Русская фантастика – 2016 (сборник) Гелприн Майкл

Настоящей теории дай только благодатный материал – и она сама себя докажет. Нужно было лишь уметь определять правильное направление, пускай даже и интуитивно – и тогда, рано или поздно, обязательно появятся результаты.

Вот и сейчас Кемрейл спросила у него на хорошем русском:

– Много уже всего они нашли там, в каньоне?

– Нет, ничего пока не нашли, – ответил он ей неопределенно, рассчитывая на еще большую ее заинтересованность. – Только несколько пещер, где можно переждать бурю.

Не будет он ей пока ни о чем рассказывать. Пускай сама все услышит от Становского.

Ведь, в конце концов, это по ее выводам должны были определять, возведут ли в Тамерлаевом Когте настоящую обсерваторию для наблюдений за Церерой или нет. А Демиеву очень хотелось, чтобы по примеру марсеитов обсерваторию там все-таки возвели – то есть он просто вынужден был сейчас осторожничать.

Потому что, и он был в этом убежден, для всех последующих расчетов «церерианских сумерек» не хватало лишь одного. Подтверждения того, что Тамерлаев Коготь действительно был своего рода древним форпостом астросинтеза для отслеживания церерианской метеоритной изометрии.

И необходимо было, чтобы у этой новой теории благодаря Кемрейл появилось как можно больше сторонников.

Когда они стартовали, снаружи, и пока на значительном удалении от шаттла, пронесся первый пылевой вихрь.

Вихрь был самый обычный – пока что это был малоустойчивый сгусток из песка и мельчайших камней поземки, которые то собирались вместе, а то разлетались по земле с неистовой силой, постепенно развеиваясь.

И, как всегда, он стремительно смещался на скалы, обходя стороной городок Мерелати-Сиэтл с его инверсивной поляризацией, созданной людьми в виде рассредоточенного невидимого препятствия…

Но внезапно внутри клубящихся сонмов песка мелькнула синяя молния и ударила не только в землю, но и протянулась далеко в небеса.

Архитраж из сплошных оконец-гальвапентеров шаттла, что давали необходимый обзор, от этого озарился на миг глубокими оттенками синего и пурпурного свечения; и этот же свет проник сквозь инфраполе в кабину.

– Гроза будет? – спросила Кемрейл.

– Это все из-за создаваемой нами протектополяризации, – ответил Демиев. – Меняя направление вихревого потока, защита отталкивает молнии; но их бы не было вовсе, не будь она задействована. Обычно в горах молний тут не бывает. Случается, они лишь изредка мерцают над речными протоками, где и ударяют в землю с сухим потрескиванием…

– И все равно молнии могут предвещать затяжные грозы, – сказала Кемрейл.

Но Демиев, плавно взлетая, лишь направил шаттл поближе к вихрю – и внутри шаттла все сразу завыло и зашуршало. Мол, то была едва ли не последняя за этот истекший день возможность, когда можно было полюбоваться вихрем. Потому что там, куда они летели, буря уже прошла.

– После нее в каньоне могло выпасть ледяное крошево, – сказал он, когда далеко внизу потянулась испещренная шарповыми насыпями равнина.

Отсюда, сверху, эта равнина казалась лишь незначительно овеянной пылевыми ветрами. Просто над горизонтом удерживалась легкая пылевая дымка, вот и все. Но не было ни облаков, ни грозовых фронтов вдали, что в земных небесах предвещали бы бурю.

И сквозь эту клубящуюся, неустойчивую дымку едва намечался приглушенный, цвета по-весеннему зеленеющей рощицы, закат.

И в нем, в зареве этого заката, сверху все выглядело куда более обнадеживающе, чем с земли. А над отступающей карбидовой завесой из песка – у края неба – не оказалось ни тяжелых, желтых пылевых облаков, ни даже их развеянного нергалового марева.

«Так что, – подумал Демиев, – кое в чем Становский был прав».

Небо этой ночью вместе с восходящей Церерой действительно было пригодно для наблюдений: хотя уже к следующему утру все могло измениться.

Но все-таки он не понимал Становского.

Демиев уже догадывался, что Становскому нужна была не Церера; ему необходимо было, чтобы ближе к утру они с Кемрейл немного погонялись за вихрями.

А погожая ночь и Церера были лишь благовидным предлогом, чтобы вытащить Кемрейл из подземного укрытия.

А то, мол, у него там, в пещерах у Тамерлаева Когтя, лишь понапрасну пылились спектросциллографы. И больше некому было, кроме Кемрейл, установить их в шаттле и понаблюдать за Церерой или вихрями, когда они снова появятся над Архондовой пустынью.

Но пока что не следует ничего говорить ей об этом.

Не надо ей пока думать о том, что до нее еще никто не летал среди мчавшихся на скалы воронок на критически низких высотах.

И тем более, когда речь шла не просто о вихрях, а об асператумах – особой их разновидности, появление которых и предвещало недолгое затишье.

То были неодностройные пылевые вихри, которые Демиеву довелось наблюдать лишь однажды.

Они были названы так за то, что накануне их появления по небу развеивались бугристые волноподобные облака: кристаллики льда, перемешанные с пылью и мельчайшим песком, которые набиравший силу вихрь формировал за несколько часов до своего появления.

Полет до Тамерлаева каньона был недолгим. Архондова пустынь лишь единожды вздыбилась им навстречу многоуровневыми скалистыми разломами – как они сразу же оказались за нужным перевалом.

За этим перевалом следовал крутой высотный обрыв – каньон был защищен от ветра и не имел в себе никаких следов ледника. Что существенно упрощало начатые в Тамерлаевом Когте раскопки: по словам Демиева, вместо льда там был измельченный до осколочного состояния диорит – сверхтвердая порода, которую раньше не находили ни в одном скальном русле. И пока ни у Карягина, ни у Становского не было правдоподобных версий, откуда посреди сейтобазальтов могло взяться столько диорита.

– Диоритовый метеорит? – тотчас заинтересованно спросила Кемрейл.

– А ты сама смогла бы в это поверить? – вместо ответа спросил у нее Демиев.

И вправду, диорита в метеоритных хальпитах содержалось ничтожно мало. А тут – целый распадок, устеленный почти одинаковыми обломками по всей своей протяженности и на несколько метров в глубину. В таком случае в каньон должен был попасть не один, а несколько метеоритов; и все – диоритовые. Что Кемрейл сразу же и высказала вслух, повторяя предположения Карягина о том, что такое объяснение вряд ли можно было назвать правдоподобным.

А Демиев для верности направил шаттл к острию Тамерлаева Когтя – к самому началу пологого спуска в каньон. Чтобы Кемрейл убедилась, что и на спуске тоже повсюду были разбросаны камни: обломочные россыпи сейтобазальтов и диоритов – различных подвидов, что как будто были добыты из разных высокогорных районов.

Каньон слегка изгибался у самого основания, но это можно было заметить лишь с высоты. На самом деле он был достаточно просторным, чтобы в шаттле по нему легко можно было пролететь вглубь: туда, где все завершалось отвесными скалами и пещерами и выглядело как небольшой кратер.

На время бурь раскопки были прекращены, и днище этого кратера пустовало.

Так что Демиев беспрепятственно произвел снижение у входа в одну из пещер-геспер – прямо на неоднородный диорит, над которым вот уже больше года трудились Становский и Карягин.

– …Ну, как тебе Тамерлаев Коготь? – спросил Становский у Кемрейл после короткого приветствия. – Ничего, что Демиеву по моей просьбе пришлось вытащить тебя из подземных убежищ Сиэтла?

Воспользовавшись затишьем, он взобрался в шаттл по обычному выдвижному трапу и по нему же втянул за собой чем-то груженный доверху огромный походный рюкзак. К счастью, на Марсе со всеми тяжелыми вещами можно было управиться на удивление легко; так что от Демиева никакой помощи не потребовалось. А еще скамандер Становскому заменяла обычная куртка, и на нем не было маски. Без нее на воздухе можно было обходиться около получаса, и помешать мог бы разве что сильный ветер, что гнал поземку из мельчайшего въедливого песка.

– Демиев мне уже все успел рассказать о каньоне, – ответила Кемрейл, по виду Становского сразу определив, что он не без пользы провел тут немало времени и теперь собирался вернуться в Сиэтл.

Становский выглядел как и все археологи после долгих недель непрерывной работы в карьере: красноватая пыль пропитала кожу и волосы и иссушила все, что только можно было иссушить, сделав черты лица суровыми и необыкновенно выразительными. Но в этих-то песках он и черпал силы на гамма-ветрах… И каждый день, наверное, бывал воодушевлен какой-нибудь новой догадкой или запутанной поисковой гипотезой.

«Поладят, – подумал Демиев, – раз в ее голосе нет той самой робости, которой так не выносит Становский…»

Хотя вообще-то к нему было подобраться нелегко. Становский никогда так просто ни с кем не соглашался. А кроме него, ответственнее звания в Сиэтле больше ни у кого не было. Он был ведущий археолог и астрофизик, и этим все было сказано.

– …И все это больше похоже на кратер, – высказав первые общие впечатления, закончила Кемрейл.

«Она повторяет все то же, что и он говорил всем и каждому. Случайный, поднявший наверх магматические породы метеоритный кратер, что образовался намного позднее древнего распадка, – подумал Демиев. – Не то что Карягин говорил: о марсеитах, обсерватории, изогнутой каменной лестнице протяженностью в несколько километров… Интересный подход».

Но снаружи, за бортом шаттла, стремительно приближались закатные сумерки, что в точности соответствовало расчетам Карягина, который предсказал, что Становский охотнее поверит Кемрейл, чем всем остальным. И тем более – на восходящей Церере.

И действительно, взлетать Становский не торопился. А вместо этого вдруг начал раскладывать свой рюкзак, оставляя все, что было необходимо – от герметичных контейнеров с едой до лучевого карабина и устройства геодезического маятника, – на особых выдвижных полках, называемых польтеронами.

Наверное, все это предвещало, что наблюдать Цереру они будут прямо из Тамерлаева Когтя – так, как это делали древние. Не взлетая и не покидая шаттла – пока, и словно бы случайно, по пустыне не помчатся вихри-асператумы.

Для этого в грузовом отсеке у них привезено было все необходимое оборудование – и вскоре он, Демиев, займется его установкой.

Но разве имел он право раньше времени предупредить Кемрейл, что асператумы обязательно появятся и насколько велика их сокрушительная мощь? Или что Становский потому-то и затаился в Тамерлаевых пещерах один, что уже несколько раз отслеживал эти вихри, но никого больше не хотел подвергать явной опасности?

Нет; он, Демиев, не имел такого права – вдруг разом выложить все начистоту. Становский знал, что делал; Становскому нужна была Кемрейл – для того чтобы лучше понять какое-то, пока одному ему известное явление; и нельзя было, чтобы Кемрейл раньше времени запаниковала. Это помешало бы ей правильно уяснить суть явления и отвлекло бы от исследований не по записям произошедшего, а в реальном времени. Так что Демиеву пришлось бы так или иначе выполнить все, о чем говорил ему Становский.

А Становского, казалось, не останавливало даже то, что Кемрейл пока еще не успела стать похожей на тех, кто прожил в Сиэтле по меньшей мере несколько лет. Ее образ был скорее романтическим, чем отвлеченно-понимающим: копна густых темных волос переложена мелкими косицами; ворот расстегнут; и сверкает холодной льдинкой медальон…

Но для Становского все это было не важно. Должно быть, он думал лишь о том, что Кемрейл была одним из лучших планетологов в Корнуолле; и только ей он мог доверить то, чему посвятил тут, в Тамерлаевом Когте, долгие и долгие месяцы изнурительных поисков и отвергнутых теорий.

– Когда-то здесь было сооружение, напоминающее древнюю обсерваторию. Ее башня возвышалась над этим каньоном и упиралась в гряду над кратером, – сказал Становский, пробиваясь сквозь изометрические формулы, что витали над Кемрейл нескончаемыми ворохами и манили вереницами угасших многострочий.

«Похоже, он ждет от нее слишком многого, раз заговорил с ней о самых невероятных придумках археологов, – подумал Демиев. – Одобрения, согласия, а может быть, даже покровительства. Ну, давай же, Влад, не подведи нас всех… Была ли тут обсерватория, или все это лишь сказочки Карягина – древние марсеиты, и мы это знаем, нам это заблуждение простят; им до этого больше дела нет. Главное, что мы ее возведем тут заново… Она нужна нам для того, чтобы лучше понять церерианские сумерки, и без нее нам никак… А без Кемрейл эта затея вряд ли станет осуществимой».

Только этими загадками марсианской астрофизики, по мнению Демиева, оправдывались все действия Становского по отношению к Кемрейл.

И, наверное, асператумы – вихри, что появятся тут вместе с приходом Цереры – будут решающим аргументом.

Ну а пока что необходимо было повести разговор так, чтобы Кемрейл ничего не насторожило.

Но Становскому об этом и не нужно было напоминать. В том, что он задумал, и в своих силах он был уверен.

– …Церера появится этой же ночью. Ее восхождение начнется самое большее через час. Пора распаковывать ужин и напитки… – сказал Становский.

И после этих его слов они с Кемрейл разговорились: непринужденно, увлеченно, как давние друзья.

А Демиев занялся всем остальным – оборудованием, угощением, напитками… Чтобы и появление крохотного огонька Цереры не пропустить, и чтоб эстетика выточенных из диорита салатниц соответствовала задуманному настрою.

В напитках был только веселящий газ – легкий эйфориак. Полчаса искреннего благорасположения – вот и все, чего от него можно было ожидать. Ничего другого в Сиэтле просто не нашлось – не полагалось больше ничего брать с собою в шаттл, и все тут. Но зато с его помощью можно было создать необходимый почин, чтобы показать Кемрейл марсианские торнадо. Чтобы асператумы выглядели еще более устрашающими; и чтобы они буквально затягивали шаттл, когда от неминуемого крушения уже не нашлось бы никакого спасения…

Тогда бы опасность виделась Кемрейл пережитой наяву. После чего любая, даже самая невероятная версия первоприроды асператумов могла быть признана правдоподобной.

За разговорами время пролетало незаметно.

Снаружи сгущались потемки; и в конце концов каньон в них полностью потонул – настолько, что его отвесные стены пропали; или, вернее, незаметно слились с небосводом.

И в этой темноте аскиотелескопы и спектросциллографы многократно отображали Цереру прямо поверх нескольких оконец-гальвепентеров в обзорном архитраже шаттла. Но и без них из глубины каньона Церера была легко узнаваема, проходя немного ниже остальных своих спутниц.

В этот раз она взошла прямо поверх острогов скалистой кромки каньона; и с небольшим дефензивным смещением относительно Тамерлаевой апсиды. Словно бы подтверждая теорию астрофизиков Сиэтла, почему острие-оконечность каньона было слегка изогнутым.

– Таких совпадений не бывает, – наконец изрекла Кемрейл, слово в слово повторяя все то, что говорил каждый, кого привозил сюда Демиев. – И то, что я сейчас чувствую, словами выразить трудно…

И только после этого впервые сделала несколько глотков из прозрачного, украшенного кристаллами алавастра; хорошо понимая, что она делает – приветствует Цереру.

Демиев ликовал. Все-таки их со Становским старания не пропали даром…

Но, внезапно оставив всякое веселье, Кемрейл прильнула к сенсорным, парящим в воздухе разверткам аксиотелескопов, задавая множество новых параметров. Теперь настало ее время. Теперь она будет несколько часов проверять точность расчетов астрофизиков из незапамятной, архаической древности, чтобы сделать те же выводы о их достоверности, что и Становский.

– Вам не придется меня убеждать, что диориты сюда принес какой-нибудь сверхмощный вихрь, сбросивший их со склонов, – объяснила Кемрейл свою увлеченность. – Совсем недавно мы нашли в Северном Алтае похожий каньон. И в его распадках был обнаружен точно такой же магматический диорит. Но тогда мы это связывали с субхромосферной солнечной активностью, за которой пытались проследить древние…

«Она поверила. Она ищет доказательства тому, что происходит, – в том, что ей хорошо знакомо. Еще немного – и она сама заговорит о новой обсерватории…» – подумал Демиев.

– В двадцатом веке это была неплохая энтропическая теория, которая достоверно объясняла, почему Солнце в годы затемнений привлекает к Земле и Марсу так много странствующих метеоритов, – сказал Становский. – Магнитные петли размыкаются, и интенсивность выбросов нарастает… Если бы у нас этой теории не было, мы никогда не пришли бы к тем знаниям, которые имеем сейчас.

– Хотя во многом были повинны странствующие планеты, найденные в полях астероидов, – согласилась с ним Кемрейл.

«Но так как о странствующих планетах мы по-прежнему знаем лишь немногое – лучшего места, чем Тамерлаев Коготь, для обсерватории нам не найти», – подумал Демиев.

– Теория, которой недостает всех ее составляющих, так и останется просто теорией. Где-то – основополагающей, а где-то – обобщенной и поверхностной. И особенно это чувствуется на Марсе, – вдруг признался Становский.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Кемрейл.

– Должен быть третий фактор. Решающий, – сказал Становский.

– И где же мы будем его искать? – спросила Кемрейл, оставив управление телескопами и испытующе взглянув на Становского.

– Там, где никогда не искали раньше, – сказал Становский и привлек к себе сенсорные панели, задавая свои параметры.

Отчего звездное небо в гальвапентерах вдруг пропало – и вместо него появилась затаившаяся и повергнутая во мрак марсианская пустыня.

И одновременно сразу же исчез весь романтический настрой этого вечера – или, точнее, глубокой ночи, потому что в метаинвертированном изображении-дисполяции узнавалось теперь нечто устрашающее.

Что, впрочем, ничуть не устрашало Становского…

А даже наоборот – привлекало и завораживало, как если бы речь шла о созерцании обычного, статичного пейзажа.

– Высоко в горах Архонда я установил несколько собственных аксиотелескопов. Так и не дождавшись подтверждения из Корнуолла о том, что они приняли полученные результаты и согласны перепроверить расчеты, – продолжал Становский. – Поэтому мы с Артуром решили, что первый же планетолог оттуда должен побывать с нами в этом каньоне…

Говоря так, Становский оставался к происходящему почти равнодушным. Еще бы – сколько уже он тут, на Марсе, за четверть века всего испытал…

А вот Кемрейл – совсем наоборот: с чем-то действительно невероятным сталкивалась впервые.

Выскочив из адаптера, она встала у самых гальвапентеров и с заметным волнением ухватилась за навесные перекрытия, их разделявшие.

– Это снова вихри… Но неужели такое может вызвать Церера? – сказала она и, озаренная странным мерцанием, как будто бы пошатнулась на пороге только что совершенного ею эпохального открытия.

Где-то очень далеко, по ту сторону гряды Архонда и в направлении скал Мафусаила, неодностройно мчались, обходя русла впадин, опасно нестабильные вихревые столпы. Их было не так много; и без спектроглифов – световых пометок в самом изображении – их было бы непросто обнаружить в клубящихся потоках вздымаемого ими песка.

Но даже сквозь этот песок заметно было, как асператумы создавали столько «сухих» разрядов, что в некоторые мгновения начинали светиться в темноте. И светимость эта порой достигала сотни аракселей. Отчего Кемрейл, пройдя сквозь активированные над гальвапентерами инфильтрующие энергослои, также вся озарялась каким-то отстраненным, протолучевым свечением.

А где-то в перерывах между этими разрядами вихри преклонялись к земле.

И, вставая – когда верхняя их часть внезапно шла на подъем, – создавали нечто похожее на глиссирующую, вытянутую в направлении скал волну, которая при наблюдении могла быть воспринята как линия поперечных помех.

– Об этом знали давно, еще в двадцатом веке, – сказал Становский. – Еще когда изучали субхромосферную солнечную активность, природу магнитных петель и сейтогеополя экзопланет…

– Знали о чем? О амберволнах, в которых ускоряется пространство-время? – спросила Кемрейл, все еще любуясь хищно вздымавшимися асператумами. И вправду чем-то напоминавшими солнечные вихри. – А может быть, они и не знали-то вовсе ничего, а всего лишь предугадывали?

– Предугадывали? Вряд ли… – отмахнулся Становский. – Еще тогда заметили, что от некоторых экзопланет свет доходит гораздо быстрее, чем от сопутствующих звездных систем. Что так или иначе доказывало существование амберволн, которые по пути развеиваются световыми фотонами.

– Их генерируют сами экзопланеты… И Марс, – убежденно произнес Демиев. – Волны эти небольшой интенсивности – всего лишь в несколько нейтродикат, – и на Земле мы смогли бы их обнаружить лишь почти угасшими. Тем более что, кроме солнечных петель и изометрии метеоритных потоков, у нас больше не было никаких явных доказательств их существования. В двадцатом веке все это называли теорией солнечной энтропии, чтобы объяснить неравномерное снижение активности протуберанцевого выброса…

– И вы думаете, что теперь мы нашли ту самую утраченную составляющую? Нашли то, чего раньше не понимали? – спросила Кемрейл у Демиева.

«А что здесь такого? – оглянулся он на архитраж, за которым вихри неудержимо приближались к скалам. – Быть может, с наступлением церерианских сумерек эти волны смогут достигнуть до ста дикат… А мы в своих подземных убежищах, куда так благоразумно спрятались, этого даже не заметим».

– Эту утраченную составляющую астрофизики искали лет триста, – решительно сказал Становский. – Потому что если бы мы нашли ее раньше, то давно бы имели в своих шаттлах амбердвигатели, что позволяло бы нам многократно преодолевать световой порог.

«Ты слишком поспешил, Влад, – подумал Демиев. – А значит, не будет у нас новой обсерватории еще лет двадцать… До следующих церерианских сумерек».

Но, вопреки всему, он больше не услышал от Кемрейл никаких возражений.

А может, она и вправду была из числа тех, кто постигал все сразу, за несколько мгновений, и столь же быстро принимал наиболее судьбоносные решения.

Внезапно она прониклась всем тем, во что Становский и сам пока не очень-то верил, – как будто бы это была ее собственная гипотеза.

– Да, ты прав, Влад… Ты прав, – сказала она. – Марс может испускать эти волны под воздействием Цереры и странствующих планет, чего нет на Земле.

После чего она потребовала:

– Взлетаем прямо сейчас… Попробуем догнать твой решающий фактор…

И невозможно было ей возразить, что рядом с вихрями амберволны могли стать опасны и для шаттла, и для людей.

И Становский, повинуясь ей, отдал Демиеву приказ на запуск двигателей.

«Нам нужна эта новая обсерватория, Артур, – вспомнились Демиеву его напутственные слова, когда он, Демиев, направлялся за Кемрейл. – Так что делай все, что она захочет… И пожалуйста, не подведи».

И он пообещал тогда, что не подведет.

…Предполагалось, что в погоне за вихрями взлетать можно было откуда угодно. Даже из кратера Тамерлаева Когтя.

О амберволнах, что искажали воронки вихрей, тогда никто еще в Мерелати-Сиэтле ничего не знал; но Становский оставил после себя немало записей, которые все должны были прояснить. На случай, если бы он или кто-нибудь еще из астрофизиков не вернулся и их пришлось бы искать.

«Все это по-прежнему требовало от меня многих лет неустанного поиска, – написал он незадолго до своей встречи с Кемрейл, – вместе с систематизацией и сопоставлением всего изученного и неизученного. Для того, чтобы своевременно разгадать задумки марсианской природы; и лучше понять, в какие годы на Марсе можно будет обустраивать один авиапорт за другим, а в какие – доведется рассчитывать лишь на укрытия, что уводят в базальтовые подземелья и к сейтовым ледникам».

После чего Становский даже указал точную топографию – скалы Мафусаила… Где, согласно его наблюдениям, асператумы достигали наибольшей интенсивности.

Может, если бы он этого не сделал – их бы вряд ли так скоро нашли. А может, и не нашли бы вообще.

А может, и крушения бы никакого не было, если бы Кемрейл из двенадцати таурионных ускорителей не оставила для полета лишь три, а остальные не перенастроила на синергию спектросинтеза.

Но даже и эти ускорители, когда вихри обрушили шаттл на скалы, остались неповрежденными после воздействия амберволны…

Кроме того, данные спектросинтеза вовсе не были утрачены.

Просто Кемрейл понимала, что наступления следующих церерианских сумерек пришлось бы дожидаться еще лет тридцать, а асператумов – еще лет сто. И, в погоне за ними, она была уверена до конца, что для поискового шаттла «Кардария» главное было – побывать на гребне амберволны.

Только так можно было убедиться, что это была уже не теория.

Что все происходило по-настоящему…

По-настоящему – на Марсе…

В битве стихий; что не могла бы завершиться никогда.