Бумажные города Грин Джон

И только теперь, когда она закрывает блокнот и убирает его в стоящий рядом рюкзак, встает и идет к нам, я понимаю, что этот мой образ был не только неверен, но и опасен. Мысль о том, что человек – больше, чем просто человек, предательски вероломна.

– Привет, – говорит она Лэйси, улыбаясь.

Сначала Марго обнимает ее, потом здоровается за руку с Беном, потом с Радаром. Вскинув брови, она говорит:

– Привет, Кью, – и обнимает меня, поспешно и некрепко.

Я бы предпочел подержаться за нее подольше. Мне хочется, чтобы что-то произошло. Мне хочется, чтобы Марго припала к моей груди и заплакала, чтобы слезы стекали по пыльным щекам мне на майку. Но она лишь поспешно меня обнимает и садится на пол. Я сажусь напротив, Бен, Радар и Лэйси садятся в ряд со мной, лицом к ней.

– Я рад тебя видеть, – через какое-то время говорю я, и мне кажется, будто я прерываю какую-то безмолвную молитву.

Марго убирает со лба челку. Кажется, она подбирает слова, прежде чем что-то сказать.

– Я… гм. Гм. Мне редко бывает трудно собраться с мыслями, да? Я просто в последнее время ни с кем не разговаривала особо. Гм. Может, начнем вот с чего: вы на фига сюда приперлись?

– Марго, – говорит Лэйси. – Бог ты мой, мы так волновались!

– Волноваться не о чем, – радостно отвечает Марго. – У меня все отлично. – Она поднимает вверх большие пальцы обеих рук. – Просто супер.

– Могла бы позвонить и сообщить нам об этом. – В голосе Бена звучит какая-то досада. – Не пришлось бы ехать черт знает куда.

– Как показал мой опыт, Кровавый Бен, уходя лучше уходить. Ты, кстати, чего в платье-то?

Бен краснеет.

– Не называй его так, – резко говорит Лэйси.

Марго в упор смотрит на нее:

– Боже, ты что, с ним замутила?

Лэйси молчит.

– Да, я угадала, – констатирует Марго.

– Ну, вообще-то да, – отвечает Лэйси. – И вообще-то он классный. А ты вообще-то стерва. И я вообще-то ухожу. Спасибо тебе за то, что заставила меня последний месяц школы прожить в страхе, чувствуя себя полным дерьмом, и за то, что проявила всю свою стервозность, когда мы тебя нашли, чтобы убедиться, что у тебя все хорошо. Рада была пообщаться.

– О да, я тоже. Я бы разве без тебя узнала, насколько я жирная?

Лэйси встает и топает к выходу, рассыпающийся пол аж вибрирует. Бен встает и идет за ней. Я поворачиваюсь – поднимается и Радар.

– Я тебя никогда особо не знал до этих твоих загадок, – говорит он. – И загадки мне нравились больше, чем ты сама.

– Что за фигню он несет? – спрашивает меня Марго.

Радар не отвечает. Он уходит молча.

Мне, конечно, тоже следует пойти со всеми. Они же мне друзья куда больше, чем Марго. Но у меня есть к ней вопросы. Когда она встает и идет обратно к своей кабинке, я начинаю с самого очевидного:

– Ты чего ведешь себя как свинья?

Тут Марго резко разворачивается, хватает меня за майку и орет:

– А ты чего ждал? Вы же приперлись сюда совершенно без предупреждения!

– А как бы я тебя предупредил? Ты же как с лица земли исчезла!

Марго щурится, и я понимаю, что ей нечего на это ответить, поэтому продолжаю наезжать. Я жутко зол. За то… за… не знаю. За то, наверное, что она оказалась не той Марго, которую я ожидал встретить. Не той Марго, которую я себе нарисовал в последние недели – как я думал, правильно нарисовал.

– Я-то думал, что ты после той ночи ни с кем не выходишь на связь, потому что у тебя какая-то важная причина есть. И… вот она, твоя причина? Смоталась, чтобы бомжевать тут спокойно?

Она выпускает мою майку, отталкивает меня.

– Ну и кто после этого свинья? Только так и можно уходить. Для этого надо собрать всю себя и резко оторвать – как пластырь. А ты можешь продолжать быть собой, Лэйс может продолжать быть собой, пусть все продолжают быть собой, и я тоже.

– Да, вот только я не мог быть собой, потому что думал, что ты умерла. Очень долго думал. И пришлось наделать всякой фигни, которую в других обстоятельствах я ни за что бы не сделал.

Марго кричит на меня и снова вцепляется в мою футболку, стараясь дотянуться до лица.

– Чушь! Ты сюда ехал вовсе не для того, чтобы убедиться, в порядке ли я. Ты приехал, потому что хотел спасти бедняжку Марго от ее психоза, хотел, чтобы я по гроб жизни благодарила рыцаря в блестящих доспехах, чтобы разделась догола и умоляла тебя взять мое тело.

– Что за бред! – кричу я, потому что это действительно почти полный бред. – Ты ведь просто играла с нами? Ты хотела даже после своего отъезда остаться центром нашей вселенной, чтобы все мысли вертелись только вокруг тебя.

Марго продолжает орать, я даже не думал, что ее голос может быть таким громким.

– Кью, да ты даже не на меня злишься! Ты злишься на образ той Марго, что живет у тебя в голове с самого детства, и кроме него ты ничего не видишь!

Она хочет от меня отвернуться, но я хватаю ее за плечи, поворачиваю к себе и, все еще не отпуская, говорю:

– Ты вообще думала о том, как воспримут твое исчезновение? О Руфи? Обо мне, Лэйси, обо всех остальных, кому ты была небезразлична? Нет. Конечно же ты не думала. Потому что зачем думать о том, что происходит не с тобой! Да, Марго? Так?

Она больше не сопротивляется. Она горбится и идет к своему кабинету. Пинает стенки из оргстекла, те с грохотом падают на стол и кресло, а потом соскальзывают на пол.

– ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ, ПРИДУРОК!

– Хорошо, – соглашаюсь я. Почему-то то, что Марго вышла из себя, помогает мне успокоиться. Я начинаю говорить с ней, как моя мама. – Я заткнусь. Мы оба не в себе. А у меня к тебе еще куча вопросов.

Она садится в кресло, поставив ноги на стекло, которое только что было стеной. И смотрит в угол сарая. Между нами футов десять.

– Как, блин, вы меня вообще отыскали?

– Я думал, ты хотела, чтобы мы тебя нашли, – говорю я так тихо, что даже удивляюсь, что она услышала.

– Ничего подобного.

– «Песнь о себе», – отвечаю я. – Гатри вывел меня на Уитмена. Уитмен указал на дверь. Дверь – на торговый центр. Мы смогли прочесть закрашенную надпись на стене. Я про «бумажные города» не понял: это же могли быть и заброшенные микрорайоны, я подумал, что ты уехала в какой-то из них и не собираешься возвращаться. Боялся, что ты умерла там где-нибудь, покончила с собой, но по какой-то причине хотела, чтобы я тебя нашел. Я объехал кучу заброшенных поселений и строек – тебя искал. А потом сопоставил карту из сувенирной лавки с дырочками в стене. Стал читать эту поэму более внимательно и решил, что ты, наверное, не скитаешься, а просто где-то засела и планируешь что-то. Пишешь в своем блокнотике. Я нашел на карте Ээгло, увидел твой комментарий в Мультипедии, мы забили на вручение дипломов и примчались сюда.

Марго приглаживает волосы, но они теперь такие короткие, что лицо уже не закрывают.

– Дебильная стрижка, – говорит вдруг она. – Хотела сменить имидж, а получилось нелепо.

– Мне нравится, – отвечаю я. – Черты лица хорошо подчеркивает.

– Прости, что я встретила вас, как сучка. Ты просто пойми… вы же, блин, как с неба свалились, я обделалась до смерти.

– Ну, могла бы так и сказать: «Ребят, я из-за вас в штаны наложила».

Она фыркает:

– Да уж, потому что именно такую Марго Рот Шпигельман все знают и любят. – На какое-то время она замолкает, а потом говорит: – Зря я этот коммент оставила. Просто мне показалось, что будет прикольно, если они его обнаружат какое-то время спустя. Я думала, что копы, может, проследят, но будет уже слишком поздно. Ведь в Мультипедии миллиарды страниц. Я не…

– Что?

– Хочу ответить на твой вопрос. Я много о тебе думала. И о Руфи. И о родителях. Ну, естественно же! Да, может быть, я самая ужасная эгоцентристка в истории человечества. Но блин, неужели ты считаешь, что я бы так поступила, если бы в этом не было необходимости? – Марго качает головой.

Теперь она наконец поворачивается ко мне, ставит локти на колени, и у нас начинается настоящий разговор. На расстоянии, но хоть так.

– Я просто не придумала, как мне еще уйти, чтобы меня обратно не затащили.

– Я очень рад, что ты не умерла, – признаюсь я.

– Да уж. Я тоже, – соглашается Марго. Она ухмыляется, и я впервые вижу улыбку, по которой так скучал. – Поэтому мне и надо было уехать. Хоть жизнь и дерьмо, она лучше, чем ее противоположность.

У меня звонит телефон. Это Бен. Я отвечаю.

– Лэйси хочет с Марго поговорить, – сообщает он.

Я подхожу к ней и остаюсь рядом, а она сидит ссутулившись и слушает. До меня доносится нечленораздельная речь из трубки, а потом Марго перебивает:

– Слушай, извини. Я просто очень испугалась.

А потом тишина. Через какое-то время, наконец, снова слышится голос Лэйси, Марго смеется, что-то отвечает. Я думаю, что надо дать им пообщаться наедине, и продолжаю осматривать амбар. В противоположном углу у той же стены Марго устроила постель – четыре связки сена, а на них надувной оранжевый матрас. На отдельной связке лежит аккуратная стопочка одежды. Есть зубная щетка и паста, большой пластиковый стакан из «Сабвея». Это все стоит на книжках: «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат и «Бойня номер пять» Курта Воннегута. Невероятное сочетание мещанского порядка и ужасающего упадка. Но с другой стороны, таким же невероятным мне кажется и то, как много времени я потратил, представляя себе, что она живет как-то иначе.

– Они в мотеле. Лэйс велела тебе передать, что они утром возвращаются, независимо от того, едешь ты или нет, – раздается сзади голос Марго.

И когда я слышу это «ты» там, где должно быть «мы», я впервые задумываюсь о том, что будет дальше.

– Мне всего хватает, – сообщает она, останавливаясь рядом со мной. – Тут на улице есть туалет, но он так себе, поэтому я езжу на стоянку для грузовиков к востоку от Роскоу. Там есть и душевая, в женской довольно чисто, потому что дальнобойщиц не так много. И Интернет есть. Тут у меня как будто дом, а стоянка – дача.

Я смеюсь. Марго проходит дальше и опускается на колени, ищет что-то в связках сена. Через некоторое время вытаскивает фонарик и тонкий квадратный кусок пластика.

– Это все, что я купила за месяц, если не считать еды и бензина. Потратила всего три сотни.

Я беру пластмассовую штуку, и до меня доходит, что это проигрыватель на батарейках.

– Я прихватила из дома пару альбомов, – рассказывает Марго. – Но в городе, конечно, еще куплю.

– В городе?

– Ага. Я же сегодня в Нью-Йорк уезжаю. В Мультипедии ведь написано. Пускаюсь в настоящее путешествие. Изначально я собиралась в этот день выехать из Орландо – хотела все же получить диплом, потом замутить с тобой какие-нибудь классные приколы, а на следующее утро угнать прочь. Но стало совсем невыносимо. Я реально поняла, что даже часа лишнего не выдержу. Узнав про Джейса, я подумала: да у меня же все спланировано, просто дату поменяю. Но мне очень жаль, что я вас напугала. Я изо всех сил старалась сделать так, чтобы вы не беспокоились, но последние часы прошли в такой спешке! Не лучшая моя операция.

Но меня план ее бегства и оставленные следы очень впечатлили. Еще больше меня удивило признание, что в первоначальном плане присутствовал я.

– Может, ты мне расскажешь, – прошу я, стараясь улыбнуться. – Я тут много думал об этом, ну, ты понимаешь. Что у тебя было спланировано, а что нет? Почему ты оставила мне какие-то знаки, почему вообще сбежала, все такое.

– Гм. Ну ладно. Но надо будет начать издалека, рассказать предысторию.

Марго встает, я иду за ней след в след – она легко и изящно обходит гнилые участки на полу. Мы возвращаемся в ее кабинет, она лезет в рюкзак и достает свой черный ежедневник. Садится на пол, скрестив ноги, и похлопывает ладонью рядом. Я сажусь. Марго постукивает по закрытому блокноту.

– Итак, все это началось очень давно. Классе в четвертом я начала в этом блокноте развивать сюжет. Типа детектива.

Я вдруг думаю, что можно вырвать блокнот у нее из рук и шантажировать им. Заставить вернуться в Орландо, найти работу и снять квартиру, и жить там до начала учебы, так мы хоть лето вместе проведем. Но я этого не делаю, а просто слушаю.

– Ну, хвалиться я не люблю, но это на редкость гениальное сочинение. Шучу. На самом деле это придурочные бредни десятилетней мечтательницы с уклоном в магию. В главной роли – девчонка по имени Марго Шпигельман, точно такая же десятилетка, как и я, только у нее любящие богатые родители, которые покупают ей все, что она захочет. Марго влюблена в пацана по имени Квентин, который отличается от тебя только тем, что он бесстрашный герой, готовый умереть за нее и все такое. Еще там есть Мирна Маунтвизель, точно такая же, как настоящая Мирна Маунтвизель, только волшебная. Например, по сюжету, кто ее погладит, десять минут не может врать. А еще она разговаривает. Естественно. Разве кто-нибудь в десять лет напишет про собаку, которая не умеет разговаривать?

Я смеюсь, хотя думаю о той десятилетней Марго, которая была влюблена в десятилетнего меня.

– Так вот, – продолжает она, – Квентин с Марго и Мирной Маунтвизель расследуют таинственную смерть Роберта Джойнера, который погиб так же, как и в реальности, за исключением того, что явно не сам застрелился, а кто-то ему помог. Ну и мы пытаемся разузнать, кто это был.

– И кто же?

Она ухмыляется:

– Ты что, хотел бы услышать?

– Ну, – отвечаю я, – я предпочел бы прочитать.

Марго раскрывает блокнот и показывает мне страничку. Понять ничего нельзя, и не потому что у нее плохой почерк, а потому что поверх горизонтальных строчек идут еще и вертикальные.

– Перекрестная штриховка, – говорит она. – Всем, кроме Марго, читать сложновато. Так что придется рассказывать, но ты сначала пообещай, что не разозлишься.

– Обещаю, – говорю я.

– Выясняется, что преступник – брат бывшей жены Роберта Джойнера, которая любила выпить. Он сошел с ума, потому что им завладел дух злобной домашней кошки, которая жила еще в Древнем Египте. Классный сюжет, я же сказала. Так вот, мы с тобой и Мирной Маунтвизель находим убийцу, он пытается пристрелить меня, но ты бросаешься под пулю и героически умираешь у меня на руках с простреленной грудью.

Я хохочу:

– Отлично. Начало было такое многообещающее: я, влюбленная в меня красавица, тайна и интрига, а потом меня замочили.

– Ну да. – Марго улыбается. – Но я просто вынуждена была тебя убить, потому что иначе нам под конец оставалось только заняться этим самым, а в десять лет я была не готова такое писать.

– Справедливо, – соглашаюсь я. – Но когда будешь редактировать, пусть уж между нами хоть что-нибудь произойдет.

– Ну, разве что после того как тебя застрелят. Может, я поцелую тебя перед смертью.

– Очень милосердно.

Я мог бы встать, подойти к ней и поцеловать ее. Мог бы. Но этим мог бы так много испортить.

– В общем, я закончила свой детектив в пятом классе. Через несколько лет я решила сбежать в Миссисипи. И стала записывать план побега поверх этого старого сочинения, а потом уехала – укатила на маминой тачке за тысячу миль, оставив в тарелке подсказку. Сама поездка мне и не понравилась даже – было невероятно одиноко. Но меня жутко радовал тот факт, что я сделала это. Поэтому я стала планировать еще – всякие приколы, как свести конкретных девчонок с конкретными пацанами, украсить дома туалетной бумагой, всякие новые секретные поездки и все такое. К началу первого курса я исписала полблокнота и тогда решила, что делаю еще одну крупную штуку и уезжаю.

Марго собирается продолжать, но я вынужден ее перебить:

– Слушай, а дело в месте или все же в людях? Ну, если бы люди были другие?

– А как можно отделить одно от другого? Люди – это место – это люди. Да в любом случае, по-моему, дружить там больше не с кем. Я думала, что все либо напуганные, как ты, либо просто внимания не обращают, как Лэйси. А…

– Я не такой уж и напуганный, как ты думаешь, – возражаю я. И это правда. Я понял это только после того, как сказал, но тем не менее.

– Погоди, я сейчас дойду от этого, – говорит Марго, чуть не плача. – Так вот, когда я училась на первом курсе, Газ отвез меня в Оспри… В этот заброшенный торговый центр. И потом я стала регулярно ездить туда одна, просто тусоваться и планы свои писать. И к последнему курсу у меня уже все мысли были только об этом окончательном бегстве. Не знаю, может, из-за того что я эту свою старую писанину перечитала, но я решила включить в свои планы тебя. Я решила, что мы будем все это делать вместе – ну, в «Морской Мир» влезем, например, – хотела, чтобы ты перестал быть таким пай-мальчиком. Я рассчитывала на то, что эта ночь тебя раскрепостит. А потом я исчезну, а ты запомнишь меня навсегда. План получался страниц на семьдесят, и я уже была готова к его реализации, все в нем сходилось очень хорошо. И тут я узнаю про Джейса и принимаю решение сматываться. Немедленно. Диплом мне не нужен. Какой в нем смысл? Но сначала надо подогнать план под изменившиеся обстоятельства. И поэтому я весь день сижу с блокнотом, редактирую, включаю в свой прикол Бекку, Джейса, Лэйси и остальных, кого я ошибочно считала друзьями, чтобы показать им, как я их всех ненавижу, прежде чем бросить навсегда. Но мне все равно хотелось, чтобы рядом был ты. Меня еще прельщала мысль сделать тебя хоть немного похожим на крутого героя моей детской сказки.

А потом ты меня удивил, – продолжает Марго. – Я все эти годы считала тебя бумажным мальчиком: ты казался мне двухмерным, и как персонаж, и как человек – в жизни ты был, конечно, другой, но все же плоский. Но в ту ночь ты вдруг оказался настоящим. И все это получилось так необычно и прикольно, что я, вернувшись утром к себе в комнату, начала по тебе скучать. Мне хотелось зайти к тебе, побыть с тобой, поговорить, но я уже решила, что уеду, поэтому надо было ехать. В последнюю секунду мне в голову пришла мысль завещать тебе Оспри. Показалось, что, если ты туда попадешь, то сможешь изжить в себе внутреннего трусишку. Думать пришлось очень быстро. Я налепила постер с Вуди на жалюзи, обвела песню на пластинке, подчеркнула две строчки в «Песни о себе» не тем маркером, каким пользовалась, когда читала ее для себя. А когда ты ушел в школу, я забралась к тебе через окно и засунула в дверь записку. Потом сама поехала в Оспри – отчасти потому что еще не была готова уехать, отчасти потому что там надо было прибрать, прежде чем туда попадешь ты. Пойми, я не хотела, чтобы ты переживал. Поэтому я закрасила надпись – я не знала, что ее все же удастся прочитать. Вырвала страницы из календаря, которыми пользовалась, сняла карту – она там висела с тех самых пор, как я нашла на ней Ээгло. А потом я поняла, что устала и мне пока некуда ехать, и легла спать. В итоге я там две ночи провела, с духом собиралась, наверное. А еще, может, надеялась, что ты быстрее найдешь. Но потом я все же поехала. Добиралась сюда двое суток. И с тех пор тут живу.

Мне кажется, что она закончила, а у меня оставался еще вопрос.

– А почему именно сюда?

– Бумажный город для бумажной девчонки, – говорит Марго. – Я впервые узнала об Ээгло из книги «интересных фактов», которую прочла лет в десять-одиннадцать. И постоянно о нем вспоминала. По правде говоря, когда я ходила в «СанТраст», включая нашу совместную вылазку, я размышляла не о том, что все из бумаги. Я смотрела вниз и думала, что бумажная я сама. Это я хлипкая, это меня можно смять, а не все остальное. И вот в чем секрет. Людям нравится этот образ бумажной девчонки. Всегда нравился. И хуже всего то, что он притягивал меня саму. Я его культивировала, понимаешь? Это же здорово – воплотить в жизнь тот образ, который нравится всем. Но я сама до конца не могла поверить в свою бумажность. А Ээгло – то самое место, где бумажное становится реальным. Точка на карте стала настоящим городком, куда более настоящим, чем могли себе представить те ребята, которые ляпнули его на карту. И я подумала, что вырезанная из бумаги девочка тут тоже сможет обрести настоящую жизнь. Я таким образом хотела сказать той, которой нужно было внимание и тряпки, и вся остальная мишура: «Ты едешь в бумажный город. И никогда больше не вернешься».

– Ты написала это на стене, – говорю я. – Господи, Марго, я столько заброшенных поселений объехал в поисках твоего тела. Я правда… правда думал, что ты умерла.

Она встает, какое-то время роется в вещах, потом берет «Под стеклянным колпаком» и читает вслух:

– «Но когда дело дошло до того, чтобы приступить к этому самой, кожа на запястьях показалась мне такой белой и такой беззащитной, что я не смогла решиться. Мне почудилось, будто то, что я вознамерилась умертвить, обитает вовсе не под кожей и вовсе не в тонких синеватых прожилках вен, напрягшихся, когда я сдавила себе запястье, а где-то в другом месте, гораздо глубже, – и добраться туда будет гораздо труднее»[7]. – Она снова садится рядом, лицом ко мне, мы так близко, что соприкасается ткань наших джинсов. – Я знаю, о чем речь. Я знаю, что там, глубже. Внутренние трещины. Расколы внутреннего мира, где не сходится одно с другим.

– Мне это нравится, – говорю я. – Как пробоины в корпусе корабля.

– Точно, точно.

– И рано или поздно ты из-за них идешь ко дну.

– Именно, – соглашается Марго.

Разговор наш набирает обороты.

– Не могу поверить, что ты не хотела, чтобы я тебя нашел.

– Извини. Если тебе от этого станет легче, ты меня поразил. И я рада тебя видеть. С тобой хорошо путешествовать.

– Это что, предложение? – спрашиваю я.

– Возможно. – Она улыбается.

Мое сердце уже так давно трепещет, как птичка в клетке, что это заявление кажется переносимым – почти переносимым.

– Марго, если ты вернешься домой на лето… Мои родители сказали, что не против, чтобы ты пожила у нас. Или ты можешь найти себе работу и квартиру на время, а потом ты поедешь учиться, и тебе больше не придется жить с твоими предками.

– Дело не только в них. Меня снова засосет, – говорит она. – И я уже не выберусь. Проблема не в сплетнях, не в вечеринках и прочем мелком дерьме, а в том, что правильная жизнь – колледж, работа, муж и детишки и прочий бред – это опасная ловушка.

Дело в том, что, на мой взгляд, колледж, работа и, может, когда-нибудь даже дети – это осмысленная жизнь. Я верю в будущее. Может, это мой недостаток, но у меня он врожденный.

– Учеба ведь дает более широкие возможности, – наконец говорю я. – А не ограничивает их.

Марго ухмыляется.

– Спасибо, проповедник высшего образования Джейкобсен, – отвечает она и меняет тему. – Я все представляла тебя в Оспри. Привыкнешь ли ты к нему. Перестанешь ли бояться крыс.

– Привык. Мне даже начало там нравиться. Я провел там ночь, когда все были на выпускном.

Она улыбается:

– Круто. Я так и думала, что ты рано или поздно оценишь. Мне в Оспри ни разу не было скучно, но это потому, что всегда наступала пора возвращаться домой. А вот приехав сюда, я заскучала. Тут нечего делать, и я так много читаю. А еще нервничаю все больше, я же тут никого не знаю. Я все ждала, что одиночество и нервы вынудят меня вернуться. Но нет. Это единственное, чего я сделать не могу, Кью.

Я киваю. Я понимаю. Но я все же делаю еще одну попытку.

– А что потом? Когда кончится лето? Как же колледж? И вся остальная жизнь?

Марго пожимает плечами:

– А что?

– Ты не беспокоишься насчет того, что будет потом?

– Потом состоит из множества сейчас, – отвечает она.

На это мне возразить нечего, я просто впадаю в ступор, а Марго продолжает:

– Это Эмили Дикинсон. Как я и говорила, я много читаю.

Я думаю, что будущее заслуживает веры в него. Но с Эмили Дикинсон спорить сложно.

Марго встает, вскидывает рюкзак на плечо, протягивает мне руку:

– Давай пройдемся.

Когда мы выходим на улицу, она просит у меня телефон. Набирает номер, я хочу отойти, чтобы дать ей поговорить, но она хватает меня за руку и не отпускает. Мы вместе идем в поле, она разговаривает с родителями.

– Привет, это Марго… Я в Ээгло, штат Нью-Йорк, с Квентином… М-м-м… нет, мам, просто думаю, как тебе ответить по-честному… Мам, хватит… Не знаю, мам… Я решила поехать в выдуманный город. Вот что случилось… Да, вообще-то я не думаю, что вернусь… Можно с Руфи поговорить?.. Привет, подружка… Да, но я первая тебя полюбила… Извини. Я сделала ошибку. Я думала… Не знаю, о чем я думала, Руфи, но это точно была ошибка, и теперь я буду звонить. Маме, может, и нет, а тебе буду… По средам?.. По средам ты занята. Гм. Ладно. А какой день тебя устроит?.. Тогда вторник… Каждый вторник, ага… Да, и в этот вторник тоже. – Марго закрывает глаза, стискивает зубы. – Ладно, Руфи, передай трубку обратно маме, хорошо?.. Мам, я тебя люблю. Все будет хорошо. Точно тебе говорю… Да, хорошо, и ты тоже. Пока.

Она останавливается, закрывает мой телефон-раскладушку, но не отдает. Она сжимает его так крепко, что кончики пальцев розовеют, а потом бросает его на землю. Она кричит – коротко, но очень громко, – и когда крик замирает, я впервые осознаю, насколько в Ээгло тихо.

– Она думает, что я обязана ей угождать и что у меня не может быть никаких своих желаний, а когда я не угождаю – меня выкидывают. Она замки сменила. Это первое, что она мне сказала. Господи.

– Сочувствую, – говорю я, раздвигая желто-зеленую траву высотой по колено. – Но с Руфи-то ты была рада поговорить?

– Да, она классная. Знаешь, я зла на себя, что не позвонила ей раньше.

– Да уж, – соглашаюсь я.

Марго игриво меня подталкивает.

– Ты должен меня радовать, а не огорчать! – говорит она. – Это же твоя основная задача!

– Я и не знал, что обязан вам угождать, миссис Шпигельман.

Она смеется:

– Значит, с матерью меня сравниваешь. Прямо ножом по живому. Но справедливо. Ну, а сам-то ты как? Если Бен с Лэйси встречаются, у вас там наверняка еженощные оргии?

Мы медленно шагаем по ухабистому полю. Поначалу оно не кажется мне большим, но мы все идем и идем, а деревья на горизонте никак не приблизятся. Я рассказываю о том, как мы сбежали с вручения, как закрутился наш волшебный Дрейдл. О выпускном, о том, как Лэйси поссорилась с Беккой, как я ночевал в Оспри.

– В ту ночь я окончательно убедился, что ты там была, – говорю я. – Одеяльце сохранило твой запах.

На этих словах ее рука касается моей, и я хватаю ее, потому что сейчас терять мне уже почти нечего. Марго смотрит на меня:

– Мне надо было уехать. Я зря тебя перепугала, это глупо вышло, следовало все получше спланировать. Но я должна была уехать. Понимаешь ты?

– Да, – отвечаю я. – Но думаю, что теперь ты можешь вернуться. Серьезно.

– Нет, не понимаешь, – возражает Марго, и она права: она все видит по моему лицу.

До меня доходит, что я не могу стать ею, а она не может быть мной. Допустим, у Уитмена был такой дар, но у меня его нет. Мне приходится спрашивать у раненого, где болит, потому что я сам не могу стать этим раненым. Единственный раненый человек, которым я могу быть, это я сам.

Я притаптываю траву и сажусь. Марго укладывается рядом, сунув под голову рюкзак. Я тоже ложусь. Она вытаскивает из рюкзака пару книг и дает мне – чтобы и у меня была подушка. «Избранное» Эмили Дикинсон и «Листья травы».

– У меня было два экземпляра, – объясняет она с улыбкой.

– Поэма шикарная, – говорю я. – Лучше ты и выбрать не могла.

– Я в то утро реально сделала все это, повинуясь какому-то импульсу. Вспомнила строчки про двери и решила, что подходит идеально. Но приехав сюда, я ее перечитала. Мы ее проходили давно, на английском, и мне понравилось. Я много стихов читала. Пыталась понять, чем же ты меня в ту ночь удивил? Я долго подозревала: меня зацепило то, что ты цитируешь Элиота.

– Но на самом-то деле нет, – возражаю я. – Тебя поразил размер моих бицепсов и то, как ловко я вылезал из окна.

Марго ухмыляется:

– Дурак, заткнись и дай мне сделать комплимент как следует. Дело не в стихах и не в бицепсах. Меня удивило, что, несмотря на все твое волнение, ты действительно оказался похож на того Квентина из моей детской сказки. Понимаешь, я пишу свои планы поверх этого текста уже несколько лет, и я каждый раз перечитывала страницу, прежде чем ее исписать, и над каждой страницей ржала – ты не обижайся, но я думала: «Блин, неужели я действительно считала Квентина Джейкобсена таким соблазнительным и верным мачо и борцом за справедливость?» А потом… понимаешь, ты действительно в каком-то смысле таким и оказался.

Я мог бы повернуться на бок, и она бы тоже легла ко мне лицом. И мы бы поцеловались. Но сейчас-то какой смысл ее целовать? Это ни к чему не приведет. И мы лежим, смотрим в безоблачное небо.

– Реальность никогда не бывает такой, как ты себе воображаешь, – говорит Марго.

Небо похоже на современную монохромную картину, меня затягивает иллюзия его глубины, оно делает меня выше.

– Да, это верно, – соглашаюсь я. Но, подумав секундочку, добавляю: – Воображение несовершенно. В чужую голову не залезешь.

Я представить себе не мог, что Марго разозлится, когда мы ее найдем, или что она сочинила детектив. Но все же единственный выход – это пытаться представить себе, что ты сам становишься кем-то другим или мир становится каким-то другим. Это тот самый инструмент, который убивает фашистов.

Марго поворачивается ко мне, кладет голову мне на плечо, и мы лежим – точно так, как мы лежали в моей фантазии в «Морском Мире». Для этого пришлось проехать тысячу миль и выждать много дней, но вот оно: ее голова у меня на плече, дыхание щекочет шею, нас обоих заливает густая усталость. Сейчас мы стали такими, какими я хотел видеть нас тогда.

Когда я просыпаюсь, в уходящем свете дня все кажется таким важным и осмысленным: и наливающееся желтым небо, и тихонько покачивающиеся над головой стебли травы, царственно красивые. Я поворачиваюсь на бок и вижу, что Марго Рот Шпигельман стоит на четвереньках в трех футах от меня, джинсы плотно обтягивают ее ноги. Через какое-то время до меня доходит, что она копает. Я подползаю к ней – сухая земля под ладонями скорее похожа на пыль. Она улыбается. Сердце у меня бьется со скоростью звука.

– Что мы раскапываем? – спрашиваю я.

– Неправильный вопрос, – говорит Марго. – Правильный: кого мы закапываем?

– Ладно. И кого мы закапываем?

– Мы роем могилы Маленькой Марго, Маленькому Квентину, маленькой Мирне Маунтвизель и бедолажке-мертвецу Роберту Джойнеру.

– Эту идею, пожалуй, я могу поддержать, – говорю я.

Земля тут сухая, спекшаяся, испещренная ходами насекомых, она похожа на брошенный муравейник. Но мы упорно роем голыми руками, каждая пригоршня земли испускает облачко пыли. И все же мы выкапываем широкую и глубокую нору. Могила должна быть достойной. Вскоре яма мне уже по локоть. Вытирая пот со щеки, я пачкаю рукав рубашки. Марго порозовела. До меня доносится ее запах, он такой же, как в ту ночь, – прежде чем она сиганула в ров вокруг «Морского Мира».

– Я его никогда как реального человека не воспринимала, – признается она.

Я решаю, что это повод сделать паузу, и сажусь на корточки.

– Кого, Роберта Джойнера?

Марго упорно роет.

– Ага. Ну, то есть он – это какое-то происшествие в моей жизни, понимаешь? Но ведь, как бы это сказать, прежде чем сыграть второстепенную роль в драме моей жизни, он играл главную роль в драме собственной жизни. Я, в общем, никогда не видела в нем личность. Парня, который возился в грязи, как и я. Любил, как и я. У которого оборвались ниточки, который не чувствовал, что его корешок цепляется за землю, который треснул внутри. Как и я.

– Да, – говорю я через некоторое время и снова принимаюсь копать. – Я тоже всегда воспринимал его только как труп.

– Жаль, что я ничего не смогла сделать, – отвечает Марго. – Жаль, что мы не показали всем, какие мы герои.

– Ага, – соглашаюсь я. – Хорошо было бы сказать ему в свое время, что это не конец света.

– Да, хотя рано или поздно что-нибудь тебя все равно убивает.

Я пожимаю плечами:

– Знаю. Я не говорю, что пережить можно что угодно. Но многое все же можно – за исключением самого последнего.

Я снова запускаю руки в землю, тут она куда чернее чем там, у нас. Бросаю пригоршню на образовавшийся за спиной холмик, снова сажусь. Мне в голову приходит мысль, и я стараюсь сформулировать ее вслух. Я еще ни разу не говорил Марго столько слов подряд за всю длинную и полную событий историю наших с ней отношений. Но это мой последний ход в нашей игре.

– Когда я размышлял о его смерти, – случалось это, признаюсь, не часто – я думал именно так, как говорила ты, что у него все ниточки оборвались. Сказать об этом можно по-разному: ниточки оборвались или корабль затонул, но, может быть, мы – как трава: наши корни так тесно сплетены, мы настолько взаимозависимы, что живы все, пока жив хоть кто-то. Ну, то есть метафор можно всяких навыдумывать. Но выбирать свою метафору надо осторожно, потому что вот это как раз важно. Если думать о ниточках, то в твоей картине мира можно сломаться так, что не починишь. Если выбираешь траву, то веришь во всеобщую взаимосвязь, в то, что корни не только держат нас вместе, но и помогают понять друг друга, стать друг другом. У всякой метафоры есть свои последствия. Понимаешь, о чем я?

Марго кивает:

– Мне нравится метафора с ниточками. Давно уже нравится. По моим ощущениям это верно. Но, наверное, из-за этого я воспринимаю боль как нечто более фатальное, чем оно есть на самом деле. Люди не такие хлипкие, какими я их воспринимаю с этими ниточками. Но и про траву мне тоже нравится. Трава связала меня с тобой, помогла увидеть в тебе личность. Но мы все же не побеги одного растения, я не могу быть тобой. Как и ты – мной. Ты можешь хорошо понять другого человека – но не на все сто, согласен?

– Может, на самом деле всё больше похоже на то, что ты говорила раньше – что мы все треснули. Что рождается человек водонепроницаемым цельным судном. А потом происходит всякая ерунда: нас бросают, или не могут полюбить, или не понимают, а мы не понимаем их, и мы теряем, подводим, обижаем друг друга. И наше судно дает трещины. И да, когда появляется первая трещина, конец становится неизбежным. Ну, вот в Оспри начала заливаться дождевая вода, и никто его чинить не будет. Но между тем моментом, как появляется трещина, и тем, когда судно затонет, есть время. И только в это время у нас есть шанс увидеть друг друга, потому что посмотреть за пределы себя удается только через эти трещины, заглянуть вглубь другого – тоже. Когда мы начали смотреть друг другу прямо в глаза? Только когда ты заметила мои трещины, а я – твои. А до этого мы видели лишь вымышленные образы друг друга – это как я смотрел на твое окно, завешенное жалюзи, но не видел, что внутри. А когда появляется трещина, внутрь попадает свет. И свет также выходит наружу.

Марго подносит палец к губам, словно задумавшись, или чтобы закрыть их от моего взгляда, или чтобы наощупь чувствовать слова, которые она скажет.

– Да ты просто нечто, – говорит она.