе как решила прибрать к рукам и его, устраивая младшую дочь, после того как выдаст свою старшую за мистера Рэдволла. Да она просто сводница! – заливалась миссис Пич, чьим дочерям всерьез грозило остаться старыми девами.

Графиня Рэдволл любезно обратилась к мисс Корделии, которая только что подошла к их компании после очередного танца:

– Мисс Марч, как вам нравятся наши увеселения? Не правда ли, наше скромное общество может удовлетворить самый взыскательный вкус, за исключением некоторых заблудших овец, коих следовало бы, ради их собственной пользы, отделить от остального стада.

Мисс Корделия сразу же поняла, какие овцы имеются в виду, и почтительно закивала, польщенная ласковым обращением графини. В это время к дамам приблизился Марк с намерением пригласить на танец мисс Марч. Корделия приняла приглашение с таким самодовольным видом, словно ничего другого и не ожидала, но Марка, похоже, занимала только внешняя красота девиц, которыми он давал себе труд увлечься. Душевного расположения ему вполне было достаточно со стороны собственной бабушки и Дженни.

Его мать с улыбкой предложила ему протанцевать с прелестной мисс Марч не один, а два танца, ведь мисс Марч еще не успели пригласить, на что Марк ответил:

– Я очень сожалею, что не могу воспользоваться такой удачей, но на следующий танец я уже пригласил мисс Полли Браун.

На несколько мгновений в кружке дам воцарилась тишина. Все замерли в ожидании грозы, но графиня была слишком хорошо воспитана, чтобы устраивать публичные разбирательства с сыном:

– Ты очень добрый мальчик, Марк, и я горжусь, что вырастила тебя таким. Твое сочувствие горю семейства Браун вызывает восхищение, но, право же, ты достаточно выказал им свою поддержку, удостоив танца мисс Дженни Браун. Никто не упрекнет тебя в бездушии, если ты этим и ограничишься, тем более что мисс Полли не похожа на девушку, которая умеет танцевать, тогда как мисс Корделия уже продемонстрировала нам необыкновенную грацию.

– Дорогая матушка, отменить приглашение значило бы бросить тень на знаменитую галантность Рэдволлов, но вот к нам приближается мой приятель, Стю Квинсли, и я думаю, с явным намерением быть представленным мисс Марч.

Стюарт и вправду немедленно после представления пригласил на танец мисс Марч, которая еще больше похорошела от радости, что у нее будет два столь замечательных кавалера. Во время танца с Марком Корделия проявила все возможное кокетство, но и на долю мистера Квинсли его хватило с избытком.

Марк же танцевал с Полли, и присутствующие могли убедиться, что двигается девушка споро и задорно, если уж не может похвалиться высокими прыжками и легкостью. Между молодыми людьми к тому же постоянно велся оживленный разговор, к еще большей досаде графини.

Алисон также не отказала себе в удовольствии протанцевать пару раз с достойными джентльменами, и даже сам сэр Дримстоун прошелся пару кругов в вальсе с одной из своих молоденьких родственниц. В целом праздник вполне удался, если не считать недовольства некоторых леди другими дамами.

6

Подобный бал был не единственным в следующие несколько недель, и увлечение Марка Рэдволла мисс Корделией Марч становилось все более заметным, так же как и интерес мистера Квинсли к мисс Дженни Браун. Алисон привечала молодого человека настолько, насколько позволяли приличия, всячески расхваливала его перед Дженни, и ей даже начало казаться, что она преуспевает в этом деликатном деле.

Дженни заметно повеселела, так как выезды из дому отвлекали ее от скорби по отцу и давали возможность видеть Марка чаще, а мисс Марч не казалась ей настоящей соперницей, как и многие другие девицы до нее.

Однако обе миссис Рэдволл начали подозревать, что склонность их сына и внука на этот раз серьезнее, чем прежде. Марк часто ускользал из дома, на людях общался только с мисс Марч, уделяя другим девицам, и даже Дженни, очень мало внимания. Если бабушке не нравилась мисс Марч сама по себе, представляясь в глазах старой графини пустоголовой кокеткой, то мать девица не устраивала в силу своего невысокого происхождения и не особенно большого, хотя и существенного, на взгляд многих, приданого.

Миссис Теодора Рэдволл удачно отдала замуж дочерей, не выдающихся ничем, кроме имени и приданого, и теперь ей оставалось только потешить свое честолюбие браком сына с какой-нибудь титулованной особой. В этом качестве мисс Марч выступить ну никак не могла, хотя в остальном графиня симпатизировала ей и ее сестре. Одновременно Теодоре не давала спокойно спать мысль о том, что наследник лорда Дримстоуна будет пойман в сети мисс Браун и ее матушки. Именно эти два соображения и помогли ей составить план, с помощью которого она намеревалась добиться сразу двух целей – избавиться от мисс Марч в качестве невестки и помочь своей протеже удачно устроиться в жизни.

Обсуждение деталей плана проходило за закрытыми дверьми в будуаре графини, военный совет состоял из самой графини, миссис Бродвик, миссис Хорсмен и мисс Марч, так как в этом деле чем меньше посвященных – тем больше толку. Причем графиня поделилась со своими наперсницами только одной из двух целей, которую преследовала в этом деле. В ближайшие же дни план был приведен в исполнение, однако эффект от его реализации оказался не вполне таким, как ожидали дамы.