Настоящая фантастика – 2013 (сборник) Гелприн Майкл
– Нормально, папа. – Дэн зарядил карабин и встал к черте. – Что у нас сегодня в программе?
Первым номером в программе оказались выпорхнувшие в пятидесяти метрах от стрелков утки. Я сшиб одну, ещё одну срезал на взлёте Зубр, а Дэн послал дробины в молоко.
– Неважнецки, – покачал головой Зубр.
Дэн проводил взглядом трёх уцелевших, тающих в небе птиц.
– Ничего, папа. Пускай живут.
Теперь мы зарядили карабины картечью, и невидимый нам Заика выпустил из вольера кабана. Я уложил его выстрелом в лоб и позволил Дэну упустить удравшую опрометью косулю.
– В-внимание! – донёсся голос Заики. – П-приготовились! Особая м-мишень.
Мы втроём взяли карабины на изготовку, и мгновение спустя из кустов выскочила фигура в камуфляжной форме с автоматом в руках.
– Огонь! – рявкнул Зубр и первым выпалил по ней.
Я, целясь в корпус, выстрелил вслед за ним и краем глаза увидел, как вдруг попятился, а затем выронил карабин и осел на землю Дэн.
– Что случилось? – бросился я к нему.
Дэн не ответил. Он сидел, застыв с открытым ртом и уставившись перед собой. Я резко обернулся и посмотрел туда же, куда и он. Фигура в камуфляжке стояла неподвижно в пятидесяти метрах от нас, потом дрогнула и завалилась на спину. Меня передёрнуло. У фигуры было лицо Генки Зубарева – один в один.
– Уб-бит, – вновь донёсся до нас голос Заики. – Гы-гы-гы.
Я облегчённо выдохнул, и мы вместе с Зубром расхохотались.
– Отличный муляж, – отсмеявшись, хлопнул меня по плечу Зубр. – С первым апреля, друзья. Ну, вставай, вставай, – протянул он руку Дэну. – Тебе пора становиться мужчиной, сынок. И ценить мужские шутки.
– Хороший розыгрыш, – похвалил я. – Привыкай, Дэн, в прошлый раз эти черти вместо борща подали мне в супнице гранату. Пластиковую, конечно. Я едва не своротил стол.
– Это Инга придумала, – сообщил Зубр, когда мы, оставив Дэна приходить в себя, принялись свежевать кабана. – Что, Псих, проняло тебя?
Проняло меня не тогда, а сейчас. Я внезапно отчётливо осознал, что этот розыгрыш, эта дурацкая шутка имеет непосредственное отношение к тому, что произошло потом. Я остановил воспроизведение, утёр вдруг пробившую лоб испарину и двинулся в гостиную. Терёхин дремал в кресле перед телевизором.
– Можно вопрос? – разбудил я его. – Что остальные думали о розыгрыше с муляжом?
Терёхин откашлялся.
– То же, что видно на ментограммах. Вам, воякам, выходка понравилась. Парнишке было от неё дурно.
– Вы не заметили ничего особенного? Не в ментограммах, в словах. Вы же допрашивали свидетелей.
– Насколько я помню, ничего, заслуживающего внимания. – Терёхин пожал плечами. – Кроме, конечно, степени вложенного идиотизма.
Я поблагодарил и отправился обратно в спальню. Вновь включил ридер, уселся в кресло и уставился в монитор.
В десять вечера Заика с натугой выставил на стол блюдо с зажаренным на вертеле кабаном. Зубр разлил водку и произнёс тост, мы выпили за тех, кого нет с нами, потом принялись за еду.
– Как твоя блонда, Псих? – показала мне язык Вредина.
– Какая ещё блонда? – нахмурился я.
– Ну, та, что была с тобой в прошлый раз. Надеюсь, ты на ней не женишься?
– Не женюсь, – подтвердил я. – Подожду, когда ты подрастёшь.
Вредина прыснула.
– Долго ждать придётся.
Последние кадры были уже совсем нечёткие, смазанные – на меня начал действовать алкоголь.
– Поднимемся наверх, Псих, – предложил расплывающийся в кадре Зубр. – Надо поговорить. Встретимся за завтраком, – обернулся он к остальным. – У меня ещё кое-какие дела, потом лягу спать. Празднуйте пока что без нас.
Теперь кадры перед глазами не только расплывались, но и качались. Поддерживая под локоть, Зубр вёл меня по лестнице на второй этаж. Мы прошли мимо оружейной комнаты, затем он отпер свой кабинет.
– Проходи, Псих. Садись. Ты поступаешь не по совести.
– Что?
Кадры вновь обрели резкость. Упрёк на несколько мгновений рассеял алкогольный туман у меня в мозгах.
– Я сказал, что ты поступаешь не по-людски.
– Клянусь, я не понимаю, о чём речь.
– Вот как? Не понимаешь?
На этом фрагмент заканчивался. Как я ни тщился все эти годы, как ни старался, я не мог вспомнить, что именно сказал Зубр и что после этого между нами произошло. Следующее воспоминание отстояло от последнего на час с лишним. Я механически просмотрел, как возвращаюсь в отведённую мне комнату и укладываюсь на боковую.
На скрупулёзное, едва не покадровое изучение пяти ментограмм у меня ушли две недели. Я просмотрел каждую десятки раз, до тех пор, пока не заучил наизусть. Теперь я мог расписать то злосчастное первое апреля по минутам.
После того как мы с Зубром поднялись наверх, остальные уселись играть в покер. Дэн был мрачен, рассеян, путал карты и отвечал на вопросы невпопад. Потом сказал, что всё ещё не может отойти от дурацкого розыгрыша в тире, и отправился спать. Вскоре принялась зевать, а затем и распрощалась Вредина. Инга ещё полчаса обыгрывала невезучего Заику, потом смешала карты и пожелала ему доброй ночи. Поднялась наверх, секунду постояла перед дверью в кабинет мужа, видимо, раздумывая, не прихватить ли его с собой в спальню. Пожала плечами и двинулась дальше.
Заика не ложился вообще. Дважды обошёл территорию по периметру, посмотрел боевик, за ним триллер. Сыграл в компьютерную стрелялку и поднялся наверх в оружейную. Была оружейная не заперта и освещена. Заика потянулся к выключателю, но внезапно заметил, что в ружейной пирамиде не хватает одного из четырёх охотничьих карабинов. Заика тщательно осмотрел комнату, заглянул за портьеры, по очереди открыл стоящие у стены кованые сундуки со всяких барахлом, но пропажу не обнаружил. Почесав в затылке, Заика вышел наружу и постучал в дверь хозяйского кабинета. Не дождавшись ответа, отжал дверную ручку и ступил вовнутрь. Исчезнувший карабин приткнулся к входному порогу. Зубр, раскинув руки, лежал на полу навзничь. Заика метнулся, упал перед ним на колени и завыл. Этот вой, заунывный, волчий снился мне в ночных кошмарах на протяжении восьми лет.
Я брёл по вечерней Москве, и мне казалось, что плакаты «Общество без преступности», «Криминалу нет» и «Ментальный контроль – гарантия будущего» издеваются, глумятся надо мной.
– Допустим, один из них сумел экранировать память, – бормотал я себе под нос. – Не всю, небольшой фрагмент, десятиминутный. Заставил себя не думать о преступлении. До сих пор это не удавалось никому, но допустим. Вот, например, Заика. Он крадётся наверх, отпирает оружейную, берёт карабин и скользит по коридору к кабинету. Врывается, стреляет другу в лоб, звукоизоляция в кабинете отменная, выстрел никто не слышит. Заика аккуратно кладёт у порога карабин, об отпечатках пальцев можно не заботиться, на прикладе их с достатком, в тире карабин неоднократно ходил по рукам. Спускается вниз и разблокирует память. Или, например, Дэн… Инге пришлось бы отпечатки пальцев с приклада стереть. Впрочем, она могла надеть перчатки прежде чем идти убивать мужа. Или Вредина – прежде чем пристрелить отца. Потом на ментоскопии виновник заставил себя вспомнить целый день поминутно, а убийство «забыть». Боже, какой всё же бред.
Я перебирал в памяти кадры ментограмм один за другим. Комбинировал их, чередовал, сравнивал. И не находил ни единой зацепки.
– Ничего, папа. Пускай живут…
– П-приготовились! Особая м-мишень.
– Хороший розыгрыш. Привыкай, Дэн, в прошлый раз эти черти…
Я произносил реплики вслух, в хронологическом порядке, и наугад, и снова по хронологии, пытаясь выцепить, выудить из потока слов необходимые, ключевые.
– Как твоя блонда, Псих?..
– Не женюсь. Подожду, когда ты подрастёшь…
– Долго ждать придётся…
– Поднимемся наверх, Псих…
– Ты поступаешь не по совести…
Я внезапно сбился с ноги и резко остановился. Зубр вызвал меня на разговор сразу после язвительной реплики Вредины. Он фактически прервал нашу беседу, не дал закончить. А значит…
Ничего это не значит, осадил себя я. Пока ничего – простое совпадение. Однако если предположить, что не простое… Или что не совпадение…
– Мне надо с ней встретиться, – выпалил я в лицо Терёхину, едва вернулся с прогулки.
– С кем «с ней»?
– С Верой Зубаревой, дочерью покойного.
Терёхин удивлённо поднял бровь.
– Вы уверены, что она захочет с вами встречаться?
– Думаю, что нет. Но вы могли бы попытаться её убедить. Пускай не встретиться, пускай поговорить по видеофону. Я должен задать ей вопрос.
– Здравствуй, Вредина.
С экрана видеофона на меня строго глядела яркая, черноглазая брюнетка. Узнать в ней давнишнюю Вредину, четырнадцатилетнюю задиру и непоседу, было нелегко.
– Здравствуй, Псих.
Я замялся. О том, что я разыскиваю преступника, ей сказал Терёхин. Как она отнеслась к этому, неизвестно. Скорее всего, в её глазах я как был, так и остался убийцей её отца.
– Я хотел бы задать тебе вопрос. Возможно, нам лучше увидеться. В кафе, например, или…
– Я не буду с тобой встречаться, Псих, – прервала она. – Задавай свой вопрос и проваливай.
– Хорошо. – Я стиснул зубы. – Тогда, в тот проклятый день, у нас с твоим отцом вышел разговор. Я не помню, о чём он, вообще, но, может быть, ты догадываешься?
Вредина пару мгновений размышляла, потупившись, затем вскинула взгляд.
– Я не догадываюсь, Псих, я знаю. Речь шла обо мне. Отец считал, что ты… – Она замолчала.
– Что он считал?! – Я едва не сорвался на крик. – Что он считал, говори, ну!
– Он думал, что ты меня домогаешься.
– Что-о?
– Что слышал. Он считал, что ты хочешь затащить меня в койку, понятно? У него были на то основания.
Я оторопело смотрел на неё. Ничего более нелепого я не мог даже предположить.
– Ты это знала и скрыла от следствия? – пробормотал я.
– Я ничего не знала. Это выяснилось много позже, уже после того, как погиб Дэн.
– Дэн? – ахнул я. – Дэн погиб?
– Покончил с собой. Больше я ничего тебе не скажу, Псих. Ты убил моего отца, и мне безразлично, из-за чего это произошло. Всё, не звони мне больше.
Она разъединилась, а я ещё минут пять ошалело разглядывал потухший экран.
– Несомненное самоубийство, – зачитал вслух Терёхин. – Британские коллеги любезно прислали мне копию следственного заключения. Можете ознакомиться.
– Я не понимаю по-английски, – признался я.
– Что ж, давайте переведу. Согласно материалам следствия, такого-то числа, хм-м… два года назад, получается, Денис Зубарев провёл вечер у себя на съёмной квартире в компании сверстников. Выпивка, танцульки, какой-то новомодный фильм, всё, как обычно. Знакомые отмечали, что к концу вечеринки Денис стал мрачен, ушёл в себя, на вопросы не отвечал или отвечал невпопад. По мнению свидетелей, такое состояние могло быть вызвано, хм-м… слишком вольным поведением некой Джейн Бартон, по-видимому, его девушки. Вечеринка оказалась скомканной, компания разошлась, квартира опустела. Через два часа после ухода последнего гостя Денис выбросился из окна. Квартира была на девятом этаже, смерть наступила мгновенно. Участники вечеринки, разумеется, подверглись ментоскопии, так что картина ясная. Предсмертной записки, правда, покойный не оставил.
– Что вы об этом думаете? – спросил я.
– Ничего. – Бывший следователь пожал плечами. – Вы не представляете, Псих, сколько суицидов случается в мире ежедневно.
– Что ж…
Я поднялся и отправился в спальню. Что-то очень важное, ключевое прозвучало минуту назад, я пока не мог сообразить, что именно. Понять удалось, лишь фразу за фразой сопоставив услышанное с событиями восьмилетней давности. В день своей смерти Дэн был мрачен, рассеян и невпопад отвечал на вопросы. Так же как в день смерти отца. Я вернулся в гостиную.
– Скажите, возможно ли выяснить, что за фильм смотрел Дэн перед тем, как покончить с собой?
– Какая разница? – удивился Терёхин.
– Возможно, никакой. Однако мне хотелось бы знать.
– Хорошо, я свяжусь с британцами.
Через час я нашёл этот фильм в Сети и его просмотрел. В тот момент, когда главный герой выбросился из окна, я понял, что ключ к разгадке у меня в руках. Я лихорадочно прошёл поисковиком Сеть. Ещё через час я знал, кто убил Зубра.
– З-здравствуй, П-псих.
Я назначил Заике встречу в Сокольниках. Мы долго брели по парковой аллее, потом уселись на скамейку, вокруг не было ни души.
– Скажи, узнай ты, кто настоящий убийца, что бы ты сделал?
Заика побагровел, глаза налились кровью, и ходуном заходила щека.
– Т-ты знаешь, к-кто убил?
– Ответь на вопрос, пожалуйста.
Заика посмотрел на меня в упор.
– Я п-прикончил бы его. К-кто бы он ни б-был.
– И угодил бы за колючку. Надолго. Может быть, навсегда.
Заика долго молчал. Потом сказал:
– П-псих, к-кроме вас с З-Зубром у м-меня в жизни н-ничего хорошего н-не было. Этот г-гад убил З-Зубра и п-подставил тебя. Он з-задолжал мне, П-псих. К-кто это?
Я поднялся со скамьи.
– Пойдём, дружище, – сказал я. – К сожалению, кто убийца, я не знаю. Меня просто интересовало твоё мнение.
Доброжелательная, приветливая красавица Инга осталась в прошлом. С экрана видеофона на меня с неприязнью смотрела вульгарно одетая и чрезмерно накрашенная средних лет женщина.
– Здравствуй, Инга.
– Будьте любезны обращаться на «вы», – поджав губы, проговорила она. – Я не желаю с вами фамильярничать. Что вам от меня надо?
Накануне Терёхин просил её меня выслушать. Инга согласилась на пять минут разговора. Мне этого было достаточно. Пять минут беседы с убийцей, чью вину никогда не докажут.
– Мне надо, – проигнорировав повеление обращаться на «вы», твёрдо сказал я, – чтобы ты подтвердила одну догадку.
– Какую догадку?
– Ты организовала убийство из-за наследства? Из-за денег, так ведь?
С минуту Инга молчала и лишь глядела на меня в упор. Я смешался – в её взгляде не было страха и злости тоже не было. Я выругался про себя – она смотрела на меня с удивлением.
– Вы не в своём уме?
– В своём. Ты шепнула мужу, что я домогаюсь его малолетней дочери. И устроила розыгрыш с муляжом. Ты здорово всё рассчитала.
Она вновь помолчала с минуту. Потом сказала устало:
– Я ничего никому не шептала. Ментоскопия может это подтвердить. Но я, кажется, знаю, кто это сделал.
– Кто? – подался вперёд я.
– Вот что, Псих, – произнесла Инга жёстко. – Я действительно устроила первоапрельский розыгрыш. Но не сама – мне посоветовали. Я скажу тебе кто, если ты очень подробно, во всех деталях и прямо сейчас объяснишь, какое отношение это всё имеет к убийству.
– Сэр, – британский таможенник козырнул и приглашающе махнул рукой.
Вся процедура заняла минут десять. Ментальный контроль в аэропорту Хитроу проводили со знанием дела – аккуратно и без проволочек.
– Всё о’кей? – спросил я, освобождаясь от шлема.
Таможенник кивнул, и пять минут спустя я уселся в такси. Протянул водителю листок с записанным на нём адресом. Через полтора часа вышел из машины у ворот старинного особняка в викторианском стиле. Молчаливый прилизанный субъект отпер их и проводил меня вовнутрь.
Мы с Жанной были ровесниками, но сидящей в кресле у камина тощей старухе я дал бы не сорок шесть, а все семьдесят.
– Я чувствовала, что рано или поздно ты придёшь, – сказала она тихо. – Напрасно. Тебе ничего не удастся доказать.
Я кивнул. Доказывать было нечего. Ни один суд не усмотрел бы состава преступления в двух заурядных телефонных звонках.
– Ты позвонила бывшему мужу и сообщила ему, что я ухлёстываю за вашей дочерью, так? Ты также посоветовала Инге устроить первоапрельский розыгрыш с муляжом.
– У этой плебейки совершенно не было вкуса, – презрительно хмыкнула Жанна. – Нахалка звонила мне постоянно и спрашивала совета – как обставить гостиную, какие картины вывесить в холле, даже какую пищу сготовить на праздники. На такую вот идиотку он меня променял. Сделал из меня посмешище. Но ему этого показалось мало, и он украл у меня дочь. Я его ненавидела и желала ему смерти. Только желать – это никакое не преступление, Псих.
– Дэн сам не знал, что страдает сомнамбулизмом?
Жанна кивнула.
– Не знал до самой смерти, я скрыла от него это. Приступы были редкими и наступали только после очень сильных потрясений.
– Что ж, я так и думал.
Дэн не помнил, что застрелил отца. В памяти лунатиков от снохождения ничего не остаётся. Дэн, как и большинство таких, как он, попросту проделал во сне то, что потрясло его накануне. Провалы в памяти оказались у нас обоих. Только причины этих провалов были разными.
Жанна ничем не рисковала. Не случись у Дэна лунатический рецидив, убийства бы не произошло, и она попросту повторила бы попытку на следующий год или при любой другой удобной оказии. Не случись между мною и Зубром спровоцированная Жанной ссора, у следствия не было бы кандидата в убийцы, и тогда, видимо, Терёхин докопался бы до сути вещей. Однако Дэн тоже ничем не рисковал. Его несомненно бы оправдали, а преступление квалифицировали как несчастный случай. Так или иначе, организатор убийства оставался в стороне – доказать злой умысел следствию бы не удалось. Жанна предупредила бывшего мужа насчёт возможных неприятностей у их дочери и дала добрый совет его новой жене. И всё.
Я поднялся и двинулся на выход. В ближайшем пабе можно заказать ром, джин или виски. Мне хватит двух-трёх рюмок. Выжду полчаса и вернусь. Удавлю эту дрянь и сдамся полиции. Убийство в состоянии аффекта – такое же, которого я не совершал, но за которое уже отсидел. Мне дадут года два-три, а может быть, и попросту оправдают.
Я выбрался из особняка наружу, прилизанный субъект запер ворота у меня за спиной. Мир без преступников встретил мелким косым дождём и мутной ноябрьской хмарью. Запрокинув лицо, я ловил капли дождя губами. Будь на моём месте Заика, он бы раздумывать не стал. И мешкать не стал бы тоже. Несмотря на то, что ему месть обошлась бы по полной. А мне она может сойти с рук.
Вот он, бар, в сотне шагов вниз по улице. Я сделал к нему шаг, другой. Остановился. Махнул рукой проезжающему такси.
– В аэропорт, – бросил я водителю, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
Олег Быстров
Живая мёртвая вода
Летний зной заполнил двор до самого до краешка. Как, бывало, нальёшь молока в кружку – от хорошей детской жадности – до самого керамического обреза, «с горкой». Это уже гораздо позже, в школе ему объяснили – с мениском: явление, обусловленное поверхностным натяжением жидкости. А тогда он и слов таких не знал и не понял бы наверняка. Просто «с горкой». Зато молоко как пилось, с каким смаком!..
Жара заливала длинный старый двор: от ворот до гаража. И слева соседский забор, а справа – дом на двух владельцев. А вверху виноградная лоза, обвившая натянутую от дома к забору проволоку, точно сказочный змей. Совершенно не препятствующая зною, потому что хоть и прикрывала немного от раскалённого желтка солнца в выцветшем летнем небе, но не могла противостоять току разогретого воздуха. И тот сочился сквозь резные листья как мёд из сот – густой и приторный от запаха разогретых георгинов на грядке.
И качели – удобное сиденье на прочных верёвках, – привезённые отцом из Китая, где служил он когда-то военным атташе. По подлокотникам плясали иероглифы и улыбались китайские мальчики и девочки. Спасибо Великому Кормчему за наше счастливое детство! А вот в Союзе таких качелей было не достать.
И качают качели: вверх-вниз, вверх-вниз… Будто летишь в разогретом плотном воздухе сквозь аромат цветов…
Трель звонка прозвучала, как всегда, резко и неожиданно. Можно было давно заменить старенький дисковый телефон с надписью «RWT» на современное мурлыкающее чудо – память на сотню номеров, автодозвон, прочие маленькие удобства. И без проводов. Но Серёгин не хотел. Аппарат этот вошёл в моду лет через двадцать после качелей. Так и мерил он теперь жизнь: от качелей до телефонного аппарата, от аппарата до…
– Слушаю.
– Что ж вы, уважаемый Юрий Дмитриевич, мобильник отключили? – вкрадчиво прозвучало в трубке.
– А надоел, – беспечно откликнулся Серёгин. – Трезвонят всякие… сосредоточиться не дают.
– Хорошо хоть на домашний откликаетесь. Вы всё приготовили? Срок настал…
– Приготовил. – Порадовался мимолётно, что голос не дрожит, звучит спокойно и уверенно. – И документация, и опытный образец – всё у меня. К двум часам милости прошу.
– Хорошо, профессор, – прошелестело в ответ. – Надеюсь, вы нас не разочаруете и всё разрешится к всеобщему удовольствию.
– И я надеюсь, любезный… – и повесил трубку.
До двух оставалось три часа.
Да, польский телефон. Редкость по тем временам и шик. И югославские туфли на каблуке, и джинсы по сто двадцать рублей. Тогдашних, советских рублей, месячная зарплата начинающего врача. Сколько? за штаны?! – поражалась мама, – в магазине такие же по семнадцать! Мама! – изумлялся он её невежеству, – да это же джинсы! А в магазине… техасы.
Джинсы купили в честь поступления в институт. Учёба пролетела быстро, слилась в один непрекращающийся праздник жизни: друзья, пирушки, пикники. Девушки. Свадьбы сокурсников и их же разводы, которые праздновали одинаково весело. Нет, были, конечно, и зачёты, и сессии, но они в памяти не отложились. Учение давалось легко – мозг впитывал знания почти без волевых усилий. Красный диплом, аспирантура при кафедре фармакологии. И, наконец, НИИ, лаборатория биологически активных препаратов. И рождение ПВС.
Даже рождение дочери не шло в сравнение с этой победой. Вообще, женитьба не заняла подобающего места в его жизни. Пьяно отшумела свадьба. Тихая послушная Вера заглядывала в рот своего умницы-мужа, ловила каждое слово, вела хозяйство. Подошло время, и она родила ему дочь. Однако все эти события существовали как бы сами по себе, где-то рядом, но имели к нему лишь косвенное отношение.
Он был весь в поиске, с головой зарывался в книги. Защитился. Так было нужно – степень, статус, выход на тот уровень, когда к словам твоим начинают прислушиваться, а предложения взвешивать. Но основная работа происходила в лаборатории. Формула, над которой билась его группа, не давалась, ускользала, и Серёгин проводил у лабораторных стендов дни и ночи напролёт.
Сейчас он порой представлялся себе птицей, что парит над стремниной реки – реки жизни. Когда видно одинаково хорошо оба берега: с одной стороны – ясно и выпукло – молодость, исполненная желаний, и зрелость, полная сил. Все прожитые годы. А с другой – чуть в дымке, но тоже вполне отчётливо – грядущая старость, увядание, предел жизни. Даже без этих доброжелателей, что появились так внезапно и одним махом сократили отведённый срок – всё равно увядание. Болезни, немощь, уход. Знал бы наперёд, сделал бы всё по-другому. А тогда…
Завтра диализ: через три дня на четвёртый – его дни. Да не поедет уже, конечно. Всё равно уже.
Так что от телефона – не до свадьбы или рождения дочери, нет. Скорее до появления установки. Назвали её рекомбинатором. Нет, существовало и официальное название – ионно-жидкостной конвектор молекулярных фракций. И что-то там ещё было в названии, за давностью лет и не вспомнить, и номер был, и длинное техническое описание… Но обслуживали конвектор инженеры, а он лишь ставил задачи. Комбинировал. А потом рекомбинировал, отсюда и название машинки. И оценивал результат, конечно.
Хорошее было время. Вся группа работала на него, на его идеи, и малейшее движение мысли, даже отблеск её немедленно превращались в действия: режимы, состав сырья, технологические звенья процесса. Потому что на кону стояло создание нового, уникального, совершенно потрясающего лекарства. Ключа ко многим заболеваниям. Почти панацеи. Без пяти минут живой воды.
Исходили из простого посыла. Процессов, на основе которых развивается всё многообразие известных заболеваний, не так и много. Воспаление, как универсальный ответ тканей на повреждение. Дегенерация, как замещение благородной функциональной ткани суррогатом, грубой соединительнотканной заплаткой. Опухолевый рост. Ещё кое-что в вариантах и нюансах, но эти – основные.
Химические агенты, способные воздействовать на основные процессы, известны. Они разбросаны в лекарствах различных химических групп, назначаются врачами по отдельности, зачастую до десятка наименований на одного пациента. Смешиваются: когда помогают друг другу, когда мешают. Конкурируют.
А почему бы не сделать универсальную комбинированную молекулу? Насадить нужные радикалы на устойчивый углеводородный скелет, задать программу изменения пространственной конфигурации с образованием активных центров по требованию… Чтобы рецепторы организма, суть такие же химические молекулы, узнавали нужный центр и реагировали с ним по принципу «ключ-в-замок»…
Вот о чём мечталось.
Но только гладко было на бумаге, да забыли… Правильно. Да и не овраги там оказались, а глубокие рвы, бездонные провалы, пропасти.
Серёгин придвинул банку растворимого кофе. Ложка светло-коричневых гранул, столько же сахару, воды на три пальца. И в конце – каплю коньяка. Достал из ящика початую пачку сигарет. Всё это было строжайше запрещено врачами – и кофе, и алкоголь, и никотин – ни под каким видом!.. Но теперь можно.
А потом объявился Швец. И жизнь Серёгина получила новое деление – до Швеца и после. Он знал Витьку с детства: жили по соседству, росли вместе, в одну школу ходили. Считались друзьями. Но после школы товарищ уехал учиться в химико-технологический. Вначале переписывались, потом жизнь закрутила: оба погрязли в собственных делах и заботах, дружба увяла.
И вот внезапно объявился, будто с неба свалился. Позвонил, назначил встречу. Посидели в ресторане, как положено. Каждый рассказал о своём. Выяснилось, окончил Швец второй ВУЗ: что-то мудрёное, тоже техническое, но с уклоном уже в физику. В родном городе Витька был проездом, по делам службы, но проблемами друга неожиданно заинтересовался.
На пьяную голову о работе говорили взахлёб, но бестолково, поминутно перебивая друг друга. Однако на следующий день Швец позвонил и подсказал Серёгину институт, где, по его словам, занимаются разработкой струн на полимерной основе диаметром до двух нанометров. Подсказал и фамилию человека, с которым можно связаться, и как лучше это сделать.
Лишь много позже, всё обдумав и взвесив, Серёгин поразился научной прозорливости друга. Его умению схватить главное даже посреди пьяной застольной беседы. И мысленно отвесил школьному другу, походя одарившему золотоносной жилой, земной поклон. Подобная струна идеально подходила на роль оси для радикалов и активных центров в будущем препарате. Любая углеводородная цепочка не шла ни в какое сравнение с носителем подобного рода.
Тут и завертелось.
До назначенной встречи оставалось два часа. На стол лёг старый блокнот, из потрёпанных страниц выпал запечатанный конверт. Его он отложил в сторону. Блокнот открыл там, где сказки. «Сказка о молодильных яблоках и живой воде», «Иван и чудо-юдо», «Иван – мужицкий сын» и другие, названий которых не нашёл, но аккуратно выписывал когда-то фрагментами, запоминал нужные места. Погладил пальцами чуть выцветшие буквы…
Следующей вехой в жизни было, конечно, рождение внука. Просто он не сразу это понял. С Верой они стали к тому времени совсем чужими. За окном отшумела митингами перестройка, отстрелялось лихолетье девяностых: с вечными задержками зарплаты, инфляцией, заказными убийствами и бандитскими войнами на экранах телевизоров.
Серёгина всё это не касалось, а вот Вера, когда стало поспокойнее, ударилась в бизнес. Открыла салон красоты, который на удивление быстро набрал клиентуру и связи. У жены появились свои интересы и круг общения. Преклонение перед мужем-учёным давно кануло в Лету, теперь она поглядывала на чокнутого супруга свысока, так как на главный вопрос современности – кто кормит семью? – могла отвечать смело – я.
Машка как-то незаметно выросла, вышла замуж и переехала к супругу. Жили они теперь в дальней новостройке, и Вера иногда возила туда Серёгина на своей сверкающей иномарке. Но тёплых доверительных отношений между отцом и дочерью не сложилось, так иногда случается. То ли из-за вечной занятости, то ли из-за отстранённости Серёгина от всего того, что не было связано с любимым делом. И Маша всё это чувствовала, но шаг навстречу тоже не делала. Так и жили, будто в соседних дворах…
И внук Антошка поначалу деда не слишком заинтересовал. Приехали, поздравили с рождением первенца, подарок преподнесли. Но Серёгин, старательно играя роль отца и деда, оставался безучастен. Впрочем, всем занималась Вера, время от времени покалывая мужа своим обычным: «Конечно, нам всё это до лампочки! Нам, за высокой нашей наукой, до всех этих мелочей недосуг!»
Он привычно отговаривался, отнекивался, понимая, что по существу жена права. Наука по-прежнему оставалась главным занятием его жизни. В лаборатории вертелось на полную катушку, да только не совсем в ту сторону, куда намечал Серёгин. Нанофибра, как называлась уникальная струна, легко приняла радикалы. Нужные молекулы нанизывались на неё, как куски сочного шашлыка на шампур, – точно и равномерно. В биологической среде, в соответствии с теоретическими выкладками, радикалы должны были образовывать активные центры, взаимодействующие с рецепторами тканей. Серёгин собирался праздновать победу, до внука ли ему было…
Однако в жизни, как это часто бывает, всё оказалось сложнее. Первая серия опытов дала блестящие результаты. ПВС – так, не мудрствуя, назвали препарат в лаборатории: поливалентная сыворотка, – при контакте с воспалёнными тканями послушно перестраивалась: молекулярные комплексы смещались по нанофибре, образовывая активные центры. Новая конфигурация подстраивалась к рецепторам и принималась регулировать выброс медиаторов воспаления. Подавить полностью универсальную биологическую реакцию невозможно, но теперь она протекала в ускоренном темпе и с минимальными потерями для организма. Мечта любого клинициста – будь то хоть хирург, хоть терапевт!
Та же картина наблюдалась и при других заболеваниях. Молекулярные комплексы смещались по струне, обмениваясь составляющими, формировали активные центры. Казалось, опытный взломщик твёрдой рукой собирает фрагменты универсального ключа, и вот он готов – золотой ключик к дверям любой патологии!
Как по волшебству, прекращались болезнетворные процессы, полностью подавлялся рост опухолевых клеток.
Но посреди серии удачных опытов неожиданно начали гибнуть лабораторные животные. Контрольные заборы биологических сред показали, что иногда молекула ПВС модифицируется совершенно неожиданным образом. Например, блокирует дыхательные ферменты, как это делает синильная кислота, только ещё быстрее и эффективнее. Или разрушает клеточные мембраны, действует по типу «клеточных ядов». Существовали и другие варианты. Панацея повернулась другим своим ликом – в образе смертельно опасной отравы.
Наконец прошла серия опытов с непонятными результатами, когда молекула ПВС не изменялась вовсе, вела себя пассивно, оставаясь аморфным набором молекулярных комплексов. Объяснения этому факту не находилось, но такие результаты можно было считать тоже отрицательными.
После очередной серии провальных экспериментов работу приостановили, тут и вспомнил профессор о внуке. Прошло уже четыре года, в течение которых он почти не видел Антошку. Оказалось, это уже маленький забавный человечек, который вовсю бегает по комнатам и лопочет тоже вовсю. И с ним можно поговорить. И даже порассуждать о том о сём – обо всём…
Серёгин стал приезжать чаще. Рассчитывать на транспорт вечно занятой жены теперь не приходилось. Они будто поменялись ролями: Вера развила бурную деятельность, ушла в дела салона с головой, у Серёгина же в работе образовалась лакуна, мёртвая зона, когда повернуть назад нельзя, а двигаться вперёд некуда. Вот и приезжал рейсовым автобусом в отдалённый район новостроек. Гулял с внуком в ближнем парке: брали с собой то мяч, то самокат, а когда и просто налегке – пообщаться.
Так началась их дружба.
Антошка часто просил рассказать сказку, и Серёгин со всей тщательностью и педантизмом истинного учёного приступил к изучению неизвестного предмета. Искал, читал, запоминал. А потом и выписывал. И так получалось, что общим для всех этих историй было одно: Иван, который слыл то царевичем, то дураком, а то и вовсе Иваном Горохом, частенько пользовался водой. Живой и мёртвой.
Скоро и сам профессор удивился: если верить сказкам, мёртвая вода не убивала, как, казалось бы, должно следовать из названия, а заживляла раны и снимала воспаление. Но вот оживить мёртвого уже не могла, это было под силу только воде живой. Внук задавал вопросы, дед пытался объяснить, как понимал сам.
Может, витязю нужно вначале окунуться в мёртвую воду, чтобы убить в себе всё плохое? Жадность, подлость, зависть – они ведь могут проявиться в каждом, дай только волю. Конечно, человек и сам должен бороться со своими слабостями. Воспитывать себя, не давать злым мыслям и желаниям одержать верх над тем светлым и добрым, что заключено в нём изначально. Но витязь-то – другое дело! Он на ратный подвиг идёт, землю родную спасать! Ему всё нужно делать быстро и наверняка. Вот и окунается ратник вначале в мёртвую воду, а потом уже в живую – чтоб сил прибавилось и храбрости не убыло.
Мальчик внимательно слушал и серьёзно кивал светлой головёнкой.
В это же время Серёгин упорно, шаг за шагом изучал условия проведённых экспериментов. Просматривал видеозаписи, перечитывал протоколы опытов, сопоставлял. И пришёл к совершенно ошеломительному открытию. Изменения в молекулах ПВС совершались в первую очередь за счёт настроений и побуждений людей, её применяющих.
Изначально нейтральный препарат мог менять свою направленность в зависимости от руки дающей. Сыворотка, введённая пациенту с искренним чувством сострадания, участия и желанием помочь, изменялась по варианту универсального лекарства. Но если дать её в злобе, гневе или хотя бы в раздражении, панацея превращалась в сильнейший яд.
От всего этого крепко попахивало мистикой или религией, но никак уж не наукой. Подобные выводы не вписывались в теоретические построения, совершенно не вязались с научными взглядами. Однако Серёгин находил всё больше подтверждений этой своей бредовой, как он сам тогда считал, идее.
Вот череда ярких положительных результатов. Он смотрел видеоплёнку, восстанавливал в памяти события, участником которых был сам – атмосфера энтузиазма в группе, творческий подъём, вера в успех и безусловное желание подарить людям новое средство от тяжёлых болезней. Всё налицо!
А вот провалы. Тут у Саши Пименова заболел отец, он укладывал его в клинику, предстояла операция. Сашка был весь на нервах, раздражался и орал на всех по малейшему поводу. А ведь именно он был тогда ответственным за серию. И результат – у всех животных тяжёлые отравления…
Или история с Беллой. Развод, раздел имущества, битва за ребёнка – отец хотел забрать сына. И та же картина: провальные результаты с гибелью подопытных свинок. Пока он не поставил на серию Игоря Брыкина. Тут всё изменилось – Игорь, наоборот, ходил в женихах и любил тогда, кажется, весь мир.
Но более всего убедила Серёгина линия невразумительных результатов. И каждый раз с животными работали нейтральные люди – приглашённые из другой лаборатории ассистентки. Постоянная лаборантка Светуля, девушка добросовестная, проявлявшая искреннее участие к результатам опытов, как раз тогда брала отгулы. И формула не желала меняться, препарат превращался в плацебо.
Читать бесплатно другие книги:
