Бумажные города Грин Джон

– Четвертый Пункт. Выкрасть его одежду, на случай если он попытается за ней вернуться. Пятый Пункт. Оставить Бекке рыбку.

– Нет.

– Да. И сейчас же, – сказала она. – На нее сейчас там, наверху, орут родители. Но длинная ли будет лекция? Что они ей могут сказать? «Нехорошо трахаться в подвале с парнем Марго». Все, одно предложение, по сути. Так что надо поторопиться.

И она выпрыгнула из машины с баллончиком краски в одной руке и с рыбиной в другой.

Я сказал шепотом:

– Это плохая идея, – но все равно пошел за ней, так же пригибаясь к земле, пока не добрался до незакрытого подвального окна.

– Я первая, – сказала Марго и полезла в окно ногами вперед.

Когда она уже наполовину скрылась в подвале, я спросил:

– Может, я просто на стреме постою?

– Нет, затаскивай свою тощую задницу сюда, – ответила она, и мне снова пришлось повиноваться.

Я быстро собрал всю мужскую одежду, валяющуюся на светло-лиловом ковре. Джинсы с кожаным ремнем, шлепки, бейсболку нашей школьной команды «Дикие коты», светло-голубую тенниску. Когда я повернулся к Марго, она сунула мне завернутую в бумагу рыбину и фиолетовую ручку с блестками, которую взяла у Бекки. И велела писать:

Послание от Марго Рот Шпигельман: вашу дружбу скормили рыбам.

Марго завернула рыбину в шорты и спрятала ее в шкаф. Я вдруг услышал шаги наверху, похлопал Марго по плечу и уставился на нее, выпучив глаза. Но она лишь улыбнулась и неторопливо достала баллон с краской. Я полез в окно и, оказавшись снаружи, развернулся: Марго, опираясь о стол, спокойно встряхнула краску. А потом легким движением руки – как в фильмах про Зорро – вывела на стене над компьютерным столом Бекки букву «М».

Потом она протянула мне руки, и я вытащил ее из окна. Как только она оказалась на земле, мы услышали пронзительный вскрик: «АБРЩ!» Я поспешно схватил одежду и бросился наутек, Марго – за мной.

Я услышал, как распахнулась входная дверь Беккиного дома, но оборачиваться не стал, ни когда услышал громкое: «СТОЙ!», ни даже когда за спиной раздался выстрел.

Марго пробормотала: «Ружье» – но мне не показалось, что она из-за этого хоть как-то переживает, она как будто бы просто факт констатировала, – и я бросился через ограду головой вперед, решив не обегать ее сбоку. Не знаю, как я планировал приземляться, может, думал, что сальто получится сделать, но на самом деле рухнул на асфальт, упав на левое плечо. Слава богу, я плюхнулся на тряпки Джейса, которые хоть сколько-то смягчили удар.

Я выругался. Еще прежде чем я попытался встать сам, я почувствовал, что Марго пытается мне помочь, потом мы как-то оказались в машине, мне пришлось выезжать задним ходом с выключенными фарами – и я чуть не придавил почти что голого начинающего шорт-стопа из команды «Дикие коты». Бежал Джейс очень быстро, но, по-моему, как-то бесцельно. Когда мы проезжали мимо него, у меня случился еще один приступ жалости, который заставил меня приоткрыть окно и бросить в его сторону тенниску. К счастью, кажется, ни меня, ни Марго он не увидел, а минивен Джейс узнать не мог, потому что – не подумайте, конечно, что у меня это прямо такая уж больная тема – в школу я на нем не езжу.

– На фига ты это сделал? – спросила Марго, когда я включил фары – я уже ехал вперед, пытаясь сориентироваться в лабиринте пригородных улиц.

– Мне жалко его стало.

– Его? За что? За то, что он изменял мне полтора месяца? Или за то, что он, может, дрянью какой-нибудь меня заразил? За то, что он мерзкий дебил, который всю свою жизнь будет незаслуженно счастлив и богат, являя собой пример вселенской несправедливости?

– Да он просто мне таким несчастным показался, – ответил я.

– Ну и ладно. Теперь едем к Карин. На Пенсильвания-стрит, у «Эй-Би-Си Ликорс».

– Не злись на меня, – сказал я. – В меня стреляли, черт возьми, за то, что я тебе помогал, так что не злись.

– Я НЕ ЗЛЮСЬ НА ТЕБЯ! – заорала Марго, а потом долбанула по приборной панели.

– Ну, судя по тону голоса…

– Я надеялась, что вдруг… ну, может, он мне не изменяет.

– Ой.

– Мне Карин рассказала. Я так полагаю, многим уже давно было известно. Но до нее мне никто не говорил. Я подумала, что, может, она просто решила воду взбаламутить.

– Мне очень жаль, – сказал я.

– Ага. Блин, поверить не могу, неужели мне не пофиг.

– У меня сердце просто бешено колотится, – сообщил я.

– Это верный признак того, что тебе весело, – ответила Марго.

Но мне не казалось, что это весело, мне казалось, что у меня сердечный приступ. Я заехал на стоянку «Севен-Элевена» и прижал палец к яремной вене, глядя, как на часах мигает «:». Посмотрев на Марго, я увидел ее возмущенный взгляд.

– У меня сердцебиение слишком учащенное, – объяснил я.

– Да, я сама даже не припомню, когда меня в последний раз что-то так же взбудоражило. Адреналин прямо в горле, легкие расширяются.

– Вдыхай через нос, выдыхай через рот, – посоветовал я.

– Все твои мелочные страхи, это так…

– Мило?

– Это такие вещи принято называть инфантилизмом? – с улыбкой спросила она.

Марго снова слазила назад и вернулась с сумочкой. «Сколько у нее там барахла?» – подумал я. Она извлекла из сумочки пузырек лака для ногтей – он был такого густого красного цвета, что казался практически черным.

– Пока ты будешь в себя приходить, я ногти накрашу, – сообщила она, улыбаясь из-под челки. – Можешь не спешить.

Какое-то время мы так и сидели: она с пузырьком лака на приборной панели, я – с дрожащим пальцем на вене. Мне нравился этот цвет лака, а у Марго были красивые пальцы, очень тонкие, в отличие от всего остального: в других местах изгибы ее тела были плавными. Я думал, как хорошо было бы сплестись с ней пальцами. Вспомнил, как она положила мне руку на бедро в «Уол-марте» – казалось, что это было уже несколько дней назад. Пульс потихоньку стал замедляться. Я попытался убедить себя в том, что Марго права. Мне нечего бояться, в таком маленьком городке в такую тихую ночь.

– Пункт Шесть, – объявила Марго, как только мы двинулись дальше. Ее пальчики прыгали в воздухе, будто она играла на пианино. – Оставим у двери дома Карин цветы и записку с извинениями.

– Что ты ей сделала?

– Ну, когда она рассказала мне про Джейса, я последовала традиции убивать гонца, принесшего дурную весть.

– В смысле?

Мы остановились на светофоре, а рядом встала спортивная тачка с молодыми ребятами, мотор «крайслера» ревел, я словно собирался принять участие в гонках. Нет, если бы я надавил на газ, двигатель лишь жалобно бы заскулил.

– Ну, я точно не помню, как именно я ее назвала, но что-то в духе «сопливая, тошнотная, тупая сука с прыщавой спиной, кривыми зубами, толстой жопой и самой ужасной во всей центральной Флориде прической». Ну, в общем, я немало наговорила.

– У нее действительно прическа какая-то дурацкая, – согласился я.

– Знаю. Но только это во всей моей тираде и было правдой. Когда обзываешь кого-нибудь, ни в коем случае не говори правды, потому что после этого сложно по-честному взять свои слова обратно, понимаешь? Ну, есть перышки, есть мелирование, а есть полосы, как у скунсов.

Когда я подъезжал к дому Карин, Марго снова полезла за сиденья и достала букет тюльпанов. К стеблю одного из них она скотчем прикрепила записку, сложив ее конвертиком. Как только я остановил машину, она отдала цветы мне, я по дорожке долетел до двери Карин, положил цветы и убежал обратно.

– Пункт Семь, – сказала она, когда я снова сел за руль, – отвезти рыбу милому мистеру Ворзингтону.

– Его, наверное, еще нет дома, – предположил я, и в моем голосе снова послышался легкий намек на жалость.

– Я надеюсь, что через недельку копы найдут его в какой-нибудь придорожной канаве: босого, обезумевшего и голого, – бесстрастно ответила Марго.

– Почаще напоминай мне никогда не переходить дорогу Марго Рот Шпигельман, – буркнул я, и она рассмеялась.

– Да, все серьезно. Мы нашлем на наших врагов настоящую бурю.

– На твоих врагов, – поправил я.

– Посмотрим, – поспешно ответила она, а потом вся встрепенулась и добавила: – Так, это я сама. У Джейсона очень хорошая охранная система. Еще один приступ панического расстройства нам не к чему.

– Ем, – ответил я.

Джейсон жил на той же улице, что и Карин, в супербогатом районе под названием «Касавилла». Там все дома в испанском стиле, красная черепица на крышах и все дела, только строили их не испанцы. А сам отец Джейсона – один из самых богатых застройщиков во Флориде.

– Огромные кошмарные дома для жирных уродов, – сказал я, когда мы въехали в Касавиллу.

– Да уж. Если я когда-нибудь буду жить в доме с семью спальнями для семьи из трех человек, сделай одолжение и пристрели меня.

Мы остановились перед домом Джейсона, архитектурным монстром, похожим на гигантскую копию испанского ранчо, к которому зачем-то пристроили три дорические колонны. Марго взяла вторую рыбину, зубами сняла колпачок с ручки и накарябала так, что на ее почерк было совсем непохоже:

Любовь МШ Скормили рыбам.

– Не глуши мотор, – велела она и надела бейсболку Джейсона козырьком назад.

– Хорошо, – согласился я.

– Будь готов, – добавила Марго.

– Хорошо, – снова сказал я, почувствовав, что у меня опять участилось сердцебиение.

Вдох через нос, выдох через рот, вдох через нос, выдох через рот. Держа в руках рыбу и баллончик с краской, Марго распахнула дверь и бегом бросилась через огромный газон Ворзингтонов, потом спряталась за дубом. Она помахала мне рукой, я тоже помахал в ответ, потом она устрашающе глубоко вдохнула, надула щеки и выдохнула, снова повернулась к дому и бросилась вперед.

Но она успела сделать всего шаг, как вспыхнули огни, будто на городской елке, и завыла сирена. У меня мелькнула мысль о том, чтобы бросить Марго на произвол судьбы, но я все же остался на месте, вдыхая через нос, выдыхая через рот – а она упорно бежала к дому. Она швырнула рыбину в окно, но сигнализация визжала так громко, что звук бьющегося стекла я едва расслышал. А потом она – это же Марго Рот Шпигельман – аккуратно вывела букву «М» на неразбившейся части окна. И только после этого кинулась к машине, а я одну ногу держал над педалью газа, вторую – над педалью тормоза, и «крайслер» в тот момент стал настоящим породистым скакуном. Марго летела так быстро, что с нее соскочила бейсболка, а потом она запрыгнула в тачку, и я сорвался с места даже раньше, чем она закрыла дверцу.

Я притормозил у знака «стоп» в конце улицы, и Марго тут же запротестовала:

– Какого черта? Вперед, вперед, вперед.

– А, ну да. – Я уже забыл, что предосторожности в ту ночь – выброшенное на ветер время.

Все три остальных знака «стоп» в Касавилле я проехал без остановки и уже выехал на Пенсильвания-авеню, когда мимо нас пролетела полицейская тачка с включенной мигалкой.

– Блин, это было жестковато, – сказала Марго, – даже для меня. Используя твою шкалу накала страстей, у меня тоже слегка участился пульс.

– Боже мой, неужели ты не могла оставить ему рыбу в машине? Или у двери хотя бы?

– Блин, Кью, мы бурю на них должны наслать, а не прерывистые дожди.

– Умоляю, скажи мне, что Пункт Восьмой не такой ужасный.

– Не волнуйся. Восьмой – просто ребячество. Едем обратно в Джефферсон-парк. К Лэйси. Ты ведь знаешь, где она живет?

Я, действительно, знал, хотя видит Господь, Лэйси Пембертон никогда в жизни не снизошла бы до того, чтобы пригласить меня к себе. Она жила с противоположной стороны Джефферсон-парка, в миле от меня, в хорошей квартире над магазином канцтоваров – в том самом квартале, где когда-то жил тот мертвый мужик. Я бывал в этом доме, на третьем этаже, у друзей моих родителей. И я знал, что сам дом стоит за двумя заборами с закрытыми калитками. Я понимал, что туда не залезть даже Марго Рот Шпигельман.

– Лэйси себя хорошо вела или плохо? – спросил я.

– Лэйси – о, однозначно плохо, – ответила Марго. Она опять смотрела в боковое окно и говорила, не глядя на меня, так что я едва ее слышал. – Вообще-то мы с ней с детского сада дружили.

– И?

– Она мне про Джейса не сказала. Но дело не только в этом. Я подумала и поняла, что она – просто ужасная подруга. Ну, вот например, как тебе кажется, я жирная?

– Бог мой, нет, конечно, – ответил я. – Ты… – Я хотел сказать: «…не тощая, но в этом же и заключается твоя красота, в том, что ты на пацана не похожа», но сдержался. – Ну, у тебя нет лишнего веса.

Она захохотала и махнула рукой, добавив:

– Да тебе просто нравится моя огромная задница.

Я на секунду отвлекся от дороги и посмотрел на Марго, чего делать не следовало, потому что она прочла все по моему лицу, на котором было написано: первое – я бы не назвал ее огромной; второе – она действительно довольно привлекательна. Но дело не только в этом. Ведь личность Марго неотделима от тела Марго. Невозможно видеть только что-то одно. Например, ты смотришь в ее глаза и видишь их синеву, а в синеве – саму Марго. В конечном счете нельзя сказать, что Марго Рот Шпигельман жирная или тощая, это все равно, что говорить, что Эйфелева башня – одинокая. Или не одинокая. Красота Марго – закрытый сосуд совершенства, который не имеет и не может иметь каких-либо изъянов.

– Но она всегда какие-то шпильки отпускает, – продолжила Марго. – «Я бы дала тебе эти шорты поносить, но на тебе, наверное, они будут не очень смотреться». Или: «Какая же ты дерзкая, я восхищаюсь, как ты заставляешь пацанов влюбляться в тебя исключительно за твой характер». Она все время на меня наезжает по-тихому. Я даже вспомнить не могу, когда она что-то обо мне без наезжания говорила.

– Без наезда.

– Спасибо большое, Занудный МакПрофессор Филоматики.

– Филологии.

– Бог мой, я тебя сейчас убью! – Марго смеялась.

Я обогнул Джефферсон-парк по периметру, чтобы не проезжать мимо наших с ней домов, на случай если вдруг наши предки встали и обнаружили, что нас нет. Мы проехали вдоль озера (Лейк Джефферсон), потом через Джефферсон-корт и оказались в типа «деловом центре» Джефферсон-парка, который пугал своей пустотой и тишиной. Перед японским рестораном мы увидели черный джип Лэйси. Мы остановились в нескольких домах поодаль, специально отыскав местечко без фонаря.

– Подай мне, пожалуйста, последнюю рыбину, – попросила Марго.

Я был рад от нее избавиться, потому что она уже начала вонять. Марго своим нормальным почерком написала на обертке:

твою дружбу С мш Скормили рыбам.

Мы шли, петляя, чтобы не попадать под фонари, стараясь при этом делать вид, что просто прогуливаемся, – насколько это возможно, когда у одного (у Марго) в руках огромная, завернутая в бумагу, рыбина, а у другого (у меня) баллончик с синей краской. Залаяла собака, мы оба замерли, но вскоре все стихло, и мы добрались до тачки Лэйси.

– Тут все не так просто, – объявила Марго, обнаружив, что машина заперта.

Она извлекла из кармана кусок проволоки, которая некогда была плечиками. Быстрее чем за минуту она вскрыла замок. На меня ее мастерство произвело должное впечатление.

Марго залезла на водительское сиденье и открыла мне пассажирскую дверь.

– Помоги мне, – прошептала она.

Вдвоем мы подняли заднее сиденье. Марго бросила туда рыбину, потом досчитала до трех, мы одновременно выпустили сиденье из рук, и оно раздавило рыбу. Я услышал, с каким жутким звуком лопнули зубаткины кишки. Я позволил себе пофантазировать на тему, как будет пахнуть в джипе после того, как он денек постоит на солнышке, и, признаю, меня охватило настоящее благоговение.

Потом Марго попросила:

– Нарисуй «М» за меня на крыше.

Я раздумывал над этим меньше секунды: кивнув, я взобрался на задний бампер, наклонился и быстро вывел гигантскую «М» на крыше джипа. Я вообще-то плохо отношусь к вандализму. Но еще хуже я отношусь к Лэйси Пембертон – и это пересилило. Я спрыгнул с машины и бросился бежать по темной улице – едва дыша – обратно к минивену. Положив руки на руль, я увидел свой указательный палец – он был синим. Я поднял его, показывая Марго. Она улыбнулась и показала мне свой синий палец, а потом коснулась им моего. Я чувствовал прикосновение ее нежной синей кожи, и мой пульс отказался замедляться.

После довольно длительной паузы Марго сказала:

– Пункт Девятый – в центр.

Было 02:49. Никогда еще в своей жизни я не чувствовал себя таким бодрым.

Туристы в деловой центр Орландо никогда не ходят, потому что там ничего нет, только несколько небоскребов, принадлежащих банкам и страховым компаниям. Ночью и по выходным там вообще не бывает людей, разве что ничтожная кучка ничтожно жалких посетителей какого-нибудь ночного клуба. Пока я под руководством Марго вел машину по лабиринту улиц с односторонним движением, я заметил несколько человек, лежащих прямо на тротуаре или сидящих на скамейках, но все они спали. Марго открыла окно, и в машину ворвался тяжелый, теплый воздух – было как-то не по-ночному жарко. Ветер взъерошил ее соломенные волосы, набросил пряди на лицо. Даже несмотря на ее присутствие, среди этих огромных, пустых зданий я чувствовал себя одиноко, как будто наступил конец света, а я один выжил, и мир теперь принадлежит мне, весь этот огромный, бесконечный и волнующий мир – мой, и я – его исследователь.

– Мы просто так что ли катаемся? – поинтересовался я.

– Нет, – ответила она. – Я пытаюсь найти здание «СанТраста». Оно рядом со «Спаржей».

– А, – я в кои-то веки мог сказать что-то по делу, – это на юге.

Я проехал несколько поворотов, а потом свернул. Марго обрадовалась: перед нами действительно была «Спаржа».

Это, в общем-то, не стебель спаржи, и даже не из спаржи сделано. Это скульптура, жутко похожая на тридцатифутовую спаржу, хотя ее еще сравнивают с:

первое: зеленым стеклянным стеблем какого-то бобового;

второе: абстрактным деревом;

третье: монументом Вашингтона, только стекляннее, зеленее и еще страшнее;

четвертое: зеленым великанским фаллосом зеленого великана.

В общем, на «Башню Света» (официальное название скульптуры) это совершенно непохоже. Я остановился перед стояночным счетчиком и повернулся к Марго. Она смотрела вперед, вникуда, за «Спаржу» – я лишь на миг уловил этот пустой взгляд. И впервые подумал, что с ней может быть что-то не так. Не одно только «мой парень козел», а посерьезней. Мне следовало сказать что-нибудь. Конечно же. Надо было сказать ей сначала одно, потом другое, потом третье. Но я сказал только это:

– Можно спросить, зачем ты меня к «Спарже» привезла?

Марго повернулась ко мне и улыбнулась. С ее красотой даже фальшивая улыбка выглядит убедительно.

– Надо проверить, как успехи. Лучше всего это делать с высоты «СанТраста».

Я закатил глаза:

– Ну нет. Ни в коем случае. Ты обещала без взломов и проникновений.

– А взлома не будет. Мы так проникнем. Там есть незапертая дверь.

– Марго, это смешно. Ко…

– Я признаю, что в течение сегодняшней ночи взломы и проникновения уже были. Мы проникли к Бекке. Взлом был у Джейса. И тут снова будет просто проникновение. Взлома и проникновения одновременно не было. Да, нас могут обвинить и во взломе, и в проникновении, но во «взломе с проникновением» – нет. Так что, считай, я свое обещание сдержала.

– Я не сомневаюсь, что у них тут охрана или что там, – ответил я.

– Есть охранник, – сказала она, отстегивая ремень безопасности. – Конечно же, как без этого. Его зовут Газ.

Мы вошли прямо в парадную дверь. За огромным полукруглым столом сидел молодой человек в форме охранника, которому, видимо, сильно хотелось отрастить эспаньолку, но не очень получалось.

– Привет, Марго, – поздоровался он.

– Как жизнь, Газ? – ответила она.

– А это что за пацан?

МНЕ СТОЛЬКО ЖЕ ЛЕТ, СКОЛЬКО И ЕЙ! – хотелось крикнуть мне, но я предоставил право вести переговоры Марго.

– Это мой коллега Кью. Кью, познакомься, это Газ.

– Как дела, Кью? – спросил он.

Знаешь, мы тут катаемся, разбрасываем по всему городу дохлую рыбу, бьем окна, фотографируем голых пацанов, врываемся в деловой небоскреб в пятнадцать минут четвертого утра и все такое.

– Нормально, – ответил я.

– Лифты на ночь выключаются, – сказал Газ. – Пришлось в три вырубить. Но можете подняться по лестнице.

– Круто. Ну, тогда до скорого, Газ.

– До скорого, Марго.

– Офигеть, откуда ты знаешь охранника из небоскреба «СанТраста»? – спросил я через некоторое время, когда мы уже шли по лестнице.

– Он учился в нашей школе, окончил ее в прошлом году, – ответила она. – Давай поторопимся, о’кей? Часики-то тикают.

Марго помчалась вверх, перепрыгивая через ступеньки и держась рукой за перила, я старался не отставать, но не получалось. Моя соседка спортивными играми не увлекалась, но любила бегать – я иногда видел ее в Джефферсон-парке, одну, с плеером. А я бегать не любил. Вообще любой физической активности я старался избегать. Но в ту ночь я пыхтел изо всех сил, вытирая со лба пот и стараясь не обращать внимания на горящие огнем ноги. Когда я добрался до двадцать пятого этажа, Марго ожидала меня на площадке.

– Зацени, – сказала она, открыла ведущую с лестницы дверь, и мы оказались в огромной комнате с длиннющим столом – как две тачки – и окнами во всю стену. – Это зал заседаний, – сообщила Марго. – Отсюда самый лучший вид.

Я пошел за ней вдоль окон.

– Так, вон там, – она показала пальцем, – Джефферсон-парк. Дома наши видишь? Свет не горит, хорошо. – Она прошла чуть дальше. – Вон дом Джейса. Тоже темно, копов уже нет. Тоже отлично, хотя может означать, что и сам он уже до дома добрался, что для нас нежелательно.

Дом Бекки был слишком далеко, и увидеть его оттуда мы не могли.

Какое-то время Марго молчала, а потом подошла к стеклу и прижалась к нему лбом. Я сделал шаг назад, но она схватила меня за майку и потянула вперед. Я боялся, что стекло нашего совместного веса не выдержит, но Марго не сдавалась, и, ощутив, как ее кулак уперся мне в бок, я все-таки приложил лоб к стеклу – как можно аккуратнее. И осмотрелся.

Сверху было видно, что Орландо очень хорошо освещен. Прямо под нами, на перекрестке, был знак, запрещающий переход дороги, во все стороны безупречной сеткой разбегались фонари – до извилистых улиц и многочисленных тупиков бесконечных жилых районов.

– Красота, – сказал я.

Марго усмехнулась:

– Да ну? Ты серьезно так считаешь?

– Ну, может, и нет, – сказал я, хотя мне все же нравилось.

Из окна самолета Орландо был похож на конструкцию из «ЛЕГО» в океане зелени. А с такой высоты и ночью он казался настоящим городом – и я его как будто видел впервые. Я прошел по конференц-залу, потом зашел и в другие кабинеты на том же этаже и рассмотрел весь город: вон школа. Вон Джефферсон-парк. Вон там вдалеке – Диснейуорлд. Вон аквапарк «Морской Мир». Вон «Севен-Элевен», около которого Марго красила ногти, пока я пытался отдышаться. Там был мой мир, и я мог осмотреть его весь с одного этажа.

– Посерьезней впечатление, – сказал я вслух. – Ну, с такой высоты. Незаметно, какое все на самом деле уже потертое, понимаешь? Не видишь ни ржавчины, ни сорняков, ни потрескавшейся краски. Все выглядит как на проекте еще до постройки.

– Вблизи всё уродливее, – согласилась Марго.

– Нет, к тебе это не относится, – сказал я, опять не подумав.

Она продолжала стоять, прижавшись лбом к стеклу, но чуть-чуть повернула ко мне голову и улыбнулась:

– Дам тебе совет. Более привлекательны уверенные в себе люди. А неуверенные – менее. – И прежде чем я придумал, что ответить, она опять опустила взгляд вниз и снова заговорила: – Вот что некрасиво: да, ты отсюда не видишь ни ржавчины, ни потрескавшейся краски, ни чего-то там еще, но зато видишь весь город, как он есть. Насколько он фальшивый. Такой из пластмассы нетрудно сделать. Или из бумаги вырезать. Ну посмотри, Кью: все эти тупики, улицы, которые замыкаются сами на себя, все эти постройки-времянки. В бумажных домишках живут бумажные людишки и отапливают их собственным будущим. Бумажные дети хлещут пиво, купленное им каким-нибудь бомжом в бумажном гастрономе. И все помешаны на том, как бы заиметь побольше барахла. А барахло все тонкое и бренное, как бумага. И люди такие же. Я уже восемнадцать лет живу в этом городе и еще не встретила ни одного человека, который ценил бы что-нибудь стоящее.

– Я постараюсь это на собственный счет не принимать, – сказал я.

Мы оба смотрели в чернильно-темную даль, на тупики и участки в десять соток. Но ее плечо касалось моего, локоть тоже, и хотя я на Марго даже не смотрел, а стоял, прижимаясь к стеклу, мне казалось, будто я прижимаюсь к ней.

– Извини, – добавила она, – Может, все было бы иначе, если бы я тусила с тобой, а не с… ох. Господи. Я так себе противна из-за того, что эти мои так называемые друзья мне небезразличны. Ну вот, да будет тебе известно, я не то чтобы дико расстроена из-за Джейсона. Или из-за Бекки. Или даже из-за Лэйси, хотя к ней у меня были очень теплые чувства. Но просто последняя нитка оборвалась. Тонюсенькая конечно же, но она у меня единственная оставалась. А ведь каждой бумажной девчонке нужна хотя бы одна ниточка, так?

И я сказал следующее. Я сказал:

– Мы будем рады, если завтра ты пойдешь обедать с нами.

– Это мило, – едва слышно ответила Марго.

Потом она повернулась ко мне и легонько кивнула. Я улыбнулся. И она улыбнулась. Я в эту улыбку поверил. Потом мы снова вышли на лестницу и побежали. Внизу каждого пролета, спрыгивая с последней ступеньки, я щелкал каблуками, чтобы рассмешить ее, и она смеялась. Я думал, что я ее утешаю. Я думал, что она утешна. Я думал, что если смогу быть увереннее, у нас что-то получится.

Но я ошибся.

Мы сели в минивен, я вставил ключ и, прежде чем завести мотор, спросил:

– А во сколько, кстати, твои просыпаются?

– Не знаю, где-то в начале седьмого.

На часах было 03:51.

– То есть у нас еще больше двух часов, а выполнено уже девять пунктов.

– Знаю, но я под конец самое трудное оставила. Но мы все сделаем. Пункт Десятый – жертву выбирает Кью.

– Что?

– Наказание я уже придумала. А ты решай, кому именно мы обрушим бурю своего гнева.

– На кого именно мы обрушим бурю своего гнева, – поправил я, а Марго с презрением покачала головой. – Да и к тому же мне не на кого бурю своего гнева обрушивать, – добавил я, и это было правдой.

Мне всегда казалось, что враги есть только у значительных людей. Например, заглянем в историю: у Германии было больше врагов, чем у Люксембурга. Марго Рот Шпигельман была Германией. И Великобританией. И Соединенными Штатами. И Россией. А я – Люксембург. Я сижу на месте, пасу овец и пою йодлем.

– А Чак?

– Гм.

Чак Парсон действительно непрестанно меня изводил, пока его не взяли в узду. Тот случай, когда он бросил меня на ленту в столовке, был не единственным. Однажды он поймал меня на автобусной остановке и принялся выкручивать руку, повторяя: «Скажи, что ты пидор». Это у него было универсальное ругательство, типа «я всего двенадцать слов знаю, на разнообразие в оскорблениях не рассчитывай». Хотя это и выглядело до смешного по-детски, мне все же пришлось сказать, что я пидор, что было довольно-таки неприятно, поскольку, первое: мне кажется, так вообще никого не следует называть, уж особенно меня, потому что, второе: по факту я не голубой, и, более того, третье: Чак Парсон преподносил это так, будто назвать себя пидором – самое страшное унижение на свете, хотя ничего такого стыдного в нестандартной ориентации нет, что я и пытался ему втолковать, пока он выкручивал мою руку так, что даже лопатка топорщилась, но он все не унимался: «Если ты гордишься тем, что ты пидор, почему же не признаешься, что ты пидор, а, пидор?»

Аристотелевскими способностями по части логики Чак Парсон явно не отличался. Но зато в нем было шесть футов три дюйма роста и двести семьдесят фунтов веса, а это уже кое-что значит.

– Да, Чака есть за что наказать, – согласился я, завел двигатель и поехал в сторону шоссе. Я не знал, куда нам дальше, но в центре явно больше делать было нечего.

– А помнишь школу танцев? – спросила Марго. – Я сегодня как раз об этом думала.

– Ага. Да уж.

– Кстати, я извиниться хотела. Не знаю, почему я вдруг стала ему подыгрывать.

– Ладно. Все нормально, – ответил я, но все же воспоминания об этой проклятой школе меня разозлили, так что я добавил: – Хорошо. Чак Парсон. Ты в курсе, где он живет?

– Я знала, что смогу разбудить в тебе мстителя. В Колледж-парке. Сворачивай в Принстоне.

Завернув на пандус шоссе, я надавил на газ.

– Эй, эй, смотри не сломай свой «крайслер», – сказала Марго.

В шестом классе некоторых, включая Марго, Чака и меня, родители заставили ходить на бальные танцы в Школу Унижения, Деградации и Танцев. Происходило все вот как: мальчиков ставили у одной стены, девочек – у другой, противоположной, и по команде учительницы мы должны были подойти к девочкам и сказать: «Позвольте пригласить вас на танец». А девочка должна была ответить: «Пожалуйста». Им не разрешалось отказывать. Но однажды – когда мы разучивали фокстрот, – Чак Парсон подговорил всех девчонок сказать мне «нет». Этот его запрет касался одного меня. Я подхожу к Мэри Бет Шортц и говорю: «Позвольте пригласить вас на танец», а она отказывается. Потом я приглашаю вторую, третью, потом Марго, потом еще одну – все они сказали мне «нет», и я расплакался.

Хуже, чем быть отвергнутым всеми в школе танцев, может быть только одно: рыдать из-за этого. А хуже этого – только подойти к учительнице и пожаловаться сквозь слезы: «Девочки не хотят со мной танцевать, хотя это непоправилам». А я конечно же пожаловался, и все годы средней школы прошли под знаком стыда за тот ужасный инцидент. В общем, короче говоря, из-за Чака Парсона я больше не танцую фокстрот, что, по сути, не такая уж большая печаль. Я уже перестал злиться на него, я забыл про тот случай, как и про все остальные его издевки, которые претерпел за школьные годы. Но меня не расстроит и то, что он тоже теперь немножко пострадает.

– Погоди, он же не узнает, что это я?

– Нет. А что?

– Не хочу, чтобы он думал, что меня его старые выходки до сих пор так волнуют, что я решил нанести ответный удар.

Я положил руку на центральную панель, и Марго похлопала по ней.

– Не волнуйся, – заверила она, – он ни за что не узнает, кто его депилировал.

– Мне кажется, ты опять говоришь неправильно, хотя я не в курсе, что это слово означает.

– О, я знаю слово, которого не знаешь ты, – пропела Марго. – Я – НОВАЯ СЛОВАРНАЯ КОРОЛЕВА! Я ТЕБЯ УЗУРПИРОВАЛА!