Конец света с вариациями (сборник) Точинов Виктор
– Чего ради?
– Я у тебя про «Русский дом» один лишь раз спросил. В машине, у перекрестка. Сучонок Спицын знал про этот вопрос.
Майор помрачнел.
«Скаут» Кружилина отпадал по тем же причинам.
– И как же мы? – спросил Проничев. – Поездом? Я угоном заниматься не буду.
– Придумаем что-нибудь…
Машина нашлась здесь же, в маленькой автомастерской. Принадлежавшая лично хозяину «хонда» десятилетней давности, неказистая, но вполне на ходу.
За разумную компенсацию хозяин тут же накропал «рукописку», вновь введенную в прошлом году, вручил ключи и документы. Залогом послужила «шкода» Проничева. Майор тяжело вздохнул, но возражать не стал. Понимал, что с клиентами из Управления без крайней нужды здесь отношения портить не будут.
…В Тярлево приехали ближе к полуночи, многие дома уже стояли неосвещенные. Машину оставили за несколько кварталов, причем на другой улице, в глубине поселка.
– Не нравится мне та аллея, – сказал Проничев. – Не подойти к дому скрытно.
– Уверовал? Засады опасаешься.
– Нет, логично мыслю. Допустим, нас сейчас ловят и ищут. «Перехват» мы на дороге не видели, правильно? Значит, общей тревоги нет. Значит, засады в местах вероятного появления.
– Думаешь, допетрили, что мы тут можем появиться?
– А ты знаешь, скольких я на засадах повязал, кто такого не думал?
– Ладно, сделаем круг через парк… Посмотрим на дом из-за ограды.
…Ночь выдалась безлунная. Удачно. Хотя с какой стороны взглянуть – перебежали луговину незаметно, но до того начертыхались, пробираясь между деревьями и продираясь сквозь подлесок.
Не промахнулись, вышли точно к особнячку. Дом стоял темный, ни одного светящегося окна. Наблюдали полчаса. Ничего. Никакого шевеления. Никакого мелькнувшего огонька. Надо идти.
– Давай-ка, Сергеич, разделимся, – предложил Кружилин. – Я к дому схожу, а ты меня отсюда прикроешь. Если засады нет, свистну. Тогда подходи спокойно.
– Немощным считаешь? Старым? Вместе пойдем.
– Не кипятись… Если в доме несколько человек, я один их не положу. И вдвоем мы тоже. И вообще стрелять первыми нельзя… Вдруг там пацанов с райотдела посадили матерых урок ловить? Придется их прощупать, потом отрываться. Обратно в парк, иначе никак. По участкам через заборы скакать – не вариант. Но и до ограды чтобы добежать, кто-то прикрыть огнем должен. Стрелять по окнам, не давать прицелиться.
– Ну если так… Ладно, разделимся. Но почему ты к дому?
– Хорошо. Иди ты. Но на ограду подсаживать не буду.
Проничев поднял голову, посмотрел на вершины железных прутьев… Тяжело вздохнул.
– Э-хе-хе-хе… вот она, старость… Иди. Только не рискуй зря и не геройствуй дуриком.
– Не буду. Но запомни – пока я на участке, не стреляй. Что бы там ни происходило, что бы тебе ни показалось, – не стреляй. Меня здесь не жди, я вернусь в другом месте. Отстреляешься и отходи вон к тем деревьям, там встретимся. Все понял?
– Да не дурак… Давай уж, Кутузов, двигай. Замерз я без дела стоять.
Он мягко спрыгнул с ограды, пересек аллею, зашел на участок, держась так, чтобы кипарис прикрывал от взглядов, направленных из окон. Постоял, подождал. Быстро поднялся на невысокое крыльцо.
Ни из дома, ни с участка не доносилось ни звука, ни шороха.
Прежде чем звонить, он легонько толкнул дверь. Дверь плавно подалась назад.
Понимай как знаешь…
Засада, заманивают?
Самоуверенная небрежность мирно спящего хозяина?
Или утром, когда хозяина свинтили, не позаботились запереть вход, – и в доме с тех пор никто не побывал?
Позвонить?
Почему бы и нет? Если в доме засада, они его уже засекли, ждут, когда войдет…
Входить нельзя. В кромешной тьме и без «ночного глаза» не повоюешь. Фонарь у него был, но все равно что не было – слабенький, с севшими батарейками, захваченный майором из «шкоды». Таким фонарем хорошо обозначать себя в качестве мишени. Для другого он не пригоден.
Он уже коснулся кнопки звонка, когда в голову пришла новая идея. Не факт, что сработает, но попробовать можно… Едва ли у противника много людей для засад, расширять круг посвященных резона нет. И внутри может оказаться один хорошо знакомый человечек…
Кружилин левой рукой достал мобильник – свой основной – нажал клавишу включения. Данные загружались с еле слышным писком. Плевать, если там засада, он и без того засвечен.
Вызов пошел. Кружилин превратился в слух. В одно огромное напряженное ухо.
Попал! Случайный выстрел угодил в десятку!
В доме послышалось легкое шевеление. Еле-еле слышное. Совсем болваном Толик не был и громкий звонок отключил. Но вибровызов оставил.
Кружилин пнул дверь. Она распахнулась с грохотом. Внутри полыхнула вспышка, бабахнул выстрел. Не предупредительный – пуля вылетела наружу, зацепив косяк. Брать живым его не собирались.
Значит, не пацаны с райотдела… Или там левые киллеры в компании Толика, или все свои, но ссученные.
Он выпустил внутрь дома веером четыре пули, по-прежнему держась за простенком. Стрелял из трофейного пистолета, вслепую, наугад. И тут же длинным прыжком ушел с крыльца. Метнулся вдоль стены, оставаясь невидимым из окон.
В доме грохотали выстрелы. Из нескольких стволов палили в дверной проем, еще не сообразив, что за ним никого нет. Потом сообразили. Стрельба смолкла. Разом, явно по команде. Кружилин выжидал.
Фигура в темном ночном камуфляже вылетела из двери. В прямом смысле вылетела, не коснувшись крыльца. Тут же перекат, еще прыжок – и камуфляжник уже занял позицию за каменным основанием ограды, направив ствол чего-то длинномерного в сторону парка. Вот она, инерция мышления во всей красе… Противник должен убегать туда, откуда пришел.
Другое дело, на улице можно повоевать… Не солнечный полдень, но все же света хватает для боя на близких дистанциях. По крайней мере здесь, в поселке.
Кружилин ждал, укрывшись за углом дома. Держал на прицеле камуфляжника, но стрелять не спешил. Не один же тот сидел в засаде… Должны показаться и другие.
Показались… Следующий не демонстрировал акробатические трюки, быстро пробежал по крыльцу. Не залег, лишь пригнулся, поводил головой и стволом по сторонам.
И тут загрохотали выстрелы. От ограды парка. Кружилин прикусил губу. И плавно потянул спуск. Камуфляжник дернулся и остался лежать неподвижно. Второй залег и бегло палил из пистолета в сторону парка. Проничев не отвечал. Стрелок сделал паузу, наверняка чтобы сменить опустошенный магазин. В этот момент Кружилин застрелил его выстрелом в голову.
Затвор трофейного пистолета откатился назад и замер. Патроны кончились. Кружилин запихал оружие киллера под ремень, достал свою пушку. В ней пять патронов и запасной обоймы нет. Не ожидал угодить на войну.
Надо уходить, больше никто не высунется. Жив ли Проничев? Или все же подвернулся под ответную пулю?
Он двигался вокруг дома, полностью обойдя его. Изнутри вновь не доносилось ни звука. Вдруг там и в самом деле находились лишь двое? Нет, в дверь лупили не из двух стволов, из нескольких… Он рванул с высокого старта, через несколько метров резко изменил направление. Перескочил каменную оградку, залег за ней.
Тишина.
Может, рискнуть и забрать у камуфляжника его автомат? Раз пошли такие игры, пригодилось бы что-то поосновательнее пистолета. И подальнобойнее. Не исключен второй раунд – на природе, в парке.
Из дома вылетело окно. Целиком, вместе с рамой. Все хозяйство со звоном и грохотом обрушилось на подъездную дорожку гаража.
Тотчас ожил пистолет Проничева. Жив, курилка… И даже позицию сменить догадался. Хоть майор и поспешил вступить в бой, но сейчас инструкцию выполнял в точности. Стрелял по окну.
Кружилин рванул через аллею, теперь не до трофеев. Загрохотала длинная очередь. Из другого окна. Выбитое оказалось отвлекающим маневром, а сейчас стреляли прямо сквозь стеклопакет.
Пули выносили стекла. Пули буравили кипарис. Пули ударяли в березовые стволы. Пули искали Кружилина. От ограды грохнул ответный выстрел. Один.
Он несся под прикрытием дальнего от дома ряда берез, стремясь скорее выйти из сектора обстрела. Пора! Подпрыгнул, уцепился за концы прутьев, подтянулся… Из дома стреляли, но уже наугад, наобум.
Он спрыгнул с ограды и поспешил к месту встречи – к группе сосен, стоявшей наособицу. Майор, если жив, уже там, Кружилину пришлось преодолеть большее расстояние.
Проничев стоял, скособочившись.
– Ранен?
– Бочину цепануло… До свадьбы заживет… До твоей… Пошли отсюда…
– Точно идти сможешь?
– Смогу… Не тормози…
Далеко они не ушли. Двигались к массиву деревьев, но не напрямую, наискосок, метров двести по луговине. Путь невелик, но на середине его Проничева пришлось поддерживать, а в конце – нести на себе.
Оказались среди деревьев, Кружилин аккуратно сгрузил майора. Разрезал одежду, подсветил рахитичным фонариком. Проничев с трудом приподнял голову, тоже взглянул на рану.
– Заштопают, – сказал Кружилин, – еще повоюешь.
Он лгал. И оба это знали. Люди, без разговоров начавшие стрельбу на поражение, «скорую» вызывать не станут.
Проничев не бывал на войне, но насмотрелся жмуров с огнестрельными. И начитался заключений судмедэкспертов и результатов вскрытий. Он спросил лишь одно:
– Выходное есть?
Кружилин не ответил… Попали в майора не из пистолета. Из автомата, и пуля осталась внутри, успев покувыркаться по самой поганой траектории. То, что майор совсем недавно мог передвигаться, – это горячка боя. Адреналин в крови, естественный анестетик и стимулятор.
– Нет выходного… – сам себе ответил майор.
Если бы здесь, в двух метрах, стоял операционный стол со всеми прибамбасами и готовая к операции медбригада – шансы бы имелись.
А так – ни одного.
– Будешь уходить… оставь патрон… мои кончились… Не хочу… чтоб эти… добили…
Кружилин не стал тянуть – вынул магазин, выщелкнул патрон, зарядил в пистолет Проничева. Дослал в ствол, снял с предохранителя, положил оружие рядом с правой рукой майора. Щедрый подарок. Один патрон из пяти, когда на кону жизнь, – дороже миллиона, отстегнутого на благотворительность.
– Не уходи… сказать хочу… и передать… Помнишь… я прадеда… который здесь?
– Помню, Сергеич, все помню, не говори много.
– Не перебивай… бабка хотела… чтоб я офицером… не брали… плоскостопие… я в Управление… через юрфак… увидела меня в форме… в первый раз… через три дня умерла… перед смертью отдала… сейчас тебе отдам… помоги снять… вот… держи… прадедовский… за то, что… ладно, это долго… держи… потом другому… передашь…
Пальцы Кружилина ощутили угловатый кусочек металла. Он повернул руку в сторону доносящихся от Тярлева отсветов, присмотрелся. На тоненькой цепочке висел крест. Не православный нательный – Георгиевский. Массивный серебряный крест. Боевая награда.
Он бережно надел цепочку на шею, опустил крест под тельняшку. И почувствовал, что металл еще хранит тепло майора.
– Спасибо.
– Знаешь… бабуля похвалит… если там… вдруг встретимся… как прадед… в бою… на том же месте…
Майор замолчал. Молчал долго, и Кружилин подумал, что дело идет к концу. Вдалеке звучали сирены. У ограды парка, в районе особнячка, происходило какое-то шевеление, доносились непонятные звуки, в темноте Кружилин не видел подробностей. Пора было уходить.
Проничев заговорил совсем уж тихо, пришлось нагнуться, чтобы расслышать:
– Портсигар… в нагрудном… возьми…
– Я ж не курю.
– Дурак… собаки…
Кружилин понял, переложил портсигар в свою куртку. Хорошо знакомый портсигар, из нержавейки, с улыбающимся Гагариным в космическом шлеме. Сирены стали громче. На повороте от Павловска засветились фары нескольких машин.
– Мне пора. Прощай, Сергеич.
– Прощай… живи…
Он поднялся, пошел в глубь здешнего как бы леса. Отшагав с полсотни шагов, оглянулся. И замер. Что-то темное двигалось по луговине. Игра теней, фантомы ночного зрения?
Он всматривался и не мог понять, видит что-то или нет. Потом понял, что ему поможет. Фары едущих сюда машин, изгиб дороги… Если въезжать на березовую аллею, его не миновать, а куда еще могут катить гости с мигалками?
Первая машина, легковая, далеко оторвалась от остальных. Изгиб миновала быстро. Световой поток слишком стремительно скользнул по лугу, но Кружилин все же успел разглядеть несколько силуэтов.
Не ошибся… Идут к Проничеву… Наискосок через луг, точно по их следу. Собака? Но почему так мешкают?
Вторая машина, автобус или грузовик, ехала медленнее. Луг осветился на больший срок, Кружилин успел разглядеть подробности. Собаки нет. Четверо людей и кайман. Обоняние у рептилий нулевое, погоня идет по цепочке кровавых пятнышек, подсвечивая их инфрофонарем. И хотя бы у одного есть ночная оптика. Кровь из раны майора не лилась струей, капала, потому и движутся так медленно, отыскивая новые пятна…
Решение пришло мгновенно. Если сейчас в парке начнется игра в догонялки и прятки, без ночной оптики ему конец. Зрячие будут охотиться на слепого, и финал такой охоты вполне предсказуем.
Надо рискнуть. Четыре человека. Четыре патрона в пистолете. Кайман не бросится, если стрелять с нескольких метров. Если это обычный кайман… А если нет, остается нож. И маленький шанс на то, что наука рептолога пригодится.
Он повернул назад. Не по своему следу, а так, чтобы подходившие оказались между ним и поселком. Тогда можно будет стрелять не наугад.
В Тярлево стало значительно светлее. Горели фары заполнивших аллею машин. Во многих домах вспыхнули окна, жильцов разбудили недавние выстрелы. Силуэты приближавшихся теперь были неплохо видны. Похоже, на помощь от вновь прибывших эти пятеро не рассчитывали. У них была своя охота.
Когда пятерка приблизилась, Проничев выстрелил. Люди дернулись, кайман остался спокоен. Они остановились. Ни залечь, ни стрелять ответно не пытались. Сообразили: выстрел глухой, не в них. Повернулись в ту сторону, где лежал майор. Наверное, старались понять, действительно ли перед ними самоубийца, или тут какой-то трюк, ловушка.
Они стояли спиной к Кружилину. Он поднимал пистолет, не дыша. Прекрасно понимал, как мизерны шансы. Десять метров, четыре человека, четыре пули. Не бывает… Из «макарова» и в темноте – не бывает. Достаточно не просто промахнуться, но всего лишь не убить одного из четверых наповал, ранить, – и ответный огонь поставит точку в затянувшейся игре.
Кружилин поднес левую руку к груди, ощутил кожей угловатый кусочек металла. Выручай, святой Георгий Каппадокийский, помоги тезке… Странная молитва, но других он не знал.
Он четырежды нажал на спуск. И четыре раза попал.
Люди попадали. Кайман стоял неподвижно. Потом шевельнулся, переступил с лапы на лапу, пошагал, непонятно куда и зачем. Вломился в подлесок и вскоре исчез из виду. Живи, чешуйчатый…
Приборы ночного видения оказались у всех четверых, но пуля миновала лишь один – попала в основание черепа и вышла у левого уха. Лицо уцелело, прибор тоже. Кружилин натянул его… Ну вот, совсем другое дело. Он взглянул на человека, поделившегося «ночным глазом». Узнал Толика Спицына. Хотел плюнуть ему в лицо, но слюны во рту не было.
Проничев не дышал, когда Кружилин подошел к нему.
Он остался совсем один. И даже представить не мог, как долго ему придется быть одному…
Первого каймана Егор Кружилин убил три дня спустя. Убил, как учил рептолог, и отделался поцарапанными пальцами левой руки… Убил после того, как с огромным трудом дозвонился до генерала Кромова, курировавшего собственную безопасность Управления. Про Кромова говорили, что правильный. Кружилин все ему без утайки рассказал и договорился о встрече.
Но вместо встречи угодил не просто под облаву – под натуральную войсковую операцию, участники которой имели приказ живым не брать.
Он вырвался чудом, уложив первого своего каймана. Тогда он еще не знал, что этот – лишь первый, что будут и другие… Он тогда еще питал иллюзии. Он верил, что остались высшие уровни власти, не опутанные щупальцами «Русского дома». И если очень постараться, до тех уровней можно допрыгнуть. Или хотя бы докричаться.
Через месяц иллюзий не осталось.
Что такое «Русский дом», он понял значительно позже. Но было поздно – он жил в нем. Все жили в нем. Конец света произошел просто и буднично. Без ангелов с трубами и всадников, сеющих смерть. Демократично произошел, можно сказать. Был утвержден думским голосованием…
Жить в новом мире Егор Кружилин не хотел. Умирать тоже не торопился.
Тогда он взял псевдоним Крестоносец. И начал крестовый поход. В одиночку.
Одна беда – Крестоносец не имел понятия, в какой стороне Иерусалим.
Но если долго шагать по пустыне…
Если очень долго – со стертыми в кровь ногами, с песком на зубах, с сожженной солнцем кожей – шагать по пустыне, то рано или поздно за гребнем очередного холма откроется вид на Великий Город.
Он на это надеялся.
Эпилог
Ночью похолодало, под утро выпал первый снег. Непрочный, октябрьский, обреченный растаять через день-два, а то и сегодня.
– Красиво… – сказала Юля. – Как в первый день творения… Все чистое и непорочное.
– Угу, – откликнулся Егор. – И кайманов на улицах не будет.
– Ты не романтик.
– Есть грех.
– Как и все анчоусы…
Он молча стал одеваться. Не глядя на нее, не говоря ни слова. Она стояла у окна голышом, тоже молчала. Казалось, в комнате между ними появилась стена – невидимая, прозрачная, как стекло, и прочная, как броня.
Егор вышел в прихожую. Она наблюдала сквозь оставшуюся открытой дверь. И сквозь прозрачную стену.
Достал куртку… Сейчас уйдет… Как один раз уже ушел. Теперь – навсегда. Теперь уж точно навсегда.
Она метнулась вперед. Стеклянная стена разлетелась на куски, больно поранив. Она не обратила внимания.
Она говорила, и каждое слово давалось с трудом, словно она забыла все слова или все слова куда-то исчезли из мира, и приходилось на ходу придумывать новые, чтобы выразить мысль.
– Прости… меня… Я… никогда… так… тебя… не назову…
– Глупая, – сказал Егор. – У меня сигареты закончились, а в соседнем доме консьерж приторговывает баночными. Через десять минут приду.
Он нагнулся, осторожно поднял ее с колен, притянул к себе.
А она ничего, беззвучно сказал через несколько секунд Крестоносец.
Заткнись, лоботомирую, пригрозил Егор.
– Собирайся неторопливо, – сказал он вслух. – В одиннадцать сорок пять наша консьержка ходит пить чай в дворницкую, хоть часы по ней проверяй. Тогда и выйдешь. Ну все, я пошел…
Он ушел. Она осталась одна. Прошла в ванную, привела себя в порядок. Затем неторопливо оделась. Хотела включить кофеварку, но решила дождаться Егора.
Прошло десять минут. Или больше. Он не возвращался.
Она не догадалась засечь время ухода и обманывала себя, греша на сбой внутренних часов.
Еще через десять минут самообман потерял всякий смысл.
Мысль, что ее снова бросили, она не пускала в голову. Он просто задержался, мало ли может случиться причин для задержки, встретил знакомого, разговорился, или консьерж там тоже ходит пить чай, но не по часам, а когда вздумает, или…
Грохнул выстрел. Снаружи. Приглушенный стеклопакетом, но близкий.
Она метнулась к окну. И тут же прозвучали новые выстрелы, быстро следовавшие один за другим, три или четыре, она не смогла сосчитать.
Окно выходило на двор, небольшой, П-образный. Никого, лишь припорошенные снегом машины. Никто больше не стрелял.
Она поспешила в спальню, там окно выходило на улицу. На ходу твердила, как спасительное заклинание: здесь плохой район, он сам говорил, здесь плохой, плохой, плохой…
Рядом с домом никого, вдали катят по Типанова машины, пешеходов почти нет.
Она села, скорее рухнула на кровать, не зная, что можно и нужно сделать. Тотчас вскочила, опять оказалась на кухне. Двор был прежним, белым и пустым.
Ничего не происходило. Она не могла здесь оставаться. Надо выйти, узнать, что случилось. Она выбежала из квартиры, как была, без верхней одежды. Подскочила к лифтам. Правый, пассажирский, поднимался. На индикаторе мелькали зеленые цифры: пятый этаж, шестой…
Она была на двенадцатом.
Сюда? Егор? Или…
Седьмой, восьмой…
Или дверь откроется, и она увидит чужого? И направленный на себя ствол?
Девятый, десятый, одиннадцатый…
Может, проедет выше?
Двенадцатый…
Лифт остановился.
Она не отрываясь смотрела на двери лифтной шахты. Секунды, минуты, века… После невыносимо долгой паузы двери начали разъезжаться. Тягуче расходились, микрон за микроном.
Юлия Леонардовна Закревская, журналистка, радиоведущая и писательница, обладательница и номинантка многих литературных и массмедийных премий, стояла, упершись взглядом в двери лифта и подозревала, что они будут открываться всю жизнь.
Всю оставшуюся ей жизнь.
Александр Тюрин
Червивая груша
1
Я работаю в «Pear». Это не просто ведущий производитель интракорпоральных устройств, с каждым проданным устройством он делает и потребителей, и своих сотрудников еще свободнее и счастливее. Я – свободен и счастлив!
Если тебе вдруг показалось, что это не так, то, вообразив яркое небо над головой и девушек с попами как крантики, начинай пританцовывать в ритме «сальсы». Два шага вперед, два назад, энергично работай локтями и потряхивай плечами.
Если ты должен сидеть на стуле, то наклоняйся направо и налево. Живее-живее, пытайся достать пальцами пола, дыши глубже.
Если тебя могут обвинить в повышении расходов на кондиционирование воздуха, то просто вспоминай что-нибудь смешное, как ты, например, выловил на рыбалке дамские трусики.
Если видеокамера, имплантированная тебе в бровь, или интракорпоральный датчик, встроенный в твой палец, замечает у тебя падение темпа работы, то спасайся в сортире – только не забудь послать запрос об удовлетворении малой нужды на сервер учета рабочего времени (СУЧ).
Если емкостный сенсор унитаза фиксирует, сколько ты на самом деле испустил мочи и СУЧ может заподозрить преступную симуляцию малой нужды, то тебе остается последнее.
И это не общение с сотрудниками твоего отдела – их собрали с разных стран мира, они говорят и думают (если это случается) на «деловом английском», из местных здесь только «сертифицированные европейцы». О да, они любят пообщаться во время «кафи-тайм». Но ты, скорее всего, уже не захочешь обсуждать с ними методы похудения при помощи генно-модифицированной дезинтерийной палочки. Или яркий индивидуальный стиль собеседника: «посмотрите на мои аккуратные рожки – это не импланты, а генная терапия по цене нового мерса». Или то, как сгореть на работе ради интересов акционеров. Среди них сам основатель корпорации неживой-немертвый Килл Дейтс, лежащий в анабиозе, однако оставивший нам электронную копию своего мозга – он даже с того света умеет толкать речи насчет «обретения свободы через гаджет Pear» (правда, все фразы похожи одна на другую, как яички с птицефабрики).
Кстати, мы тут занимаемся «атмосферной рекламой». Например, пузырями, сверхживучими благодаря сверхмогучим поверхностно-активным веществам, которые по утрам влетают в окна потребителей, продирающих зенки, неся на своих боках благие известия о скидках на последние интракорпоралы. А еще аэрозольными облаками из нанодисплеев, что по ночам показывают неспящим клиентам жгучую эротику – облачные девушки и воздушные геи попутно сообщают, что радости жизни недостижимы без нейроинтерфейсов нашей фирмы, которые «подарят вам незабываемые сексуальные впечатления даже по дороге на работу».
Мы заняты своим делом всерьез и надолго – сверхурочные не оплачиваются, но поощряются карьерным ростом. Собственно, у нас и не отдел, но, согласно принципу «прибыльности страха», придуманному Киллом Дейтсом (точнее, его электронной копией), отдельная «фирма», обязанная конкурировать с другим таким же отделом, находящимся в Мьянме. В случае проигрыша в конкурентной борьбе – смерть через банкротство и массовое увольнение.
Потому-то руки сотрудников бешено мелькают в воздухе. Создается обманчивое впечатление сумасшедшего дома, однако таков труд в эпоху виртуальных Windows. В последней версии операционной системы «окна» напоминают могильные плиты из гранита. Контактные линзопроекторы, плавающие на наших зрачках, ответственны за столь тяжеловесный дизайн, но именно так имитируется ощущение могущества – типа «ворочаю горы».
Между прочим, согласно концепции «обнуления кадров», созданной верной соратницей Килла Дейтса, его то ли супругой, то ли вдовой Марой Цукершмельц (до перемены пола именовавшейся Марком), никаких наемных работников в «фирме» и нет. Официально мы сами являемся свободными покупателями пузырей и прочих трюков атмосферной рекламы, а наш доход – это разница между их стоимостью и размером увеличения продаж гаджетов «Pear». Хитро? Именно так было и задумано. Иной месяц этой разницы нет и надо становится в очередь за тарелкой благотворительного супа, сваренного международной НПО «Суппи райот» из нанотехнологично переработанных фекалий…
Так о чем я? (Работа в рекламе сделала меня болтливым.) Если никак увильнуть от дела не удается, то остается пойти в испытательный сектор.
Это значит, что тебя задержат минимум на час. Однако ты уже не будешь встречать криками радости засранца, который поймал с бодуна пузырь, обещающий самую большую скидку, и теперь пришел вставить себе в задницу орган (в данном случае интракорпоральный музыкальный инструмент). И не будешь обзванивать тысячу человек, чтобы спросить, довольны ли они мозговым онанизмом, пардон, сексуальными впечатлениями, подаренным нашим нейроинтерфейсом, пока они сидели в сортире. Их блудливые хихиканья, где-то с пятисотого клиента, начинают просто разрывать черепной коробок – ведь динамики смонтированы прямо на твоих височных костях.
Я, как экс-программист, бывший обладатель статуса «творец», всегда мог наведаться в отдел перспективных технологий нашей корпорации, как известно, ведущей по разработке устройств, имплантируемых прямо в тело, и контролирующей почти весь соответствующий сегмент рынка. (Оп, и сбился на рекламу, что поделаешь, условный рефлекс.) Вообще-то я не злоупотребляю, но сегодня других вариантов не имелось: готов был уже сигануть в окно. Ну да, выброситься с 100-го этажа невозможно, все запаковано, но расколоть башку о металлостекло – вполне. Оно крепкое, в прошлом году уволенный сотрудник стрелял с той стороны из автомата калибра 7,67 – не пробил. Зато удачно застрелился сам. Ах, как нас потом таскали по высокооплачиваемым психологам, похожим на вышколенных сторожевых псов; они всматривались в наши бздливые глаза, внюхивались в наш трусливый пот – не сторонники ли мы проклятого равенства, не готовим ли преступление против святого рыночного принципа, согласно которому побеждает и разрывает добычу самый сильный.
Был, если честно, еще один фактор: менеджер эксперимента. Когда М. Вилнер наклонялась, чтобы прикрепить датчики к моему лбу, около моего глаза оказалась рыжая прядь ее волос, около носа – ее молочная шейка, возле рта – ароматная ложбинка меж известных холмиков в расстегнутой до второй пуговички кофтюле. А порой и ее хрупкая коленка касалась моей ноги. Меня не то, чтобы одолевали блудные помыслы, но было приятно. Хотя, прямо скажем, М. Вилнер никакого повода не давала. Лицо ее было словно высеченным из камня (мрамора), глаза – стальными, и на мои попытки пошутить она реагировала лишь как на досадный «белый шум». Общение между нами она консервировала в пределах стандартных фраз, и только на заморском языке. М. Вилнер приехала «оттуда», хотя я знал, что ее папаня, физик со степенями, выходец «отсюда».
В отделе перспективных технологий, если точнее, в испытательном секторе, мне сперва сделали инъекцию обезболивающего – в район решетчатой кости, потом туда же ввели дозу нанодиффузионного средства. Через какое-то время оно должно было ассемблироваться в интракорпоральный гаджет.
На сей раз меня по-быстрому отпустили из испытательного сектора, заставив прочитать не более десяти буклетов рекламных материалов – еще и рабочий день не закончился.
Поскольку на СУЧ было введено время окончания эксперимента – 19.00, я решил для приличия поболтаться еще полчаса внутри, а в полседьмого сколоть. Настроение улучшилось и я даже понадеялся, что гаджет не заработает. Единственное, что мне досаждало в коридорах Pear-Building, похожих на кишечник барана, – это абстрактное искусство, то бишь висящие повсюду картины Соломона Мешигенера, которые стоят кучу денег и сделаны с помощью то ли плевания краской на холст, то ли чем-то похуже. Впрочем, через двадцать минут я уже скучал по таким незначительным проблемам, потому что новый интракорпорал ассемблировался и включился. Послышалось роковое: «Загружен интерфейс доступа к органам чувств. Боди-коннектор устанавливает соединение с сервером экспериментальной рекламы (СЭР). Произведен удаленный вызов функций СЭРа». И тут же я осознал, что не выдержу и часа, а ведь мне обещали демонтировать интракорпоральное устройство лишь в понедельник утром.
Вы еще не знаете, что такое реклама, которая, раздвигая полушария, втекает прямо в ваши мозги. Которую невозможно остановить, от которой нельзя смыться. Но именно так работал экспериментальный интракорпорал, не нуждающийся даже в линзопроекторах – прямое подключение к оптическим нервам, максимальный КПД.
От всего, что было в нашем здании, разлетались розовые бабочки, пузыри с румяными щечками, разбегались лисята и микки-мауз-подобные мышата, и, конечно же, расползались веселые червячки. (Они есть и на логотипе Pear: надо ж показать, что груша – вкусная, а не такая «пластиковая», как в дискаунтном супермаркете.) Все щебетало, смеялось, завлекало и настаивало на своем, как если б взять блошиный рынок из купчинского гетто для обнищавших экс-менеджеров и усилить во сто крат. Причем гадкий гаджет обрушивал на меня двойной удар – как на покупателя и как на сотрудника корпорации.
Отовсюду верещало и внушало, но зажимать уши было бесполезно – голоса возникали прямо в голове – там, где находятся интракорпоральные динамики.
Усовершенствуй мир, купи новый гаджет Pear. Все вместе: «Мы любим мир, в котором есть Pear».
Pear первый в мире, старайся быть первым в «Пире». Pear – это лучший мир.
Мужественный голос мачо: для сотрудника «Пира» – все женщины мира. И сразу же толерантно-писклявый дуэт: гей из «Пира» – самая желанная задница мира…
Через полчаса у меня мозги звенели, как бутылки на пункте приема стеклотары, еще немного и расколются; меня качало, словно я стоял на палубе парусника, болтающегося в зыбях Бискайского залива. Чтоб охрана не подумала, что я на игле, решил выбираться вместе с основным стадом коллег, несущимся из сотен прозрачных боксов многоуровневого хлева. Все они были, как и я, в куртках «от Pear» с броской стереоскопической рекламой интракорпоралов, конкретно, как в анатомическом атласе, показывающей, куда можно встроить гаджет. Вплетенное в эту одежку устройство позиционирования, между прочим, докладывает полную правду на сервер учета внеофисной полезности сотрудников (СУЧ-2): сколько куртка находилась за пределами домашнего шкафа и выполняла рекламные функции.
Однако и в стаде выбраться из Pear-Building не так-то просто.
Сперва идентификация: лазерные лучики прыскают на радужку твоего глаза (заодно дыхни в трубочку, дабы было ясно, что он – твой, а не от мертвого осла). Затем бесстыжий куб терагерцевого излучателя не только раздевает тебя, но и прощупывает твое тело до клеточного уровня, рамка электромагнитного сканера размером с дверной косяк – до молекулярного.
Не выносишь ли ты из здания какие-либо устройства, являющиеся собственностью корпорации? Не тащищь ли ты внутри себя информацию, составляющую технологическую или коммерческую тайну корпорации? Ну-ка, что у тебя там в жировой прослойке спрятано? Не превращены ли липосомы в ячейки памяти – мемоциты – в которых записаны все сведениях о новых разработках корпорации?
Затем мистер робохранник мановениями многопальцевых манипуляторов проверяет, чем набиты у тебя карманы. Вдруг ты похищаешь дизайнерскую туалетную бумагу «Делай со мной», преступно увеличивая расходы фирмы на содержание персонала. Это щекотно, но не веселит.
В конце еще имеется пост с двумя, так сказать, живыми охранниками – впрочем, вы вряд ли найдете у них какое-то отличие от биороботов. Они и моргают редко. Эти «иносранцы», от которых не отделаешься шуточкой; за хорошую зарплату они изучают выражение твоего лица, твою походку – не обманул ли ты ведущего производителя интракорпоральных устройств, не злоупотребил ли своим положением. И вообще тщательно показывают, что ты – микроб, в отличие от них.
– Попрошу остановиться, господин… – его сканер быстро считал мой интракорпоральный бэджик, – Царегородский.
Секьюрити смотрел на меня оловянными глазами из-под узкого лба – это был взгляд свободной личности, исполненной внутреннего достоинства и осознания собственной миссии. Это не просто «я только делаю свою работу», скорее уж: «я загрызу тебя, едва заподозрю, что ты вредишь нашей всемирно известной корпорации, где мне дали должность такого крутого парня». Заметно было, что я ему не понравился; неловкая улыбка или быстрое моргание могут только усугубить мое положение.
– Вы шатались при ходьбе, – наконец приговорил он, пробуривая во мне взглядом дырку. – Ввиду подозрения в употреблении вами наркотических веществ я вынужден вас протестировать: пройдите по виртуальной белой линии к электронному носу, который проанализирует ваши запахи.
Я должен испугаться, почти что обкакаться. Как бы не так! Жри, гад:
– Сами идите к носу. Или к экрану терагерцевого сканера, где все тетки голые. Сегодня мне вживили испытательное устройство, и вы получили об этом информацию с СУЧ. Некоторый сенсорный хаос, видимо, привел к проблемам с моим вестибулярным аппаратом, это и ежу понятно.