Изумрудные росы Буркин Юлий
— Мой народ готовился к встрече. Мы убрали часть домов, проложив дорогу к тому месту, где ты остановишься. Ты сможешь пройти.
«Очень мило с вашей стороны», — подумал Грег.
Императорский флаер, облетев человека, оказался спереди.
— Следуй за мной, — скомандовал Лабастьер.
Повинуясь, Грег спросил:
— Это ваш единственный город?
— На Земле множество городов бабочек, — сухо отозвался Лабастьер.
— И все такие же?
— Нет, все они разные. Есть города на суше и под водой, города бабочек вида маака и города бабочек-махаонов. Все они различны и не похожи друг на друга. Столицы маака и махаонов тебе еще предстоит посетить, так как мои подданные будут рады увидеть бескрылого предка. А это единственный город третьего и самого малочисленного из возлюбленных моих народов — город бабочек ураний. Когда-то они жили в дуплах деревьев, отсюда и такая архитектура.
За разговором они подошли вплотную к первым «домам». Грег тем временем думал о том, что жилища этих существ и не должны походить на человеческие. Им не нужны лестницы и лифты, не нужны кухни и санузлы… Разве что спальни… Хотя вообще-то черт его знает, что им нужно.
Вблизи оказалось, что стволы «домов» не так уж тонки — метра три-четыре в диаметре и раскачиваются под порывами ветра. Флаер императора двинулся вдоль этого частокола, и вскоре Грег, плетущийся за ним, увидел довольно широкую, метров десять шириной, щель между «домами». Он шагнул в нее вслед за флаером, и тут же словно по команде со всех сторон к ним устремились полчища человекобабочек.
Грег не сразу понял, откуда они взялись, пока не заметил, как на разной высоте на стволах «домов» словно бы лопаются какие-то пленки-мембраны, открывая выходы, из которых и вылетают бабочки, а отверстия тут же вновь затягиваются… Урании стайками кружились около Грега, облаками нависали над ним, их тонкие голоса слились в сплошной гул…
— Мой народ с благоговением и уважением приветствует тебя, — пояснил император. — Они давно готовы к встрече с бескрылым предком и с нетерпением ожидали ее.
— Передай своему народу, что я польщен, — пробормотал Грег.
— Поздоровайся с ними, скажи им свое «хелоу», им это понравится.
— Хелоу! — рявкнул Грег и приветственно поднял руку.
Тут началось форменное столпотворение. Бабочки заворковали еще громче, и Грегу показалось, что в их интонациях он уловил нотки экзальтации хотя, конечно, он мог и ошибаться. Но в том, что стайки крылатых существ заметались и завертелись вокруг него еще быстрее, он мог поклясться на что угодно.
— Хелоу — главное божество наших предков, — сообщил император. — По легенде он был бескрылым гигантом. Как ты. Я уже давно обешал своим подданным знакомство с ним.
«Вот же паразит, — подумал Грег. — Стрижет политический капитал, даже не скрывая этого. Ненавижу пиаровские технологии…»
Они двигались вперед, не замедляя хода, а любопытствующие бабочки проворно освобождали им путь, Грегу казалось, что он идет прорубленной в густом лесу просекой, вот только деревья тут были высотой до самых звезд.
Неожиданно «дома» расступились. Грег вышел на обширное открытое пространство и остановился как вкопанный, увидев перед собой то, чего уж никак не ожидал увидеть.
— Это наша главная площадь, — сообщил император. — А это твой временный дом. Мы построили его специально для тебя.
Посреди площади стояла хибара, представлявшая собой прихотливую помесь викторианского коттеджа, индейской хижины и пчелиного улья. Коттедж это приземистое строение напоминало формой: имелся и фронтон, и колонны, поддерживающие крышу, то и другое — белого цвета, и дверной проем. От хижины и улья в нем было то, что стены оказались не цельными, а шестиугольно-решетчатыми, светло-ореховыми. Белые детали напоминали мрамор, ореховые — дерево, но при ближайшем рассмотрении и то и другое походило на пластик.
«И что, в этой открытой беседочке мне и предстоит доживать остаток своих дней?» — с горечью подумал Грег, но тут же вспомнил, что император собирается познакомить его еще с какими-то столицами, а значит, тут он особенно не задержится.
— Войди, — предложил император. — Там тебя ждет пища.
Пробормотав проклятье, Грег наклонился и шагнул внутрь. Флаер императора влетел следом. Аскетичности убранства этого вигвама позавидовал бы любой буддийский монах. В полутьме единственной комнаты просто не было ничего вообще, кроме циновки на полу и двух овальных посудин возле нее — высокой и плоской. Грег в нерешительности остановился на пороге. Потом вошел.
— Присаживайся и утоли голод, — сказал император. — Я изучил ваши физиологические потребности. Эта пища приемлема для тебя и содержит все необходимое для жизнедеятельности организма.
Грег уселся на циновку и огляделся. Через дыры в стенах на него пялились сотни любопытствующих глаз. «Что и говорить, интим мне обеспечен», — подумал он. А еще он с удивлением осознал, что легко различает лица самцов и самок и среди последних кое-какие кажутся довольно симпатичными… «Впрочем, чему тут удивляться, дело ведь не в размере, а в пропорциях, — сказал он себе. — Когда разглядываешь журнал с красотками, разве задумываешься над тем, что эти красотки на бумаге величиной сантиметров в десять…» Сколько сотен тысяч лет прошло с тех пор, как он в последний раз касался женщины? Грег подумал о Клэр, но в тот же миг его посетило какое-то смутное эротическое видение, связанное с самками-бабочками… Отогнав наваждение, Грег перенес внимание на плоскую чашу.
Содержимое ее энтузиазма не вызывало: она была наполнена желтой мутноватой кашицей с приторным запахом чего-то подгорелого.
— Что это такое? — спросил Грег подозрительно.
— Вы называли это «рис», — заявил Лабастьер. — Мы подвергли зерна привычной вам термической обработке и добавили мед. Насколько я понимаю, это должно быть питательно и вкусно для тебя. Во всяком случае, питательно.
— А там что? — спросил Грег, указывая на высокую посудину.
— Мы называем это «напиток бескрылых». Результат брожения сока съедобных ягод.
— Хм, — сказал Грег, взял сосуд в руки, поднес к лицу и осторожно понюхал. Жидкость откровенно пахла брагой. Грег сделал осторожный глоток… Кислятина редкостная, но пить можно. Судя по всему, в этом пойле градусов пять-семь.
Он перенес свое внимание обратно на «еду». Совершенно очевидно, что требовать от хозяев серебряный столовый прибор смысла нет. Грег двумя пальцами зачерпнул немного бурой кашицы и попробовал на вкус. Бабочки снаружи возбужденно залопотали.
Как Грег и подозревал, «рис» был подгоревшим, да к тому же еще и приторно сладким. Но есть хотелось ужасно, а угощение казалось хоть и странным, но съедобным. Грег проглотил взятую щепотку. «Ладно, — подумал он, — позже попытаюсь навести порядок в понятиях этих букашек о человеческой пище. А пока придется довольствоваться тем, что есть. Во всяком случае, эта бурда вроде бы не содержит никакой заразы».
— Император, — обратился он к Лабастьеру, висящему на флаере против него.
— Слушаю тебя, Грег Новак, — отозвался тот.
— Я, конечно, понимаю, что им интересно, но нельзя ли объяснить твоим подданным, что на сегодня представление окончено. Мне хотелось бы пообедать спокойно…
— Это нетрудно, — откликнулся Лабастьер, затем что-то пропел по-своему, и человекобабочек словно ветром сдуло. Метафора была здесь тем более уместна, что за стенами раздался шелест сотен крыльев, словно налетел внезапный порыв ветра.
— Если хочешь, Грег Новак, я тоже временно покину тебя, — предложил император. — Я буду снаружи. Сколько тебе понадобится времени?
— Часик, нормально? — спросил Грег. — Я бы поел и немного отдохнул.
— Да, — согласился Лабастьер. — Я войду к тебе через час. — С этими словами его флаер вылетел наружу.
Преодолевая брезгливость, Грег утолил голод и жажду, а затем, чувствуя легкий хмель, растянулся на циновке, подложив под голову руки, и попытался собраться с мыслями. Он жив, и это плюс. Но есть и минус — он в плену (якобы в гостях) у потомков людей… Такой большой и сильный по сравнению с ними, но в то же время беззащитный и беспомощный. Что он может предпринять дальше?
Внезапно в животе забурчало, напомнив, что человеческое пищеварение подразумевает и дефекацию. Этого Лабастьер явно не предусмотрел. Грег беспомощно огляделся по сторонам, но ничего подходящего для возникшей ситуации не обнаружил.
Он мог бы и потерпеть немного, но решил не тянуть с решением столь животрепещущего вопроса, а потому поднялся и выглянул в проем наружу. Флаер императора висел в метре от входа.
— Проблема, — сказал Грег.
— Твой организм стремится вывести ненужные шлаки? — со знанием дела осведомился император.
— Вроде того, — подтвердил Грег. — Может, пройдемся обратно в лес?
— Это вовсе не обязательно, — возразил Лабастьер. — Ты можешь опорожнить свой кишечник в те чаши, где была пища, а мои подданные унесут их прочь.
— А потом в той же посуде принесут мне еду?! — смутился Грег. — Нет, император, у людей так не принято. Для еды — одна посуда, для дерьма — другая!
— Не возбуждайся понапрасну, — заявил Лабастьер. — Твое желание легко выполнимо. Сейчас тебе доставят специальную посуду для испражнений… Теплокровные животные из нашей коллекции не требовали ее, но разум прихотлив, и я был готов к этому…
Не прошло и пяти минут, как влетевшая в «коттедж» стайка бабочек принесла Грегу точно такую же посудину, в какой ему был подан «рис», но немного поглубже. Он же в это время опять валялся на циновке, предаваясь вполне оправданной меланхолии.
Нечто явственно унизительное было в процессе испражнения в эту керамическую тарелку. Но Грег был не из тех людей, что комплексуют попусту. Сделав свое дело и выставив посудину наружу, он обнаружил, что уже основательно стемнело.
— Император, — позвал он, плохо различая в сумерках, тут ли флаер Лабастьера.
— Я здесь, — отозвался тот.
— А освещения в моем жилище не предусмотрено?
— Искусственное освещение не в традициях ураний, а мы находимся на их территории.
— Понятно. А ночной сон бабочкам необходим?
— Урании ведут ночной образ жизни. Днем они не спали только потому, что хотели посмотреть на тебя.
— Очень мило с их стороны, — заявил Грег. — Но я веду дневной образ жизни. И сейчас я хотел бы поспать. Готов продолжить общение утром. Ты не против?
— Я не против, — как-то совсем по-человечески ответил император. — Но у нас принято перед сном удовлетворять желания, связанные с биологическим воспроизведением.
— У нас тоже есть похожая традиция, — усмехнулся Грег, — но тут вы мне вряд ли сможете помочь. Спокойной ночи.
Он вернулся внутрь, ощупью нашел циновку, разделся и растянулся на ней во весь рост, чувствуя неприятную липкую влажность тела. «Интересно, моются эти чертовы бабочки когда-нибудь или нет? Наверное, нет, у них же крылья, которые небось нельзя мочить. А мне обязательно надо умыться. Завтра нужно будет решить и этот вопрос». За день произошло столько событий, что на их осмысление понадобится немало времени. Но сейчас утомление брало верх, и почти сразу Грег начал засыпать.
…Ему снилось что-то прозрачное и неуловимое. Что-то сплошь из легких касаний и шепотков. Он словно погрузился в тихую и нежную суматоху с явным эротическим уклоном. Казалось, кто-то легко и влажно касается его губ и тела, включая самые интимные места. Их трогают, щекочут, теребят и целуют…
Внезапно проснувшись, Грег понял, что это совсем не сон. Темнота была почти полной, и ничего конкретного он не видел, но очертания нескольких крылатых фигурок хоть и смутно, но все же угадывались. Да и без того было понятно, что происходит в его «спальне». Несколько ураний, тихо переговариваясь между собой и посмеиваясь, ласкали его тело, возбуждая физическое желание и пытаясь его удовлетворить.
«Надеюсь, это хотя бы самки?.. — сквозь сон подумал Грег, но тут же, окончательно проснувшись, возмутился: — Этого мне еще не хватало! Зоофилия какая-то!»
— Ну-ка, брысь! — рявкнул он в темноту. Шелест крыльев взметнулся и исчез. Словно ничего и не было. Осторожно, боясь кого-нибудь ударить или придавить, Грег сел на циновке.
«Нет, это уж слишком! — решил он. — Надо сразу правильно себя поставить. До каких пор эта проклятая бабочка будет считать, что вправе решать за меня все, вплоть до тонкостей моей личной жизни?»
Грег поднялся и решительно выбрался наружу. Ночь была темной, но звезды сияли ярко, значительно ярче тех, которые он видел когда-то. И благодаря их свету контуры императорского флаера проступали из сумрака.
— Эй, ты! — крикнул Грег в темноту.
— Слушаю тебя, — голос Лабастьера слегка помедлил и закончил: — …человек.
— Вот именно! Человек! Я — человек, и я свободен! Я не животное из твоего зверинца. Впредь спроси, насекомое, хочу я чего-то или не хочу, а потом уже делай это! И не смей вторгаться в мою личную жизнь! Ты понял, что я имею в виду, или нет?
Лабастьер снова помедлил, а затем произнес с нарочитой отчетливостью:
— Я понял лишь то, что ты не совсем осознаешь, в каком положении ты находишься.
— То есть? Ну и в каком?
— Ты — мой гость, но ты и мой пленник.
— Ничего нового я не услышал, — заявил Грег. — Я прекрасно понимаю свое положение. Только не забывай: это мы вас сделали!
— Но не ты лично. Я спас тебя от гибели, но если понадобится, я без труда и сомнений лишу тебя жизни.
— Это не так просто, как тебе кажется!
— Да?.. — отозвался Лабастьер.
И тут же знакомая уже, но забытая волна боли судорожной молнией прокатилась по телу Грега от горла до самых кончиков ног. Согнувшись, он непроизвольно захрипел, а потом, не в силах устоять на ногах, опустился на землю.
— Я отец своим подданным, — сказал император. — Ты обидел наших девушек. Они готовились к этой ночи годы. Ты наказан за строптивость.
Боль отхлынула. Минуты две Грег приходил в сознание. Потом прошептал:
— Ладно. Спокойной ночи.
Еще минут пять он, сидя на пороге и привалившись спиной к краю проема, разглядывал огромные незнакомые звезды в черном небе. Затем он уполз внутрь, на свою циновку.
Больше этой ночью его не беспокоил никто. Прежде чем уснуть, Грег подумал о том, стоил ли его гордый отказ от эротических услуг самок ураний перенесенной боли. В конце концов, в чужой монастырь со своим уставом не ходят… Наверное, нужно учиться быть дипломатом. Да, он не дипломат, а биолог, черт побери!.. Но если он хочет помочь себе и остальным членам экипажа, то есть всему тому, чем является сегодня человечество, ему придется учиться.
Глава 4
Всякий может однажды уйти, уйти,
Всякий может забыть свой дом.
Жил Охотник, который сумел почти
Это сделать, но перед сном
Он всегда говорил: «О, мой дом, прости»,
Говорил про себя при том.
«Книга стабильности» махаонов, т. V , песнь II ; «Трилистник» (избранное)
Позавтракав порцией какой-то новой бурды и хлебнув «напитка бескрылых», Грег вышел из пластиковой хибары и сообщил Лабастьеру о своем желании умыться. А потом, сказал он, ему бы хотелось познакомиться с культурой всех трех видов бабочек, ведь есть же у них, наверное, какие-то иллюстрированные книги, альбомы или фильмы…
— По поводу умывания есть два варианта, — ответил Лабастьер. — Первый вариант: мои подданные доставят сюда несколько сосудов с водой, и ты умоешься здесь, на площади. Мы предусмотрели это. Второй вариант: завтра, когда мы отправимся в столицу махаонов, по пути нам встретится несколько открытых водоемов, и ты сможешь искупаться там.
— А сами ураний когда-нибудь моются?
— Да, конечно. Когда дома достигают зрелости, они перестают питаться из почвы, и их сок становится просто водой. Она слабо сочится в стенах, и через специальные отверстия урании берут ее, чтобы умыться или утолить жажду. Но и купание в водоемах — одно из любимых развлечений ураний.
— А крылья?
— Да, некоторое время после купания бабочка лишена возможности летать, но когда крылья высыхают, она вновь обретает эту способность. Бабочки купаются, если рядом нет врага и если некуда спешить.
— О'кей, — сказал Грег. — Я бы хотел использовать обе возможности: слегка умыться сейчас, а завтра искупаться по дороге.
— Воду скоро доставят тебе, — заверил Лабастьер.
— А как насчет книг?
— Здесь есть некоторая сложность, — ответил император. — В полном смысле того, что вы называете «книгами», у бабочек нет. У ураний не было никогда, а у маака и махаонов они были в глубокой древности. Причем у махаонов это была одна-единственная книга — «Книга стабильности». Но ни у тех, ни у других книги не содержали иллюстраций, а лишь текстовую информацию. Ни живописи, ни кинематографа наша цивилизация не знает, так как на достаточно ранней стадии ее развития мы освоили более совершенный вид передачи информации. Это мнемотехнология — способ консервации и передачи мыслеобразов посредством мнемофильмов. А теперь, давно уже, и древняя текстовая информация, как исторический раритет, содержится в определенном формате только на мнемоносителях.
Грег кивнул. Мудрено, но понять можно.
— А я мог бы посмотреть то, что вы называете мнемофильмами?
— Мне нравится общаться с тобой, — заметил император. — Мы очень часто думаем похоже. Я исследовал этот вопрос. Наши нервные системы почти одинаковы, и, наверное, ты мог бы стать субъектом мнемотехнологий. Но бабочку этому учат с самого раннего детства, одновременно с тем, как ее учат ходить, летать и говорить. И считается, что чем позднее начать эти занятия, тем труднее ей дастся это искусство. Были случаи, что по тем или иным причинам бабочка вовремя не получала нужных навыков и оставалась «мнемоглухой» на всю жизнь.
— Ясно. Но, может, все-таки попробовать?
— Я был готов и к этому вопросу. Мы сконструировали для тебя адаптированный вариант мнемопроектора, и скоро его доставят сюда.
Пока они разговаривали, стайки бабочек доставили к входу в жилище Грега шесть сосудов. Можно было помыться. Правда, прямо скажем, довольно относительно. В каждом сосуде было не больше литра воды, а что такое мыло, шампунь, полотенце, зубная паста и щетка, бабочкам объяснять было явно бессмысленно. Не говоря уж о бритвенном приборе. Но спасибо и на том.
Грег огляделся. Бабочек — и самцов, и самок — вокруг было несколько сотен. Они стояли на земле, сидели, свесив ноги, на деталях его жилища, парили в воздухе… Сперва Грег опять хотел сказать Лабастьеру, что, мол, умывание — дело интимное, но потом плюнул. С какой, в конце концов, стати ему стесняться существ, которые и людьми-то не являются? Это во-первых. Во-вторых, император хотел для своих подданных шоу, так подыграем императору. Ну и, наконец, был третий момент, в котором Грег вынужден был себе признаться: он чувствовал некоторую досаду от давешнего ночного инцидента с самками и хотел показать им, что не такой уж он целомудренный недотрога, а вполне нормальный мужчина.
— Можно начинать мыться? — спросил Грег.
— Конечно, — отозвался император.
Биолог сбросил с ног краги, стянул с себя блузу, скинул шальвары и не без тайного торжества услышал вздох восхищенных зрителей, а также их быстрые и, как он предположил, восторженные переговоры.
Вообще-то по человеческим меркам сложен он был прекрасно, а долгие тренировки перед экспедицией и во время нее сделали мышцы рельефными, а тело — стройным и подтянутым… Впрочем, кто знает, каковы тут понятия о красоте.
Только было он наклонился, чтобы взять первую чашу, как услышал голос императора:
— Грег Новак, я уже не уверен в том, что хорошо для тебя, а что плохо… Не позволишь ли ты нашим девушкам и юношам умыть тебя? Растереть очищающими зельями и умастить кожу благовонными маслами…
Грег выпрямился и сказал, махнув рукой:
— Черт с ними, пусть моют.
Что тут началось! Если ночью в его опочивальню проникли лишь несколько самок, мыть его их кинулись десятки. Все они, оказывается, были заранее вооружены чем-то вроде щеток или мочалок, пропитанных пахучими пенящимися веществами. Группка самцов, подняв одну из чаш, стала осторожно лить из нее воду на Грега, а самки принялись от души драить его.
Принимая позы, астронавт чувствовал себя то статуей Свободы, которую вдруг решили отполировать заново, то загнанным в ангар на чистку экомобилем…
— Эй-эй! — взвизгнул он, подпрыгнув на месте, когда какая-то особо усердная мойщица принялась чересчур рьяно драить его чресла. Бабочки в ответ разразились таким дружным похожим на перезвоны колокольчиков смехом, что Грег покраснел, оттого что вновь подумал о них как о женщинах.
Надо отметить, он и раньше замечал, что некоторые из них хороши собой, теперь же, приглядевшись при ярком дневном свете, убедился в том, что, будь они нормального человеческого роста, каждая могла бы не без успеха претендовать на роль элитной модели. Это было заметно тем сильнее, что одеты они были легче легкого — по-видимому, готовились к водным процедурам… Похоже, генетики, ваяя их, потрудились на славу. Что вообще-то логично: взялся создавать новый вид — бери от старого только лучшее.
Грег поймал себя на том, что слегка завидует самцам этого племени. Он скосил взгляд на тех из них, что поливали его, и сразу почувствовал себя неуютно. По сравнению с их сверхпропорциональными утонченными телами его фигура, наверное, кажется бабочкам неказистой и кряжистой. «А чего еще можно ожидать от предка? — подумал он с легкой горечью. — Обезьяна останется обезьяной, даже если будет очень большой…»
Когда тело Грега было отдраено уже несколько раз, а пена смыта начисто, бабочки взялись тщательнейшим образом протирать его кожу и волосы сухими, но пропитанными благовониями лоскутками материи.
— Ну как, ты доволен? — спросил Лабастьер Первый.
— Да, неплохо, — признался Грег. — Честно говоря, не ожидал, что удастся так хорошо вымыться. Передай этим девушкам мою благодарность.
Лабастьер что-то сказал бабочкам, те откликнулись смехом и переливчатым воркованием.
— Они говорят, что ты — красавец, — перевел Лабастьер.
«Ну-ну, — подумал Грег, — люди тоже, почесывая за ухом у гориллы, бывает, приговаривают: „Ах ты мой красавец…“
— А еще, — продолжал император, — они говорят, что будут счастливы видеть тебя на сегодняшнем празднике.
«Для того и помыли?» — подумал Грег и нахмурился:
— Что еще за праздник?
— Он называется Праздником Соития, и для ураний это самое главное событие в году. Я специально разбудил тебя накануне праздника, чтобы ты украсил его своим присутствием. Если захочешь, конечно.
— А в чем его смысл?
— Изначально это был день, когда юноши и девушки выбирали друг друга в партнеры и демонстрировали свой выбор племени. И если племя соглашалось с выбором, они становились супругами… Урании — самые преданные мои подданные, и именно эта преданность когда-то давно чуть не привела их к полному вымиранию. Мне пришлось вмешаться и искусственно исправить демографическую ситуацию. Теперь этот праздник имеет дополнительный смысл…
— Какой?
— Он олицетворяет торжество возрождения вида.
«И дифирамбы императору», — подумал Грег, но, вспомнив о своем решении стать дипломатом, вслух сказал:
— Передай, что я буду рад присутствовать на вашем празднике.
Лабастьер вновь пропел что-то, и бабочки стали поспешно покидать площадь.
— Они летят отдыхать и готовиться, — пояснил император. — Не забывай, урании — ночные существа.
— А где он будет проходить, этот ваш праздник? — поинтересовался Грег.
— Здесь, — отозвался Лабастьер. — Это ведь главная площадь города ураний.
«Здорово! И как бы это, интересно, я смог не присутствовать на нем? Что и говорить, спасибо за приглашение…» Грегу захотелось как-то поддеть императора, и он задал вопрос, который вертелся у него на языке уже несколько минут:
— Ты сказал, что преданность чуть не привела ураний к вымиранию. Если не секрет, как это случилось?
— Будет лучше, если ты увидишь все сам. Сейчас мы попробуем, сможешь ли ты воспользоваться возможностями мнемопроектора. Его уже доставили. Сядь.
Тут только Грег заметил, что поблизости копошатся несколько бабочек с какой-то странной аппаратурой, и уселся подле, по-турецки скрестив ноги.
— Мы подсоединили к стандартному мнемопроектору обруч, рассчитанный на твою огромную голову, — сказал Лабастьер. — Надень его. Постарайся расслабиться и ни о чем не думать. Если мысль важна, она сама придет к тебе… Плыви по течению мысли… Расслабься!..
Не так-то легко расслабиться по команде! Но — надо так надо… Грегу ОЧЕНЬ хотелось увидеть то необычное, что сулили ему мнемотехнологии бабочек. Увидеть их мысли, увидеть мир их глазами. И в то же время он чувствовал, что подсознательно противится этому как вторжению в собственную личность…
«Спокойно, спокойно, — говорил он себе, закрыв глаза. — Не думать. Стоп… Стоп…»
И вдруг что-то произошло. Как будто незримая, но в то же время разноцветная волна омыла сознание и увлекла за собой — в искристые просторы несуществующей реальности… Но какие-то собственные мысли все равно лезли в голову и мешали…
— Стоп! — вновь приказал себе Грег и даже поднял руку. Глаза открылись сами, но вместо окружающего мира перед ним предстало нечто совсем иное, и он знал, что это — ВОЛНОВОЕ ОТРАЖЕНИЕ ВСЕЙ ЕГО ЖИЗНИ. И было очень, очень важно разобраться в хитросплетениях рисунка… Но мысли и страх продолжали мешать…
— СТОП!!! — закричал Грег, понимая, что происходящее сейчас чрезвычайно значимо, что, возможно, даже именно сейчас решается его судьба… И тут же очнулся, обнаружив себя стоящим на четвереньках и до нитки мокрым от пота… Почему-то очень важным казалось сорвать с головы обруч, и он успокоился, только сделав это…
— Неудача, — констатировал император. — Твоя психика противится, хотя некоторый контакт с мнемодатчиком есть. Вполне возможно, что рано или поздно у тебя получится. Но необязательно. Попробуем еще?
— Только не сейчас! — взмолился Грег.
— Хорошо, — легко согласился император Лабастьер Первый. — Попробуем потом. В городе махаонов.
— Правильно! — обрадовался Грег. — Давай попробуем там…
— Что ж, отдыхай. Ночью ты будешь главным героем нашего праздника. Тебе нужно набраться покоя…
Что это было? Действительно ли аппаратура бабочек вызвала в его психике процессы, благодаря которым он мог постичь нечто важное о себе, или то было всего лишь отражение чьих-то чужих, записанных на носитель, мыслей и чувств? Как бы то ни было, Грег чувствовал себя разбитым и, несмотря на полуденное время, уснул, едва добравшись до своего немудреного ложа.
Он был уверен, что его разбудят, однако проснулся сам. Было темно и тихо. Грег выглянул из своей беседки (именно так он все чаще называл про себя свое жилище). Высоко над стволами черных сейчас «домов» светила полная, словно налитая желтым соком, луна. Грегу показалось, что он один, на дне громадного колодца. Но когда глаза привыкли, он разглядел в лунном свете, как несколько десятков бабочек в центре площади занимаются какими-то приготовлениями.
— Все начнется примерно через час, — раздался в ухе знакомый голос, и Грег даже подпрыгнул от неожиданности. — Я бы разбудил тебя.
Грег с удивлением увидел, что император не сидит, как обычно, во флаере, а на собственных крыльях порхает возле него. Словно читая его мысли, Лабастьер пояснил:
— Я слишком много отнял у ураний, привнеся в их племя цивилизацию. Я ощущаю себя обязанным им и хочу, чтобы хотя бы Праздник Соития остался таким, каким он был в былые времена. Антиграв — из нынешней эпохи, он не подходит. Никакой техники.
«Антиграв — это флаер», — догадался Грег и заметил:
— Ты вновь упомянул, что отнял что-то у ураний…
— Да, я хотел, чтобы ты увидел эту историю в мнемозаписи, но раз ты не можешь… Я расскажу тебе коротко. Сядь, мне легче будет говорить.
Грег послушно уселся на пороге, а император опустился и встал перед ним.
— Летать трудно? — немного удивился Грег.
— Нет, но все-таки это отнимает какие-то силы и рассеивает внимание. Особенно когда порхаешь на месте. А вы разговариваете, когда быстро идете или бежите?
— Понял, — согласился Грег. — Слушаю тебя.
— Мои родители были простыми маака. Мать, Ливьен, была ученым, отец, Рамбай, — дикарем, в детстве попавшим в племя ураний и воспитанным им. Они встретились и полюбили друг друга, когда мать в составе научной экспедиции, ищущей человеческое биохранилище, оказалась на территории ураний. Потом, как я уже рассказывал тебе, они нашли то, что искали, и я стал обладателем человеческих знаний.
— Только я не понял, как это вышло, — заметил Грег, наблюдая привыкшими к полутьме глазами за тем, как бабочки возводят посередине площади какую-то пирамиду.
— Если я начну объяснять это, мне придется говорить очень долго. Суть моего рассказа не в этом. Суть в том, что я благодаря этим знаниям понял, как прекратить междоусобные войны бабочек и сделать наш мир благоденствующим. Но для этого сначала нужно было взять в нем власть. Мне нужна была армия. А под руками было только племя ураний. Они не годились для войны, они были нежными и романтичными и называли себя… — тут император пропел что-то похожее на «эйни-али» и тут же перевел: — «дети любви». К тому же их было мало. Этот вид бабочек и без того был самым генетически нестабильным, подверженным отклонениям и неплодовитым, а в те дни еще и махаоны истребили большую часть племени за то, что урании укрывали меня и родителей…
Грег не стал расспрашивать, какое дело до всего этого было махаонам. В это время новая группка бабочек на площади занялась новым делом: улетая далеко к стволам «домов», они возвращались, протягивая за собой еле видимые нити, и летели дальше — на другой край площади.
— Я нашел выход, — продолжал Лабастьер. — Пусть армия будет небольшой, но она должна быть единым организмом, и я создал этот организм из себя самого: в тот год все оставшиеся самки племени ураний родили от меня сыновей…
— Силен, — присвистнул Грег.
— Их было не так много. — Взгляд императора стал сердитым. — Около сотни. Но мы сумели устроить переворот в городе маака, а потом армия маака захватила махаонов… Но мой отец, он ведь был взрощен ураниями, не простил мне того, что его племя попало под жернова истории.
— Но ведь вот оно!.. — не понял Грег и показал рукой на «дома».
— Да. Но процесс возрождения был очень медленным. Прошли столетия, и мой отец давно мертв. Мир бабочек расцвел, но до сих пор урании — племя самое малочисленное, хотя сейчас их намного больше, чем когда-либо. Я пытался объяснить отцу, что я смогу возродить племя, что другого выхода у меня нет, но он умер, так и не поверив мне и не простив.
— Досадно, — сказал Грег искренне.
— Урании — самые любимые мои дети, — сказал император. — И в искупление своего долга перед ними я ввел в ритуал праздника один элемент… Впрочем, увидишь сам.
— Лучше объясни, а то не пойму еще…
— Поймешь… Но, чтобы ты понял, поясню. Я бессмертен, но это не значит, что бессмертна моя физическая оболочка. Нет, она старится и умирает. Но мои возлюбленные жены рожают мне все новые оболочки, и моя личность — в тысячах таких тел… Когда одна из оболочек испытывает боль, ее испытывают все они. Я привык к вечной боли, Грег Новак. Живя вечно, я постоянно умираю.
Внезапно раздался низкий, на пределе слышимости, звук, похожий на щипок струны контрабаса, и император закончил:
— Мне пора. Поспеши и ты приблизиться к центру действия, потом будет трудно пробиться.
Низкий раскат повторился, потом еще и еще — «бом-м, бом-м, бом-м…», — набирая темп. Лабастьер вспорхнул и полетел. Грег, послушно поднявшись, побрел в ту же сторону.
И вовремя. По-видимому, заслышав сигнал, бабочки стали слетаться на площадь со всего города. Они буквально сыпались с неба. Тем временем выстроенная ночью «пирамида» занялась огнем, и вскоре костер полыхал вовсю, так что на площади стало светло как днем. Но пламя его было неоднородным — в ритме, задаваемом невидимым контрабасом, оно меняло свои цвета.
Прошло не меньше получаса. Грег огляделся: площадь была забита битком. Тут только он заметил, что над ней натянута многоярусная паутина из прозрачных нитей, и теперь бабочки усаживались на нее, чуть подрагивая крыльями для равновесия. Сейчас их собралось на площади в сотни раз больше, чем тогда, когда город встречал «бескрылого предка».
Зрелище было грандиозным. Эдакий Колизей до самого неба. Но больше всего поражало то, что при таком скоплении человекобабочек тишина нарушалась только звуком невидимой басовой струны. Внезапно ритм и темп ее ударов изменился, тон звука стал не однородным, а превратился в еле уловимый мелодический рисунок, и тут же на его фоне зазвучали завораживающие трели флейт и колокольчиков… Но нет, это были не инструменты. Это пели урании!
Сидя метрах в тридцати от костра и наблюдая за его разноцветьем, Грег как зачарованный слушал этот хор эльфов. Внезапно в ухе раздался голос императора:
— Не туда смотришь, Грег Новак. Подними взгляд.
Грег глянул вверх. Зрелище того стоило. Сотни обнаженных самок в причудливом танце кружились над костром. Покрытые блестками крылья отражали огненные всполохи, и в полутьме возникали удивительные цветные узоры.
— Это девственницы, — сообщил Лабастьер. — Окажи им внимание, встань, протяни к ним руки. Скоро их разберут мужья.
Грег не стал спорить. Самки были прелестны, и он был только рад послужить их празднику. Он поднялся и поднял к ним руки. Хор запел громче, танцующие сместили центр своего кружения от костра к Грегу.
— Спасибо, — сказал император, и Грег даже смутился от такого неожиданного слова в его устах. — Они расскажут об этом своим внукам, а те своим… Хватит. Сядь.
Грег повиновался, и танец вновь переместился к костру. Император, которого Грег не смог найти взглядом, продолжал:
— Раньше на этом празднике, когда самцы выбирали себе жен, одним разрешалось соединиться, другим, имеющим генетические отклонения, — нет. И эти несчастные бросались в огонь костра. Я сделал так, что теперь никаких отклонений нет и в брак разрешено вступать всем. Символом освобождения юных ураний от страха перед костром стало то, что их боль я взял на себя.
И тут Грег увидел императора. Это мог быть только он. Одинокая бабочка медленно-медленно спиралью планировала из поднебесья вниз… Хор смолк. Девственницы остановились и, собравшись кольцом, зависли над костром в причудливом венке. А император все кружил и кружил, опускаясь все ниже и ниже. Вот он замер… А затем, сложив крылья, рухнул в костер.
Хор бабочек взвизгнул. Грег вздрогнул, и тут в его ухе раздался такое пронзительное и жуткое верещание, что тело покрылось гусиной кожей. Рука дернулась к уху, чтобы выдернуть наушник, но звук уже прекратился.
Читать бесплатно другие книги:
