Шухлик, или Путешествие к пупку Земли Норбеков Мирзакарим

Утконосы

Шухлик с Малаем благополучно вернулись к дому козла Тюши. Но почему-то крыльцо показалось невероятно высоким. Когда подлый козёл успел его перестроить?

Они переглянулись и обомлели, увидев, как здорово изменились. Впрочем, изменились – совсем не то слово!

Ну, как может измениться осёл? Похудеть или потолстеть, уменьшиться или увеличиться в размерах, стать полосатым или красным. На худой конец – превратиться в человека, как это уже бывало с Шухликом.

До этой поры он думал, что есть всего два пути превращения – из человека в животное или – наоборот. Оказалось, существуют и другие возможности.

Шухлик и Малай стараниями Кузойнака превратились в двух утконосов из отряда клоачных, то есть, что особенно обидно, в низших, птицеутробных существ.

– Вот угораздило! Недаром лодочник Харитон говорил, что всё здесь превращается из одного в другое, особенно судьбы меняются, – припомнил с грустью Шухлик, разглядывая широкий плоский нос вроде мягкого клюва, хвост, подобный веслу, и перепончатые лапы. – Ох, а как рыбой-то от нас воняет! Это всё какие-то посторонние, ненужные приключения! Мы ни на шаг не приблизились к саду Багишамал, не говоря уж о пупке Земли. Не везёт, так уж не везёт!

– Разве, мой господин? – искренне удивился Малай, высунув мясистый язык, усаженный роговыми зубчиками. – Всё же в сравнении с теми жужжащими кубиками мы просто везунчики. Ну, побудем некоторое время утконосами! Даже любопытно. Это, поверь мне, короткое колдовство – дня на три! Самое большее на неделю! И, хочу заметить, ничего постороннего не бывает в этом мире! Всё ведёт к лучшему!

– Чем же нам эти три дня заниматься, пока не настанет лучшее? – вздохнул Шухлик. – Запруды, что ли, на реке строить?

– Запруды, мой господин, простите за дерзость, – строят бобры! – со знанием дела отвечал Малай, широко зевая утиным клювом. – А мы можем вдоволь накупаться, наныряться в речке Вещунке, питаясь деликатесами – раками, улитками и ракушками.

Похоже, джинн был доволен, что они относительно легко отделались, чары могли быть и пострашнее. Маленькие утконосьи его глазки весело поблёскивали.

– Ой-ой! – вдруг засуетился Малай. – Кажется, я превратился в утконосиху – вот-вот снесу яйцо! Скорее, мой господин, к реке! Надо успеть соорудить гнездо!

– Ещё этого нам не хватало! – охнул Шухлик.

Короткие, широко расставленные лапы совсем не подходили для бега. Хорошо, что Вещунка протекала неподалёку.

Малай нырнул и принялся рыть под водой нору в обрывистом берегу. Да так умело, будто родился утконосихой. Ход копал не прямой, а зигзагообразный, с уклоном кверху, чтобы гнездо было сухим.

Вынырнув через некоторое время, Малай игриво взглянул на Шухлика.

– Мой господин, у нас, утконосов, так заведено, что гнёздышко требуется выстлать шерстью. Позвольте надёргать у вас самую малость со спины.

Шухлику ничего другого не оставалось, как согласиться.

Уже на следующий день Малай снёс пару яиц, из которых вылупились милые голые крошки-утконосики. Одного назвали Жон-душа, другого – Дил-сердце.

Поскольку это были дети не простого утконоса, а джинна, росли они не по дням, а по часам.

Быстро покрылись шерстью и радовались жизни – играли и веселились, как щенята. Боролись друг с другом, действуя клювами и передними лапами.

Глаза их сияли точно как у Малая, когда он наблюдал за их шалостями с берега, блаженно улыбаясь во всю свою утиную пасть. Да и Шухлик испытывал к ним родственное чувство.

– Да, мой господин! Какое счастье! – поминутно умилялся Малай. – Не думал-не гадал, что у меня будут детишки! Отвезу их на родину – в страну Чашма. Пусть набираются ума-разума! Кстати, там, уверен, ты всё выяснишь о пупке Земли в подробностях…

Прошло уже не менее двух недель, а Шухлик с Малаем не обретали свой прежний вид.

Похоже, что джинн знал средство, но не торопился применить. Видимо, поджидал, когда окрепнут Жон и Дил.

Наконец, набрал где-то укропа и лаврового листа. Истолок клювом и настоял на воде речки Вещунки.

Как только они выпили настойку, почти сразу, без всяких мучений, превратились в ослов. Причём Малай стал как новенький – крепкий красный ослище с пиратской повязкой на глазу. Детишки Жон и Дил поглядели на него с удивлением, но уже через пару минут признали.

– Ты видишь, мой господин, какие у них задатки! – восхищался Малай, роняя скупые ослиные слёзы. – Настоящие маленькие джинны в образе утконосов! Ах, какое счастье!

Конечно, из любого дурного положения можно извлечь немало доброго и полезного.

Мало того что, побывав утконосами, Шухлик с Малаем научились прекрасно плавать и нырять, ловить раков, рыть норы и строить гнёзда, так ещё джинн обзавёлся потомством, о котором и не мечтал. Откуда, спрашивается, взяться детям у огненного духа?

А тут – пожалуйста, благодаря колдовским козням, появились два чудесных создания.

Малай не мог нарадоваться, наглядеться на них!

И это понятно. Джинны, как правило, – круглые сироты.

Ни предков, ни наследников, ни сестёр, ни братьев…

Добрые рождаются от солнечных лучей и полуденного жара. Злые, шайтаны, – от извержения вулканов, ударов молний и разрушительных пожаров.

Впрочем, многое зависит, как говорится, от окружающей среды.

Злые иногда добреют, и, наоборот, добрые – обозляются. Между ними нет окончательного разделения и незыблемой границы. Точно так же, как вообще между добром и злом в этом мире.

Пора было собираться в дорогу, подальше от города колдунов.

Но тут Малай глубоко задумался.

– Никак в толк не возьму, кто я теперь моим мальчикам, – мама или папа?

– Ну, просто – родитель, – успокоил Шухлик.

– Хорошо звучит, мудрейший господин! – И Малай резво подпрыгнул, как в прежние времена, когда только что освободился из плена в горшочке.

Обретя наследников-утконосов, он очень приободрился. К нему явно вернулась часть сил, похищенных братом-шайтаном.

– Главное, преодолеть пустынную четверть мира! – нахмурился он, сосредотачиваясь, как атлет перед тройным прыжком. – А там уж рукой подать до страны Чашма…

Малай выстроил всех в шеренгу – впереди Шухлик, сам сзади, а посередине – братишки Жон и Дил.

Он уже начал нашёптывать что-то себе под нос, как заведено у джиннов перед исполнением любого желания.

И тут на пологом берегу реки показалась знакомая собачья стая. Все в чёрных очках!

Они не лаяли, не рычали, даже не скалились, а подкрадывались в зловещей тишине – по-пластунски, словно тигры или рыси.

Это наводило такой ужас, что джинн с Шухликом, подхватив Жона и Дила, бросились бежать так, как, пожалуй, ещё никогда не бегали. Они неслись, точно скаковые жеребцы.

И всё же псы догоняли. Ещё чуть-чуть и – вцепятся в копыта. Прыгнут – и разорвут утконосиков.

Вдруг Шухлик ощутил всей спиной странную подъёмную силу, которая порывами разгоняла воздух. Ещё перебирая ногами, он взмыл над землёй.

Рядом не очень умело махал крыльями Малай. Зато утконосики, растопырив перепончатые лапы и выруливая плоскими клювами, летели на редкость уверенно, будто урождённые птицы. Подобно вспугнутым диким уткам, они устремились в небеса.

Внизу подпрыгивали, визжали и скулили растерянные очкастые собаки.

Задержавшись, Малай спикировал и осыпал их на прощание крупным ослиным помётом.

Сверху хорошо виднелась граница между двумя мирами.

Именно речка Вещунка, давшая им приют, отделяла бездонную глухую тьму, где не было ни единого проблеска, доступного пяти обычным чувствам, от чёрно-белых руин города колдунов.

Над городом они сделали широкий круг, поскольку джинн готовился перепрыгнуть сверхсветовой барьер скорости. Пока он нашёптывал, дул и поплёвывал, их заметили, и внизу началась суета.

Ведьмы хватались за мётлы, собираясь в погоню.

Доносились заклинания магов и вопли колдунов, грохотавшие в небе, подобно грому.

Нечистый дух поднимался вверх густыми волнами, так что перехватывало дыхание.

Однако у джинна теперь хватало сил не только на сверхсветовой полёт, но и на защиту от дурного рёва, заклятий, наговоров и прочего сглаза. Все посланные проклятия посыпались огненным дождём обратно, накрыв город пеленой чёрного дыма.

А через мгновение что-то мигнуло, дрогнуло, смешалось и сдвинулось, как отражение в открываемой зеркальной дверце.

Возникла совсем другая картина, и вся четвёрка – два взрослых осла и два утконоса-ребёнка – опустилась с небес посреди голой каменной равнины.

Кажется, им всё же не удалось перемахнуть за раз пустынную четверть мира.

Малай сокрушённо покачал головой.

Счастье третье

Пещелья и ущеры

Силы у Малая и впрямь иссякли. Он даже не знал, в какую сторону идти. А крылья, выросшие при побеге, отвалились на сверхсветовой скорости.

Но тут у Шухлика очень кстати пробудилось чувство Чу и подсказало, куда путь держать.

Рыжий ослик торопился выбраться из этой каменной, словно опалённой небесным огнём, пустыни. Копыта его высекали искры, и звон стоял такой, будто он скакал по железному мосту. Малай с детишками на спине еле поспевал следом.

Жон и Дил пока не умели говорить. То есть помалкивали, но всё-таки мысленно калякали. Родитель хорошо понимал, о чём они. Да и Шухлик кое-что улавливал.

В общем-то, не смолкая ни на миг, утконосики несли всякую милую околесицу.

«Отважней и сильнее нашего папаши не сыскать в целом мире! – кричал Жон. – Как ловко он уделал и пропесочил тех очкастых собак!»

«О, наша мамаша добра и прекрасна! – восхищался Дил. – А какой у неё чудесный красный хвост! А чёрная повязка на глазу!»

Малай таял и млел на ходу, едва ли не мурлыкал, как кот на печи. Всё это мешало Шухлику слушать Чу, которое изъяснялось довольно странно – лопотало неразборчиво, как годовалая малютка.

– Лежезная густыня! – вроде бы оправдывалось оно. – Ганмитная фуря!

Рыжий ослик только недоумённо разводил ушами.

К вечеру они приблизились к гряде неприступных скал. Казалось, что преодолеть их нет никакой возможности. Всё-таки ослам далеко до горных баранов!

То и дело им виделись дома, дворцы и даже целые города, созданные за многие века ветром и редкими дождями.

– Мой господин! – Малай принюхался. – Я смекнул, где мы! В часе ходьбы отсюда есть лазейка в горах, которая выведет прямо в страну джиннов.

Шухлик ощутил, как Чу настойчиво тянет в другую сторону.

– Шуволка! – беспокоилось оно. – Задняпа! Пещелья и ущеры!

Джинн насупился и помрачнел.

– Знаешь ли, мой господин, я очень уважаю твои чувства, однако здесь, посреди железной пустыни, они явно запутались и оторопели, как бывает со стрелкой компаса во время магнитной бури.

Пожалуй, это всё объясняло. И, приструнив размагниченные чувства, Шухлик поспешил за Малаем.

Обещанная лазейка оказалась очень тесной – кривая узенькая щель. Еле протиснулись. Хотелось назад, но скалы уже не пускали. Они скалились и впивались в бока. Вот-вот вздохнут и расплющат!

Впрочем, через некоторое время щель раздвинулась, расползлась и превратилась в ущелье.

Ободранные ослы остановились – отдышаться и осмотреться.

Здесь было тихо, сухо и сумрачно. Скалы поднимались так высоко, что небо казалось бледно-голубой ленточкой, которая, того и гляди, скрутится эдаким катышком-колбаской.

Там и сям, как пустые глазницы, зияли пещеры.

– Фью! – присвистнул Малай. – Весёлое местечко!

Свист разбежался меж скал, будто быстрый ручей, затекая в каждую трещину, расщелину, и на звук его из пещер повылезло множество народа. Завидев ослов, все пришли в неописуемый восторг. Подпрыгивали, махали руками и кричали «Ура!» так, что ущелье в миг переполнилось глухим стоном и рокотом, точно океанским прибоем, – уу-ур-р-р-ра-а-у-у-рр!

– Вот так встреча! – удивился Шухлик. – Может, обознались?

– Мой господин, зачем сомнения? – подмигнул Малай. – Это обычное горское гостеприимство!

Меж тем жители пещер обступили их. Не обращая внимания на красного осла с утконосами, подхватили рыжего на руки и понесли, как героя, вернувшегося домой с великой победой.

Шухлик пытался заглянуть в их лица, но не мог, будто они нарочно поворачивались затылками.

Даже странно, одни затылки! В ущельном сумраке виднелись на них выбритые цифры – пять, тринадцать, сто один, семь, восемьдесят три… И на лысых то же самое, – одиннадцать, двадцать девять, пятьсот сорок семь – то ли печати, то ли клейма…

Шухлика внесли в громадную пещеру, озарённую кострами, и усадили на каменное возвышение вроде трона, у подножия которого спешно застилали скатертью длинный стол.

Тут-то он и понял, с трудом веря своим глазам, что у местного населения вообще нет лиц! Откуда не погляди, – затылки! То есть с обеих сторон головы – спереди и сзади.

А глазки скромно и стыдливо мигают из ушей.

«В природе ещё и не такое бывает, – успокаивал себя Шухлик. – Конечно, не красавчики! Но где же, ёлки-палки, рты?! Ни одного не вижу! Чем же они кричали и как едят?»

Пока не было ответа на этот вопрос.

Только чувство Чу высказалось взволнованно и смутно: «Пердуперждаю! Гершники! Притвожерношение!»

Шухлик вдруг проникся к этому беспокойному чувству такой нежностью, словно Малай к утконосикам. Он слушал невнятный младенческий лепет Чу и был счастлив, понимая, что вскоре оно обязательно подрастёт, окрепнет и заговорит в полный голос.

Затылочники

То и дело кто-нибудь из затылочников подходил к полыхающим кострам, выцарапывал оттуда особенно жаркие угольки и раскладывал по карманам, а пару-другую терпеливо зажимал в кулаках. Понятно, что пещера была наполнена стонами и подвыванием.

«Наверное, тоже горский обычай!» – изумлялся Шухлик.

Когда все расположились за столом, он, наконец, догадался, что рты, которые никак не мог приметить, находятся точно на макушках. Судя по всему, затылочники питались в основном тем, что с неба падало. И сейчас по привычке сидели, разинув пасти, будто птенцы в гнезде.

– Верно-верно, что с неба упало, то наше, – вкрадчиво подтвердил Седьмой, моргая ухом. – А на большее совестно рассчитывать!

И впрямь, праздничный стол был пуст, если не считать каких-то жалких корешков и сушёных насекомых.

По правую руку от Шухлика поместили Малая с утконосами.

– Кто эти безмордые страшилы? – шепнул рыжий ослик. – Куда мы угодили?

– Пещеры вечного блуждания, мой господин, – отвечал Малай. – Здесь грешники раскаиваются и замаливают грехи! Погляди на стены!

Сверху донизу камни были расписаны картинами адских мучений, – как и полагается, с чертями, сковородками, с чадящими языками пламени. Но души, опутанные грехами, как катушки суровой ниткой, напоминали рассохшиеся чурбаны – все в трещинах и щелях, из которых торчало множество ржавых гвоздей и горящих заноз.

– Рисунки с натуры, – заметил Малай. – Таковы при жизни души пещерных грешников. И обрати, мой господин, внимание на подписи.

Шухлик прочитал.

«Грех, как огонь костра, греет, но чем ближе к нему – жжёт и мучает».

«Грехи любезны – доводят до бездны».

«Здесь все рабы греха! И живут с грехом пополам».

«Чья душа во грехе, та и в ответе!»

– Грешники не могут смотреть прямо друг на друга, – доходчиво объяснял Малай. – Поэтому с обеих сторон – затылки! И от имён своих отказались, считая себя недостойными. Заменили номерами!

Шухлик подметил, что числа на затылках нечётные. Причём такие, которые делятся без остатка только на самих себя.

– Ещё бы, – хмыкнул Малай. – Не хотят делиться раскаянием. Это вся их жизнь. Желают каяться до самого конца, чтобы не угодить после смерти во-о-он туда, – кивнул на картины. – И творят себе ад на земле!

– Хорошо рассуждать чистому духу! – усмехнулся Шухлик. – Никаких грехов!

Стащив пиратскую повязку с глаза, джинн тягостно вздохнул.

– Эх, не скажи, мой господин, – много чего за мной водится. Люблю приврать. К тому же я невинный убийца – превысил оборону, защищаясь от колдунов, – не все в том городе были так уж плохи. И признаюсь, я нарочно завёл сюда, чтобы покаяться. Эти пещеры, как печи, всю скверну сжигают. Не хочу, чтобы Жон и Дил отдувались за родителя. Прости, мой господин!

Шухлик опешил. Никак не ожидал от своего слуги подобной выходки! Задумавшись, сжевал корень, напоминавший человеческую фигуру. И тут же поплыли у него перед глазами длинный-предлинный, как дорога, стол, бесконечные затылки с цифрами, как верстовые столбы, и джинн Малай, поспешно уходящий с утконосиками.

Шухлику подсунули снотворный корень мандрагоры.

В следующий миг всё вокруг раскололось, расщепилось, и он вошёл в те страшные росписи на стенах пещеры.

Тут не было так жарко, как представлялось. В общем, терпимо.

Пара чертей подвалила разболтанной хулиганской походкой, будто хотели попросить закурить, узнать, который час, и потребовать кошелёк или жизнь.

– Знаешь ли, приятель, – рявкнул один из них, неприятно скалясь и тряся кочергой. – Катился бы отсюда!

Второй оказался душевней.

– Честно скажу – плохое это место для приличного осла. Здесь рабство угрызения и раскаяния! Тут обитают ненавидящие самих себя! Поедающие свою жизнь! Даже нам, чертям, противно.

Он постучал сковородкой по крутым рогам.

– Два затылка и рот на макушке – это куда ни шло! Сами довели себя до такого печального состояния. Хуже того, затылочники как чёрствый хлеб, который настолько окаменел, засох, что и откусить-то невозможно. Разве что размочить – любовью и сожалением! Да где ж их взять в этом диком ущелье, когда все только и думают о своих грехах, каются и хотят принести искупительную жертву. Тьфу!!!

И чёрт так оглушительно плюнул в костёр, что Шухлик очнулся на дне ущелья. Ленточка неба казалась ещё дальше, чем прежде. Она покраснела и уже потихоньку угасала.

Шухлик хотел подняться, но обнаружил, что ноги крепко связаны. Его окружили затылочники.

– Нам было откровение, – склонился макушкой Первый, указывая на пещеру. – Голос Вечного Блуждания изрёк: явится рыжий осёл! сам отдаст свою шкуру! сложите в неё все грехи, в которых каетесь, и сожгите! тогда обретёте новую жизнь!

– Прости, осёл! – дружески похлопал по загривку Тридцать седьмой. – Мы тебя долго ждали!

– Ты спаситель! Воздвигнем тебе золотую статую, которой будут поклоняться наши дети, внуки и правнуки! – воскликнул Одиннадцатый.

А Третий, щекоча ухо, зашептал.

– Нам известно, что под ослиной шкурой скрыт достойный гражданин Луций! Мы освободим тебя! Вернём человеческий облик!

– Совсем одичали! – заорал Шухлик, пытаясь вскочить и лягнуться. – Мой предок Луций жил две тысячи лет назад!

Но его не слушали.

Обступив со всех сторон, затылочники высекли Шухлика розгами до крови. А затем зашили в кожаный мешок вместе с собакой, петухом, обезьяной и змеёй.

Видно, надеялись, что он испугается и выскочит из шкуры.

Однако выпоротый Шухлик мирно беседовал со своими соседями. Представившись, они рассказывали друг другу истории своих жизней, коротая время в мешке.

Особенно любезной оказалась змея из семейства гремучих. Она зализала Шухлику раны, затянувшиеся так быстро, как следы весла на реке.

Словом, все расстались друзьями и сговорились о следующей встрече в том же мешке.

Но затылочники решили действовать иначе – неспешно и наверняка.

Третий, освещая факелом дорогу, повёл стреноженного Шухлика по пещерному лабиринту, вглубь горы.

С каждым шагом становилось всё жарче и жарче. Лабиринт петлял, как заяц, удирающий от лисы. Наверное, тут были особые метки на стенах, иначе бы давно заплутали.

Третьему, видно, надоел стук ослиных копыт в гробовом молчании, и он разговорился сам с собой.

– Когда я ограбил того ротозея, то долго жил спокойно. Но, осознав свой грех, вечно каюсь, казню себя, мщу, наказываю, и – вроде не живу! Можно сказать, ограбил самого себя. Хуже того, убил свою жизнь бесконечным покаянием… О, вновь я согрешил в словах и мыслях!

И Третий, не долго думая, хлопнул факелом по макушке, наказав болтливый рот. Даже Шухлик почувствовал, как это больно.

Он понял, что затылочники сами себе в тягость. Не жизнь у них, а непрерывное копание, будто рытьё мрачных пещер. Беспрестанно себя укоряя, забрели в лабиринт. Запутались, потерялись и – нет для них выхода! Разве что ослиная шкура…

Третий, отдуваясь макушкой, завёл Шухлика в какую-то нишу, где пол был усеян чёрными и белыми камнями, и захлопнул решётку.

Когда он ушёл, стало так непроглядно, будто в кармане пространства и за пазухой времени. Ну, не совсем так – кое-что Шухлик ощущал. Например, дикий печной жар, душивший раскалёнными клещами, и острые камни под копытами.

Он чуял носом запах гари. Мог закричать и услышать короткое глухое эхо. Но вот глаза были совершенно беспомощны!

Некоторое время перед ними плавали какие-то радужные кольца и пузыри, остатки факельного света, но вскоре и они исчезли.

Вообще всё было ужасно! Рыжий ослик и представить не мог, что с ним такое приключится!

На острых каменьях не только лежать, но и стоять невыносимо больно. Конечно, их нарочно тут понасыпали.

«Сколько понадобится дней, чтобы сдохнуть? – размышлял Шухлик. – Не лучше ли сразу размозжить голову об стену?!»

Готовясь умереть, он всплакнул. Сначала потихоньку – от жалости к себе. А потом от ненависти, в полный голос.

– Злосчастный я осёл! – выл, причитал и хрюкал, захлёбываясь. – Глупый, тупой, бестолковый! Ни на что не годный! Кругом виноватый! Плевал на всех, блаженствуя в своём райском саду! Только себя и любил! Только о себе и думал, ишак безмозглый! Правильно сделают затылочники, содрав с меня шкуру! Покаюсь, что ли, перед смертью, потому что сам себе противен.

Вот тут-то им овладело настоящее отчаяние. Он, оказывается, даже не знал, как надо правильно каяться. И тогда услышал чувство Чу, которое заговорило, наконец, членораздельно.

– Прекрасно – раскаяться в дурных поступках, – довольно твёрдо звучал его голос. – Но неприязнь к себе – это яд! Сам Творец тебя любит, а ты говоришь – злосчастный! Уясни, что делал не так. И пойми – всё, что было, ушло. Каждый миг – новый! Прости себя и всех, кто причинил тебе зло. И живи, преобразившись, в новом времени иначе, чем прежде, – лучше и чище, в свете и радости, не угнетаясь прошлым! Оно осталось в памяти, но уже не тяготит, не омрачает. Твоё прошлое легче и ясней, потому что сам ты другой – светлый!

Шухлик слушал, икая и всхлипывая. На душе, кажется, и впрямь полегчало, но ясности и света не прибавилось. Темь тёмная – хоть глаз выколи!

– Можно считать, уже покаялся? – спросил он, прислушиваясь к Чу.

– Считать будешь, когда выберешься из ущелья, отделяющего прошлую жизнь от будущей. Иначе так и останешься во мраке, который мало чем отличается от безмерья и безвременья. У тебя пока достаточно сил, чтобы не думать о смерти! Ты должен защищаться!

Шухлику вдруг стало очень обидно за свои нерастраченные силы. Если б его не усыпили, он бы разметал всех затылочников!

Впрочем, вот вопрос – сколько жизней можно отнять, защищая свою? Малай, например, уничтожил целый город, покаялся, а затем, скотина, подло бросил в беде своего господина!

– Не так он прост, как хочет казаться, – шепнуло Чу. – Вспомни, я тебя предупреждало о западне в ущелье, о ловушке в пещерах, о грешниках и жертвоприношении.

Шухлик пропустил это мимо ушей, поскольку живо представил, как на него нападают волки! Одному копытом в лоб! Другому, третьему…

Если занять выгодную позицию, можно перебить всю стаю. Всех волков на свете!

Но не нарушит ли он, сохраняя свою маленькую жизнь, равновесие в мире? Может, вообще не следует защищаться? Может, достойнее вести себя безропотно, как жертвенное животное? Ведь затылочники начнут новую жизнь, содрав с него шкуру!

– Знаешь ли, напрасно беспокоишься – всех волков не уничтожишь! – усмехнулось Чу. – Они вовремя сообразят, что зря с тобой связались. А если не поймут и не отступят – значит их род обречён на вымирание.

– А вдруг у них безвыходное положение, к примеру, есть нечего? – спросил Шухлик. – То есть два выхода – или сожрать меня, или помереть с голоду?

– Ну, всегда отыщется какая-нибудь потайная лазейка, – отвечало Чу. – Могут перейти на фрукты и овощи! А если серьёзно, – вместе с тобой жизнь твою защищает Творец. Впрочем, о волках Он тоже заботится! Всё в Его руках, и нет других правил. Для чистых, как сказано, всё чисто! Но не им решать, насколько они чисты, и насколько грязны другие!

Шухлик понял далеко не все речи Чу, и всё же какая-то надежда появилась. Может, он почище затылочников?

Так или иначе, они не собирались убивать его собственными руками – не хотели брать ещё один грех на душу.

Эти безумцы верили, что он сам скинет ослиную шкуру, превратившись в Луция.

Ну, в крайнем случае они сдерут её уже с дохлого осла.

Четыре ключа

Всякое наказание кажется не радостью, а печалью. Но после наученным через него доставляет мирный плод праведности. Примерно так говорил когда-то предок Луций.

В глухом подземелье Шухлик полагался только на Чу.

Однако оно в последнее время столько говорило, что надорвалось, то ли охрипло, то ли осипло, то ли вообще умолкло. Во всяком случае, звучавший голос был мало узнаваем.

Шухлик не знал, верить ему или нет. Может, это какое-то поддельное, ложное чувство. Из самозванцев.

– Иной раз мне чудится и мерещится, кажется и мнится, – призналось оно. – Ты уж сам отделяй правду от вымысла! Хочу тебе сказать, что самая большая победа – не драться с врагом, а сделать его другом.

– Да, сказать легко, – проворчал Шухлик. – Очень похоже на пустые слова!

Пустые не пустые, а именно слово «друг» напомнило об Ок-Таве. Если бы он смог призвать её, крылатая ослица хоть чем-нибудь да помогла бы!

Но разве в чёрной пещере создашь ощущение восторга и счастья, на которое отзывается Ок-Тава?