Русская фантастика – 2016 (сборник) Гелприн Майкл
Он раскрыл стоящий на полу кофр и извлек оттуда бутылку дорого бейлиза.
– Неприкосновенный запас, – пояснил он. – Как раз для такого случая. Пожалуй, нам подойдут чашки для кофе… Жаль, мы так и не успели попробовать вашу либерику… Выпейте немного. Вот так.
Девушка одним глотком проглотила обжигающий напиток. Закашлялась. Ее взгляд стал более осмысленным. Орест налил еще немного. На самое донышко.
– Пожалуй, стоит повторить. Не каждый день увидишь «Имхотепа» где-либо еще, кроме нуарных комиксов, – неловко пошутил он. – И знаете что? Вы ведь рассказывали историю про Марьям. Рассказывайте. Доведите ее до конца. Вам надо отвлечься. Кто бы это ни был, полагаю, он не станет этого повторять. Очевидно, доблестный господин Алхан успел нажить врагов… В крайнем случае, у меня есть «Азазаль», – он любовно погладил пистолет. – А стреляю я без промаха. По прибытии поезд, конечно, оцепят и нами займется полиция – ну а пока что…
– А что вы думаете сам, детектив?
Орест поморщился:
– Я думаю, что господин Алхан был, очевидно, не ангел. Для того чтобы убить человека в поезде, практически на глазах трех десятков свидетелей… нужно иметь веские причины. И очевидно, это были не деньги. Ради денег убивают несколько более… Уединенно. И менее… Зрелищно.
Он поднял чашку и улыбнулся:
– Выпьем за Марьям?
Девушка посмотрела на него, и ее золотые губы печально изогнулись. Она зябко обхватила себя руками.
– Рассказать? Ну что же… Пожалуй, я расскажу вам… о Марьям.
Поезд набирал ход. За окном тянулась бесплодная пустыня.
– Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха. И Джаханнам уготован отказавшимся от него. Но сердце Марьям радовалось, когда шла она к горе Джебель-эш-Шейх. Ибо пусть ей придется питаться лишь головами дьяволов и пить лишь жидкое пламя, но Гасан будет жить. Ее Гасан.
«Бери мое согласие, – сказала она тогда. – Перед лицом Аллаха и ангелов его даю я тебе его, с радостью. Ибо видит Аллах, лучше быть в аду, но спасти любимого, нежели быть в раю, но погубить его. И пусть Абу Мурра, Отец Горечи[49], заберет мое сердце, лишь бы Гасан жил». И отреклась она от Корана и Сунны, и сняла с себя дозволенные одежды, и осталась в одной парандже. И увидело небо, что до сих пор Марьям стройна, как буква алиф[50], и прекрасна, словно рассвет.
Оставили они коней у подножия горы Хермон, поднялись на нее, и стали видны внизу земли амореев и город Нимрод. И прозвучал азан – призыв к молитве, но не стала молиться Марьям. Не суждено ей выпить Тасним – воды, что падает в Раю с высоты. Уготованы ей ужасы Джаханнама. Отчего же сияет лицо ее?
Легкой газелью поднимается она по склону горы, зовет за собой разбойников. Сияет, как утренняя звезда. Идут они за ней. Видят – пещеру, подобную глотке Дандана[51], морского зверя. Темна она. Свисают сталактиты с верха пещеры. Словно щерится. Стоит тридцать глиняных чаш на плоском камне перед пещерой. Нет, тридцать одна. Смотрит на них, смеется Марьям.
«Вот ключ от сокровищ, достойнейшие. Вот ключ от Врат Ада. Выпейте чаши, и будут они слаще для вас, чем набиз – финиковое вино, и ароматнее, чем цибет и недд[52]. Свежее бузы[53] и шербета. И даже барш-гашиш не сравнится со сладостью ее.
Один лишь глоток – и вы станете жить вечно. Старость отступит, и будете вы молоды и веселы до самого Страшного суда. И будет вас ждать не райский сад, но геенна огненная – ан-нар, ал-джаханнам. Один лишь глоток – и калам[54] Всевышнего вычеркнет вас из Книги Жизни. И муки ваши будут длиться вечно.
Но не пробуйте войти в пещеру, не испробовав Вина Горечи. Мариды разорвут вас».
И в ужасе воззрились разбойники на Марьям. Тени сгустились вокруг нее, словно призраки мертвых, и песок кружился, сплетаясь в таинственные фигуры. «Еще не поздно уйти, Али, – смеется она. – Духи стерегут это место». Но только ощерился в ответ батинит. «Слаще шербета и гашиша, говоришь? – оскалился он. – Да будет так! Душе моей давно уже гореть в Джаханнаме!» И одним глотком выпил напиток. Демон бессмертия вошел в сердце его.
«Люди не смогут более причинить тебе греха, – прошептала Марьям. – И смерть ушла от тебя, ибо нет больше Аллаха в сердце твоем». Вздохнул он и разбил чашу о камни скалы. «А вы, трусы? – взревел он. – Остаетесь здесь или идете за мной?» И так страшен он был, что не посмели разбойники перечить ему. Выпили вслед за ним.
Последней же пила Марьям. И отвратил Аллах сердце от нее.
Вошли они в пещеру; и даже самый наивнейший из феллахов не дал бы за их жизнь даже медного фельса[55], если бы не было с ними дочери Шехины. И вот пришли они к изваянию ужасному, подобному рыбе и человеку, с хвостами и кольцами, как у змеи. До того омерзительно было это чудовище, что попятились разбойники, не испугавшиеся пламени ан-нара. И вспомнила Марьям книгу Зогар и прислушалась к голосам духов. И духи, увидев в ней кровь Лилит и кровь Неемы, поведали ей.
Некогда был здесь город Гасур. И Сауштатар, царь царей, возвел святилище здесь, дабы угодить жене своей, Суламифь, что родом была из Палестины. Возвел он храм для демона Намтара. Но пала Ниневия, и пески занесли Гасур. Из века в век сидит Намтар в пещере, и лишь изредка путники наведываются к нему. Он древнее Аллаха, древнее Исы[56] и веры в Ахура Мазду. И проклятия правоверных, и вера правоверных – ничто для него!
Так поведали ей мариды. А еще поведали они ей, что нашел Пещеру в своих странствиях Сулейман. И привез он джиннов из Мисра и Нубии, из Аднана[57] и Шама, и усмирил их колдовской печатью, и оставил лежать у подножия Намтару[58] на век, на два, на веки веков. И запечатан кувшин на сундуке с сокровищами прекрасной Сабы[59], и нельзя достать сокровищ, не разбив сосуд.
Двадцать демонов таится в нем. Но не убоялась Марьям. Видит Аллах, не было страха в сердце ее. Отворила она сундук из железного дерева. Разбила сосуд. И вошли джинны в сердце ее. И если бы не была Марьям дочерью Шехины, то демоны разорвали бы ее. Но запечатала она их печатью Сулеймана. Усмирила внутри себя. Ослепленные жадностью, погружали разбойники руки в драгоценности царя Израиля. Рассыпали по полу гранаты и лунные камни. А Марьям уже не было в пещере. Седлала она своего коня, летела к Гасану.
Приехала Марьям в Халеб, бросилась в зиндан – посмотреть, как там ее ненаглядный. Некогда его щеки сияли румянцем, а веки издевались над острорежущим. Давно не таков ее Гасан. Долгое сидение в зиндане истощило, измучило его. Несчастен он, болен, ноги отказываются держать его. Отчего же так любит его Марьям? Отчего так торопится к нему? Марьям, чьей красоты не тронуло время и сиянье которой заимствуют луна и солнце…
Спускается она в зиндан, обнимает своего Гасана. Плачет она, ласкает его. Гладит его щеки, поцелуями покрывает. Но неподвижен ее Гасан. Холоден с ней. Почему не отзывается ее Гасан? Отчего не отвечает на поцелуи? Может, он простудился, может, он заболел? Шепчет молитвы Марьям. Забыла она, что Аллах разгневался на нее, уготовил ей великие мучения. Ведь он – Снисходительный, Прощающий, Милосердный. Он простит ее. Но что это? Луч луны падает в зиндан. На шее у Гасана – след, словно узкий след от змеи. Темный, с опухшими краями. Падает на землю Марьям. Ноги не держат ее, земля качается, словно трясут ее Яджудж и Маджужд[60]. Семь слоев Ада в душе ее.
Удавил Гасана коварный Али. Удавил, прежде чем ехать к горе Хеврон.
Ветер гонит черные тучи. То скрывает звезды, то открывает их.
Выходит из зиндана красотка Марьям. Сверкают ее глаза.
- «Как турчанки очи: творят они с сердцем раненым
- Даже большее, чем отточенный и блестящий меч».
Садится она на коня, едет к Джебель-эш-Шейх. Но нет там разбойников, исчезли они. Нет их и в Халебе. Нет и в Манбидже. Словно поглотили их пески пустыни. В тот день нашли эмира Халеба с перерезанным горлом. Словно когтем его разорвало.
Исчезла Марьям. Растворилась, стала тенью в ночи. А вместо нее родилась свирепая бхайраб[61], эриния – демон мщения. Всю землю исходила она в поисках своих. От гор Каф и до гор Каф. Побывала она в стране Куш[62] и стране Фарс[63], и до Моря Мрака[64] дошла она. Была она в Хинде и Сане, и в городах Мизракан и Шимун[65] побывала. И всюду искала тех, кто убил Гасана.
Настигла их кара. Одного за другим. Возможно, люди не могли убивать тех, кто испробовал Напиток Горечи, но ведь дочерь Шехины никогда не была человеком, а уж после принятия двадцати демонов – и подавно…
А земля менялась, согласно воле Аллаха. И вот сел на поезд последний убийца Гасана, Али, в палестинском городе ар-Рамле…
Орест и Жозефина долго молчали. Тянулась пустыня, бархан за барханом. Время словно медленно пересыпало золой песок, в своих огромных часах. Песчинка за песчинкой, из века в век – и так до тех пор, пока не наступит время перевернуть часы.
Наконец Жозефина вздохнула. Детективу показалось – это было первое ее движение за целую вечность. Посмотрела на него.
– Вы позволите мне покинуть поезд?
Он неловко смял ткань цилиндра.
– Ну… Если сможете. Полиция Халеба…
Она потерла глаз кончиками пальцев. Бледно улыбнулась.
– Благодарю. Я бы не хотела предстать перед вами… такой.
Она бросила невольный взгляд на стену, отделяющую их от соседнего купе. Перед глазами Ореста предстала картина: сердце, медленно усыхающее, разлагающее и обращающееся в прах. Так вот что происходит с плотью, которая так долго не хотела стареть…
Она помолчала.
– Думаю, я готова к пламени Джаханнама. Гасан ждет меня. Но ангел Джабраил[66] не пропустит меня через Врата Рая.
Орест откашлялся.
– Знаете, в последнее время ученые говорят, что, возможно, теософы ошиблись в своем толковании Рая. Слово, которое в Коране используется для детерминации гурий, «хур», имеет много значений. Одно из них – жемчуг и девственница. И оттого мусульмане думают, что их ждут черноокие полногрудые девицы. Но у этого слова есть и более древнее значение – белизна, белый цвет… или свет[67].
Он помолчал.
– Кто знает, что ждет нас на самом деле? И есть ли на самом деле ангел Джабраил, что стережет ворота Рая, и есть ли на самом деле Рай и Ад? Быть может, настоящий ад – в нас самих.
Он взял ее руку и легонько пожал ее тонкие пальцы.
– Полагаю, мы не увидимся больше. Прощайте, Марьям.
Антон Первушин
Колыбель разума
Александр Леонидович Чижевский совсем запыхался от долгого бега и перед спуском к реке, на Загородносадской, приостановился, дал себе передышку, отряхнулся и только после этого степенно направился вниз по крутой Коровинской – к ветхому дому почти на самом берегу Оки.
В начале июня здесь было относительно сухо и очень зелено, но все равно приходилось внимательно смотреть под ноги – скотина, птица и прочая живность по-прежнему свободно гуляла по улице, а хозяйки по-прежнему выплескивали нечистоты в канаву, вырытую посередине дороги. У дома № 79 Александр Леонидович нетерпеливо постучал каблуками о камень, приваленный вместо ступени, сбивая налипшую на ботинки грязь, после чего дернул за свисающую проволоку звонка. Наверху раздался резковатый дребезг колокольчика. Как часто бывало, дверь гостю открыла Варвара Евграфовна – глянула хмуро, но пригласила войти и проводила до лестницы, ведущей на второй этаж, в «светелку».
Своего старшего ученого товарища Александр Леонидович застал за работой в мастерской. Константин Эдуардович Циолковский, в длинной холщовой рубашке, подвязанной тонким ремешком, и черных домашних штанах, с яростным нажимом водил рубанком по деревянному бруску, закрепленному в тисках столярного верстака. На полу белела, завиваясь, свежая стружка. Остро пахло сосновой смолой.
– Константин Эдуардович, дорогой! – громко воскликнул Чижевский, пренебрегая правилами вежливости. – Я к вам с важнейшей вестью! Произошло невероятное, можно сказать, фантастическое событие!
Циолковский отложил рубанок, величаво повернулся и смерил Чижевского колючим взглядом.
– Вы слишком горячитесь, юноша, – осадил он гостя. – И что вы здесь делаете? Я вас сегодня не приглашал.
Александр Леонидович нисколько не ожидал такого поворота. Кровь бросилась ему в лицо, он даже вспотел и задохнулся от обиды. Ведь никогда прежде Константин Эдуардович не позволял себе столь грубого обращения, и особенно в отношениях с учениками, которые проявляли живейший интерес к его идеям и прожектам. Наверное, молодой человек обязан был оскорбиться и в тот же момент ретироваться, оставив старого тугоухого дуралея в неведении, но он сумел подавить темные чувства, потому что дело было и впрямь из числа чрезвычайных.
– Утром под Ромодановом упал аэролит! – выпалил он, взмахнув руками. – Очень большой. Колоссальный! Обывателей правобережья, говорят, тряхнуло преизрядно. И вспышка была в полнеба! – Чижевский зачастил, чтобы успеть выложить как можно больше вопреки дурному настроению старика: – Нам срочно надо туда, Константин Эдуардович! Кто как не вы сможет составить достоверное и подробное описание ударной ямы? Если мы упустим время, то местные крестьяне доберутся до аэролита. Они из невежества могут затоптать все вокруг или даже похитить его.
Тут Чижевский остановился, в тревоге заметив, как страшно исказилось лицо Циолковского. Кожа ученого посерела, морщины и пигментные пятна обозначились явственнее обычного, губы задергались. Константин Эдуардович отступил, прикрылся ладонями и, словно бы обессилев, рухнул на стоявшую около стены лавку.
– Я видел вспышку и слышал раскаты, – сообщил Циолковский с глухой интонацией обреченного на смертную казнь. – Однако это не аэролит, Александр Леонидович, это знаниевый снаряд марситов.
Чижевский онемел от удивления. Не сошел ли старик с ума? Или с ним сыграла дурную шутку его неугасимая страсть к различным приключенческим историям в духе английского романиста Уэллса?
– Но как? Откуда? Почему вы?.. Почему именно мы?.. – Вопросы теснились, и молодой человек не знал, как сформулировать самый точный.
Циолковский оторвал руки от лица, положил их ладонями на сведенные колени, но при том смотрел в сторону от собеседника, что выглядело непривычным.
– Вы прекрасно осведомлены, Александр Леонидович, как я увлечен Марсом, – тусклым голосом отозвался ученый. – Я часто наблюдаю его в телескоп, выписал по почте все книги Фламмариона и Ловелла. Я изучал историю знаниевых снарядов. И вот однажды я задумался о том, почему они каждый раз прибывают в другие страны. Почему подталкивают прогресс Германии, Франции, Великобритании и даже Северной Америки, а Россия всегда в стороне. Ведь империя наша огромна, она занимает почти целый континент – она должна быть хорошо видна с Марса. Трудно промахнуться по такой цели. Признаюсь, я недолго размышлял на эту тему. Ответ пришел сам собой. Наш враг – это как раз наши необъятные пространства. Если сравнивать, то легко увидеть, что европейцы и североамериканские колонисты живут скученно, города и порты их возведены близко, обрабатываемые поля примыкают к городам. Совсем иное дело – у нас. Российские просторы должны казаться марситам необъятной ледяной пустыней. Кто будет ждать и искать знаниевые снаряды здесь?..
Чижевский слушал с жадным интересом. Идея, излагаемая старшим товарищем, моментально захватила его, сердце учащенно билось. Он словно бы и сам стал персонажем приключенческого романа, который вот прямо сейчас узнает великую тайну, способную изменить будущее человечества. Но отчего Циолковский так трагичен? Где его привычный энтузиазм? Константин Эдуардович между тем продолжал свой рассказ:
– Я тогда был много моложе, чем нынче. И быстро увлекался. Я решил, что нужно сообщить марситам о нашем существовании. Их никто никогда не просил помогать жителям Земли своими передовыми знаниями. Они никогда ничего не требовали взамен. Вероятно, они действуют из чистого альтруизма. А если прямо попросить их? Если попытаться установить междупланетную связь?.. Я знал, Александр Леонидович, что московские профессора вряд ли захотят прислушаться к провинциальному дилетанту, как частенько меня называют. Я написал фельетон в «Калужский вестник», в котором изложил свой план сигнализации. Предложил установить на весенней пахоте ряд белых щитов площадью с квадратную версту. С Марса они казались бы одной блестящей точкой. Если одновременно перевернуть эти щиты черной стороной, можно послать один оптический сигнал. Еще один переворот – еще сигнал. Так можно было бы сначала привлечь внимание марситов, а потом составлять более сложные сообщения. Цифровой ряд, операции сложения, вычитания, извлечения корня. Потом для доказательности разумности – астрономические данные наших планет. Рядами чисел можно передавать даже сложные изображения!
Чижевский заметил, что воспоминания о молодости оживили Циолковского. Старик даже порозовел, начал отмахивать рукой, словно бы выступал перед невидимой аудиторией. Потом опять поник.
– Я и не мечтал, что кто-то поддержит мой план, – признался он, – а личных средств не хватило бы даже на изготовление щитов. Но вдруг к весне меня навестил господин Гончаров, племянник того писателя. Он тогда владел богатым поместьем в Ромоданове. И его увлекла идея, он захотел сделаться моим меценатом. И я, конечно же, согласился. Не знаю до сих пор, какие выгоды рассчитывал получить господин Гончаров, однако ж мы все изготовили и сделали именно так, как я описывал в фельетоне…
Циолковский внезапно замолчал. И сидел, созерцая стружки, усыпавшие пол.
– Что? Что получилось? – нетерпеливо спросил Чижевский.
– Ничего не получилось. Точнее будет сказать, мой меценат решил, что ничего не получилось. Марситы не ответили. Да они и не могли ответить так рано… С Гончаровым мы скверно расстались. Он назвал меня аферистом. И другими ущемительными словами. И мне Александр Леонидович, нечего было ему возразить…
– Получается, вы были правы! – с восторгом воскликнул Чижевский. – Ваш план блестяще удался! Гениальная идея! Гениальное воплощение! Я поздравляю вас, Константин Эдуардович. Теперь никто не посмеет сомневаться в ваших замыслах. Дайте я пожму вашу руку!
Молодой человек шагнул было к Циолковскому, но тот покачал головой, совсем не проявив радости от поддержки ученика.
– Будет война, Александр Леонидович, большая война. И я, дуралей, ее причина. Нельзя было мне высовываться с этой идеей. Не готова Россия…
– По какой причине война? – озадачился Чижевский. – Знаниевые снаряды всегда давали новый сильный толчок науке и технике. Они несут чудеса будущего, а не смерть.
– Смерть они тоже несут. Вспомните хотя бы…
Циолковский не успел договорить. Через открытые окна мастерской собеседники услышали громкое тарахтение мотора и противный звук автомобильного клаксона. Потом мотор стих, хлопнула дверца, и прозвенел дверной колокольчик.
– Зря вы пришли, Александр Леонидович, – тихо и обреченно сказал Циолковский. – Меня теперь наверняка заберут в охранку. Могут и вас прихватить… По случайности…
– Я не боюсь! – гордо заявил Чижевский. – И за вас выступлю, Константин Эдуардович! Они не посмеют!..
Вдруг с надрывом запричитала Варвара Евграфовна. На лестнице забухали тяжелые шаги. В мастерскую ворвался грузный, потеющий человек в белом двубортном кителе, черных брюках-шароварах и стоптанных штиблетах, которого преотлично знал любой половозрелый калужанин. Городской полицмейстер Трояновский! На поясе полицмейстера, на кожаном ремне, как и полагается, висел револьвер «Смит и Вессон» в лакированной кобуре. Обыватели давно приметили, что когда Трояновский чем-то очень недоволен или даже разъярен, он держит правую руку на кобуре, словно бы собирается ее открыть и немедленно применить револьвер по назначению. Вот и сейчас полицмейстер поступил именно таким образом, возложив толстые пальцы на оружие.
– Господин Циолковский! – скорее заявил, чем вопросил грозный начальник всей калужской полиции, притопнув. – Константин Эдуардович! Что ж вы себе позволяете, милостивый государь, а?
– И вам доброго здравия, Евгений Иванович. – Циолковский нехотя поднялся с лавки. – Что же вы сами-то явились? Зачем такие хлопоты? Могли бы прислать городового…
Полицмейстер не ответил, потому что за ним незаметно проник немолодой щеголь – высокий, худощавый и седой, одетый в летний костюм из кремовой чесучи модного покроя.
– З-здравия желаю, господа, – произнес щеголь; легкий акцент выдал в нем человека, долгое время проживавшего за границей. – Мое имя – Эраст Петрович. А вы, очевидно, Константин Эдуардович? А вы?.. – он посмотрел на Чижевского.
– Александр… Александр Леонидович, – растерянно представился молодой человек; он совершенно перестал понимать, что происходит у него на глазах.
– Очень-очень п-приятно, – подытожил знакомство щеголь; он бегло осмотрелся в мастерской. – Я читал некоторые ваши работы, Константин Эдуардович. Идея металлического дирижабля, без сомнения, хороша, но мне кажется, что сплавы, которые сегодня применяются в империи, не слишком-то хороши для реализации вашего project plan. Необходимо искать новые материалы.
Заметно удивился и Циолковский. По всей видимости, он не мог ожидать подобного поведения от гостей, явившихся по его душу.
– В иной с-ситуации, – продолжал ворковать Эраст Петрович, – мы с вами, уверен, улучили бы минутку, чтобы побеседовать о будущности воздухоплавания и аэронавтики. Но, к сожалению, у нас есть к вам неотложное дело, которое нужно разрешить как можно скорее, поэтому предлагаю отложить разговор до лучших времен.
– Да, и о деле! – напомнил о себе полицмейстер, который слушал, набычившись, тираду своего спутника. – Не соизволите ли вы, милостивый государь, – он снова вперил тяжелый взгляд в Циолковского, – объяснить нам, какого беса на нас сегодня свалился марситский аэролит? И не смейте отпираться! Мещанин Гончаров признался, что это ваша, и только ваша затея!
– Я признаю свою вину, – сказал Циолковский, выпрямившись с достоинством. – Однако вся моя вина лишь в том, что я желал установления связи с нашими внеземными доброжелателями. И если я прав, то они прислали нам сокровище. Может быть, мы найдем в знаниевом снаряде материалы, которые сгодятся для изготовления цельнометаллического дирижабля или сверхлегких аэропланов. И тогда воздухоплавание в России станет самым передовым делом – мы обгоним американцев и французов на десятки лет. Может быть, мы найдем чертежи и технические таблицы. Может быть, марситы раскроют нам тайны икс-лучей, радиевой энергии или атомных ядер. Может быть, они прислали идею такого аппарата, который поможет нам установить прямую радиосвязь с Марсом и получать чудесные знания сразу же, по первому запросу. Вы только представьте, Евгений Иванович, какое могущество обретет в этом случае наша держава! И я, и вы, и мы все впишем свои имена в историю золотыми буквами. Разве ж моя затея и весь риск предприятия не окупятся в таком случае?
Полицмейстер снял пальцы с кобуры, поправил жесткий воротничок, потер затылок под фуражкой – прежняя свирепость выходила из него, как воздух из приземлившегося монгольфьера.
– Ну… если золотыми буквами…
В беседу снова вмешался Эраст Петрович:
– Мы должны немедленно отправиться к снаряду, в к-кратер. К вечеру здесь будут войска, все оцепят, и без письменного разрешения московского градоначальника в Ромоданово будет не попасть. Кстати, чтобы вы знали, Константин Эдуардович и Александр Леонидович, я появился здесь по его личному поручению. Александр Александрович снабдил меня самыми широкими полномочиями и в ближайшие часы ждет моей депеши.
– Едем! – в сильнейшем эмоциональном возбуждении Циолковский воздел руки. – Мы должны первыми распечатать знаниевый снаряд.
Пока ученый спешно переодевался в дорожное, остальные вышли на улицу. У дома стоял большой роскошный автомобиль-торпедо «Лион-Пежо» с открытым верхом – подобные даже на улицах Москвы выглядели диковиной. К образцу современной техники уже подкрадывалась местная детвора, но при появлении грозного полицмейстера все немедленно попрятались.
– Вы, Александр Леонидович, очевидно, ученик Константина Эдуардовича? – поинтересовался Эраст Петрович, прежде чем забраться на место автомобилиста. – Вас тоже интересуют вопросы в-воздухоплавания и междупланетной связи?
Чижевский не захотел вдаваться в подробности, но предположение посланца московского градоначальника подтвердил.
– Тогда вы должны понимать, – строго сказал Эраст Петрович, – что сведения о знаниевом с-снаряде нужно сохранять в тайне как можно дольше. Даже от ваших близких. Со временем все узнают, но сейчас лучше будет держать рот на замке.
– Отчего же? – попытался возразить Чижевский. – Знания должны принадлежать всему человечеству. На это ведь и надеются марситы. Иначе зачем столетие за столетием присылают свои снаряды?
– Так-то оно так, – Эраст Петрович согласно кивнул, – но ведь и ваш учитель очень правильно говорит, что любое г-государство, заполучив знаниевый снаряд, немедленно обретет значительное преимущество перед соседями. А в империи сейчас неспокойно. Революционеры, бомбисты, иностранные агенты, пахнет войной. Вы полагаете, Александр Леонидович, кайзер будет ангельским голубком взирать на то, как поднимается Россия? Есть обоснованные опасения, что он объявит в-войну еще до конца лета!
– Немчура поганая! – подтвердил полицмейстер, потея и утираясь.
– Достаточно вспомнить историю знаниевых снарядов. Что стало причиной Пунических войн? Первого крестового похода? Войны североамериканских колоний с Великобританией? Европейского похода Наполеона? Все они были п-продиктованы желанием захватить знаниевый снаряд, упавший на чужой земле, и, с другой стороны, удержать его при себе. Если придется, Александр Леонидович, то и мы будем сражаться за достояние м-марситов.
– Еще как повоюем! – полицмейстер погрозил ярко-синему небу огромным кулаком.
Наконец появился и Циолковский, обретший в выходной одежде самый независимый вид. Все удобно разместились в автомобиле. Эраст Петрович нажал на клаксон, распугивая кур и подростков, машина поехала. До Воробьевской улицы пассажиры молчали – слишком шумел мотор, да и трясло на калужских рытвинах нещадно. У плашкоутного моста через Оку толпился пестрый люд – видимо, весть о падении аэролита разошлась по городу, и многие праздные обыватели желали попасть на правобережье, чтобы воочию убедиться в достоверности внеземного чуда. Однако хитроумный Трояновский выставил перед мостом оцепление из городовых и надзирателей под присмотром участкового пристава, и те умело сдерживали любопытствующих. Через толпу надо было как-то пробраться. Эраст Петрович притормозил, а полицмейстер поднялся во весь свой рост, вытащил револьвер и пальнул в воздух:
– А ну-ка посторонись! Очистить дорогу!.. Куда прешь, гнида? В тюрьму захотел?..
К машине побежали городовые, быстро составившие живой коридор, и через несколько минут «Лион-Пежо» въезжал на мост.
– Теперь к-куда? – деловито спросил Эраст Петрович, лихо управлявшийся с рулем и трехступенчатой коробкой передач.
– Впереди дорога на Перемышль, – отозвался полицмейстер, пряча револьвер в кобуру. – Въедем в Ромоданово. Там и остановимся. Придется пешком, господа. Через буераки. Снаряд упал у самой Можайки…
Они действительно нашли снаряд, прилетевший с Марса, у пересыхающего ручья Можайки, на пологом склоне старого холма, поросшего диким кустарником и пьяным лесом. Тускло отсвечивающий, гладкий, высоченный конус стоял на широко расставленных опорах, между которыми торчали вниз загадочные трубы с раструбами типа духовых. Растительность вокруг снаряда сгорела дотла, кое-где еще тлели угли. Хотя известняк, из которого слагалась здесь порода, успел остыть, черная плешь отпугивала охранявших место падения городовых. Они выглядели пришибленными, переговаривались шепотом, но при появлении полицмейстера немедленно повеселели, изображая бравость. Подбежал с рапортом старший помощник пристава. Трояновский отмахнулся от него как от назойливой мухи.
В наступившей тишине, нарушаемой лишь кликами редких птиц и жужжанием насекомых, новоприбывшие приблизились к снаряду. Чижевский, пожиравший глазами внеземной прибор, поначалу даже не заметил озадаченность, которую проявлял Циолковский. Старый ученый двинулся в обход снаряда, неодобрительно качая головой, задирая бороду и что-то бормоча под нос. Его разочаровывало то, что он видел.
Всеобщее молчание прервал Эраст Петрович.
– Нет к-кратера! – заявил он. – Почему нет кратера? Это раз. Конус, а не цилиндр. Это два. Выжженная почва. Это три. Константин Эдуардович, вы когда-нибудь встречали в описаниях подобный знаниевый снаряд?
Циолковский остановился.
– Нет, – отозвался он. – Всегда цилиндры. Всегда. Одинаковые. Иногда в ударной яме находили остатки сгоревшего щита, он предназначен марситами для торможения в воздухе. Сзади цилиндра всегда отвинчивающаяся крышка, а внутри – цилиндры поменьше, в мягком смолистом веществе, его называют марситским каучуком. Такой снаряд никогда еще не прилетал на Землю.
– Что вы скажете, Евгений Иванович? – обратился Эраст Петрович к полицмейстеру. – Как штабс-капитан артиллерии в з-запасе?
– Одно скажу, – ответил раздумчиво Трояновский. – Не снаряд это, точно. Не ядро. Не стреляют таким из пушек… Ракета Конгрева – вот на что похоже! Но сколько ж ей пороха надо, чтобы с Марса долететь? Там внутри, стало быть, ничего, кроме пороха, и не влезет. Да и того не хватило бы…
– Ракета… ракета… ракета… – Посланник московского градоначальника повторял слово на разные лады, словно бы прислушиваясь к тому, как оно звучит. – Почему марситы отправили ракету?
– Эврика! – вдруг заявил Циолковский.
Все обернулись к нему.
– Говорите скорее, Константин Эдуардович, – попросил Эраст Петрович. – Утешьте меня.
– Ракета – это и есть знание! – торжествующе произнес Циолковский. – Марситы говорят нам, что между планетами можно летать на ракетах, а не только внутри пушечного снаряда. По аналогии с этой ракетой мы сами можем построить небесный корабль и отправиться к планетам.
– И какая в этом практическая польза?
– В этом и есть главная польза! Посредством небесных кораблей человек расселится в эфире и сохранится, когда Солнце исчерпает свое горение.
Эраст Петрович сразу поскучнел.
– До того еще дожить надо, Константин Эдуардович, а в Москву мне надо т-телеграфировать прямо сейчас…
– Вы не правы, – заступился за старшего товарища Чижевский. – Марситы никогда не говорят нам, для чего то или иное знание. Может быть, именно сейчас самое важное для нас – это небесные корабли.
– Тема для фельетона, – заявил Эраст Петрович непреклонно. – И не более того. Что ж, господа, б-благодарю вас за участие в этой экспедиции. Я развезу по домам. Вы, Евгений Иванович, прошу, усильте оцепление – его явно недостаточно. Будем разбираться с этой… ракетой.
Циолковский вернулся на Коровинскую к обеду, но от кушанья, предложенного Варварой Евграфовной, отказался, а сразу отправился в рабочий кабинет, чтобы изложить распирающие его идеи на бумаге.
Константин Эдуардович писал фельетон быстро, а завершил его, когда на небе высыпали первые яркие звезды. Он встал, разминая затекшие члены, подошел к открытому окну, полюбовался на багровую крупинку Марса, сияющую низко над крышами соседних домов, глубоко вздохнул, потом вернулся к столу и добавил еще одну, заключительную, фразу: «Марс – колыбель разума. Однако мы не можем вечно ждать милости от колыбели, взять их у нее – наша задача».
Максим Хорсун
Сибирский рубеж
Серый шлепнул бегуна из противотанкового ружья «ПРТД». Ружьишко было старым, из таких били еще фашистскую бронетехнику в Великую Отечественную. Но сработало оно точно и сильно. Как надо сработало.
Бегун лежал на боку и натужно перебирал лапами, вороша снег широченными ступнями. Из пробоины в килеобразной, как у птицы, грудине валил густой и вонючий дым. Разновеликие глазки оптики на крошечной голове слепо пялились в позолоченное утренним солнцем небо.
Серый сдвинул ушанку набок и почесал бритый затылок.
Обычно бегуны в этих краях раньше конца апреля не появляются: сволочь теплолюбивая. А этот – в марте сунулся. Серый долго шел по его следу и едва сам не попался, когда гад что-то учуял и попер на него, словно голодный после спячки медведь… Впрочем, на медведя Серый тоже когда-то ходил. Давно, правда. До войны.
Бегун был вооружен 5,56-миллиметровым пулеметом. Не так уж и много, но он – всего лишь разведчик-одиночка, который стремится избежать огневого контакта. Но есть и другие, есть много других.
Серый осмотрелся. Шумели корабельные сосны, серебрился снег на ветвях можжевельника. Вяло подрагивали на ветру торчащие из наста острые стебли прошлогодних сорняков. Лисьи следы, птичьи следы, характерный след шасси бегуна.
И все-таки Серому на этот раз повезло: успел устроиться с ружьем в валежнике, и пуля с закаленным стальным сердечником словно сама нашла цель. Вообще, бегуна можно было вырубить несколькими точными выстрелами из «АКМ», естественно, использовать бронебойные патроны, но противотанковым ружьем – вернее.
Серый еще раз посмотрел по сторонам, затем потянулся к рации. Он бы и сам поковырялся в еще горячем нутре подбитого робота, имелся такой почти детский интерес, но гадов минировали, без саперов было не обойтись. А с саперами придут и технари, которые разберут бегуна на запчасти, и будет все шито-крыто. У них – своя служба, а у него – своя. Ружье перезарядить и дальше – на обход.
Черт, гильза застряла! Ну, шомполом ее, шомполом…
Полковник Кевин О’Бэннон не любил зиму, потому что зима – это время русских. Словно сама природа помогает им в это время года. Вот и разномастная армия вардроидов простаивала в боксах до весны, потому что в условиях сибирских морозов и снежных заносов высокотехнологичное оружие будущего превращалось в оловянных солдатиков.
Зима закончилась, и половина марта пролетела. Пришла пора первых ласточек Альянса. Беспилотники – в воздух, дроиды – в десант: искать, собирать данные среди непроглядных чащ, рыть землю, если понадобится.
В Пентагоне ворчали – на кой оно все надо, Сибирская Республика сломлена, большая часть ее ополчения полегла, не позволив Альянсу форсировать Урал, и сейчас хватит двух батальонов морпехов, чтобы зачистить то, что осталось от непризнанного мировым сообществом даже не государства, а вольницы, ставшей символом сопротивления. О’Бэннон все это понимал, разделял и даже сам в сердцах временами говаривал, что «вот бы этих ополченцев выжечь ядерным оружием». Само собой, ни о каком ядерном ударе речи идти не могло: не ради того Альянс воюет. Им нужна нормальная, без радиационного загрязнения, территория, на которой они начнут добычу полезных ископаемых, и чистая тайга, где они смогут отдыхать на туристических маршрутах, любоваться красотами, охотиться и наслаждаться воздухом. Сибирское сопротивление ослаблено, и, действительно, нужно не так уж много сил, чтобы ликвидировать все, что с ним связано, но…
О’Бэннон любил свою семью, загородный дом на Побережье, свой «Крайслер» последней модели, собаку, бейсбол по телевизору с 6-футовым экраном, хорошо прожаренное мясо и светлое пиво. О’Бэннон очень не хотел очутиться в Южно-Китайском Аду, где день и ночь работает конвейер по производству начинки для цинковых гробов.
Поэтому О’Бэннон держался обеими руками за «Сибирский вопрос», за Отдел перспективного вооружения и за тот проект, который ему некогда доверили курировать. Потому что, возможно, благодаря проекту он до сих пор еще жив.
О’Бэннон изо всех сил лоббировал интересы корпораций, поставляющих Альянсу вардроидов. «Мы в состоянии прихлопнуть сибирское сопротивление в любой момент, – говорил он в штабе, – но нам необходим полигон для отработки нового вооружения в боевых условиях. Именно там, в Сибири, мы учимся применять наших терминаторов. И как только будет наработан достаточный опыт, исправлены все недоработки, учтены наши пожелания, в распоряжении Альянса появится совершенно новый и эффективный род войск, который внесет вклад в скорейшее победное завершение Китайской кампании». В штабе скептически хмыкали, чесали лысины, что-то бурчали, но проект пока не закрывали: возможно, потому, что он представлял собой удобную статью для «распила» бюджета.
О’Бэннон не любил зиму. За зиму русские успевали зализать раны, починить оружие, поставить в строй еще вчерашних подростков, зачать детей – новых солдат для войн грядущего.
Вот и первая дурная весть из Сибирского полигона, как про себя называл территорию, контролируемую сопротивлением, О’Бэннон. Вардроид класса «Инвестигатор» стоимостью в двадцать с половиной миллионов долларов был сражен единственным выстрелом…
– Зырь, салаги… – с придыханием проговорил Старый Хрыч, а затем легонько провел гаечным ключом по урановой сфере нейтронного источника. Во все стороны ударили белые искры, огненный водопад полился на видавший виды, в подпалинах, линолеум.
– Оба-на! – всплеснул руками Худеющий. – А как это?
– Ясное дело – шайтан, – ответил, довольно жмурясь, Старый Хрыч.
– Да ну вас на! – Серый перемахнул через высокий порог хранилища и договорил уже из коридора: – Зарекался ведь с тобой пить, Хрыч! И какого надо было это делать?
– А чего ты глазом задергал, Серый? – делано удивился Хрыч и снова прикоснулся ключом к сфере. Заискрилось, засияло. Заметались по полу и стенам длинные тени.
– Боюсь, что ссать кровью будем, – буркнул Серый и сплюнул.
Хрыч положил ключ в карман фуфайки, надел сварочные рукавицы, подхватил источник на ладони и бережно перенес к сейфу. Уложил в ячейку, притворил толстенную дверцу.
– Я всю жизнь – при «изделиях», – сказал он с расстановкой. – Двести граммов водки приму – и в хранилище. Вожусь, проверяю, все ли в порядке, разговариваю с ними, как с детьми. И вот что я тебе скажу, Серый: выдумки это все про радиацию. Про вред придумали, чтоб народ подальше держался. Вот мне – за шестьдесят, а я всегда как на свежих батарейках, даже простатита нет.
– Так ты, наверное, этот… – Серый задумался, вспоминая нужное слово. – Мутант!
Худеющий и Хрыч заржали.
Пора было уходить из опасного помещения. Смотритель хранилища подтолкнул Худеющего к дверям, окинул хозяйским взглядом бетонную коробку. Потом закрыл противоударную дверь, затянул кремальеру.
– Слушай, дядь! – обратился Худеющий к Хрычу. – Если твои «изделия» работают, если шайтан все еще дает жару, почему бы нам не жахнуть по Белому дому?
Серого тоже интересовал ответ на этот вопрос. Он поглядел на Хрыча, мнущего в раздумьях бороденку.
– Почему-почему, – пробубнил наконец Хрыч. – Это вам не винтовка Мосина, которая с сороковых годов лежит в арсенале и до сих пор в масле: можно заряжать и воевать. Сложное и тонкое оно, ядерное оружие. Тут регламентные работы нужны… я, конечно, занимался ими, как мог… срок годности-то «изделий» уже вышел. Может, жахнет, а может – нет. Может, теперь оно только для фейерверков годится.
– Во блин, – Серый разочарованно покачал головой.
– Можно, конечно, собрать и «грязную бомбу», – продолжил Хрыч, пропуская молодежь вперед: нужно было запереть еще одну бронированную дверь. – Взять радиоактивные материалы и начинить ими ракету. Но «грязные бомбы» ни в одной войне не применялись, а еще у нас нет ракеты, которая бы долетела до Америки… да и не верю я в радиацию, я ж говорил.
Они прошли через давно пустующий КПП, свернули в каптерку Хрыча. В комнатушке ярко светила лампа без абажура, на столе в тарелках остывал рассольник. Серый и Худеющий сели на табуреты, а Хрыч – в дерматиновое кресло. У Худеющего после посещения хранилища проснулся аппетит, пока Хрыч наполнял рюмки, тот успел выхлебать суп и подчистить тарелку кусочком грубого, из местной пекарни, хлеба.
– За твой почин, Серый! – сказал Хрыч. – С такими бойцами, как ты, мы еще поживем!
Выпив и занюхав рукавом, Худеющий вдруг спросил:
– А если собрать «грязную бомбу» да жахнуть по Москве? До Москвы ведь наши ракеты долетят?
Серый опешил, а Хрыч переменился в лице и проворчал:
– Если бы да кабы! Закусывай лучше, салага! А то чушь из тебя поперла, как гной из гангрены!
– Ну а че? – не унимался Худеющий. – Нас предали. Бросили. Не помогают. С пиндосами вась-вась. Не захотелось поди траву жрать, как мы ее жрем.
– Тут все не так просто, – Хрыч передернул плечами. – Это все временное, так сказать, явление. Тут надо переждать. Молод ты еще, моча в мозги стучит.
– Чего тут не понимать, дядя? – разухабился Худеющий. – Вот, Серый, ты скажи!
Серый хмыкнул.
– А мне было бы стыдно, – ответил он, глядя в желтые глаза Худеющего. – Перед детьми своими было бы стыдно, если бы я вздумал ударить по Москве «грязной бомбой». Так войну мы бы все равно не выиграли. Зря только погубили бы кучу народу, который сердцем с нами. Не все в столице продались пиндосам, зуб даю.
– Бывшей столице! – тут же поправил его Худеющий.
– Да зеленый он! – Хрыч ткнул Серого в плечо корявым пальцем. – Растет поколение, как бурьян на огороде, кроме тайги ничего не видало. Побыстрее бы победить, что ли, пока мы еще у руля. А то эти отморозки натворят делов. Окрысились на весь мир, просвета в душе нету, одна ненависть. Безбожники! А, Серый?
– Так точно – победить быстрее, – улыбнулся Серый.
А Худеющий надул губы. Обиделся.
Полковник Холодов – представитель Минобороны России при Пентагоне – склонился над вирт-картой. В очках отразилось зыбкое свечение голограммы.
Сибирь. Малахит тайги. Сапфир рек. Серебро снега.
Серые заплаты расстрелянных и покинутых городов-миллионеров. Штрихи городов поменьше и поселков… На первый взгляд они будто бы не видны, но если присмотреться, то оказывалось, что они – повсюду, и нет им счета.
Дело было в оперативном центре Отдела перспективного вооружения. По периметру зала возвышались макеты вардроидов в масштабе «один к одному». Это были неприятные на вид – никакой эстетики, сплошная функциональность – конструкции. Семь младших офицеров сидели перед терминалами, на мониторах была та же самая картинка: Сибирь.
Вошел О’Бэннон. Увидев Холодова, он заиграл желваками. Поздоровался, не подав руки.
– Как Москва, Дэнис? – спросил О’Бэннон, только чтоб избежать неловкой паузы.
Холодов поджал губы. Он недавно ездил в Россию, еще и недели не прошло, как вернулся в Вашингтон.
– Москва нормально, – процедил русский представитель.
О’Бэннон и без него знал, каково это – «нормально». Неспокойно, будто рядом с перегретым паровым котлом. Или, скорее, – с начавшим самопроизвольный разгон атомным реактором.
Все им неймется… Завалили их товарами, включая новые айфоны и прочие самые продвинутые гаджеты, в Америке, благослови ее господь, таких еще не видели. Разрешили безвизовый въезд в Европу. Для них – лучшая еда, лучшие развлечения, все демократические блага и свободы.
И действовали в целом аккуратно. Никаких бомбардировок и наземных операций. Заручились поддержкой элиты, подтянули оппозицию, поработали с правительством: кого купили, кого убрали. Поработали с народом: среднему классу раззадорили потребительскую жилку, тем, кто победнее, – пообещали рай после смерти, помогла армия проповедников, заброшенная загодя до Дня «Д». Посадили в Кремль своего человека… возможно, с ним они и дали маху, у О’Бэннона, например, от господина Сильвестра Боголюбова – мурашки по коже, но он-то, О’Бэннон, – не самый лучший вояка, а вот в Госдепе не дураки сидят, им-то виднее, кто должен быть «царем».
Но Москва недовольна. Питер недоволен. Севастополь бурлит. Везде недовольны. Пока удается сдержать, но того гляди – прорвет. Если это не обернется катастрофой, то чем-то очень близким к ней, учитывая положение дел на Китайском фронте.
Сибирь отвалилась… хотя ей предназначалось стать главным кушем. Сепаратисты продолжают открытое, а главное – бесполезное, сопротивление, хотя, казалось бы, там уже сопротивляться некому.
Холодов О’Бэннону не нравился. Да, так уж получилось, что ему не нравилось многое на этом свете. Что касается именно русского полковника, то О’Бэннону казалось, будто тот чересчур высокомерен для представителя побежденной, принужденной к миру – пусть и частично, стороны. И мундир Альянса Холодов носил так, словно ему было за это стыдно.
О’Бэннон понимал, где собака зарыта. Если ликвидировать всех недостаточно лояльных новому режиму профессиональных военных, то армия русских окончательно развалится, а этого допустить нельзя, потому что оружие, технологии, кадры разлетятся брызгами по миру. И большую их часть затянет в бездну Сибирской Республики. Китайцам наверняка тоже что-нибудь достанется.
– Такое дело, Дэнис, – О’Бэннон увеличил квадрат на вирт-карте. – Один из наших «Инвестигаторов» обнаружил участок с незначительно повышенным радиационным фоном. Находится он в пятидесяти милях восточнее Нерюнгри. Тайга и отроги Станового Хребта, крайне сложный рельеф. Здесь мы видим следы неучтенного поселения, – он похлопал по плечу одного из офицеров, и тот вывел на монитор своего терминала несколько «картинок», переданных вардроидом: чуть всхолмленный луг, столбы с остатками ржавой колючей проволоки, мрачные, затянутые туманом, скалы, среди которых угадывались замаскированные бетонные конструкции.
Холодов поправил очки.