Искушение злом Робертс Нора
С приходом осени окружающие горы взрывались красками и по улицам распространялся запах горящей древесины и мокрых листьев.
Зимой город напоминал открытку с картинкой «Жизнь прекрасна», когда снег облегал каменные стены, а Рождественские огоньки горели неделями.
С точки зрения полицейского, это была не жизнь, а малина. Редкое хулиганство — дети бьют и забираются в окна — нарушение правил дорожного движения, раз в неделю происходят стычки разбушевавшихся пьяных или семейные ссоры. За те годы, что он снова был в родном городе, Кэму пришлось иметь дело с одним нападением с нанесением увечий, мелким воровством, несколькими случаями намеренной порчи имущества, редкими драками в баре и многочисленными случаями управления машиной в нетрезвом состоянии.
Этого не хватило бы на одну ночь в Вашингтоне, где он был полицейским больше семи лет.
Когда он принял решение сложить полномочия в Вашингтоне и вернуться в Эммитсборо, его коллеги говорили ему, что через полгода он вернется, взвыв от скуки. Он слыл настоящим полицейским с— улицы, потому что мог сохранять ледяное спокойствие и не взрываться, привык, даже приспособился к встречам с наркоманами и торговцами наркотиков.
И ему это нравилось, нравилось ходить по острию ножа, патрулировать улицы, рыться в человеческих отбросах. Он стал детективом — стремление, тайно хранимое им с того дня, как он примкнул к полиции. И он оставался на улицах, потому что там чувствовал себя, как дома, потому что там ему было хорошо.
Но вот, однажды летним днем, они с напарником преследовали двадцатилетнего мелкого торговца наркотиков с его кричавшим заложником в полуразвалившемся здании на Юго-Востоке.
Все изменилось.
— Кэмэрон? — Рука на плече Кэма прервала его воспоминания. Он посмотрел на мэра Эммитсборо.
— Мистер Атертон.
— Не возражаете, если я присоединюсь к вам? — Коротко улыбнувшись, Джэймс Атертон втиснул свое длинное, тонкое тело на виниловый стул рядом с Кэмом. Это был ангельский человек, с костлявым, немного меланхолическим лицом и бледно-голубыми глазами — Он напоминал подъемный кран — бледная, веснушчатая кожа, песочные волосы, длинная шея, длинные руки и ноги.
Из кармана его спортивной куртки торчала шариковая ручка и очки для чтения в тонкой оправе. Он всегда носил спортивные куртки и черные блестящие башмаки на шнуровке. Кэм не мог вспомнить Атертона в теннисных туфлях, джинсах или шортах. Ему было пятьдесят два, он преподавал в школе и служил обществу. Он был мэром Эммитсборо, эта работа едва ли могла занять все его время, когда Кэм был еще подростком. Такое положение вещей прекрасно подходило Атертону и городу.
— Кофе? — поинтересовался Кэм и автоматически позвал официантку, хотя она уже направлялась к ним с подносом в руках.
— Спасибо, Элис, — поблагодарил Атертон, когда она налила.
— Принести вам чего-нибудь на завтрак, мэр?
— Нет, я уже завтракал. — Но тут же взглянул на десертную тарелку около кассы. — Эти пончики — свежие?
— Сегодняшние.
Он слегка вздохнул, наливая сливки и насыпая в кофе две полные ложки сахара. — Едва ли у вас есть с яблочной начинкой — посыпанные корицей?
— Один есть, на нем ваше имя, — Элис подмигнула ему и отправилась за пончиком.
— Нет сил, — сказал Атертон, сделав первый глоточек кофе. — Между нами говоря, моя жена беспокоится, что я ем как лошадь и не толстею.
— Как поживает миссис Атертон?
— Мин в порядке. Сегодня устраивает ярмарку в средней школе. Чтобы собрать деньги на новую форму для оркестра. — После того, как Элис поставила перед ним пончик, Атертон взял вилку с ножом. Салфетка аккуратно лежала у него на коленях.
Кэм улыбнулся. Ни один кусок яблока не оставит пятна на мэре. Аккуратность Атертона была постоянна, как восход солнца.
— Я слышал у вас прошлой ночью было необычное происшествие?
— Отвратительное. — У Кэма до сих пор стояла перед глазами темная, зияющая могила. Он взял остывающий кофе. — Мы все вчера сфотографировали и оградили место веревкой. Я рано утром туда заехал. Земля твердая и сухая. Никаких следов. Там чисто, как в операционной.
— Может ребята слишком рано занялись проказами, — готовясь к Хэлоуину?
— Я сначала так и подумал, — отметил Кэм. — Но на них это не похоже. Ребята обычно не так аккуратны.
— Это не хорошо и не приятно. — Атертон ел пончик маленькими кусками, разжевывая и глотая перед тем, как говорить. — В таком городе, как наш, нам не нужна такая ерунда. Хорошо, конечно, что это была старая могила и поблизости нет родственников, кого это могло бы ранить. — Атертон положил вилку, вытер пальцы о салфетку, затем взял чашку. — Через несколько дней разговоры утихнут и люди забудут. Но мне бы не хотелось, чтобы подобное повторилось. — Он улыбнулся, так же, как он улыбался, когда отстающему студенту удавалось получить хорошую оценку. — Я знаю, что вы со всей ответственностью во всем разберетесь, Кэмэрон. Просто дайте мне знать, если я могу чем-нибудь помочь.
— Так и сделаю.
Вытащив бумажник, Атертон извлек две хрустящие, неизмятые бумажки по одному доллару, затем подсунул их уголками под пустую тарелку. — Я пошел. Надо показаться на ярмарке.
Кэм посмотрел, как он вышел на улицу, обменялся приветствиями с несколькими прохожими и пошел вниз по Мэйн.
Остаток дня Кэм провел за бумагами и обычным патрулированием. Но перед заходом он снова отправился на кладбище. Около получаса он там стоял, всматриваясь в пустую, маленькую могилу.
Карли Джеймисон было пятнадцать лет, и она ненавидела весь свет. Первым объектом ее отвращения были родители. Они не понимали, что значит быть молодым. Они были такие скучные, живя в дурацком доме в дурацком Харрисбурге, штат Пенсильвания. «Старички Мардж и Фред», — подумала она, фыркнув, поправляя рюкзак и шагая задом наперед, небрежно выставив руку с поднятым большим пальцем, вдоль обочины Южного Шоссе номер 15.
Почему ты не носишь красивые вещи, как сестра? Почему ты не учишься и не получаешь хорошие оценки, как сестра? Почему ты не убираешь в комнате, как сестра?
К черту! К черту! К черту!
Сестру она тоже ненавидела, идеальная Дженифер с ее святошеским отношением к жизни и детской одеждой. Дженифер была отличницей, уезжавшей в вонючий Гарвард на вонючую стипендию, учиться вонючей медицине.
Ее высокие кроссовки «Конверсн» хрустели по гравию, а она шла и представляла себе куклу со светлыми волосами, идеальными прядями, облегавшими идеальное сердцеобразное лицо. Детские голубые глаза смотрели моргая, и на пухлом, умильном ротике играла улыбка превосходства.
— Привет, меня зовут Дженифер, — скажет кукла, стоит дернуть ее за веревку. — Я идеал. Я делаю все, что мне говорят, и делаю это отлично.
Затем Карли представила, как она сбрасывает куклу с высокого здания и наблюдает за тем, как ее идеальное лицо разбивается вдребезги об асфальт.
Черт, ей не хотелось быть такой, как Дженифер. Порывшись в кармане облегающих джине, она извлекла смятую пачку «Мальборо». «Одна сигарета осталась», — с отвращением подумала она. Ну что же, у нее с собой сто пятьдесят долларов и где-нибудь по дороге должен быть магазин.
Она прикурила сигарету одноразовой красной зажигалкой «Бик» — она даже расписывалась красным цветом — запихнула зажигалку обратно в карман и беззаботно отбросила в сторону пустую пачку. Она провожала равнодушным взглядом проносившиеся мимо нее машины. Пока что ей везло с попутными машинами, а поскольку день был безоблачный и приятно свежий, то она была не прочь пройтись.
Она будет добираться на попутках до самой Флориды, до Форт Лодердэйл, куда ее вонючие родители запретили ей поехать на весенние каникулы. Она слишком маленькая. Она всегда, в зависимости от настроения родителей, для чего угодно, была или слишком маленькая или слишком взрослая.
«Бог ты мой, они ничего не знают», — подумала она, качая головой так, что ее растрепанные рыжие волосы упали на лицо. Три сережки в ее левом ухе яростно затряслись.
На ней была надета хлопчатая куртка, почти целиком покрытая значками и булавками и красная майка с изображением группы «Бон Джови» на всю грудь.
Ее облегающие джинсы были на свободный манер разрезаны на коленках. На одной руке плясал десяток тонких браслетов. На другой красовались две пары часов «Суотч».
Она была ростом пять футов четыре дюйма и весила сто десять фунтов. Карли гордилась своим телом, которое действительно стало расцветать год назад. Ей нравилось демонстрировать его в облегающей одежде, что заставляло негодовать и злиться ее родителей. Но ей это доставляло удовольствие. В особенности, поскольку Дженифер была худой и плоскогрудой, Карли расценивала как основную победу то, что ей удалось хоть чем-то обойти сестру, хотя бы в размере груди.
Они считали, что она живет активной сексуальной жизнью, именно с Джастином Марксом, и наблюдали за ней, как вурдалаки. Так и ожидая ее неожиданного появления со словами, вот, я и беременна. «Сексуально активная», подумала она и фыркнула. Именно так они любили выражаться, чтобы показать, что им все известно.
Ну, пока что она не позволяла Джастину это сделать — хоть он и хотел. Просто она еще не была готова к серьезному. Может быть, добравшись до Флориды, она передумает.
Повернувшись, чтобы какое-то время пройти нормально, она надела выписанные ей темные очки. Она ненавидела свою близорукость и до последнего времени соглашалась носить только очки с затемнением. С тех пор, как она потеряла две пары контактных линз, ее родители отвергли идею купить еще одни.
«Ну и что, она сама себе их купит», — подумала Карли. — Она найдет работу во Флориде и никогда в жизни больше не вернется в вонючую Пенсильванию. Она купит линзы фирмы «Дюрасофт», которые превратят ее дурацкие светло-карие глаза в небесно голубые. Интересно, начали они уже искать ее. Наверное нет. В любом случае, какая им разница?» У них была великая Дженифер. Глаза ее намокли, и она с яростью подавила слезы. Неважно. Черт с ними со всеми.
К черту. К черту. К черту.
Они подумают, что она в школе до опупения замучена историей Соединенных Штатов. Кому какое дело, что старые пердуны подписали Декларацию независимости? Сегодня она подписывала собственную. Ей больше не придется сидеть на уроках или слушать лекции о том, как надо убирать комнату, или делать тише музыку, или не носить много косметики.
— Что с тобой, Карли? — всегда спрашивала ее мама.
— Почему ты себя так ведешь? Я не понимаю тебя.
Естественно, не понимает. Никто не понимает.
Она развернулась снова, выставив большой палец. Но радости в ней поубавилось. Она была в пути четыре часа, и ее решительный протест быстро сменялся жалостью к себе. Когда мимо прожужжал трактор с прицепом, бросая ей в лицо комья грязи, она на мгновение решила пересечь асфальт и двинуться на север, обратно к дому.
«Нет уж, к черту», — подумала она, распрямив ссутулившиеся плечи. Назад она не вернется. Пусть они ее поищут. Ей так хотелось, чтобы они ее искали.
Слегка вздохнув, она сошла с гравия на травяной откос, где была тень, и села там. За забором из ржавой сетки лениво паслись коровы. В ее рюкзаке, вместе с бикини, бумажником «Левис», ярко-розовыми шортами и еще одной майкой, было два пирожных «Хоустесс». Она съела оба, слизывая шоколад и облизывая пальцы, разглядывая уставившихся на нее коров.
Она жалела, что не догадалась засунуть в рюкзак пару банок «Кока-Колы». Как только она доберется до какого-нибудь городишки, она купит ее и еще «Мальборо». Взглянув на часы, она обнаружила, что как раз наступил полдень. В школьном кафетерии сейчас будет людно и шумно. Ей было интересно, что подумают другие ребята, когда узнают, что она добралась на попутках до самой Флориды. Да, они позеленеют. Это, наверное самое клевое, что она когда-либо делала. Вот тогда они действительно станут обращать внимание на нее. Все обратят внимание.
Она ненадолго вздремнула и проснулась озябшей и усталой. Надев рюкзак, она снова выбралась на обочину дороги и выставила большой палец.
Боже, она умирала от жажды. Крошки от пирожных, казалось, превратились в хрустальную пыль в ее горле. И ей захотелось еще сигарету. Ее дух немного окреп, когда она миновала дорожный знак:
Эммитсборо 8 миль.
Похоже на Хиксборо, но если там продают «Кока-колу Клэссик» и «Мальборо», то ей все равно.
Она очень обрадовалась, когда меньше чем через десять минут замедлил ход и остановился пикап. Зазвенев браслетами и сережками она поспешила к пассажирской двери. Парень в машине напоминал фермера. У него были большие руки с толстыми пальцами, а на голове была бейсбольная кепка с рекламой магазина сельскохозяйственных товаров. Грузовичок приятно пах сеном и животными.
— Спасибо, мистер. — Она влезла в кабину грузовичка. — Куда ты едешь?
— На юг, — ответила она. — Во Флориду.
— Далекий путь. — Он вскользь посмотрел на ее рюкзачок перед тем как выехать на дорогу снова.
— Да. — Она пожала плечами. — Ну и что?
— Едешь к родственникам?
— Нет. Просто еду. — Она вызывающе посмотрела на него, но он улыбался.
— Да, я знаю, как это бывает. Я тебя смогу отвезти только до семидесятой, но мне надо будет заехать в одно место.
— Вот это здорово. — Довольная собой, Карли откинулась на сиденье.
Глубоко в лесу, глубокой ночью холодно и чисто прозвучал колокол. Луна взошла высоко в черном небе, и круг из тринадцати пел. Они распевали песню смерти.
Алтарь дергался и корчился. В глазах у нее все расплывалось, поскольку они сняли с нее очки и вкололи что-то, когда связывали. Казалось, что сознание плавает вверх и вниз. Но глубоко внутри скрывался леденящих страх.
Она понимала, что обнажена, ее руки и ноги широко раздвинуты и привязаны. Но она не знала, где она, и ее шаткое сознание не могло четко ответить, как она туда попала.
«Человек в грузовичке, — думала она, напрягаясь. — Он подобрал ее. Это был фермер. Разве не так? Они заехали к нему на ферму. В этом она была почти уверена. Затем он повернул ее к себе. Она сопротивлялась, но он был сильный, страшно сильный. Потом он ее чем-то ударил».
Затем все расплывалось. Привязанная в темном месте. Давно она тут? Час, день? Люди подходят, говорят шепотом. Укол шприца в руку.
Она снова на улице. Она видела луну и звезды. Она чувствовала дым. Он обволакивал ее голову также, как и серебряный удар колокола. И пение. Она не могла разобрать слова, наверное иностранные. Она не могла уловить смысл.
Она немного всхлипнула, желая увидеть мать.
Она повернула голову и увидела фигуры в черных одеяниях. У них были звериные головы как в фильмах ужасов. Или это сон. «Это сон, — пообещала она себе и глаза ее обожгло слезами. Она проснется. Ее мама вот-вот войдет и разбудит ее, чтобы идти в школу и все исчезнет.
Это наверняка сон. Она знала, что не бывает созданий с человеческими фигурами и звериными головами. Чудовища существуют только в фильмах и прочей ерунде, вроде того, что они с Шэри Мюррэй брали на прокат, когда ночевали вместе».
Тот, с козлиной головой, поставил серебряную чашу между ее грудей. Мутная от наркотиков она удивилась, как она на самом деле может чувствовать холод металла на теле. Разве можно ощущать вещи во сне?
Он поднял руку, и его голос гулко отозвался в ее голове. Он установил свечу между ее бедер. Она начала отчаянно кричать, испугавшись, что это не сон. Все по-прежнему было видно то четко, то расплывалось, и казалось, что звуки доносятся издалека. Слышны были крики и стенания, и причитания, чересчур человеческие звуки доносились из этих звериных голов.
Она сбросила чашу, разлив содержимое по телу. Оно пахло как кровь. Она захныкала. Он трогал ее, рисовал на ее теле знаки красной жидкостью. Она видела блеск его глаз в козьей голове по мере того, как он, своими совсем человеческими руками, начал делать с ней то, что, как предупреждала мама, может случиться, если ездить на попутных машинах и заигрывать с мальчиками.
Даже сквозь стыд, она чувствовала, как горячая жидкость разливается у нее в животе.
Затем они обнажились, под плащами были мужчины с головами козлов, волков и ящериц. Не успел он на нее взгромоздиться, весь напряженный я готовый, она поняла, что ее изнасилуют. С первым толчком она закричала. И звук пустой и насмешливый разлетелся эхом в деревьях.
Они сосали ее покрытую кровью грудь, издавая жуткие чавкающие звуки, лапали и причмокивали. Она пыталась отпихиваться и слабо сопротивляться, когда ее безжалостно насиловали в рот. Завывая и причитая, они щипали и кололи, и закачивали в нее.
Они были безумны, все они, танцуя и подпрыгивая, и завывая во время того, как каждый из них по очереди насиловал ее. Бессердечные, безразличные даже тогда, когда ее крики перешли во всхлипывания, а всхлипы в бессмысленное мяукание.
Она спряталась в какое-то глубокое, потайное место, где она могла укрыться от боли и страха. Спрятавшись там, она не увидела ножа.
ГЛАВА 3
Галерея была набита народом. Через час после открытия выставки Клер, люди наводнили просторное, трехэтажное помещение. «И не просто люди, — думала Клер, попивая шампанское, — а Люди». Заглавное «Л» указывало на тех, кто расширил сердце Анжи до размеров Канзаса. Представители делового мира, мира искусства, театра, самые талантливые и знаменитые. От Мадонны до мэра, все пришли посмотреть, обсудить, и, возможно, купить.
Повсюду шныряли репортеры, проглатывая канапе и французское шампанское. Старая программа «Отдых сегодня вечером» послала съемочную бригаду, которая даже сейчас вела репортаж на фоне трехфутовой работы Клер из железа и бронзы под названием «Возвращение власти». Они назвали ее противоречивой, из-за вопиющей сексуальности и явного феминизма, воплощенного в образе трех нагих женщин, вооруженных копьем, луком и пикой, собравшихся вокруг коленопреклоненного мужчины.
Для Клер это было всего лишь выражением собственных переживаний после развода, когда она металась в поисках оружия, чтобы отомстить, и так его и не нашла.
Представители журнала «Музеи и искусство» обсуждали небольшую медную работу, бросая такими словами, как «эзотерическая» и «стратифицированная».
Большего успеха добиться было нельзя.
Так почему же она так расстроена?
Ну да, свою задачу она выполнила, улыбаясь и болтая до тех пор, пока ей не показалось, что ее лицо треснет как ветхий мрамор. Она даже надела выбранное для нее Анжи платье. Узкая и блестящая черная парас глубоким и широким вырезом в виде латинской буквы «Y» на спине и юбкой, настолько тесной, что она была вынуждена ходить, как несчастные китайские женщины, когда было модно перевязывать ноги. Она совершенно распустила волосы и добавила из прихоти немного грубых медных украшений собственного изготовления.
Она понимала, что выглядит артистично и сексуально, но сейчас ей было не до этого.
Она переживала ощущение, думала Клер, сбитой с толку провинциалки. Элли чувствовала себя также, была уверена Клер, когда ее домик приземлился посреди Изумрудного царства. И также как Элли, ее одолело глубокое и непреодолимое желание вернуться домой. Назад к самому дому.
Клер старалась стряхнуть это чувство, попивая шампанское и говоря себе, что это воплощение мечты всей ее жизни. Она тяжело работала для выставки, также как Анжи и Жан-Поль тяжело работали, чтобы создать атмосферу для восприятия искусства и потратили на это уйму денег.
Галерея была элегантна, идеальная декорация для красивых людей, пришедших сюда. Она была выкрашена в ослепительно белый цвет. На второй, затем на третий этаж можно было подняться по эскалатору. Все было открытым, изогнутым и воздушным. С высокого потолка свисали две модернистские хрустальные люстры. Каждая ее работа была тщательно освещена. Вокруг них сгрудились люди в бриллиантах и стильной одежде.
Помещения благоухали дорогими запахами, соперничавшими друг с другом, пока все они не смешались в один необыкновенный аромат. Аромат богатства.
— Клер, дорогая. — Тина Янгерс, искусствовед, которую Клер знала и не выносила, помахала ей издали. Она напоминала маленькую фею с тонкими светлыми волосами и острыми зелеными глазами. Несмотря на пятидесятилетний возраст, хирургические фокусы позволили ей зависнуть на ложной отметке сорока с небольшим.
На ней был цветочной раскраски блеклый кафтан, доходивший до лодыжек. Ее окружал ядовитый аромат «Пуазона». «Вполне подходящий запах», — подумала Клер, поскольку зачастую статьи Тины были смертоносны. Она могла одним поднятием платиновой брови расплющить, как жука достоинство художника. Ни для кого не было секретом, что так она поступала зачастую, ради острого ощущения власти, которое она при этом получала. Она, не дотронувшись, обозначила поцелуй на щеке Клер, затем крепко схватила ее за руки.
— Вы превзошли себя, не так ли?
Клер улыбнулась и обозвала себя циничной лицемеркой.
— Разве?
— Не скромничайте — это скучно. Здесь всем очевидно, что вы будете лучшим художником девяностых. Женщиной художником. — Она затрясла головой и разразилась звонким смехом для съемочной бригады. — Мне приятно говорить, что я одной из первых обнаружила это на вашей первой выставке.
В своему обзоре по горячим следам она рассчитывала упомянуть о бесчисленных похвалах, приглашениях и бесплатных путешествиях. Это — бизнес. Клер почти явственно слышала голос Анжи. — Мы все играем.
— Спасибо за поддержку, Тина.
— Не стоит. Я поддерживаю только лучших. Если работа бездарная, я первая говорю об этом. — Она улыбнулась, обнажив маленькие, кошачьи зубки. — Как на выставке бедного Крейга в прошлом месяце. Ничтожные работы, бесконечная скука, ни капельки оригинальности. Но это… — Она простерла руку в кольцах в сторону скульптуры из белого мрамора. Это была голова волка, вывшего на луну, с острыми и блестящими клыками. Его плечи, точный намек на них, были, без сомнения, человеческими. — В этом сила.
Клер взглянула на работу. Это была одна из ее работ-кошмаров, навеянных собственными страшными снами. Внезапно вздрогнув, она повернулась к ней спиной. «Продолжай играть», — приказала она себе, затем залпом допила остатки вина в бокале, перед тем как отставить его в сторону.
Всю свою жизнь она не могла понять, почему вино и комплименты заставляли ее напрягаться. — Спасибо, Тина. Анжи будет дышать гораздо легче, когда я передам ваше мнение.
— О, я сама ей скажу, не бойтесь. — Она прикоснулась пальцем к запястью Клер. — Мне бы хотелось поговорить с вами в менее беспокойное время о том, чтобы обратиться с речью к моей группе поклонников искусства.
— Конечно, — ответила Клер, хотя она ненавидела общественные выступления даже больше, чем интервью. — Позвоните мне. — «Может быть, у меня к тому времени изменится номер».
— Не сомневайтесь, позвоню. Поздравляю, Клер. Клер сделала шаг назад, намереваясь улизнуть в личный кабинет Анжи, чтобы минутку побыть в одиночестве. Она с силой натолкнулась на кого-то спиной.
— Ой, простите, — начала было она, повернувшись. — Здесь так тесно… Блейр! — С первым искренним чувством за весь вечер она обняла его. — Ты пришел! Я боялась, что ты не сможешь.
— Не смогу придти на модную вечеринку моей сестры?
— Это выставка.
— Да. — Он обвел взглядом комнату. — Кто бы говорил?
— Слава богу, ты здесь. — Она схватила его руку. — Пошли со мной. И что бы ни произошло, не оборачивайся.
— Эй, — воскликнул он, когда она потянула его в сторону, — шампанское там.
— Я тебе ящик куплю. — Не обратив внимания на предоставленный в ее распоряжение лимузин, она потащила его по улице. Пройдя четыре дома, она зашла в кулинарию, вдохнув запах телятины, маринадов и чеснока.
— Слава тебе Господи, — пробормотала Клер и бросилась к прилавку, чтобы посмотреть выбор картофельных салатов, маринованных яиц, копченой осетрины и блинчиков.
Спустя десять минут они сидели за столом, накрытым истертой клеенкой, и ели толсто нарезанные сэндвичи из черного хлеба с грудинкой и швейцарским сыром.
— Я купил костюм и заказал такси, для того чтобы оказаться в кулинарии и есть кошерные маринады и холодное мясо?
— Мы можем вернуться, если хочешь, — сказала Клер с набитым ртом. — Мне нужно было вырваться на минутку.
— Это твоя выставка, — напомнил он.
— Да. Но кого выставляют, мои скульптуры или меня?
— Ладно, малышка. — Откинувшись на стуле, он откусил хрустящий картофель.
— В чем дело?
Какое-то время она молчала, обдумывая. Она не понимала насколько ей нужно скрыться, до тех пор, пока не увидела Блейра, он стоял, такой неподдельный и внушительный среди блестящих нарядов и побрякушек.
Он был немного выше ее. Его светлые волосы с годами потемнели, обретя глубокий рыжеватый оттенок, и он зачесывал их прямо назад. Многим женщинам он напоминал молодого Роберта Редфорда, что заставляло его постоянно смущаться. Блэйр понимал неприятное ощущение, испытываемое многими красивыми женщинами, когда их расценивали, в качестве безмозглых объектов страсти.
Ему удалось, несмотря на то, что он выглядел наивно, несерьезно и на пять лет моложе своего возраста, пробиться по журналистской лестнице. Он был политическим обозревателем «Вашингтон Пост».
Клер знала, что он разумный, логичный и земной человек, прямая противоположность ей самой. Но не было никого, с кем ей было легче делиться самыми сокровенными мыслями.
— Как мама?
Блейр отпил лимонад. Он знал, что его близняшка будет ходить вокруг да около своих проблем, пока не почувствует себя готовой к разговору.
— Хорошо. Я недавно получил открытку из Мадрида. А ты не получала?
— Да, — Клер принялась за сэндвич. — Кажется, они с Джерри проводят лучшее время в их жизни.
— Медовый месяц, это всегда приятно. — Он подался вперед и коснулся ее руки. — Джерри ей нужен, Клер. Она любит его и заслуживает немного счастья.
— Я знаю. Знаю. — Чувствуя нетерпение, она отодвинула тарелку и достала сигарету. Последнее время ее аппетит менялся также быстро, как и настроение. — Умом я это понимаю. Она много работала после папы — после его смерти, чтобы сохранить семью, чтобы дело не пропало. И чтобы не лишиться рассудка, наверное. Я все г» то знаю, — повторяла она, потирая лоб. — Я знаю.
— Но?
Она покачала головой. — Джерри хороший парень. Он мне нравится, правда. Он веселый, умный и, очевидно, безумно любит маму. И мы не дети, которым кажется, что он пытается занять папино место.
— Но?
— Меня не покидает чувство, что он занимает папино место. — Она рассмеялась и глубоко затянулась сигаретой. — Это не то, или не совсем то. Боже, Блэйр, кажется мы идем в разные стороны, так мы далеки друг от друга. Мама на несколько недель уехала в Европу на медовый месяц, ты в Вашинтоне, я здесь. Я все думаю о том, как было до того, как мы потеряли папу..
— Это было давно.
— Я знаю, Боже, я знаю. — Свободной рукой она начала комкать салфетку. Она не была уверена, что сможет подобрать слова. Зачастую было легче выражать эмоции при помощи стали и сплавов. — Дело в том, что… ну, даже после… когда нас осталось только трое… — Она на мгновение закрыла глаза. — Было трудно — потрясение от случившегося, потом все эти взятки и тайные договоренности, и нелегальные сделки для торгового центра. Мы были прекрасной веселой семьей, и в следующее мгновение папа умер и мы оказались на грани скандала. Но мы так крепко держались, может быть слишком крепко, затем раз — и мы все порознь.
— Достаточно набрать номер, Клер. Час на самолете.
— Да. Не знаю в чем дело, Блэйр. Все шло отлично. У меня отличная работа. Мне нравится, что я делаю, мне нравится моя жизнь. И вдруг… снова этот сон.
— Ой. — Он опять взял ее руку, на этот раз не отпуская. — Прости. Хочешь поговорить об этом?
— О сне? — Дерганным движением она воткнула сигарету в безвкусную железную пепельницу. Детали она не обсуждала никогда, даже с ним. — Да, все то же самое. Ужасно, когда это случается, но затем он исчезает. Только в этот раз я— не смогла выйти из этого состояния. Я работала, но сердце у меня к работе не лежит, и это заметно. Я все думаю о папе, и о доме, и, Боже, о маленьком черном пуделе миссис Нигли. Французская булка и обед «У Марты» после воскресной службы. — Она сделала глубокий вдох. — Блэйр, мне кажется, я хочу домой.
— Домой? В Эммитсборо?
— Да. Слушай, я знаю, ты говорил, что в самом разгаре переговоры с новыми владельцами дома, но ты можешь подождать. Мама не будет волноваться.
— Да, конечно не будет. — Он видел ее напряжение, чувствовал его в бесконечных движениях ее руки. — Клер, Эммитсборо далеко от Нью-Йорка. Я не имею в виду расстояние в милях.
— Один раз я уже проделала это путь.
— Оттуда сюда. Путешествие обратно выглядит совершенно иначе. Ты там не была уже…
— Девять лет, — сказала она ему. — Почти десять. Наверное тогда было легче, просто уехать, после того, как мы поступили в колледж. Потом, когда мама решила переехать в Вирджинию, не было особых причин возвращаться. — Она отломила край сэндвича, который ела в большей степени, чтобы успокоить нервы, чем от голода. — Но, по крайней мере, она пеклась о доме. Это хорошее вложение. Без закладных, небольшие налоги. Арендная плата…
— Ты правда веришь, что это единственная причина, почему она его не продала? Из-за арендной платы?
Блэйр посмотрел на ее сомкнутые руки. Ему хотелось сказать ей да, чтобы она могла обрести спокойствие в будущем, вместо того, чтобы искать его в прошлом. Его раны затянулись, но они могли неожиданно открыться, напоминая о бесчестии отца и болезненном осознании действительности самим Блэйром.
— Нет. Там остались воспоминания, по большей части хорошие. Я уверен, что все мы чувствуем привязанность к дому.
— Ты чувствуешь? — тихо спросила она. Их глаза встретились. В них было понимание и отзвуки боли. — Я его не забыл, если ты это имеешь в виду.
— Или не простил?
— Я сжился с этим, — кратко объяснил он. — Мы все сжились.
— Я хочу домой, Блэйр. Хоть я до конца и не знаю почему, мне нужно домой.
Он не был уверен в этом, хотел поспорить с ней. Затем передернув плечами, сдался. — Слушай, дом пустой. Ты хоть завтра можешь туда въехать, но я не уверен, что стоит пускаться в страну воспоминаний, если тебе и без того плохо.
— Как ты и сказал, по большей части воспоминания хорошие. Может быть, пора вернуться к плохим.
— Все еще хочешь вылечиться?
Она немного улыбнулась. — И да, и нет. Меня по настоящему лечит работа и похоже, что здесь я больше работать не могу. Я хочу домой, Блэйр. Это единственное, в чем я уверена.
— Когда ты в последний раз сидела за рулем? — требовательно спросила Анжи.
Клер установила последний чемодан в багажник своей новой машины, захлопнула его и отошла. Этот автомобиль был произведением искусства.
— Что? — спросила она, заметив, то Анжи топает ножкой, на этот раз обутой в змеиную кожу цвета морской волны.
— Я спросила, когда ты последний раз водила машину?
— Ой, несколько лет назад. Она милая, правда? —
Клер с любовью похлопала по блестящему красному колпаку на колесе.
— Ну, конечно, она милашка. Там ведь пять скоростей? И спидометр доходит до ста шестидесяти. Ты за рулем два года не сидела, а потом идешь и покупаешь машину с характером?
— Я думаю, ты была бы больше довольна, если бы я себе купила неуклюжий старый пикап.
— Я буду довольна, если ты разгрузишь этого монстра и поднимешься наверх, где твое место.
— Анжи, мы с тобой говорим об одном и том же уже неделю.
— И по-прежнему ничего не понятно. — Разозленная Анжи спускалась и поднималась на тротуар, инстинктивно избегая кошмара, если ее каблуки попадут в трещину. — Девочка, ты можешь легко забыть завязать шнурки, как же ты собираешься добраться на этом самолете до Мэриленда?
— А что я не сказала об автопилоте? — И когда Анжи не заметила юмора, Клер обняла ее за плечи и потрясла. — Перестань волноваться, слышишь? Я взрослая девочка. Следующие две недели я собираюсь провести в тихом городишке с двумя светофорами, где самое серьезное преступление совершается детьми, ворующими цветы из соседских садов.
— Ну и что ты будешь делать в таком месте?
— Работать.
— Ты можешь работать здесь! Боже правый, Клер, критики у тебя с руки едят после выставки. Ты можешь назначать свою цену. Если тебе надо отдохнуть, поезжай в круиз в Канкун или в Монто-Карло на несколько недель. Чем можно заниматься в Эммитсбурге?
— Боро. Эммитсборо. Мир, тишина, спокойствие… Ни одна из них не обратила внимание, когда таксист выскочил из своей машины и стал громко ругаться на другого водителя. — Мне нужна смена обстановки, Анжи. Все, над чем я работала последний месяц — это мусор.
— Чушь.
— Ты моя подруга, хорошая подруга, но еще и торгуешь искусством. Посмотри правде в глаза.
Анжи открыла рот, но под пристальным взглядом Клер лишь нетерпеливо вздохнула.
— Ну, что же, это откровенно, — пробормотала Клер.
— Если последние несколько недель ты делала не самые лучшие работы, то это только потому, что ты слишком торопишься. Все, что ты подготовила к выставке, было прекрасно. Тебе просто надо передохнуть.
— Может быть. Поверь мне, торопиться в Эммитсборо сложно. Это, — добавила она, выставив руку перед тем, как Анжи успела что-то сказать, — всего лишь в 5 часах езды. Вы с Жан-Полем сможете навестить меня, когда захотите.
Анжи отступила только потому, что знала, что спорить с Клер, когда она уже решила, было бесполезно.
— Позвони.
— Позвоню, напишу, буду жечь сигнальные костры. Теперь скажи, «До свидания»!
Анжи порылась в сознании в поисках последнего довода, но Клер просто стояла перед ней, улыбаясь, в потертых джинсах, ярко-желтых высоких ботинках, в пурпурном джемпере с огромным вопросительным знаком спереди. Слезы обожгли глаза Анжи, когда она протянула руки.
— Черт побери, мне будет тебя не хватать.
— Я знаю, мне тоже. — Она крепко обняла Анжи, вдыхая знакомый запах Шанель, который стал торговой маркой Анжи еще со времени их художественной школы. — Слушай, я не вступаю в Иностранный Легион. — Она начала огибать машину, затем остановилась и объявила. — Я забыла сумочку наверху. Не говори ни слова, — предупредила она, рванувшись к подъезду.
— Скорее всего, эта девочка повернет не там, где надо, и приедет в Айдахо, — пробормотала Анжи.
Через пять часов Клер на самом деле потерялась. Она понимала, что приехала в Пенсильванию — об этом говорили указатели. Но как она туда попала, когда ей надо было пробираться через Делавэр, она не могла сказать. Намереваясь использовать это обстоятельство, она остановилась у «Макдональдс» и, исследуя карту, перекусила большим сэндвичем с сыром, большой французской картошкой и кока-колой.
Она довольно точно определила, где находится, но как она туда заехала, оставалось тайной. В любом случае, теперь это был пройденный этап. Налегая на соленую политую кетчупом картошку, она определила маршрут. Ей только надо было попасть на петляющую голубую линию и двигаться до пересечения с красной, повернуть направо и ехать прямо. Конечно, она увеличила свое путешествие на несколько часов, но торопиться ей некуда. Оборудование подвезут на грузовике завтра. В самом худшем случае она может остановиться в удобно расположенном мотеле и со свежими силами выехать с утра.
Через полтора часа, по счастливой случайности, она оказалась на 81-ом шоссе, направляясь на юг. По этой дороге она ездила прежде с отцом, когда он проверял собственность на границе с Пенсильванией, и со всей семьей, когда они ездили на выходные к родственникам в Аллентаун. Рано или поздно дорога приведет ее в Хагер-стаун, а там, даже с ее чувством ориентации, она не заблудится.
Читать бесплатно другие книги:
