Иная вера Эльтеррус Иар
Конь нетерпеливо переступил, мотнул головой.
Стас прикусил губу, чуть натянул повод.
Там, между двух холмов, был его дом. Дом, где его любили и ценили. Дом, где он был нужен. И все тут.
Отвернувшись, он ударил коня пятками – застоявшийся Солнечный с места взял крупной рысью, а спустя десяток тактов перешел в галоп – молодой человек не стал его сдерживать.
Он останется. Так будет правильно. Только почему тогда так больно?..
Против воли в памяти всплыла та ночь. Темный город за спиной, где-то в отдалении – истерический вой полицейской сирены. Ощущение жесткой, уверенной силы рядом.
– Скрыться, переждать – можно в городе. Не нужно уходить неизвестно куда. Я знаю места, тебя не найдут. Жди до осени, а там все стихнет.
– Я должен, понимаешь? Я хочу изменить этот мир, хочу сделать его лучше, хочу построить здесь настоящий Орден… но я ведь даже не знаю этого мира! Мне девятнадцать лет. Я знаю, как живут в трущобах, как учатся в институтах и каково рабам в корпорациях. Я знаю что-то – но только в пределах одного крупного города. Я не представляю, как живут люди в провинциях, в селах, я не знаю, чего они хотят и на что они способны. Я могу досконально изучить психологию, но это не поможет мне понять людей. Я могу изучить медицину, но это не даст мне знания о том, чем живут люди. Мне всегда кто-то помогал, защищал. Отец, потом Алик с Женькой, теперь ты… так я никогда ничего не пойму и не узнаю! А другой шанс может не представиться. Мне все равно надо исчезнуть из поля зрения властей хотя бы на полгода. Почему бы не побродить за это время по стране? Понимаешь, я же представления не имею о том, как строить этот самый Орден… Хочу – но не знаю даже, с чего начать! Может, я смогу что-нибудь понять, если…
– Я тебя не держу. Иди. Ты прав… наверное. Но возьми с собой деньги.
– Нет. Деньги – это слишком легко, это неправильно. Да и к тому же я их не заработал.
– На что ты будешь жить?
– Подработаю, где придется. Честно, вот об этом не беспокойся.
– Возьми хотя бы на первое время. Иначе я тебя не отпущу. Не для того из тюрьмы вытаскивал.
– Ты…
– …всегда такой упрямый. Да.
– Спасибо. Скажи, что будет с остальными?
– Две недели на восстановление. Потом документы. И свобода.
– Ты можешь сделать так, чтобы я потом смог их найти?
– Разумеется.
– Спасибо.
– Не благодари.
– Буду. Спасибо тебе… за все, что ты сегодня сделал для нас. И за то, что сделаешь, – тоже спасибо. Я вернусь…
– Естественно.
– Удачи…
– Успеха тебе.
Ударили по воздуху крылья, взметнулась тонкая пыль на дороге, и крылатый растворился в ночной тьме. Стас улыбнулся ему вслед, сунул в карман смятые купюры и пошел прочь от города – узнавать мир и набираться опыта…
«Я не узнал мир и не набрался опыта. Зато я нашел дом. Место, где я нужен. Место, где меня любят. Прости меня, Коста, я солгал тебе, хотя тогда еще думал, что говорю правду. Но я не вернусь. Прости меня, Алик, я дал тебе надежду и веру, но я оставляю их тебе. Простите меня, ребята, я знаю, вам без меня будет чуть сложнее, но вы справитесь. Я не вернусь».
Когда Стас добрался до города, солнце приближалось к зениту. Приближаться к бетонным громадам не хотелось, слишком живы были в памяти люди, живущие в этом городе, то, что они творили, и то, что они позволяли творить. Подумав, Ветровский развернул коня к лесу. Он знал тропку к красивому чистому озеру, к которому надо было ехать через болото, если не выведать обходной путь, и горожане, к счастью, его не выведали, а ради какого-то озера засыпать болото сочли нерациональным, и водоем остался чистым и безлюдным. Стас с удовольствием искупался, повалялся пару часов на солнце, еще искупался, пообедал взятым из дома хлебом, холодным мясом и сыром. Взглянул на небо – четвертый час уже, пора ехать…
Он быстро получил временное удостоверение – худой полицейский с несчастным лицом даже не стал спрашивать цель визита. Нашел Вальку, попросил постеречь Солнечного за кольцо домашней чесночной колбасы и, посадив мальчишку позади себя на круп коня, поехал к парку.
Когда пластиковая ограда оказалась в поле зрения, Стас почувствовал, что сердце вдруг забилось чаще. Спешившись у ворот и передав повод Вальке, он подумал, что сейчас ему станет плохо, как при тепловом ударе, если в поле переработать в пекло. За воротами ноги внезапно стали ватными, а пульс участился до тахикардии. На дальней аллее, ведущей к фонтану с дельфинами, молодой человек ощутил, как диафрагма покрывается тонкой корочкой льда, при каждом шаге этот лед крошится, впивается в легкие мелкими осколочками и тут же нарастает заново.
А потом он увидел человека в инвалидной коляске, и горло сжали стальные пальцы.
Алик сидел у фонтанного бассейна, смотрел, не отрываясь, на воду, и курил. Когда он начал курить? Сигарета закончилась, судя по резкому движению – обожгла пальцы. Гонорин достал из пачки новую, прикурил от уголька, бросил окурок на землю, прямо под лопасть мелкого робота-уборщика, крутившегося рядом. И продолжил курить, все так же не отрывая взгляда от текучей воды.
– Алик, – негромко позвал Стас, приблизившись.
Тот вздрогнул, выронил сигарету.
– Стас… Это все-таки ты…
Он смотрел на потерянного друга и никак не мог поверить, что это и в самом деле Стас. Ветровский сильно, просто невероятно изменился за те три года, что они не виделись. Казалось, он стал выше ростом и уж точно – значительно шире в плечах. И до того светлые волосы выгорели почти до белого под жарким южным солнцем, рубашка без рукавов открывала взгляду крепкие мышцы, кожа была коричневой от загара. Руки, нежные руки горожанина, студента, дизайнера стали обветренными и грубыми. Но разительнее всего изменился взгляд. Куда делся мечтатель, фантазер, идеалист? Сейчас перед Аликом был человек, твердо знающий, чего он хочет, как он будет этого добиваться, для чего он проживет жизнь.
«Неужели я где-то ошибся? Или…»
– Здравствуй, Алик…
Стас подошел ближе, сел на край бассейна, неуверенно протянул руку, и Гонорин с удивлением подумал, что у него почему-то все плывет перед глазами, а потом друг оказался совсем рядом, крепко обнял, так крепко, что Алик почувствовал, как хрустят кости, и ощутил щекой мягкую щетину, почему-то мокрую…
– Орден… Нет, не смотри на меня с таким ужасом – никто не ушел. Нас как осталось тогда шесть человек, так и сейчас шесть человек. Еще двое волонтеров и Гранд, но я не посчитал себя вправе принимать кого-либо в Орден в твое отсутствие. Это твое право – в конце концов, это ты наш Командор.
– Не называй меня так, – вздрогнул Стас, но Алик, кажется, не заметил.
– А те, что отделились тогда… с ними все очень сложно. Алисина группа – они хотя бы безвредные. Ну, в сравнении. Да, стригут деньги, прикрываясь благотворительностью, но все же часть реально отдают детским домам и больнице, которая последняя осталась бесплатной. Да и реального вреда от них нет, по крайней мере. Вот только они тоже раскололись, еще тогда, в самом начале. От Алисы ушли те, кто на самом деле поверил в идеи Ордена, но притом побоялся остаться с тобой. Так от них ничего слышно не было, а полгода назад я случайно на их сайт забрел. Причем забрел случайно и через защиту пробрался случайно – наугад пароль подобрал, по ассоциации с логотипом, «легион аарн». В общем… там такая неслабая боевая группа. Они тогда все вместе бросили универ и все вместе же пошли служить по контракту на два года. А вернувшись, продолжили заниматься боевой подготовкой. Их идея в том, что для того, чтобы сделать мир лучше, надо уничтожить тех, кто делает его хуже, причем безо всякой жалости. И если каждый, кто разделяет идеи Аарн, возьмет автомат и пойдет на улицы «убивать пашу», то мир станет лучше в считаные дни. И прилагаются критерии отбора в аарн и критерии определения пашу. Это страшно, честное слово, страшно. И я понятия не имею, что с ними делать. В лучшем случае они ничего не успеют натворить, их за один только сайт переловят и посадят. В худшем – посадят уже за массовые убийства.
– Ты с ними переписываешься? – напряженно спросил Стас.
– Я написал, хотел отговорить, но я не умею, как ты. Мне ответили очень вежливо, но ощущение сложилось, что на хрен послали. Мол, если вы боитесь решительных действий – мы не станем вас осуждать, но не мешайтесь у нас под ногами. Я пытался объяснить что-то, но… Бесполезно.
– Напиши еще раз. Протяни время. Скажи, что ты понял, что они, наверное, по-своему правы, но попроси отсрочку. Словом, протяни время.
– Думаешь, поможет?
– Не знаю. Но лучше пускай их поймают сейчас, а не после того, как они расстреляют сантехника дядю Васю за то, что дяде Васе плевать на Серебряный ветер и все звезды вселенной для него не стоят одной бутылки дешевой водки.
– Хорошо, я так и сделаю. Что-то я тебе еще рассказать хотел… Про Гранда уже рассказал, что же еще было-то? Ну да, конечно. Я ж не сказал, что мы сами сейчас делаем. Знаешь, я сперва думал – бред, но Женька уговорил попробовать. И у нас получилось. Так что я теперь – завуч детского дома номер три. У нас все хорошо до невозможного. Разве что денег не хватает, но старшие ребята все понимают, подрабатывают по вечерам, кто где может, – официально на обучение копят, но сам понимаешь. В этом году – пятеро выпускников, двое готовятся поступать в вузы, один – на медицинский, второй – на педагогический, там много бесплатных мест. Один останется у нас, только преподавателем физкультуры, место после ухода Гранда вакантно было. Остальные двое идут в училища. И знаешь, четверо из них – наши. Совсем наши, аарн. Пятый – он хороший парень, но насквозь земной… не знаю, как тебе объяснить. Работа, дом, жена, дети – и больше ничего не надо.
Стас в очередной раз содрогнулся. А Алик говорил, говорил, говорил… И больше всего он говорил о том, как теперь все будет хорошо, когда Стас вернулся.
«Когда он успел так в меня поверить? Я же ничего не сделал, совсем ничего… Я просто предложил, руководитель из меня – так себе. Да, придумал пару проектов, что-то удалось реализовать, что-то нет… Почему он в меня так верит? Я же даже не аарн, я самый обыкновенный, у меня дом, семья, и сено на зиму заготавливать надо, какие, к чертям, звезды?»
– Алик, я не вернусь.
Рубить – так сразу, чтобы больно и резко, но быстро.
– Что? – спросил Гонорин так тихо, что сразу стало ясно – он все услышал и понял. Просто верить не хочет.
– Я не вернусь. Извини. Я не Командор и никогда им не был. Вы называли меня так, но я был против… и теперь ты видишь, что я был прав. Я не способен построить Орден. Я не знаю, как, и я не знаю, надо ли. Я живу сейчас в деревне – знаешь, почти что Орден, только разве что без каких-то там стремлений. Живем дружной большой семьей, работаем вместе, отдыхаем вместе, празднуем, горюем, хороним – все вместе. Это мой дом, там мое место…
Он говорил и не мог остановиться, словно была жизненная необходимость доказать праведность своих слов, и не кому-то, пусть даже Алику, а самому себе. Говорил – и становилось как будто бы легче.
– Ты гораздо больше подходишь на роль Командора, Алик. Ты хороший, добрый, умный, целеустремленный, у тебя есть лидерские качества – ты сможешь, если только перестанешь постоянно оглядываться на меня. Я не тот, кто вам нужен, и тем более я не тот, на кого стоит оглядываться, честно. Ты можешь все сам, без меня. Я помогу, чем смогу, правда, я очень мало чего могу – но если кому-то надо будет спрятаться, в деревне точно не найдут…
– Стас, ты не имеешь права, – по позвоночнику пробежала ледяная дрожь ужаса, когда он услышал этот голос: холодный, безэмоциональный… словно зачитывающий приговор. – Ты дал надежду. Ты дал веру. Ты дал цель. Ты дал идею. Ты в ответе за это. Уйдешь – предашь даже не нас. Предашь самого себя. Все, во что ты верил и ради чего жил. Хочешь ты этого или нет – но ты Командор. Ты стал им, когда повел нас за собой. Ты наш символ, и не тебе решать, оставаться ли им.
– Но что делать, если Орден не нужен мне? – горько спросил Стас. Больше всего ему сейчас хотелось даже не умереть, а вовсе никогда не рождаться на этот свет.
– Ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что Орден тебе не нужен?
Повисло молчание.
«Если рубить все и сразу, то рубить сейчас. Но это та грань, за которую я еще не готов зайти. Пока – не готов».
– Не знаю.
– Будешь знать – ты в курсе, как меня найти.
Скрипнула резина, чуть слышно загудел мотор, зашуршала гранитная крошка под колесами – и через полминуты все стихло. Осталась только одна мысль: «Кого я только что убил?»
Он вернулся в деревню под утро. Поставил Солнечного в конюшню, автоматически развесил амуницию, задал овса, проверил, все ли в порядке, и пошел к дому. Во дворе остановился, огляделся – здесь каждый сантиметр земли был его. Не принадлежал, просто был его. Земля, трава, дом, хозяйственные пристройки, квохчущие в курятнике птицы, старая телега, на которой надо было менять колеса, согнувшаяся под тяжестью плодов старая яблоня… Все это было его.
Он тихо вошел в дом, открыл чулан, достал хлеб, два кольца колбасы, четверть круга сыра и кусочек масла, сложил в мешок, вышел на крыльцо, остановился.
На востоке медленно и величаво поднималось солнце, заливая золотым и розовым бледное небо. Невдалеке темнел лес, из которого он вышел два с лишним года назад – едва живой, никому не нужный и неожиданно оказавшийся нужным здесь. От дома было не слышно, но он знал, что на поле шелестит еще не пожатая рожь, прекрасная рожь, колосок к колоску, в этом году рожь на славу…
Тихо ступая, на крыльцо вышла Олеся, закутанная в простыню. Встала рядом, обняла, с тревогой заглянула в глаза.
– Пойдем домой, – беззвучно, одними губами произнесла она.
Стас глубоко вдохнул и выдохнул.
Лямки мешка выскользнули из ослабевших пальцев.
– Да. Пойдем.
Часть третья
III. I
Не ходи по ночам в этот город —
Там живут безголосые звери.
– Вероника, сходи, скажи, что скоро сядем, – бросив взгляд на экран, сказал пилот.
Стюардесса молча кивнула и вышла из кабины.
Не открывая дверь, она заглянула в салон через маленькое окошко, снаружи казавшееся обычным зеркалом. Пассажирка сидела в кресле у окна, поглаживая пальцами стакан со свежевыжатым ананасовым соком, который она потребовала в начале полета, но до сих пор даже не прикоснулась к нему.
Вероника три года работала в компании «Ласточка», чьей специализацией были сверхсрочные перелеты на небольших, но очень быстрых самолетах бизнес-класса – такое своеобразное авиатакси. И за эти три года она насмотрелась самого разного – стюардесса сопровождала в рейсах поп-звезд, политиков, спортсменов, скучающих миллиардеров и многих других. Но никто из них не вызывал у Вероники таких смешанных чувств. Она одновременно восхищалась пассажиркой, ненавидела ее, боялась и… было что-то еще, практически неуловимое, но отравляющее сам воздух. Быть может, ледяная чуждость, ощущение которой оседало на коже всякий раз, когда Вероника вынуждена была оказаться в салоне?
Пассажирка была молодая, лет двадцати пяти на вид, мулатка с гладкими и тяжелыми черными волосами, молочно-шоколадной кожей, огромными, в пол-лица, темными глазами. Лицо ее странным образом сочетало в себе африканские и европейские черты: слишком тонкие для африканки губы, прямой и изящный нос, но в то же время – форма черепа и разрез глаз, не свойственные европейским женщинам. Она носила чешскую фамилию, интернациональное имя, деловой костюм и портативный комп в сумочке. Она была странная. И Вероника ее боялась.
– Наш самолет заходит на посадку, – сказала стюардесса, переборов себя и войдя в салон. – Через пятнадцать-двадцать минут вы будете на земле.
– Хорошо, – кивнула мулатка, не удостоив Веронику даже взглядом. – Заберите стакан.
Вероника выполнила приказ и поспешила покинуть пассажирку.
Санкт-Петербург встретил Киру Пражски холодным моросящим дождем и устойчивым запахом перемен. Быстро пройдя упрощенную таможню, она вышла на улицу и огляделась.
За ее спиной высилось здание аэропорта, мерцала огромная надпись «Меридиан». На площади перед зданием теснились флаеры авто-такси – индивидуальные, парные, семейные, грузовые, уходили в небо серебристые конструкции метростанции, за авто-такси стояли такси обычные, причем как новые флаеры, так и старые автомобили. И повсюду были люди. Много разных людей. Носильщики, таксисты, представители отелей и гостиниц, прилетевшие, улетающие, встречающие, провожающие…
Заметив промедление молодой женщины, явно только что прибывшей и, судя по кажущемуся со стороны растерянным взгляду, оказавшейся в этом городе впервые, к ней подлетел парень лет двадцати, одетый в форму таксиста.
– Добрый день, вас приветствует компания «Lighting», и мы со скоростью света доставим вас в любую точку города! – оттарабанил он по-английски.
– То есть не более чем через секунду после того, как я сяду в ваш флаер, я окажусь, допустим, на Исаакиевской площади? – приподняла бровь Кира. Говорила она по-русски, с едва заметным неопределимым акцентом.
– Э-э-э… – растерялся парень. – Ну, это образно. Но у нас и правда самые быстрые флаеры из всех, какие только есть в таксопарках.
– Благодарю, но меня интересует стандартный маршрут, – покачала она головой, направляясь в сторону авто-такси.
Крохотный индивидуальный флаер, едва ли метр в ширину, отозвался на прикосновение к сенсору вспышкой экрана.
– Здравствуйте, вас приветствует городская служба автоматического такси. Пожалуйста, выберите адрес из списка или введите его вручную или голосом.
– Сенная площадь.
– Принято. Стоимость поездки – семьдесят пять евро. Пожалуйста, выберите способ оплаты…
Спустя пару минут юркая желтая машинка выруливала со стоянки. Кира затребовала у управляющей программы режим односторонней прозрачности и, удобно расположившись в не слишком мягком, но и не жестком кресле, оглядывалась вокруг, пытаясь составить свое впечатление о городе, в котором ей предстояло провести немало времени. Одновременно с визуальным осмотром она следила за интерактивной картой Петербурга, по первому же требованию развернувшейся на голографическом экране.
На несколько километров в стороны от Авиационного шоссе раскинулась гигантская стройка. Кира не могла ее видеть – шоссе с обеих сторон огораживали пластиковые щиты, призванные укрыть от гостей города не слишком приглядное зрелище – но трехмерная спутниковая карта позволяла рассмотреть все достаточно детально. За полосой стройки находился пустырь, отделявший будущий новый район от трущоб, с которыми правительство города боролось уже десятки лет, но никак не могло окончательно расправиться. «А все из-за излишнего гуманизма – подумала Кира. – Хорошо, что мир постепенно отходит от этих глупых идей. Всего-то – рота спецназа, получившая приказ «не щадить никого и ничего», и от серых развалин, как и от их обитателей, не останется и воспоминания».
Стремительно пролетев по шоссе, флаер ворвался в город. Московский проспект, каменная громада ворот, носящих то же название, сверкающие неоновые вывески – броские, раздражающие. Полоска Обводного канала, промелькнувшая за окном, по-видимому, служила некоей границей – кричащий неон пропал, сменившись более мягким, нераздражающим светом, а чуть дальше подсвеченная реклама и вовсе пропала, исчезли блестящие стеклянные здания, дома стали строже, величественнее и гораздо старше. Фонтанка – флаер сбросил скорость, и Кира успела даже прочесть название мостика: Обуховский.
Негромко пискнула система, флаер остановился, приоткрыв дверцу.
– Вы прибыли в пункт назначения: Сенная площадь. Благодарим, что воспользовались нашими услугами…
Не дослушав, женщина коснулась сенсора.
– Новый адрес: пересечение Кинотеатральной улицы и Большого проспекта Петроградской стороны.
– Неверный адрес, – безразлично отозвалась программа. – Приносим наши извинения, но маршруты автоматического такси ограничены…
– Стрелка Васильевского острова.
– Принято. Стоимость поездки…
Через пятнадцать минут Кира вышла из флаера у Дворцового моста. С толикой интереса окинула взглядом Ростральные колонны, полюбовалась Петропавловкой. Сверившись с картой, нашла нужный ей небольшой отель, прошла метров триста в направлении Нового моста, без труда заметила проекционную вывеску отеля.
Оплатив неделю в одноместном люксе, женщина отправилась в конечную точку ее сегодняшнего маршрута: небольшое плавучее кафе, медленно курсировавшее по Неве. Одна из прелестей данного заведения заключалась в том, что оно давало возможность за чашечкой кофе или легким ленчем оглядеть часть достопримечательностей Санкт-Петербурга и в любой момент сойти на берег у Эрмитажа, Петропавловки, Адмиралтейства… Но Киру виды города хоть и интересовали, но не сегодня.
Обычно она выбирала столик у окна, но в плавучем кафе пришлось изменить привычкам – просто за неимением окон на верхней палубе. Сев у самого борта, она просмотрела электронное меню, высветившееся на поверхности стола, едва женщина опустилась на диванчик, выбрала говяжий стейк с брокколи, засахаренные ромовые вишни и капучино и с интересом стала ждать – ей было любопытно, кто принесет заказ: живой официант или опять какой-нибудь робот.
Официант оказался живым, предупредительным и ненавязчивым. Последнее из его качеств в глазах Киры являлось самым ценным – она совершенно не хотела с кем-либо разговаривать, даже по делу. Разве что с самой собой или же с городом.
– Так вот ты какой, Петербург, – тихо сказала женщина, аккуратно снимая ложечкой молочную пену. – Что ж… с тобой можно иметь дело.
Город ей одновременно и нравился, и не нравился. Киру раздражала гипертрофированная контрастность районов, гротескная подчеркнутость разности социальных слоев, между которыми лежала пропасть, не снившаяся Средним векам, чрезмерная, но в то же время такая несовершенная автоматизация всего и вся. Начиная от авто-такси, снабженных спутниковым навигатором, подробнейшими картами каждого района, универсальным автопилотом, но неспособных двигаться вне заранее прописанных маршрутов, и заканчивая совершенно ненужным в небольшом кафе электронным меню, убивающим половину старинного очарования исторического центра города. В то же время Кира была в полном восторге от строгих черт города, от отсутствия в его линиях аляповатости и пошлой яркости, которыми грешила напыщенная и напрочь лишенная любого изящества Москва, от его подчеркнутой, но не показушной аристократичности. Благородное спокойствие закованной в гранит Невы, пронзительность стрельчатых очертаний зданий, державное величие Исаакиевского собора, прекрасная дерзкость бросающего вызов небу Адмиралтейства, дружелюбное покровительство ангела на Александринском столпе, надежная стойкость черных узорчатых оград и непоколебимость бесчисленных мостов… И тут же – невероятный уют небольших улочек, пасторальный покой Михайловского сада, мирная фамильярность Марсова поля…
Нет, Петербург определенно нравился Кире все больше и больше с каждой проведенной в нем минутой. И ей даже было немного жаль, что она приехала сюда ломать многолетний уклад его жизни. Быть может – ломать до основания, стирая в пыль каждый камень и воссоздавать город заново из пепла.
– Ты – город-феникс, Петербург, – прошептала она серому небу.
Ты ведь все равно восстанешь, правда?
III. II
Не смотри теперь на небо,
Недоступное в смятеньи…
Холодный игольчатый свет проникал сквозь тонкую ажурную занавеску, дробясь на тонкие лучики. Высвеченные луной белесые пятна медленно-медленно ползли по белой ткани простыни, обрисовывавшей контур округлых бедер спящей Леси.
Стас, не шевелясь, лежал на спине и следил за мучительным в своей осторожности движением света. Первое пятнышко минут десять назад наползло на мизинец и до сих пор не добралось до промежутка между пальцами. Стас знал, что свет подвижен, но не мог различить взглядом его перемещение, и это странным образом успокаивало.
Когда пятнышко миновало указательный палец, застывшая тишина стала мучительной. Стас осторожно, стараясь не потревожить Лесю, встал, обернул простыню вокруг бедер и вышел на крыльцо.
Индиговое, темное почти до черноты небо искрилось мириадами звезд. Яркие лучистые, туманно-бледные, крохотные игольчатые, большие сияющие, едва различимые и запредельно далекие – они равнодушно смотрели на маленького человека, стоящего на крыльце своего маленького дома и с иррациональной надеждой взирающего на них.
Прикрыв глаза, Стас на мгновение представил себе то, о чем отказывался думать уже давно: полыхающее ослепительными огнями небо, звенящий, зовущий в неведомое голос…
– Нет, – прошептал молодой человек. – Нет…
Обессиленный эмоциональной вспышкой, на миг лишившей его воли, он опустился на ступеньку. Не глядя, протянул руку – за перилами крыльца лежала початая пачка сигарет и спички.
Горячий дым проник в легкие, Ветровский почувствовал, как кружится голова, и в очередной раз сказал себе, что эта сигарета – последняя в его жизни, но продолжил курить. Подлое подсознание немедленно подбросило образ: хмурый и задумчивый человек в инвалидной коляске, раскрытое окно, позабытая сигарета, дымящаяся в пальцах, пепел падает на пол, но человек не замечает этого – он смотрит в окно и не видит ничего за ним. Он просто ждет. Пока еще – ждет.
Стас нервно, в три затяжки, закончил сигарету, бросил окурок в кострище.
– Что мне делать, а? – горько спросил он у немых и равнодушных звезд.
Звезды молчали.
Тогда Ветровский встал и пошел на задний двор. Прошлую неделю все мужики с деревни собирались на вырубку деревьев за вторым полем – пора было заготавливать дрова на зиму, но он еще не брался за распил и колку огромных чурок.
Когда золотистые рассветные лучи расцветили облака нежными розовыми оттенками, Стас едва стоял на ногах от усталости, но половина дров, распиленная и поколотая, ровными рядами лежала в поленнице.
К озеру идти было лень, и молодой человек ограничился тем, что разделся и опрокинул на себя пару ведер холодной воды – смыть пот и взбодриться.
Леся хлопотала на кухне, на плите скворчала чугунная сковорода, исходили густым ароматом только что приготовленные сырники, горкой высившиеся на тарелке. Стас прошел в комнату, натянул свежие штаны, накинул, не завязывая, рубаху и только тогда сел за стол. Девушка даже не повернула к нему головы – она быстро-быстро орудовала длинным ножом, нашинковывая капусту тончайшими полосками.
– Лесь, садись завтракать, – как можно мягче сказал Стас. – Не убежит от тебя капуста.
– И правда, не убежит, – пробормотала она еле слышно. – Жаль, что ты – не капуста.
– В смысле?
– Неважно. Не обращай внимания.
Все так же не поворачиваясь к нему, Олеся дошинковала кочан и вышла из кухни. Через пять минут она вернулась, на лице поблескивали капельки воды – умывалась. Но покрасневшие и припухшие глаза никакое умывание не могло скрыть.
Стас хотел обнять ее, но поймал взгляд девушки – и передумал.
– Ты ложись, – сказала она после еды. – Полночи топором махал…
– Просто не спалось, – солгал Ветровский. – Лесь, ну какое «ложись»? Мы же за грибами хотели.
– Я лучше сегодня с девочками за ягодами схожу, а ты ляг, поспи хоть немного. Завтра пойдем за грибами.
Спать хотелось, и он не стал дальше возражать.
Но когда Леся, взяв ведро для ягод и сверток с блинами – перекусить в лесу – быстро поцеловала его в щеку и ушла за подругами, Стас почему-то не лег. Прошелся по дому, внимательно все оглядывая, заметил, что доска крышки погреба как-то криво лежит – снял крышку, подумал, отодрал все верхние доски, приладил заново, стараясь не наделать новых дырок гвоздями. Утеплил края погребного проема в полу, поставил на место крышку, огляделся в поисках новых дел. Может, ступеньку на лестнице заменить?
– Хозяйничаешь? – спросил неизвестно когда появившийся Дед.
Стас выдернул неподатливый гвоздь, бросил его в коробку, поднял взгляд на гостя.
– Угу. Ступенька протерлась, меняю.
Дед подошел, придирчиво разглядел ступеньку, лишившуюся пока что только одного гвоздя, хмыкнул. Взял из коробки гвоздь, забрал у Стаса молоток и двумя скупыми, точными движениями загнал его на место.
– Пошли, – сказал он.
Ветровский молча подчинился и только уже за воротами – надо столбик поправить, что-то он чуть покосился – спросил:
– А куда?
Дед тяжело вздохнул.
– Ко мне. Разговаривать. И не смотри ты так на этот столб, ровнее он стоять не будет.
– Почему?
– Потому что некуда ровнее!
Дома у Деда Стас бывал нередко и каждый раз поражался совершенно невозможному, на его взгляд, сочетанию стерильной чистоты и феерического бардака. Топор на столе, ящик с картошкой посреди кухни, неровный ряд глиняных горшков на подоконнике, кипа исписанной бумаги на холодной печке, придавленная сверху деревянной кружкой из-под кваса, – и при всем этом можно есть хоть с пола, нигде ни пылинки, ни пятнышка.
Одним движением скинув одеяло со стола на лавку и швырнув топор в угол, к печи, Дед, не оборачиваясь, бросил Ветровскому:
– Садись.
Стас молча сел, положил руки перед собой на стол. Дед посмотрел на него внимательно, вздохнул, вышел из комнаты. Через пять минут вернулся, держа в руках деревянный поднос с бутылкой, двумя стопками, миской квашеной капусты, неровно нарезанным салом и краюхой хлеба. Переставил нехитрую снедь на стол, сел напротив, тут же наполнил стопки.
– Пей.
– День же… – неуверенно возразил молодой человек.
Дед нахмурился.
– Пей давай.
Стас послушно выпил, тут же схватился за капусту – самогон был ядреный.
А Дед уже снова наливал.
– Между первой и второй… в общем, ты понял. Пей.
Стас выпил.
– А теперь рассказывай.
– О чем?
– Что с тобой творится.
– Все в порядке.
– Ты мне зубы не заговаривай. Ты дом когда строил? В прошлом году. Какая, к черту, ступенька протерлась? Вчера пахал, сегодня ночь не спал – приспичило, значит, среди ночи дрова порубить. Леська за ягодами пошла, так вместо того, чтобы спать лечь, – ты дом латать принялся, когда это на хрен не надо дому. Значит, надо тебе. Значит, не вымотавшись до предела, заснуть не можешь. Я прав или не прав?
– Правы, – уныло согласился Стас.
– Ты мне не выкай, знаешь, что не люблю этого, – нахмурился Дед, наполняя стопки. – Пей давай. Так вот, ты – молодой, сильный, здоровый парень. Откуда у тебя бессонница? В твоем возрасте парни по ночам не спят только по двум причинам: либо от неразделенной любви, либо от разделенной. Неразделенная – это всяко не про тебя, а если бы дело в разделенной – то ты не топором, а кое-чем другим всю ночь махал бы. Значит, третий вариант. Он вообще молодым здоровым парням, тем более – на свежем воздухе, не свойственен, но ты ж у нас особенный…
Сначала Стас хотел обидеться, но Дед молчал, и любопытство взяло верх.
– Какой еще третий вариант?
– Думаешь много! – рявкнул Дед и наполнил стопки. – Рассказывай давай, что там тебя гложет.
Ветровский выпил, закусил салом с хлебом, помолчал.
– Я не знаю, с чего начать. Даже не представляю.
– Когда не знаешь, с чего начать – начинай с начала. К примеру, как тебя на самом деле зовут?
– Станислав.
– Славка, значит?
– Нет, Стас. Станислав Вениаминович Ветровский.
– Приятно познакомиться. Всеволод Владимирович Меркурьев, – совершенно серьезно сказал Дед. – А чего Лешкой представился?
– Я не представлялся, я бредил. Вы решили, что меня так зовут, а я не стал переубеждать – хотел прошлое отрезать вместе с именем.
– Ну, я что-то в этом духе и предполагал. Почему именно Леша, кстати?
– Так моего друга звали…
Стас начал вспоминать. Вспоминать – и рассказывать. Иногда он ненадолго умолкал, но Всеволод Владимирович тут же задавал какие-то уточняющие вопросы по уже рассказанному, и приходилось вспоминать что-то еще и еще, и еще… молодой человек сам не заметил, как поведал Деду все. Совсем все, ничего не утаив и, кажется, даже ничего не забыв. Когда он замолчал, солнце клонилось к закату, а бутылка опустела, хотя Стас совершенно не чувствовал себя не то что пьяным – даже слегка нетрезвым. Дед, заметив это, принес вторую бутылку и велел рассказывать дальше. И Стас рассказал про день в городе: про парня с девушками, избившего мать одной из них, про молодого человека, испугавшегося, когда Стас попросил у него сигарету, про роботов-уборщиков и неумолимую поступь прогресса, про десятки тысяч евро на праздник в честь гонщика Формулы-один и про урезание финансирования детских домов, про принудительную эвтаназию… И, конечно же, про Алика.
– Вот ты все говоришь – не хочу в город, не хочу уходить, не хочу еще чего-то… А хочешь-то ты чего?
– Любви, счастья и мира во всем мире, – совершенно искренне сказал Ветровский, отстраненно удивившись тому факту, что язык немного заплетается.
– Ну так вперед. Дерзай. Исходи не из того, чего ты не хочешь, а из того, чего хочешь. Сравнивай, что для тебя важнее. И поверь мне, гораздо проще делать то, что ты не хочешь, ради того, что хочешь, чем наоборот.
– Наоборот – это не делать то, что не хочешь, чтобы не делать того, что хочешь? – с трудом сообразил Стас.
Дед вздохнул.
– Да, примерно.
Стас проснулся затемно. Привезенные из города часы показывали половину четвертого утра, за окном светилась нахальная полная луна, периодически скрывающаяся за облаками, но спустя какие-то несколько минут вновь выглядывающая. Леся спала рядом, обиженно отвернувшись и обняв подушку. Ветровский тихо встал, вышел на крыльцо, закурил.
– И ни черта ты не последняя, – сказал он сигарете. – Всеволод Владимирович прав – нет хуже, чем обманывать самого себя.
Он решил. Осталось только определить, когда…
А что тут определять? – взорвался в глубине сознания давно забытый Стек. Все продумано и просчитано до мелочей, включая дорогу и количество еды, которую надо взять с собой. О легализации он знал достаточно, чтобы с ней не возникло проблем, тем более что вся информация о нем, включая отпечатки пальцев, снимок сетчатки и ДНК была уничтожена в день побега нанятыми Костой хакерами. Деньги… денег почти не было. Но при известной экономии должно хватить на дорогу до Питера.
Докурив, молодой человек бросил окурок в кострище и тихо вернулся в дом. Быстро оделся, забросил в мешок свернутый плед, тяжелый нож-тесак, пригодный даже для рубки не очень больших дров, пару коробков спичек, хлеб, несколько колец колбасы, сыр и сделанную из тыквы флягу с брусничным морсом. Взглянул в последний раз на Лесю и вышел.
В окнах дома Деда теплился свет. Мгновение подумав, Стас решительно свернул с дороги, постучал – дверь открылась через несколько секунд.
Дед внимательно окинул раннего гостя взглядом, вздохнул – не то одобрительно, не то осуждающе.
Читать бесплатно другие книги:
