Охотник за смертью: Война Грин Саймон
– Привет, Лайонстон, если ты смотришь. Это говорит истинный лорд Дезсталкер, и он обращается к тебе из мятежного города Мистпорта. Я тут подумал, что надо тебе сказать: твое вторжение – авантюра. Твоя армия профессиональных убийц против свободных людей не годится. А когда мы закончим прибирать здесь тот свинюшник, который ты сотворила, мы придем тебя навестить. Запомни мое лицо, Лайонстон. Ты останешься жить, чтобы увидеть, как разбегутся твои войска и падет Империя, а тогда я приду ко двору, сорву с тебя корону и пинком вышибу твою мерзкую задницу с Железного Престола. Тебя вообще не должно было быть. Ты – неудачный эксперимент природы, ошибка истории, которую я исправлю в первый возможный момент. До встречи, императрица.
Оуэн перевел взгляд на Флинна.
– Это все, ребята. Вы свободны.
– Я так понимаю, что шансов на эксклюзивное интервью нет? – заикнулся было Тоби. Оуэн посмотрел на него, и Тоби отступил на шаг. – Нет-нет, я не настаиваю. Пошли, Флинн, пора. Не будем злоупотреблять гостеприимством.
И они оба повернулись и побежали, а камера болталась в воздухе позади. Оуэн устало улыбнулся. Зрители никак не могли знать, что его речь была пустой бравадой, на которую ушли все оставшиеся силы. Он неуверенно повернулся и сел рядом с Хэйзел. Глаза ее были закрыты, и дыхание очень неглубоким, но когда он сел рядом, она приоткрыла глаза.
– Ага. Отлично выступил, жеребец. Я всегда знала, что твоя страсть толкать речи когда-нибудь пригодится.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Оуэн, и он действительно спрашивал.
– Усталой. И умиротворенной. Откуда мы черпали эту хреновину? Это Лабиринт дал нам такую силу? – Вряд ли. Скорее это что-то всегда в нас было, а Лабиринт открыл нам к нему доступ. Может, когда-нибудь все человечество этому научится.
– Может быть, но я вряд ли это увижу. Этот взрыв энергии меня вымотал до конца. Ничего не осталось. – Меня тоже, – сказал Оуэн. – Кажется, наше время истекает. Что ж, есть и похуже способы умирать. Нам хотя бы представилась возможность бросить угрозу в лицо Железной Суке. Хэйзел, есть... что-то, что я хочу тебе сказать. – У меня тоже. Я избавилась от тяги к Крови, я это чувствую. Этот взрыв энергии выжег ее начисто. Я наконец очистилась.
– Я рад, Хэйзел. Но я хотел сказать...
Его голос был заглушен ревом гравидвигателей. Оуэн посмотрел вверх и снова заставил себя подняться на ноги. В небе повисли шесть гравибарж, и их дезинтеграторные пушки смотрели прямо на него и Хэйзел. Рука Оуэна сжалась на рукояти меча, но он знал, что на этот раз спасения в последнюю минуту не будет. Даже в лучшей форме он вряд ли мог бы противостоять массированному удару дезинтеграторных пушек шести гравибарж. И все равно он посмотрел вверх и улыбнулся с вызовом:
– Ребята, вы когда-нибудь слышали термин «излишняя огневая мощь?»
– Бой окончен, Дезсталкер, – зазвучал с неба голос через усилители. – Но вы не обязаны здесь умирать. Лайонстон дала нам полномочия сделать вам предложение. Сдавайтесь, и вам будет сохранена жизнь. Наши ученые смогут вас изучать с большой для себя пользой.
– Пошли их к дьяволу, Дезсталкер, – сказала Хэйзел. – Матушка воспитывала меня не для судьбы лабораторной крысы. Чтобы они подвергли нас вивисекции при первой же возможности? Или запустили нам в мозги своих мнемотехников, Чтобы нас перетянули на их сторону? Не надо нам такого, Оуэн.
– Наши сенсоры показывают, что вы тяжело ранены, а ваша спутница умирает, – продолжал усиленный голос. – Мы можем спасти вас обоих. На борту «Дерзкого» есть регенератор. Ей не обязательно умирать, Дезсталкер, и решение зависит от вас.
– Оуэн! – хрипло сказала Хэйзел.
– Извини, Хэйзел, – ответил Оуэн. – Я не готов к тому, чтобы умерли мы оба. – Он взглянул вверх на гравибаржи и отбросил меч в сторону. – Я сдаюсь. Приходите и берите нас. Только поторопитесь, ей вряд ли отпущено много времени.
– Идиот, – сказала Хэйзел.
Он посмотрел на нее и улыбнулся с сожалением:
– Всегда им становлюсь, когда дело касается тебя. Хэйзел попыталась дотянуться до пистолета, но пальцы не слушались. Оуэн сел рядом и слушал, как она его проклинала, пока не пришли имперские солдаты брать их обоих в плен.
Возле центра Мистпорта, где от горящих домов было светло, как днем, Молодой Джек Рэндом, Джон Сильвер и предводительствуемые ими силы сковали Войска Империи. Жаркий воздух был полон дымом, летали хлопья сажи, а рев пожара почти заглушал рев двигателей гравибарж и победный вой Легиона. Улицы были охвачены боем от края до края, и бой выливался в ближайшие переулки и тупики. Утоптанный снег превратился в кровавую слякоть, и трупы валялись повсюду. Пулевое оружие Дезсталкера доказало свою эффективность в ближнем бою, но все равно весы сражения качались то в одну, то в другую сторону, и ни одна сторона не могла получить решающего преимущества. Сталь ударяла о сталь, бойцы бились лицом к лицу в тесноте толпы. В такой сече не было места ни стратегии, ни тактике, ни работе ног – только монотонная тяжелая работа грубой силы и выносливости.
Молодой Джек Рэндом был в самой гуще боя, его фигура возвышалась над толпой, огромная, как памятник, и столь же с виду несокрушимая. Его боевой клич, громкий, триумфальный и наступательный, перекрывал грохот боя, и у каждого его сторонника удваивались силы, когда он слышал этот клич. Меч Рэндома неуклонно поднимался и падал, прорубая путь в рядах врагов к их командирам, и его нельзя было ни замедлить, ни отклонить с пути. Храбрость и решительность вождя вдохновляли повстанцев на еще более отчаянные усилия, заставляя бросаться в горячку боя, плюя на собственную жизнь.
И тут же, в середине боя, был и Джон Сильвер. Его одежда была пропитана кровью – кровью чужой и кровью из собственных несчитанных ран, но рука его твердо держала меч, и он неуклонно двигался вперед. Он был выше боли и усталости, и вела его простая невозможность лечь и умереть, пока он еще нужен.
И медленно, шаг за шагом, теснили повстанцы Войска Империи, отбивая их от сердца города. Вторжение натолкнулось на неуклонное, непобедимое сопротивление и об него разбилось. Над бойней раздавались боевые кличи сотен плачет и культур, сливаясь в леденящий душу рев ярости, решимости и гнева, и силам вторжения на это ответить было нечем. Кое-где десантники обращались в бегство, рискуя быть застреленными собственными офицерами, а те лихорадочно кричали в свои коммуникаторы, выпрашивая подкреплений или приказа на отход. Вместо этого пришел приказ держаться до конца. Гравибаржи уже на подходе. Все, которые есть.
Глухонемой грабитель Кот сидел на чьем-то остывающем трупе, глядя на то, что осталось от таверны «Терновник». Сквозь дым и туман просвечивал обгорелый каркас, местами еще тлеющий. И больше ничего не осталось от места, которое Кот считал своим домом. И никаких следов Сайдер тоже не было. Вскоре Кот встанет и пойдет в развалины и будет рассматривать тела – нет ли среди них ее, но для этого он еще не собрался с духом. Без Сайдер он жить не будет. Она была его любовью, единственной любовью, которая давала его жизни смысл и цель. Нет, ее там быть не может. Ее интуиция всегда говорила ей, когда пора делать ноги, пусть даже всем вокруг казалось, что все хорошо. И все равно мысль о том, чтобы перевернуть какой-то почерневший труп и увидеть на обугленных пальцах ее кольца, была невыносимой. И потому Кот сидел, глядя, как догорает в чаду и дыму «Терновник», и ждал, пока очнется инвестигатор Топаз.
Сюда он принес ее по крышам – он знал, что там его не окликнут и не остановят. Никто не знал крыш так, как он. Его не отвлекал шум битвы и не оглушал рев Легиона, потому что он ничего этого не слышал. И он был занят только одним: доставить инвестигатора туда, где безопасно. Для него же безопасное место всегда означало только таверну «Терновник». И пока он шел, а тело Топаз становилось на его плече все тяжелее и тяжелее, он утешал себя мыслью, что Сайдер будет знать, что делать с Топаз и с переходом Мэри на другую сторону. А теперь таверна сгорела, Сайдер нигде не было, и он не знал, что делать дальше.
Он почувствовал, что Топаз заворочалась, и помог ей сесть. На то же самое мертвое тело – это все-таки получше, чем в грязь и слякоть улицы. Она держалась за голову, а губы ее шевелились, но для Кота в этих движениях не было смысла. По губам он читать умел, но стоны и вопли для него были загадкой. Но наконец она повернулась к нему, и ее темные глаза смотрели пристально. Она спросила, где они, и он объяснил азбукой глухонемых, но Топаз ее не понимала. Тогда он показал на табличку с названием улицы, и Топаз кивнула. Он еще хотел сказать, что случилось с Мэри, но не знал, как. Топаз поднялась на ноги, качнувшись лишь слегка и на мгновение, кивнула в благодарность Коту и исчезла в тумане. Труп под ним почти остыл и сидеть на нем стало неприятно, и потому Кот встал. Сайдер не могла умереть – в этом он был уверен. Значит, надо встать и пойти ее искать. А если по дороге можно будет еще пару раз стукнуть по войскам вторжения, тем лучше. Кот повернулся, вскарабкался по стене и снова ушел на крыши.
На борту «Дерзкого» Оуэн и Хэйзел были приведены в цепях на лицезрение Легиона, плавающего в баке. Тут же был и инвестигатор Разор вместе с Мэри Горячкой – для того чтобы они хорошо себя вели, и капитан Барток, который хотел видеть их лица, когда они поймут, что им ни за что не выстоять против такой силы, как Легион. Единственным предметом в зале был огромный стеклянный бак, увешанный проводами и незнакомой техникой. Легион мирно плавал в густой желтой жидкости – огромная, распухающая мясистая масса без формы и вида. Мозги тысяч мертвых эсперов, сшитых техникой пришельцев, управляемых или по крайней мере подавляемых совокупным разумом червей Червемастера. Вонь стояла страшная, и Оуэн сморщился, разглядывая бак. Он попытался сделать шаг вперед, чтобы рассмотреть получше, но Разор дернул его назад за цепь. Оуэн чуть не упал и выругался по адресу Разора. Тот, не изменившись в лице, ударил его по почкам. Оуэн снова чуть не упал, но удержался на ногах.
Империя сдержала свое слово. Они поместили Хэйзел в регенератор, и она вышла оттуда исцеленной от всех ран, но машина ничего не могла сделать с той духовной опустошенностью, которую испытывали Оуэн и Хэйзел после контакта с ментальной силой, которая спасла им жизнь. И физически они оба были слабы, как котята. Тем не менее Барток отобрал у них оружие и навесил на них такой груз цепей, что они едва стояли. Они хотели даже снять хэйденскую руку Оуэна, но не знали, как это сделать. Была мысль ее отрезать – просто на всякий случай, но Барток очень уж хотел поскорее похвастаться своим секретным оружием. А руку отрезать можно будет и потом.
На Мэри Горячке цепей не было. Кодовые слова в ее мозгу держали ее крепче любых материальных оков. С момента прибытия на «Дерзкий» она не сказала и десятка слов. Оуэн и, Хэйзел пытались с ней говорить, но она реагировала только на приказы Империи. Сейчас она тупо смотрела на бак, явно не тронутая ни его видом, ни запахом.
– Итак, – сказал капитан Барток, обращаясь к Оуэну и Хэйзел, – что вы думаете об этом прелестном создании? Оуэн фыркнул:
– Выглядит, будто у Бога случился понос. И пахнет так же. Вы вообще слыхали о кондиционировании воздуха?
Разор снова его ударил, и Оуэн опять чуть не упал. Хэйзел пнула Разора в колено – большего ей не позволяли цепи. Инвестигатор ударил ее по лицу, окровавив рот и нос. Оуэн и Хэйзел прислонились друг к другу, глядя на Разора в бессильной злобе. Он не улыбался – в этом не было необходимости. Мэри бесстрастно смотрела, и на ее лице не отражалось ничего. Контрольные слова гудели в ее мозгу, как рой рассерженных пчел, но какая-то ее малая часть сохранила способность мыслить. Она скрывала это так глубоко, что этого не мог обнаружить даже другой эспер. Она будто очень издали видела, как она ударяет Топаз – бессильная пленница в собственном теле. Теперь она считала, что Топаз погибла – иначе бы ее тоже сюда доставили. Она, Мэри, которая поклялась больше никогда не убивать, убила своего лучшего друга. Эта мысль оглушала гневом и ужасом, но Мэри держала ее в глубокой тайне, и на лице ее ничего не отражалось. Барток взял ее за руку и подвел к баку. Она не сопротивлялась.
– Привет, Легион! – сказал Барток. – Я тут привел кое-кого с тобой познакомиться. Это Мэри Горячка. Сирена и очень возможно – самый сильный эспер Империи. Здравствуй, Мэри,– на много голосов произнес Легион. Оуэн хмыкнул, когда в голове зазвенел этот ужасный хор, густой и едкий, как вонь гниющих плодов. Хэйзел затрясла головой, будто пытаясь прогнать эти голоса. Мэри не отреагировала. Легион говорил сразу многими голосами, мужские голоса и женские, молодые и старые, живые и мертвые сливались в адской гармонии. И еле слышно, фоном, звучали тысячи беспомощно стонущих голосов, обреченных рукотворному живому Аду.
Как я рад видеть тебя, Мэри,– говорил Легион. – Они вырежут мозг у тебя из головы и сделают его частью меня. Вся твоя сила, все твои песни станут моими. И я найду им хорошее применение на улицах Мистпорта. Они уже трясутся и ежатся от моего голоса, но с твоими песнями я сокрушу их головы и запущу в их души свои липкие пальцы. Они будут танцевать под мою музыку или умирать страшной смертью.
– Ну? – сказал Барток. – Говори с Легионом, Мэри.
Кто со мной говорит? – медленно произнесла Мэри. – Мозги или черви?
– Скоро узнаешь.
– Зачем ты мучаешь и убиваешь эсперов? Они ведь такие же, как ты.
– Потому что мне это нравится. И потому что я это могу. Я совсем не такой, как они. Подобного мне никогда не было. Нет предела размерам, до которых я могу вырасти, нет предела мощи, которую я могу обрести. Имя мне – Легион. Я обширен. Во мне многие. Когда-нибудь все эсперы станут частью меня, и не вечно буду я пребывать в этом баке. Однажды я стану свободным, и горе человечеству. Горе всему живому.
Мэри Горячка увидела мысленным взором свое будущее и будущее человечества, и в ней вскипели отчаяние и гнев, сметая цепи, наложенные имперским программированием. В ней запылала новая сила, дикая и мощная, будто в этом зале явилось вдруг нечто чудесное, яркое, сияющее, совершенное, и средоточием его была Мэри. Матер Мунди, Мать Всех Душ Наших. На лице Мэри отразился экстаз, глаза ее засияли, как два солнца.
Разор немедленно отреагировал на новую угрозу, и меч оказался в его руке немедленно, но невидимая сила подняла его и отбросила в сторону, как докучливое насекомое. Легион в баке заколебался волнами, пораженный самой силой той мощи, которая возникала в зале. Матер Мунди распростерла свою силу, и все эсперы Мистпорта вдруг втянулись в ее единую цель. Тысячи умов в этот миг слились и стали единым целым, направляемым Матер Мунди, сосредоточенной в Мэри Горячке. Она обернула к Легиону свой непреклонный взгляд, и Легион испугался.
Пси-энергия затрещала в воздухе, разливаясь по всем отсекам и коридорам «Дерзкого». Выли от перегрузки и взрывались машины, сбоили и отключались компьютеры, и члены команды по всему кораблю падали на колени, хватаясь за головы, где бушевали незнакомые мысли. Это был хаос, это был бедлам, и капитан Барток в зале вскрикнул, увидев это. Внизу, на планете, в Мистпорте, все внезапно остановилось. Пси-энергия билась в воздухе, как гнев Господень, и захватчики падали на землю без чувств; их разумы отключались навек, не в силах смотреть в лицо Матер Мунди. Неподвижные и не видящие, стояли эсперы Мистпорта, захваченные этим гештальмом. Они слились вместе в ментальной плоскости, сфокусированные в единый разум и единую волю, борясь с мощью того, что носило имя Легион. Но всех тысяч объединенных мятежных эсперов все равно было мало. Легион и Матер Мунди сошлись лицом к лицу, каждый пытался уничтожить противника, и никто не мог взять верх. Силы были равны. Пат.
Стоящие рядом Оуэн и Хэйзел, забытые в этих взрывах энергии, вдруг почувствовали, что оживают. Что-то внутри них поглощало пси-энергию, свободно льющуюся по кораблю. Они снова были сильны и здоровы, и цепи их с треском спались, клацая звеньями по полу. Оуэн повернулся к Разору, но того уже не было. Хэйзел посмотрела на капитана Бартока, но он стоял неподвижно и беспомощно, застыв на месте, как статуя. Кто-то не хотел, чтобы он вмешивался.
Разумы Оуэна и Хэйзел соприкоснулись, каким-то инстинктом вытащенные на другой уровень реальности, и там они увидели борьбу Легиона с Матер Мунди. Две огромные армии слитых воедино воль стояли друг против друга, скованные битвой, в которой для каждого из них было лишь два исхода: победа или безумие. Легион явно был меньшей силой из двух, но он был ничем не ограничен, а Матер Мунди действовала через Мэри Горячку, которая дала торжественный обет никогда больше не убивать.
Оуэн и Хэйзел сосредоточились. На заднем плане, не замечаемые ни одной из сторон, вопили о свободе тысячи голосов. Тысячи мертвых эсперов, чьи мозги были помещены в Легион под контроль мыслечервей. Оуэн придвинулся ближе:
Вы должны вырваться на волю, – сказал он голосом, который не был голосом.– Империя вашей силой убивает таких же, как вы.
Мы знаем, – ответила толпа шепчущих голосов.– Но мы ничего не можем. У нас в мозгу черви. Техника Легиона дает им над нами власть. Освободи нас!
Мы не можем, – сказала Хэйзел.– Вы мертвы. Вам вырезали мозги, а тела выбросили. Вы только призраки в машине.
Раздались вопли и вой отчаяния и плач тысяч душ, у которых не было глаз, чтобы плакать.
Что же нам делать? Что же нам делать?
Только одно вам осталось, – сказал Оуэн Дезсталкер.– Вы должны кончить умирать. Легион никогда не даст вам свободы, никогда не даст вам мира. Вы слышали его. Он хочет убить все живое или включить его в себя. Подумайте о миллионах, пойманных и страдающих в когтях Легиона – как вы.
Мы не хотим умирать!
Никто не хочет, – сказала Хэйзел. – Но иногда бывает, что нет выбора, если все, для чего ты жил, хоть что-нибудь значит.
Вас ничто не остановит, – добавил Оуэн.– Но хотите ли вы вечно жить рабами Легиона? Перестаньте драться за жизнь, дайте себе умереть. И пусть Легион умрет вместе с вами.
Может быть, в этот момент разумы тысяч эсперов вспомнили, кем они были, вспомнили, во что верили и за что дрались. За что умерли бы, если бы пришлось. Может быть, они просто устали от ментального рабства и хотели наконец получить отдых. Может быть, в этот момент они были просто храбрыми людьми, решившими сделать то, что надо. Но какова бы ни была причина, мозги, которые составляли Легион, перестали цепляться за жизнь и дали себе умереть. Вспыхнула в ментальной плоскости ослепительная вспышка света – это тысячи мужчин и женщин вырвались на свободу к последней награде. А за ними осталась лишь темная масса, похожая на раковую опухоль, и она извивалась и корчилась – мыслечерви Червемастера. Матер Мунди раздавила их, и они с воплем умерли.
Инвестигатор Разор смотрел с мостика «Дерзкого», как умирает Легион. На всех мониторах жизненные показатели Легиона упали до нуля. Без всякой видимой причины огромная масса в стеклянном баке стала трупом. Дезсталкер, черт бы его побрал. Разор повернулся к другим консолям. Половина техники мостика не работала, а та, что работала, сообщала только плохие вести. Почти весь экипаж мостика впал в ступор, а от остальных толку было не больше. Разор схватил за шиворот старшего помощника и тряс его до тех пор, пока у того в глазах не появилось подобие смысла.
– В отсутствие капитана Бартока я принимаю ответственность за корабль на себя, – медленно произнес Разор, подчеркивая каждое слово. – Направить всех, у кого есть оружие, в отсек Легиона. Перебить все, что там есть живого.
– Мы уже пытались, сэр, – ответил старший помощник. – никто не может даже подойти к трюму. Там что-то... мешает.
Разор задумался. Команда на мостике зашевелилась и стала приходить в чувство. Теперь, когда Легион мертв, выжившие эсперы Мистпорта быстро восстановят силы. И расплата будет очень тяжелой. Они раздавят наземные силы, а потом обратят внимание на «Дерзкий».
– Питание на все системы, – очень спокойно сказал Разор. – Приготовиться выжечь Мистпорт. – Сэр! – возразил старший помощник. – Там на поверхности наши люди, сэр!
– Раз Легион не работает, их можно уже считать мертвецами. У нас приказ: вернуть Мист под власть Империи. Если это значит превратить всю планету в большой погребальный костер, то это я и сделаю. Включить все дезинтеграторные пушки. По моей команде открыть огонь. И не останавливаться, пока на этой жалкой планете останется хоть искорка жизни.
И в этот момент погас свет. Минута полной темноты, и аварийное освещение залило мостик кровавым отсветом. Старший помощник бросился к приборам, а когда он поднял глаза, из них выплескивался страх.
– Все главные системы отключились, сэр. Практически все, кроме базового жизнеобеспечения. Их отключила... какая-то неизвестная сила, сэр. Мы беспомощны.
Инвестигатор Разор сел в кресло командира и стал думать, как он будет докладывать об этом императрице.
Все было тихо и спокойно в зале, где стоял бак с Легионом. Исчезли и Легион, и Матер Мунди, не было больше их подавляющего присутствия. Огромная мясистая масса оседала на дно бака. Оуэн и Хэйзел стояли рядом, привыкая к возвращению каждый в себя. Мэри Горячка, снова ставшая собой, наклонилась к капитану Бартоку, который сидел на полу, глядя в никуда.
– Не беспокойся, я уже проверил, – сказал Оуэн. – Там никого дома не осталось. То, что ему пришлось увидеть, он не вынес.
– Черт! – выругалась Хэйзел. – Я уже предвкушала, как я его убью.
– Убийства окончились, – сказала Мэри, выпрямляясь. – Поехали домой.
– С удовольствием, – согласился Оуэн. – Сейчас я посмотрю, где тут можно реквизировать спасательный бот. Я так думаю, что вряд ли тут у кого-нибудь возникнет желание отказать нам в нашей просьбе.
Они вышли из зала. Капитан Барток неподвижно сидел, пустыми глазами глядя на мертвую массу в баке.
То, что осталось от Мистпорта, предалось ликованию. Тех немногих десантников, которые не успели к десантным кораблям на эвакуацию, выловили и убили. Брать пленных никто не был расположен. Мертвых свалили в кучу – ими займутся потом. Группы спасателей обшаривали развалины в поисках выживших. Мистпорт снова выдержал испытание. Придется черт-те сколько отстраивать, но большая часть города уцелела. Людей Миста убивать не так-то просто, и это обходится дорого. Уж если ты сумел выжить в Мистпорте, то ты сумеешь справиться с чем угодно, что может бросить против тебя Вселенная.
Остатки Совета собрались в холле союза эсперов, координируя работу по освобождению и проверяя, чтобы пси-щит эсперов не снимали, пока «Дерзкий» не уберется подальше. Нет смысла рисковать. Остальные собравшиеся в холле праздновали так, будто никакого завтра уже не будет. Может, потому, что мало кто из них еще недавно рассчитывал увидеть завтра. Говор эсперов звучал в комнате так громко, что его даже не эсперы по временам могли слышать. Какието изображения танцевали на потолке, но никто из не эсперов не был испуган ни в малейшей степени. Победа объединила всех – по крайней мере на этот миг.
Героем дня был Молодой Джек Рэндом. Каждый хотел оказаться рядом с ним, хлопнуть его по спине, налить ему стакан. Он был только счастлив описывать свою роль в обороне города, и слушатели не давали ему быть слишком скромным. У каждого была в запасе легенда о чудесах храбрости профессионального мятежника.
Оуэн Дезсталкер и Хэйзел д'Арк сидели в углу зала, попивая довольно приличное вино и с сомнением глядя на набор закусок. Их усиленные возможности исчезли вместе с Матер Мунди, и сейчас они ощущали себя очень людьми. Раны их исцелились и смертная усталость прошла, но им обоим нужно было время, чтобы осмыслить те нечеловеческие деяния, которые они совершили. Их подвиги в уличных боях не остались незамеченными, и многие искали их, чтобы поздравить, но в целом люди куда больше стремились поклониться новому идолу – непревзойденному, фантастическому Джеку Рэндому.
Возле Рэндома стоял Дональд Ройал; его ветхая фигура наполнилась новой жизнью и добрым вином. Бой оживил его, он чувствовал себя новым человеком. В свои молодые годы он был великим героем, и мирной жизнью никогда не был вполне доволен. Теперь он снова стал самим собой, полным сил, и хотя было ясно, что наутро ему придется дорого за это заплатить, плевать он хотел, что будет утром. Рев толпы выкрикивал его имя вместе с именем Рэндома, тосты поднимались во славу старого воина. А Рэндом обнимал его за плечи, и они были неразделимы. Мадлен Скай держалась поблизости и старалась себя уговорить, что вовсе не из ревности она невзлюбила легендарного повстанца.
За баром Кот и Сайдер серьезно взялись за шампанское. Они оба считали, что нужно всегда выбирать лучшее, особенно если по счету платит кто-то другой. Вина в третьей бутылке стремительно убавлялось, и Сайдер относилась к потере таверны все более философски.
– Построим другой «Терновник», – сказала она Коту лишь слегка заплетающимся языком. – Пока поживем на страховку, а я тебе найду пару выгодных дел. После всего этого куча классного добра должна валяться почти без охраны. Наша старая команда снова в игре. Наверное, нам с тобой, черт нас побери, никогда не стать достопочтенными гражданами.
Джон Сильвер подошел выразить свое уважение Оуэну и Хэйзел. Бинтов на нем было столько, что он еле двигался, но выглядел вполне жизнерадостно. Оуэн решил повести себя дипломатично и извинился, что должен их на время покинуть, так что Хэйзел и Сильвер могли поговорить вдвоем. Когда Оуэн отошел, они минуту помолчали, а потом Сильвер спросил:
– Я так понимаю, тебя никак не уговорить остаться в Мистпорте?
– Никак. Я иду туда, куда ведет меня Восстание, а здесь все сейчас кончено.
– Нужна тебе Кровь на дорогу? Я всегда могу...
– Нет, спасибо. Она мне больше не нужна.
– Я так и думал. И я тоже?
– Рада была снова тебя увидеть, Джон, но ты – мое прошлое. Я с тех пор изменилась, и туда, куда я ушла, ты за мной пойти не можешь. Чем ты теперь займешься?
– Помогу отстраивать космопорт. Если мы сможем.
– Подполье Голгофы даст вам всю технику, которая вам нужна. – Хэйзел глотнула вина, показывая, что собирается сменить тему. – А ты не знаешь, что случилось с Шансом и его детьми?
– Ну, они не пропадут, – небрежно отмахнулся Сильвер. – Люди вроде этого парня выживают в любых ситуациях. За детьми присматривает союз эсперов; они где-то в этом здании. Я думаю, что власти испытывают некоторое чувство вины за то, что оставили их на попечение такого, как Шанс, просто потому, что дети напоминали им о темной стороне мира эсперов. – Он обернулся. – Оуэн возвращается. Мне лучше слинять. Береги себя, Хэйзел.
– И ты тоже, Джон. Как я слышала, ты оказался героем в уличных боях.
Сильвер ухмыльнулся:
– Ага. Не знаю, что на меня нашло. Он поклонился, подмигнул и исчез в толпе. Неподалеку тихо разговаривали инвестигатор Топаз и Мэри Горячка. Ни одна из них не любила людных приемов, но после смерти стольких людей комфорт толпы был им приятен. Когда погибал Легион, они ощущали друг друга через связь с Матер Мунди, и холодная рука Смерти коснулась души каждой из них. И они пришли сюда, в зал союза эсперов – отогреться среди друзей.
– Я все еще не знаю, правильно ли поступила, – сказала Мэри, не поднимая глаз от своего бокала.
– Несомненно, – ответила Топаз. – Все, кто погиб на «Дерзком», должны были умереть – будь то невинные разумы, захваченные Легионом, или имперские мясники, пришедшие нас убивать. Меня больше интересует Матер Мунди. Каково это – быть ее средоточием?
Мэри нахмурилась.
– Не могу точно сказать. Это уже начинает забываться. Наверное, разум защищается от того, с чем не может справиться. Я была... больше, реальнее в каком-то смысле. Будто вся моя прошлая жизнь была сном, от которого я ненадолго очнулась. Какая-то часть меня хотела бы пережить это снова, но остальная часть самой этой мысли пугается до судорог. И еще меня волнует это дело с контрольными словами. Контакт с Матер Мунди убрал те, которые активизировал Разор, но кто знает, что еще могли встроить в меня мнемотехники?
– Будешь переживать, когда это случится, – сказала Топаз. – После того пинка в зад, который получила от нас Империя, можно уверенно предположить, что хлопот с имперскими агентами у нас еще долго не будет. И ты стала куда сильнее, чем была. Матер Мунди тебя переменила. Твоя сила выросла, я это чувствую. Когда я смотрю на тебя мысленным взором, это как смотреть на солнце. – Я знаю. И это тоже меня беспокоит. – Черт побери, ты с горя умрешь, если тебе не о чем будет беспокоиться! Такова твоя природа. – Совершенно верно, – согласилась Мэри Горячка. Безумная Дженни наблюдала за этим разговором издалека, но более испытывая ошеломление, нежели ревность. Она все еще не могла примириться с фактом, что на этот раз Матер Мунди проявилась не в ней, а в ком-то другом. Она звала ее на помощь на улицах Мистпорта, и Мать не отозвалась. До Дженни начало медленно доходить, что ей придется искать в жизни новую цель, что она не та, кем себя считала. Советник Мак-Ви прижал в углу Гидеона Стила, который спокойно присосался к пуншевой чаше. Директора порта очень расстраивало, что больше не было порта, которому нужен директор.
– Отцепись ты от этого, Стил! – говорил Мак-Ви. – Магнус и Бэррон погибли, Кастл свихнулся от горя, а Дональд Ройал рассказывает всем и каждому, кто согласен слушать, что его судьба – биться плечом к плечу с Джеком Рэндомом, куда бы тот ни пошел. А значит, Совет города – это теперь ты, я и больше никого. А восстанавливать этот город – уйма работы. И один я ее не сделаю, Гидеон.
Стил тяжело вздохнул.
– Боюсь, ты прав. Но мне нравилось быть директором порта. Единственная работа, которую я умел делать хорошо.
– Единственная работа, где ты мог качать левые деньги насосом.
Стил взглянул на Мак-Ви:
– Ты знал?
– Конечно.
– Отчего же ты никому ничего не сказал?
– Потому что ты был хорошим директором порта. Работа эта тяжелая, и ни один из членов Совета на себя ее брать не хотел. Ладно, так ты поможешь мне отстроить Мистпорт? Ты подумай обо всех подрядах на работы и строительство, которыми будешь распоряжаться ты. Сообразительный человек на такой должности сможет наворовать себе состояние.
– Ты меня уговорил, – сказал Стил. – Когда начинаем? В другом конце зала банкир Нисон подошел засвидетельствовать свое уважение Оуэну Дезсталкеру. Вид у него был потрепанный и усталый, но на удивление счастливый.
– Вид у тебя такой, будто ты бывал на войне и раньше, – сказал Оуэн.
– Чертовски верно, – подтвердил Нисон. – Самое веселое время моей жизни повторилось снова. Я же начинал как наемник. «Сей меч за деньги» и прочее. Твой отец привел меня в мир бизнеса. Он говорил, что мои инстинкты очень пригодятся банкиру. Как он был прав! Ладно, я пришел тебе сказать, что мы с моими компаньонами решили восстановить и поддерживать информационную сеть Дезсталкера.
– Как это с вашей стороны сознательно, – заметила Хэйзел. – Что подвигло вас на это решение?
– Отчасти этот джентльмен, который стоит рядом с вами, отчасти то, что теперь каждый житель Мистпорта – участник великого Восстания, хочет он того или нет, и отчасти то, что мы все почувствовали себя куда более живыми, чем были много лет. В бизнесе есть свои преимущества, но ничего по-настоящему интересного. Бедная жизнь, в которой самый волнующий момент – отчуждение чьего-то залога. Нет, куда веселее быть мятежником. Пока, Дезсталкер.
Он коротко кивнул Оуэну и Хэйзел и пошел искать выпивку, закуску и кого – нибудь еще, кому можно рассказать о своем преображении. Нет большего энтузиаста, чем пожилой новообращенный. На его месте возник журналист Тоби Шрек и его оператор Флинн. Их журналистская аккредитация спасла их во время истребления захватчиков, но теперь они застряли на Мисте, пока не смогут выпросить, одолжить или украсть обратный перелет.
– Привет! – воскликнул Тоби. – Можно к вам присоединиться? Мы принесли бутылку.
– Вот это речь цивилизованного человека! – восхитился Оуэн. – Я так понял, что вы заинтересованы сопровождать нас, отчаянных мятежников, когда мы отсюда улетим?
– В самую точку, – подтвердил Тоби. – Где вы, ребята, там классный материал. А кроме того, мы спрашивали всех подряд и всюду получили отлуп.
– Что ж, это честно. Так если вы ищете материал, тут кое-кто из моих компаньонов планирует экспедицию на планету Хацелдама. Я вас с ними свяжу. А сейчас – почему вы не берете интервью у Джека Рэндома? Он же герой дня. Тоби и Флинн переглянулись, и потом Тоби подался вперед и понизил голос:
– А вы уверены, что это настоящий Джек Рэндом? Оуэн и Хэйзел ничего на лице не выразили, но тоже подались вперед и понизили голос.
– А почему вы думаете, что нет? – спросила Хэйзел.
– Потому что я видел, как он вел войска повстанцев на Техносе III всего около месяца назад, – ответил Тоби. – И он выглядел... по-другому. Старше. – Куда старше, – добавил Флинн. – У меня все заснято. Моя камера никогда не лжет.
– За много лет много было людей, объявлявших себя Джеком Рэндомом, – сказал Оуэн нейтрально. – Скажем так, что этот кажется наиболее убедительным. Тоби метнул взгляд на Рэндома, по-прежнему окруженного поздравителями и восторженными последователями.
– А вас не беспокоит, что ему достается вся слава? Вы двое сделали уж не меньше, чем он. У Флинна все заснято. Хэйзел пожала плечами.
– Меньше всего мне нужно, чтобы за мной гонялись собиратели автографов. Пусть себе будет героем, если ему этого хочется. Мне в этой роли было бы неуютно.
– Внимание! – сказал Оуэн. – Кажется, он собирается что-то сказать.
Последовавшая речь была триумфом. Короткая, острая, прозрачная и остроумная. Профессиональный спичрайтер не мог бы сделать лучше. Молодой Джек Рэндом разогрел кровь толпы прославлением подвигов людей при защите своего города и обещанием грядущих боев против несправедливости. «На Голгофу!» – кричал он, и публика подхватывала крик вместе с бурей оваций. Оуэн и Хэйзел аплодировали со всеми, чтобы не показаться завистливыми, но их эти слова не тронули. Слишком все это красиво выглядело, чтобы быть правдой.
Но если учесть все события, Оуэн чувствовал себя на подъеме. Хоть раз в жизни все вышло так, как он хотел. Вторжение Империи отражено, Мистпорт спасен, его миссия увенчалась колоссальным успехом, он встретился с предсказанной ему смертью и победил ее. Не то чтобы он на самом деле верил в это пророчество, но приятно было оставить его позади. Вроде как получить новую жизнь, и жизнь отличную.
Они с Хэйзел стояли рядом и смотрели на толпу, срывающую себе голоса в криках приветствия Джеку Рэндому, и были довольны и спокойны.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ее называли планетой Шеннона, потому что это была его мечта, его видение. Он дошел почти до банкротства, чтобы дать ей жизнь, но в результате возник курортный мир, мир удовольствий, которому не было равных, мир только для богатых, для людей с большими связями и только для аристократов. Его местоположение было глубокой тайной немногих избранных, а тех любопытных, кто силой или подкупом пролагал себе к нему дорогу, встречали суперсовременная аппаратура безопасности и оружие, переносившее их в мир иной. Мир Шеннона, где горы перекликались песней, где мечты и фантазии становились явью, где вся планета была живой.
Курортная планета, не имеющая подобных себе, где самая усталая душа находила покой, утешение и мир. Но потом случилось страшное.
После этого Мир Шеннона отрезал себя от Империи, отказываясь поддерживать любые вида контакта. Прилетающие корабли расстреливались еще на орбитах, кого бы они ни представляли. Императрица лично послала корабль. Он не вернулся. Она послала крейсер, который должен был высадить целую десантную бригаду. Они все погибли. Тогда императрица стала посылать сотрудников спецслужб. С планеты, которая была самым блестящим курортом Империи, вернулся только один. Он вернулся, покрытый кровью многих людей и полностью безумный – его рассудок не выдержал виденного. Вскоре он умер, в основном потому, что хотел умереть. И он назвал эту планету Хацелдама – Арена Смерти.
Императрица наложила на планету карантин и поместила на дальнюю орбиту крейсер для гарантии, что с планеты ничего не вырвется, что бы там ни было, и занялась другими делами. Из-за этого предателя Дезсталкера и его растущего Восстания у нее были дела поважнее, чем испорченная курортная планета. И так бы оно и оставалось, если бы самый важный в стратегическом и военном отношении ум Империи, Винсент Харкер, не сделал бы вынужденной посадки на планете, бывшей когда-то Миром Шеннона. Информация в его голове была жизненно важна и для Империи, и для Восстания. Императрица послала туда роту элитных войск, чтобы его забрать. Они пропали без вести.
Теперь настала очередь мятежников.
В переоборудованном на скорую руку грузовике с поэтичным именем «Дикая роза» группа мятежников внимательно смотрела на панель датчиков и надеялась, что маскировочная система хэйденов именно такова, как предполагается. Защитные барьеры планеты были достаточно мощны, чтобы сломать силовой щит любого корабля, кроме разве что линейного крейсера, а у грузовика щиты вообще были рудиментарные. Но либо хэйдены смогут обмануть орбитальные спутники, либо мятежники не проживут достаточно долго, чтобы узнать, что они уже мертвы. Хэйденское устройство помещалось у них за спиной, грубо привинченное к палубе, все из острых краев и неожиданных углов; по временам от него без всякой видимой причины исходил странный свет. Мятежники старались в ту сторону не смотреть. Вместо этого они не отрывали глаз от панели датчиков и главного экрана, глядя на растущую перед ними планету, прохладную, голубую, таинственную.
На борту «Дикой розы» были Финли Кэмпбелл – аристо, ставший бунтовщиком. Это был дьявольской силы боец с холодной кровью, когда-то тайно выступавший в маске Железного Гладиатора – непобедимого чемпиона Арен Голгофы. Рядом с ним сидела его единственная любовь, Евангелина Шрек, отпрыск аристократического рода. Она годами жила в страхе разоблачения, что она – всего лишь клон, изготовленный отцом для замены дочери, которую он подверг сексуальному насилию, а потом убил. С другой стороны от Финли находился Джулиан Скай, эспер-бунтовщик, которого Финли спас из допросных подземелий Голгофы. Когда-то Скай был одним из самых сильных эсперов Империи и отчаянно смелым повстанцем, но после пребывания в кровавых лапах мнемотехников был сломлен и разбит, пожалуй, что без надежды на восстановление. И был здесь еще Джиль Дезсталкер, легендарный герой, проведший более девятисот лет в стазисе; а когда он оттуда вышел, то не узнал Империю. Все как один – отчаянные бунтовщики, представители Подполья Голгофы, рвущиеся найти Винсента Харкера раньше имперских сил.
И с ними – Тоби Шрек и его оператор Флинн на пути к материалу самому странному, который им приходилось добывать и давать.
Финли нетерпеливо ерзал возле панели датчиков. Он никогда не умел терпеливо ждать. Единственная его молитва была: «Господи, молю тебя, брось меня в битву и дай увидеть опасность». Когда-то он был законодателем моды, прославленным фатом и денди, и все это было личиной, чтобы скрыть его жизнь на Арене под маской Железного Гладиатора. Теперь он бежал из общества, где плавал когда-то как рыба в воде – один из многих бунтовщиков, которых не жалко послать на самоубийственное задание. Было ему двадцать шесть лет, а на вид вполне можно было дать на десять лет больше. Длинные волосы Финли вылиняли до такого светло-желтого оттенка, что стали почти бесцветными. Он их связывал в пучок на затылке. Вид у него был как у солдата-наемника: холодный, опасный, но в сущности – безразличный. К Восстанию он примкнул только чтобы защитить Евангелину, свою любовь, и не делал секрета из своего безразличия к политике Подполья. Ему было достаточно получать задания, где представлялся случай испытать свою храбрость и умение владеть оружием. Очень скоро Финли Кэмпбелл стал опаснейшим из людей – тем, кому нечего терять. Только Евангелина держала его в здравом уме, и они оба это знали.
Почти всю свою жизнь Евангелина Шрек прожила в страхе. В страхе разоблачения, что она клон, и немедленной казни за непростительное преступление: перевоплощение в аристократа. В страхе перед преступной любовью своего отца. В страхе одиночества. А потом она встретила Финли, и впервые с момента ее создания у нее появилась причина, чтобы жить. Если бы он погиб, она бы не знала, что ей делать. В отличие от Финли у нее не было вкуса к опасности и риску, но она, будучи клоном, была яростно предана делу Восстания. И если трудности ее жизни разрывали ее на части – что ж, этого требовала ее работа. На ее хрупкой мальчишеской фигуре военная одежда висела, как палатка. У нее были огромные темные глаза, в которых можно было утонуть, твердо очерченный рот и безошибочно узнаваемый вид человека, который выжил. Человека, который прошел сквозь отчаяние и ужас и не был ими сломлен. Пока еще.
Они стояли рядом, глядя на ярко-голубую планету на экране. Никаких признаков цивилизации не было видно, ничего, что свидетельствовало бы о следах деятельности Человечества на планете Шеннона. Ни городов, ни больших дорог, ничего, что могли бы заметить датчики корабля. Кто бы и что бы ни было там живого, оно хорошо пряталось. Евангелина неожиданно вздохнула.
– Такой у нее невинный вид. Не тронутый рукой человека. Ничего похожего на Арену Смерти. Что могло там случиться такого, что оправдало бы это имя?
Финли слабо улыбнулся.
– Что-то достаточно мощное и злобное, чтобы убить всех вооруженных людей, которых послала туда Железная Сука. А мало что может выстоять против целой бригады вооруженных десантников. Я всегда любил трудные задачи.
– Ты думаешь... это что-то вроде Гренделианских Стражей? Я видала по головидению, что такая тварь натворила при дворе.
– Вряд ли, – отозвался у них из-за спины Тоби Шрек. – После того ужаса, что был на Гренделе, все планеты Империи проверили, не осталось ли на них Гробниц. Даже курортная планета вроде этой не могла быть исключением. А если бы кто-то и обнаружил Спящих, об этом никак не удалось бы умолчать. Для этого не хватило бы всех денег Империи.
– Ты не волнуйся, любимая, – обратился Финли к Евангелине, обнимая ее за плечи и притягивая к себе. – Что бы там ни было, я тебя в обиду не дам.
– А ты здесь был когда-нибудь? – спросила Евангелина, не отрывая взгляда от планеты на экране. – Я никогда не была. Я слыхала про эту планету, но папа никогда не соглашался отпустить меня куда-нибудь без него.
– Я много где был, – ответил Финли. – Но здесь – никогда. Всегда был слишком занят. И вроде бы мне в таком месте было бы нечего делать – слишком оно мирное. Смешно, правда? Эта планета задумывалась как самый безопасный и тихий мир Империи, а теперь здесь царит кошмар, который назвали Ареной Смерти. Но такова теперь жизнь во всей Империи. А кстати, просто из интереса: откуда стали известны координаты планеты? Я думал, что они под строжайшим секретом сообщаются только тем, кого сюда звали. – Координаты дал Валентин Вольф, – сообщила Евангелина тщательно нейтральным голосом. – До того как он ушел от нас и стал правой рукой Лайонстон. Очевидно, он здесь бывал не раз, но ему здесь не нравилось. Что-то здесь его... тревожило. Он, наверное, думал, что мы взорвем планету.
– Этот Вольф, – сказал Финли, и губы его скривились во что-то среднее между оскалом и улыбкой. – Надо будет мне его найти и поблагодарить лично. А потом я вырежу у него сердце и буду держать его в руке, еще бьющееся. Он разрушил мою Семью, предал Восстание и наплевал на все, во что я верил.
– Будь справедлив, – влез в разговор Тоби с непринужденностью опытного журналиста. – Мы ведь говорим о Валентине Вольфе – человеке, которого считают дегенератом даже при дворе, где разврат и мерзость давно уже норма поведения. Этому человеку ни разу не попался наркотик, который бы ему не понравился. Я вообще не понимаю, как вы пустили его в Подполье.
– У него были деньги и связи, – сухо ответила Евангелина. – Тогда нам было необходимо и то, и другое. К тому же у него были хорошие рекомендации. – От кого? – удивился Тоби. – От Королевской Гильдии Фармацевтов? Нет, если ты пригрел на груди гадюку, не удивляйся, что она тебя ужалит.
– Я его убью, – произнес Финли. – Сколько бы ни пришлось затратить труда и во что бы это ни обошлось. – Иногда я против воли задумываюсь, куда ведет нас вырождение аристократических линий, – сказал Тоби. – Вот ты тут перед лицом неведомых опасностей на планете по имени Арена Смерти, и о чем же мы говорим? О дуэли с кем-то, кто за тысячи световых лет отсюда и кого ты вообще никогда не увидишь, может быть. Это же надо!
– Это вопрос чести. – Финли даже не повернулся в его сторону. – Тебе не понять.
– Где уж мне, – согласился Тоби. – Я журналист. В своей недолгой журналистской карьере Тоби проявил замечательную способность оказываться в нужном месте в нужное время и давать великолепные репортажи об экстраординарных событиях, сперва на Техносе III, потом на Мисте.
Эти репортажи не создали ему друзей среди власть имущих, но рейтинг его пробил крышу, и этим Тоби молчаливо гордился. За долгую карьеру разгребателя дерьма у Грегора Шрека он часто в мечтах видел себя настоящим журналистом, дающим настоящий материал. И сейчас ему предоставился шанс; мечты стали явью. А если иногда он бывал неприятно близок к тому, что ему отстрелят голову – что ж, издержки производства. Он усмехнулся изображению Мира Шеннона на экране. Тоби будет первым журналистом, чья нога ступит на поверхность этой планеты, и первым, кто расскажет, что за ужас там произошел. Жизнь бывает прекрасной – иногда.
А его оператор Флинн дремал рядом на сиденье, и камера устроилась на его плече, как спящая сова. Флинн никогда не проявлял интереса, пока перед ним не появлялось что-нибудь конкретное, этот интерес возбуждающее. И никогда не упускал возможности для отдыха. Отличный оператор и стойкий спутник. Только Тоби надеялся, что на этот раз он не наденет дамского белья под одежду.
Перед Тоби смотрел на экран ничего не выражающим взглядом Джулиан Скай. Об этом молодом эспере Тоби никак не мог составить четкого представления. Когда – то он явно был красив – пока имперские следователи над ним не поработали. Они сильно повредили его тело и мозг, пока Финли его не спас. Почти все травмы залечили, только кости на лице срослись кое-как и некоторые мышцы лица не двигались из-за повреждений нервов. Джулиан не пытался скрыть, что носит парик, прикрывающий стальную пластину на месте той дыры в затылке, которую сделали мнемотехники, чтобы копаться в мозгах.
Пока его не поймали, он считался одним из самых отчаянных и дерзких полевых работников Подполья. Но его отчаянная храбрость осталась в пыточных камерах, и пусть он не сломался и никого не выдал, его не оставляла кошмарная уверенность, что в конце концов это случилось бы. Финли выручил его вовремя, и с тех пор Джулиан с ним не расставался. Без Финли ему было страшно. Финли, надо отдать ему должное, пытался его от этого избавить, пытался восстановить в Джулиане храбрость и уверенность в себе, но эспер был слишком сильно травмирован и постоянно находил поводы держаться поближе к Финли. Он даже выспорил себе место в экспедиции, которую каждый считал самоубийством, – чтобы быть с Финли.
Пока неясно было, как относится к этому Евангелина. Тоби следил за ними за всеми – просто на всякий случай. Тут могли быть события, которые составят неплохой материал, и Тоби не хотел его упускать.
Еще он пристально, пусть и не подозрительно, следил за Джилем Дезсталкером. Первый и самый великий в роде, первый, кто носил звание Первого Меча Империи – девятьсот лет назад. Тот, кто запустил Генератор Пустоты и в мгновение ока положил конец тысячам солнц, оставив их обитаемые планеты замерзать и погибать в холоде и мраке. И решением одного человека миллиарды других умерли в ужасе и отчаянии. Джиль был высок, но сухощав, хотя плечи его и бугрились мускулами. Одет он был в потрепанные меха и кожи, как варвар, а волосы увязывал в пучок – как носят наемники. С виду ему было лет под шестьдесят, лицо твердое и резко очерченное, и рот выделялся узкой полосой над седоватой козлиной бородкой. Глаза у него были неожиданно светло – серые, но взгляд их был твердым и немигающим. Суровый у него был вид и бескомпромиссный – видение из прошлого, когда у Империи были гордость и честь, и служили ей люди с гордостью и честью. Джиль Дезсталкер, великий герой и еще более великий предатель своего времени, который никогда не уступит никому и ничему, что противоречит его чувству чести и долга.
По крайней мере так говорилось. Наверняка Тоби знал только то, что этот человек выглядит, как ходячая смерть, и сидит здесь спокойный и расслабленный, будто едет на каникулы. Дезсталкера Тоби боялся до судорог, и ему было все равно, кто об этом знает.
Он отвернулся и стал смотреть на увеличивающийся диск планеты. Это зрелище смущало его меньше.
– Вы, люди, знаете о Мире Шеннона больше моего, – сказал он небрежно, будто и не было паузы в разговоре. – Но говорят, что там очень мирно. Ни тревог, ни тягот... просто лечебная обстановка. Место, где можно забыть заботы и несчастья. Как сообщалось, когда там началась эта чертовщина, на планете было пятьсот двадцать два человека. Ни о ком из них уже никто ничего не слышал.
– Но что вообще может пойти вразнос на курортной планете? – спросила Евангелина. – Там же нет ничего, что могло бы принести вред. От нападения извне планета защищена – система обороны все еще работает.
– Мы как раз мимо нее проходим, – сообщил Финли. Джиль внезапно хмыкнул и сел прямо, застав всех врасплох.
– Курортные миры, планеты удовольствий! Еще один признак, как изнежилась и заленилась Империя. Чтобы держать Империю в силе, нужны люди жесткие и одержимые. И у нас были планеты удовольствий, но у нас это были миры, где можно было испытать свою храбрость, испытательные стенды, откуда ты выходил жестче и сильнее. Валгалла, где бои чередуются с пирами, сколько твое сердце выдержит. И не потешные бои, а настоящие – в этом все дело. На Валгалле можно было умереть, если ты оказывался не таким сильным или не таким умелым, как ты думал. Тогда в человечестве не было место слабости. У нас была Империя, которую надо было строить и защищать. А вы теперь рассаживаетесь по креслам вокруг Арен, смотрите, как умирают другие, и приходите в восторг и возбуждение от капли крови. Неудивительно, что Престол подгнил. Кровь стала жидкой, а честь – пустым звуком.
– Не для всех, – ответил Финли.
– Я не говорю о дуэлях из-за задетых чувств, мальчик. Я говорю о той чести, которая есть смысл жизни. Холодный и непреклонный повелитель, которому ты служишь прежде Семьи, или Престола, или своих личных нужд. Долг, который ты несешь до самой смерти или ломаешься под тяжестью ноши. Я бросил все, что имел и даже о чем мечтал, и пошел туда, куда вел меня долг. А ты можешь сказать, что поступил бы так же?
– Не знаю, – задумчиво сказал Финли. – Я думаю, что никто не знает, пока не настанет этот миг. Но я буду делать то, что нужно, и будь что будет. Так я поступал всегда.
– А нам обязательно разводить такую мрачность? – спросил Тоби. – Давайте вспомним, что как бы ни прошло наше задание, нам всем светит огромное богатство. Сети заплатят любую цену за эксклюзивный материал любого очевидца, побывавшего на таинственной планете Шеннона. Годами люди сходят с ума от любопытства – что же там творится; и еще до того, как начался этот ад. А если мы будем иметь этому объяснение – что, как и почему там стряслось, мы цену сможем назвать свою. Богатыми будем, люди, я говорю вам, богатыми!
– Или мертвыми, – сказал Флинн, не открывая глаз.
– Мы сюда не за деньгами прилетели, – заявила Евангелина.
– Говорите от своего имени, – сказал Тоби. Джулиан Скай слышал этот спор, но сказать ему было нечего. На Мир Шеннона и его загадку ему было плевать – он был здесь потому, что здесь был Финли. А к тому же у него были свои проблемы. Снова вернулась головная боль – густая, пульсирующая боль, такая, что даже думать было трудно. Она появлялась и уходила, когда хотела, несмотря на все пилюли. Медики Подполья сделали все что могли, но этого оказалось мало. Боль и изуродованное лицо – это еще были самые мелкие подарки имперских мнемотехников. Они вскрыли ему череп и вставляли иглы, и теперь он не знал, кто он. Храбрость его исчезла, уверенность в себе испарилась, и от него осталось даже меньше тени того человека, которым он когда-то был. Мнемотехники свое дело знали. Невозможно было узнать, что они сделали с его мозгом, какие секретные команды могли вставить.
И даже кроме этого оставалась возможность, что их работа была прервана, осталась незаконченной. Что не все было сделано, чтобы он мог пережить этот процесс. Иногда по ночам, в долгие темные часы, когда яростная боль лишала его сна и надежды и обрекала на беспомощность и слезы, Джулиан думал, не умирает ли он – медленно, дюйм за дюймом. Но потом боль проходила, и он снова цеплялся за то немногое, что давало ему силы жить. Он верил в Восстание. Он верил в Финли Кэмпбелла, который всем рискнул, чтобы его спасти. Этот Кэмпбелл все бросил, чтобы примкнуть к Подполью. Как же мог Джулиан не сделать того же?
И Джулиан следовал за Финли повсюду, куда заносили того задания, гордился тем, что был его спутником, и надеялся, может быть, что толика храбрости и уверенности этого человека передастся ему. Он гордился тем, что вместе они были хорошей командой. Только он не мог точно сказать, как он относится к Евангелине Шрек. С одной стороны, Финли любил ее всем сердцем – значит она замечательная и достойная женщина. С другой стороны, Джулиану иногда бывало стыдно за свою ревность, что она находится так близко к Финли, как ему и надеяться не приходилось. Что ж, такова любовь.
Своего опыта любви у Джулиана было немного, да и тот по большей части был горьким. Единственной настоящей любовью в его жизни была Би-Би Ходзира – темноволосая красавица, покорившая его сердце и предавшая его мнемотехникам, когда он ей поведал, что он тайный Подпольщик. Она сердцем и душой принадлежала Блю Блоку – тайной организации молодых аристократов, которые готовили заговор свержения Лайонстон с Железного Престола и ни на какой другой заговор отвлекаться не собирались. Иногда он еще мечтал о ней – с угольно-черными глазами и улыбкой, против которой невозможно устоять; и как он все бросит, только чтобы она снова его любила, и так будет всегда. А иногда он мечтал отдать все что у него есть или только будет, чтобы положить ладони ей на горло и медленно выдавливать из нее жизнь. Когда боль становилась по-настоящему сильной и казалось, что никогда не кончится долгая ночь, эта мысль давала ему силы держаться.
Втайне он боялся, что когда-нибудь Подполье, руководствуясь практической необходимостью, заключит союз с Блю Блоком. Такое вполне может быть. И тогда он не знал, как он поступит. Неужели он поставит под угрозу Восстание, которому отдал свою жизнь и честь, чтобы убить предавшую его женщину? И когда он об этом думал, на его губах возникала холодная и страшная улыбка. Да. Без колебаний.
Сейчас он эту мысль отбросил и заскрипел зубами от головной боли. Никто не должен знать. У него есть здесь задание, и он его выполнит. Какая-то гордость у него все же оставалась. Финли надеялся, что Джулиан свою работу выполнит, и он скорее умрет, чем подведет Кэмпбелла.
Он заставил себя прислушаться к разговору. Говорил Джиль. И это говорил настоящий воин. В этом человеке не было места сомнению или слабости. Он был Дезсталкер, воин из легенды старого времени, когда и люди, и дела были покрупнее теперешних. Такой человек скорее сломается, чем согнется, и скорее погибнет, чем сломается. А кому под силу убить легенду?
Джиль еще говорил, но Финли и Евангелина уже не слушали. Старик говорил все правильно, но длинновато. Они сидели вдвоем перед экраном, держа друг друга за руки, потому что им нечего было друг другу сказать. Оказалось, что постоянно находиться в обществе друг друга – это несколько трудно. Они привыкли встречаться урывками и жить от встречи к встрече, потому что никогда не знали, когда смогут увидеться вновь. Теперь же они были в одной команде и были вместе день за днем, и это оказалось не так просто. Выявились мелкие раздражающие привычки, мелочи, снижавшие созданный каждым из них идеальный образ другого. И все же их любовь хотя и покачнулась, но не разбилась. И если с ежедневными мелочами и бывали затруднения, они были ничтожны по сравнению с пламенем, сплавлявшим их в единую личность.
Джиль наконец заметил, что его никто не слушает, буркнул и замолчал. Вытащив меч, он положил его себе на колени и стал протирать лезвие клочком ветоши, висящим у него на поясе. Медленные и уверенные движения его успокаивали. Так бывало всегда. Само задание он считал потерей своего драгоценного времени и умения. Он боец, а не шпион. Но даже он не мог отрицать ценности той информации, что была в голове у Харкера, и потому неохотно согласился на просьбу Подполья присоединиться к этой экспедиции. Все прочие ветераны Лабиринта были нужны где-нибудь еще, а больше никому нельзя было доверить защиту экспедиции от неожиданных опасностей. Кроме того, он должен был доказать свою ценность для дела Восстания. Быть живой легендой – это отлично, но то, что ты был когда-то сильным, не значило, что ты и сейчас потянешь свою ношу. В Подполье доверие легко не завоевывалось, и Джиль это знал. А в глубине души, куда он сам избегал заглядывать, Джиль не мог не спрашивать себя, действительно ли он таков, каким себя помнит. Он долго пробыл в стазисе, и Вселенная вокруг не стояла на месте. И еще он не очень доверял изменениям, которые сделал в нем Лабиринт. Он не знал их пределов и не знал, не стал ли он от них зависеть. На этом задании он сможет проверить свои силы и умение, пока еще не начались настоящие битвы Восстания. В своей храбрости и решимости он не сомневался. В конце концов он был Дезсталкером. Но хорошо бы подтвердить это в жару и ярости боя.
Джилю всегда лучше всего бывало на поле боя, где сложные вопросы политики и лояльности решались простым выбором между жизнью и смертью. Цель может измениться, идеал – проржаветь, люди – предать, вера, любовь и дружба – изменить, но в бою есть только победитель и побежденный, и за это Джиль любил бой.
Тоби заерзал в кресле. Ему не терпелось вновь оказаться на твердой земле. Каждый знал, что посадка – это самый опасный и неверный шаг во всем задании. Теоретически было известно, что наведенный хэйденами камуфляж должен спрятать корабль от оборонительных спутников Хацелдамы, но если он откажет хоть на миг, сработают защитные системы планеты, и весь экипаж – покойники. «Теоретически? – спросил Тоби, когда ему это объяснили. – Что значит теоретически?» Инструктор улыбнулся и ответил: «Вот вы как раз это устройство и испытаете». Ответ Тоби был совершенно не по существу.
Так будто этого было мало, на Мир Шеннона был наложен карантин и за ним постоянно надзирал находящийся на орбите имперский крейсер с приказом открывать огонь по любому садящемуся или взлетающему без разрешения кораблю. Мятежники надеялись, что у них есть способ это обойти.
– Всем пристегнуться! – скомандовал Финли. – Если все по графику, то сейчас должно начаться самое интересное.
Все пристегнулись ремнями к креслам и впились глазами в экран. Мгновение тянулось бесконечно, но ничего не происходило. Имперский крейсер болтался на орбите неподалеку, огромный, страшный, ощетинившийся орудийными башнями. Корабль мятежников был для него пока в мертвой зоне. И тут из гиперпространства прямо над крейсером вынырнул золотой корабль хэйденов. Неоглядный и величественный, он был рядом с крейсером, как кит рядом с пескарем. Корабль открыл огонь из всех орудий, и силовой щит крейсера затрещал и заплевался огнем, почти на грани перегрузки. Тут корабль хэйденов повернулся и грациозно отбыл, а крейсер устремился за ним с мрачной решимостью не отдать Мир Шеннона древним Врагам Человечества. И пока крейсер рванулся в погоню за хэйденами, переоборудованный грузовик беззвучно сошел с орбиты и направился вниз на Хацелдаму, Арену Смерти, к тем ужасам, что ждали его на поверхности.
Долгие секунды все было тихо и спокойно, и повстанцы начали успокаиваться. Но тут они вошли в атмосферу, и наземные средства обороны открыли по ним огонь, колотя по слабеньким щитам корабля. Дезинтеграторные пушки установили постоянный барраж, тряся грузовик, как собака трясет крысу. Финли ругался по – черному, тыкая пальцами в панели управления и пытаясь вывести маскировочное устройство на максимум, сам мотаясь в подвеске, как поплавок в бурю. Грузовик швыряло, как мяч, а смертоносная энергия гудела и трещала возле его щитов, выискивая слабые места. Повстанцы вцепились в стропы подвески, а Финли навис над приборной панелью, пытаясь управлять спуском. С яркой вспышкой погас свет, сменившись тусклым красным горением аварийных ламп.
– Какого черта там с маскировкой? – спросил Тоби.
– Судя по показаниям приборов, она работает все так же, – ответил Финли. – Но ты же помнишь: гарантий на нее не давали.
– Теперь и он это повторяет, – заметил Флинн. Корабль накренился. Аварийное освещение мигнуло.
– Щиты сдохли, – спокойно сообщил Финли. – Эффективность работы систем – семьдесят процентов. Кто-нибудь тут умеет молиться?
– А отстреливаться мы не можем? – спросил Тоби.
У нас нет оружия, – ответила ему Евангелина. – Все это хэйденское оборудование не оставило для него места. Нам же говорили это на инструктаже. Или ты не слушал?
– Очевидно, невнимательно. А насчет спасательных ботов тоже лучше не спрашивать?
– А ты сам подумай, – сказал ему Финли. – Если корабль со всеми своими щитами не уцелел, сколько ты продержишься на спасательном боте?
– Боюсь, я сейчас начну блевать, – сменил тему Тоби. – Или впаду в дикую панику.
– Лучше в панику, – посоветовал Флинн. – Грязи меньше. Одна контрольная панель вспыхнула пламенем, и Финли отшатнулся от жара. Грузовик стал падать камнем, пока не включились резервные системы. Завопил пронзительный прерывистый сигнал тревоги и верещал, пока Финли не хлопнул по выключателю. Повстанцы уже знали, что попали в беду. Языки пламени взметнулись выше, кабину заполнил дым. Евангелина выпуталась из аварийной подвески, схватила огнетушитель и направила его на огонь. В болтающемся корабле ее стало бросать в стороны, и держать струю направленной на огонь не удавалось. Финли с помощью оставшихся приборов пытался вернуть себе управление кораблем. А Флинн сзади спокойно снимал все на пленку.
Тут заградительный огонь стих так же внезапно, как начался, и наступившую тишину нарушал только треск пламени. Евангелина быстро сбила его огнетушителем, а Финли сумел выровнять корабль. Евангелина напряженно оглядывалась, ожидая новых атак. Финли рассматривал панели, затем испустил долгий и медленный выдох.
– Они прекратили огонь. Мы вышли из их запрограммированной зоны обстрела. Ну, люди, я бы сказал, что нам чертовски повезло.
– Каковы повреждения? – спросил Джулиан.
– Могло быть хуже. Из главных систем ничего не отказало. Можем садиться и взлетать. Это если наземные системы стреляют только по кораблям, идущим на посадку. Но все равно, ребята, не вылезайте из аварийной подвески. Посадка будет с хорошим толчком.
– Проверь, что слышно на связи, – предложил Джиль. Финли кивнул и склонился над панелью коммуникатора. Очень быстро он смог отфильтровать сигналы уходящего крейсера и обратить все внимание на лежащую внизу планету. Компьютеры связи пробежали все полосы частот вверх и вниз и ничего не обнаружили.
– Ни хрена, – сказал Финли. – Там никто ни с кем не разговаривает. Вся планета молчит. Джиль медленно кивнул.
Читать бесплатно другие книги:
