Люди города и предместья (сборник) Улицкая Людмила
ДАНИЭЛЬ ШТАЙН. Евреи — мои братья. Есть семья моего родного брата, и они давно привыкли, что у них есть странный родственник — католический священник. С моими племянниками — у меня три племянницы и племянник — у меня очень близкие и теплые отношения. Есть ученые евреи и даже раввины, с которыми я нахожусь в дружеских и очень содержательных отношениях. Когда я приехал в Израиль, меня встретили как борца с фашизмом, даже как героя. Некоторые смирились с тем, что я христианин. Других это раздражает. Но я не чувствую враждебности к себе лично, хотя в истории христианства есть такие страницы, которые хотелось бы вырвать. Увы, это невозможно… Страх и недоверие иудеев к христианам имеет историческое обоснование, ведь Церковь часто выступала организатором еврейских погромов…
ФАТИМА АДАШИ. Как вы относитесь к неверующим?
ДАНИЭЛЬ ШТАЙН. Дорогая Фатима! Признаюсь, что в своей жизни я не встречал неверующих людей. Скажем так, почти не встречал. Большинство людей, кроме тех, кто полностью и безоговорочно принимает выбранную ими или унаследованную от родителей веру, имеют свое представление о Высшей Силе, о том Двигателе мира, который мы, верующие, называем Творцом. Есть также люди, которые обожествляют какую-то собственную идею, провозглашают ее богом, служат ему и поклоняются. Идеей этой может быть что угодно: к этой породе людей относятся и убежденные коммунисты, и фашисты. Иногда это бывает очень небольшая идея — например, идея об инопланетянах или о вегетарианстве, но человек способен обожествить любую идею. В случае, скажем, вегетарианства это не опасно для окружающих, а вот в случае фашизма — очень опасно.
Среди моих друзей был один врач, который на словах отрицал присутствие Бога в мире, но жил в таком бескорыстном служении больным, что его словесное непризнание Бога не имело никакого значения. Одинаковое у меня отношение к верующим и неверующим. Разница только в том, что за христиан, когда они совершают преступления, бывает особенно стыдно.
ТОМАС ЛЮТОФ. Когда вы в следующий раз приедете в Германию, то в какой город? Мне бы хотелось еще раз вас послушать. Мне кажется, у меня очень много вопросов, но сейчас я почему-то не могу задать ни одного. А, есть вопрос! Не написали ли вы книгу обо всех своих приключениях?
ДАНИЭЛЬ ШТАЙН. Я не знаю, когда в следующий раз приеду в Германию. У меня очень много работы дома, каждый раз трудно выбраться. Это хорошо, когда у человека много вопросов. Когда вопрос внутри человека созревает и начинает человека тревожить, то ответ непременно получается каким-то образом. Книг я никаких не пишу — я очень плохой писатель. Кроме того, мне приходится так много говорить, что совершенно нет времени для писания. Еле успеваю на письма отвечать.
40
1994 г., Хайфа.
Из дневника Хильды
Несколько дней назад я убиралась после детской группы, отскабливала пластилин, мыла посуду и уверена была, что в доме одна. Захожу в камору, которая торжественно зовется «кабинет», и вижу, что в полумраке Даниэль сидит на стуле в углу, с закрытыми глазами, шевелит губами, а пальцами быстро-быстро перебирает — спицы в руках! Вяжет. Или мне почудилось? Он даже не услышал, что я вошла. Он вообще теряет слух, я давно заметила. Я тихонько вышла, с грустным таким чувством. И немного смешно — как будто я застала его за неприличным занятием.
А вчера отмечали мое пятидесятилетие. Решили по старой памяти возле храма устроить пикник. Как раз воскресенье, после службы — много народу, почти весь приход. Были гости — приехали несколько человек из Иерусалима, Беба из Тверии, отец Всеволод, Фридман, Копейщиков, Нина и Сема Циглеры, много детей. Приехал наш любимый «малый брат» Жюльен Сомье из Акко, чокнутая «малая сестра» София, которая живет на шкафу, потому что ее маленькая квартира набита всеми бездомными, которых ей удастся заполучить, одна американская профессорша, одна русская писательница и венгерский нищий, который обосновался возле нашего храма.
Я думаю, человек пятьдесят-шестьдесят собралось. Расставили столы.
Дети спели “Happy birthday”, отец Всеволод — «Многие лета» по-русски, басом. А потом стали дарить подарки — множество глупой ерунды, непонятно, куда все это девать. Детские рисунки — самые лучшие из подарков, и красивые, и места много не занимают. Доктор Фридман подарил потрясающую книгу — искусство Кикладских островов, морские красоты, дельфины, ракушки. Считается, что это искусство исчезнувшей Атлантиды. Хорошо бы в следующей жизни быть художником. И тут Даниэль выходит с большим свертком. Развернул и вынул красный свитер. Это был самый неожиданный подарок. Он его сам связал. Развернул, разложил на столе и говорит: я думал, что разучился вязать, но руки помнят. Я у монахинь много чего вязал — они меня научили. Они на рынке носки, свитера продавали. В войну, конечно. Сами шерсть пряли. Но такой хорошей шерсти не было. Носи на здоровье — красное блондинкам к лицу.
Большой красный свитер с воротом «гольф».
Потом, когда все ушли, я разбирала подарки и нашла один неразвернутый. В нем оказалось круглое бедуинское зеркало в вышитой рамке из ткани, из тех вещей, которые жили в их палатках и прикреплялись на стены. Я заглянула в него — и увидела красное морщинистое лицо, обгоревшее на солнце, светлые волосы, гораздо более светлые, чем были у меня когда-то, потому что наполовину седые, и бледные маленькие глаза в розовых веках. И сухие темные губы. Это была я — не сразу узнала.
Каким бы был этот день, если бы тридцать лет назад я осталась в Баварии, в дальнем пригороде Мюнхена, на берегу Старнбергского озера?
Июнь, 2006 г., Москва.
Письмо Людмилы Улицкой Елене Костюкович
Дорогая Ляля!
Пишу и заливаюсь слезами. Я не настоящий писатель. Настоящие не плачут. Те живые люди, которых я видела рядом с живым Даниэлем, были другие, мои — придуманы. И сам Даниэль отчасти придуман. Тем более не было никакой Хильды — вместо нее была жесткая и властная женщина, жизнь которой совершенно для меня закрыта. Не было ни Мусы, ни Терезы, ни Гершона. Все они фантомы. Были другие люди, которых я видела, но коснуться их подлинной жизни не имею права.
Та чудесная немка, ангельский образ которой я поселила рядом с Даниэлем, уехала из своей родной Германии в маленькую православную общину в Литве. Настоятелем там грузин, феноменально музыкальный, к нему иногда приезжают сестры из Грузии, и они устраивают такие духовные концерты, что «Хильда», с ее немецкой музыкальной чувствительностью, обливается слезами. Но я-то чего рыдаю?
Не буду называть ее подлинное имя, но не могу отказать себе в удовольствии, дорогая Ляля, сообщить тебе, что она — ангел небесный, а не человек! — не так давно приехала в эту Литву из Германии на маленьком тракторе, который своим ходом гнала по проселочным дорогам пятьсот километров со скоростью десять км в час — тощая седеющая блондинка с рюкзаком на спине верхом на тракторном облучке. Община бедная, им очень нужен был трактор. Такого я бы не смогла придумать.
Я не настоящий писатель, и книга эта не роман, а коллаж. Я вырезаю ножницами куски из моей собственной жизни, из жизни других людей и склеиваю «без клею» — цезура! — «живую повесть на обрывках дней».
Я ужасно устала. Иногда захожу в комнату к Андрею, у него из окна виден водоворот веток, с шестого этажа гораздо лучше выглядят наши больные тополя, клены и березы, чем снизу, с детской площадки. Смотрю на зеленое — зелень еще свежая и блестящая, — и глаз лечится…
Посылаю четвертую часть. На самом деле она одна пятая от целого.
Целую.
Л.
Часть пятая
1
1994 г., Израиль.
Из газет
Весь Израиль был потрясен событием, происшедшим 25 февраля 1994 года, накануне еврейского праздника Пурим. До сегодняшнего дня неизвестны многие подробности. Накануне праздника было достигнуто соглашение между шейхом пещеры Махпела и городской администрацией Хеврона о предоставлении евреям возможности молиться в зале Авраама в пещере Махпела.
Во время праздничной ночной молитвы в соседнем помещении, в зале Ицхака, собралось большое количество мусульман. Календари мусульманский и еврейский совпали в этот день таким образом, что канун праздника Пурим пришелся на празднование Рамадана. В обоих залах были молящиеся.
Ворвавшийся в мусульманский зал Ицхака еврейский поселенец американского происхождения доктор Барух Гольдштейн расстрелял из автомата толпу молящихся, убив 29 человек и ранив около 150.
Барух Гольдштейн был забит на месте разъяренными арабами. Под ковром молельного зала были обнаружены железные прутья, которыми и был убит Гольдштейн, там же было найдено большое количество холодного оружия.
Созданная правительством комиссия по расследованию инцидента опубликовала отчет, в котором ссылается на показания разведки, имеющей данные о подготовке еврейского погрома в городе Хевроне.
Комиссия располагает сведениями, что совершенный Барухом Гольдштейном расстрел в пещере Махпела носил превентивный характер, был подготовлен и спланирован заранее. В качестве подозреваемых задержаны два поселенца из близлежащего квартала — раввин Элияху Плоткин и Гершон Шимес.
Уже сегодня отчет представляет собой многотомное собрание, и комиссия обещает огласить свое заключение не раньше чем через три месяца.
Общественность страны не имеет единого мнения по поводу совершенного преступления, а сама личность Гольдштейна оценивается разными группами людей диаметрально противоположно: для одних он национальный герой, спасший ценой своей жизни еврейское население Хеврона от готовящейся массовой резни, для других — провокатор и безумец. Тем более интересны допросы людей, близких к Гольдштейну, его друзей и единомышленников раввина Элияху Плоткина и Гершона Шимеса. Однако их показания до сих пор не были опубликованы.
2
25 февраля 1994 г., Хеврон.
Из протокола допроса Гершона Шимеса
— Ты привез Баруха Гольдштейна к пещере Махпела?
— Да.
— В котором часу?
— Около пяти утра.
— А точнее не помнишь?
— Я точно помню, что выехал из дому без двадцати пять. Я посмотрел на часы…
— Кто, кроме тебя, был в машине?
— Мой сын Биньомин. Потом пришел Барух…
— Тебя не удивило, что он в военной форме и с автоматом?
— Да. Но он сказал, что идет в милуим.
— Когда ты договаривался с ним, что захватишь егок Махпеле?
— Он позвонил накануне, часов в девять вечера, и мы договорились.
— Он говорил тебе что-нибудь о своих намерениях?
— Нет. Ни о чем таком разговора не было.
— Где вы расстались, когда приехали к пещере?
— Мы вместе вошли в зал Авраама. Канун Пурима, там было человек десять. Я не видел, как он выходил.
— Что произошло потом?
— Минут через десять я услышал автоматную очередь, потом еще. Я сразу понял, что это из зала Ицхака стрельба. Я туда побежал, но в проходе была охрана.
— Ты побежал вместе с сыном?
— Да. Нас не пропустили.
— Что ты сделал после этого?
— Мы с сыном вышли из зала и пошли к стоянке, но там все было оцеплено. Мы стояли за оцеплением и ждали, когда его снимут, чтобы уехать.
— Что происходило на площади? Что вы видели?
— Выносили убитых. Их было очень много. Много раненых, их относили в машины «скорой помощи».
— Видел ли ты там каких-нибудь знакомых в толпе?
— Какие знакомые? Там были одни арабы и наши солдаты. У арабов сегодня Рамадан, и много народу пришло в зал Ицхака. Знакомых моих там не было.
— Хорошо. Пойдешь сейчас с офицером на опознание.
— Какое опознание?
— Опознание тела Баруха Гольдштейна.
25 февраля 1994 г., Хеврон.
Из протокола допроса Биньомина Шимеса
— Ты ехал в машине своего отца в Махпелу вместе с Барухом Гольдштейном?
— Да.
— Ты хорошо его знал?
— Конечно! Он врач, часто приходил к нам. Иногда лечить, иногда в гости. Родители дружили.
— В котором часу вы выехали из дому?
— Около пяти утра.
— А точнее не помнишь?
— Нет. Я вообще даже не очень проснулся. Отец сказал — поехали, и я быстро умылся.
— Кто, кроме тебя, был в машине?
— Мой отец и Барух.
— Тебя не удивило, что Барух в военной форме и с автоматом?
— Я внимания не обратил.
— О чем вы разговаривали по дороге?
— Да я не прислушивался. Вроде что отец его подберет на обратном пути.
— А точнее не припомнишь? Где именно? Когда?
— Вроде Барух должен был куда-то зайти по делу, а потом собирался вернуться в зал Авраама. Вроде того.
— Это он говорил в машине?
— Вроде да.
— Значит, вы доехали вместе до пещеры и вместе вошли внутрь?
— Да.
— Барух еще что-нибудь говорил о своих намерениях?
— Нет. Они о чем-то с отцом разговаривали, да я не прислушивался. Ни о каких намерениях.
— Где вы расстались, когда приехали к пещере?
— Мы вместе вошли в зал Авраама. Я не видел, как он выходил.
— Что произошло потом?
— Через некоторое время я услышал автоматную очередь, потом еще. Я сразу понял, что это из зала Ицхака. Мы с отцом туда побежали, но все было уже перекрыто. Тогда мы вышли на улицу и пошли к стоянке. Нас никуда не пустили. Наехало видимо-невидимо солдат, и арабов набежало человек тысяча. Откуда мы стояли, было видно, как выносили убитых. Кровища… И раненых очень много.
— Видел ли ты каких-нибудь знакомых в толпе?
— Нет.
— Знаешь ли ты, что Барух Гольдштейн вошел в зал Ицхака и расстрелял там множество людей?
— Знаю.
— Знаешь ли ты, что он был убит на месте, в зале Ицхака?
— Знаю.
— Теперь тебе придется пойти на опознание тела Баруха Гольдштейна.
3
Март, 1994 г., Кфар Шауль.
Психиатрическая больница.
Из разговора Деборы Шимес с доктором Фрейдиным
— Мы с ним говорили, Дебора. Он плохо идет на контакт. А без контакта нам будет трудно вывести его из этого состояния. Мне бы хотелось, чтобы ты рассказала нам о его поведении после всего случившегося.
— Меня уже вызывали на допрос.
— Меня не интересуют ваши политические взгляды и мера участия твоего мужа в происшедшем. Что ты так смотришь на меня? Я лечу болезни, а не политические взгляды. С какого момента тебе показалось поведение Биньомина неадекватным?
— А я не знаю, что считать адекватным, а что неадекватным. Когда подростка вызывают для опознания изувеченного трупа человека, которого он видел чуть ли не каждый день, это вообще можно считать адекватным? Какое право имели его туда вести? Ему тогда не было шестнадцати.
— Я бы тоже возражал, если бы у меня спросили. Но не спросили. Так что теперь надо приводить парня в порядок. Он очень тяжело, как я понимаю, перенес это опознание?
— Да. Он был сам не свой. Поднялся к себе в комнату и никого не хотел видеть. Даже младшую сестренку.
— Долго это продолжалось? Нежелание общаться с кем бы то ни было?
— Долго? До сих пор и продолжается! Он не хочет разговаривать ни со мной, ни с отцом. Он не спускался к обеду. Даже в субботу. Я носила ему в комнату еду и питье и ни разу не видела, чтобы он ел. Когда он похудел так, что все лицо обтянулось, я поняла, что он выбрасывает еду в уборную.
— Отец пытался с ним разговаривать?
— Сначала пытался, как-то на него наорал, а потом прекратил всякие попытки общения. Однажды предложил пойти на могилу к Баруху — его похоронили в Кирьят Арба, в парке Кахане, но Биньомин наотрез отказался.
— А как он с тобой?
— Он мне тоже не отвечал. Отворачивался к стене. Почти все время лежал лицом к стене.
— Почему вы не вызвали к нему врача?
— Мы просто не успели. Отец считал, что он слишком впечатлителен, что должно пройти само собой. У нас семеро детей, и у каждого ребенка свои проблемы. Как раз в это время болели двое младших, а потом обнаружили гастрит у старшей дочки. Я постоянно возила по больницам то одного, то другого.
— В школу Биньомин все это время не ходил?
— Нет. Он отказывался, и мы не настаивали. Считали, что лучше он пропустит год, чем оказывать такое насилие.
— Он высказывал какие-нибудь суицидальные намерения?
— Какие намерения? Он вообще с нами не разговаривал.
— А с кем-нибудь разговаривал? С братьями, с друзьями?
— Он не хотел выходить из комнаты, когда заходили его приятели.
— Что было в тот день, когда он пытался вскрыть вены?
— Я уехала в семь утра из дому, отвезла младших в сад, других в школу, а сама поехала за продуктами. Когда приехала, с потолка лила вода. У нас на втором этаже душевая кабина, и он весь бойлер выпустил. Я бросилась наверх, он сидел, скорчившись, в душевой кабине, вены вскрыты, но крови было немного. Он был почти без сознания. Скорее в шоке, чем в обмороке. Я его подняла. Он совсем не сопротивлялся. Сразу вызвала «скорую». Вот и все. Но теперь я бы хотела поскорее забрать его домой.
— Нет, он в таком виде, что его надо бы подлечить.
— Это долго?
— Я думаю, не меньше шести недель. А может, и больше. Пока мы не будем уверены, что его жизнь в безопасности, мы не можем его выписывать.
4
Заключение психиатра
Д и а г н о з:
Тяжелая затяжная реактивная депрессия, протестное поведение в рамках юношеского аффективного криза. Суицидальная попытка.
Д о п о л н и т е л ь н о:
В связи с крайне негативным отношением к лечению, назначенному после совершения суицидальной попытки, пациент внушает серьезные опасения в отношении возможности побега и новых суицидальных попыток. Нуждается в постоянном надзоре. Оповестить персонал.
5
Заключение психиатра
Держится настороженно. Контакт крайне затруднен. Молчалив. Негативистичен. На вопросы предпочитает не реагировать, лишь иногда отвечает односложно, не глядя на собеседника. От участия в психологическом обследовании отказывается. Явно нуждается в проведении психологической коррекции. На начальном этапе целесообразно использование методов невербальной психотерапии.
6
1994 г., Кфар Шауль.
Из приказа по психиатрической больнице
В связи с побегом 12 апреля с. г. пациента второго отделения Биньомина Шимеса объявить врачу Михаэлю Эптштейну, санитарам Таисиру Бадрану и Брахе Йосефу выговор.
Начальник охраны Узи Рафаэли уволен согласно приказу директора клиники.
Главный врач больницы
Элиезер Ганор.
7
1994 г., Кфар Шауль.
В ведомство полиции (отдел розыска) из психиатрической больницы Кфар Шауль
12 апреля с. г. из отделения № 2 сбежал больной подросток Биньомин Шимес 16 лет. Общие приметы: рост 179 см, рыжеволосый, глаза голубые, лицо длинное, неправильный прикус, на верхнюю челюсть надеты брекеты, небольшой шрам на левом предплечье. Подросток не представляет опасности, но может нанести вред себе. Просим объявить в розыск. Фотография прилагается.
Главный врач больницы Кфар Шауль
Элиезер Ганор.
8
1995 г.
Из дневника Хильды
Некоторое время назад к нам на гору поднялся странный юноша. Очень худой, с виду оборванец, но с очень красивым лицом. Спросил по-английски, не может ли он найти у нас приют на несколько дней. Даниэль в эти дни возил экскурсии, да обычно я и не спрашиваю у него разрешения, когда надо кого-то пустить переночевать. Я разрешила мальчику ночевать в общинном доме. Он был очень разочарован, потому что ему хотелось остаться здесь, на горе. Но тем не менее он поехал со мной вниз. Я спросила его имя, он сказал, что ничего не украл, но не хотел бы называть своего имени. Я все же много работала с детьми и решила, что он беглый подросток, которого обидели родители, не дав денег на мороженое или на плеер. Хорошо, я буду тебя звать доктор Хайд. Он засмеялся, сказал, что лучше мистер Джекил. И мы с ним после этого сразу стали друзьями.
В общинном доме я отвела его в каморку Даниэля и сказала, что он может оставаться здесь до приезда хозяина. В это время как раз испортился насос, и надо было таскать бесконечное количество воды, чтобы мыть наших старух. Доктор Хайд безропотно таскал воду с утра до ночи, ни слова не говоря. По ночам читал — или не гасил света в каморке. Когда на третий день приехал Даниэль, он очень вежливо поблагодарил меня, выпил с нами чай и ушел. Даниэль сморщился — напрасно ты его отпустила: видишь, что ему очень плохо. У парня что-то случилось.
Я уже и сама себя ругала — он хотя и здоровенный, и очень сильный, но какой-то беззащитный и растерянный. Несколько дней я о нем вспоминала, а потом забыла.
Через две недели он опять пришел, в рваных кроссовках, уже окончательно ободранный и очень грязный. Я утром прихожу к общинному дому, а он сидит в садике — не то спит с открытыми глазами, не то медитирует. Я его окликнула — доктор Хайд!
— Пустите пожить? — он опять спрашивает.
Тут я подумала, может, он наркоман. У нас в городе есть замечательные люди, которые с наркоманской молодежью работают, я с ними не однажды контактировала, когда были неприятности с приходскими детьми. Я спросила, он говорит: нет, что ты, у меня нет проблем с наркотиками. У меня большое отвращение к жизни и без всяких наркотиков.
Я кофе сварила, сидим, потихоньку разговариваем. Я больше ничего не спрашиваю. Мальчишка-то симпатичный. Я решила, что он американец — говорит очень свободно по-американски.
Потом приехал Даниэль, и доктор Хайд сразу замкнулся. В общем, он, конечно, слегка сумасшедший. Что-то я не так сказала, он вдруг перестал со мной разговаривать, замолчал. Но весь сад нам вскопал, видно, что с деревьями работать умеет. Вообще с руками парень.
Прошло еще несколько дней, и Даниэль посадил его в машину и куда-то увез. Мне, конечно, ужасно интересно, но я не спрашиваю, думаю, Даниэль сам расскажет. Но пока молчит.
9
1995 г.
Письмо Биньомина Шимеса матери Деборе
Дорогая мама!
Извини, что я сбежал. У меня не было другого выхода. Я прошу меня не искать. Со мной все в порядке. Я не уверен, что вернусь домой. Отец говорил мне, что ушел из дому, когда ему было шестнадцать лет, потому что решил строить жизнь по своей модели. Мне тоже шестнадцать, но я пока не знаю, по какой модели я хочу строить свою жизнь. Точно — не по вашей. Мне кажется, что вы слишком давите. Прошу вас не беспокоиться, я дам о себе знать, когда определюсь.
Я не хотел вам писать, но один человек посоветовал мне проявить милосердие. Я это и сделал.
Биньомин.
10
1994 г., Хайфа.
Разговор Даниэля и Хильды
ДАНИЭЛЬ. Я отвез его к Рафаилу. Там тихо, есть возможность подумать, прийти в себя. Мне мальчика жалко. С другой стороны, родители… Он сказал, что написал им письмо, чтобы не беспокоились. Но ведь наверняка с ума сходят. Он сказал, что сбежал из психиатрической клиники. Кризис переживает. Ну, что скажешь?
ХИЛЬДА. Раз ты его к Рафаилу отвез, ты несешь ответственность.
ДАНИЭЛЬ. Так что, мне его забрать и выставить на все четыре стороны? Так ты считаешь?
ХИЛЬДА. Не знаю. Если его там найдут, будет скандал.
ДАНИЭЛЬ. Пожалуй, будет.
ХИЛЬДА. А выставить — на улицу?
ДАНИЭЛЬ. Не знаю. Хильда, а ты из дому в детстве не убегала?
ХИЛЬДА. Убегала один раз. Меня к вечеру нашли, и отчим вздул как следует. А ты?
ДАНИЭЛЬ. Когда мне было приблизительно столько лет, сколько ему, из дому мы всей семьей убегали — немцы наступали…
ХИЛЬДА. Давай заберем его от Рафаила и поселим в какую-нибудь хорошую семью. К Адаму или к Йосефу?
ДАНИЭЛЬ. Надо с ними поговорить.
11
1994 г.
Из телефонного разговора
— Квартира Шимесов? Из полицейского участка. Задержали вашего парня. Он не дает показаний, вообще ни слова от него нельзя добиться. У нас нет никаких оснований его держать, кроме вашего заявления. Вопрос о помещении его в психиатрическую лечебницу мы не решаем. Вызвали психиатра и чиновника из министерства образования, и, пожалуйста, приезжайте как можно скорее.
12
1995 г.
Доска объявлений в приходском доме
УРА! МЫ ЕДЕМ!
ВСЕ, КТО СМОЖЕТ, БЕРИТЕ ДЕТЕЙ И ДРУЗЕЙ, МЫ ЕДЕМ НА ДВА ДНЯ НА КИННЕРЕТ!
НЕМЕЦКАЯ МИССИЯ РАЗРЕШАЕТ НАМ РАЗБИТЬ ПАЛАТКИ НА СВОЕЙ ТЕРРИТОРИИ!
Читать бесплатно другие книги:
