Бумажные города Грин Джон

Я выхожу из тачки, Бен стоит тут же, а рядом с ним – Радар. И мне вдруг становится совсем невесело, я понимаю, что это вовсе не был вызов типа «докажи, что достаточно крут, чтобы тусить со мной». Я снова слышу слова, которые произнесла Марго той ночью: «Нет, я не хочу, чтобы меня всю в мухах нашли детишки в Джефферсон-парке субботним утром». Не хочет, чтобы детишки нашли в Джефферсон-парке, но это вовсе не значит, что она вообще не хочет умереть.

Я не вижу никаких свидетельств того, что здесь в последнее время кто-то был, за исключением запаха, этой омерзительной, тухлой вони, задача которой – отгонять живых от мертвых. Я говорю себе, что Марго так пахнуть просто не может, но конечно же она может. Все мы можем. Я подношу руку к носу – чтобы чувствовать запах собственного пота и кожи, да чего угодно, только бы не смерти.

– МАРГО? – кричит Радар.

Сидящий на водосточном желобе пересмешник кричит что-то в ответ.

– МАРГО! – снова орет мой друг.

Нет ответа. Он рисует носком башмака параболу на песке и вздыхает:

– Черт.

Стоя перед этим зданием, я узнаю кое-что новое о страхе. Это не праздные фантазии человека, желающего, чтобы с ним что-нибудь приключилось, пусть даже плохое. Это не омерзение, которое испытываешь при виде мертвого незнакомца. Это не похоже и на то, как у тебя перехватывает дыханье, когда слышишь выстрел, делая ноги от дома Бекки Эррингтон. С таким страхом дыхательными упражнениями не справишься. Этот страх вообще не похож на то, с чем я сталкивался ранее. Это самая основная из всех эмоций, какие испытывает человек, чувство, которое появилось еще до нашего рождения, до того, как возвели это здание, до того, как зародилась сама Земля. Именно этот страх выгнал рыбу из воды на сушу и заставил ее отрастить легкие, этот страх говорит тебе: «Беги», этот страх заставляет нас хоронить мертвецов.

Из-за этого запаха меня охватывают отчаяние и ужас – не такой ужас, когда в легких нет воздуха, а такой, как будто его нет в атмосфере. Мне кажется, я всю жизнь прожил в страхе, пытаясь подготовиться к чему-то подобному, чтобы тело знало, как реагировать. Но все равно оказался не готов.

– Старик, надо валить, – говорит Бен. – Копов вызвать или еще что.

Мы до сих пор даже не взглянули друг на друга. Мы все еще смотрим на это здание, заброшенное настолько давно, что там не может быть ничего, кроме трупов.

– Нет, – возражает Радар. – Нет, нет, нет, нет, нет. Вызовем, если будет по какому поводу. Она адрес для Кью оставила. А не для копов. Надо как-то туда пробраться.

– Внутрь? – с сомнением спрашивает Бен.

Я хлопаю Бена по спине, и вот впервые за день мы все трое смотрим не вперед, а друг на друга. Так легче. Когда смотришь на них, отказываешься верить в то, что она мертва – пока мы ее не найдем.

– Да, полезем, – соглашаюсь я.

Я больше не знаю, кто она такая, и никогда не знал, что она за человек, но мне нужно ее найти.

Мы обходим здание сзади и находим лишь четыре запертые стальные двери. Во все стороны тянется пастбище, золотисто-зеленая трава с точками карликовых пальм. За самим зданием воняет еще хуже, мне страшно идти дальше. Бен с Радаром следуют прямо за мной, слева и справа. Получается треугольник. Мы двигаемся медленно, внимательно осматривая все вокруг.

– Это скунс! – вдруг кричит Бен. – Уф, слава богу. Скунс. Господи боже мой.

Мы с Радаром идем к нему – Бен стоит у мелкой дренажной канавы. Там лежит огромный дохлый скунс: он вспух, шерсть свалялась, видимых повреждений нет, хотя из проплешины торчит ребро. Радар отворачивается, чуть не блюет, но все же не блюет. Я подхожу, склоняюсь рядом, кладу ладонь ему между лопаток. Когда у него восстанавливается дыхание, он говорит:

– Ох, как я рад видеть этого дохлого скунса, мать его.

Но все равно я не могу представить Марго живой. Мне начинает казаться, что Уитмен мог быть предсмертной запиской. Ведь что она подчеркнула: «Умереть – это вовсе не то, что ты думал, но лучше». «Я завещаю себя грязной земле, пусть я вырасту моей любимой травой, / Если снова захочешь увидеть меня, ищи меня у себя под подошвами». На миг вспыхивает надежда, когда я вспоминаю последнюю строку стихотворения: «Где-нибудь я остановился и жду тебя». Но потом думаю, что «я» – это не обязательно живой человек. Может быть и просто тело.

Радар отходит от скунса и тянет ручку одной из четырех запертых стальных дверей. Мне хочется помолиться за умершего – прочитать отходную по этому скунсу, – но я не умею. Мне его так жаль, и я стыжусь своей радости, что мертв оказался он.

– Она чуть поддается, – кричит Радар. – Идите помогите.

Мы с Беном хватаем Радара за талию и тянем. Он упирается ногой в стену, а потом вдруг все они падают на меня, пропитанная потом футболка Радара накрывает мне лицо. Я испытываю кратковременную радость, думая, что дверь открылась. Но потом вижу, что просто оторвалась ручка. Я с трудом поднимаюсь и смотрю на дверь. Она все еще закрыта.

– Проклятая ручка! Дерьмо окаменелое! – ругается Радар.

Никогда он так не выражался.

– Не переживай, – говорю я, – как-нибудь получится. Должно получиться.

Мы идем дальше и возвращаемся к передней стене здания. Ни дверей, ни отверстий, никаких видимых ходов. Но мне нужно туда попасть. Бен с Радаром пытаются выбить фанеру из окон, но они заколочены намертво. Радар лупит ногой, но все бесполезно. Бен поворачивается ко мне.

– За одной из них нет стекла, – сообщает он, а потом бежит прочь от здания, из-под ног летит грязный песок.

Я ошарашенно смотрю на него.

– Попробую пробить, – объясняет он.

– У тебя не получится.

Он ведь самый мелкий в нашем легковесном трио. Если кому-то и пытаться пробить фанеру телом, так это мне.

Бен сжимает руки в кулаки, потом вытягивает пальцы. Я иду в его сторону, а он рассказывает:

– Когда я учился в третьем классе, чтобы меня не били, мама отвела меня на тхэквондо. Я, правда, занятия на три всего сходил и выучил только одну вещь, но она иногда приносит пользу: мы увидели, как учитель пробивает толстую доску рукой, и все такие заинтересовались, типа чуваки, как он это делает, а он сказал, что главное – верить, что рука пройдет сквозь дерево, и бить со знанием того, что это возможно, и тогда всё получится.

Я собираюсь возразить на этот идиотизм, но Бен срывается с места и проносится мимо меня. Он разгоняется, летя к окну, а потом, абсолютно бесстрашно, в самый последний миг подпрыгивает, поворачивая корпус и выставляя вперед плечо, как таран, и влетает в фанеру. Я почти готов увидеть, как он пролетит сквозь нее, и в фанере останется дырка в форме его тела, как в мультике. Но Бен вместо этого отскакивает и падает на задницу в островок зеленой травы посреди грязного песка. Он перекатывается на бок, потирая плечо.

– Сломалась, – объявляет он.

Я бегу к нему, думая, что это он про руку, но Бен встает, и я вижу в фанере на высоте примерно с его рост трещину. Я начинаю долбить в этом месте ногами, она расползается по горизонтали, потом мы с Радаром вставляем в трещину пальцы и начинаем тянуть. Я щурюсь, чтобы пот не так заливал глаза – они уже просто горят, тяну изо всех сил, дергаю туда-сюда, и наконец, нам удается расколупать небольшое отверстие с острыми краями. Мы с Радаром молча продолжаем работать, через некоторое время он устает, и его сменяет Бен. Наконец мы пропихиваем кусок фанеры внутрь. Я лезу в дыру вперед ногами и приземляюсь на что-то вроде стопки бумаги.

Дыра небольшая, через нее попадает свет, но его недостаточно, чтобы оценить размеры помещения, понять, есть ли там вообще потолок. Воздух внутри оказывается таким горячим и спертым, что вдыхаешь и выдыхаешь почти одно и то же.

Я разворачиваюсь и натыкаюсь на Бена – он ударяет меня лбом в подбородок. Я непонятно почему шепчу:

– У тебя есть…

– Нет, – так же шепотом перебивает он меня. – Радар, ты фонарь не взял?

Судя по звукам, он лезет к нам через дыру.

– В брелке есть, но совсем крошечный.

Загорается свет, но я все равно почти ничего не вижу, хотя мне удается разобрать, что мы оказались в довольно большом помещении с лабиринтом металлических полок. Бумага, на которую я наступил – это страницы старого отрывного календаря, множество листов-дней рассыпано по всему полу: они пожелтевшие и погрызенные мышами. Я думаю, что, может быть, раньше тут был книжный, хотя на этих полках уже давно лежит только пыль.

Мы выстраиваемся в ряд за Радаром. Наверху вдруг раздается скрип, и мы все останавливаемся. Я сглатываю, стараясь унять панический страх. Я слышу, как дышат Радар и Бен, как они шаркают ногами. Мне страшно хочется свалить, но это ведь может быть Марго. Или какие-нибудь нарики.

– Это просто само здание скрипит, – говорит Радар, но в его голосе нет обычной уверенности.

Я не могу пошевелиться. Потом слышу Бена:

– Когда мне в прошлый раз было так же страшно, я обоссался.

– Мне в последний раз было так страшно, когда я, спасая добрых волшебников, встретился лицом к лицу с Черным Властелином.

Я тоже делаю жалкую попытку:

– Когда мне в последний раз было так страшно, мне пришлось спать вместе с мамочкой.

Бен хихикает:

– Кью, я бы на твоем месте так пугался каждую – без исключения – ночь.

Благодаря их смеху я начинаю чувствовать себя в большей безопасности, и мы продолжаем поиски. Мы проходим по всем рядам, не обнаружив ничего интересного, кроме пары номеров «Ридерс Дайджест» семидесятых годов. Через некоторое время я замечаю, что глаза уже привыкли к темноте, так что мы расходимся в разные стороны с разной скоростью.

– Собираемся здесь, выйдем все вместе, – шепчу я, и пацаны шепотом отвечают о’кей.

Я подхожу к боковой стене комнаты и нахожу первое свидетельство того, что здесь кто-то был с тех пор, как торговый центр забросили: в стене проделана неровная полукруглая дыра высотой мне по пояс. Над ней оранжевой краской из баллончика написано: «НОРА ТРОЛЛЯ», а на саму нору указывает услужливая стрелка.

– Ребят, – зовет вдруг Радар, да так громко, что на миг вся таинственность пропадает.

Я иду на голос и нахожу Радара у противоположной стены – его фонарик освещает еще одну Нору Тролля. На почерк Марго не очень похоже, но наверняка сказать сложно. Ведь при мне она краской только одну букву писала.

Я ныряю в нору и иду вперед, а Радар освещает мне путь. В этой комнате нет совершенно ничего, за исключением свернутого ковра в углу. Радар светит под ноги, и я замечаю пятна клея – когда-то ковер был приклеен к полу. На противоположной стороне еще одна дыра в стене, на этот раз без надписи.

Через нее я попадаю в комнату с вешалками, из стен, разукрашенных потеками, торчат шесты из нержавейки. В этой комнате светлее, через некоторое время до меня доходит, что тут в потолке есть дыры, кое-где оторваны куски рубероида, крыша проседает, наваливаясь на голые металлические поперечины.

– Тут продавали сувениры, – шепчет Бен, уже стоящий впереди меня, и я мигом понимаю, что он прав.

В середине комнаты пятиугольником стоят бывшие витрины. Стекло, некогда разделявшее туристов и предназначенное для них дерьмо, теперь разбито, а ящики витрин засыпаны осколками. Серая краска на стенах облезает, образуя беспорядочный, но красивый рисунок, эти ободравшиеся многоугольники – как снежинки разрухи.

Как ни странно, тут еще остались кое-какие товары: например телефон в виде Микки-Мауса, я видел такой давным-давно в детстве. В одной витрине лежат аккуратно свернутые, но уже поеденные молью и щедро посыпанные битым стеклом футболки с принтом: «СОЛНЕЧНЫЙ ОРЛАНДО». Под витринами Радар находит коробку с картами и древними туристическими брошюрами, рекламирующими «Мир крокодилов», «Хрустальные сады» и прочие увеселения, которых давно уже нет. Бен машет рукой, подзывая меня к себе, и показывает зеленого стеклянного крокодильчика, почти полностью похороненного под слоем пыли. Наверное, в этом и заключается ценность наших сувениров: дарить такое людям жалко. В смысле, людей жалко.

Мы пробираемся обратно: в пустую комнату, потом в комнату с полками, потом лезем в другую Нору Тролля. Эта комната похожа на офис, только без компьютеров. Бросили ее, по всей видимости, в спешке: как будто всех работников вдруг запустили в космос или что-то вроде того. Двадцать столов в четыре ряда. На некоторых до сих пор лежат ручки, на всех – огромные календари. На всех календарях – февраль 1986 года. Бен пихает обитый тканью стул, и он начинает вращаться, ритмично скрипя. Возле одного стола стоит шаткая пирамидка из блоков клейких листочков с рекламой «Мартин-Гейл Мортгейдж Корпорейшн». В открытых коробках лежат стопки распечаток из древнего матричного принтера: расходы и приходы «Мартин-Гейл Мортгейдж Корпорейшн». На одном из столов кто-то построил одноэтажный карточный домик из рекламных брошюр. Я разворачиваю их в надежде, что это очередная подсказка, но увы.

Радар роется в бумагах, потом шепчет:

– Ничего новее 1986 года.

Я начинаю обыск ящиков в столах. Нахожу ватные палочки и булавки для галстука. Коробки с карандашами и ручками по двенадцать в каждой: тонкий картон и старомодные шрифты и дизайн. Платочки. Пара перчаток для гольфа.

– Ребят, вы что-нибудь нашли? – спрашиваю я. – Такое, из чего было бы ясно, что здесь кто-то был в последние, скажем, лет двадцать?

– Только Норы Тролля, – отвечает Бен. – Тут, как в гробнице, все покрыто пылью.

– Зачем она тогда нас сюда послала? – спрашивает Радар.

Вот мы и начали обсуждать эту тему.

– Не знаю, – говорю я. – Ее самой тут явно нет.

– Есть места, – отмечает Радар, – где пыли меньше. В пустой комнате есть прямоугольник, как будто оттуда что-то убрали. Но я не знаю…

– И вот еще закрашено, – добавляет Бен.

Он показывает направление, Радар светит туда, и я вижу, что кусок стены загрунтовали белым цветом, как будто кому-то пришло в голову тут все отремонтировать, но через полчаса уже надоело. Я подхожу ближе и замечаю, что под белым слоем есть красное граффити. Но проступают лишь некоторые линии, и я не могу прочесть надпись. У стены стоит открытая банка грунтовки. Я сажусь на колени и опускаю в нее пальцы – затвердевшая поверхность легко сломается, пальцы намокают. Я их вынимаю, с них капает на пол, я молчу, потому что мы все пришли к одному выводу: тут все же кто-то недавно был. Потом снова раздается скрип, Радар матерится и роняет фонарик.

– Жуть какая, – говорит он.

– Ребят, – восклицает Бен.

Фонарик все еще валяется на полу, я делаю шаг назад, поднимаю его и тут замечаю, что Бен на что-то показывает. На стену. В отраженном свете проступили призрачно-серые буквы. Я узнаю почерк Марго.

ТЫ ЕДЕШЬ В БУМАЖНЫЙ ГОРОД

И НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ВЕРНЕШЬСЯ

Я хватаю фонарик и свечу прямо на грунтовку – надпись исчезает. А когда направляю луч на другую стену – она снова видна.

– Черт, – едва слышно ругается Радар.

Бен добавляет:

– Старик, теперь уже, может, пойдем? Когда я в прошлый раз так испугался… а, к черту. Ужас. Мне как-то все это ни фига не нравится.

«Мне как-то все это ни фига не нравится» – наиболее точное обозначение моего собственного состояния. Точнее мне уже и не надо. И я быстро шагаю к выходу из Норы Тролля. Мне кажется, что стены нас сейчас раздавят.

Бен с Радаром завезли меня домой – школу они пропустили, но вот на репетицию не пойти не могли. Я долго сидел один с «Песнью о себе», раз десять пытался прочесть ее всю целиком с самого начала, но проблема заключалась в том, что она была страниц в восемьдесят, имела странную структуру и множество повторов, и я, зная значение всех слов по отдельности, в целом не понимал ничего. Хоть мне и казалось, что важны, наверное, только подчеркнутые места, я все же хотел выяснить, не является ли поэма предсмертным письмом самоубийцы. Но не мог.

После десяти страниц этого путаного стиха мне вдруг стало настолько не по себе, что я решил позвонить тому детективу. Я нашел в корзине с грязным бельем шорты, в кармане которых лежала его визитка. Он подошел на втором гудке.

– Уоррен.

– Гм, здравствуйте, это Квентин Джейкобсен. Друг Марго Рот Шпигельман.

– Конечно, парень, я тебя помню. Что такое?

Я рассказал ему о найденных подсказках; о торговом центре; о том, что, когда мы с Марго смотрели на Орландо с двадцать пятого этажа «СанТраста», она назвала его бумажным городом, но тогда про другие бумажные города не говорила; о том, что ей не хотелось бы, чтобы ее нашли дети; о том, что теперь я должен искать ее у себя под подошвами. Он даже не стал говорить мне, что в заброшенные здания проникать нельзя, да и не спросил, почему я делал это в десять утра, когда мне полагалось быть в школе. Уоррен молча дождался, когда я закончу свой рассказ, и прокомментировал:

– Господи, парень, ты сам, как настоящий детектив. Тебе бы только пистолет, смелости побольше, а… и еще три бывших жены. Какие у тебя предположения?

– Я беспокоюсь, что она могла, гм, ну, как бы покончить с собой.

– Парень, мне такое и в голову не приходило, я думаю, она просто сбежала. Я тебя, конечно, понимаю, но не забывай, что она это уже не в первый раз делает. В смысле, оставляет всякие подсказки. Это же куда больше впечатляет. Парень, поверь мне, если бы она действительно хотела, чтобы ты ее нашел – живой или мертвой, – это бы уже произошло.

– Но вы не…

– Парень, понимаешь, к сожалению, Марго – взрослый человек и вольна поступать по собственному разумению. Позволь дать тебе совет: жди, когда она сама вернется домой. Ну, то есть тебе надо перестать смотреть на небо, а то и не заметишь, как сам в облака улетишь.

Я повесил трубку, после разговора остался неприятный осадок – я понял, что стихи Уитмена меня на Марго не выведут. Я все вспоминал подчеркнутые строки: «Я завещаю себя грязной земле, пусть я вырасту моей любимой травой, / Если снова захочешь увидеть меня, ищи меня у себя под подошвами». На первых страницах Уитмен называет эту траву «прекрасными нестрижеными волосами могил». Но где эти могилы? Где бумажные города?

Я залез в Мультипедию, чтобы выяснить, есть ли в ней о «бумажных городах» что-нибудь такое, чего я не знаю. Там оказалась нереально продуманная и информативная статья, написанная пользователем по имени жопаскунса: «Бумажный город – это такой город, в котором есть бумажный завод». В этом-то и заключался недостаток Мультипедии: Радар писал очень толковые тексты и тщательно выверял информацию, а ^отредактированные потуги жопыскунса оставляли желать лучшего. Так что я принялся искать в Интернете и обнаружил нечто стоящее только в самом низу четвертой страницы поиска – на Канзасском форуме по недвижимости.

«Похоже, Медисон Эстейтс так и не достроят; мы с мужем прикупили там кое-что, но нам позвонили на этой неделе и сказали, что возвращают вложения, потому что с предварительных продаж не набралось достаточно денег, чтобы запустить стройку!» – Мардж из Коукера.

Недопоселение! Поедешь туда, и никогда больше не вернешься. Я глубоко вздохнул и какое-то время пялился на экран.

Напрашивался неизбежный вывод. Даже если у нее внутри все оборвалось и решение было окончательным, она все же не могла себе позволить исчезнуть бесследно. И Марго оставила свое тело – так, чтобы я его нашел – там, где порвалась ее первая ниточка. Она сказала, что не хочет, чтобы какие-то чужие дети обнаружили ее тело, так что вполне логично, что из всех знакомых Марго найти ее должен был именно я. Для меня это совсем уж шоком не будет. Я через такое прошел. Опыт у меня имеется.

Я заметил, что в сеть вылез Радар, и уже собирался щелкнуть мышкой, чтобы поговорить с ним, как на экране вспыхнуло диалоговое окно.

ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Привет.

КЬЮВОССТАНИЕ: Бумажные города = недопоселения. Кажется, она хочет, чтобы я отыскал ее труп. Она думает, что я выдержу. Мы в детстве с ней нашли мертвого чувака в парке.

Посылаю ему ссылку.

ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Погоди. Я сейчас по ссылке пройду.

КЬЮВОССТАНИЕ: Ок.

ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Так, панику не нагнетай. Ты ни в чем не уверен на 100 %. Я думаю, что с ней ничего не случилось.

КЬЮВОССТАНИЕ: Не верю, что ты так думаешь.

ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Ладно, ты прав. Но если бы кто в этой ситуации и выжил…

КЬЮВОССТАНИЕ: Да, пожалуй. Пойду лягу. Предки скоро вернутся.

Но я никак не мог успокоиться и, уже лежа в постели, позвонил Бену и поведал ему свою теорию.

– Старик, звучит дерьмово. Но с ней все в порядке. Она просто какую-то очередную игру затеяла.

– Как-то, по-моему, ты слишком легкомысленно на это смотришь.

Он вздохнул:

– Не знаю, по-моему, вообще погано, что Марго срулила за три недели до окончания школы. Ты из-за нее волнуешься, Лэйси волнуется, а выпускной уже через три дня, в курсе? Можно мы хоть там оторвемся по полной?

– Ты это серьезно? Бен, она умерла, может быть.

– Не умерла она. Она просто хочет быть звездой. Ей внимание нужно. Ну, то есть ее предки, конечно, уроды, но они ее знают лучше, чем мы, так? И они тоже не боятся, что она умерла.

– Ты иногда ведешь себя как настоящий чудак на букву «м».

– Ладно, старик. У нас обоих был трудный день. Слишком много страстей. Все, я в оффлайн.

Я хотел было высмеять его за использование компьютерного сленга в реальной жизни, но вдруг понял, что у меня нет на это сил.

Закончив разговор с Беном, я снова вылез в Интернет и попытался найти список недопоселений во Флориде. Списка я не нарыл, но в ходе поисков по словам вроде «брошенные поселения» и «Гроувпойнт» набрал пять таких мест в радиусе трех часов езды от Джефферсон-парка. Я распечатал карту центральной Флориды, повесил ее на стену над компом и во все пять поселений воткнул по булавке. Глядя на карту, я никакого четкого рисунка не увидел. Все они располагались в случайных точках, и чтобы объехать их, потребуется, как минимум, неделя. Почему она не указала на конкретное место? Вообще все эти ее подсказки нагоняли ужас. Все они намекали на какую-то трагедию. А место действия не называлось. Ухватиться было не за что. Я как будто на гору щебенки лез.

На следующий день Бен разрешил мне взять свой ЗПЗ, потому что сам он собирался ездить по магазинам на джипе Лэйси – им нужно было что-то там купить для выпускного. Так что мне в кои-то веки не пришлось сидеть у репетиционной – как только прозвенел звонок с седьмого урока, я бросился к машине. У меня, конечно, такого таланта заводить ЗПЗ не было, так что я, хоть и прибежал на стоянку раньше всех, уехал самым последним. Когда же мотор наконец завелся, я двинул в Гроувпойнт.

Я поехал по Колониал-драйв, не торопясь, высматривая другие недопоселения, которые мог не заметить в сети. За мной выстроилась длинная очередь машин, и мне было неловко, что я их задерживаю; удивительно, как у меня еще сил хватало беспокоиться о всякой ерунде, вроде: не посчитает ли меня мужик в ехавшем сзади джипе слишком уж осторожным водителем. Мне бы хотелось, чтобы исчезновение Марго сделало меня другим человеком, но нет, не получилось.

Череда машин ползла за мной, как змея или похоронная процессия, а я вдруг поймал себя на том, что разговариваю с Марго вслух. «Я дойду до конца. Ты поймешь, что не зря мне доверилась. Я тебя найду».

Как ни странно, от этой «беседы с Марго» мне стало легче. Она просто не давала мне строить всякие страшные предположения. И вот наконец я увидел осевшую деревянную вывеску «Гроувпойнт». Я буквально услышал, как вздохнули водители у меня за спиной, когда ЗПЗ свернул на ведущую влево тупиковую асфальтированную дорогу. Она была похожа на подъездную, только подъезжать по ней было не к чему. Я вылез, не выключая двигатель. С близкого расстояния было видно, что Гроувпойнт не такой уж и недостроенный, как казалось издалека. Через пыльный пустырь вели две грунтовки, также кончающиеся тупиком, хотя их уже было едва заметно. Я прошелся по обеим; мой нос обжигал горячий воздух. Солнце палило так, что каждое движение давалось с трудом, но я думал лишь об одном непреложном факте, ужасном и обнадеживающем одновременно: на такой жаре мертвечина воняет, а тут не пахло ничем – только прожаренным воздухом и выхлопами от машины: тяжелый влажный воздух не давал углекислоте подниматься вверх.

Я принялся искать какие-нибудь доказательства того, что тут побывала Марго: следы ног, надписи в пыли, еще какие-нибудь тайные послания. Но, похоже, за несколько лет я был первым человеком, ступившим на эти безымянные улицы. Земля была ровной, она даже еще практически не заросла, так что вся округа просматривалась хорошо. Палаток там не было. Костров тоже. И Марго не было.

Я снова залез в ЗПЗ и выехал на I-4, а потом двинул на северо-восток, к местечку под названием Холли Медоус. Я проехал мимо трижды, прежде чем наконец отыскал его – вокруг находились только дубовые рощицы и пастбища, даже указателя не было. Но когда я свернул на грунтовку и проехал сквозь аллею посаженных вдоль дороги дубов и сосен, перед моими глазами предстало такое же запустение, как и в Гроувпойнте. Главная грунтовая дорога плавно перешла просто в грунт. Других дорог видно не было, но, выйдя из машины, я нашел на земле несколько покрашенных деревянных столбиков – думаю, с их помощью в свое время размечали участки. Ничего подозрительного я не увидел и не унюхал, но все равно страх сдавливал грудь, сначала я недоумевал, откуда он взялся, а потом пришло понимание. Вырубив все деревья на участке под застройку, на дальнем краю голого прямоугольника строители оставили одинокий дуб. Он был старый и шишковатый и до жути походил на тот, возле которого мы нашли Роберта Джойнера, так что я невольно подумал, что она там, за деревом.

Я представил себе это впервые: Марго Рот Шпигельман сидит, привалившись к дереву, застывший взгляд, изо рта течет черная кровь, она вся распухла и уже не похожа сама на себя – потому что я искал слишком долго. Она думала, что я приду раньше. Она же доверяла мне настолько, что позвала с собой в ту последнюю ночь. А я ее подвел. И хотя в воздухе не было ничего, кроме намека на то, что позже может пойти дождь, я был уверен, что сейчас найду ее.

Но нет. Это было просто дерево, одинокий дуб в серебристой пыли. Я сел, опершись об него сам, и подождал, пока восстановится дыхание. Я чувствовал себя ужасно из-за того, что приходится делать все это в одиночку. Я просто чувствовал себя ужасно. Если Марго думала, что встреча с Робертом Джойнером меня к такому подготовила, она ошиблась. Роберта Джойнера я не знал. И не любил.

Я ударил ладонями по земле, и все колотил и колотил, – а из-под рук летел песок – пока не дошел до корней, но и это меня не остановило, хотя боль пронзала руки до запястий. До тех пор я по Марго не плакал, но теперь меня, наконец, прорвало, я лупил по земле и кричал, потому что тут меня никто не мог услышать: «Мне тебя не хватает не хватает не хватает».

Даже когда руки устали и высохли глаза, я не ушел; я сидел у дуба и думал о ней, пока не навалились сумерки.

На следующее утро я застал Бена у репетиционной, он стоял в тени дерева, ветви которого свисали едва не до земли, и разговаривал с Лэйси, Радаром и Энджелой. Слушать их было тяжко: они обсуждали грядущий выпускной и вражду между Лэйси и Беккой или что-то типа того. Я ждал возможности, чтобы вставить слово о своем, а когда она представилась, резюмировал: «Я вчера долго бродил по двум недопоселениям, но ничего не нашел». Я вдруг понял, что рассказать-то мне нечего.

Никто, по-моему, и не заинтересовался, кроме Лэйси. Пока я говорил о недопоселениях, она качала головой, а потом сказала: «Я вчера прочитала в Интернете, что перед тем как покончить с собой, люди рвут отношения с теми, на кого злятся. И раздают свои вещи. А Марго мне на той неделе пять пар джинсов отдала, сказала, что на мне они будут лучше смотреться, а это неправда, она же более фигуристая». Мне Лэйси нравилась, но я подумал, что Марго была права: та не упускала возможности ее поддеть.

Закончив говорить, Лэйси почему-то расплакалась, Бен ее обнял, она уткнулась ему в плечо – это оказалось нетривиальной задачей, потому что на каблуках она была выше него.

– Лэйси, нам надо понять, где она. Ты поговори с друзьями. Вдруг Марго кому-нибудь что-нибудь говорила о бумажных городах? Упоминала какое-то конкретное место? Может, какое-то недопоселение было особенным и что-то значило для нее?

Она пожала плечами, все так же прижимаясь к Бену.

– Старик, не дави на нее, – сказал он.

Я вздохнул, но заткнулся.

– Я слежу за тем, что происходит в сети, – вклинился Радар, – но с тех пор как она исчезла, никто с ее юзернеймом в Мультипедию не входил.

И все снова вернулись к теме выпускного. Лэйси отлепилась от плеча Бена и, хотя выглядела еще очень грустной и задумчивой, попыталась улыбнуться, когда Радар с Беном стали рассказывать приколы про покупку корсажей.

День проходил, как обычно – словно в замедленной съемке, в постоянном тоскливом поглядывании на часы. Но сейчас эта пытка стала еще более невыносимой, потому что каждая минута, проведенная впустую в школе, служила очередным подтверждением того факта, что я не могу найти Марго.

Единственным хоть сколько-то интересным уроком за весь день оказался английский, на котором доктор Холден полностью уничтожила для меня притягательность «Моби Дика»: исходя из неверного предположения, что мы все его уже прочли, она завела беседу о капитане Ахаве, помешанном на поиске и убийстве этого белого кита. Но было забавно, как по ходу рассказа она распалялась все больше и больше. «Ахав – безумец, взбунтовавшийся против судьбы. Вы ведь заметили, что он больше ничего не хочет? Он охвачен единственной мыслью. А поскольку он является капитаном корабля, никто не в силах его остановить. Вы можете возразить – вы действительно вправе это сделать, если решите писать курсовую именно на эту тему, – что такая одержимость лишила его разума. Но, с другой стороны, можно также сказать, что есть в его намерении вступить в изначально обреченную на провал битву какой-то трагический героизм. Надежда Ахава на победу – признак безумия или самая суть человеческая?» Я старался записывать все, что она говорила, в надежде разделаться с курсовой, не читая саму книгу. Во время ее рассказа до меня вдруг дошло, что она необычайно вдумчиво подходит к прочитанному. И она говорила, что ей нравится Уитмен. Так что, когда прозвенел звонок, я достал «Листья травы» и стал медленно застегивать рюкзак, дожидаясь, пока все не разбегутся по домам или дополнительным занятиям. Какой-то одноклассник попросил очередную отсрочку по предыдущей курсовой, а потом, наконец, класс опустел.

– Мой любимый поклонник Уитмена, – обратилась ко мне доктор Холден.

Я выдавил улыбку.

– Вы знаете Марго Рот Шпигельмар? – спросил я.

Она села за свой стол и жестом пригласила меня сесть напротив.

– Я у нее не преподаю, но, разумеется, я о ней слышала. Я знаю, что она убежала.

– Перед тем как, гм, исчезнуть, она, в некотором смысле, оставила мне этот сборник.

Я передал ей книгу, и доктор Холден принялась ее медленно перелистывать. А я продолжил:

– Я все время думаю о подчеркиваниях. В конце «Песни о себе» много выделено про смерть. «Если снова захочешь увидеть меня, ищи меня у себя под подошвами».

– Так значит, она его тебе оставила, – тихонько сказала учительница.

– Да.

Она нашла нужное место и постучала ногтем по выделенному зеленым куску:

– Про дверные косяки? Это отличные строки, Уитмен – ты же это чувствуешь – буквально кричит тебе: «Открывай двери, снеси их!»

– Вообще-то Марго кое-что спрятала в петлях моей двери.

Она рассмеялась:

– Ого. Умно. Но поэма отличная – мне неприятно видеть, что ее сводят к такому буквальному смыслу. И по-моему, девочка очень мрачно восприняла это, в целом очень оптимистичное, произведение. Это стихи о взаимосвязи – о том, что у всех нас общие корни, как у травы.

– Но ведь то, что она подчеркнула… По-моему, это больше похоже на предсмертную записку, – сказал я.

Доктор Холден снова прочла подчеркнутые четверостишия, после чего посмотрела на меня:

– Вырывать из контекста отдельные слова и видеть в них мрачные аллюзии – большая ошибка, Квентин. Я надеюсь, что эта девочка ее не совершила. Если ты прочтешь все произведение целиком, ты поймешь, что из него можно сделать только один вывод: жизнь – это священный и драгоценный дар. Но – кто знает. Может, и Марго выбрала только те строки, которые отражают ее взгляд на мир. Стихи часто так читают. Но в таком случае можно сказать, что она совершенно не поняла того, что хотел донести до нее Уитмен.

– Что же это?

Она закрыла книжку и посмотрела на меня так, что я не смог выдержать ее взгляда.

– Ты что думаешь?

– Не знаю, – сказал я, глядя на стопку проверенных курсовых, лежащую у нее на столе. – Я несколько раз пытался осилить ее целиком, но далеко не продвинулся. Я в основном перечитываю подчеркнутое. Хочу понять Марго, а не Уитмена.

Она взяла карандаш и стала писать что-то на задней стороне конверта.

– Погоди. Я сейчас запишу.

– Что?

– То, что ты сказал, – объяснила она.

– Зачем?

– Потому что я думаю, что это как раз то, чего хотел добиться Уитмен. Чтобы ты в его «Песни о себе» увидел не просто стихотворение, а возможность понять другого человека. Но, может, тебе все же стоит прочесть всю поэму, а не просто отрывочные цитаты, которые не ясно на что намекают. Я действительно верю, что есть какая-то интересная взаимосвязь между поэтом, написавшим эту «Песнь», и Марго Шпигельман – яркая харизма и страсть к путешествиям. Но стихотворение невозможно понять, если читать только отдельные строки.

– Хорошо, – спасибо, – сказал я, взял книжку и встал. Легче мне не стало.

После школы я поехал с Беном к нему домой и сидел там до тех пор, пока ему не пришла пора забирать Радара: у нашего друга Джейка уехали предки, и он устраивал вечеринку – репетицию выпускного. Бен позвал и меня, но мне не хотелось.

Я пошел домой пешком – через тот самый парк, где мы с Марго нашли мертвеца. Я вспомнил то субботнее утро, и от воспоминания у меня скрутило живот – не из-за него самого, а из-за того что она увидела его первая. Я даже на площадке собственного района не смог заметить труп – а теперь-то как я ее найду?

Вечером я попытался снова взяться за «Песнь о себе», но, несмотря на увещевания доктора Холдена, она оставалась для меня бессмысленным набором слов.

На следующее утро я проснулся рано, в начале девятого, и сел за компьютер. Бен уже был в сети, так что я написал ему.

КЬЮВОССТАНИЕ: Ну, как вечеринка?

ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: Паршиво, естественно. Все вечеринки, на которые я хожу, дурацкие.

КЬЮВОССТАНИЕ: Жаль, что я все пропустил. Ты что-то рано. Хочешь зайти в «Восстание» поиграть?

ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: Шутишь что ли?

КЬЮВОССТАНИЕ: Хм… нет?

ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: Ты знаешь, что сегодня за день?

КЬЮВОССТАНИЕ: 15 мая, суббота?

ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: Старик, через 11 часов 14 минут начнется выпускной. Меньше чем через 9 часов я еду за Лэйси. А я ЗПЗ еще не помыл, воском не натер, ты его, кстати, нефигово испачкал. Потом мне надо будет самому принять душ, побриться, волосы в носу подстричь и тоже воском помазаться. В общем, не выводи меня из себя. Дел до фига. Я тебе потом позвоню, если время будет.

Радар тоже был в сети, так что я переключился на него.

КЬЮВОССТАНИЕ: Что с Беном за фигня творится?

ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Успокойся, ковбой.

КЬЮВОССТАНИЕ: Извини, меня просто бесит, что он так помешался на этом выпускном.

ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Ты, наверное, еще больше взбесишься, когда узнаешь, что я встал так рано исключительно из-за того, что у меня до фига дел, в частности, надо забрать свой костюм, да?

КЬЮВОССТАНИЕ: О, боже. Ты серьезно?

ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Кью, завтра и послезавтра, и послезавтра, и после этого в любой день рассчитывай на меня, я помогу тебе с твоим расследованием. Но у меня девчонка есть. Она хочет развлечься на выпускном. Я же не виноват, что Марго Рот Шпигельман решила не ходить.

Я не знал, что сказать. Может, он и был прав. Может, Марго заслуживала, чтобы о ней забыли. Но я, в любом случае, забыть ее не мог.

Мама с папой еще были в кровати, они смотрели по телику какое-то старое кино.

– Можно я минивен возьму? – спросил я.

– Конечно, а что?

– Решил пойти на выпускной, – поспешно ответил я. История сочинилась как-то сама собой. – Съезжу за костюмом, потом к Бену. Мы оба идем холостяками.

Мама села и улыбнулась:

– Сынок, по-моему, это здорово. Я думаю, что тебе это пойдет на пользу. Ты заедешь, чтобы мы тебя сфотографировали?

– Мам, разве обязательно человека, идущего на выпускной без пары, еще и фотографировать? Что, без того унижения мало?