Семьи.net (сборник) Дивов Олег

Вадим Панов

Ангел

— Мама… Мама! Мама! Мамочка!!

Крик. Крик. Крик.

Слезы, боль, нечеловеческая боль и скрюченные пальцы, боль, заглушающая все, отсекающая от реальности, пришедшая изнутри и затопившая, немыслимая, выпивающая, рвущая, заставляющая позабыть обо всем на свете и превращающаяся в громкий крик.

Боль.

Крик.

Если кричать, то станет легче…

Кому?!!

Впрочем, сейчас нельзя не кричать. Боль порождает крик, и, может быть, от него действительно становится легче, однако в пелене кошмарных ощущений не чувствуется ничего, кроме терзающих вспышек невыносимого.

— Мамочка!

— Тужься!

— Мама!

— Тужься!

Боль дарит глухоту, свой крик дарит глухоту, но Анна прекрасно понимает, что велит ей толстая женщина с грубым, словно сложенным из ноздреватых булыжников лицом.

— Тужься!

Ане больно. Ане страшно. Ее ногти переломаны, иногда не хватает воздуха, но разум… Нет, не он — инстинкты. Дикая боль отключила разум, но инстинкты не подводят и заставляют измученное тело делать то, что требует опытная женщина с тяжелым лицом.

— Тужься!

И Аня тужится, пытаясь расстаться с тем, к кому привыкала несколько долгих месяцев.

— Тужься!

— Мама!

— Еще! Еще!! Еще!!!

— Мамочка!!

Крик.

Нет, не ее. Уже не ее. Комната внезапно наполняется громким детским криком. Жалобным? Болезненным? Маленький человек впервые увидел свет, немножко испугался и его крик прорывается сквозь жуткую стену болезненной глухоты — мать не может не услышать дитя.

— Что случилось? — лепечет Аня.

Она плохо понимает происходящее, она еще чувствует боль, но все ее мысли там, рядом с окровавленным, орущим комочком живой плоти.

— Все хорошо.

— Что случилось?

— У тебя мальчик.

Крик.

Счастье. Мальчик плачет, а его истерзанную мать распирает от радости, потому что теперь Анна доподлинно знает, как звучит женское счастье — это первый крик ребенка.

— Слышишь? У тебя мальчик!

Она слаба, она устала, она оглушена, она с трудом ориентируется в происходящем, но эту фразу Анна слышит прекрасно. И просит:

— Дайте его мне.

— Сейчас нельзя. Он слишком слаб.

Как так?! Позвольте прикоснуться к ребенку! Позвольте обнять, поцеловать, почувствовать биение маленького сердца… Сделайте счастье полным!

— Пожалуйста, — лепечет Анна, но ответа нет.

Крик становится тише, тише… прячется вдали… за закрывающейся дверью… Или это она теряет сознание, проваливаясь в вату усталого сна? Или во всем виноват укол, который она почувствовала секунду назад? Анна не знает. Она просто откидывается на подушки, улыбается и шепчет:

«Костя… Я назову тебя Костей…»

— Родитель «ноль»? — не понял Кирилл. — Что вы имеете в виду?

— Возможно, я использовал непонятный термин… — Судья помолчал, подбирая нужные слова, после чего осведомился: — Как вы называете изначального родителя? Мать?

— Кого?

— Мать. Маму. — Публика притихла, не совсем понимая причину задержки с ответом, и тогда послышалось дополнительное определение: — Как вы называете того, кто вас родил?

Несколько секунд изумленный Кирилл обдумывал вопрос, а затем, сообразив, наконец, чего от него хочет судья, уверенно произнес:

— В свободном мире подобный анахронизм не имеет смысла. Нельзя оскорблять второго воспитывающего партнера или других воспитывающих партнеров тем, что они меня не выносили. Все мои партнеры равны между собой. Я одинаково любил каждого из них.

— Сколько их у вас было?

— Какое это имеет значение?

— Вы собираетесь задавать мне вопросы?

Кирилл посмотрел на Падду, адвокат едва заметно пожал плечами, показывая, что с судьей лучше не спорить, но выглядел при этом таким же растерянным, как и клиент.

— Я ни в коем случае не хотел оскорбить вас, — промямлил Кирилл, делая адвокату знак глазами. Падда кивнул, громко выдал: «Позвольте вопрос, ваша честь!» и резво бросился к судейскому возвышению, следом подтянулся обвинитель.

— Родитель «ноль»? — торопливо произнес адвокат. — Ваша честь, в чем смысл вопроса?

— Мне стало интересно.

— Лично вам?

Несколько секунд судья выразительно смотрел на адвоката, после чего предельно вежливо произнес:

— Не забывайте, советник, что дело не только громкое, но и весьма деликатное, и чем больше я и присяжные будем знать о личности вашего клиента, тем проще будет вынести справедливый вердикт.

— Обвинение не возражает против дополнительных вопросов, — вставил прокурор.

— Кто бы сомневался, — грубовато отозвался Падда, почесывая коротенькую бородку.

— Что не так?

— Вопрос в вашу пользу, — ляпнул адвокат и тем вызвал неподдельное изумление у собеседников.

— Ваш клиент стыдится своих родителей? — осведомился судья.

— Ни в коем случае, ваша честь, он гордится ими, — тут же поправился Падда. — Но с вашего позволения, мы будем называть их «воспитывающими партнерами», поскольку мой клиент привык использовать именно этот термин.

— Как вам угодно.

— Я как раз собирался поговорить о семье обвиняемого, — торопливо произнес прокурор. — Есть вопросы, которые я хотел бы прояснить.

— Вот и проясняйте.

— Спасибо, ваша честь.

Адвокат бросил на обвинителя кислый взгляд, вернулся за стол и почти минуту шептался с Кириллом, после чего подсудимый подвинул к себе микрофон:

— Я готов отвечать на вопросы, ваша честь.

Журналисты — а именно они составляли большую часть публики — обратились в слух и приготовились делать пометки в блокнотах.

— Вы помните вашего первого воспитывающего партнера? — осведомился прокурор. — Того, кто подарил вам жизнь?

— Нет, — ответил Кирилл, продолжая смотреть на судью. Обвинителя он подчеркнуто проигнорировал.

— Вы сирота?

— Нет, поскольку все воспитывающие партнеры были для меня родными людьми, близкими духовно и физически.

— Сколько их у вас было?

— С шести до четырнадцати лет я по очереди жил с двенадцатью партнерами, которых мне подбирала Служба ювенального распределения или предыдущие партнеры через онлайн-систему «Счастливый дом». В четырнадцать лет я получил право регистрации в системе и самостоятельно выбирал воспитывающих партнеров до достижения совершеннолетия. — Кирилл выдержал паузу, выслушивая подсказку адвоката, кивнул и продолжил: — Если обвинению интересно, среди тех, кого я выбирал в партнеры, были и женщины. Все они хорошо обо мне заботились.

— А их мужья?

— Вы имеете в виду их временных равноправных партнеров противоположного пола?

— Полагаю, да, — не очень уверенно ответил прокурор.

— У одной из женщин был такой партнер, но я его не интересовал. Он предпочитал проводить время или с женщиной, или с младшими воспитываемыми партнерами. — Заминка осталась позади. Кирилл обрел уверенность и, явно рисуясь, поинтересовался: — Если хотите, ваша честь, я могу рассказать об этом подробнее.

Журналисты встретили предложение дружным, но негромким хихиканьем.

— В подробностях нет нужды, — медленно ответил судья, потирая подбородок. — По большому счету меня интересовало одно: помните ли вы свою маму?

— Как ты там оказалась, дура?

— Оскорблять обязательно?

— Учитывая обстоятельства…

— Палыч, рот прикрыл, — жестко бросил Дохлый. После чего повернулся к Анне и соорудил на лице извиняющуюся улыбку: — Мой друг превосходный профессионал, но отсутствие у него воспитания — дополнительная плата, которую вам придется платить за сотрудничество. Или не придется: если Палыч вас достал, вы имеете право расторгнуть контракт прямо сейчас. В этом случае мы оставим за собой десять процентов от аванса за беспокойство, а остальную сумму я немедленно верну на ваш счет.

Дохлый вел себя предельно вежливо, много улыбался, судя по косвенным признакам, был опытным ломщиком, рвущим любые сети на завтрак, однако Анне он почему-то нравился гораздо меньше напарника: хмурого, злого и грубого Палыча. Улыбчивый Дохлый казался легким, слишком веселым, а в Палыче чувствовались сила и несокрушимая уверенность — именно то сочетание, в котором молодая женщина нуждалась сейчас больше всего. И плевать на манеры.

Поэтому Анна качнула головой, коротко отвечая на вопрос Дохлого, и вновь повернулась к его мрачному напарнику:

— Я делала пересадку и не собиралась покидать аэропорт. Мне говорили, что такая схема безопасна.

— Беременным здесь в принципе делать нечего.

— Теперь я это знаю.

Анна ожидала еще одной «дуры», но Палыч промолчал. То ли окрик Дохлого подействовал, то ли сжалился и не стал добивать попавшую в беду женщину.

— К тому же срок был еще маленький…

— Для них — очень удачный, — вздохнул Дохлый. — Семь месяцев — вполне можно рожать. Что, собственно, вы и сделали.

— Я об этом не подумала.

— Расскажи, как все было, — велел Палыч, оставив без внимания глупое замечение молодой женщины.

Дохлый кивнул, показывая, что нужно подчиниться, и Анна приступила к рассказу, суть которого она излагала еще в самом первом письме наемникам.

— Схватки начались в самолете. Врача на борту не оказалось, помогали только стюарды и какая-то женщина из пассажиров, так что я едва не умерла от страха, пока мы садились. Из аэропорта поехали в больницу, кстати, весьма неплохую, ухоженную… Явно частную. Я потом еще думала, что мне повезло со страховой компанией: обеспечили идеальные условия… — Ближе к концу короткого рассказа Анна стала сбиваться, было видно, что воспоминания о тех событиях даются ей крайне тяжело. — В «Скорой» мне стало совсем плохо, так что дальнейшее почти не помню, наверное, чем-то накачали. Но я родила, мой Костя появился на свет… Я помню его крик. Я помню его голос. Я могу узнать его голос…

История прервалась коротким всхлипом, однако воды молодой женщине никто не предложил, теплого слова — тоже. Два человека, которых ей рекомендовал связанный с незаконным бизнесом одноклассник, молча ждали продолжения рассказа.

— Когда я проснулась, они сказали, что он умер. Что мой Костя умер… У меня не было визы на пребывание, поэтому страховая немедленно отправила меня домой. — Анна тяжело вздохнула. — Сначала я ни о чем таком не думала, потом удивилась, что мне не переслали тело. Написала письмо. В страховой компании ответили, что Костю кремировали, я возмутилась, решила приехать, разобраться, но в консульском центре мне сказали, что я внесена в «черный список».

— Причина?

— Махинации со страховкой.

— Ловко, — хмыкнул Дохлый.

Заявление женщину покоробило, однако от комментариев она воздержалась.

— От бабушки мне осталась квартира в центре столицы, я ее продала, а вырученные деньги потратила на фальшивые документы и ваш контракт.

— Мы получили только аванс, — уточнил Дохлый.

— У меня есть вся сумма.

Одноклассник предупредил, что без денег наемники и пальцем не пошевелят. А они, эти самые ребята, назначившие встречу в маленькой квартирке на окраине города, стали для молодой женщины последней надеждой.

— Сама зачем приехала? — грубо осведомился Палыч. — Ты понимаешь, что можешь помешать?

— А вы понимаете, что мой сын может быть жив? — Анна вытряхнула из пачки длинную сигарету, щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась, после чего продолжила: — И если он жив, я должна быть здесь. Я никому не верю, даже вам. Я хочу принимать участие в поисках. Я…

— Где твой муж? — перебил женщину Палыч. — Ну, в смысле, отец ребенка. Где он?

— Сбежал, когда узнал, что я забеременела.

В принципе, любви там и не было, просто секс. И неожиданное решение Анны оставить последствия этого самого секса. На Гришу она обиды не держала и поддержки от него не ждала.

— Родители?

— Они ждут… Надеются. Как и я, надеются, что Костя жив. А он…

— Мертвый, если судить по документам, — заметил ломщик.

— Я хочу, чтобы вы проверили.

— Как?

— Не издевайся над девочкой, Дохлый, — хмуро велел Палыч. — Ты знаешь как: надо искать деньги. Это самый верный след.

— То есть вы допускаете, что Костю могли похитить?

Анна надеялась. Сама понимала, что вероятность благоприятного исхода мизерная, но надеялась. Верила. И потому она с такой радостью ухватилась за слова Палыча.

— Тебя срисовали в самолете и подсыпали лошадиную дозу метилэргометрина или какой-нибудь другой дряни, чтобы вызвать преждевременные роды. Еда была со специями?

— Кажется…

— Туда и махнули.

— Кто?

— Кто-то из стюардов работает на «ангелов», — как маленькой, объяснил Палыч. — Они высматривают потенциальные цели и сообщают о них на землю.

— Но зачем?

— Вариантов много, — развел руками Дохлый. — Например, подсуетился коммерческий детдом.

— Все равно не понимаю, — растерялась Анна. — Объясните, пожалуйста.

— Если коммерческий детский дом заявит, что ему на крыльцо подкинули младенца, то он автоматически получает дотацию из казны — четыреста тысяч в год.

— Ого! — не сдержался Палыч. — Четыреста штук? Я думал, меньше.

— Четыреста.

— Почему, в таком случае, мы занимаемся всякой ерундой?

Сначала Анна вздрогнула и лишь через секунду поняла, что хмурый наемник шутит. Однако Дохлый ответил напарнику предельно серьезно:

— Потому что мы не хотим воровать детей в роддомах, или подкупать судей, чтобы они отнимали детей у иностранцев, или подкупать полицейских, чтобы они забирали детей у нелегалов, или подкупать чиновников, чтобы они…

— Можешь не продолжать. Я лучше буду убивать взрослых, чем делать деньги на детях. — Палыч посмотрел на Анну и мрачно произнес: — Обычно на этих словах гражданские осведомляются насчет моей совести.

— У меня украли ребенка, — жестко напомнила женщина, сдавливая окурок в пепельнице. — И если тебе понадобится убить, чтобы его вернуть, я хочу, чтобы ты убил. Если в какой-то момент ты решишь, что нужно убить еще, а моего взноса недостаточно, я продам вторую квартиру, продам все, что у меня есть, продамся в рабство, но заплачу тебе, и ты убьешь столько людей, сколько нужно для освобождения моего сына. — Она помолчала, после чего негромко спросила: — Нет желания осведомиться насчет моей совести?

Ответом стала улыбка.

— Без дополнительной платы, — спокойно произнес Палыч, которому очень понравилось услышанное. — Я верну тебе сына без дополнительной платы и убью столько людей, сколько понадобится. — Помолчал и веско добавил: — Даю слово.

— Пожалуйста, объясните суду, что вы имели в виду.