Талтос Райс Энн

Глава 17

Все изменилось. Стало легко и свободно. Она лежала в руках Морриган, а Морриган – у нее в руках, и был вечер, когда она открыла глаза.

Что за великий сон ей приснился! Как будто Гиффорд, и Алисия, и Старуха Эвелин рядом с ней и не было ни смертей, ни страданий, а они были вместе и затем даже танцевали, да, танцевали в общем кругу.

Она так хорошо себя чувствовала! Пусть все увянет – чувства все равно останутся с ней. Небо было любимого цвета Майкла – фиолетового.

И здесь же стояла над ней Мэри-Джейн. Выглядела она чертовски хорошенькой с этими желтыми восковыми волосами.

– Ты Алиса в Стране чудес, – сказала Мона, – вот кто ты такая. Я буду звать тебя Алисой.

«Все будет великолепно. Я обещаю тебе».

– Я приготовила ужин, – сообщила Мэри-Джейн. – Я предложила Эухении взять выходной на вечер – надеюсь, ты не станешь возражать. Когда вижу эту буфетную, то просто схожу с ума.

– Конечно. Я не возражаю, – сказала Мона. – Помоги мне подняться.

Она вскочила, освежилась, чувствуя себя легкой и свободной, как ребенок, кувыркающийся внутри, – малышка с длинными рыжими волосами, плавающими в жидкости, крошечная резиновая куколка с крошечными шишечками коленок…

– Я отварила ямс, рис и запекла устрицы в сыре и бройлерных цыплят в масле с эстрагоном.

– И когда же ты научилась так готовить? – спросила Мона и обхватила руками Мэри-Джейн. – Ведь нет никого похожего на нас? Я имею в виду, ты признаешь во мне свою кровь, правда?

Мэри-Джейн ответила ей сияющей улыбкой.

– Да, это просто удивительно. Я люблю тебя.

– Ох, как рада я слышать это! – откликнулась Мона.

Они подошли к кухонным дверям, и Мона заглянула внутрь.

– Боже, ты действительно приготовила большой ужин!

– Тебе придется в это поверить, – гордо сказала Мэри-Джейн, снова демонстрируя свои совершенные белоснежные зубы. – Я умела готовить, когда мне было всего шесть лет. Моя мать жила тогда с шеф-поваром. Понимаешь? А потом я работала в модном ресторане в Джексоне, в столице штата Миссисипи, – помнишь? Это было место, где обедали все сенаторы. И я сказала им: «Если вы хотите, чтобы я осталась здесь, то должны позволить мне наблюдать за работой поваров, чтобы я всему научилась». Что ты хочешь выпить?

– Молоко. Я изголодалась по молоку, – сказала Мона. – Подожди, не торопись. Полюбуйся на эти магические сумерки. Это любимое время суток Майкла.

Если бы только она могла вспомнить, кто был тогда с ней во сне. Осталось только неисчезающее чувство любви, чрезвычайно утешающей любви.

На мгновение она вдруг забеспокоилась о Роуан и Майкле. Смогут ли они хотя бы когда-нибудь разгадать тайну убийства Эрона? Но вместе они могут победить кого угодно. То есть если они действительно объединятся и с ними будет Юрий. Хотя судьба Юрия никогда не должна была пересечься с ее собственной судьбой.

Каждый все поймет в свое время.

Уже распускались цветы. Казалось, что сад поет. Она неуклюже оперлась о дверную раму, без слов выводя мелодию цветов; эта мелодия связывалась с самой отдаленной частью памяти, которая никогда не позволяла ей отказаться от прекрасных и самых утонченных воспоминаний, – только там они надежно сохранялись. Она ощутила какой-то сильный запах – ах, сладкий аромат оливковых деревьев!

– Дорогая, вот теперь надо поесть, – сказала Мэри-Джейн.

– Прекрасно, прекрасно! – вздохнула Мона, вытянув руки и распрощавшись с ночью при входе в дом.

Она проплыла в кухню словно в состоянии восторженного экстаза и села за роскошный стол, накрытый Мэри-Джейн, которая по этому случаю выставила фарфор королевы Марии Антуанетты – самый изящный сервиз из всех в доме – с гофрированными позолоченными краями тарелок и блюдец. Умница! Ну до чего же замечательная у нее подруга! Как родившаяся в отнюдь не богатом доме девочка совершенно интуитивно выбрала самый хороший фарфор? Да, в ней поистине скрыты великие достоинства и возможности. Но насколько рискованная натура! И каким наивным оказался Райен, приведя ее к ним в дом и оставив их вдвоем.

Мэри-Джейн вошла в кухню с картонкой молока и коробкой сухого шоколада.

– Никогда не видела фарфора, подобного этому, – говорила она, захлебываясь от восторга. – Он похож на жестко накрахмаленную ткань. И как это им удается?

– Пожалуйста, не сыпь этот яд мне в молоко.

Мона подхватила коробку с молоком, надорвала ее и наполнила стакан.

– Я хотела сказать, как им удается делать фарфор неплоским, не могу понять этого. Разве что он мягкий, как тесто, прежде чем его обжигают?

– Не имею ни малейшего понятия, – пожала плечами Мона, – но всегда обожала этот стиль. Эти чашки не так уж хороши в столовой: там они затмеваются стенными росписями. Но выглядят просто великолепно на кухонном столе, и как мудро с твоей стороны было выбрать эти баттенбургские кружевные салфетки! Я снова проголодалась, так давай же примемся за ланч. Это великолепно! Давай начнем объедаться!

– У нас не было ланча, и ты не ела ни крошки, – сказала Мэри-Джейн. – Я боялась до смерти, что ты будешь ругать меня за то, что я прикасалась к этим вещам, но потом подумала: «Если Мона Мэйфейр будет возражать, я тут же поставлю их обратно».

– Моя дорогая, дом сейчас принадлежит нам, – победно улыбаясь, заявила Мона.

Боже, молоко было великолепно! Она расплескала его по столу, но оно было таким вкусным, удивительно вкусным!

– Выпей еще.

– Я пью, конечно, я пью его с удовольствием, – заверила Мона.

– Вижу, – сказала Мэри-Джейн, садясь на стул рядом с ней.

Все блюда были наполнены восхитительной, великолепной едой.

Мона положила себе на тарелку целую гору горячего риса. Не надо соуса – и так удивительно вкусно. Она начала есть, не дожидаясь Мэри-Джейн, которая ложку за ложкой бросала шоколадную пудру в свое молоко.

– Надеюсь, ты не возражаешь? Я просто обожаю шоколад. Не могу обходиться без него долго. Бывало время, когда я делала шоколадные сэндвичи – можешь себе представить? Знаешь, как я их делала? Я прокладывала пару шоколадок «Херши» между двумя кусками белого хлеба, сверху укладывала ломтики банана, а потом еще посыпала сахаром. Уверяю тебя, это было восхитительно.

– О, я понимаю и могла бы чувствовать то же самое, если бы не была беременна. Однажды за один присест я проглотила целую коробку вишен в шоколаде. – Мона поглощала одну полную вилку риса за другой. Никакой шоколад не сравнится с этим. Идея вишен в шоколаде померкла. А теперь заключительная деталь. Белый хлеб. Заманчивая идея. – Знаешь, я думаю, что мне необходимы сложные углеводы, – сказала она. – Об этом говорит мне мой малыш.

«Смеясь или напевая?» – мелькнула у нее мысль.

Нет проблем: все очень просто и естественно. Она ощущает себя в гармонии со всем миром, и для нее не составит труда возродить гармонию между Майклом и Роуан. Мона откинулась на спинку стула. Ее снова захватило видение: небо, усеянное звездами. Небо наверху вздымалось аркой – черной, чистой и холодной, а люди пели, и звезды были великолепны, удивительно великолепны.

– Что за мелодию ты так тихо напеваешь? – спросила Мэри-Джейн.

– Ш-ш-ш, ты слышишь?

Райен только что вошел в дом. Его голос доносился из столовой. Он разговаривал с Эухенией. Как удивительно было снова увидеть Райена! Разумеется, он не собирался выдворять Мэри-Джейн из дома.

Как только он вошел в кухню, Мона увидела выражение усталости на его лице и почувствовала жалость. На нем все еще был надет строгий костюм для похорон. Он должен носить костюм из креповой ткани в полоску – такую одежду предпочитают летом все мужчины. Ей нравилось, когда мужчины летом надевали такие костюмы и когда пожилые надевали соломенные шляпы.

– Райен, присоединяйся к нам, – предложила она, прожевывая очередную порцию риса. – Мэри-Джейн приготовила нам целый пир.

– Садитесь поближе, и я приготовлю вам тарелку, кузен Райен, – сказала Мэри-Джейн, вскочив с места.

– Нет, не могу, дорогая, – сказал он, педантично соблюдая формальности по отношению к Мэри-Джейн, своей родственнице из провинции. – Благодарю тебя, но я должен спешить.

– Райен вечно спешит, – хмыкнула Мона. – Райен, прежде чем уйдешь, прогуляйся хоть немного по саду. Там просто прекрасно. Взгляни на небо, прислушайся к пению птиц. И если ты еще не чувствовал сладкого запаха олив, самое время сделать это сейчас.

– Мона, ты поглощаешь рис в огромных количествах. Разве так нужно вести себя во время беременности?

Она постаралась справиться с приступом смеха.

– Райен, присядь и выпей стакан вина. Куда запропастилась Эухения? Эухения! Разве у нас не найдется вина?

– Я не хочу вина, Мона, благодарю.

Он отпустил жестом Эухению, на мгновение промелькнувшую в освещенных дверях, сгорбившуюся, злющую, всем недовольную.

Райен выглядел просто великолепно, несмотря на очевидное раздражение. Моне он вдруг представился с огромной тряпкой в руках, стирающим пыль со всего вокруг. Она рассмеялась.

Пора выпить глоток молока, а еще лучше целый стакан. Рис и молоко. Не удивительно, что техасцы едят эти продукты вместе.

– Кузен Райен, подождите минутку, – сказала Мэри-Джейн, – позвольте мне только наполнить вашу тарелку.

– Нет, Мэри-Джейн, благодарю тебя. Мона, я должен кое-что сказать тебе.

– Прямо сейчас, за обедом? Ну ладно, давай. Насколько это плохая новость? – Мона плеснула в стакан молока из картонки, пролив немного на стеклянный стол. – После всего, что уже случилось? Знаешь, в чем состоит проблема этой семьи? В закоснелом консерватизме. Меня часто занимает вопрос, не слишком ли это? Что ты думаешь на сей счет?

– Мисс Свинка, – сурово отозвался Райен. – Я разговариваю с тобой.

Мона смеялась уже едва ли не истерично. Как и Мэри-Джейн.

– Думаю, я получила здесь работу как повар, – сказала Мэри-Джейн. – И все, что мне нужно сделать с этим рисом, – добавить немного масла и чеснока.

– Опять она о масле! – Мона указала на Мэри-Джейн. – Везде масло! В этом весь секрет: поливать маслом все, что попадется на глаза. – Она подхватила ломоть белого хлеба и погрузила его в вязкую массу медленно тающего на блюдце масла.

Райен взглянул на свои часы – это был решительный сигнал, что он останется здесь не более чем на несколько минут. И, благодарение богу, не сказал ни единого слова о том, что заберет с собой Мэри-Джейн.

– Так в чем же дело, хозяин? – спросила Мона. – Выкладывай. Я готова к любой неожиданности.

– Не знаю… Не уверен… – тихо сказал он.

Этот ответ вызвал у Моны новый взрыв смеха. Или, быть может, виной тому послужило растерянное выражение лица Райена. Мэри-Джейн не переставала хихикать, прикрывая ладошкой рот.

– Мона, я ухожу, – сказал он, – но в хозяйской спальне лежат несколько ящиков с бумагами. Это вещи, которые нужны Роуан: записи, доставленные из ее комнаты в Хьюстоне. – Он покосился в сторону Мэри-Джейн, будто говоря: «Она ничего не должна знать об этом».

– О да, эти ее записи, – отозвалась Мона. – Я слышала, как вы разговаривали о них в последний вечер. Ты знаешь, мне рассказали смешную историю, Райен, что когда Дафна Дюморье…[18] Ты знаешь, кто это?

– Да, Мона.

– Так вот, когда Дафна Дюморье писала «Ребекку», она решила провести своего рода эксперимент, чтобы понять, как долго сможет продержаться, не называя имени той, от чьего лица ведется повествование. Майкл рассказал мне об этом. Это правда. И ты знаешь, к концу книги эксперимент уже не имел значения. Но ты никогда не узнаешь имени второй жены Максима де Винтера в этом романе или в кино. Ты видел фильм?

– Так в чем же там было дело?

– Ну, Райен, ты всегда остаешься верным самому себе. Ты до самой смерти не рискнешь произнести даже имя Лэшера. – И снова она принялась неудержимо смеяться.

Мэри-Джейн хохотала и хохотала, словно все знала. Нет ничего смешнее, чем человек, смеющийся над шуткой, – смешнее его может быть только тот, у которого не прорежется даже и следа улыбки, который вместо этого будет смотреть на вас с неописуемой яростью.

– Не притрагивайся к ящикам, – торжественно произнес Райен. – Они принадлежат только Роуан! Но есть нечто такое, что я должен сказать тебе… Речь о Майкле… Я кое-что нашел в генеалогических записях среди тех бумаг. Мэри-Джейн, пожалуйста, сядь и ешь свой ужин.

Мэри-Джейн молча повиновалась.

– Правильно, речь о генеалогии, – сказала Мона. – Вау, быть может, Лэшер знал что-то такое, чего мы не знаем?! Мэри-Джейн, генеалогия не просто увлечение этой семьи, а навязчивая идея. Райен, твои четыре минуты уже почти истекли.

– О чем ты?

Она захохотала снова. Он должен был уйти. К горлу снова подступала тошнота. И вольно же ей было так неудержимо смеяться.

– Я знаю, что ты собираешься сказать! – сообщила Мэри-Джейн, снова соскочив со стула, словно столь серьезные беседы она непременно должна была вести стоя. – Ты собираешься сказать, что Майкл Карри тоже из рода Мэйфейр. Я говорила тебе!

Лицо Райена мгновенно превратилось в безжизненную маску.

Мона выпила четвертый стакан молока. Она покончила со своей порцией риса и, подняв блюдо, сняла с него крышку и положила себе на тарелку целую горку испускающих пар рисовых зерен.

– Райен, перестань глазеть на меня, – сказала она. – Так что там насчет Майкла? Неужели Мэри-Джейн права? Мэри-Джейн заявила, что Майкл из рода Мэйфейр, едва взглянув на него.

– Так и есть, – объявила Мэри-Джейн. – Я увидела сходство сразу же. Вы знаете, на кого он похож? Он похож на оперного певца.

– На какого оперного певца? – спросил Райен.

– Да, на какого?

– На Тирона Макнамару, фотографии которого есть у Беатрис. Вы это знаете? Те гравюры у нее на стене? Отца Джулиена? Ну, Райен, быть может, он твой прадед. Я видела множество таких родственников в генеалогической лаборатории. Ирландцев, быть может. Ты никогда не замечал ничего такого? Конечно, ты не видел, ведь тогда бы у всех вас была ирландская кровь, французская кровь…

– И датская кровь, – заметил Райен сдавленным, тихим голосом.

Он взглянул на Мону, а затем обернулся к Мэри-Джейн.

– Я должен идти.

– Постой секунду! Это правда? – потребовала ответа Мона. Она проглотила рис и запила его молоком. – Это именно то, что ты собирался сказать мне? Майкл – из Мэйфейров?

– Там есть упоминание, – сказал Райен, – в тех бумагах, и, очевидно, они имеют недвусмысленное отношение к Майклу.

– Черт подери, ты сам в это не веришь, – сказала Мона.

– Вы все та-а-ак бесподобно родственны! – протянула Мэри-Джейн. – Это как в королевской семье. А здесь восседает сама царица.

– Боюсь, ты права, – улыбнулся Райен. – Мона, ты принимала лекарство?

– Конечно нет. Чтобы я сама травила свою дочь?

– Так, выбора у меня не осталось, я ухожу, – сказал он. – Постарайтесь вести себя прилично. Помните, дом окружен охранниками. Я не желаю, чтобы вы выходили на улицу. И пожалуйста, не выводите из себя Эухению!

– Чудище несуразное! – отозвалась Мона. – Не уходи. Ты украшение вечера. Что значит «не выводите из себя Эухению!»

– Когда придешь в себя, пожалуйста, позвони мне. А что, если родится мальчик? Надеюсь, ты не собираешься рисковать жизнью младенца для определения его пола?

– Он, конечно, не мальчик, глупый, – сказала Мона. – Это девочка, и я уже назвала ее Морриган. Я позвоню тебе. Ладно?

И он унесся дальше, поспешно, но совершенно бесшумно. Примерно так же спешат няни или доктора.

– Не прикасайтесь к тем бумагам, – напомнил он из кладовой дворецкого.

Мона расслабилась и глубоко вздохнула. Райен – последний взрослый, которому было предписано наблюдать за ними, насколько ей было известно. А что там о Майкле?

– Боже, ты думаешь, это правда? Эй, Мэри-Джейн, когда мы здесь закончим, пойдем наверх и посмотрим эти бумаги.

– Ох, Мона, я не знаю. Ведь он говорил о бумагах Роуан. Разве он не запретил заглядывать в них? Мона, хочешь немного сметанного соуса? Не хочешь цыплят? Это лучшие цыплята, которых я когда-либо готовила.

– Сметанный соус! Ты не говорила, что это был сметанный соус. Морриган не хочет мяса. Послушай, я имею право посмотреть эти бумаги. Если он писал это, если он оставил какие-нибудь заметки…

– Кто он?

– Лэшер. Ты знаешь, кто он. Только не говори, что бабушка не рассказывала тебе.

– Она рассказывала мне, все правильно. А ты веришь в него?

– Верить в него, куколка? Ведь он чуть не напал на меня. Я чудом не стала одной из его жертв, так же как моя мать, тетя Гиффорд и все те бедные умершие женщины из семьи Мэйфейр. Разумеется, я верю в него, почему он…

Она поймала себя на том, что указывает на сад, в направлении дерева. Нет, не следует говорить ей об этом, она поклялась Майклу никогда не рассказывать никому о похороненных там и о той другой, невинной Эмалет, которая должна была умереть, хотя никогда ничего дурного никому не сделала.

«Не ты, Морриган, ты не беспокойся, моя девочка, моя малышка!»

– Долгая история, нет времени на нее, – сказала Мона.

– Я знаю о Лэшере, – сказала Мэри-Джейн. – Знаю, что случилось. Бабушка рассказала мне. Другие не говорили прямо, что он убивал женщин. Они только сказали, что бабушка и я должны уехать в Новый Орлеан и оставаться там с кем-нибудь из родственников. Мы не послушались, но с нами ничего не случилось! Ну а ты знаешь? Мона пожала плечами и покачала головой.

– Это могло стать ужасной ошибкой, – сказала она. «Сметанный соус удивительно хорош с рисом… Почему вся эта пища белая, Морриган?

«Деревья были усыпаны яблоками, и у них была белая мякоть, и клубни, и корни, которые мы выкапывали из земли, были белыми, и это был рай». Ох, но взгляни на звезды. Был ли когда-то безупречный мир по-настоящему безупречным или каждый день возникали все новые ужасные угрозы природы и все разрушалось так, как разрушено теперь? Если ты живешь в страхе, какое значение имеет все это…»

– В чем дело, Мона? – спросила Мэри-Джейн. – Эй, перестань расстраиваться из-за этого!

– Да нет, ничего, все в порядке, – покачала головой Мона. – Я только что увидела мимолетный сон; он промелькнул передо мной как вспышка, там, в саду. У меня был потрясающий разговор с кем-то. Знаешь, Мэри-Джейн, люди должны получать воспитание, чтобы они могли понимать друг друга. Тебе ясно, что я имею в виду? Вот посмотри, прямо сейчас ты и я – мы обе – обучаем друг друга взаимопониманию. Ты улавливаешь мою мысль?

– О да, конечно, и затем ты поднимаешь трубку телефона, и звонишь мне в Фонтевро, и говоришь: «Мэри-Джейн, ты мне нужна!» И я тут же вскакиваю, бросаюсь в свой пикап, включаю зажигание – и вот я у тебя дома.

– Да, все так, я действительно именно это сейчас имею в виду; ты знаешь все обо мне, а я – о тебе. Это был счастливейший сон, который я когда-либо видела. Это было такое… такое счастливое сновидение. Мы все танцевали. Костер был такой большой, что в обычной обстановке я бы испугалась. Но в этом сновидении я была свободна, просто совершенно свободна. Мне не нужно было заботиться ни о чем. Нам нужно еще одно яблоко. Не пришельцы изобрели смерть. Это бессмысленная выдумка, но можно понять, почему все думают, что они… ну, вроде бы все зависит от перспективы, и если ты не уверен в концепции времени, если ты не понимаешь относительность времени, как понимают это сборщики урожаев или сельскохозяйственные рабочие, то, возможно, те, кто живет в райских тропиках, даже не развивают отношений такого вида, потому что для них не существует циклических времен года. Игла воткнута в ясное небо. Ты знаешь, что я имею в виду?

– О чем это ты говоришь?

– Пожалуйста, сосредоточься, Мэри-Джейн! И ты поймешь! Именно таким образом это было во сне: завоеватели изобрели смерть. Нет, теперь я понимаю: то, что они изобрели, это убийство. Это нечто совсем другое.

– Там есть целая ваза с яблоками. Тебе принести яблоко?

– Да, но позже. Я хочу подняться в комнату Роуан.

– Хорошо, но позволь мне закончить ужин, – взмолилась Мэри-Джейн. – Не ходи туда без меня. Если хочешь знать мое мнение, я сомневаюсь, имеем ли мы право вообще входить в ту комнату.

– Роуан бы не возражала, а Майкл мог бы не разрешить. Но ты знаешь, – сказала Мона, имитируя манеру Мэри-Джейн, – это не имеет значения.

Мэри-Джейн едва не свалилась со стула от смеха.

– Ты кошмарный ребенок, – сказала она. – Пошли, цыплят все равно вкуснее есть холодными.

«И мясо из моря было белое, мясо креветок, и рыбы, и устриц, и моллюсков, чисто белое. Яйца чаек были красивы, потому что были белыми снаружи, и когда вы разбивали яйцо, один золотой глаз смотрел на вас, плавая в прозрачнейшей жидкости».

– Мона?

Она стояла в дверях кладовой дворецкого. Она закрыла глаза. Она чувствовала, как Мэри-Джейн сжала ее руку.

– Нет, – вздохнув, сказала она, – это снова накатило. – Рука двинулась к животу. Мона приложила пальцы к округлившейся выпуклости, ощущая слабые движения внутри.

«Прекрасная Морриган. Волосы рыжие, как у меня». «Твои волосы такие же рыжие, как у меня, мама?» «Ты меня видишь?» «Я вижу тебя в глазах Мэри-Джейн».

– Эй, Мона, я собираюсь подставить тебе стул!

– Нет-нет, не надо. Со мной все в порядке. – Она открыла глаза. Восхитительный прилив энергии пронзил ее. Она распростерла руки и побежала через кладовую и столовую, вниз, по длинному коридору, а затем вверх по лестнице.

– Пойдем… Давай пойдем! – кричала она.

Так хорошо – бежать. Это ощущение, которое утрачиваешь в детстве, и она даже не представляла себе, как прекрасно – просто бежать, бежать и бежать вниз по Сент-Чарльз-авеню, так быстро, насколько хватало духу, с вытянутыми руками, прыгая по две ступеньки кряду. Бежать вокруг квартала лишь для того, чтобы убедиться, что можешь делать это, не останавливаясь, не задыхаясь, не опасаясь головокружения.

Мэри-Джейн мчалась следом.

Дверь в спальню была закрыта. Добрый старый Райен. Возможно, он даже запер ее на ключ.

Но нет. Мона открыла дверь. В спальне было темно. Она нашла выключатель, и висевшая под потолком люстра залила ярким светом аккуратно застеленную кровать, туалетный столик и кипу коричневых картонных коробок.

– Чем здесь так пахнет, не знаешь? – спросила Мэри-Джейн.

– Конечно знаю. Это запах Лэшера.

– Ты в этом уверена?

– Да, – кивнула Мона. – На что, тебе кажется, похож этот запах?

– Хм-м-м, он вполне приятный. Похож на тот, который вызывает у тебя желание полакомиться ирисками, или корицей, или шоколадом, или чем-нибудь в таком роде. Ух. С чего начнем? А знаешь что?

– Что? – спросила Мона, кружась над стопкой коробок.

– Люди умирали в этой комнате.

– Без шуток, Мэри-Джейн, каждый может сказать тебе такое.

– Кого ты имеешь в виду? Мэри-Бет Мэйфейр и Дейрдре и всех прочих? Я слышала все это, когда Роуан болела здесь, а Беатрис звонила, чтобы мы с бабушкой приехали в Новый Орлеан. Бабушка сама рассказала мне. Но кто-то еще умер здесь – кто-то такой, у кого был такой же запах. Ты ощущаешь этот запах? Или ты чувствуешь три запаха? Один – такой же, как у него. Другой – запах кого-то другого. А третий – запах самой смерти.

Мона стояла очень тихо, пытаясь уловить различие, но для нее все ароматы смешивались. С острой, почти утонченной болью она подумала о том, что Майкл описывал ей ту маленькую худенькую девочку, которая не была ни девочкой, ни человеком, – Эмалет. Пуля взорвалась у нее в ушах. Мона закрыла уши руками.

– Что случилось, Мона Мэйфейр?

– Боже правый, где это произошло? – спросила Мона, все еще крепко зажимая уши и зажмурив глаза.

Наконец она открыла их и взглянула прямо в сияющие голубые глаза Мэри-Джейн, стоявшей возле лампы, в тени.

Мэри-Джейн огляделась вокруг, повернув голову чуть влево, внимательно обводя взглядом комнату, а затем прошла вдоль кровати. Голова ее казалась очень круглой и маленькой. Мягкие волосы были гладко расчесаны. Она дошла до края кровати и остановилась, а когда заговорила, голос был очень низким:

– Прямо здесь. Кто-то умер прямо здесь. Кто-то с таким же запахом, как у него. Но не он.

В ушах у Моны раздался крик, такой громкий и яростный, что показался ей в десять раз ужаснее воображаемого ружейного выстрела. Она схватилась за живот.

«Прекрати это, Морриган, сейчас же прекрати. Я обещаю тебе…»

– Боже мой, Мона, тебя тошнит?

– Нет, ничего подобного!

Мону трясло. Она начала напевать песенку, даже не задаваясь вопросом, что именно поет, – просто очень приятный мотив, который, возможно, придумала сама.

Она обернулась и взглянула на кипу непреодолимо влекущих к себе коробок.

– Он есть и на коробках тоже, – сказала Мона. – Ты чувствуешь, какой он здесь сильный? Это от него. Ты знаешь, я никогда не слышала ни от одного члена семьи признания, что они ощущают этот запах.

– Как же так? Он здесь повсюду! – воскликнула Мэри-Джейн. Она стояла рядом с Моной, вызывающе высокая, с резко выступающими остриями грудей. – Он более всего чувствуется над этими коробками – ты совершенно права. Но взгляни, все коробки перевязаны тесьмой.

– Да, и помечены черным фломастером Райена. А на этой достаточно разборчиво написано: «Записи, анонимные». – Она слегка рассмеялась. Головокружения как не бывало. – Бедный Райен. «Записи, анонимные». Звучит как группа психологической поддержки для книг, которые не знают своих авторов.

Мэри-Джейн рассмеялась.

Мона довольно захихикала. Она обошла коробки и опустилась на колени, стараясь не потревожить ребенка. Он все еще плакал и вертелся как сумасшедший. «Это ведь из-за запаха, правда? Как и из-за всей этой глупой болтовни, воображения, фантазий». Она принялась напевать малышке – сначала тихо, а затем в полный голос, но по-прежнему нежно:

– Принеси цветы самые красивые, принеси цветы самые редкие. Из сада, из лесной чащи, с холмов и долин. – Это был самый веселый, самый приятный псалом из всех, какие она знала, тот, который ее научила петь Гиффорд. Майский псалом. – Наши сердца переполняются радостью, наши радостные голоса поют о прекраснейшей розе долины!

– Вау, Мона Мэйфейр, у тебя есть голос!

– У каждого Мэйфейра есть голос, Мэри-Джейн. Но настоящего таланта у меня нет. Такого, какой был у моей матери или у Гиффорд. Ты послушала бы их голоса! У них были красивейшие сопрано. Мой голос гораздо ниже.

Она стала напевать, представляя себе леса, зеленые луга и цветы:

– Ох, Мэри, мы украсим сегодня твою голову цветами, королева ангелов, королева мая. Ох, Мэри, мы украсим тебя сегодня цветами…

Мона раскачивалась на коленях, положив руки на живот. Малышка нежно двигалась в такт музыке, ее рыжие волосы окружили все ее тельце, и она выглядела замечательно в околоплодных водах, словно туда добавили несколько капель оранжевых чернил. Девочка раскачивалась на волнах, невесомая, такая прозрачная, такая прекрасная. И крохотные пальчики на ручках и ножках…

«Какого цвета у тебя глаза, Морриган?»

«Я не могу увидеть свои глаза, мама, я вижу только то, что видишь ты, мама».

– Эй, проснись! Боюсь, ты вот-вот рухнешь!

– О да. Я рада, когда ты зовешь меня обратно, Мэри-Джейн, ты делаешь правильно, когда зовешь меня обратно, но я молю Небеса и святую Деву Марию, чтобы у этой малышки были зеленые глаза, как у меня. Как ты думаешь?

– Лучшего цвета не придумаешь! – заявила Мэри-Джейн.

Мона положила руки на картонную коробку перед собой, от которой явственно исходил его запах. Не писал ли он эти листы своей собственной кровью? И подумать только! Его тело лежало здесь, внизу! «Мне следовало бы выкопать это тело. Я хочу сказать, все изменилось теперь. Роуан и Майклу придется с этим согласиться, или я просто не стану им об этом говорить. Суть в том, что это совершенно новые обстоятельства, и они касаются меня».

– Какие еще тела мы собираемся выкапывать? – спросила Мэри-Джейн с нахмуренным лбом.

– Ох, перестань читать мои мысли! Не будь мэйфейрской сукой, оставайся мэйфейрской ведьмой. Помоги мне с этой коробкой.

Мона разорвала ленту ногтями и с любопытством стала рассматривать содержимое коробки.

– Мона, я не знаю, но здесь лежат вещи еще кого-то другого.

– Да-а-а, – протянула Мона. – Но этот кто-то другой является частью моего наследства, этот кто-то другой имеет свою собственную ветвь на нашем дереве. От корней к ветвям бежит мощная жидкость, наша живая кровь, и он – часть ее, он живет в ней. Ты можешь сказать, да, древняя ветвь, и пусть живет всегда и вечно, как деревья. Мэри-Джейн, ведь ты знаешь, что деревья самые древние долгожители на земле?

– Да, я знаю это, – кивнула Мэри-Джейн. – Там у нас вблизи Фонтевро растут три невероятно огромных дерева. Там есть кипарисовые деревья, у которых корни высовываются прямо из воды.