Некроманты (сборник) Кликин Михаил
Он улыбнулся до ушей и отчаянно закивал:
– Санёк, чертяка! Рад тебя видеть!
Я тоже улыбнулся. Стас – мой давнишний товарищ, кстати, он действительно раньше был тафгаем, но после травмы колена не смог больше играть в хоккей и устроился на завод. Правда, я его уже давно не видел.
– Ты куда пропал? Неужели уволился? – спросил и увидел, как улыбка сползает с его губ.
– Нет, Санёк, просто мы теперь работаем в разных сменах…
Я похолодел и инстинктивно отшатнулся. На нашем жаргоне «перейти в другую смену» означало стать зомби. Их старались не ставить вместе с людьми. Либо отдавали одну, чаще ночную, смену, либо все, и тогда цех полностью избавлялся от своих наемных работников.
Стас – зомби… Принять это было тяжело.
– Ты ведь был в этой заварушке?
Он кивнул, чего я, собственно, и ожидал. Понятно, почему он сейчас выглядит нормально: кровь. Все, кто там был, напились ею до отвала, так что с неделю, если не больше, будут людьми. И Стас сейчас – тот самый, мой товарищ, добряк и весельчак. Надолго ли?.. Этого не знает никто, даже он сам. Я перевел разговор на другую тему:
– Как я тут оказался?
– А ты сам что помнишь?
– Помню, как все высыпали из ворот, как попытался спрятаться во дворах, но нарвался на одного ретивого урода с монтировкой. Все.
– Я как раз был рядом с этим ретивым уродом, и когда увидел, на кого он поднял монтировку, – забрал тебя и отнес подальше, вот в этот подвал. Потом просто ждал, очнешься ли ты, но твоя башка оказалась крепкой! – чуть улыбнулся он.
– Да, хлипкий нам дают инструмент, – усмехнулся я в ответ.
Следующий час мы решали, что делать дальше. Казалось бы, очевидно: выбираться из города, пока не объявили карантин и не начали тотальную зачистку. Но я не мог взять Стаса с собой и не мог бросить его тут: оставаться в городе он категорически не хотел. Производители уверяли, что зомби безопасны и что страхи, будто от их укусов человек может стать таким же, – не более чем вымысел писателей и сценаристов. Но лично я не верил «Индустриальной заднице». Да, мертвяки спокойны, пока тупы и им раз в неделю дают куриную кровь, но как они себя поведут в городе, среди людей? Не решат ли, что человеческая кровь вкуснее? И что станет с человеком, останься он в живых после укуса? Говорят, «Индастри зэд» создает зомбяков, используя контролируемый вирус… Может, брешут, и Стас, конечно, мне друг, но выпустить его, дав полную свободу… Ох… Слишком тяжелый выбор для парня из деревни.
Вслух я всего этого, конечно, не сказал, нес какую-то чушь, убеждая, что остаться в городе безопаснее. Стас, кажись, тоже все прекрасно понимал, соглашался с моими доводами, но при этом гнул свою линию. В итоге мы пришли к компромиссу: идем вместе до границы, а дальше решаем, что делать: уходить или оставаться. В конце концов, мы еще можем и не дойти.
С предрассветной дымкой пришли заморозки. Ёжась, мы беззвучно выскользнули из подвала и пошли на запад, вжимаясь в стены при малейшем шорохе. Все переправы, скорей всего, закрыли, так что двигаться надо было вдоль реки, но глухими дворами.
Почти сразу мы нарвались на Z-патруль. К счастью, боец в этот момент стоял к нам спиной, так что успели спрятаться. Но встречающиеся чуть не в каждом дворе войска оказались не самым страшным. Гораздо страшней были зомби и люди, причем я не мог бы сказать, кто больше. Зомби, если сыт, может и не наброситься, но что сделает человек? Решит ли на всякий случай размозжить нам головы или не тронет? Непредсказуемо. Вот у Стаса, хоть он и зомби, остались эмоции, он помнит нашу дружбу и рад мне. Но что-то я сильно сомневаюсь, что какие-то эмоции, кроме злости, были вчера у Ваныча и остальных наших, хоть они и люди.
За всю жизнь я ни разу не дотронулся до зомбяка, при виде них хотелось взять что-то тяжелое и вдарить со всей силы, чтобы башка раскололась, как кочан капусты, но Стас… это Стас! Мы поначалу брезговали друг другом, хоть и старались не показывать этого. Но когда лежишь с товарищем плечом к плечу, всматриваясь в голодную тварь посреди двора, объясняешь жестами, что вот сейчас пора делать рывок, а после сумасшедшего бега на пределе дыхания скатываешься в овраг, судорожно глотая воздух, то перестаешь обращать внимание на такие мелочи. К вечеру следующего дня мы, не задумываясь, подавали друг другу руки, помогая выбраться из очередной дыры, пили воду из одной фляги и не боялись заразиться зомби-вирусом.
Однажды пришлось даже сражаться спина к спине: напоролись на трех голодных зомбяков. К счастью, это случилось вечером того дня, когда мы разжились на помойке двумя обрезками труб. Стас еще с заводской битвы вынес отвертку, которую намеревался использовать вместо ножа. Зомбяки зарычали, и мы рыкнули в ответ. Подействовало. На пару мгновений они замерли, и я воткнул одному из них кусок стали в правый глаз. Товарищ тем временем отбивался от двух других, сбивая тянущиеся руки со скрюченными пальцами и черными ногтями. Неожиданно он сделал шаг прямо навстречу нападавшим и, очутившись почти вплотную к одному из них, вонзил в висок отвертку. Чувствовал ли он что-то, убивая своих? Не знаю… и не хочу знать.
Третьего мы завалили вдвоем довольно быстро, размозжив ему голову. Кажется, уже появлялась сноровка.
А дальше мы засели. Приблизиться к границе города оказалось невозможно. Z-войска прочесывали периметр, не пропуская даже собак.
– Баста. Ждем, – махнул рукой Стас, забиваясь в очередной подвал без окон. Мы ждали. Когда-нибудь они уйдут, главное – дожить до этого. В подвале воняло кошачьей мочой, забивающей даже запах тухлятины, но к концу третьего дня мы уже ничего не чувствовали. Хотелось пить и есть. Хотя бы пить. Пару раз Стас выбирался на разведку и приносил несколько глотков мутной воды, от которых жажда только усиливалась.
– Как думаешь, мы выберемся? – Я разглядывал паука, охраняющего свои владения.
– Не знаю.
– А если выберемся, что делать будем? – не отставал я. – Работы-то больше нет.
– Можно уехать в другой город…
– Сейчас везде «Задница».
– Тебе-то чего об этом думать? Это вот мне надо бояться «Задницы», – скорбно протянул тафгай.
Я вздохнул. Да, один из нас зомби, так что проблема работы его не волнует. Мы снова замолчали.
– А зомби хотят есть? – не выдержал я. Наверное, это был невежливый вопрос, но я надеялся, что Стас меня простит.
– Хотят. Но еда им не жизненно необходима.
– Когда выберемся отсюда, я буду долго пить. Чистую холодную воду, – перед моим взором летали чаны с водой, манили, дразнили и исчезали, как только я протягивал руку.
Стас бросил: «Я скоро», – и выскользнул из подвала. На мгновение отодвинулись доски, прикрывающие вход, и я увидел на небе звезды. Красиво. Увижу ли я их еще? От жажды и голода мысли путались, сознание уплывало. Я забывал, где я, куда мы идем, кто рядом со мной. Мерещилось, что со всех сторон зомбяки и они стучат по моей голове, я кричу, но они не обращают внимания.
– На, – Стас протянул мне что-то теплое, оно билось в его широкой ладони, запах крови ударил в нос, я подскочил.
– Что за черт?
Стас держал умирающую крысу.
– Тебе надо поесть. Иначе конец.
– Я не хочу жрать это, – хотя проснувшиеся инстинкты пещерного человека кричали, что мясо и кровь – это еда и питье, меня трясло от отвращения. – Ешь ты, тебе нужней!
Он покачал головой.
– Я… уже… – сглотнул он. – Ешь. Нам тут еще долго сидеть. Улицы кишат патрулями.
Я заметил следы крови на его подбородке. Так, значит, он понял, что теряет человеческий облик, и нашел кровь. Спасибо, что крысы, а не мою… Крысы ли? Не встретил ли он человека во время своей «разведки», а меня милостиво не стал кормить сердцем или печенью?
– Ешь, – повторил он. – Ты же не хочешь сдохнуть тут? Мы уже четвертые сутки без воды и еды. Выпей хотя бы это.
Он был прав. Я протянул ладони. Крыса уже почти не дергалась, лишь чуть подрагивала. Жизнь стремительно покидала ее. Я закрыл глаза. Стараясь не думать о том, что это, вонзил зубы в тонкую шею. Теплая соленая жидкость потекла в рот, вливая в меня силы. Я остро осознал: дойду. Буду жрать крыс, спать в кошачьем и собачьем дерьме, отбиваться от зомби рука об руку с зомби, но дойду.
Патрули ушли к вечеру шестого дня, но граница города, конечно, светилась от фонариков Z-войск. Нам понадобилась половина ночи, чтобы найти дыру – все же это наш город, и мы его знаем лучше!
– Ну что, надо решать, кто из нас выходит отсюда, – закусив губу и опустив взгляд, сказал Стас. – Извини, но я тебя не выпущу.
– Ты обалдел, да? Ты хочешь выйти наружу?! – сделал я ударение на последнем слове. – Ты же сейчас все соображаешь, неужели готов рискнуть обычными жителями?
– Ты о чем? – вскинул он голову.
– Ты же зомбяк! – в сердцах выпалил я. – Тебе нельзя туда!
– Я?! – Его и так большие глаза стали чуть ли не в половину лица. – Это ты зомбяк!
Мы замолчали, уставившись друг на друга.
– Бро, я все понимаю, тебе тяжело это принять, особенно сейчас, когда, напившись крови, ты чувствуешь себя человеком, но… я сожалею.
– Так ты не помнишь, – тихо протянул он. – Не помнишь, как спас меня?
Что он такое несет? Это он о походе до границы? Или…
– Примерно месяц назад мы с тобой работали с кабиной, и ее повело. Полтонны начало падать, сорвавшись с конвейерной ленты, и ты среагировал первым – вытолкнул меня из-под нее. Сам тоже попытался отпрыгнуть, но чуток не успел. Не возился бы со мной – успел бы. Тебя не придавило, нет, только чуть чиркнуло острым углом по виску. Врачи сказали, ты умер сразу, ничего не почувствовав. Шухер стоял страшный, смерть на рабочем месте, все дела…
Стас нашарил на земле осколки битой бутылки, выбрал почище, обтер о рубашку и размашисто резанул себя по предплечью. По руке тут же потекли красные струйки. Стас стоял, не шевелясь, только на щеках появились две мокрые дорожки.
Я молча поднял другой осколок, закатал рукав по локоть и чирканул себя. Стекло глубоко разрезало мясо, но я не почувствовал боли. Рука осталась сухая. Чирканул еще раз, рядом, сильнее и глубже, но с тем же результатом. Хотел порезать третий раз, но Стас перехватил мою руку.
– Я… я… этого не может быть! Я все помню! Я человек!
– Что ты помнишь? С какого момента?
Я напряг память, которая начала мне подбрасывать картинки. Работа на заводе. Общага. Обед. Работа на заводе. Я знал, кто я, откуда, помнил свою мать и Стаса, но не мог докопаться ни до одного воспоминания ранее двух последних недель. Что я делал в детстве? Где учился? С кем впервые поцеловался? Как я… умер? Ничего. Вот только… Я вспомнил ночной двор, единственный тусклый желтый фонарь и сгорбленную фигурку человека. Как я там оказался? Не помню. Помню вкус живой крови во рту и блаженство.
– Стас, я… я не знаю, что мне теперь делать?
– А чего ты хочешь?
– Спать. Долго-долго. Всегда.
– Ты можешь вернуться на работу. В отличие от меня, ты ценный сотрудник, – грустно улыбнулся тафгай.
Я покачал головой.
– Я устал. Я всю жизнь завинчивал гайки на конвейере. Не хочу делать это еще и после смерти.
– Уверен на все сто? – спросил он.
– Да.
Мы крепко обнялись на прощанье, и я еще долго смотрел вслед ускользающей тени, опасаясь услышать звук выстрелов, крики Z-бойцов, увидеть свет их ярких фонариков. Но тишину не нарушили даже цикады. Стасу все же удалось выйти из города незамеченным, и это было хорошо. Значит, не зря я еще немного пожил. Теперь пора на покой.
Я осмотрелся. Бутылки, фантики, куски бетона и другой хлам. Нет, здесь мне умирать не хотелось. В последнее время я уже плохо соображал, мало что помнил, но одно воспоминание бередило душу. Тихо, стараясь не привлекать внимания, я двинулся обратно, на завод.
Путь назад оказался легче: многие зомбяки либо погибли во время первых дней схваток, либо отупели без крови и растеряли агрессию. Несколько раз я дергался, вскидывая обрезок трубы, но на меня никто не нападал. Z-патрули тоже встречались реже, так что при должной внимательности не составляло большого труда вовремя спрятаться.
Я шел всю ночь, с рассветом укрылся в подвале и выбрался лишь к вечеру. Очень не хотелось куда-то идти. «Зачем? – спрашивал я себя и не находил ответа. – Чем плох этот подвал? Какая разница, где умирать?» Но все же стряхнул оцепенение и побрел. Внимание притупилось, я шел, почти не прячась, мне было все равно, поэтому и наткнулся на него. Не было времени разбирать, кто это: туповатый зомби, жаждущий крови, или человек, желающий размозжить голову еще одному зомбяку. Я поднял свое оружие и пошел вперед. Из нас действительно получились бы хорошие воины! Всего несколько дней драк, и у меня появилась сноровка, страха не было, боли тоже, как и сожаления. Я смотрел на застывшие голубые глаза молодого парня, из горла которого вырывалась толчками кровь, и ничего не чувствовал. Наверное, он имел больше прав на жизнь, чем я, наверное, по нему будут плакать близкие, но меня это не волновало. Я имел право на смерть, и никто его у меня не отберет!
Чем ближе к заводу, тем меньше на пути встречалось людей и зомби. Дураков нет! С рассветом я вошел на территорию застывшего автогиганта: сорванные ворота валялись метрах в тридцати. Первые лучи просыпающегося солнца добрались только до крыш цехов. Похоже, кроме меня тут никого не было.
Тюльпаны были на месте. Они росли в стороне от прессово-рамного завода, так что их не затоптали в пылу битвы. Аккуратно, стараясь ступать меж стеблей, я пробрался в самую середину и лег, примяв несколько бутонов. Вот теперь можно уснуть.
Под щебет птиц алые бутоны раскрывались навстречу солнечным лучам, к ним деловито подлетали пчелы, проносились шмели, кружились бабочки в танце любви. Весна буйствовала, возвещая о новой жизни.
Михаил Кликин
Дети
В понедельник, когда крикуны притихли, эти двое встретились на гулкой лестничной площадке и долго стояли друг против друга, не зная, как начать разговор – и надо ли его начинать. Наконец тот, что был постарше, шагнул вперед, кашлянул и задал первый вопрос:
– Тебе сколько лет, мальчик?
– Шесть.
– А мне восемь. Тебя как зовут?
– Коля Птицын.
– А я Сашка. Я тебя помню. Ты с пятого этажа.
– Я из квартиры тридцать три.
– Твоя мама в школе работает.
– Да.
– Я ее видел. Там – во дворе…
Сашка уже давно не выходил на улицу. Маму Коли Птицына он видел с балкона – она бросалась на железную дверь гаража, за которой прятался Сашкин отец. Потом отец вышел с бензопилой и отрезал Колиной маме руку…
– Она моего батяню загрызла, – сказал Сашка и заплакал.
– Я хочу к маме, – сказал Коля.
– Нет, нельзя. – Сашка испугался и сразу перестал плакать. – Нам нельзя вниз. Пойдем, я отведу тебя к нашим…
Они жили в огромной квартире, занимавшей два верхних этажа шестнадцатиэтажки. Здесь всё принадлежало четырнадцатилетнему Даниле и его десятилетней сестре Марианне. Их родителей, как обычно, не было дома – отец пропал на работе, о которой никто ничего не знал, а мама, когда еще всё было нормально, ушла в салон и не вернулась. С детьми оставались дом-работница Зульфия и гувернантка Надин: сейчас одна ворочалась в заколоченном туалете для гостей – она, рыча, бросалась на дверь, когда кто-нибудь из детей проходил по коридору; другая, подвывая, бродила по запертой лоджии и время от времени испытывала прочность бронированных стеклопакетов, – она была крикуном.
– Это Коля Птицын, – представил Сашка нового приятеля. – Он с пятого этажа. Из квартиры тридцать три. Его мама моего батю загрызла. Она в школе рабо-тала.
Двенадцать пар глаз с любопытством смотрели на нового члена общины.
– Что ты умеешь делать? – спросил Данила.
– Заправлять кроватку, – неуверенно сказал смущенный Коля. И, подумав, добавил: – Играть на барабане.
– Ты будешь собирать воду, – решила Марианна. – Раньше это делала Света, но теперь она пойдет работать на кухню.
Невысокая рыжая девочка выступила вперед и взяла Колю за руку.
– Я тебе покажу, как собирать воду, – сказала она. – Это несложно, ты справишься. Надо будет выходить на крышу, когда идет дождь, и ставить кастрюли.
– Мой папа крышу тоже купил, – гордо сказал Данила. – У нас там сад.
Дождь был почти каждый день, и Коля быстро запомнил свои немудреные обязанности. Конечно, таскать полные кастрюли с крыши на кухню было тяжело, но он не жаловался, видя, как работают другие.
Рыжая Света – моет и чистит посуду.
Некрасивая Жанна – готовит завтраки и обеды.
А серьезная и почти уже взрослая Марина ухаживает за тремя малышами, которые едва научились ходить.
Мальчики работали не меньше девчонок. И уж точно их работа была опасней – они проникали в чужие квартиры и собирали там всё ценное – в первую очередь продукты. Ребята часто встречались с хозяевами квартир, и тогда за дело брались пятнадцатилетний Лёва Кашкин по прозвищу Молчун и четырнадцатилетний Вовчик «Каратист». Они выступали вперед – Лёва держал в руках ружье Бенелли, а у Вовчика был легкий карабин Сако – с остальным оружием из арсенала отца Данилы дети справиться пока не могли.
«Бах!» – ружейный выстрел сбивал с ног и цель, и стрелка.
«Бух! Бух! Бух!» – карабин делал несколько аккуратных дырок в теле хозяина квартиры, прежде чем одна из пуль наконец-то попадала ему в голову – только так можно было убить зомби.
А потом «Тюфяк» Миша и Стёпка «Грузчик» брали труп за ноги и, ругаясь по-взрослому, волочили его к ближайшему окну, чтобы выкинуть наружу.
Да, определенно, Коле нравились его обязанности…
Только Данила и Марианна ничего не делали. Но они были главными – и в этом заключалась их работа.
Ночами было очень страшно.
Электричества не было, и не было света.
Каждую ночь дом словно погружался в чернильное море, по дну которого бродили ужасные создания – они издавали жуткие звуки, слышные даже при закрытых окнах, даже под одеялом, даже под подушкой.
Коля сворачивался клубочком и затыкал уши пальцами. Он вспоминал маму и папу, вспоминал колыбельную, которую они ему пели. И сам начинал ее напевать, глотая всхлипы и растирая слезы ладонями.
И тогда к нему приходила Марина. Она садилась на краешек кровати, гладила Колю кончиками пальцев и тоже пела – так тихо, что Коля замирал и переставал дышать.
- «Баю-баюшки-баю,
- Не ложися на краю…»
Он слушал колыбельную и забывался беспокойным сном.
Ему всегда снились ходячие мертвецы – зомби и крикуны, – он бродил среди них и искал маму.
- «Придет зомби-старичок
- И ухватит за бочок.
- И потащит под мосток,
- Под ракитовый кусток.
- Баю-баюшки-бай-бай,
- Мама, сынушку встречай…»
Марина тихонько поднималась с кровати и уходила спать, но ее голос продолжал звучать в снах Коли – колыбельная песня превращалась в зловещую считалку.
- «Баю-бай, баю-бай,
- Маме в голову стреляй».
Коля вздрагивал, просыпался и опять начинал плакать.
Они не знали, почему все взрослые превратились в чудовищ.
Они не знали, почему все дети остались людьми.
Кажется, в новостях рассказывали о чем-то страшном и странном – но дети не смотрят новости.
Мир изменился за три дня – любящие родители стали монстрами, а их чада превратились в легкую добычу.
Вряд ли в мире было много мест, где дети могли защитить себя или хотя бы просто выжить.
В воскресенье ночью случился сильный дождь, и Коле пришлось вставать и идти на крышу. Закрытая в туалете домработница Зульфия до полусмерти напугала его, когда он крался по темному коридору, – запертая дверь вдруг задергалась и застучала, сердце Коли остановилось и словно оторвалось, а потом подскочило и заколотилось, как дикая птица в тесной клетке. Коля задохнулся и тут же поймал ладошками едва не вырвавшийся визг – шуметь ночью было нельзя, шуметь ночью было страшно.
Он выбежал под темное небо, не помня себя, но холодный дождь быстро привел его в чувство. Коля, слушая птичье трепыхание своего маленького сердца, перелил воду из наполнившихся кастрюль в ведра и вернул опорожненную посуду под тугие струи. Надо было нести воду вниз, пока кастрюли не наполнились вновь, а он боялся возвращаться в черный коридор и идти мимо красной двери.
Возможно, он так и простоял бы на крыше до самого рассвета, если бы не тень, шевельнувшаяся за бетонным колодцем вентиляции. Черная промокшая фигура медленно поднялась на ноги и, качаясь, двинулась к Коле. Мальчик пока не замечал её, он слушал звон кастрюль и биение сердца – это была почти музыка. Коле вспомнились домашние концерты, когда он сам стучал по «барабанам» – перевернутым детским ведеркам, а улыбающийся папа бренчал на старой гитаре, и мама подыгрывала им обоим – у нее было музыкальное образование, у нее был кларнет…
– Хр-р…
Холодная рука легла мальчику за плечо.
Тяжелое ведро упало, выплеснув воду, и покатилось, грохоча, к невидимому сейчас черному обрыву, к многоэтажной пропасти, по дну которой бродили полчища мокрых стенающих зомби.
– Хр-р…
Коля взвизгнул, выгнулся и потерял сознание.
- «Придет зомби-старичок
- И ухватит за бочок…»
Марина пела свою страшную колыбельную. И Коле не хотелось просыпаться.
- «Баю-баюшки-бай-бай,
- Мама, сынушку встречай…»
Мама играла на кларнете, а папа бренчал на гитаре. Сейчас они отвернулись от него, и он не видел их лиц. Он позвал их, но они будто не слышали, и тогда Коля шагнул к родителям, почему-то не чувствуя под собой ног. Он увидел, как мама и папа встают, как они неуклюже поворачиваются и неловко поднимают руки.
«Хр-р…» – сказали они.
По их лицам текла холодная вода – по серой порвавшейся коже, по выпученным белым глазам, по изжеванным губам и ввалившимся носам.
- «Баю-бай, баю-бай,
- Маме в голову стреляй».
Коля поднял тяжелое ружье Бенелли.
И очнулся – безоружный, маленький, одинокий и слабый. Кто-то склонился над ним, заслоняя от дождя, падающего из мрака. Кто-то протянул к нему руки. И сказал:
– Храни тебя Господь, малыш…
Старик попросил называть его дядей Борей. Старику было сорок пять лет.
– Я следил за вами из дома напротив. – Он протянул руку в дождь и показал куда-то во тьму. – Следил всё это время. И готовился. А когда всё было готово, я решил пойти к вам – за вами…
Широко открыв рот, маленький Коля мок под дождем и слушал рассказ о том, как старик выбирался из квартиры и пробивался на чердак, как он мастерил хитрую петлю из проволоки и ремня, а потом долго полз по стальному тросу, несущему тонкий кабель, и боялся смотреть вниз, и несколько раз срывался, и резал руки…
Два часа полз дядя Боря с одной крыши на другую.
И потом еще три часа лежал за колодцем вентиляции, не имея сил двинуть ногой или рукой.
– Почему вы не зомби? – тихо спросил Коля.
– Я не знаю, – ответил старик. – Крикуны на меня не действуют…
Они спустились в квартиру и вместе прошли мимо красной двери туалета, за которой бесновалась домработница.
– Кто там? – спросил старик.
– Зульфия, – ответил Коля. И, помолчав, добавил: – Я её никогда не видел.
– А кого вы держите на балконе?
– Надин. Скоро её убьют, потому что нам нужен балкон, чтобы смотреть вниз.
– Я слышал выстрелы, – кивнул старик. – Я слышал много выстрелов… Вы уже многих убили?
Коля пожал плечами – он не знал; его дело было носить воду.
– Вы же дети, – сказал старик. – Вы не должны так поступать.
– Моя мама, – спокойно сказал Коля, – загрызла папу Сашки. Он отпилил ей руку, а она всё равно его загрызла. И теперь они оба внизу. Иногда мы их видим – я вижу свою маму. А Сашка – своего папу. Мы все смотрим вниз. Там наш двор. Там все наши соседи…
Они смотрели вниз каждый день.
У них не было ни компьютеров, ни телевизоров. Игровые приставки не работали, радио молчало, в плейерах сели батарейки. Иногда они читали книги, но чаще просто смотрели во двор – на собравшихся там взрослых. Дети знали здесь почти всех – кого-то называли настоящим именем, кому-то придумывали прозвище. У многих в толпе затерялись отцы и матери, старшие братья, дяди, бабушки, знакомые и знакомые знакомых – увидеть их было удачей. С высоты не было заметно, как сильно изменились эти люди, превратившись в зомби. Поэтому при некоторой фантазии можно было представить, что во дворе просто идет собрание, и скоро оно закончится, и тогда опять всё будет как раньше.
«Смотрите! Смотрите! – кричал Стёпка «Грузчик», свесив ноги с подоконника и опасно наклоняясь вниз. – Мой брательник объявился! Вон идет!»
У Стёпки была большая семья, и она почти вся собралась у подъезда.
«Привет, ма! – громко кричал Стёпка вниз. – Привет, па!»
Зомби поднимали головы, эхо отражалось от стен соседних домов, и казалось, что это родители отвечают Стёпке.
Вот ради таких моментов дети и проводили у окон почти всё свободное время.
Каждый день они смотрели вниз и видели всё, что делают взрослые…
– Почему вы не зомби? – спросил утром Данила у старика, сидящего за столом. Тот молча пожал плечами, отхлебнул горячий бульон из фарфоровой чашки и положил в рот два сухарика с чесночным вкусом.
На кухне собрались все – это была большая кухня. Ребята с тревогой и надеждой смотрели на взрослого, который каким-то непостижимым образом оказался здесь – среди них.
– Где вы были, когда появились крикуны? – продолжал допытываться Данила.
– Дома.
– Вы слышали их?
– Конечно.
– Но все взрослые, которые слышали крикунов, рано или поздно превращались в зомби.
– Я знаю.
Данила долго молчал, подергивая себя за губу. Потом объявил:
– Вы должны уйти.
– Почему? – удивился старик, бережливо смахивая крошки в ладонь и отправляя их в рот.
– Вы превратитесь в зомби и наброситесь на нас.
– Не собираюсь я ни в кого превращаться. Я хочу вам помочь.
Данила хмурился, догадываясь, что этот дядя Боря скоро начнет всем здесь заправлять.
– Уходите!
Старик подвинул к себе кухонный нож и улыбнулся:
– Нет, дети, я уже не уйду.
Опасения Данилы оправдались – с приходом дяди Бори жизнь в квартире стала меняться. Он был странный человек – не похожий на тех, кто сейчас бродил во дворе. Он много шутил и смеялся, играл на гитаре и пел непонятные песни. Он заставлял ребят читать и запрещал подходить к окнам.
– Там нет ничего хорошего, – говорил он. – Там только мерзость, ужас и смерть. Вы не должны это видеть.
Дядя Боря учил не слушать крикунов, хотя всем было известно, что это невозможно: безумные вопли проникали в голову, даже если закрыть окна и заткнуть уши.
А еще дядя Боря обещал, что однажды они все выйдут из этой квартиры и отправятся в безопасное тихое место, где можно будет навсегда забыть о страхе. Некоторые ребята верили этим рассказам. Но остальные пока больше прислушивались к Даниле – ведь они жили в его доме, он был здесь главным.
– Не нужно никуда уходить, – говорил Данила своим товарищам в четверг. – Это наш дом и наш двор. А там внизу – посмотрите! – там же наши родители.
Старшие ребята – все, кому уже исполнилось двенадцать, – стояли на лоджии, курили и смотрели вниз. Там внизу лежало тело Надин, похожее на раздавленного таракана.
– Если мы ничего не сделаем, то старик нас убьет, – едва слышно говорил им Данила. – Крикуны превращают в зомби всех взрослых. Скоро придет его очередь, и тогда он сожрет нас… Мы должны от него избавиться!
В ночь со вторника на среду Коля Птицын проснулся от непонятного шума. Ему хотелось пить, и он выбрался из своей кровати, чтобы пойти на кухню, где с недавних пор обосновался дядя Боря и где на столе всегда стоял графин с кипяченой водой.
Коля крался на цыпочках мимо закрытых комнат, где отдыхали другие ребята.
Но вот опять впереди что-то стукнуло, и Коля замер, таращась в темноту. Ему показалось, что там мелькнул неясный свет, – но единственный работающий фонарик был у одного Данилы, а спичками и зажигалками разрешалось пользоваться только старшим ребятам.
Так кто же там шумит? И не накажут ли его за хождение ночью?
Коля постоял, ожидая, не повторится ли шум. Потом все же решился и, прижимаясь к стенке, двинулся дальше – к кухне. Он оставался в тени, и поэтому его так никто и не заметил. А вот он видел всё.
– Что случилось? Кто вы, ребята? Что происходит? – спрашивал дядя Боря, пытаясь заслониться ладонью от колючего света фонаря.
Ему не отвечали. Пять человек стояли полукругом. Он не мог их рассмотреть, но он знал, кто это.
– Вы что, пришли меня убить? Но вы же дети! – недоверчиво улыбающийся дядя Боря начал подниматься со своей постели, похожей на большое птичье гнездо. И тогда грянул первый выстрел, опрокинувший и цель, и стрелка.
Но старик остался жив. Он хрипел, царапал стену и пытался встать. Кажется, он что-то говорил, но вместо слов из его рта вырывалась густая и яркая кровь. В боку дяди Бори хлюпала большая дыра. Перебитая рука болталась на каких-то тонких веревочках, словно оторвавшаяся конечность игрушечного робота-трансформера.
Четыре раза хлопнула винтовка – четвертая пуля попала старику в глаз.
И всё кончилось.
Застучали двери. Завизжали девчонки. Заплакали малыши.
– Дядя Боря превратился в зомби, – объявил Данила, выключив фонарь. – Нам пришлось его застрелить.
Читать бесплатно другие книги:
