Звездный табор, серебряный клинок Буркин Юлий
Все это я и решил использовать для того, чтобы уничтожить своего лютого врага.
Я подкупил личного врача-косметолога единственной дочери Хабарова — юной Долорес. Та, прокалывая девушке мочки ушей (чтобы вдеть в них подаренные папашей бриллиантовые сережки), незаметно припрятала в колбу клочочек ее кожи. А позже принесла эту колбу мне. Я сумел отыскать в содержимом сосуда жизнеспособную клетку, вырастил на ее основе достаточное количество «клеточной субстанции» и заложил ее в инкубатор.
И вот в один прекрасный день в автоклавах инкубатора компании вместо очередной партии в пять тысяч овец появилось пять тысяч Долорес Хабаровых. Причем дело это я сумел обставить так, что сам остался вне подозрения.
Это был сокрушительный удар. Ведь Хабаров должен был теперь содержать всю эту армию девиц наравне с дочерью, а впоследствии поделить между ними поровну свое наследство. Подавленный случившимся Клайд Хабаров свел счеты с жизнью.
Но это была только первая половина душещипательной истории. Дальше события развивались следующим образом. Когда я, давясь злорадным смехом, смотрел телевизионную сводку новостей, я увидел в ней заплаканную Долорес. Впервые я видел эту девушку собственными глазами и… влюбился.
Я потерял покой и сон. В конце концов я отправился в тот самый обширный сад, в котором провел детство и который теперь стал прибежищем всего выводка Долорес. Вид пяти тысяч и одной (первоначальной) возлюбленных, слоняющихся по райскому саду моего счастливого младенчества, вскружил мне голову. Но это было бы еще куда ни шло… Все пять тысяч и одна дева с первого взгляда по уши влюбились в меня. Иначе и не могло случиться, ведь мы были просто созданы друг для друга.
Что я мог сделать? Что я должен был предпринять? Выбрать одну, оставив несчастными пять тысяч остальных? Я не мог поступить так жестоко.
И суд совести приговорил меня. Я вновь подложил в инкубатор клеточную субстанцию человека. На этот раз — выращенную из моей собственной клетки. Причем запрограммировал инкубатор так, что сейчас он породил на один клон больше, чем в прошлый раз. Поскольку я знал, что теперь-то от руки закона мне уже не уйти и пожизненное заключение — минимальное наказание, которое мне грозит. А оставить несчастной, обделенной любовью хотя бы одну из Долорес я не мог и помыслить…
Насчет того, что пожизненное заключение — наказание минимальное, я оказался прав. Меня приговорили к смертной казни, правда, самой гуманной: в камере специальной установки лишили молекулы моего тела сил притяжения друг к другу… В последний путь меня провожали пять тысяч и одна абсолютно одинаковых рыдающие влюбленные пары. И в лужицу помоев я превратился со счастливой улыбкой на устах.
Бред! Полнейший бред! Но, когда ты внутри этого бреда, тебе так не кажется, и трезвую оценку ты способен дать только по окончании сеанса. Подобный эффект наблюдается и при просматривании обычного кино, но там отвлечься все-таки можно. Тут — никак.
Чем-то вышеописанный сюжет напомнил мне индийскую двухсерийку. Но самым ужасным было другое. Видно, чисто технический момент, когда «зритель» становится одновременно двумя или несколькими людьми — непременный атрибут мнемофильмов, или есть в этом какой-то особый суперсовременный форс, обойтись без которого киношнику стыдно. Как, например, звук «диджитл саунд» или компьютерная графика в конце двадцатого столетия… На протяжении всего сеанса все было спокойно, и я было уже расслабился, наслаждаясь остротой ощущений… Но, когда повылуплялись мои клоны, я стал одновременно пятью тысячами двумя человеками, и мне стало не до наслаждения.
Голова у меня после этого трещала неделю. Честно говоря, среди дисков я наткнулся-таки на одну «историческую драму». Более того, в рекламной аннотации на футляре было сказано, что мнемофильм посвящен «нелегкому быту и политическим каверзам наших предков — россиян начала XX столетия…» Дико обрадовавшись, я чуть было не принялся за «просмотр», но меня несколько насторожило продолжение фразы: «… начала XX столетия, когда техническим чудом считались паровые машины, паровоз был символом мощи, а в подпольных лабораториях гонимого официальной сталинской наукой профессора-генетика Вавилова создавалось существо, способное передвигаться по рельсам и призванное беспощадно бороться с тоталитаризмом…»
Обескураженный, я перевернул футляр и прочел название. «Ж/д-монстроид, или Человек-дрезина против Сталина». Я осторожненько поставил диск обратно на полку.
… Короче, если говорить честно, из прожитых нескольких десятков мнемофильмов только один мне понравился по-настоящему своею простотой, непритязательностью и похожестью на привычные мне американские фильмы. Это был фантастический триллер под названием «Загадочный паук». Включив его, я превратился в некоего молодого ученого, мечтающего вывести суперприспособленную разумную форму жизни, которая могла бы существовать в космическом пространстве, то есть прямо в пустоте. Да еще и перемещаться при этом, куда ей вздумается.
И вот благодаря генной инженерии и еще кое-каким запрещенным методам, я (опять из своей собственной клетки, между прочим) сумел создать разумного паука с биологическим гиперпространственным приводом в брюхе. Паук размером с крупную собаку был довольно-таки неприятным существом, неумным, злобным и трусливым. Еще и ленивым. Он позволял мне исследовать себя за то, что я его усиленно кормил синтезированным мясом, и в принципе такое положение вещей вполне устраивало нас обоих.
Но наверное, из-за того, что кое-что в биологии у нас с ним было общим, он конкретно положил глаз на мою невесту — красавицу-лаборантку Кимберли. Чтобы не мешать эксперименту, Ким мужественно скрывала от меня грязные приставания паука. Но, когда однажды этот гад перешел все пределы дозволенного, она со слезами призналась мне в этом. Я, само собой, хотел паука изничтожить, но он, почуяв недоброе, из лаборатории сбежал.
Все перечисленное уместилось минуты в четыре. Последующие два часа паук носился по Вселенной, нападал на различные планеты и пожирал всех подряд. Власти устраивали облавы на него, но он без труда прятался в гиперпространство, чтобы выскочить оттуда в противоположном уголке космоса и, мерзко хихикая, сожрать кого-нибудь и там.
Я и Ким таскались за ним по пятам, но угнаться никак не могли. Надо сказать, что мы синтезировали порошок, который должен был убить его, проблемой было только заставить паука этот порошок сожрать. Но в конце концов мы, почти отчаявшись изловить паука, взяли паузу для свадьбы и вернулись домой. Однако ревнивый паук каким-то образом прознал о готовящейся свадьбе и явился к нам сам.
Звонок раздался среди ночи. Я подошел к двери. «Кто там?» — спросил я. «Свои», — ответил паук загадочно. Я все понял. Взяв с полки приготовленную заранее коробочку с отравой, я распахнул дверь. Злобно хохотнув, паук открыл пасть. Я кинул коробочку туда. Паук, клацнув зубами, захлопнул пасть и с удивлением на лице проглотил коробочку.
В животе у него забурчало. Паук приподнял бровь. Задумчиво вслушиваясь в то, что происходит у него внутри, он, забыв обо мне, прошел в дом, в гостиную, и, зайдя за большой антикварный стол, принялся там чихать и покашливать. Он чихал и кашлял, время от времени укоризненно поглядывая на меня из-за стола… В конце концов он сдох.
Тут как раз подоспела разбуженная его предсмертным кашлем прелестная Кимберли в полупрозрачном халатике на голое тело. Увидев на полу дохлого паука, она моментально поняла, какой опасности я только что подвергался, и со слезами радости от того, что все это наконец-то закончилось, заключила меня в свои страстные объятия.
Все. Конец.
… Крыша съезжает окончательно. Поймал себя на том, что совершенно серьезно раздумываю, не является ли вся моя история с переносом из прошлого в будущее да еще с перспективой стать царем Всея Руси таким же мнемофильмом, как все просмотренные мной. А что? Сюжетец не менее идиотский. Занимательный. Есть стрельба, эротика, есть воплощение стремления маленького человека к власти; и никакой общегуманистической идеи. Все это свойственно тому, что обозначается термином «массовая культура».
То, что у меня есть многолетняя память, ничего не доказывает: подобная память персонажа «пристегивается» зрителю почти с каждым мнемофильмом. То, что я не помню, кто я на самом деле? Есть и такой эффект. То, что я имею свободу воли? Я уже говорил, ОЩУЩЕНИЕ наличия свободы воли испытываешь и в мнемофильмах.
А как проверить? Покончить жизнь самоубийством? А вдруг это все-таки настоящая жизнь? Обидно получится. А если и нет, то ведь все равно суицид я совершу только в том случае, если он задуман режиссером, и именно тогда, когда предписано сценарием…
В конце концов я остановился на мысли, что даже если мое нынешнее существование и является мнемофильмом, это ничего не меняет. А то, что я об этом догадался, не более чем режиссерская находка. Подобные догадки были свойственны людям и до меня. Солипсисты, например, расценивают свою жизнь, как собственные фантазии. А буддисты, если я ничего не путаю, считают, что весь мир есть всего лишь сон Будды. Так что я не одинок. А жить как-то надо.
Но, как бы то ни было, благодаря мнемозаписям я и не заметил, как за спиной осталась большая часть нашего пути. А тоска по Ляле и Ромке, страх за них, хоть и были загнаны в самый дальний уголок моего сознания, все же не прекращали отзываться в груди тупой, ноющей болью. Пророчество колдуньи не успокаивало. Не стану царем? Да и не надо. Лишь бы с Ромкой все было в порядке… Но она сказала, есть два варианта будущего: в одном Ромка станет царем, в другом моя семья погибнет. Как я должен поступить? Что я должен сделать для того, чтобы события двинулись по первому пути?..
С Аджуяр мы почти не общались, и я, бездельничая в полном одиночестве, начал чувствовать себя чем-то вроде бомжа.
Кстати, почему в двадцатом веке нас в постсоветской России так поражали бомжи? При том что самоубийство казалось нам явлением если не нормальным, то, как минимум, естественным, обыкновенным. Так ведь если уж человек в единочасье может отказаться от самой жизни, то тем более ему легко отказаться лишь от одной ее части — социальной. Просто человек решает плыть по течению. Жить вне общественных связей. Как животное.
Часто при этом и речь его становится нечленораздельной и непонятной для окружающих… Но, учитывая, что такое животное, как бомж, не может, подобно енотам, тиграм и лисам, припеваючи жить на природе, а в качестве кошки за мягкую шерстку никто его кормить и держать в доме не будет, то, отказываясь от своей социальной сущности, человек обрекает себя на неминуемую и довольно скорую физическую гибель от голода, холода, драк, болезней, отравления суррогатами алкоголя и многих других причин.
То есть бомжевание можно считать формой замедленного самоубийства. И ведь так, позволив себе деградировать, убить себя все-таки легче, чем более решительным образом — зарезавшись, повесившись, утопившись или что-нибудь в этом роде. Так чему же мы удивлялись? Я несколько раз слышал от людей, совершавших суицидные попытки, что до той минуты они были совершенно уверены в том, что уж кто-кто, а они-то никогда не покусятся на свою жизнь… Точно так же каждому из нас казалось, что уж ему-то не грозит опасность стать бомжем, что уж ему-то чувство собственного достоинства не позволит так опуститься… Однако «от сумы и от тюрьмы не зарекайся».
… Время от времени мы останавливались на той или иной заштатной планетке или искусственной космостанции для того, чтобы пополнить запасы провизии и подзаправиться горючим, а иногда нас и инспектировали — то таможенники, то жандармы. Последние — чтобы проверить документы и сличить номера корабля с картотекой угнанных. А ведь скутер был нами именно угнан и документов у нас, конечно же, не было. Но решение всех сложностей, пользуясь своим даром, брала на себя Аджуяр, и мы преспокойно двигались дальше.
Я же неизменно оставался в стороне от всех этих мероприятий. Лишь однажды с властями вынужден был непосредственно столкнуться и я, и событие это чуть было не закончилось весьма плачевно. Но обернулось внезапной радостью. Дело было так.
Аджуяр заболела. И на время мне пришлось оставить праздное времяпрепровождение и бесконечное участие в бредовых мнемофильмах. Старуху знобило, она не могла подняться, порой она впадала в забытье или бредила. Мне приходилось одновременно и ухаживать за ней, и следить за показаниями приборов в штурманской рубке. Если я чего-то не понимал, я консультировался в сложном вопросе с больной в минуты ее просветлений. Ни малейшей благодарности за мою заботу она не проявляла, а уж во время консультаций непременно перечисляла в мой адрес все синонимы слова «идиот». Как филолог, я отметил, что данный синонимический ряд весьма обширен.
Но до обиды ли мне было? Страшно даже представить, что случится со мной, с Лялей и с Ромкой, если она умрет. А как прикажете ее лечить? Подобие индивидуальных аптечек, а точнее, автоматические универсальные диагностико-лечащие приборы, космолетчики (кроме, конечно же, моих джипси) носят на теле и не расстаются с ними. И хозяева скутера унесли свои экземпляры с собой, а мы не додумались отобрать их. А до ближайшего населенного пункта, где можно было бы найти врача, оставалось еще несколько дней лета.
Да к тому же это была не космостанция, а небольшая планетная система. Самостоятельно пристыковаться я, пожалуй, еще смог бы, а вот приземлиться… Не уверен.
И вот тут-то нас и настиг очередной жандармский патруль. Махина крейсера зависла неподалеку от нашего суденышка, двигаясь параллельно с ним, и модуль связи требовательно заверещал. Я отозвался, предварительно отключив передающую видеосистему. О такой необходимости предупредила меня Аджуяр, так как мой портрет, скорее всего, введен в реестр разыскиваемых лиц и жандармский бортовой компьютер безошибочно распознал бы меня.
На экране появилось пухлое рыжеусое лицо в обрамлении форменного воротничка:
— Эй, там, на скутере, — позвал офицер с явственным раздражением в голосе, — я не понял, ты меня видишь или нет?
— Да, конечно, — отозвался я. — Я прекрасно вас вижу.
По выражению лица рыжеусого было понятно, что его обладатель — из породы людей вечно недовольных, но не злых. Такие любят вас нудно поучать — к месту и не к месту.
— Какого же дьявола ты отключил изображение?! — повысил голос жандарм. Это, брат, тебе не частная беседа. С девкой своей в прятки играй. А с нами играть нечего. Мы — представители Его Величества. Или ты Его Величество не уважаешь?
— У нас поломка, — уклоняясь от ответа, соврал я. — Похоже, метеорит попал куда-то не туда.
— А то, что с неисправной системой связи движение запрещено, ты не знаешь, болван ты разэтакий?
— Виноват, прошу прощения, — смиренно откликнулся я. — Но это случилось совсем недавно, и с тех пор мы еще не встречали пунктов ремонта.
— Чует мое сердце, что-то ты, брат, темнишь, — покачал головой офицер. Должна была сработать аварийная система, а соответствующих сигналов ваш корабль не подает. Сколько вас на борту?
— Двое.
— Ладно. Готовьтесь принимать гостей. Мы спускаем шлюпку. И учти: малейшее замешательство расценивается как сопротивление властям, и мы открываем огонь.
— В курсе, — ответил я, как только мог спокойно, — я себе не враг. — И, отключив связь, опрометью кинулся в спальню Аджуяр.
— Жандармы! — выкрикнул я, влетев к ней. — Они направили к нам шлюпку!
— Успокойся и не дергайся, — вымученно усмехнулась старуха, приподнимаясь. — Встреть их. А когда они потребуют документы, скажи, что все бумаги у матери.
— У кого? — вырвалось у меня.
— У меня! — рявкнула старуха, сверкнув на меня глазами, и ее голова без сил опустилась обратно на подушку. — Туповат ты у меня, сынок. В кого только уродился… Твоя задача — заманить их ко мне в комнату, а уж остальное предоставь мне.
Кивнув, я помчался обратно в рубку, чтобы помочь жандармам пристыковаться. Не хватало мне показаться им недостаточно вежливым и насторожить чем-то еще, кроме отключенной видеосистемы модуля связи.
… Когда давление выровнялось, в шлюз из шлюпки ввалилось трое в лиловой форме. Я открыл дверную диафрагму и встретил гостей на пороге. Я уже давно сбрил бороду и таскал одежду из гардероба бывшего хозяина скутера, так что на джипси похож не был. Но это не уменьшило подозрительности рыжеусого офицера.
— Что-то мне твоя рожа знакома, — нахмурился он, оглядев меня с головы до ног. — Мы тебя случайно раньше не арестовывали?
Я замотал головой.
— Чего трясешься? И чего глаза выпучил? Где путевой лист, где корабельный паспорт? Тебя что, учить надо, как встречать представителей власти? И где второй астронавт?
Хотя и не было заметно, чтобы жандармы и впрямь почуяли недоброе, но два сопровождавших офицера младших чина, стоя на шаг позади него, демонстративно поигрывали бластерами.
— Вторая, — уточнил я, чувствуя, как предательски дрожит мой голос.
— Что «вторая»? — передразнил рыжеусый.
— Астронавт, — пояснил я. — Вторая, а не второй. Я лечу с матерью, и все документы у нее. Но она больна и не может выйти…
— А ты их вынести не можешь?
— Она спала, я не хотел ее будить…
— Темнишь, ох, темнишь, — покачал головой рыжеусый. — Да только зря темнишь, вот что я тебе скажу. Выкладывай-ка лучше сразу, что скрываешь от слуг Его Величества? — Внезапно он приблизил свое лицо вплотную к моему и рявкнул: Груз, мудила?!
Я не успел сообразить, что меня приняли за контрабандиста, и речь идет о сырце наркотика, и от словечка этого подпрыгнул, словно ударенный током. А какой Русский, рожденный в двадцатом веке, не подпрыгнул бы на моем месте, услышав такое?
— Я так и знал, — ухмыльнулся офицер. — От меня, брат, ничего не скроешь… Значит, так, — повернулся он к одному из подчиненных. — Ты, Дэзра, останься тут, держи этого типа на мушке и не позволяй приблизиться к себе ближе двух шагов. А попытается, стреляй без предупреждения. А мы пока осмотрим корабль и пообщаемся с его матушкой, ежели таковая и в самом деле тут имеется.
Рыжеусый офицер с помощником углубились в недра скутера, а я остался на пороге шлюза, чувствуя себя под прицелом бластера крайне неуютно… Я с трудом оторвал от него взгляд и поднял глаза на его владельца. Лицо жандарма было блеклым, словно у альбиноса, и похожим на маску. Мне стало страшно. Точнее, наверное, это была реакция на то напряжение, которое я испытывал с момента появления на борту гостей. Я даже ощутил легкое головокружение и тошноту. Только бы Аджуяр справилась, только бы болезнь не уменьшила ее гипнотическую силу…
Неожиданно блеклолицый Дэзра свободной от бластера рукой что-то достал из нагрудного кармана кителя и шагнул ко мне. Я отпрыгнул от него, как ошпаренный, и прижался спиной к стене. «Офицер сказал, два шага, — пронеслось у меня в голове в этот миг. — Неужели мой страж хочет инсценировать неповиновение с моей стороны и пристрелить меня?!»
— Тс-с, — приложил он палец к губам, и я увидел, что в руке он сжимает сложенный листок пластиката. — Тихо, — продолжил он шепотом, — это вам, Роман Михайлович. — С этими словами он протянул листок мне.
«Провокация!» — подумал я, но рука машинально потянулась к записке.
— Спрячьте, — так же шепотом велел блеклолицый и с видимым усилием изобразил на лице улыбку. И я понял, что он напуган не меньше моего.
Я поспешно сунул листок за пазуху, а физиономия жандарма вновь превратилась в безжизненную личину.
И тут же из коридора вывалили его коллеги. Смотрелись они слегка ошарашенными.
— Что ж ты, брат, сразу не сказал, что такое дело? — неестественно хохотнув, спросил меня рыжеусый. — Сказал бы сразу, мы бы и не пикнули. — В его глазах мелькнул сумасшедший огонек. — Убери пушку, Дэзра, — кивнул он альбиносу. — Тут такое дело, а ты пушкой тычешь!.. Пойдем-ка отсюда. У нас и у самих проблем навалом. Хватит нам здесь… Когда такое дело… Тут уж хочешь не хочешь… — совсем уже невразумительно закончил он и полез через диафрагму в шлюз.
Я глянул на Дэзру, но его непроницаемое лицо не выражало ни малейшего удивления от происшедшей в офицере метаморфозы. Чертовски выдержанный молодой человек. Прирожденный конспиратор. Не обронив в мою сторону и полвзгляда, он последовал за старшим в шлюз. Диафрагма затянулась, а я без сил сполз по стенке на пол. Пронесло! Ай да Аджуяр!.. Что это она, интересно, им внушила?.. «Но какого рожна я тут расселся? — встрепенулся я. — Конечно, отстыковаться шлюпка может и без моей помощи, но на всякий случай нужно продолжать быть предельно вежливым».
Я поспешил в рубку и, произведя все необходимые манипуляции, вскоре наблюдал, как маленький кораблик поплыл в сторону гигантского судна. И только тут, окончательно придя в себя, я позволил себе вспомнить о записке.
Я достал листок из-за пазухи и чуть не порвал его, разворачивая дрожащими, не слушающимися меня пальцами. Нет, не порвал бы, ведь это была не бумага, а только имитирующий ее шершавый пластикат-заменитель… Необычный, какой-то угловатый и неуверенный, совсем незнакомый мне почерк… Ощущение такое, что каждую буковку рисовали отдельно. Но написано на русском. На МОЕМ русском! Некоторое время я не мог сосредоточиться, но в конце концов смысл слов, в которые складывались буковки, стал до меня доходить.
«РМ, милый РМ. Надежды, что ты прочтешь это письмо, почти нет, но добрый и честный человек, который взялся переправить его, сказал мне, что и среди ж. немало людей, готовых помогать тебе. Они будут переписывать это письмо друг у друга с тем, чтобы кто-то из них, столкнувшись с тобою, передал его тебе. Они называют его «Письмо счастья» и верят, что всякий, переписавший его 33 раза и тайно раздавший коллегам, будет счастлив. Хоть это и опасно. Надежды почти нет, но почему-то я уверена, что ты его прочтешь. РР растет не по дням, а по часам. Нам безумно повезло, что с нами вместе оказался Б. РР души в нем не чает, а тот отвечает ему взаимностью. Одно только беспокоит меня: иногда, хоть я и прикрикиваю на него, РР называет Б. «папой»… Поскорей бы он снова встретился с настоящим папой. Поскорей бы он снова привык к тебе…»
Да, это действительно «Письмо счастья»! Ведь РМ — это я, Роман Михайлович. Ж. - жандармы. РР — Ромка, Роман Романович… Он уже говорит! Я оторвал взгляд от бумаги, так как слезы замутили изображение и строчки разбежались в разные стороны. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что эту записку отправила мне Ляля… А Б. - стало быть, Брайни. «Папа»… Я покажу ему «папу», попадется он мне только под руку!.. Хотя, с другой стороны, ему еще надо сказать спасибо… И БОЛЬШОЕ спасибо. Учитывая, что он-то вообще ни при чем и силой втянут мною в этот переплет…
Записка изобиловала орфографическими и синтаксическими ошибками, но я опускаю их. Еще бы не появиться ошибкам, ведь те, кто переписывал и послание, делали это, не зная языка, сугубо механически. Шмыгнув носом и утерев глаза рукавом, я вернулся к чтению: «…Обращаются с нами сносно. Кормят нормально и не обижают. Вот только из корабля не позволяют и шагу шагнуть, даже в космопортах. Я боюсь, как бы это не отразилось дурно на развитии РР. Но, когда я думаю об этом, я понимаю, что при той опасности, в которой находится его жизнь, беспокоиться о таких мелочах глупо. Нет смысла писать тебе, где мы сейчас находимся, так как нас таскают по всей галактике без всякой видимой системы. Ж., который предложил мне написать это письмо, объяснил мне, что мы до сих пор целы и невредимы только благодаря твоему уму. Благодаря тому, что все знают, что ты жив, но никто не знает, где ты. И еще он сказал, благодаря тому, что при взрыве храма удалось уберечь мощи, а значит, осталась возможность доказать, что ты Р-в. Милый, дорогой мой, яхонтовый РМ. Не поддавайся на угрозы, если они будут пугать, что убьют нас или что сделают больно РР или мне. Не посмели раньше, не посмеют и впредь. Знал бы ты, как они боятся тебя. Тебя и Зайца…»
Зайца! Выходит, она знает и о дядюшке Сэме!
«…Так что не беспокойся за нас, а делай все так, как ты считаешь нужным. И все обязательно будет хорошо.
Целую и надеюсь встретиться с тобой как можно скорее. Вечно твоя перед Богом и людьми Л.»
Я вновь задохнулся от смеси радости и жалости. Ляля уверена, что это я такой умный… Да если бы не Гойка, если бы не Аджуяр, я бы уже давным-давно сдался в лапы властям, пытаясь обменять свою жизнь на жизни Ляли и Ромки…
Да! Аджуяр! Нужно немедленно показать это письмо ей. Это предаст ей сил в борьбе с болезнью. А может быть, чем-то поможет и в разрешении нынешней плачевной ситуации.
… - Отозвался на свое имя… Взял письмо у жандарма… Ой, простофиля, простофиля… А если бы все это было подстроено?! Чует мое сердце, когда-нибудь твоя глупость сгубит нас, — хмурясь бормотала старуха, выслушивая мой рассказ и вертя записку перед глазами. — Ну, да ладно. Похоже, нам повезло и это — не ловушка, — резюмировала она, когда я закончил. — Переведи же, наконец, что здесь написано.
Я прочел ей письмо, переводя на язык джипси. А когда остановился и глянул на Аджуяр, увидел, что она плачет.
— Бедная, бедная девочка, — перекрестившись, сказала она тихо. — А что еще предстоит ей перенести?.. Помни же, помни всегда, что это ты виноват в ее несчастьях, — в глазах старухи мелькнули недобрые искры. — Помни, что ты обязан ей по гроб жизни.
— Я помню, — откликнулся я. — Но полагаю, правильнее сейчас будет думать не об этом, а о том, как ее спасти.
— Да уж ты спасешь… — скептически протянула старуха и вновь в изнеможении прикрыла глаза. — Иди-ка лучше в рубку и посмотри, сколько нам осталось до Петушков. Я чувствую, что силы ко мне возвращаются и через день или два я смогу снова заступить на вахту. Господь по какому-то, только ему ведомому резону часто помогает таким болванам, как ты. Я не умерла, и мы вызволим твою семью. — Внезапно голос ее потеплел. — Обязательно. Можешь мне поверить… — Но она тут же легко справилась со своей нечаянной слабостью: — Иди, сказала, отсюда! Ей-богу, чем меньше я тебя буду видеть, тем быстрее оправлюсь!.. — До Петушков — два дня, — сообщила Аджуяр. — Где у тебя записан адрес?
— Адрес? — сперва не понял я. — А-а, ты о штаб-квартире? Сейчас, минутку… — А я про него и забыл! — Я кинулся в свою каюту, нашел там свое цыганское одеяние, вытащил из его кармана диск письма и опрометью кинулся обратно в рубку.
Аджуяр, качая головой, вставила письмо в дисковод.
Вид голого дядюшки Сэма с заячьими ушами вновь привел меня в трепет. Мне никогда не привыкнуть к этому зрелищу. А дядюшка вновь рассказал нам о своей смертельной зависимости от «оранжевой смерти» — морковки, затем продиктовал адрес, который я записал на лист пластиката, и добавил:
— Предъявив пароль, вы найдете там убезыссе и помоссь. Пока я не могу сказать, цто это за пароль, но позднее вы узнаете…
Аджуяр остановила запись.
— Проклятие, — пробормотала она. — «Позднее узнаете»… Когда позднее? Мы уже подлетаем…
Она включила запись с начала, и мы тупо просмотрели ее вновь. На этот раз Аджуяр не выключила ее после слов о пароле:
— Пока я не могу сказать, цто это за пароль, но позднее вы узнаете об этом сами…
Вот тут в записи произошла какая-то заминка, я заметил ее еще в прошлый раз. Дядюшка Сэм приостановился, и раздался какой-то непонятный звук — то ли хруст, то ли писк. А потом он начал говорить дальше, но я уже слушал не его, а какой-то необычный звук, доносящийся из коридора нашего корабля: мелкое дробное цоканье. Аджуяр, услышав этот звук, выключила запись и так же, как я, уставилась на дверной проем рубки. И тут в этот самый проем вбежала Сволочь.
Зрелище было ужасным. Потому что бежала она не по-крысиному, а как-то по-лошадиному: галопом, на вытянутых ногах. Вбежав в рубку, она помчалась в нашу сторону и прямо с пола прыгнула на пульт. А это было сделано уже по-кошачьи. Никогда бы не подумал, что крыса может подпрыгнуть на полтора метра вверх.
Но она сделала это. А оказавшись на пульте, она развернулась мордой к нам, встала, помогая себе хвостом, на задние лапки и сказала… Да-да, именно «сказала» — отвратительным хриплым шепотом, от которого по моей спине побежали мурашки и волосы под мышками встали дыбом… Она сказала:
— Я — пароль. Меня предъяви…
И, произнеся эти слова, завалилась на бок и замерла.
Чувствуя, что со мной может случиться истерика, я обернулся и глянул на Аджуяр. Она поймала мой взгляд. Вид у нее был встревоженный и в то же время какой-то торжественный.
— Зомбирование животных, — то ли с омерзением, то ли с благоговением заговорила она, — строжайше запрещено законом. Так же, как клонирование людей. И то, что друзья твоего «зайца» владеют этой технологией, говорит об их величайшем могуществе.
Меня немного «отпустило». И я понял, кого напомнила мне Сволочь в той роли, которую она только что сыграла. Голографическое изображение принцессы из «Звездных войн».
— Что с ней? — выдавил я из себя, показывая на Сволочь пальцем.
— Она без сознания. Она потеряла много энергии. Но она должна прийти в себя.
— А почему она повела себя как зомби именно сейчас, а раньше была нормальной?
— Услышала какой-то кодовый сигнал… Скорее всего, этот тоненький скрип, который был на записи.
— Но я уже слушал это письмо при ней, и ничего подобного не случалось…
Я боязливо протянул руку и погладил Сволочь.
— Это говорит лишь о поразительной прозорливости тех, кто отправил его. Ими был установлен какой-то срок, в течение которого код действовать не будет. Или код должен был сработать только при повторном прослушивании.
— Но Сволочь-то со мной намного раньше, чем я получил это письмо!
— Все та же поразительная прозорливость. Кто-то закодировал ее заранее на тот случай, если когда-нибудь понадобится использовать ее в качестве пароля.
Я преодолел наконец в себе страх и, взяв Сволочь в ладони, приподнял. Она подрагивала всем телом, и особенно здорово это было заметно по колебанию усиков.
«Сволочь, разлюбезная моя Сволочь. — Умиление нахлынуло на меня, как реакция на только что испытанную жуть. — Ты — наш золотой ключик в мир дядюшки Сэма…» В порыве чувств я поднес безжизненное тельце вплотную к лицу. Я хотел поцеловать дорогого мне зверька… Сволочь приоткрыла один глаз, вяло приподнялась… И вцепилась зубами мне в нос.
Взвыв от боли, я сдавил крысу в кулаке, и она, завизжав, разжала свои челюсти. Я отшвырнул ее на пульт.
— Остолоп! — рявкнула Аджуяр и, подавшись вперед, схватила Сволочь. Жизнь твоей семьи находится сейчас в лапках этого зверя!
Я и сам прекрасно понимал это. Но кто на моем месте мог бы сохранить хладнокровие? В конце концов я дернулся не осознанно, а рефлекторно… И надеюсь, не совершил непоправимого… С кончика носа мне на штаны упала алая капля.
— Жива, — облегченно выдохнула Аджуяр, осмотрев крысу, но благоразумно не поднося ее слишком близко к лицу. — Если бы она подохла, я пристрелила бы тебя собственными руками.
Размазывая пальцами липкую кровь, я молча потирал саднящий нос. Крыса оставалась крысой. Хотя раньше она никогда не проявляла агрессии по отношению ко мне… А может быть, ее привязанность ко мне, ее стремление находиться всегда рядом со мной не более чем часть психологической программы? Кто и когда ввел эту программу в ее маленький мозг?.. А сейчас она просто отомстила мне за все человечество, надругавшееся над ней?
Да. Что может быть омерзительнее для животного, чем превращение его в человека? Что может быть унизительнее? Только превращение человека в животное.
Надо спасать дядюшку Сэма!
Глава 5
РОЖДЕННЫЙ ПОЛЗАТЬ, ЛОМАТЬ — НЕ СТРОИТЬ
Близость столицы на Петушках я почувствовал сразу. Внутренности мои окатило огненной волной, оповещая о том, что тут я могу воспользоваться мнемогравитатом. То же случалось почти во всех космопортах, в которых я побывал. Но на периферийных планетках действие гравитата прекращалось сразу за воротами космопорта, тут же повторного ощущения не возникло до самого места назначения. Но перед Аджуяр я, конечно же, ничем не выказал этого. Зачем ей это знать? Нужно иметь хоть что-то про запас…
Стоило нам сойти с площадки, предназначенной нашему скутеру, как нас тесным кольцом обступили водители антигравитационных флаеров-псевдолетов, наперебой предлагая нам свои услуги. При этом цыганское одеяние моей спутницы не смущало их никоим образом. Я-то был одет вполне цивильно.
Развернулась сцена, подобная прибытию самолета в какое-нибудь Шереметьево или Домодедово, с той лишь разницей, что над головами таксистов без всяких ниточек висели разноцветные светящиеся шарики, кубики и пирамидки с бегающими по ним мерцающими надписями типа: «Дешевле всех!», «Быстрее всех!» или «Знаю каждый закоулок!!!», дополнявшими их беззастенчивую устную саморекламу.
Но Аджуяр не обращала внимания на этот услужливый натиск и, лишь изредка что-то недовольно шипя себе под нос, шагала вперед.
— Куда мы? — еле поспевая за ней, поинтересовался я.
— На стоянку аэробуса, — откликнулась она. — Эти три шкуры сдерут.
— Нам бы надо побыстрее, — возразил я, думая про себя: «Скаредная дура! Нашла время экономить деньги…»
Она не ответила мне и, даже еще слегка ускорив ход, перла дальше.
Вырвавшись из тесного кольца таксистов, она остановилась и огляделась по сторонам, ища стоянку. Необозримая площадь была плотно забита время от времени осторожно поднимающимся над землей, а затем взмывающим в небо транспортом, и что-то разобрать в этом хаосе лично мне было достаточно затруднительно. Точнее, просто невозможно. Я глянул на Аджуяр и понял, что, как бы она ни храбрилась, старуха растеряна не меньше моего.
Тут кто-то подергал меня за рукав, и я, подпрыгнув от неожиданности, оглянулся. Чернявый загорелый паренек с открытым улыбчивым лицом подмигнул мне:
— Подвезу по цене аэробуса…
— С чего так дешево? — недоверчиво бросил я.
— Да у меня уже есть богатый клиент, он мне дорогу и так оплачивает, чистосердечно признался малый. — А в псевдолете еще четыре места свободных, что им зря пропадать? Хоть что-то с вас возьму дополнительно.
— А клиент твой не будет против? Расклад-то несправедливый.
— А вы ему не говорите, сколько мне платите.
Побуждения таксиста показались мне логичными, а предложение — заманчивым. Действительно, стоит ли нам торчать на остановке в ожидании аэробуса, если за ту же сумму можно добраться на индивидуальном флаере? Вряд ли за прошедшие века тут что-то изменилось, и такси комфортабельнее и быстрее того, что раньше называлось «общественным транспортом».
— Пойдем, — согласился я.
— Может, нам и не по пути вовсе? — подозрительно прищурилась Аджуяр.
— До Ерофеева всем по пути. А там — или до места довезу, или пересядете. Куда вам?
— Угол Путина и Распутина, — сказал я и сам пожалел о своей откровенности. Кто его знает?..
— Близко, — вновь широко, сверкнув белыми зубами, улыбнулся парень. Довезу. Айда к машине.
Мы двинулись за ним.
— Ой, не нравится мне все это, — проворчала Аджуяр. Но всерьез не сопротивлялась.
Мы подошли к флаеру, возле которого уже стоял первый пассажир: немолодой худощавый человек с интеллигентным проницательным лицом. «Он похож на графа Калиостро из фильма «Формула любви», — подметил я и тут же подумал о другом: Сейчас, скорее всего, во всей Вселенной нет ни одной живой души, кроме меня, которая видела бы этот фильм».
— Поехали? — с чуть заметным нетерпением в голосе спросил «Калиостро» у шофера, вынув изо рта сигарету.
— Сейчас-сейчас! — суетливо заверил шофер. — Вы, ребята, две минуты еще тут покурите, а я попробую еще кого-нибудь с этого рейса поймать. Если сразу не найду, поедете втроем…
— Две минуты! — предупредил «Калиостро».
А я промолчал, решив, что и сам не прочь с дороги постоять на свежем воздухе. К тому же так приятно было почувствовать забытый уже запах табачного дыма.
Пока шофер бегал, мы успели перекинуться парой слов.
— Зачем прибыли? — спросил меня незнакомец, завязывая, по-видимому из вежливости, разговор.
— Есть кое-какой интерес, — ответил я уклончиво.
— Что может заинтересовать нормального человека в этой дыре? — довольно самокритично заметил тот.
— Просто ищу одного знакомого, — отозвался я, решив, что самым правдоподобным враньем будет легкая недоговоренность.
Мужчина покачал головой:
— Искать кого-то при нашем-то бардаке? — скептически заметил он. — Вряд ли у вас это получится, если вы не знаете точного адреса… И с адресом-то не всегда найдешь, — Он помолчал и добавил: — А я вот по делам…
— Ну, мы в общем-то тоже по делам. Без дела никто никуда не летает.
— И что за дело у вас? — поинтересовался мой незваный собеседник со скучающей интонацией.
Я глянул на Аджуяр, и мне пришло в голову, что тут она больше всего похожа на героиню какого-то «костюмного» фильма. «Есения», например.
— Хочу предложить сценарий для мнемофильма, — как-то автоматически соврал я.
— Ах, вот как? — улыбнулся незнакомец. — Тогда, конечно, не стоит вас расспрашивать дальше. Охрана интеллектуальной собственности поставлена у нас из рук вон плохо.
Мы вновь помолчали.
— Кстати, у меня в Москве есть один знакомый, связанный с этим бизнесом, вновь заговорил Калиостро, бросив окурок в проплывающую мимо нас урну. — Но он занимается по-настоящему серьезными, некоммерческими проектами. Сейчас, например, он продюсирует постановку романа одного древнего классика, не думаю, что вы о нем когда-нибудь слышали.
— Что за классик? — чисто машинально спросил я.
— Маркес. Это еще двадцатый век… Роман «Сто лет одиночества».
Я даже вздрогнул от неожиданности. «Сто лет одиночества» — одна из моих любимых книг. Я никак не ожидал, что здесь, а точнее, что СЕЙЧАС, кто-то может знать ее. И упоминание об этом романе как-то сразу расположило меня к собеседнику.
— Я читал эту книгу, — не удержавшись, похвастался я.
— Да что вы? — удивился Калиостро. — Вот уж не думал, что нынешняя молодежь способна на такие подвиги. Читать, а не участвовать в мнемофильмах это действительно подвиг в наше время. При том что девятьсот девяносто девять мнемофильмов из тысячи — абсолютнейший вздор. Чего стоят одни только названия…
— Например, «Человек-дрезина», — вспомнил я.
— Именно, — усмехнулся незнакомец, — полнейшая профанация искусства. Изготовители этих поделок — люди без чести и совести. Они пекутся только о своих барышах и совсем не думают об ответственности за нравственность. А ведь долг художника состоит прежде всего в этом…
В этот момент из толпы вынырнул наш шофер, волоча за собой очередного пассажира — человека, одетого почти так же, как одевался дядюшка Сэм: в национальный русский костюм. Лицо его было хмурым и неприветливым, на голове ежик, а в руках он держал узкий кейс.
— Все, садимся! — радостно сообщил водила, и мы послушно полезли в мнемоход. Сиденья тут были расположены в три ряда по два места. Я и Аджуяр устроились в заднем ряду, мой новый знакомый сел в середине, а Хмурый с кейсом — впереди, рядом с водителем.
Машина с легким гудением стала медленно приподниматься, но вдруг прямо перед ней, яростно махая руками, возник какой-то потрепанный человечек, в мятом клетчатом пиджачке и клетчатой же кепке с ушками, завязанными на голове.
Водитель, зависнув в полуметре над землей, вопросительно глянул на нас.
— Шеф! — взмолился Потрепанный, — до Ерофеева?! Выручай!
Шофер жестом показал ему, что, мол, он бессилен и махнул рукой назад — в нашу сторону.
— Мужики, выручайте! — теперь уже к нам обратился Потрепанный. И опять повернулся к водиле: — Тебе что, полтинник лишний повредит, что ли?
— Может, потеснитесь? — спросил нас водила. Было видно, что полтинник ему не повредит. — Есть ведь еще одно место. Но, как скажете, так и будет. Обращался он прежде всего к Калиостро, ведь свободное место было рядом с ним. Тот недовольно поджал губы и пожал плечами. Потом глянул на меня, и мне показалось, что именно наша недавняя беседа на возвышенные темы заставила его бросить:
— Сажай…
Обрадованный водитель опустил мнемоход, и Потрепанный уселся рядом с Калиостро причитая:
— Вот спасибо! Ну, спасибо! Есть ведь еще люди на белом свете!.. — он стянул при этом с головы свою клетчатую кепочку и как платком утирал ею пот со лба и шеи.
Псевдолет вновь осторожно поднялся, а затем с легкой перегрузкой взмыл в облака. У меня заложило уши, и я сглотнул. Когда скорость выровнялась и перегрузка исчезла, некоторое время мы летели молча. Я с любопытством разглядывал простершийся под нами пейзаж. Он напоминал мне виденные по телевизору панорамы суетливого Токио с переплетениями воздушных дорог, неожиданно уходящих в землю между огромными зданиями…
Водитель оглянулся на нас, заметив мой взгляд, широко улыбнулся.
— Впервые на Петушках? — спросил он.
— Да, — кивнул я.
— Веселый город, — сообщил он. — А поселок вокруг космопорта — еще веселее.
Вот так. То, что напомнило мне мегаполис Токио, по меркам двадцать пятого века — «поселок», не более. Хотя, действительно, не прошло и пяти минут, как урбанистический пейзаж внизу уступил место природному ландшафту.
— Совсем веселый поселочек, — подмигнул водитель и отвернулся к лобовому стеклу.
А его слова, обернувшись ко мне, прокомментировал Калиостро:
— Точно подмечено, «Совсем веселый поселочек». Не советовал бы я вам там задерживаться. Жулье на каждом шагу.
Сказать мне было нечего, и я промолчал, лишь слегка кивнув и состроив на лице понимающую улыбку.
— Так, значит, пописываете? — словно бы из вежливости продолжил разговор Калиостро.
— Да, — подтвердил я. И также из вежливости, хотя немного и из любопытства, спросил: — А вы чем занимаетесь?
— Игорным бизнесом. У меня в Петушках казино.