Инквизитор и нимфа Зонис Юлия

— Тебе не интересно, как я жила на Терре?

— Хорошо. Как ты жила на Терре?

— Я была русалкой.

Салливан хмыкнул. Он, конечно, знал все об операции.

— И каково это — быть русалкой?

— Плохо, — вздохнула Лаура. — Летом еще ничего. А осенью, когда штормит и над заливом несутся тучи рыжего песка… Вода совсем мутная, и в ней плохо видно утонувшие корабли.

— А зачем тебе утонувшие корабли?

— Ну как же, Марк? Разве ты не знаешь, чем занимаются русалки? — улыбнулась девушка.

— Заманивают суда на рифы своей песней?

— Это земные русалки. А терранские русалки добрые. Они спускаются к мертвым морякам и говорят с ними, рассказывают им, что творится наверху, — и морякам кажется, что они все еще немного живые.

— Жестоко.

— Почему?

— Потому что немного живым, Лаури, быть недостаточно.

— Ты устал. Тебе нужно поспать.

— Не получается. Глаза закрыть не могу.

— Давай я тебе закрою.

— Как?

— А вот так, — и Лаури накрыла лицо Марка ладонями.

Если девушке и было противно прикасаться к открытым ранам, она никак этого не показала.

— Так и будешь сидеть всю ночь?

— Ага, так и буду.

Марк подумал, что скоро ей надоест, и это была последняя на сегодня мысль. Он уснул. Ему ничего не снилось.

Разбудил Марка яркий утренний свет, бьющий в щель между занавесками. В комнате пахло кофе. На улице сверкало солнце, начисто отмытое вчерашним дождем. Как ни странно, блеск этот больше не ранил. Марк сел, потянулся и увидел Лаури. Девушка устроилась на стуле, подвернув под себя ногу. Перед ней висело открытое окно программы, и там бежали какие-то строчки… забытый вчера файл с вайолетской ДНК. Программа, которую запустила Лаури, называлась GeneBlast и занималась сравнением нуклеотидных последовательностей. Марк уже не раз прогонял через нее вайолетские гены… но у Лаури была открыта другая датабаза.

Он встал и подошел к столу. Лаури обернулась. Тонкие темно-русые брови девушки были сведены к переносице.

— Марк… Ты же не злишься, что я залезла в твои файлы? Ты ведь сам мне предлагал.

— Не злюсь.

— Ты говорил, что не нашел генов, похожих на вайолетские, у современных людей. Вот я и подумала…

— И ты подумала, что стоит проверить архантропов. Молодчина.

Девушка улыбнулась:

— Ага, я молодчина. Прикинь, если все питекантропы или неандертальцы были телепатами. Нобелевка у нас в кармане, коллега.

Марк всмотрелся в экран. Лаури сравнивала вайолетские последовательности с геномами трех предковых человеческих видов: австралопитеки, Homo Erectus, неандертальцы. В крайнем правом окне, в том, куда загружена была неандертальская датабаза, побежали красные строчки совпадений… Марк мягко потеснил девушку от комма.

— Эй, я тоже хочу посмотреть!

Проигнорировав ее возмущение, Марк уселся на стул и предложил не оборачиваясь:

— Спустись на кухню. Здешняя хозяйка печет чудесные булочки.

За спиной фыркнули. Простучали частые шаги, хлопнула дверь. Марк не оглянулся. Он уже разворачивал новые окна и открывал архивы с пробами, взятыми у викторианцев.

Два часа спустя Марк сидел перед коммом и любовался красной временной шкалой, на которой было отмечено несколько точек. Триста тысяч лет назад — возникновение вида Homo Neanderthalensis. У всех неандертальцев, от самых первых и до последних, вымерших двадцать четыре тысячи лет назад, в геноме обнаружились вайолетские последовательности. Лаури не зря поминала Нобелевку. Похоже, неандертальцы действительно были телепатами.

Сто тысяч лет назад произошли сразу два события. Во-первых, появились древнейшие предки современных людей. Во-вторых, в ДНК тогдашних неандертальцев отпечатался метильный след. «Эпигенетическая подпись», признак активных личинок. К сожалению, методы генетической датировки не позволяли установить, что случилось раньше, но Салливану отчего-то казалось, что сначала вылупились личинки. А затем… затем секен нашел замену нечистому племени. У первых, африканских сапиенсов — Марк просмотрел сотни файлов с расшифровками нуклеотидных последовательностей — не было метильного следа. Они оказались иммунны к инфекции. Секен предусмотрел почти все, кроме одного.

Девяносто тысяч лет назад предки нынешних психиков вышли с породившего их южного континента и распространились по Евразии. Там, в Средиземноморье, на плоских северных равнинах и даже совсем неподалеку, в известковых пещерах Уэльса, они натыкались на стоянки рыжих приземистых людей. Завязывались стычки. Гибли и пришельцы, и исконные обитатели этих мест, в кострищах оставались обглоданные кости. И все же кроманьонцы были похожи на древних жителей равнин, слишком похожи… Рыжие женщины оставались в лагерях захватчиков и рожали новым хозяевам рыжих детей, а порой в племя принимали и вражеских воинов, провидцев, чудотворцев и шаманов, ведь они могли видеть то, что недоступно обычным людям. А в ДНК их потомков проявлялся метильный след. Вылупившиеся из умирающего секена личинки не могли заразить кроманьонцев, но зараза передалась с генами. У всех психиков от четырех до десяти процентов генома совпадали с уникальными для неандертальцев последовательностями. Именно там, на этих участках хромосом, личинки и оставили свою «подпись».

История читалась в генах, как в раскрытой книге. Марк забыл про голод, про головокружение, про боль в лишенных ресниц и век глазах. Он даже забыл про то, что умирает. Его охватил давно забытый азарт, азарт открытия — самое лучшее, самое пьянящее из вин. Взгляд викторианца упрямо возвращался к одной из точек почти в самом начале шкалы. Двести восемьдесят тысяч лет назад, задолго до вылупления личинок, у неандертальцев появилась метка в Х-хромосоме. Тот же мутантный аллель, который встречался у всех нынешних телепатов. И еще у множества землян, в чьих родословных не значилось ни одного психика, и у древнейших из сапиенсов, еще не покинувших своих африканских стоянок. Лишь у вайолетцев метки не было. Салливану очень хотелось знать, почему.

Метку не могла оставить личинка. Слишком широкое распространение, и по срокам не совпадает. Случайность? Или, как и вся земная эволюция, работа секена? Но почему тогда мутации нет у аборигенов Вайолет? В чем заключается разница между земным и вайолетским секенами?

Марк побарабанил пальцами по столу. Перчатка болталась, особенно на кончиках пальцев. Кажется, зараза уже добралась до костей.

Если верить Ван Драавену, сейчас земной секен мертв, но двести восемьдесят тысяч лет назад, в момент появления мутации, он благоденствовал. Что еще говорил священник? Марк отчаянно напряг память, которая упорно не хотела возвращать его туда, в вайолетский рассвет, в утро, когда секен собрался расцвести… Стоп. Цветение.

Марк уставился в окно, не замечая слюдяного блеска раскинувшейся за ним пустоши. Цветение. Цветок. Вайолетский секен так и не успел расцвести. А земной цвел наверняка, ведь личинки заражают только взрослый секен. Вот она, разница. Вот что означает Х-хромосомная метка. Секен расцвел и оставил в людях, и в неандертальцах, и в кроманьонцах, свой оттиск. Вот на что реагирует личинка, ведь она пробуждается лишь в ответ на зов секена…

Марк улыбнулся. Еще один кусочек мозаики лег на место, и до разгадки осталось совсем немного… Викторианец крутанулся на стуле — и в настенном зеркале отразилась абсолютно чужая, лыбящаяся от уха до уха рожа.

«Дурень, — беззвучно сказало отражение. — Чему ты радуешься? Что с того, что секен цвел или не цвел, помечал или не помечал людей? Тебе-то это чем поможет?»

«Ничем, — так же молча ответил Марк. — Это не поможет мне ничем».

Ему могла бы помочь целая, нетронутая геодским вуду личинка. «У вас чудовищно эффективная система репарации», — сказал врач. О да. Если бы речь шла об обычной молекуле ДНК, клетки сами бы залечили разрывы, используя неповрежденную цепь как матрицу. Может быть, личинка работает по тому же принципу. Может быть, все, что ей нужно, — это строительный материал и одна-единственная неповрежденная копия… Секен. Ему нужен был зараженный свежими личинками секен, но где его взять? Отправить еще одного дурачка-эмпата на Вайолет?

«А согласен ли ты убить целый мир, чтобы самому выжить?»

Оле бы не колебался. Оле бы, пожалуй, и терранский секен заставил цвести…

«А уверен ли ты, что хватит времени? Вайолет далеко, а у тебя в запасе не больше пары недель».

Вот это уже ближе к истине.

Снова побарабанив по столу и мутно отметив, что надо бы сменить перчатки, Марк обернулся к окну. Равнина, усыпанная глыбами известняка, горела под солнцем. Над плоским горизонтом дрожало марево: там начинались солончаковые озера.

Марк отключил комм, накинул плащ и спустился в холл. На кухне Лаури не оказалось. Там на добротном дубовом столе стыли на блюде чудесные булочки, желтело масло в масленке и поблескивал кофейник. Есть не хотелось совершенно. Викторианец прошел по длинному, тихому коридору, где в столбах света плясала пыль, и распахнул наружную дверь.

Лаури нашлась на крыльце. Скорчившись на верхней ступеньке, она опять курила. Волосы ее были скручены в пучок на затылке. Непокорные пряди выбивались из прически, и в них, как и повсюду в этот пронзительный день, горело солнце.

— Легкие испортишь, — сказал Марк, присаживаясь рядом.

Лаури, не оборачиваясь, хмыкнула:

— Не трепись. Ты же в курсе, я операцию сделала.

— И как жабры спасут тебя от саркомы? Если легкие откажут, поселишься на морском дне, будешь развлекать утопленников?

— Дурак, — безразлично сказала девушка. — Умный, а дурак. Мне объяснили еще на Терре: они там вкалывают такой генный коктейль перед операцией, что никакого рака пациентам уже не светит. Иначе бы вместо жабр получилась здоровенная опухоль. Можно подумать, ты не знаешь.

— Знаю.

— Так зачем треплешься?

— Какая-то ты сердитая. Я тебя чем-то обидел?

Девушка резко развернулась. Серые, просвеченные солнцем глаза сощурились, и в глубине их наметились темные облачка.

— Знаешь, Марк, ты иногда бываешь удивительно мерзким. Собственно, ты почти всегда удивительно мерзкий. Я и забыла, но сейчас вспомнила.

— Вот те раз. Что я сделал не так? Не похвалил тебя за ум и заботу? Пожалуйста: ты очень заботлива и очень умна. Правда. Без тебя я бы до неандертальцев не додумался.

— Додумался бы. Не сейчас, так позже. Не в этом суть.

— Тогда в чем?

Девушка отшвырнула окурок на цветочную грядку, еще мокрую после дождя, и ответила:

— Ты не умеешь делать две очень нужные вещи. Не умеешь прощать и не умеешь быть благодарным.

— Не понимаю.

— Видишь, ты даже не понимаешь, о чем я говорю. — Лаури потянула из пачки следующую сигарету.

Марк молча отобрал у нее и сигарету, и пачку; смяв то и другое в кулаке, швырнул в куст ромашки.

— Объясни.

— Объясню. После того как ты съездишь в магазин и купишь мне новую пачку. Лучше две, облегченный «Голуаз». И не вздумай умыкнуть машину — в ней такой противоугонник, что мало не покажется. — Лаура уронила рядом с Марком карточку-ключ и, встав с крыльца, ушла в дом.

Подбирая ключ, Марк подумал, что и правда многого теперь о ней не знает, и впервые за четыре дня пожалел об утраченных способностях.

Он купил сигареты в деревенской лавочке, не замечая, что делает. В голове вертелись куски головоломки: неандертальцы, кроманьонцы, секен, личинка. Пятьдесят тысяч лет, сто тысяч… Особенно почему-то беспокоила последняя цифра. Было в ней какое-то несоответствие с прежде услышанным… Засунув две пачки в карман плаща, Салливан подошел к машине. На него оглядывались. В эти края горожане забредали нечасто.

Окна-хамелеоны в «лексусе» затемнялись автоматически, и все же даже сквозь потемневшие, словно загаром подернувшиеся стекла пробивались солнечные лучи. Солнце катилось к западу, и Марк летел на запад, туда, где над горизонтом угадывался блеск моря. Под брюхом машины тянулась равнина, перечеркнутая трещинами, в выступах камня — знаменитая Барренская пустошь. Из трещин пробивались трава и островки камыша. Серебряными монетками горели озерца, где в прибрежных зарослях утки выводили потомство.

По дороге в гостиницу Марк размышлял. «Что получится, — думал он, — если совместить все три доступные человечеству технологии? Атлантскую способность мгновенно переносить информацию и перемещаться в пространстве, находиться одновременно в нескольких местах. Лемурийские биотехнологии — возможность принять любую форму и жить в любой среде, натуральное оборотничество… И таланты психиков — от чтения мыслей до управления секенами, власти над заселенными секенами планетами и, может быть, даже звездами… Боги.

Получатся те самые мифические боги. Но что же мешает трем ветвям человечества объединиться? Внутренняя склонность к раздорам — или внешняя, древняя и упрямая воля?» Марку представились светлые глаза геодского священника. Атланты считают его Предтечей… одним из Предтеч, первородных, бывших хозяев галактики. Геодец вспомнился без привычной ненависти. Марк думал о нем скорее с любопытством. Вот и еще одна загадка и, пожалуй, самая главная.

Победивший наконец-то поляризационную защиту свет ударил в зрачки, и Марк направил «лексус» вниз, на небольшую плоскую площадку.

Открыв дверцу, он ступил на равнину, и ветер, незаметный в машине, чуть не сбил его с ног. По небу мчались клочки облаков. Солнце то терялось в них, то снова победно выступало из туч. Каждая капля и каждый осколок кварца сверкали, вспыхивали и гасли в наведенном облаками ритме. Острые лопасти осоки звенели под ветром. Марк поднял голову и заметил впереди невысокий холм. На вершине холма возвышался каменный дольмен — несколько вертикальных глыб, перекрытых серой, гладкой плитой.

Марк оглянулся. Пение ветра. Шепот тростника. Стелющаяся трава, и так без конца, от горизонта до горизонта. Если бы не лишний здесь, чужой наплыв принесшей Марка машины, можно было бы поверить, что строители дольмена вернутся с минуты на минуту. На мгновение представились смуглые люди в шкурах, с грубыми орудиями. Гортанная перекличка их голосов еще сохранилась где-то в глубинах камня, ведь ничто не проходит бесследно. Марк присел на корточки и кончиками пальцев провел по белому выступу кварца. Grian cloch, «солнечный камень». Кости земли. Вся равнина была усыпана костями. Где-то тут или чуть дальше к югу в землю уходили и кости его предков — темноглазых жестоких иберийцев, сыновей Миля, четыре тысячи лет назад высадившихся на этот остров[9].

Они прошли от Керри и до Коннахта, огнем и мечом преследуя былых обитателей Эйре. Его предки сражались с племенами богини Дану и загнали бессмертных воителей в холмы, перекрыв выход. Одно племя сменяется другим. Так происходит всегда. Туата де Дананн вытесняют фоморов, гэлы — туатов, норманны — гэлов[10]. Кроманьонцы истребляют неандертальцев. Боги обрушивают волны потопа на развратившееся человечество, и на смену ему приходит новое, свободное от былых грехов. Марку стало мимолетно жаль минувшего. Он оглянулся на увенчанный дольменом курган. Убежище неолитических людей — или врата в тот мир, куда ушли Нуаду, Луг Длинная Рука и свирепая Морриган? И есть ли разница? Может ли дольмен быть одновременно и тем, и другим? «Все на свете — отголосок какой-то истины, Салливан». Голос геодца прозвучал так отчетливо, что на мгновение перекрыл свист ветра. Марк вздрогнул и, поднявшись на ноги, зашагал к холму.

Склон, хотя и невысокий, оказался довольно крут, так что, вскарабкавшись на вершину, викторианец слегка запыхался. От глыб тянуло холодом. Марк вступил в тень дольмена. Здесь, как ни странно, царило безветрие. Стылость кралась по камням. Солнце, бьющее с запада, заливало холм, но в каменном прямоугольнике лучи теряли силу — словно само время замедлилось, превращая солнечный свет в вязкую желтую смолу. Марк поглядел сквозь проем на запад, ожидая увидеть… что? Древнее море с парусами узких кораблей? Разгоревшуюся на равнине битву? Но увидел он, конечно, все ту же пустошь в серых пятнах известняка и зеленых ручейках травы.

Марк снял перчатку и приложил руку к стене дольмена. Когда он отнял ладонь, на камне остался красный отпечаток. Марк усмехнулся. Через год сюда забредут туристы и посчитают побуревшую к тому времени пятерню доисторической наскальной живописью. Или не забредут, или так и простоит этот камень еще миллион лет, и для тех, кто найдет отпечаток, он будет настоящей памяткой из безвозвратно минувшего. Что такое для куска осадочной породы восемь тысячелетий, прошедшие со времен первых неолитических стоянок? Он сложен из раковин древних моллюсков, откладывавших кальций в те времена, когда вся Ирландия была дном мелкого первобытного моря. Этот камень существовал сто миллионов лет и просуществует еще столько же, пока не превратится в пыль или пока не затопит его новое море. И вдруг с тоскливой и неизбежной ясностью Салливан осознал, что ему суждено это увидеть. Суждено наблюдать, как приливные волны меняют очертания континентов, как стареет и наливается красным Солнце, как, искрошившись, камень превращается в пыль, унося отпечаток его руки… Судорожно оглянувшись, он нашел глазами продолговатую каплю «лексуса». В стеклах машины разгорался закат. Бежать, бежать, пока не поздно, с этой равнины! Бежать туда, где ждет его Лаури, где светит лампа под коричневым колпаком, где можно смеяться, пить чай и спорить о том, дадут ли им Нобелевку за телепатов-неандертальцев.

Он посмотрел на красный отпечаток, на собственную ладонь и тяжело опустился на землю. Спиной оперся о холодную стенку дольмена, а колени подтянул к подбородку. Некуда и незачем бежать. Поздно. Тот Марк умер три года назад, на Вайолет. Нынешний три года таскает на плечах мертвеца, и пора бы уже избавиться от трупа.

Слева басовито загудело. Рассеянно обернувшись на звук, он увидел черного, мохнатого и толстого шмеля. Припозднившееся насекомое опустилось на венчик голубого цветка с фигурно вырезанными лепестками. Брюшко шмеля было измазано в желтой пыльце. Марк протянул руку и щелкнул опылителя по упитанному заду. Шмель с недовольным гудением взвился в воздух.

«Лети домой, а то замерзнешь», — пробормотал Марк.

Послушавшись, шмель поднялся выше над холмом. Желтые крупинки пыльцы отчетливо проступили на черном подбрюшье. Мгновение — и летун растворился в синеве. Закачался покинутый цветок, расправляя помятые лепестки. Марк вспомнил о другом, гигантском цветке, чьи лепестки электромагнитными дугами вспухали над горизонтом. С усмешкой он представил, каким же чудовищем должен быть опылявший такой цветок шмель… И вдруг с легким хрустальным звоном куски головоломки встали на место. Марк расхохотался. Каким же он был идиотом! Что делает цветок? Правильно, цветок производит пыльцу. Пыльцу разносит ветер… или насекомые… или кто-нибудь покрупнее, учитывая размеры цветка и пункт назначения пыльцы. Х-хромосомная метка, оставленная цветущим секеном в людях. Пыльца. Секен трудился миллионы лет, чтобы вывести особую породу опылителей. Тех, кто может доставить его генетический материал к самым далеким звездам — к мирам, где живут другие секены. Обычное перекрестное опыление.

Викторианец вскочил на ноги и уставился на запад, прямо на валящееся к горизонту солнце. Солнце, будто почувствовав этот взгляд, на глазах стало наливаться красным. Все ниже, все багровее, наконец оно коснулось пятками облачной постели и растянулось в пылающих багрянцем простынях на весь небоскат.

Пока солнце умирало в кровавой луже, в голове смотревшего на него человека пронеслось триста тысячелетий. Почти вечность для представителей вида Homo Sapience, но для секена, конечно, не срок.

Вдоволь налюбовавшись закатом, Марк торопливым шагом спустился с холма и направился к машине. Он поднял «лексус» и бросил его туда, где на юго-западе, ближе к берегу моря, тускло блестели окна в доме Ангуса Салливана. Там, на заболоченных пустошах за Фанор, гнили и наверняка уже сгнили остатки плетеных, обмазанных глиной хижин. Там обитали когда-то предки северных О'Салливанов. Возможно, был среди них и тот, кого геодский священник назвал инквизитором.

Примерно в это же время Лаура Медичи вторично напала на несчастную хозяйку гостиницы. Полли О'Донахью, вдова, прокляла тот час, когда пустила на порог белобрысого проходимца и его истеричную подружку, и пообещала себе впредь прогонять всех гостей по поисковику.

— Мне нужна машина, — настойчиво повторила Лаури.

— Милочка, не могу я вам дать свою машину.

— Мар… Пол. Он болен. Болен, понимаете?

«Да, на голову», — пробормотала себе под нос вдова. Верхняя губа миссис О'Донахью покрылась бисеринками пота, что неприятно подчеркнуло украшавшие эту губу усики.

— Он отправился за сигаретами, и его нет уже восемь часов. Комм оставил в номере, а машина стоит здесь. — Лаури вызвала на комм карту местности и ткнула пальцем в красную точку. — Не хотите давать мне свою развалюху — не надо. Я возьму роботакси. Просто скажите, как у вас тут такси вызвать, я ничего в сети не нашла.

— Милочка, какое роботакси? Это у вас там, в городах, люди от безделья томятся. А здесь, между прочим, работают. — При этих словах хозяйка кинула на девушку гордый взгляд. — Да, милая моя, работают настоящие таксисты, а не какие-нибудь там автоматы.

— Хорошо, — покорно согласилась Лаури. — Вызовите настоящего таксиста.

Миссис О'Донахью торжествующе улыбнулась:

— Какой же таксист повезет вас ночью к Мертвецкой Яме?

— Какой еще яме?

— Там, куда вы тычете пальчиком, дольмен стоит. Мы его кличем Мертвецкой Ямой, потому что всякому известно: наши, когда добили последних сидов, скинули их тела в яму, сверху насыпали курган и камни поставили, чтобы покойники ночью не вылезли… Только, — подумав, добавила мудрая женщина, — они все равно вылазят. И пляшут на холме, оттого над ним видны языки синего пламени.

— Господи! — выдохнула дочь сенатора и плюхнулась на стул. — У вас что, в Ирландии все сумасшедшие? Теперь я начинаю понимать, отчего Марк такой…

— Какой Марк?

Обе женщины непонимающе уставились друг на друга. Первой опомнилась любознательная вдова. Воспользовавшись замешательством собеседницы, она вкрадчиво спросила:

— А что, женишок ваш… и вправду викторианец?

— Да.

— А не похож.

— Это потому, что он работает под прикрытием, — сообщила Лаури, с ненавистью глядя на черный ус хозяйки. — Секретный проект викторинцев по воскрешению сидов. Дело в том, что викторианцам очень нужны копье Луга и меч Нуаду для победы над лемурийцами. Только — тс-с — военная тайна!

Миссис О'Донахью, часто и мелко заморгав, попятилась. Лаури развернулась и с торжествующей усмешкой вышла из офиса. Все же не зря ей Марк в детстве морочил голову ирландскими сказками.

В следующие полчаса девушка сумела отыскать смелого таксиста, согласившегося доставить ее к Мертвецкой Яме. Впрочем, смелость таксисту так и не пригодилась, потому что красная точка покинула холм с дольменом и решительно направилась на юг. Лаури быстро догадалась, куда именно.

Когда такси опустилось у дома Ангуса Салливана, на землю уже обрушилась темнота — и все же в свете фар отчетливо видна была припаркованная на заднем дворе серебристая машина. Лаури расплатилась, и смелый таксист мгновенно убрался прочь.

— Марк! Марк! — безнадежно позвала девушка, уже зная, что никто не откликнется.

Дверь дома была распахнута настежь, но свет не горел. Приложив палец к сенсорному замку, Лаури открыла «лексус» и достала фонарик. Узкий белый луч запрыгал по ступенькам, осветил обширную кухню, метнулся по стенам. Где-то тут была дверца, ведущая в погреб. Ага.

Генератор, конечно, не работал. Лаури безнадежно потыкала в кнопку и закусила губу. Там, снаружи, кромешная тьма. Если он ушел на болота, если заблудился — как выберется без путеводного света в окнах? Что ж, время среди терранских подпольщиков прошло не зря. Лаури вернулась к машине и сняла универсальную топливную ячейку. Провозившись дольше, чем Шеймас, но намного меньше, чем это заняло бы у Марка, девушка подключила топливный элемент к сети и щелкнула выключателем. Лампочка под потолком вспыхнула желтым.

Вернувшись в комнаты, Лаури подумала, что можно сделать еще. В своем тонком плаще Марк наверняка замерзнет, ведь ночи стоят холодные. А он болен.

«Дура, дура. Зачем я его вообще отпустила? Послала за дурацкими сигаретами… Нужны мне эти сигареты. А он опять сбежал».

Чтобы не терзать себя и согреть комнаты, в которых стояла погребная сырость, она решила разжечь большой камин в гостиной. К счастью, нашлись и дрова, и щепа, и жидкость для зажигания. Вскоре в каминной пасти трещало веселое пламя. Рыжие блики осветили стену со старинными фотографиями. На полу, на месте любимого кресла Ангуса, почему-то чернело пятно гари.

Лаури сняла с каминной полки фото в рамке из белых ракушек. На снимке шестилетний Марк махал рукой, а за его спиной под высоким обрывом кипело осеннее море. Марк не улыбался. Он никогда не улыбался на снимках. Девушка провела рукой по фотографии, а затем перевернула рамку, смутно надеясь увидеть… что? Записку? Но, конечно, никакой записки не нашлось.

Лаури вернулась в кухню и поставила на плиту медный, купленный Ангусом Салливаном на какой-то барахолке чайник. Господи, сколько же рухляди он натащил в дом! Лаури с Марком редко навещали старика, и сейчас девушке отчего-то стало совестно. Она словно не успела чего-то, не додала, не сделала. Хотя что тут можно было сделать? Ангус жил один и умер один, и даже нормальных похорон не удостоился. Его сожрала ненасытная земля, древняя гэльская ночь… Лаури прижала ладони к оконному стеклу, и оттуда, из темноты, на нее уставилось бледное отражение. Наверное, так жители холмов заглядывают в окна. Некстати вспомнились слова миссис О'Донахью о призрачных огнях, и по спине пробежала дрожь. Родители Марка погибли в огне. Обугленное пятно на полу в гостиной… Что, если проклятие и впрямь существует? Что, если оно пришло за Марком? Нет, нет, нельзя так думать. Это первый шаг к предательству. Марк слишком силен, чтобы подчиниться какому-то там проклятию. Он, верящий только в разум, посмеялся бы над ее опасениями. Но где же он сейчас?

Закипев, чайник выплюнул длинную струю пара, а Марк все не появлялся. Лаури выключила конфорку и спустилась в подвал. Мысленно попросив прощения у Ангуса, она сняла с полки пузатую, в пленке пыли бутылку «Коннемары». Вскарабкалась обратно по лестнице, прошла через кухню — шаги глухо звучали на плитке пола — и, распахнув дверь, уселась на невысоком порожке. Холод пробирал до костей. Девушка отвинтила пробку и, буркнув: «Твое здоровье, старина», — отхлебнула виски. Сразу сделалось теплее. Лаури глотнула еще раз, убедилась, что свет горит во всех окнах и в прямоугольнике высокой двери, поставила бутылку рядом и принялась ждать.

Двое шагают по болоту след в след. Можно даже сказать, что траектории их движения с точностью совпадают в пространстве, но не во времени. Двоих разделяет около пятнадцати столетий. Первый, с чужеземным латинским именем Маркус, движется с опаской. В руках он сжимает слегу, которой то и дело пробует хлябь впереди и по сторонам тропинки. На нем длинная холщовая рубаха, короткие штаны и заляпанные грязью гетры. Второй, в желтом пластиковом плаще, внушал бы ужас, если бы не милосердно распростершиеся над равниной сумерки.

Видимо, за пятнадцать веков болото успело изрядно обмелеть, потому что человек в плаще шагает не выбирая дороги и лишь изредка проваливается по колено. Или дорогу для него проложил шедший первым — но тогда придется допустить, что двоих связывает странная нить длиной в пятнадцать веков, а такое вряд ли возможно.

Первый человек утомлен. Выбравшись на небольшой островок, он садится на камень. Опускается на камень и второй. И вот что удивительно — это тот же самый камень, только наполовину погрузившийся в землю.

Небо над болотом еще сереет, но внизу все уже налилось чернотой, и в этой черноте один за другим загораются зеленоватые огоньки. Тут наконец разница между двумя путешественниками становится очевидной. Первый испуганно таращится на огни, выставив перед собой слегу. В голове его мелькает сразу несколько мыслей: об уилл-о-уиспах, болотных духах, заманивающих путника в трясину; о кладбищенских огнях, что предвещают близкую смерть. Молодое и бледное лицо его бледнеет еще больше, губы принимаются шептать слова молитвы. Второй наблюдает за огоньками с интересом — если, конечно, его милосердно скрытое тьмой лицо способно выражать интерес. Второй знает, что в глубине под болотом проходит тектонический разлом. Земные кости — сжатые там, внизу, чудовищным давлением пласты кварца — порождают пьезоэлектричество, которое, достигая поверхности, ионизирует болотный газ. Это и вызывает неверное дрожащее свечение. Что самое интересное, и первый, и второй правы, но прав бы оказался и третий, сказавший, что светящаяся над болотом низкотемпературная плазма — не что иное, как плоть мертвого секена. Мертвого и разлагающегося последние пятьдесят тысячелетий, ибо смерть планетарных тварей — долгое и неприятное дело. Впрочем, что плохо для секена, хорошо для личинки. В центре каждого огонька, в нежной и питательной оболочке из мертвой плоти, дрожит цепочка пылевой плазмы. Первый, застрявший на своем островке и все твердящий «Патер ностер», об этом не подозревает, а второй догадывается и хочет проверить свою догадку. Он не успел еще стать падальщиком, этот второй, и мысль о том, чтобы жрать кишащую личинками падаль, ему неприятна. Он предпочитает думать о предстоящем как о купании в источнике с мертвой водой. В мире первого, так надеющегося на «Патер ностер» и одновременно сжимающего в кулаке солнечный кельтский крест, мертвая вода — самое обычное дело. Мертвая — заживляет раны. Живая — пробуждает излеченного к жизни.

Зловредный камень под первым путником хлюпает, глубже погружаясь в болото. Человек вскакивает и с отчаянным видом устремляется вперед. Второй легко поднимается с так и не шелохнувшегося валуна и тоже ступает в болото. Огоньки вздрагивают. Огоньки останавливают свой хаотичный танец и — цепочками, струйками, а затем и целой приливной волной, состоящей из дрожащего света, — тянутся к людям. Первый вопит от ужаса и, выронив слегу, зачем-то задрав к небу руки, валится на колени. Волна захлестывает его с головой. Второй останавливается, с виду спокойный; лишь чуть учащается его свистящее, хлюпающее дыхание. Двинув плечами, он сбрасывает ненужный плащ. Первые капли прилива обрызгивают стоящего, касаются темной массы переплетенных мышц и сухожилий — и всасываются, как вода, окропившая сухую землю. Свет окатывает человека, разбивается о его грудь. Человек вступает в этот бушующий, мертвецкой зеленью горящий прилив, как купальщик в незнакомое, но теплое море. Море бурлит, вскипает сердитым валом. Прилив ли поглощает человека, человек ли поглощает прилив — некоторое время сложно разобрать в судорожном, затопившем болото сиянии. Затем свет гаснет. Становится темно и совсем непонятно — было ли это? Не было ли?…

Лаури уже почти задремала от выпивки и усталости, когда на дорожке перед домом заскрипели шаги. Вскинувшись, девушка распахнула глаза — как раз вовремя, чтобы увидеть вступающую в полоску света фигуру. Лаури присмотрелась и, вскочив, завизжала от ужаса. И было от чего.

Пришедшего из темноты с ног до головы облепила грязь, так что лицо казалось черной маской. И в черной этой маске, чуть выше, чем у людей расположены глаза, фосфорически мерцали два огня.

Услышав вопль, чудовище остановилось и как будто с недоумением тряхнуло головой.

— Ты чего орешь? — обиженно спросило чудовище.

— М-м… Марк? Г-глаза… — Лаури ткнула в бледно светящиеся шары.

Чудовище подняло руку и провело пальцами по лбу. Огни, отделившись от того, что оказалось свесившимися на лицо прядями, испуганно вспорхнули.

— Тьфу, — сказало чудовище. — Болотные огни прилипли… Орать-то зачем?

Лаури стало нестерпимо стыдно, так что краской обожгло щеки. А за стыдом, конечно, пришла и злость.

— Какого черта?! Исчезаешь, слова не сказав… приходишь весь в каком-то дерьме и с болотными огнями…

— Ты еще бутылку потреби — я и не с тем приду.

Лаури покосилась на опрокинутую бутылку, из которой выливались остатки виски. Облегчение накатило теплой волной. Немалую часть этой волны составляла «Коннемара», так что девушка тряхнула головой и расхохоталась. Вытянув руки, она шагнула вперед, к Марку, и он тоже шагнул навстречу. Падавший из открытой двери свет осветил его лицо. Лаури радостно вскрикнула, потому что лицо было прежним, хотя и очень грязным. Затем свет блеснул в глазах ночного гостя. И девушка попятилась. Она больше не кричала. Она пятилась и пятилась, пока не уперлась лопатками в дверной косяк. В голове мелькнуло что-то о том, что мертвецы не могут переступать порог дома без приглашения. Глупейшая мысль, но Лаури все же спиной ввалилась в комнату и сжала дверную ручку.

Пришедший из темноты остановился. Он смотрел на Лаури этими странными, новыми глазами, и она не смогла разобрать их выражения.

— Ты боишься меня, — констатировал пришелец. — Ты не боялась, когда я был освежеванным трупом… а теперь боишься. Жаль.

Он развернулся и сделал шаг. Следующий шаг уже унес бы его из желтого светового прямоугольника обратно в ночь — туда, где на болотах мерцают светляки и над курганом горят живые огни. Но сзади набежали, вцепились. Тонкие руки обхватили уходящего, так и не дав ему ступить за черту.