Секретная миссия супермодели Жукова-Гладкова Мария

Глава 19

Первым делом я решила съездить к родной мамочке, которую не имела счастья лицезреть со дня нашего переезда из общей квартиры в три однокомнатные. Насколько мне было известно, брат Андрюша тоже с ней ни разу с тех пор не виделся и подобного желания не испытывал. Я, откровенно говоря, тоже не ощущала таких позывов, вот только требовалось выяснить одну вещь, а еще лучше, запастись различными ядами – мало ли что может пригодиться в пути. Тех остатков в маленькой бутылочке, которые я в свое время увела у мамаши, может и не хватить. Дядя Саша, конечно, обеспечил бы меня чем угодно (в его возможностях я уже не сомневалась), но хотелось бы иметь что-то свое, так сказать, для личного пользования.

Адрес мамашиной квартиры я назвать не смогла бы, помнила только улицу, остальное планировала найти визуально (я там бывала, когда мы только собирались меняться) – зрительная память у меня отличная, впрочем, не только зрительная. Правда, номера дома и квартиры мамаши у меня где-то записаны, но воспользоваться ими пока так ни разу и не пришлось. Мамочка мне тоже ни разу не позвонила. Хотя как знать? Я ведь после переезда проживала вначале у Сергея, а потом у Волошина.

Я оставила машину у соседнего дома – зачем привлекать лишнее внимание? – и направилась к мамочкиной парадной. На лавочке перед нею сидели четыре старушки – несли вахту, осматривая всех входящих и выходящих. Меня оглядели с ног до головы – представляю, какое там начнется обсуждение после того, как я скроюсь в лифте. А запомнят они только самые заметные детали – рыжие волосы (я специально выбрала сегодня этот парик из всех, предложенных дядей Сашей), накладные веснушки на носу и щеках, широкие плечи. Я была в зеленом пиджаке с подложенными плечиками и зеленых джинсах. В таком виде меня можно было принять за баскетболистку. Пусть свидетели запоминают спортивную рыжую девушку. К тому же все мои знакомые прекрасно знают, что зеленый цвет я терпеть не могу и соглашусь надеть зеленое только под дулом пистолета. Правда, на этот раз я оделась так по доброй воле, чтобы сбить со следа возможных противников.

Итак, я поднялась на шатающемся лифте на пятый этаж, где находилась мамочкина квартира, и позвонила. За дверью царило молчание, я позвонила еще раз. Из соседней квартиры показалось старушечье лицо – двойник бабы Кати из моей парадной (или в каждом подъезде имеется такая бабка, все знающая и все ведающая? Только вот почему она не сидит с остальными на лавочке?).

– Бабушка, – исключительно вежливо спросила я, – не скажете ли, есть кто дома у ваших соседей?

– А то как же, – кивнула бабка, открывая дверь пошире. – Только пьяные все. Как обычно. Спят.

– Значит, стоит звонить и дальше? – посоветовалась я с бабкой.

– Если добудитесь, конечно. А вы откуда будете-то?

Легенду я продумала заранее, а поэтому, ни секунды не колеблясь, сообщила:

– Из Госкомимущества.

– Откуда-откуда?

Я подозревала, что работники Госкомимущества по квартирам не ходят, только откуда это знать соседке моей мамаши? Я заливалась соловьем, поясняя, что представители нашей организации ходят по квартирам злостных неплательщиков, выясняя, по каким причинам не производится плата за жилье, поскольку недавно вышел новый указ (я не стала уточнять чей, да бабка и не спросила), в соответствии с которым злостных неплательщиков надлежит выселять в худшие жилищные условия, предоставляя освобождающиеся квартиры нуждающимся. Исключение составляют малоимущие многодетные семьи. Последнее я добавила специально, чтобы расположить бабку к себе: алкоголиков выселяем вон, а к малоимущим проявляем жалость. Моя уловка сработала.

Бабка тут же начала рассказывать, какие оргии устраивает моя мамаша с сожителями. Оказалось, что моя родительница в данный момент проживает с двумя прихехешниками, один из которых моложе ее на семь лет, а второй – аж на одиннадцать. Я мысленно поаплодировала родной мамочке. Генетика, конечно, – страшная вещь. Может, любовь противоположного пола к моей особе – это тоже подарок родителей?..

Кроме двух постоянных сожителей, к мамочке еще какие-то кавалеры захаживают, когда этих двоих нет дома.

– А на что они живут? – поинтересовалась я. – Работают где-нибудь?

Оказалось, что мамочка где-то то ли мыла полы, то ли махала метлой, сожители на пару трудились грузчиками, а вдобавок ко всему вся эта троица собирала бутылки по микрорайону. Этакая дружная шведская тройка с рюкзачками. У меня мелькнула мысль, не пристроить ли их всех в какой-нибудь Вахташин подвальчик? И я вроде бы свой дочерний долг выполню, и мамочке с хахалями будет хорошо. Я решила, что вернусь к этому вопросу по возвращении в Питер. Конечно, если я сюда вообще когда-нибудь вернусь.

– У вас случайно нет ключей от их квартиры? – спросила я у бабули.

Старушка сообщила, что соседка ни с ней, ни с кем другим из подъезда не дружит, ее тут не любят и будут очень рады, если ее выселят. Я попросила у бабки дать мне ее собственные ключи – вдруг подойдут. Едва взглянув на замок, я решила, что тут сгодится любая проволочка, но при бабке ковыряться не хотелось, а то еще подумает чего не надо.

На мое счастье, подошел бабкин ключ.

– Им замки не нужны, – заявила она. – Им все равно беречь нечего. И воры к таким не пойдут. Чего у них брать-то? Воры-то теперь умные.

Откуда бабка знала про то, какие воры сейчас и какие были раньше, я уточнять не стала. Для отвода глаз я записала ее фамилию, имя, отчество и телефон и сказала, что в случае необходимости наш комитет свяжется с ней. Вдруг нам понадобится какая-то информация… Соседка с радостью выразила готовность предоставлять нашему комитету любую необходимую информацию – только бы мы этих алкашей выселили. Я прошла в квартиру. Бабке, как я видела, очень хотелось пойти вместе со мной, но мне ее присутствие было совсем ни к чему. Я не сомневалась, что она останется стоять на лестнице, приложив ухо к двери, или слушать из своей комнаты, прижавшись к стене. Пусть слушает. То, что мне нужно, я скажу на кухне, тихо и в ухо мамочке.

Стоило мне открыть дверь, как мне в нос ударил запах мочи из незакрытого туалета. Хотя в квартире были распахнуты окна, и на кухне, и в комнате, запах дешевой бормотухи и какой-то затхлости не улетучивался. Справа от входной двери была прибита вешалка, на которой висели какие-то старые пальто. Ни туалет, ни ванну, казалось, никогда не мыли. С момента переезда уж точно. А ведь когда мы жили все вместе, мать поддерживала порядок в доме. Или это отец ее заставлял?

Я надела специально приготовленные тонкие резиновые перчатки и заглянула на кухню. Грязная, замызганная плита в дальнем левом углу, незакрытое помойное ведро, от одного вида которого у меня к горлу подступила тошнота, остатки нехитрой закуски на столе, три табуретки – и горы пустых бутылок. Это собранные по микрорайону? Или результат последних подвигов святого семейства? Я не могла найти ответа на этот вопрос, не проконсультировавшись со шведской тройкой, а поэтому направилась в единственную комнату.

После переезда мамочка с сожителями уже успели учинить пожар. Может быть, даже не один. Обгорели остатки занавесок и две стены, правда, несильно, но тем не менее. Единственная тахта тоже пострадала, но спать на ней еще было можно – по крайней мере, в этот момент на ней лежали две фигуры в одежде, мужская и женская. Еще один мужичонка сладко посапывал под грубым деревянным столом, положив под голову пиджачок. На столе тоже красовались остатки пира (вчерашнего, позавчерашнего или сегодняшнего?), гора окурков в тарелке – и бутылки, бутылки, бутылки. «Да тут целое богатство, – подумала я. – Интересно, на какую сумму можно их сдать?» Сдачей бутылок я никогда не занималась, так что цен на стеклотару не знала.

Я бегло осмотрела этикетки и узнала знакомые. Нет, не из тех, что употребляла внутрь сама, здесь была продукция из запасников Вахтанга Георгиевича. Вот ведь как тесен мир, подумать только. Дорогой господин Чкадуа руководит изготовлением пойла, поглощаемого моей дражайшей мамочкой и ее сожителями. Если они вообще не трудятся непосредственно на него.

Моего присутствия никто не заметил, троица продолжала сладко посапывать, хотя время было явно не то – вставать уже поздно, а ложиться еще рано. Но у мамаши с друзьями был свой режим. Может, этим я тоже пошла в нее? Ладно, надо будить. Времени у меня не так много.

Я направилась к тахте, задела по пути за колченогий стул, чертыхнулась, стул с грохотом упал, но никто из троицы на шум не отреагировал, продолжая спать как спали. Вначале я для порядка потрясла мамашу за плечо, но не тут-то было. Она промычала что-то невнятное, попыталась меня оттолкнуть и снова погрузилась в забытье. Тогда я решила использовать старый испытанный способ. К мамочке я заявилась с подарками. Все-таки я – родная дочь, негоже к единственной живой родительнице приезжать с пустыми руками. Вахтанг Георгиевич по моей просьбе обеспечил меня товаром. Чкадуа, конечно, хотел мне предложить чего-то высококачественного, но я пояснила, что дама, для которой это предназначается, качество все равно не оценит – это, во-первых, во-вторых, ее организм качественную продукцию может и не принять, да и бормотуха ей как-то роднее и привычнее. Вахтанг Георгиевич выделил мне три пол-литровые бутылки из серии фирменных «коктейлей» Вадика с Ленькой.

Я отвинтила пробку первой попавшейся бутылки, извлеченной из моей сумки, приподняла мамашу за шиворот (чтобы не захлебнулась), поднесла горлышко к ее рту – и стала ждать реакции. Испытанное средство подействовало. Не открывая глаз, мамаша подняла руку, ловко ухватилась за бутылку и начала заглатывать содержимое, как воду. Проглотив половину, она наконец разомкнула веки и не совсем ясным взором уставилась на меня. Родную дочь мамаша не узнала. Да уж куда ей! Тем более в таком обличье.

Я не стала терять время и заявила:

– Вставай, и пошли на кухню. Разговор есть.

– А? Чего?.. – промычала мамаша.

Я показала ей содержимое сумки. Этот аргумент подействовал лучше всего. Мамаша тут же поднялась и, пошатываясь, двинулась за мной. Я плотно прикрыла дверь в комнату – на всякий случай. Вдруг все-таки хахали проснутся?

– Погоди, пописаю, – сообщила мамаша и направилась в туалет.

Я тем временем зашла на кухню и встала у раскрытого окна, чтобы не потерять сознания от исходившего из помойного ведра аромата. Я старалась ни к чему не прикасаться – все на кухне было замызганным, над головой жужжали мухи и какие-то мошки, в компании с тараканами они питалась остатками закуски на давно не мытых тарелках. Я не понимала, как можно жить на этой помойке. Я лично всегда любила чистоту. И как человек мог опуститься до такой степени, тем более женщина?

Наконец появилась мамочка и плюхнулась на табуретку рядом с плитой.

– Наташа? – удивленно спросила она.

Вот это да! Неужели узнала? Или забыла, как я выгляжу на самом деле, а увидев холеную высокую девушку, появившуюся у нее в квартире, пусть и рыжую, пришла к выводу, что это могу быть только я. У меня были сомнения, признаваться ей или нет. Пока я думала, мамаша продолжила:

– А тебя тут искали.

– Кто? – спросила я.

– Да мужики какие-то молодые. Выпить нам принесли. Много выпивки притащили. Все допытывались, где ты. У меня и у Витьки с Сашкой. Но ты же ко мне не заходишь. Ты поэтому пришла? Не бойся, я не сказала, где ты живешь.

Можно подумать, они этого не знают. Знают получше тебя. Просто проверяли все возможные места, но, познакомившись с тобой, дорогая мамочка, явно решили, что я с родительницей связи не поддерживаю и прятаться тут не могу.

– А как там Андрюша? – спросила мать. – Вы меня совсем забыли. Хоть бы заехали иногда… Дай еще глотнуть-то.

Я протянула ей открытую бутылку. Может, Оксанка Леванидова – незаконная дочь моей мамаши? Уж очень они похожи повадками…

Я глядела на мать и думала, что с того времени, как я ее видела в последний раз, она постарела лет на двадцать. Просто старуха, сухая, жилистая, вся седая, опустившаяся. Одно хорошо – полнота мне не грозит. Опять же, если верить в наследственность.

– Деньжат не подкинешь? – спросила мать.

– Взамен на информацию, – ответила я, не желая терять время.

Мамаша посмотрела на меня довольно осмысленным взглядом.

– Где ты брала яд? – Я глядела ей прямо в глаза. – Которым отравила отца.

Мамаша расхохоталась и долго не могла успокоиться.

– Тоже кого-то травануть решила? Мужик тебя бросил? К другой стерве ушел? И от тебя, от красивой? Это все не просто так, Наташка. На нашей семье проклятие. Родовое проклятие. На семь поколений.

– Чего-чего? – Я ошалело посмотрела на мать.

– Да, дочка. Не будет тебе счастья с мужиками. Не будет. Уходить будут, бросать, гулять. Может, и замуж выйдешь, и дите родишь, а счастья не будет.

Внезапно за плитой послышалось какое-то шуршание. Я подпрыгнула на месте. Мамаша меня успокоила, сообщив, что там у нее тоже проживают домашние животные.

– Хоть бы кота завела, что ли, – заметила я.

– А чем его кормить-то? – искренне удивилась мать.

Я не нашла, что ответить, и поинтересовалась:

– А кто нас проклял?

– Твою прабабку – ее несостоявшаяся свекровь. Это мне моя мать рассказала, когда я еще за твоего отца замуж собиралась. Говорила мне: не выходи, не выходи, не будет тебе счастья. Роди просто ребенка, вырастим. Я ведь выходила уже беременная Андрюшей. И вышла. А твой папочка сразу же от меня гулять начал. Я тебя-то знаешь почему родила? Думала его удержать. Двумя детьми. Думала, что от двух-то детей он никуда не денется. Он и жил с нами, семью не бросил, потому что вас любил, а на меня внимания не обращал. Я же в доме у вас была как прислуга.

Мать расплакалась. Мне было очень жалко ее в этот момент, потому что я понимала, многое из того, что она говорит, – правда. Она была в нашем доме прислугой. Готовила, стирала, убирала, молча сносила измены отца, да и мы с братом на нее никогда серьезно не смотрели… Принимали все как должное. Но слова матери меня еще и возмутили. Как вы думаете, приятно узнать, что тебя родили только для того, чтобы удержать мужика? Я высказала мамаше, что о ней думаю по этому поводу. Она пожала плечами и продолжала:

– Все были против твоего рождения, Наташка. Моя мать, отцовские родители, да и я тебя не хотела, если честно. Если бы твой отец меня тогда послал куда подальше, я бы тебя в роддоме оставила. Отец-то твой тебя тоже не хотел. Потом только, когда ты родилась, он тебя обожать стал. Ты ведь на него как две капли воды похожа. Ты была его любимой женщиной. Единственной женщиной, которую он любил. Своих бл… он не любил, только трахаться к ним бегал… И ты его обожала. Я же знаю. Меня ты никогда не любила, а папочку своего боготворила. Знаешь, как мне тяжко было? Я спину гнула на вас, на детей, на него, на кобеля, а не получала от вас ни ласки, ни теплого словечка, а папочка ваш придет от очередной бл… – и вы с Андрюшей к нему несетесь и с колен не слезаете. Знаешь, каково мне было на это смотреть?

– Но отец же тебя не бросил, – заметила я сквозь зубы. – Это ты его отравила.

Мать пожала плечами.

– Лучше бы бросил, – сказала она на удивление твердым голосом, словно не вылакала только что пол-литра бормотухи. – Может, жизнь бы у меня совсем по-другому сложилась.

– А как же родовое проклятие? – поинтересовалась я, не очень верившая в подобные дела. – Что там прабабка-то учудила?

– Хочешь знать? Испугалась? – Мать зло посмотрела на меня, прищурив глаза. – Ну так слушай.

Прабабку хотели выдать замуж за нелюбимого, но богатого жениха. Семья наша тогда влачила жалкое существование, и этот брак решил бы проблемы прапрадеда. Прабабка с судьбой не смирилась, а убежала из дома и тайно обвенчалась с самым красивым парнем на деревне. Несостоявшаяся свекровь, которую в деревне считали колдуньей, прокляла прабабку. До седьмого колена. Чтобы все женщины в нашем роду были несчастны в любви. Ведь сын колдуньи любил мою прабабку, а она его отвергла, вот его мать и решила, чтобы последующие поколения в семье изменщицы старадали из-за этого поступка. Муж прабабки через год бросил ее с маленькой дочкой и ушел к другой. Потом она еще раз вышла замуж – и опять неудачно: второго мужа вскоре убили в драке. У бабки муж погиб в войну, не прожив с ней и двух месяцев, то есть моя мать родилась уже после гибели деда. Мать вышла замуж за моего отца, но жили они плохо. Мне, откровенно говоря, в детстве было хорошо, и безрадостным я его назвать никак не могу. Ярким лучом был отец, обожавший нас, своих детей, но не жену.

Как призналась мне мамаша, она не покупала яд на рынке, как в свое время сказала нам с Андрюшей, а ходила к бабке-колдунье, чтобы снять родовое проклятие. Бабка и дала ей зелье, которое следовало подлить отцу в вино. Бабка говорила, что, выпив этого заговоренного зелья, отец перестанет бегать по женщинам. Он и перестал – вообще куда-либо бегать… и ходить.

Когда мать закончила свой рассказ, я долго молчала. По-глупому умер отец, по-дурацки. Отравился какой-то пакостью. Видите ли, мамаша его от других баб отвадить решила. Но меня интересовал иной вопрос: вдруг во всем этом что-то есть?

– А проклятие-то родовое бабка сняла?

Мамаша опять рассмеялась.

– А вот не знаю, дочка. Не знаю. Что, бросил тебя твой благоверный?

Я внимательно посмотрела на мать. Она не могла знать, замужем я или нет, – сколько времени она меня не видела? И вообще, меня никто еще не бросал, вот только моего предыдущего убили… И Волошин меня проиграл…

– Дай адрес бабки, – попросила я.

Мать объяснила мне, как к ней проехать – помнила, несмотря на то, что прошло уже немало времени. Может, и зрительная память у меня от мамочки?

Больше говорить нам было не о чем. Я оставила матери две бутылки бормотухи, вынула из кошелька несколько крупных купюр. На прощание попросила ее никому – совсем никому! – не упоминать, что я к ней заходила.

– Не бойся, – ответила мать. – Не хочешь – не скажу.

– И соседям тоже.

– Я не общаюсь с соседями, – отрезала мать, помолчала и добавила: – Но ты заезжай иногда все-таки, Наташа…

Я кивнула. У меня на глаза навернулись слезы, я наклонилась и поцеловала морщинистую щеку. Если бы кто-то увидел нас вместе, никогда не сказал бы, что мы – мать и дочь. Передо мной стояла древняя старуха…

– Ой, подожди! – воскликнула мамаша и полезла в стенной шкаф у двери.

– Что ты ищешь? – спросила я.

Мать не отвечала, а выкидывала в коридорчик какое-то тряпье, наконец она нашла то, что искала. Это была потрепанная белая папка с завязочками.

– Вот, Наташа, возьми, – протянула она ее мне.

– Что это? – не понимала я и тут же с брезгливостью стряхнула с папки рыжего таракана, показавшегося изнутри.

– Квартира завещана тебе, – сообщила мать. – Я хоть и пьянь подзаборная, но ты же все-таки моя дочь…

Мы обе разрыдались. Я смогла уехать только минут через двадцать, более или менее приведя себя в порядок. Мне было очень жаль оставлять мать, но я обещала ей заехать, как только вернусь в Петербург. Если вернусь. Если она тогда еще будет жива.

Глава 20

К бабке я не поехала. Посмотрела на часы и решила, что просто не успею уложиться, а звонить дяде Саше и объяснять, что мне нужно задержаться, тоже не следовало. Зачем, чтобы все остальные меня ждали? Ну понятно, если бы какая срочность… Остатки зелья, которое мать подлила в вино отцу, хранились у меня в рюкзаке с другими вещами, которые сейчас путешествовали в багажном отделении цистерны. Я решила, что обойдусь без больших запасов яда, – если что, у дяди Саши найдутся средства для устранения противников. В этом я не сомневалась. Да и вообще мне может не понадобиться никого отравлять. Это я так, на всякий случай беспокоилась. Впитала с молоком матери, что следует делать запасы, потому что завтра может ничего не быть или быть дороже. Так же, как быть готовой в любой момент сорваться с места – что уже пошло мне на пользу.

К бабке я решила наведаться по возвращении. Разберусь со старой каргой. Обойдусь я без ее приворотных и отворотных зелий, а вот за отца она мне ответит. Если, конечно, с нею никто не разберется до моего появления, что тоже нельзя было исключать. Ладно, посмотрим, как карта ляжет. А может, она в состоянии устроить мне сеанс встречи на астральном уровне с моим предыдущим? Тогда я бы ей все простила. Но об этом потом – когда будет возможность встретиться с бабкой.

Теперь я ехала проститься с Сергеем. Это было последнее мероприятие, запланированное мною в Питере. Да и что мне еще тут делать? Поеду в Латвию, оттуда куда-нибудь в Скандинавию, начну новую жизнь… И снова одна. Ну ничего, найдется какой-нибудь добрый человек, который подберет бедную девочку. То есть меня. В общем, все равно кто – раз это не Сережа.

Я поставила машину за оградой перед неприметной калиточкой – зачем привлекать к себе внимание? Именно поэтому я не пошла через главный вход по центральной аллее, а двинулась по боковым тропинкам. Дорогу я знала хорошо, благо бывала у моего предыдущего не один раз…

Последнюю часть пути следовало двигаться вдоль центральной аллеи – иначе нельзя было пройти к его могиле. Как вы догадываетесь, Сергей был похоронен на престижном месте. Здесь, на кладбище, тоже был и свой центр, и свои окраины, престижные и непрестижные места, свои порядки, правила, уклад. Неравенство после смерти проявляется так же, как при жизни: кто-то нашел последний приют в центральной аллее, кто-то – у самой ограды, кого-то кладут в землю в картонной коробке, кого-то – в хрустальном гробу, кому-то даже не ставят никакой таблички, кому-то воздвигают памятники, специально заказанные известным скульпторам. Я, естественно, двигалась в сторону коммерческой части кладбища, или центрального района – как вам больше понравится.

Я не знала, хорошо это или плохо, что я одета на этот раз не старушкой, а современной молодой женщиной. С одной стороны, старушка на кладбище привлекла бы меньше внимания, с другой – я ведь шла не на могилку у ограды, а в ту часть, где лежат сильные мира сего – вернее, бывшие сильные. Кстати, а где родители Сергея? Я об этом раньше никогда не задумывалась. На похоронах их не было. Может, они давно умерли? Вообще-то, он был не питерский, а откуда-то то ли из Сургута, то ли из Самары. Я помню, что начиналось на С… Друзья его, конечно, должны были знать, а раз не вызвонили родителей, то, значит, их уже нет.

Мне стало грустно. Вот ведь как получается: умер человек, и никого после него не осталось. Женат он не был, детей не народил, фирма перешла к двоюродному брату. И почему я, идиотка, не родила от него ребенка? Память бы осталась… Но, с другой стороны, что я сейчас делала бы с ребенком? Куда он мне? И кто из мужиков стал бы меня содержать с ребенком от моего предыдущего? В это мгновение мне очень захотелось ребенка от Сергея, вообще, впервые в жизни захотелось ребенка, хотя умом я понимала, что это, во-первых, уже невозможно (от Сергея), во-вторых, осложнило бы мне жизнь. Вот если бы мой предыдущий воскрес из мертвых, возродился, как птица Феникс…

Из раздумий меня вывела спешащая по центральной аллее фигура. Я бросила на нее беглый взгляд – и тут же моя мысль заработала в другую сторону. К выходу с кладбища спешил Волошин.

Так, Олег Николаевич, куда же это вы, интересно? Вернее, откуда? Кого навещали? И почему один, а не в сопровождении шофера, телохранителя или кого там еще? Небезопасно одному-то по кладбищам разгуливать, да и вообще где угодно. Вам небезопасно.

Мне самой это, правда, тоже было небезопасно, но кто меня узнает в моем новом обличье? Только мать и признала. Я сама себе казалась в зеркале незнакомкой, тем более в этом зеленом наряде… Тьфу, как я ненавижу зеленый цвет! Лягушка какая-то.

Волошин скользнул по мне взглядом – я шла по параллельной аллее, в пяти рядах могил от центральной – и пошел дальше. Он меня не узнал. Какая-то рыжая девица в зеленых джинсах и пиджаке, причем с широченными плечами. Ну разве кто-нибудь мог бы подумать, что это Наташа Перепелкина? Да ни в жизнь! На братце надо бы проверить этот прикид, но к нему уже некогда. Вообще, времени до встречи с остальными остается мало. Сейчас посижу минут десять-пятнадцать у Сергея да поеду. Не люблю, когда меня кто-нибудь ждет. И сама терпеть не могу дожидаться чего-нибудь или кого-нибудь.

Я продвинулась к огромной мраморной плите, возвышавшейся над мраморным надгробием. «Спи спокойно, Серега, мы тебя не забудем». «Сереге от верных друзей». А сколько здесь было венков когда-то…

Я опустилась на скамеечку и посмотрела на выбитый в мраморе портрет. Слезы сами навернулись на глаза. Где ты сейчас, милый? Дура, тут же сказала я себе, ты прекрасно знаешь, где он сейчас. Котлы чистит или в них варится. Не с ангелами же беседует. Хотя чем черт не шутит? Я никогда не знала, чего ожидать от моего предыдущего. Он был непредсказуем и способен на любое… Мог выторговать себе и местечко в раю.

Я смотрела в его глаза и вспоминала, как могли они смеяться, как смотрели на меня с любовью… Мне тебя очень не хватает, Сережа! Все бы отдала, чтобы тебя вернуть…

Я поняла, что не могу больше смотреть на его портрет, потому что еще чуть-чуть – и зарыдаю навзрыд, поэтому я опустила глаза на нижнюю плиту и долго сидела, уставившись в одну точку. Какое-то время я, пожалуй, ничего не видела, потом мой взгляд стал осмысленным, и я заметила что-то беленькое в узкой щелочке рядом с землей. Из мраморной плиты торчал кончик какой-то бумажки. Или это мне кажется? Может, крыша съезжает? Я протянула руку и длинным ногтем потянула за кончик. Из щели показалась тонюсенькая бумажная ленточка длиной сантиметров пять.

Серега меня услышал? Прислал привет из преисподней? Зовет в гости? Или на постоянное место жительства? Какие-то идиотские мысли проносились у меня в голове.

Бумажка была сложена вдоль, я ее развернула. Внутри было одно слово: «Водолей», написанное печатными буквами.

Это еще что за новости? Кто кому пишет? Серега с того света? Или друзья его предупреждают, кому встречу готовить, котел почистить?

На всякий случай я быстро огляделась. Черт знает что это за бумажка и кому она на самом деле адресована? В любом случае не стоит, чтобы меня кто-то с ней видел. И знал, что я ее нашла. А то еще возникнут лишние проблемы. У меня их и так выше крыши.

Вокруг не было ни души, пели птички, легкий ветерок слегка трогал кроны деревьев. Я сложила бумажку точно так же, как было вначале, всунула ее в щель и стала осматривать землю вокруг могилы.

Дождя давно не было, так что грунт вокруг могилы моего предыдущего был сухим и следов на нем не оставалось, к тому же здесь все песочком присыпано. Вот если взглянуть чуть подальше, вдоль по тропинке… Если случайно сделать неловкое движение, качнуться в сторону, то можно и оставить какие-то следы. Но кто знает, давние они или сегодняшние? Приехала бы на пять минут раньше, увидела бы, откуда шел Волошин. Меня раздирало любопытство. С моим предыдущим они были знакомы.

Но, с другой стороны, сколько тут лежит бывших знакомых Волошина? Да каждый второй. К кому угодно мог заезжать. Вот только зачем? Сентиментальностью Олег Николаевич никогда не отличался, появлялся только там, где должен был появиться для поддержания имиджа или в местах развлечений. Кладбище местом развлечения никак не назовешь, поддерживать имидж он здесь тоже не мог – сейчас нет никаких похорон, крутиться не перед кем. Оставался один возможный вариант – деловая встреча. Но вот с кем? Кто мог назначить Волошину деловую встречу на кладбище? Или он сам кому?

Я опять погрузилась в раздумья, из которых на этот раз меня вывело весьма специфическое амбре перегара. Я подняла голову. Справа на тропинке стоял потрепанный, давно не бритый мужичонка со свисавшей изо рта «беломориной».

Это еще кто такой? У меня в голове промелькнуло множество мыслей. Кстати, нашелся и возможный ответ на мучивший меня вопрос: Волошин мог встречаться и с могильщиком. Ну, например, чтобы попросить устроить кому-то «двойное дно». Вот только кому? У меня опять появились нехорошие мысли. И дурные предчувствия. Но стал бы Волошин сам об этом договариваться?

Я глядела на мужичонку, он – на меня. Я не произносила ни звука, не представляя, что сказать, да и вообще, стоило ли начинать с ним разговор? Мужичонка первым нарушил молчание.

– Все ходишь к нему, – заявил он. – Сильно, знать, любила.

Мужичонка констатировал факт, а не задавал вопрос. Он что, меня узнал? То есть те, кто видит меня регулярно, в новом обличье меня за саму себя не принимают, а малознакомые люди узнают сразу же? Ну ладно еще, когда женщина опознает другую женщину в нетипичных для нее шмотках, с новыми макияжем и прической – это я могу принять, но чтобы мужик… Я решила разобраться с этим делом.

– А вы тут часто бываете? – поинтересовалась я.

– Каждый день, – ответил он и спросил: – Можно я присяду с тобой? Ноги чегой-то побаливают. К дождю, наверное. У меня всегда перед дождем болят.

– Садитесь, – милостиво разрешила я.

Почему-то мне не хотелось гнать его. Жалкий он был какой-то. Не могу объяснить, но у меня что-то шевельнулось в душе при виде этой человеческой особи. Захотелось как-то ему помочь, сделать для него что-то доброе. Совсем опустившийся бомж, а каким-то непонятным образом располагал к себе. Или у меня в самом деле уже крыша едет?

Да и, может, что скажет про Волошина? Видел, наверное, куда тот ходил. Если, конечно, Олег Николаевич не с этим типом встречался. И не по мою душу.

– Спасибо, дочка, – заявил мужичонка, опускаясь на край скамеечки. Похоже, что он специально старался меня не запачкать. – Вот ты какая: тебе ведь неприятно, а все равно разрешила. Эх, все мы – люди, все мы – человеки. Я сказал, что у меня ноги болят, и ты меня пожалела. Выпить хочешь?

Я покачала головой. Выпить мне совсем не хотелось, тем более я была за рулем, но вот нос заткнуть желание не оставляло, правда, я мужественно держалась, чтобы не обидеть мужичка.

– Меня Николаем зовут, – представился мой новый знакомый.

– Наташа, – выпалила я, а потом тут же пожалела: может, стоило назваться как-то по-другому?

– А я вот выпью, Наташа, – сказал Николай, извлекая початую бутылку из внутреннего кармана потрепанного пиджачка. – Твое здоровье!.. Часто, часто ты у него бываешь, – кивнул мужичок на портрет моего предыдущего, выбитый в мраморе. – Красивый мужик.

– Был красивый, – поправила я, думая, что в пепле, оставшемся от Сергея, его никто никогда не узнал бы.

Среди бумаг в его сейфе нашли завещание. Он просил себя кремировать, мотивируя это тем, что не хочет, чтобы его телом питались черви, всегда вызывавшие у него отвращение. Его сожгли, а потом над урной поставили эту огромную плиту и положили надгробие, хотя гроба внутри никакого не было, только урна.

– Нового-то пока не завела? – продолжал задавать вопросы Николай.

– Такого, как он, больше никогда не будет, – ответила я, удивляясь сама себе: откровенничаю с каким-то бомжом, но почему бы и нет? Выговориться-то хоть перед кем-то надо.

И тут меня понесло. Я рассказала, что была просто круглой дурой, не ценила свои отношения с моим предыдущим, не ценила его самого. Имеем – не храним, потеряем – плачем, но тут уже никакими слезами горю не поможешь: его нет. Все, кто встретился мне на пути после Сергея, не шли с ним ни в какое сравнение, но это я только теперь поняла. Мне никто не нужен, кроме него, а его больше нет…

Николай слушал очень внимательно, не перебивая, давая мне выговориться. Слезы текли у меня по щекам ручьем, я совсем забыла о том, что меня ждут полковник Никитин, Марис Шулманис, Вахташа и прочая компания. Мне было не до них. Я отдала бы все на свете, чтобы вернуть Сергея.

– Эх, Наталья, Наталья, – вздохнул мужичок, когда поток речей, лившийся из меня, немного иссяк, и снова извлек из внутреннего кармана бутылку. – Точно не будешь? – Я покачала головой, хотя теперь мне уже хотелось выпить. – За твоего. И за вашу любовь!

– За упокой души тогда, – поправила я.

– Нет, Наталья, – сказал мужичок. – Для тебя он жив. И ты его до сих пор любишь. За вашу любовь.

Я решила, что Николай уже здорово принял, вдобавок это явно наложилось на старые дрожжи – ну что же, дело житейское. Мне ведь полегче стало после того, как выговорилась и высказала кому-то, что я чувствую и как мне не хватает моего Сереженьки… Я пожалела, что отдала мамаше всю выпивку, которую взяла у Вахтанга: мне очень хотелось чем-то угостить Николая.

– Я уезжаю, – внезапно выпалила я. – Наверное, надолго. Не знаю точно, на сколько. Я ведь к нему попрощаться пришла. Вы… посмотрите за могилой, пока меня не будет? Я вам заплачу.

Я полезла в сумочку, извлекла кошелек и уже собиралась достать несколько купюр, но Николай меня остановил.

– Не надо, Наталья, – покачал он головой. – Не надо мне от тебя денег. Я и так посмотрю. Просто так. Ради тебя. Потому что есть такие женщины. Такие, как ты. Ты – молодая, красивая, небось мужики вокруг роятся, а ты все его любишь, когда его уже год почти на свете нет и нет у тебя надежды его когда-нибудь снова увидеть… Не возьму денег. Я все равно тут каждый день. Приходить буду и тебя вспоминать. А вернешься – тогда и придешь, бутылку мне поставишь.

Неужели отказывается от денег? Я не верила своим ушам. Опустившийся, спившийся мужичонка, кладбищенский бомж, а так говорит… Есть такие женщины, как я… Я могла бы добавить, что есть такие люди, как он сам. Интересно, кем он был раньше? Как тут оказался? Что произошло у него в жизни?

Я все-таки протянула ему две сотни.

– Выпейте за меня, Николай. Пожалуйста. И за упокой. Хорошо?

Николай понял, что обидит меня, если не возьмет денег, и взял.

Внезапно у меня зазвонил сотовый телефон. Это звонил дядя Саша: они уже беспокоятся. Я сказала, что выезжаю, что все в порядке, просто немного задержалась.

– Тебя уже ждут, Наташа? – посмотрел на меня мужичок.

Я кивнула.

– Я тебя провожу до ворот?

Я опять кивнула и сказала, что поставила машину у боковой калитки. Николай, конечно, знал эту калитку, потому что сам главным входом не пользовался. Мы встали и направились к ней.

Стоило нам сделать несколько шагов, как мы увидели приближающегося к нам мужчину, внешность которого показалась мне очень знакомой. Ему было лет пятьдесят, блондин с холодными голубыми глазами, он чем-то напоминал викинга – так, как я их себе представляла. Высокий, подтянутый, изысканно одетый, он довольно быстро шел по центральной аллее и уже завернул к коммерческой площадке, с которой выходили мы с Николаем. Холеный мужчина бросил на нас удивленный взгляд и пошел дальше.

Наверное, мы смотрелись весьма странно: дорого одетая молодая девица и спившийся бомж, достающий мне только до плеча. Я благоухала «Клима», Николай – старым перегаром. Тем не менее мы шли рядышком и мило беседовали, как закадычные друзья.

Викинг посторонился, пропуская нас, а потом двинулся по той же тропинке. Ну где же я его видела? Разве запомнишь всех этих мужиков, даже с моей зрительной памятью? Я оглянулась – и встретилась с взглядом холодных голубых глаз. Мы одновременно отвернулись.

– А этот часто тут бывает? – поинтересовалась я у Николая.

– Первый раз вижу, – ответил он. – Сегодня еще один был, прямо перед твоим приходом.

Я поняла, что он имеет в виду Волошина, о котором я совсем забыла, углубившись в воспоминания о своем предыдущем.

– Оглянитесь, пожалуйста, – попросила я Николая. – К кому этот пришел?

– А сама чего?

– Да как-то… – промямлила я, но все-таки посмотрела назад.

Викинг примостился на той же скамеечке, где только что беседовали мы с Николаем. Он сидел как совсем недавно я, уставившись на портрет.

Я резко остановилась, потом снова пошла. Черт побери, кто же это? Один из бывших партнеров Сергея? Друг? Но друзей я всех знала, да и по возрасту они не очень-то друг другу подходили: Сергею было бы сейчас всего тридцать три… Но я его, определенно, где-то видела. А значит, он видел меня. И, как показала практика, малознакомые люди почему-то сразу же опознают меня в маскарадном костюме… Или мне попадаются на пути люди, специально подготовленные? Нет, такого не может быть! Этот Николай, кладбищенский бомж? Но кем он был раньше? Нет, все равно не может быть. Вот если бы на его месте оказался дядя Саша – тогда другое дело. И кто же такой Викинг? Где-то, где-то мы раньше пересекались…

– Николай, а как вы меня узнали? – Я решила разобраться с этим вопросом. – Я ведь сегодня…

– Рыжая? – усмехнулся он. – А к нему только ты одна ходишь. Уже год ходишь. Я один раз уже хотел к тебе подойти, месяца два назад, да ты быстро ушла. Другая-то откуда взялась бы? Ну сама подумай. А то, что ты сегодня рыжая… Я разок взглянул, другой… Хоть волосы и другие, а разговариваешь ты с ним точно так же и плачешь так же… Ну какая другая?

Я кивнула. Ход мыслей Николая был мне понятен. Но вдруг признает кто-то еще? Может, стоило все-таки вырядиться старухой? Ладно, все равно уже поздно. Я решила выяснить про Волошина.

– А к кому ходил тот, что передо мной приезжал?

– Тоже где-то здесь сидел, – пожал плечами Николай. – На этой площадке.

– А где точно, не вспомните?

– Надо тогда отойти по аллейке туда, где я стоял… Да только этот теперь сидит, – Николай кивнул головой назад. – Тебе это так важно?

Я задумалась. Нет, пожалуй, мне было необязательно знать, к кому приходил Волошин. Но, с другой стороны, записка, вставленная в щель в надгробии… Мог ли ее оставить Волошин? Викингу? Но зачем? Все-таки я должна была узнать, не использует ли Олег Николаевич надгробие моего предыдущего для передачи посланий. Но тогда встает вопрос: почему?

– Важно, – твердо ответила я Николаю.

– Тогда поворачиваем назад.

– Знаете что? – пришла мне в голову мысль. – Я постою здесь, под деревьями, подожду. Не хочу я снова этому типу на глаза показываться. А вы сходите, ладно? И скажете мне. Хорошо, Николай? Ну пожалуйста!

Я просяще посмотрела на него. Николай заявил, что делает это только ради меня, еще отхлебнул из своей бутылки и отправился назад. Я скрылась в зарослях кустов и деревьев – так, чтобы с центральной аллеи меня было невозможно рассмотреть.

Я уже начала беспокоиться, что он не вернется. Ну зачем я ему сдалась? Поговорил после выпивки, деньги получил, воспользовавшись моим состоянием, что еще надо? Я раздумывала, идти ли мне к машине или все-таки еще подождать Николая. Больше всего не хотелось вновь столкнуться с Викингом. На всякий случай я украдкой выглянула из-за куста – и очень кстати: по центральной аллее как раз шел Викинг. В отдалении мелькнул Николай. Пережидал, наверное.

Викинг был хмур и зол, по сторонам не смотрел. Как только он скрылся из виду, Николай выскочил из-за какого-то куста и посеменил к зарослям, где пряталась я.

– Дождалась? Молодец, Наташа. Понимаешь, не хотел у этого перед глазами мелькать, – он кивнул в том направлении, куда скрылся Викинг. – Он так на меня зыркнул… ругаться не стал, правда… Наверное, понимает, что место не то…

– А что он делал? – перебила я Николая.

– То есть как что? – не понял мой новый приятель.

– Ну в смысле… – Я сомневалась: говорить ему про найденную записку или нет, потом решила, что этого делать не следует: еще неизвестно, кто ее оставлял и кому. А бомж может разрушить хорошо отлаженный механизм, только вот что это за механизм?

– Просто посидел на скамеечке, – сообщил Николай. – Как ты… Ну не совсем, как ты… Он с ним не разговаривал, слез не лил. Посидел и ушел. А ты его знаешь?

Я покачала головой.

– А первый, пожалуй, был на соседней могиле, – продолжал Николай. – Не уверен я, дочка. Но, кажется, на соседней.

Я уже собиралась пойти назад, чтобы проверить, где все-таки был Волошин и осталась ли записка там, где я ее нашла, но у меня вновь зазвонил телефон. Дядя Саша наорал на меня и велел немедленно ехать к ним. Меня все ждут.

– Оставь мне свой номер, дочка, – вдруг попросил Николай. – Мало ли что…

Я не представляла, что могло бы случиться, чтобы заставить кладбищенского бомжа звонить мне на сотовый телефон, но, повинуясь минутному порыву, вырвала из блокнота листок, правда, написала я на нем номер дяди Саши. Пусть, если что возникнет, полковник Никитин сам разбирается с проблемами. И если бомж вдруг решит кому продать информацию, то покупатели получат господина Никитина – или еще кого-нибудь из его конторы. Правда, предупредить надо будет дядю Сашу – на тот случай, если мне вдруг позвонит бомж по имени Николай. Хорошие у меня знакомые.

Наконец мы приблизились к ограде, но пока еще оставались за очередными зарослями кустов.

– Дай-ка я первый выгляну, – почему-то шепотом сказал Николай.

– А что?..

– Тсс! – прижал он палец к губам. – Береженого бог бережет.

Знакомая поговорка. Я пожала плечами и осталась в укрытии. Николай провел рекогносцировку, вернулся, внимательно посмотрел на меня и спросил:

– У тебя серая иностранная машина?

Я кивнула.

– За нею, метрах в тридцати, стоит другая иностранная. Новая. Черная. С тонированными стеклами. Водителя и пассажира, в общем, разглядеть можно…

– Этот? – перебила я.

Николай покачал головой.

– Нет, дочка, не этот. Братва.

Я застыла на месте, потом уточнила:

– Вы уверены?

– Пройдем вон сюда. – Николай повел меня вокруг кустов. – Сейчас сзади выглянешь. Только осторожней.