Семьи.net (сборник) Дивов Олег
— Димон! — заорал Вован в трубку. — Что там у нас в магазине? Тот же товар? — он подмигнул Ваське. — Что новое пришло? Ага, спасибки!
— Ну как? — спросила Васька без особой надежды.
— Новости есть! — Вован подкинул телефон вверх.
— Говори! Говори сейчас же, — Васька видела, новости явно хорошие, но нервы были на пределе.
Вован улыбался во весь рот:
— Как бы мы тут ни напортачили с сообщением, но наши дети летят в Москву! Сегодня отметка прошла о прохождении границы в Штатах! Оба! То есть из всей группы летят только они двое. Ошибки быть не может! Неважно, случайность это или нет! Васька, дети летят домой! — он схватил ее за руки и поднял с дивана…
Давно Васька так ни с кем не целовалась, страстно и нежно, целиком отдаваясь поцелую, который, казалось, мог длиться вечно. Но сейчас ей было не до Вовкиных нежностей. Она забарабанила кулачками по его груди:
— Вов, не до того! Смотреть надо рейс! Поедем в аэропорт, хоть глазком на них глянем, а?
— Ты права, женщина! В кои-то веки. Согласен! — Вован помчался включать компьютер. — Так, рейсы из Америки. Смотри, сегодня только один! Осталось пять часов до прибытия. Успеваем!
Сидеть дома они больше не могли. Несмотря на имевшийся у них запас времени, они сели в Васькину машину и помчались в аэропорт.
С другой стороны Москвы в том же направлении выехала машина элитного коллектора Фурсенко. До повторного заседания и принятия нового решения детей велено было вести туда, куда их поместил суд.
Они вышли из самолета вместе. Тут же к ним подошел командир корабля:
— Вас просили провести отдельно, чтобы не потерялись в толпе. За вами приехали из коллектора.
— Как из коллектора? — Алекс искренне считал, что свобода начнется сразу после приземления.
— А куда ж вас вести? — искренне удивился летчик. — Решение суда никто пока не отменял.
У выхода ждали директор элитника и воспитатель Семен Семенович, вернувшийся из Америки неделю назад.
— Не чаяли уж нас увидеть? — осклабился директор. — Мы тоже, по правде говоря, не чаяли. Подвели вы нас, детки. Ну да ладно. За вас там хлопочут. А пока, добро пожаловать в дом родной. Пошли в машину.
В общем зале их оглушил шум. Прилетевших встречали родные, друзья и вездесущие таксисты. Алекс держал за руку Кристу и шел, не глядя по сторонам. Вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд. Не понимая толком, что происходит, Алекс покрутил головой и притормозил. Сзади в спину его подталкивал воспитатель.
Глаза в глаза. «Я с тобой», — говорил папин взгляд. «Я знаю, батя!» — говорил взгляд сына. Возле отца стояла симпатичная женщина. Кого-то она Алексу сильно напоминала.
— Мать! Криста! Там твоя мать!
Девочка повернулась. В нескольких метрах от них стояла пара: мужчина и женщина, державшиеся за руки. Сильно смахивающие на них самих.
— Давайте, вперед. Что встали? — директор потащил их к парковке…
В элитнике почти ничего не изменилось. И все же, приглядевшись, можно было заметить две вещи: детей стало меньше, а сотрудники коллектора ходили понурые и сердитые. В комнате Алекс оказался в одиночестве. Антон и Влад остались в Штатах. Элитник затих. После выборов директор считал разумным уйти на дно и почем зря глаза новым властям не мозолить. Поэтому новых детей он не брал.
Комната Кристы тоже пустовала. Девчонок вообще расхватывали быстрее, чем мальчиков. Пустовала не только комната, пустовал весь этаж.
Этажи теперь не запирали: следить за оставшимися детьми охоты не было. Воспитатели прекрасно понимали: те немногие, что оставались в элитнике, вскоре пойдут на повторные суды. Судьи будут стараться угодить свежеизбранной власти и станут возвращать родителям всех подряд. Какая разница, в каком виде придет к ним ребенок? Американцам, да, надо было отдавать непорченный товар. Родным родителям дети сойдут в любом виде.
Алекс просек первым, наведаться на девчачий этаж можно без проблем.
— Привет! — Он ввалился в комнату и протянул Кристе шоколадку. — Вот, заначил в Америке.
— Спасибо, — Криста начала распечатывать угощение.
— Наши-то в аэропорт приехали. Узнали как-то про наш приезд. Молотки! И, видишь, сдружились. Прям как мы с тобой, — Алекс покраснел.
— Мама, — произнесла Криста, — как давно я ее не видела. Ты думаешь, нас вернут им обратно? — В глазах у девочки впервые мелькнуло что-то похожее на чувства, что-то похожее на страх и надежду одновременно.
— Вернут! Не сомневайся, пожалуйста, — Алекс боялся спугнуть зарождавшиеся в ее глазах эмоции. — Как бы выяснить про суд. Когда пересмотр дела. Жаль у нас заблокированы все исходящие звонки и сообщения. Батя точно уже знает!
Они помолчали. Напряжение последних недель спадало, но оба боялись надеяться. Впереди их ждал второй суд. Чем он закончится? Ведь перед первым они были так уверены в том, что отнять их у родителей не смогут. Они так были уверены во всемогуществе тех, кто подарил им жизнь. Им в голову не приходило, что кто-то надумает их у родителей отнять…
— Вернут! — повторил Алекс. — А не вернут, мы бежим. Влад оставил мне адрес рынка, где глушилки продают.
— Ты мне обещаешь? — Криста посмотрела на него внимательно. — Обещаешь меня не бросить? Не оставить тут, даже если тебя бате вернут, а меня маме нет?
— Ну ты что! Я к бате без тебя не вернусь. Останусь в коллекторе, пока нас не выпустят вместе, — Алекс тряхнул красной челкой.
На следующий день их порознь вызвал к себе директор.
— Суд по рассмотрению апелляции третьего июля в девять утра, — оповестил он Кристу, — у тебя в этот день уроков не будет. Сразу после завтрака — на выход.
— Суд по рассмотрению апелляции третьего июля в двенадцать, — сказал он Алексу, — отсиживаешь два первых урока и на выход. Обед — в зависимости от исхода дела. Вернут папаше, останешься без еды. Не вернут, накормим.
Милютин прочистил горло и приготовился идти в зал.
«Какие безобразия творятся в стране, — подумал он, — то забирай детей, то отдавай детей».
Он пролистал страницы дела. Девчонку велено вернуть. Мамаша раскаялась, прививать будет, обновлять информацию на чипе обязуется, в поликлинику прикрепилась.
— Ну и славно, — Милютин подобрал полы мантии и пошел «в народ».
Ермолина сидела в первом ряду. С работы ее не поперли. На заседание она пришла по поручению органов опеки и надзора. Новая власть, старая, а справочки изволь к делу прикрепить. Вернули ребеночка — следи, чтоб снова чего не напортачили бессовестные родители.
Коровина окидывала взглядом зал. Идиотов опять понаперло чертова куча.
— Вот ведь нечего делать людям, — пробурчала она себе под нос, — сидели б дома. Так интересно — смотри по Сети. Чего ходить, мешать работать только.
Через весь зал к ней направлялся грузный мужчина.
— Я из элитника, воспитатель, — обратился он к Коровиной, — вы тут за секретаря?
— Ну я, — Коровина громко вздохнула, вложив во вздох все обуревавшие ее чувства. «Напортачили небось, — подумала она, — документики придется переделывать. Как все осточертело!»
— Перепутали маленько. Первым мальца привезли, что в двенадцать идет. Девочку тогда, наоборот, подвезем в обед.
— А, ну ладно, — Коровина успокоилась, — наоборот, не страшно.
Она рванула к Милютину:
— Дайте, я вам тут пролистаю, — она забрала у него планшетник, — детей наоборот привезли. Вот, этот пойдет первым. Левин Александр Владимирович.
Судья тоже вздохнул, но принял перемены смиренно.
— Зал освободить! — гаркнула Коровина, вернувшись на рабочее место, — заседание переносится на двенадцать ноль-ноль!
Охранники пошли по рядам, выгоняя людей из зала.
— Вов, сейчас тебя будут рассматривать, — Васька выскочила на улицу, — поменяли нас местами! Иди быстрее!
— Мои-то не подъехали еще! — Вован заметался. — Друзья-то мои к двенадцати приедут!
— Мы сойдем за твоих! Идем! — она махнула рукой и потащила его в зал…
Коровина не верила глазам своим — дежавю! В помещение заходили те же, кого десять минут назад выперли!
— Ювенальный суд постановил, — уже начал вещать Милютин, — в связи с чистосердечным раскаянием, признанием своей вины и обещанием устроиться на работу. Справка прилагается. А также обещанием не злоупотреблять спиртным, — бубнил судья, не делая пауз и не меняя интонации, — отдать Александра Владимировича Левина на воспитание отцу Владимиру Владимировичу Левину. Постановление вступает в силу в зале суда. — Милютин захлопнул планшетник и вышел из зала.
До двенадцати оставалось два с половиной часа.
— Батя, мне надо дождаться Кристу, — Алекс прижимался к отцу, но твердо намеревался из суда не уходить, — я ей обещал, если что, вернуться в коллектор. Я ее не брошу!
— Конечно, конечно, — Вован и сам не собирался никуда уходить.
К двенадцати зал был забит битком: приехали друзья Вована, никуда и не уезжали друзья Васьки. Мест не хватало. Коровина была в шоке.
«Голос точно сегодня сорву. Никакой микрофон не поможет», — сетовала она про себя, проклиная судьбу, ниспославшую ей такую адскую работу.
Милютин пил кофе.
Ермолина качала головой. Она все происходившее называла цирком.
«Детей калечат! — рассуждала она. — Никакого порядка!»
Милютин посмотрел на часы: пора. Он вышел в зал. Ой-ей! На него смотрело минимум две сотни глаз! Коровина посылала сигналы: закругляйся быстрее, обстановка напряженная. Он, впрочем, об этом и сам догадался.
— Ювенальный суд постановил, — промямлил Милютин, у которого на нервной почве чуток подсел голос, — в связи с раскаянием Василисы Анатольевны Пирс, ее искренним желанием не причинять больше вреда здоровью ребенка, — Милютин щурился, тщась разобрать буквы, слова и предложения, — обязана делать вовремя прививки, вовремя чиповать, обновлять и передавать, — он понимал, что несет полный бред, но не мог остановиться, страстно желая добраться до конца постановления, — передать Кристу Станиславовну Пирс на воспитание матери…
По рядам прокатился вздох облегчения.
— Порядок! — Вован обнял Алекса и Ваську. — Дочку тоже забираем домой!
— Очистить помещение! — скомандовала Коровина. — Ожидаем снаружи!
Друзья поздравили и разъехались. Вован, Васька и Алекс остались стоять возле здания суда в ожидании Кристы.
— Что ж так долго-то! — У Васьки громко стучало сердце. Она прижимала руку к груди, будто боялась, что сердце не выдержит и выскочит наружу.
— Не волнуйтесь, — Алекс коснулся ее руки, — там долго вещи отдают. Все, что забрали тогда, давно, — он замолчал на секунду, — отдают по описи.
В Васькиной сумке зазвонил телефон. Трясущимися руками она полезла его доставать.
— Вот кому приспичило так не вовремя, а? — Васька включила экран.
С экрана на нее смотрела улыбающаяся Криста. По счастливому лицу девочки текли слезы:
— Мама! Я плачу!
Дмитрий Володихин
Беспощадно
— Хотите славяночку двух лет, хорошенькую, блонд? Здоровенькую, полностью здоровенькую, справочки все имеются. Уверяю, уверяю, у нас неограниченный доступ к медицинской информации. Пожалуйста, пожалуйста, вот фотография. Номер 87 по каталогу. Нет, фоточкой ню мы не располагаем. Как почему? Изъятие еще не производилось, изъятие не производилось пока, нет условий для фотосессии. Да-да. Но у вас будет месяц на возвратик, пожалуйста, мы честным бизнесом занимаемся, только честным бизнесом. Сможете подключить независимых медиков, осмотрите всю, конечно же, общупаете, и если надо — что ж, оформим возвратик. До сих пор никто недовольным от нас не уходил, да-да. Тем более, вы претендуете на экземпляр класса «люкс», класса «люкс» экземплярчик, верно? По классу «люкс» — ни малейших изъянов. Понимаете? Гарантию даем, да-да, ни малейшего не будет изъянчика. У нас честный, солидный бизнес. Вам ведь солидные люди нас рекомендовали, верно? А? Тариф какой на славяночку? Девочка просто класс, посмотрите, какие волосики у нее, а щечки какие, а губки! А? Набиваю цену? Я? Нет, что вы, как можно. Но еще и здоровьице отменное. В общем, класс «люкс» у нас идет от двадцати пяти тысяч. Скидочки, к сожалению, только постоянным клиентам, а вы у нас впервые, да-да. Нет, скидочку, к сожалению, дать не могу… Ну так что, делаем заказик?
— Ну, мамаша, собирай вещички своей козюле. Да, имеешь право. Подай. Хоть три заявления. Юра, ты слышал? Ну как дети. Каждый раз одно и то же. Разберется она с нами. В суд она… Мамаша, давай, поторапливайся. Ну какие основания? Какие хочешь, такие и придумай себе основания. Мы — ювенальные инспектора, тебе полномочия наши разъяснить? Лучше миром, мамаша, попросту и прямо сейчас, а если окажешь сопротивление, мы тебя посадим. Ну что за дребедень! Как же я с вами устал… Загибай пальцы: мать-одиночка — р-раз, зарплата маленькая — два, квартира давно не ремонтирована — тр-ри. Достаточно. Хочешь, чтобы мы сюда санэпидемстанцию подогнали? Подгоним враз. Хочешь, чтобы тебя в регулярных избиениях ребенка обвинили? Да не вопрос. Тут у меня с собой восемь подписанных заявлений с разной степенью тяжести. Только фамилию твою вот здесь, в пустое место вставить, и аллес гут. Смертным боем, говорят, бьешь, прохожих не стесняешься. Сильна, мамаша! Ты не знаешь этих людей? Дочку пальцем не тронула? Да какая разница, они тебя опознают, а для суда этого достаточно. Ну не трясись, мамаша, такова жизнь. Оба-на, слезы пошли. Мать, ты это, не думай, мы не звери, просто служба такая. Нам приказывают, мы делаем, мы люди маленькие. Отдавать все равно придется, система против тебя, мамаша, а кто ты против системы? Юра, скажи ей, как бывает, когда башкой о бетонную стенку бьешься. Ну разъясни ты ей, что именно первым треснет — череп или стенка. Ты пойми, мамаша, дети — ресурс государства. Ну доктрина сейчас такая. Хочет государство, чтобы бедные рожали, кормили-поили, а потом богатые к себе забирали, воспитывать, ну так оно и будет. Ори — не ори, плачь — не плачь, а сила солому ломит. Давай, не задерживай, у нас еще сегодня два изъятия… Чо? Да ты… Сучка! Больно! Тресни ее, Юра! Чисто бешеная тварь! Гнида, форму кровянкой забрызгала. Лежи, паскуда, не рыпайся! Хорошо ты ее, Юра, успокоил, мастер. Пойдем мелкую пеленать.
— Алекс, девчонка — грязнуля, дура и совершенно не слушается! В школе ей поставили диагноз: аутизм тяжелых степеней, социопатия. Третья жалоба! Наша малявка, видите ли, позволяет себе агрессивную реакцию на попытки откорректировать психологический контур. Дурная кровь! Что тут скажешь, просто дурная кровь! Жалкая провинциалка, дочь, внучка и правнучка жалких провинциалок, это ничем не выбьешь. В нашем доме девчонка первый раз нормальной еды попробовала. Кто бы ей объяснил, что она на нас молиться должна! Она мне нужна на час, может быть, на полчаса в день — показаться с малышкой перед соседями, перед солидными какими-нибудь людьми… Остальное время я хочу оставаться свободной женщиной. В конце концов, всегда есть прислуга… Будем говорить честно: я бы никогда не согласилась приобрести этот аксессуар, если бы не патриотическая мода на малышек. Статусно, видите ли… А ей все время надо вцепляться мне в юбку, какие-то назойливые вопросы, какие-то хныканья… Ты понимаешь, Алекс, она мне просто мешает! Вчера эта козявка испортила мне блейзер. Цапнула за карман и надорвала! Совершенно не понимает, когда мате… когда родителю номер один надо торопиться и не стоит лезть к нему со своей дурью! Что? Да. Слегка. По затылку. Ну, может быть, три или четыре раза… ничего, не хрустальная, не треснет. Даже не пробуй, Алекс! Ты должен быть на моей стороне. Помнишь, из какого навоза тебя вытащил мой отец? Я этого слышать не хочу! Ерунда. Мы заплатили за нее столько, что можем распоряжаться своей собственностью как угодно. В конце концов, есть такое понятие: амортизация…
— Кошечка, не сердись, заячка. Так уж получается. У нас просто нет времени заниматься твоим воспитанием. Мы деловые люди, а жизнь сейчас задает такой темп! Ты не должна обижаться. Не плачь, пожалуйста, а то мне как-то неудобно. Люди кругом… Кроме того, кошечка, ты вела себя нехорошо. Кто тебя научил тем словам, которые ты сказала Элеоноре, когда она капельку шлепнула тебя по животу? Молчишь? Ты очень упряма, кошечка. Но, заячка, мы всегда желали тебе только добра. Впрочем, когда вырастешь, ты непременно поймешь нас, я уверен. Ведь мы — цивилизованные солидные люди, в сущности, мы не переходим границ нормы… Очень надеюсь, что в кадетском корпусе спецназначения о тебе позаботятся как надо. Я смотрел их сайт. Там говорится, что они учат интересным и полезным специальностям, дают прекрасную физическую подготовку… Вот ты уже и не плачешь, котеночек мой, синичка моя. Глаза высохли. Превосходно! Они там, эти армейские наставники, обязаны как следует о вас заботиться, проявлять такт и уважение. Крупные политики постоянно заявляют, что дети — главный ресурс государства. «Дети подлежат заботе и всемерному сбережению». Ну а раз дети, значит, и ты, зверюшка. Да, чуть не забыл, к тебе недавно пыталась прорваться биологическая мать. Она только что вышла из тюрьмы и пыталась судиться, чтобы тебя вернули. На твое счастье, суд отказал, она ведь, кажется, регулярно избивала тебя прямо на улице… Кошечка. Как же я тебя жалею! Всем сердцем жалею. Очень мне неприятно, что не могу уделить тебе достаточно тепла и внимания. Элеонора говорила: «Алекс, не надо», — но я взял для тебя фотографию биологической матери. Она очень просила передать. Вот, возьми, пожалуйста, милая моя дочурка. Это, наверное, непедагогично, но Элеонора запретила делать на прощание дорогие подарки, и я решил вручить тебе хотя бы эту малость. Ты рада? Почему ты опять плачешь?! На, возьми, возьми платок, можешь даже оставить его себе. Нам, к сожалению, не удалось отучить тебя проявлять эмоции на людях… Я ничего не забыл? Нет, кажется. Прости, все, что мог, я для тебя сделал. Кошечка, ответь мне, пожалуйста, на один вопрос… ну не плачь, не плачь, ничего, как-нибудь все сладится. Только ответь на один вопрос: почему ты ни разу не назвала нас родителями? «Мамой» и «папой» сейчас взрослых называть не принято, но ты и «радой» ни меня, ни мамочку… то есть, родителя номер один, никогда не называла. Все воспитатели да воспитатели… Или вовсе как-то безлично… Мне немного обидно. Ты не хочешь перед расставанием извиниться за свою холодность? Как ты сказала, кошечка? Ка-ак? Правильно от тебя Элеонора решила избавиться. А я-то, глупец, еще сомневался! Ты маленькое злобное чудовище.
— Группа «Рысь», мля, строиться на плацу! Алле, кошки, я кому сказал строиться? Оборзели вконец, мля, задницу поднять не могут… Знаете, сколько каждая, мля, должна государству за воспитание? Не будете резче шевелить мослами, до конца жизни не расплатитесь. Та-ак… Медленно строимся. Если вы, кошки, только что с боевого выхода, это не значит, мля, что можете распускаться тут, как сраные розочки. Кто, мля, сказал, двое суток отдыха положено? Ряхина, ты сказала? Два шага вперед. Запомни, мля, прынцесса, на твое положено моим буем наложено. За разговорчики в строю — наряд вне очереди по кухне. По форме отвечай. Два наряда! И хрена вместо увольнительной. У нас тут спецрежим, а вы кому вообще свое это самое? Вот так-то лучше. Сержант Ряхина, встать в строй! Всем, за общую борзоту, двадцать кругов отсюда и до караулки. Бего-о-ом… марш! А то, мля, устраивают тут мне, сироты, мля, казанские, цирк по заявкам! Ресурс государства, мать твою… Вконец оборзели.
«Привет, мама! Я так хочу опять увидеть тебя, мама! Хоть на часок. Хоть на минутку. Я все вытерплю, я все сделаю, я самая лучшая буду, только бы выйти отсюда и устроиться с тобой жить, мама. У нас тут… нет, знаешь, я тебе не стану жаловаться, мама. Я выживу, и мы с тобой еще заживем как следует. И еще, я попробую договориться с командованием, может, они отпустят меня к тебе, и мы повидаемся. Почему ты больше не приезжаешь, мама? Ответь, пожалуйста. Я тебе уже два раза отправляла письмо по мэйлу, звонила раз пять, теперь пишу на бумаге. Ну почему же ты не отвечаешь, мама?»
— Вольно, старший сержант Ряхина. Можете сесть. Я вас вызвал, чтобы проинформировать о двух обстоятельствах. Значит, первое. Командование планировало наградить вас значком отличника боевой подготовки. Вы, понятно, ждали, что завтра, перед строем, я торжественно объявлю. Принято другое решение. Значок от вас не уйдет, потом получите, а пока с вас снято ранее наложенное взыскание. Когда, значит, вы инструктору по рукопашному бою старшине Селиверстову руку сломали. Прошу не проявлять лишнего удивления. Решалось наверху. Теперь, значит, второе. Н-да. К нам пришло… Нет, отставить. Значит, сначала такое дело… Мы — ваша семья, мы всегда о вас позаботимся. И сейчас я… Даже не пойму, как бы вам это получше сообщить…
— Кто посмел пропустить сюда солдатню? Охрана! Охрана! А! А! За что? Чем я заслужил? Как вы… Здесь всюду камеры, ваше самоуправство будет… То есть как — отключили? Что значит профессионаально? Мои ребяточки сейчас из вас… Не понимаю, не понимаю. Отдыхают и не запомнят? А вы… девушки, такие милые девушки в форме, хм… Садиться? Да-да. Конечно же. Непременненько. Зачем же бить? Какая-то спецоперация? Но я мирный солидный человек, меня, понимаете ли, знают в сферах, я непричастен. Да-да. К чему непричастен? Да совершенно ни к чему не причастен. Сколько лет назад? Я… я не краснею. Все это ошибка. Да-да. Какая-то досадная ошибочка вышла, ошибочка — определенненько. Ерунда какая-то. Но… Допустим. Но это ведь было так давно! То есть… мне надо немедленно сообщить адвокату. Я не намерен давать показания… Какая наглость! Вы серьезно? Вы на полном серьезе говорите мне, что вот, мол, знает кошка, чье мясо съела? Эту глупую фразу про «давно» вы из меня выбили! Я не подпишу… Не нужны показания? Простите, я, по всей вероятности, ослышался. Спокойно посидеть, пока зачитывается приговор? Но я же…
— Вот и все, мама. Я отомстила этому гаду. Ты ведь одобряешь меня, мама? Нас ведь как учили: мы — ресурс государства. А если государству надо помочь, если надо избавить его от ядовитых гадов, так мы с девочками всегда готовы. Думаешь, мама, не по закону мы действовали? Ну а он по закону меня продавал? И что, закон его хоть раз за его подлое гадство ущучил? Нет, мама, никто его не ущучил. Если бы ущучил, нам бы с девочками руки марать не пришлось бы. Тоже еще, развлечение… А он, пухлый этот, аж целый благотворительный фонд возглавляет. На современное искусство деньжата дает. Живет во дворце, кушает на фарфоре, авиетка у него собственная. Еще домик в Англии, хороший такой, старинный, солидный, я в сети фотки видела. Жена лет на сорок моложе, седьмая, кстати, по счету. Только вот детей нет. Сколько девок перепортил, а ребятенок ни у одной не завелся. Словно смерть у него в сперме живет. И что ты мне после этого всего скажешь, мама, про закон? Этот твой закон — тьфу и растереть. Пухлый — детьми торговал, и ничего ему не было. Я — убила его, и ничего мне не будет. Начальство сделает так, что никто ничего не узнает. Больше нет, мама, никакого закона. Пропал закон. У кого сила — тот и закон. Вот у меня — сила. У нас каждый третий парень в спецбригаде такой же, как я, «изъятый», и каждая вторая девочка. Если кто-то из них попросит… помочь… так я помогу, мама. Потому что закон теперь я. И я уродов таких буду… беспощадно! Ладно, мама, что я с тобой все о тварях этих? Давай о чем-нибудь другом, мама. Знаешь, с тех пор, как я узнала, что ты… что тебя больше нет… мне стало трудно вспоминать тебя, мама. Вот я говорю с тобой, цветы тебе на могилку кладу, но лицо твое описать уже не могу. Раньше помнила, а теперь картинка из головы пропала. Стерлась. Я очень долго твой запах помнила. Потом и запах стерся. Фотография у меня твоя была, так потеряла я куда-то фотографию. Совсем недавно потеряла, прости меня, мама. У меня от тебя больше ничего не осталось. Я только одно помню: когда-то ты у меня была, мама…
Борис Георгиев
Вошки
Марс-26> Ошибка управления: скорость снижения выше допустимой.
Людмила Чижова, лидер экипажа-Б, навигатор, на вспомогательном мониторе нашла начальные данные, отклонения по осям и ошибки. Глянув на таймер, решилась.
— Внимание, экипаж! Второй заход!
По второму разу получилось. Тряхнуло, но в допустимых пределах.
Марс-26> Посадка завершена. Экипажу-Б приступить к отработке этапа «Грунт». Обеспечить охрану периметра зоны посадки.
— Внимание, экипаж! Грунт! Десантной группе приготовиться к выходу! Охранный пост! Манохина!
— А?
В наушниках фыркнули. Кто-то из десантников.
— Люся, ты чего-то хотела? — спросила Манохина.
Людмила Чижова, выцедила сквозь зубы:
— Охранный пост, приказываю: задействовать систему слежения, проверить системы активной и пассивной безопасности, обеспечить мониторинг периметра зоны посадки, систему сопровождения целей привести в полную боевую готовность. О выполнении доложить.
— Сейчас, — ответила Анна Манохина.
Навигатор откинула блокировочную скобу и щелкнула тумблером кессонной двери.
— Внимание, десантная группа! На выход! Отсчет пошел!
— Но я же не успе… — тоненько пискнула Аня.
— Поторопись, — сухо ответила навигатор, мельком глянув на кессонный датчик давления и термометр. Холодина. На Марсе как на Марсе.
— Я не осьминог, — буркнула Манохина.
На посту охраны два рабочих места, но экипаж неполон, а на поверхность по инструкции нельзя выходить одному.
Десантники дышали тяжело, общались междометиями. Грунт мерзлый, отбор керна — непростое дело. Чижова отвлеклась — представила: из десантного люка валит пар, на трубе керноприемника иней. Шипастые подошвы скользят по наледи. Над холмистой сизой равниной фиолетовое небо; солнце — низко над горизонтом, не греет. Позади, на востоке, плоскогорье, похожее на слоеный торт. Слишком близко. Граница периметра безопасности…
— Навигатор, докладываю: системы слежения, активной и пассивной безопасности задействованы, мониторинг периметра ведется, система сопровождения целей в полной боевой готовности, но…
— Что «но»?
«Няха-тюха, что не так опять?»
— Сопровождение низколетящих целей в восточном секторе… Люся, не видишь, что ли? Мертвая зона. Сели слишком близко к этим дурацким скалам. Какое тут может быть сопровождение?
Пискнул зуммер. Навигатор глянула на главный монитор, а там…
— Отставить болтовню, — бросила она, думая: «Ну вот, теперь еще и это. Засыпались мы по полной программе».
Марс-26> yF CNFWBJYFHYJQ JH,BNT J,YFHE;TY LTCFYNYSQ RJHF,KM @CBYB [@/ rJHF,KM @CBYB [@ C,HJCBK LTCFYNYSQ,JN/
Покосившись на контрольную панель, навигатор поняла — сбой дешифровщика. Разбери-пойми теперь, что было в команде. Дешифровать вручную?
— Границу периметра в восточном секторе пересек неизвестный объект, — нервно доложила Манохина.
— Свой-чужой? — машинально, спросила Чижова. Разглядывала белиберду на экране, пытаясь припомнить, где видела уже вот это: «@CBYB [@»
— По СЧ не отвечает.
— Зенитную систему — к перехвату.
— Восточный сектор. С грунта не достать, мертвая зона.
«Может, не амеры? Что такое „CBYB [“? Оба раза между двумя „собаками“. Няха говорит, с грунта ракетами не достать. Взлет? А Юра с Толиком как же?
— Десантная группа, вы скоро?
— Три… минуты… — задыхаясь, ответил кто-то из двоих, не разобрать кто.
— Копаетесь! — раздраженно выкрикнула Людмила.
«@CBYB [@ — это „синих“ в другой раскладке, капсом. Если так, то…»
Навигатор прочла начало исковерканного сообщения, скомандовала:
— Десантная группа! Через минуту взлет! Охранный пост, повторяю, зенитную систему — к перехвату. Амеры.
— Но как же… — мямлила Манохина.
— Выполнять! — приказала Чижова, следя за таймером. Палец держала на фиксаторе пусковой кнопки, думала: «Взлет? Люк можно закрыть после».
Снежинки посверкивают в воздухе, на прочищенной с утра тропе нарос пуховый слой. Сухо, морозно. Потянешь носом — слипаются ноздри. Минус двадцать для конца февраля обычное дело.
Антон Сергеевич поежился и ускорил шаг. За три года не смог привыкнуть к зауральской зиме и поверить не мог, что такое можно любить. Виды, конечно… Он глянул поверх сугроба. Да, фантастика. Холмы эти на западе. Небо фиолетовое на востоке. Солнце маленькое, не греет. Не будь над обрывом сосен — ни дать ни взять Марс.
«Марс будет наш!» — прочел Антон Сергеевич на фасаде корпуса. Поморщился. Лозунг за три года навяз в зубах, но надо терпеть, детям нравится.
В окне третьего этажа стриженые головы. Приготовишки? Как они носами к стеклу! Не иначе, на полигоне у кого-то тренинг. Антон Сергеевич, всходя по широкой лестнице на парадное крыльцо главного корпуса, против воли оглянулся через плечо. Возле «сигары» копошились серебристые фигурки.
«Берут грунт? Не опоздать бы. Марс жесток, но это Марс», — подумал Антон Сергеевич и через силу отвернулся.
«Проект „Марс-26“, — прочел он справа от двери, золотом по красному полю, и ниже, крупно: „ВОШк-И № 1616“».
Антону Сергеевичу снова захотелось поморщиться, но вместо этого он сделал каменное лицо и показал его камере. Куратора первого уровня уволили без указания причин неделю назад. Тоже вечно корчил кислую мину. «Марс-26» жесток, представления о справедливости у него весьма оригинальные, но… «Возможно, он прав. Идешь к детям — кислятину оставь за порогом», — думал Антон Сергеевич Марченко, в прошлом учитель физики, куратор экипажа-Б шестого уровня филиала номер тысяча шестьсот шестнадцать всероссийской общеобразовательной школы-интерната.
Щелкнул замок, «Марс-26» признал Антона Сергеевича своим и пустил внутрь. «Не мои ли бешки на полигоне?» — подумал Марченко, поднимаясь по служебной лестнице в кураторскую. Перед пластиковой дверью остановился и подарил видеокамере усталую полуулыбку. «Открывай, свои». Кремовая плита откатилась в сторону.
— …вообрази, Жора, половина третьего ночи! — услышал Марченко голосок Маши. Вошел, огляделся, таща с головы шапку.
Горбунова — рыжая, встрепанная — косясь на монитор, что-то рассказывала Вишнякову.
— Доброе утро, Машенька, — поздоровался Марченко, глянув мельком на монументального куратора экипажа-А. Облаченный в комбинезон космодесантника, Жора торчал у окна, Машу слушал вполуха, считал ворон. «Машка тоже успела переодеться, надо бы и мне, построение скоро», — подумал Антон Сергеевич.
— Добрутр Тонсергеич, — чирикнула Горбунова, не повернув головы. — Ага, она срезалась на первой попытке. Я так и знала.
— Это не мои бешки у тебя там? — спросил Марченко. — Здравствуйте, Георгий Михайлович.
— Ваши-ваши. Чижова на первом заходе стратила.
— Что у нее?
— Ветер не учла. А еще сокращенное умножение. Не любит она его, видите? — Горбунова потянулась к экрану, чтобы показать строку, но Марченко уже и сам увидел. Марс жесток: почуял слабину и подсунул девчонке задачку. Срезалась. Опять бешки продуют ашкам.
— Георгий Михайлович, доброе утро! — повторил Марченко, соображая, как подъехать к Вишнякову, чтобы на построении не добивал проигравших дубовыми шуточками.
— А? — Вишняков снизошел, услышал. — Мое почтение.
«Каков, а?! Мое почтение. Вот в этом он весь. Молод, удачлив, буйноволос, а я…» Марченко погладил залысины и направился к шкафу — за комбинезоном.
— Жора, ты слушаешь? — спросила Горбунова, отстукивая что-то на клавиатуре, и продолжила прерванную историю из личной жизни, изредка вкрапляя реплики: «Что, Марсик? А, понятно. Дам девчонке дешифровку в цейтноте», «Что еще, Марсик? Ага. Тонсергеич, Чижова гробанула десант, подняла корабль».
Марченко байку не слушал, на монитор не смотрел. Чтобы скрыть лицо, прятался за ширмой, все равно надо было переодеться. И без монитора ясно: Люся выкрутилась, спасла корабль, подняла экипажу процент выполнения. Зря. Сколько ни бейся с детьми, против системы не попрешь. Родства не помнящие ради процента выполнения пойдут по головам. Вырастут, пройдут отбор, полетят на этот свой Марс… Это если полетят. А если нет? Гробануть десант можно и на Земле. Не к добру вся эта затея, зря. И напрасно Маша треплется под камерами о домашних делах. Марс на всех один, как бы не вышло неприятностей.
— Маша, зря вы! — сказал Антон Сергеевич, высунув из-за ширмы голову. Ну как ей намекнуть, что Марс видит и слышит? Девчонка не понимает. Сразу видно, домашний ребенок, в интернате работает без году неделя, не насмотрелась.
Горбунова предостережение пропустила мимо ушей. Развлекалась, была весела. Посмеиваясь, сообщила между делом: «Тонсергеич, ваши прошли. Рейтинг — семь с хвостом. Ашкам продули, конечно».
Марченко, приглаживая редкие волосы, выбрался из-за ширмы.
Вишняков повернулся на каблуках и глянул на куратора поверженных бешек победно.
Маше, как и «Марсу-26», безразлично было, кто победил. Дотравила анекдот и наслаждалась реакцией Вишнякова. Тот громогласно расхохотался.
Марченко не до смеха было; ждал, пока Георгий Михайлович отхохочется и соизволит высказаться по делу.
— Ну что, Антон Сергеевич, займемся кнутами и пряниками? — спросил, наконец, Вишняков. — Через десять минут построение.
Марченко садиться за терминал не спешил; тщательно подбирая слова, проговорил:
— Кстати, о наказаниях. Георгий, считаете ли вы правильным, что весь экипаж будет наказан за ошибку лидера?
— Зачем мне считать? Система посчитает лучше меня. Опять вы затеваете… Сорок раз говорено, я не в состоянии учесть все микрособытия, ведь не слежу же я за детьми круглые сутки. «Марс» видит все, ему лучше знать, кто виноват. Вы директивы смотрели?
— Успею, — проворчал Марченко и побрел к своему столу. Нехотя разбудил терминал, уселся и, не глядя на экран:
— Я спросил вас, а не систему. Как думаете вы?
«Бесполезно. Не понимает. Адепт автоматической системы кнута и пряника, марсофанатик. Социализация — все, личность — ничто. Не воспитатель он, куратор. Эффектор системы».
— Как я думаю? А вот как. Если я не накажу сейчас, жизнь накажет. Всех за одного.
— Она уже наказана, — с тоской проговорил Марченко. — Зачем добавлять? Зачем эта порка перед строем?
— О ком вы? — с большим удивлением спросил Вишняков.
«Дальше своего носа не видит. Они для него не люди, а переменные системы „Марс-26“».
— Я о Чижовой. Очень вас прошу, Георгий Михайлович, давайте на построении обойдемся без сравнительного оценивания. Хотя бы справедливости ради. Бешки мои в неполном составе, и…
— Посмотрите директивы, — перебил Вишняков.
«А то я не знаю, что там будет, — подумал Марченко. — Ну вот: провести сравнительное оценивание действий экипажей, указать лидеру экипажа-Б…»
— Прочли? — сухо осведомился Вишняков.
— Прочел. И все-таки я считаю…
— Антон Сергеевич! — рокотнул молодой начальственный баритончик.
Марченко вздрогнул, обернулся. Когда он успел войти? Явился, как черт к пьянице. Как всегда вовремя. Вездесущий директор.
— Да, Ваня.
Росников стоял у двери, поглядывая поочередно на обоих кураторов.
— Напоминаю вам, — сказал он. — Куратор экипажа, подписавший трудовое соглашение с проектом «Марс-26», взял на себя некоторые обязательства. Обсуждение директив считаю бесполезным и…
Росников повернулся к Антону Сергеевичу и добавил, не глядя в глаза: «И даже вредным».
— Но ведь это же игра, — несмело подала голос Машенька. — Жора, они еще дети.
— Да, игротехник, — сказал Георгий Вишняков. — Они пока еще дети, игротехник. Это игра, правила устанавливает «Марс». Нельзя нарушать правила.
«Вопрос исчерпан, — подумал Марченко. — Но он не прав. Нет в системе детей. Дети остаются детьми, когда рядом есть взрослые. Если заменить взрослых правилами, дети становятся…»
Он не позволил себе сделать вывод.
Директор покинул комнату, следом за ним вышли кураторы, Горбунова осталась писать сценарий на завтра.
«Марс жесток, — думал Марченко, спускаясь по лестнице в холл за Вишняковым. — Он устанавливает правила, мы не будем их нарушать. Мы незаметно внесем коррективы». Карандашик видеокамеры шевельнулся под потолком, провожая Антона Сергеевича взглядом рыбьего глаза.
— Марс будет наш!
Хоровой выкрик ашек — мощностью в пять подростковых сил — раскатился под потолком холла.
— Экипаж-А, воль-но, — растягивая слоги, скомандовал Вишняков. — Свободное время тридцать минут. Лидер, проследите, чтобы не было опозданий на лекцию. Р-разойдись.
Куратор ашек смотрел в потолок, будто его не заботило, как экипаж исполняет приказы.
Ашки были в восторге.
Марченко отметил мимоходом: «Не все. Мила — да. Смирницкого не поймешь, флегматик. Тася — да. У Чена глаза как щелки, рад. Дети. Но Макс…»
Лидер ашек победу не праздновал, из холла уходить не спешил. Не хотелось при нем, но выбора у Антона Сергеевича не было, долго держать детей в строю нельзя. Разбор полетов окончен, директива выполнена.
«Теперь коррективы, — подумал Марченко, пройдясь вдоль строя. — Вишняков ушел, пора. Макс еще здесь, кого-то ждет. Ничего, пусть послушает».
— Разбор действий экипажа при выполнении зачетного задания окончен, но я хотел сделать кое-какие замечания и задать вопрос, — негромко сказал Антон Сергеевич.
«Чернов напрягся, Толик тоже. Думают, я им персонально сейчас устрою разнос. Люся, кажется, тоже так думает. Манохина… Ну, эта спит, как всегда. Начнем».
— К Чернову и Колосу нет замечаний, сделали что могли. Манохина…
Читать бесплатно другие книги:
