Талтос Райс Энн

Глава 16

Они были в пути уже более часа. Стало почти темно, небо затянули серебристые облака, и огромные холмистые пространства, казалось, дремали, как и зеленеющие фермерские земли с аккуратно нарезанными участками, образовавшие пейзаж, будто накрытый громадным лоскутным одеялом.

Они передохнули, остановившись в небольшой низине возле деревушки, состоявшей всего из одной улицы, с несколькими черно-белыми деревянно-кирпичными домами и маленьким заросшим кладбищем. Паб выглядел более чем просто гостеприимным. В нем даже была обычная для таких заведений мишень для метания дротиков. Двое мужчин метали дротики, а запах пива был восхитителен. Но сейчас неподходящий момент для отдыха и пива, решил Майкл. Он отошел в сторону, зажег свежую сигарету и с тихим восхищением наблюдал, как Эш с учтивой любезностью препровождает своего пленника в паб, а затем к туалету.

Юрий стоял в телефонной будке через улицу и, очевидно соединившись с Обителью, торопливо говорил что-то, а Роуан застыла возле него, скрестив руки на груди, глядя в небо или на что-то в небе – Майкл не смог бы сказать уверенно. Юрий снова пребывал в подавленном состоянии и нервно жестикулировал правой рукой, держа телефонную трубку в левой, то и дело кивая. Было ясно, что Роуан внимательно его слушает.

Майкл прислонился к оштукатуренной стене и спокойно курил, глубоко затягиваясь сигаретным дымом. Его всегда поражало, как безмерно утомительно это занятие: езда в автомобиле.

И нынешнее путешествие при всей его изматывающей неопределенности ненамного отличалось от обычного, и теперь, когда темнота окутала прелестную сельскую местность, он ощущал все сильнее одолевающую его сонливость, равнодушие к тому, что их ожидает.

Когда Эш и его пленник вышли из паба, Гордон выглядел недовольным и весьма расстроенным. Но, очевидно, оказался неспособным обратиться за помощью или просто не осмелился.

Юрий повесил телефонную трубку. Теперь настал его черед исчезнуть в пабе; он все еще был обеспокоен, если не сказать – очень взволнован. Роуан внимательно наблюдала за ним в течение всей поездки, за исключением моментов, когда ее внимание приковывал Эш. Майкл наблюдал, как Эш вернул Гордона на заднее сиденье. Он и не пытался скрывать, что смотрит на них. Это казалось ему излишне обременительным занятием. В отношении высокого человека можно было убедиться в следующем: вопреки утверждению Юрия, его ни в коем случае нельзя назвать отвратительной личностью. В нем была красота, и довольно эффектная… Но отвращение? Майкл его не ощущал. Он видел только изящную фигуру, легкие, ловкие движения, что указывало как на постоянную настороженность, так и на силу. Этот человек обладал поразительной реакцией. Он доказал это, когда Гордон Стюарт потянулся к дверному замку во время остановки на перекрестке примерно полчаса назад. Его мягкие черные волосы слишком явно напоминали Майклу Лэшера: слишком мягкие, слишком шелковистые, слишком густые. Майкл не мог с уверенностью определить, в чем еще заключается сходство. Белые пряди в волосах придавали нечто похожее на сияние всему облику Эша. Кости лица были слишком крупны, чтобы казаться женственными в привычном значении этого слова, но лицо было изящным; длинный нос, возможно, искупал то, что глаза были слишком велики и широко отстояли друг от друга. Кожа свидетельствовала о зрелом возрасте и не казалась нежной, как у младенца. Но подлинное обаяние придавала Эшу совокупность голоса и глаз. Его голос мог склонить к чему угодно, думал Майкл, а глаза придавали еще большую убедительность каждому слову.

Эш вел себя с почти детской простотой, но она не была чрезмерной. Каков же результат? Этот человек неким образом казался ангельским существом, бесконечно мудрым и терпимым, но притом, несомненно, решительным и твердым и, разумеется, вполне способным убить Стюарта Гордона, точно так, как он это сказал.

Разумеется, Майкл даже не пытался определить возраст этого создания. Было весьма трудно стараться не думать о нем как о человеке, просто отличающемся от других, непостижимо странном. Конечно, Майкл знал, что человеком он не был. Он знал это по сотням мелких деталей: по размеру суставов пальцев, по удивительным глазам, которые непонятным образом то и дело расширялись, создавая впечатление переполняющего его благоговения, а более всего прочего, возможно, из-за совершенства его рта и зубов. Рот мягкий, как у ребенка, что невероятно для человека с такой кожей или, по крайней мере, весьма маловероятно, а ослепительно белые зубы, словно сверкающая реклама.

Майкл ни на миг не поверил в древность происхождения этого создания, как и в то, что это был великий святой Эшлер из доннелейтских легенд, древний король, который перешел в христианство в последние дни существования Римской империи в Британии и отправил свою языческую супругу Джанет на костер.

Но он поверил в мрачную легенду, поведанную ему Джулиеном, и это создание, конечно же, принадлежало к Эшлерам, оно было одним из могущественных Талтосов из долины, того же рода, как тот, которого зарезал Майкл.

По этому поводу не было никаких сомнений.

Он испытал слишком многое, чтобы усомниться. Он не мог поверить только тому, что этот высокий, красивый человек был старым святым Эшлером. Возможно, ему просто не хотелось, чтобы так было, по вполне достойным соображениям, имевшим смысл внутри искусно выработанной системы взглядов, с которыми теперь он полностью соглашался.

«Да, теперь ты живешь с целой серией совершенно новых реальностей, – думал он. – Быть может, именно поэтому воспринимаешь все с полным спокойствием. Ты видишь призрака; ты вслушиваешься в его слова, ты сознаешь, что он был здесь, он рассказывал тебе о вещах, которые ты никогда не сумеешь создать или вообразить. И ты видел Лэшера и слышал его бесконечные жалобы в поисках сочувствия, и это было так же полностью невообразимым для тебя, наполненным новой информацией и странными подробностями, о которых ты до сих пор вспоминаешь в замешательстве теперь, когда страдания, которые ты испытывал, когда Лэшер говорил об этом, закончились и Лэшер лежит похороненный под деревом.

Ох да, не забудь о погребении тела, о голове, помещенной в яму, вырытую рядом, а затем о находке того изумруда: как ты поднял его во тьме и держал, пока обезглавленное тело лежало на влажной траве, приготовленное к тому, чтобы его закрыли землей».

Возможно, человек способен привыкнуть к чему угодно, размышлял он. И задавался вопросом, не это ли именно произошло со Стюартом Гордоном. Он не сомневался в виновности Стюарта Гордона, в его ужасающей и непростительной виновности во всем случившемся. Юрий также в этом не сомневался. Но как этот человек смог предать ценности всей своей жизни?

Майкл должен был признать, что и он сам всегда был подвержен влиянию истинно кельтской мрачности и таинственности. Сама его любовь к Рождеству произросла из корней некой иррациональной приверженности ритуалам, возникшим на этих островах. И миниатюрные рождественские украшения, столь любовно хранимые им в течение долгих лет, были неким образом символами древних кельтских богов и объектами языческих таинств.

Любовь к домам, им восстановленным, возвращала его к временам, столь близким к этой атмосфере древних таинств и старых замыслов, и к дремлющему познанию, которое еще можно обрести в Америке.

Он сознавал, что в некотором смысле понимает Гордона. И очень скоро личность Тессы сможет объяснить все жертвы и ужасные ошибки старого ученого.

Как бы то ни было, Майкл пережил столько разных событий, что его спокойствие теперь было просто неизбежным.

«Да, ты прошел сквозь все подобные события и привык к ним, ты изношен этими переживаниями, а теперь стоишь здесь, у сельского паба, в этой крошечной, живописной, похожей на картинку с почтовой марки деревушке, с покатой, сбегающей вниз улочкой, и думаешь обо всем этом, не испытывая никаких эмоций от присутствия рядом нечеловеческого существа, которое обладает отнюдь не меньшим интеллектом, чем любое божие создание. Вскоре это существо встретит женщину того же вида, и произойдет событие столь огромного значения, что лучше бы не иметь к нему никакого отношения – разве только из уважения к человеку, который, по-видимому, должен умереть.

Тяжелое испытание – в течение часа ехать в машине рядом с человеком, который, как предполагается, должен умереть».

Майкл докурил сигарету. Юрий как раз выходил из паба. Они были готовы продолжить путь.

– Ты успел дозвониться до Обители? – быстро спросил Майкл.

– Да, и даже успел поговорить с несколькими людьми. Я сделал четыре телефонных звонка. Если эти четверо – мои давние и самые близкие друзья – участвуют в заговоре, то я в полном отчаянии.

Майкл сжал худое плечо Юрия и последовал за ним к машине.

Другие мысли завладели им, и теперь он будет думать о Роуан и ее реакции в отношении Талтоса не больше, чем за всю дорогу до этого, когда глубокое инстинктивное чувство собственности чуть не заставило его потребовать, чтобы остановили машину и Юрий перебрался вперед, а он смог бы сесть рядом с женой.

Нет, он вовсе не собирался поддаваться слабости. Он не мог никаким образом узнать, что думает или чувствует Роуан, когда смотрит на это странное создание. Да, возможно, он колдун, судя по генетическому коду, а возможно, и по некоторым наследственным особенностям, о которых сам не имел ни малейшего представления. Но он не умел читать чужие мысли. С первого же момента их встречи с Эшлером Майкл сознавал, что Роуан, вероятно, сможет вступить в интимные отношения с этим странным созданием, так как теперь уже не может иметь детей и не будет страдать от ужасных кровотечений, которые привели к смерти одну за другой женщин семьи Мэйфейр, ставших жертвами Лэшера.

Что касается Эша… Если он и вожделел к Роуан, то хранил это чувство в тайне, как полагается джентльмену. А теперь это создание устремилось в погоню за самкой своего вида, которая, возможно, является последней женщиной-Талтос во всем мире.

«Необходимо принять решение, – думал он, садясь на пассажирское сиденье и захлопывая дверцу машины. – Ты собираешься быть безучастным зрителем и позволить этому великану убить Стюарта Гордона? Ты великолепно знаешь, что не сможешь это позволить. Ты не способен хладнокровно наблюдать, как кого-то убивают. Это немыслимо. Единственный раз, когда ты стал свидетелем убийства, все произошло слишком быстро: курок щелкнул, и ты даже не успел перевести дыхание.

Конечно, ты сам убил троих людей. А этот недостойный подонок, этот сумасшедший, который заявляет, что держит в заключении богиню, убил Эрона».

Они выезжали из маленькой деревушки, уже почти исчезнувшей в сгущающихся тенях. Каким нежным, ухоженным, мирным выглядел окружающий пейзаж. В другое время он попросил бы остановиться, чтобы пройти пешком вдоль дороги и полюбоваться чудесными видами.

Обернувшись, он с удивлением заметил, что Роуан наблюдает за ним. Ее поза – она сидела боком, положив ноги на сиденье прямо позади него, – как нельзя лучше подходила для такого занятия. Разумеется, ее полуобнаженные ноги выглядели бы великолепно, но увы… Она так низко натянула юбку, что виднелась всего лишь часть бедра, обтянутого модным сверкающим нейлоном.

Он провел рукой вдоль старой кожаной обшивки и положил ладонь на плечо Роуан. Она не возразила против такого жеста и лишь спокойно взглянула на Майкла огромными таинственными серыми глазами, одарив его чем-то гораздо более интимным, чем простая улыбка.

Майкл избегал ее все то время, пока они находились в деревне, но теперь удивлялся своему поведению. Почему? Действуя импульсивно, он решил сделать что-нибудь грубое, вульгарное.

Он наклонился, дотянувшись рукой до ее затылка, и быстро поцеловал жену, после чего снова откинулся на сиденье. Она могла избежать этого, но не уклонилась. И когда ее губы прикоснулись к нему, он ощутил мгновенную острую боль, а затем жар, который становился все интенсивнее…

«Люблю тебя! Боже милостивый, дай мне возможность испытать это еще раз!» – пронеслось у него в голове.

Он откинулся назад, глядя через ветровое стекло, наблюдая, как сгущается тьма на небе, которое быстро утрачивало последнее фарфоровое свечение, потом склонил голову набок и закрыл глаза.

Ничто не могло остановить Роуан от безумной влюбленности в это создание, которое не станет больше требовать от нее чудовищных детей, – ничто, кроме брачных клятв и ее воли.

Но Майкл не был уверен в надежности этих аргументов. Возможно, к нему никогда больше не вернется эта уверенность.

Через двадцать минут стало темно. Свет фар с трудом пробивался сквозь тьму, и невозможно было определить, по какой именно автостраде мчится сейчас машина.

Наконец Гордон заговорил… Следующий поворот направо и потом, практически сразу же следом за ним, – поворот налево.

Машина свернула в лесную чащу, в гущу темных высоких зарослей – кажется, там были березы, и дубы, и даже несколько цветущих фруктовых деревьев: он не мог разглядеть их четко. Попадавшие под свет фар цветы отливали розовым.

Вторая дорога была грунтовая. Деревья встречались все чаще. Быть может, то были остатки какого-то древнего леса, нечто вроде огромных густых массивов, когда-то плотно заселенных друидами. Такие леса в древности занимали половину Англии и Шотландию, а возможно, и всю Европу – леса, через которые прорубался Юлий Цезарь, ведомый безжалостной убежденностью, что боги его врагов должны или бежать от него, или погибнуть.

Луна светила ярко. Майкл увидел маленький мостик, а за ним оказался еще один поворот – и они подъехали к берегу маленького тихого озера. Далеко за водной гладью возвышалась башня, которой, возможно, владели еще норманны. Вид был настолько романтический, что, несомненно, поэты прошлого столетия сошли бы с ума от восторга, окажись они в этом месте, подумал он. Возможно, они даже сами и возвели эту башню, и она была одной из тех прекрасных подделок, которые попадаются повсюду, так как недавно возродившаяся любовь к готике повсеместно преобразила архитектуру и стиль.

По мере того как они, постепенно объезжая вокруг озера, приближались к башне, Майкл получил возможность осмотреть ее с более близкого расстояния. Это была круглая норманнская башня, довольно большая, возможно в три этажа, заканчивающаяся парапетной стенкой с бойницами. Окна были освещены. Нижнюю часть здания окружали деревья.

Да, это была именно норманнская башня. Он много повидал таких в студенческие годы, странствуя по туристским дорогам Англии. Возможно, во время каких-нибудь каникул, подробностей которых теперь уже не мог вспомнить, он видел даже именно эту башню.

Нет, вряд ли. Озеро, гигантское дерево слева – все это выглядело почти совершенно. Теперь он смог разглядеть фундамент большего здания, возвышающегося над рухнувшими под воздействием дождей и ветров обломками. Несомненно, дальнейшее разрушение здания завершили спутанные заросли дикого плюща.

Они проехали сквозь густую поросль молодых дубов, потеряли из виду башню, но затем выехали к ней снова – и вдруг оказались рядом. Майкл разглядел пару машин, стоящих перед ней, и две крошечные электрические лампочки по обе стороны громадных ворот.

Все очень цивилизованно, вполне пригодно для жилья. И как великолепно все сохранилось, без единой современной детали! Плющ обвивался вокруг мортир-камнеметов, поднимался над незатейливыми арочными дверными проемами.

Никто не проронил ни слова.

Водитель остановил машину на маленькой, покрытой гравием площадке. Майкл сразу вышел и огляделся. Он увидел пышно заросший английский сад, разбитый в направлении озера и в глубину леса. Берега, покрытые только что распустившимися цветами. Их скромные краски были ему знакомы. С наступлением темноты венчики цветов сомкнули лепестки, и кто знает, какая красота может открыться глазу, когда взойдет солнце.

Собираются ли они оставаться здесь после восхода солнца? Огромная лиственница стояла между ними и башней – дерево, несомненно старейшее из всех, какие когда-либо видел Майкл.

Майкл подошел к почтенному стволу, сознавая, что удаляется от жены, но не в силах поступить иначе.

И когда он наконец встал под огромный шатер из раскинувшихся ветвей дерева и взглянул вверх, на фасад башни, то увидел одинокую фигуру в третьем окне. Маленькая голова и узкие плечи. Какая-то женщина. Волосы не то распущены, не то покрыты легкой вуалью – он не был уверен.

На миг вся сцена поразила его: призрачные облака, свет луны высоко в небе, башня во всем ее своеобразном грубом великолепии…

Майкл слышал шорох шагов своих спутников, но не отступил в сторону – он вообще не сдвинулся с места. Он хотел оставаться здесь как можно дольше и видеть все это: спокойное озеро справа от себя, воду, обрамленную изящными фруктовыми деревьями с бледными, трепещущими цветами. Почти наверняка японская вишня – то же дерево, которое весной цвело в Беркли, в Калифорнии, и от которого иногда сам воздух на маленьких улочках казался розовым.

Ему захотелось запомнить все это. Чтобы картина навсегда осталась в памяти. Быть может, он все еще ощущал слабость из-за разницы во времени в связи с перелетом или, как и можно было ожидать, сходил с ума, подобно Юрию. Он не знал. Но это… Это было некоторым образом воплощением их рискованного предприятия с его открытиями и ужасами: высокая башня и таинственная принцесса внутри ее.

Водитель выключил фары. Все спутники прошли мимо Майкла, и лишь Роуан остановилась рядом. Он еще раз взглянул на озеро, а затем – на громадную фигуру Эша, шедшего впереди. Рука великана все еще сжимала Стюарта Гордона, а старик шел так, будто вот-вот готов упасть – седовласый человек, жилы на тонкой шее которого показались Майклу горестно беззащитными, когда тот вошел в освещенную дверь.

Да, вот она, квинтэссенция всего, потрясенно подумал он. Словно кто-то неожиданно послал его в нокаут: женщина-Талтос жила в этой башне, как сказочная Рапунцель, а Эш собирался убить человека, ведущего их к дверям.

Быть может, воспоминание об этом моменте – эти образы, эта мягкая прохладная ночь – окажется всем, что ему удастся сохранить в памяти от сегодняшнего события. Да, весьма реальная возможность.

Эш сильным, решительным движением выхватил ключ у Стюарта Гордона и вставил его в большой железный замок. Дверь отворилась с неожиданной легкостью, и они вошли в низкое помещение с электрическим нагревателем, обставленное крупной удобной мебелью в стиле Ренессанс, с изогнутыми, но великолепно вырезанными ножками, завершающимися когтистыми лапами, и ковровой обивкой, изношенной, явно старинной, но по-прежнему красивой.

По стенам висели средневековые картины, многие из которых сохранили неувядающий блеск настоящей яичной темперы. Рыцарские доспехи, покрытые густой пылью, и другие сокровища были расставлены с беззаботной роскошью. Это была берлога какой-то поэтической натуры, человека, влюбленного в английское прошлое и, возможно, роковым образом отстраненного от настоящего.

Лестница слева спускалась в нижнюю комнату, повторяя изгиб стены. Свет падал из верхней комнаты и, насколько Майкл видел, из комнаты, расположенной над нею.

Эш отпустил Стюарта Гордона и подошел к подножию винтовой лестницы. Положив правую руку на грубую внутреннюю колонну, он начал подниматься.

Роуан немедленно последовала за ним.

Стюарт Гордон, казалось, не сознавал, что наконец-то свободен.

– Не обижайте ее, – неожиданно выкрикнул он в озлоблении, словно это было единственное, о чем он мог думать и что решился произнести вслух. – Не прикасайтесь к ней без ее разрешения, – молил он. Этот голос, исходивший из перекошенного рта на изможденном, похожем на череп лице, казалось, был последним резервом его мужества. – Вы раните мое сокровище! – простонал он.

Эш остановился, задумчиво глядя на Гордона, а затем продолжил подъем.

Все последовали за ним. Наконец Гордон, который грубо толкнул Майкла, проходя мимо, а затем отпихнул Юрия, оказавшегося у него на пути, догнал Эша на последних ступенях лестницы, и они оба исчезли из виду.

Когда Майкл оказался наверху, то обнаружил, что находится в другой большой комнате, такой же простой, как нижняя; ее стены были стенами башни, за исключением двух маленьких помещений, искусно выложенных старым деревом, – возможно, ванной комнаты и клозета, Майкл не мог сказать с уверенностью. Их задние стены, казалось, были впаяны в камень. Огромная комната вмещала множество мягких диванов и просевших старых кресел, расставленных повсюду старинных ламп с пергаментными абажурами, которые в темноте казались островами. Но центр комнаты оставался на удивление пустым. Единственный железный канделябр – круг с оплывающими свечами – освещал необъятное пространство полированного пола.

И только через мгновение Майкл осознал, что в комнате есть еще одна, частично скрытая фигура. Юрий уже смотрел на нее.

На диаметрально противоположной от них стороне круга, на табурете сидела очень высокая женщина, очевидно трудившаяся за ткацким станком. Одна маленькая лампа на подвижном штативе в виде гусиной шеи освещала ее руки, но лицо оставалось в полумраке. Был виден маленький кусок ткани, и Майкл смог разглядеть очень сложный узор в приглушенных тонах.

Эш стоял неподвижно, упершись в нее взглядом. Женщина смотрела на него. Это была та длинноволосая незнакомка, которую Майкл видел в окне.

Никто не сделал ни единого движения. И лишь Гордон кинулся к ней.

– Тесса! – воскликнул он. – Тесса, я здесь, моя дорогая.

Казалось, он совершенно забыл о присутствующих и видел только ее, свое сокровище.

Женщина встала, возвышаясь над хрупкой фигурой Гордона, в то время как он обнимал ее. Она издала приятный, нежный вздох и вскинула руки, нежно прикасаясь к щуплым плечам Гордона. Несмотря на свой рост, она была хрупкого сложения и выглядела болезненно слабой. Он повел ее вперед, в освещенный круг.

Что-то угрюмое проступило в лице Роуан. Юрий был покорен. Лицо Эша оставалось непроницаемым. Он просто смотрел на Тессу, подходившую все ближе и ближе и в конце концов остановившуюся под канделябром; свет падал сверху на ее голову.

Возможно, из-за того, что это была женщина, рост ее казался воистину чудовищным. Лицо, совершенно круглое, поражало своей безукоризненностью – такой же, как у самого Эша, но не обладало четкостью очертаний. Рот был нежен и мал, а большие голубые глаза, опушенные, как и у Эша, длинными, роскошными ресницами, смотрели застенчиво. Огромная грива белых волос, отброшенная назад от самого лба, ниспадала и окутывала ее почти волшебным плащом. Волосы, густые и мягкие, больше походили на облако, чем на гриву, и были столь тонкими, что даже в массе своей казались слегка прозрачными.

На ней было платье фиолетового цвета, собранное мелкими складками прямо под грудью. Рукава, превосходные в своей старомодности, спускались с тонких изящных плеч и затем собирались пышными складками к манжетам, обтягивающим запястья.

Неясные мысли о Рапунцель роились в голове Майкла – в нынешних обстоятельствах более правдивые, чем любой роман, который он когда-либо читал, о волшебных королевах и принцах, обладавших неоспоримым могуществом… Пока женщина приближалась к Эшу, Майкл не мог не видеть, что ее кожа так побледнела, что стала почти белой. Она казалась сказочной принцессой из «Лебединого озера»: щеки тверды, губы слегка блестят, а ресницы трепещут вокруг сверкающих голубых глаз.

Тесса нахмурилась, отчего на лбу появилась легкая морщинка, а сама она стала похожа на маленькую девочку, готовую заплакать.

– Талтос, – прошептала она.

Но сказано это было без малейшего следа тревоги. На самом деле она казалась опечаленной. Юрий едва слышно застонал.

Гордон совершенно преобразился, словно до этой минуты ничего не произошло. На мгновение он показался почти молодым, глаза его сияли от любви и восторга.

– Это и есть ваша женщина? – спокойно спросил Эш.

Он не отрывал от нее глаз, даже слегка улыбался, но не двинулся с места, чтобы приветствовать ее или прикоснуться к ее протянутой руке. Говорил он медленно.

– Это и есть та женщина, ради которой вы убили Эрона Лайтнера, ради которой вы пытались убить Юрия, ради которой вы любой ценой хотели заполучить мужчину-Талтоса?

– Что вы говорите? – спросил Гордон испуганным голосом… – Если вы посмеете оскорбить ее словами или действиями, я убью вас!

– Я так не думаю, – ответил Эш. – Моя дорогая, – обратился он к женщине, – вы понимаете меня?

– Да, – спокойно подтвердила она мягким тоном, и голос ее зазвенел, словно крошечный колокольчик. Она пожала плечами и всплеснула руками, будто в порыве экстаза перед святым. – Талтос, – повторила она и печально кивнула и нахмурилась снова с невероятным отчаянием.

Была ли обреченная на смерть Эмалет столь красива и женственна?

Потрясенный, Майкл видел, как лицо Эмалет исчезло под градом пуль, пронзивших ее, как рухнуло ее тело! Не потому ли плакала Роуан? Или она просто устала и потому глядела недоуменными, слегка увлажнившимися глазами на Эша. А тот в свою очередь смотрел на женщину. Что все это должно было означать для нее?

– Прекрасная Тесса, – сказал Эш, слегка приподняв брови.

– В чем дело? – спросил Гордон. – Что происходит? Скажите мне, что случилось с вами обоими. – Он приблизился, но остановился, очевидно не желая встать между ними. Его голос стал звучным и наполнился печалью. Это был голос оратора или, по крайней мере, человека, знающего, как оказывать влияние на слушателей. – Ох, боже мой, я вовсе не об этом мечтал – не о том, что произойдет здесь, в этом месте, в присутствии людей, которые воистину не в состоянии понять смысл происходящего.

Но Гордон был слишком переполнен эмоциями, чтобы можно было заподозрить его в хитрости или неискренности, в том, что он пытается их обмануть. Его жесты были уже не истерично беспорядочными, а драматическими, можно даже сказать – трагическими.

Эш стоял невозмутимый, как всегда, спокойно улыбаясь Тессе, а затем с удовольствием кивнул, когда ее маленький рот раскрылся в улыбке, отчего щеки чуть округлились.

– Вы очень красивы, – прошептал Эш и поднял ее руку к губам, а потом поцеловал свои пальцы и запечатлел этот поцелуй на ее щеке.

Она вздохнула, распрямила шею, позволив длинным волосам упасть ей на спину, затем потянулась к нему, и он заключил ее в объятия. Он поцеловал ее, но в этом поцелуе не было страсти. Майкл успел заметить это. Гордон встал между ними, обнял Тессу за талию и нежно отвел ее назад.

– Не здесь, прошу вас. О, пожалуйста, не надо, не так, как в публичном доме.

Он отпустил Тессу и приблизился к Эшу, сложив руки как для молитвы и вглядываясь в него теперь без малейшего страха, как будто вдруг увидел перед собой цель гораздо более важную, чем собственное выживание.

– Разве это место достойно брачной церемонии Талтоса? – спросил он почтительно, голосом звучным и умоляющим. – Где находится священнейшее место в Англии, где путь святого Михаила проходит через вершину холма и разрушенная башня древней церкви Святого Михаила все еще стоит на страже?

Эш отнесся к его словам почти спокойно. Печальный, он слушал Гордона, а тот продолжал говорить, охваченный волнением.

– Позвольте мне отвести вас туда, вас обоих, позвольте мне увидеть бракосочетание Талтоса на скалистой вершине холма Гластонбери! – Его голос стал тихим, а слова он произносил размеренно, неторопливо. – Если я увижу чудо рождения там, на священной горе, на месте, где сам Христос ступил на землю Англии, – где погибли старые боги и вознеслись новые, где пролилась кровь в защиту всего святого… Если я увижу рождение взрослого отпрыска, увижу, как он обнимает своих родителей, – символ самой жизни… Тогда для меня перестанет иметь значение, буду я жить или умру.

Он поднял руки, словно держал в них священный замысел, голос утратил чрезмерную нервозность, глаза прояснились и смотрели почти нежно.

Юрий глядел на него с нескрываемым подозрением.

Эш являл собой символ воплощенного терпения, но впервые Майкл заметил в глубине его глаз мрачные искорки; даже его улыбка казалась горькой.

– В таком случае, – продолжал Гордон, – я увидел бы то, для воплощения чего был рожден. Я стал бы свидетелем чуда, которое воспевают поэты и которое снится старикам. Чуда, превосходящего все, которые я когда-либо знал, с тех пор как мои глаза научились читать, уши – слышать сказки, которые мне рассказывали, а язык научился образовывать слова, способные выразить сильнейшие склонности моего сердца. Подарите мне эти последние драгоценные моменты – время для путешествия туда. Это не слишком далеко отсюда. Едва ли больше четверти часа – всего несколько минут для нас всех. И на вершине холма Гластонбери я вручу ее вам, как отец вручает дочь, мое сокровище, мою возлюбленную Тессу, чтобы вы совершили то, чего оба желаете.

Гордон остановился, глядя на Эша, отчаянно спокойный и глубоко опечаленный, словно за этими словами скрывалось полное приятие собственной смерти.

Он не обратил внимания на открытое, но молчаливое презрение Юрия.

Майкла удивило полное преображение, произошедшее в старике, его безоговорочная убежденность.

– Гластонбери… – прошептал Стюарт. – Прошу вас. Не здесь. – Он покачал головой. – Не здесь, – прошептал он вновь и умолк.

Лицо Эша не изменилось. А затем, очень мягко, словно сообщая ужасную тайну нежной душе, человеку, которому сочувствовал, великан заговорил – медленно, словно бы задумчиво:

– Соединения быть не может. Не будет и отпрыска. Она стара, ваше прекрасное сокровище. Она не может родить. Ее источник высох.

– Стара?! – Стюарт был ошеломлен, он не мог поверить. – Стара? – прошептал он. – Вы сумасшедший. Как вы могли сказать такое?

Он беспомощно обернулся к Тессе, наблюдавшей за ним без боли и разочарования.

– Вы сумасшедший, – повторил Стюарт громким голосом. – Взгляните на нее! – вскричал он. – Взгляните на ее лицо, на ее формы. Она великолепна. Я привел вас сюда, к супруге такой красоты, что вы должны пасть на колени и благодарить меня!..

Внезапно он остановился, еще не веря, но постепенно осознавая крушение всех своих надежд.

– Возможно, у нее будет такое же лицо в тот день, когда она умрет, – сказал Эш со свойственным ему хладнокровием. – Я никогда не видел лицо Талтоса, которое было бы иным. Но ее волосы белые, совершенно белые, в них не осталось ни одной живой пряди. Она не источает никаких запахов. Спросите ее. Люди использовали ее снова и снова. Или, возможно, она странствовала среди них дольше, чем даже я. Ее лоно умерло. Ее источник иссяк.

Гордон более не протестовал. Он прижал ладони к губам, чтобы скрыть свою боль.

Женщина казалась слегка озадаченной и лишь немного встревоженной неопределенностью своего положения. Она прошла вперед и, обняв длинной, тонкой рукой дрожащего Гордона, прямо обратилась к Эшу:

– Вы осуждаете меня за то, что мужчины делали со мной, за то, что они пользовались мной в каждом городе, в каждой деревне, куда я входила, что в течение многих лет кровь вытекала из меня снова и снова, пока ее уже больше не осталось?

– Нет, я не осуждаю вас, – ответил Эш с глубоким сочувствием. – Я не осуждаю вас, Тесса. Искренне говорю вам.

– Ах, – снова рассмеялась она ярким, почти сверкающим смехом, словно в его словах заключался источник ее наивысшего счастья.

Внезапно она взглянула на Майкла, а затем на стоящую в тени возле лестницы Роуан. Выражение ее лица было простодушным и прелестным.

– Здесь я спасена от этих кошмаров. Меня целомудренно любит Стюарт. Здесь мое убежище.

Тесса протянула руки к Эшу.

– Побудьте со мной, поговорите со мной.

Она повела его за собой в центр комнаты.

– Не хотите ли потанцевать со мной? Я слышу музыку, когда гляжу вам в глаза.

Тесса притянула Эша ближе к себе и произнесла глубоким, прочувствованным голосом:

– Я так рада, что вы пришли.

Только теперь она взглянула на Гордона, ускользнувшего подальше, – с нахмуренным лбом, с пальцами, все еще прижатыми к губам, он отступил назад и нашел для себя старый, тяжелый деревянный стул. Он опустился на него, прислонился головой к твердым планкам спинки и устало отвернулся. Вся его одухотворенность исчезла. Казалось, сама жизнь покидает его.

– Потанцуйте со мной, – сказала Тесса. – Вы, все, не желаете ли потанцевать?

Она развела руки, откинула голову и тряхнула гривой волос, которые и в самом деле выглядели безжизненными и очень, очень старыми.

Она кружилась и кружилась, пока длинное пышное фиолетовое платье не закрутилось вокруг нее, превратившись в колокол… Она танцевала на самых кончиках пальцев ног.

Майкл не мог отвести глаз от ее легких раскачивающихся движений. Перемещаясь по громадному кругу, она начинала с правой ноги, затем близко приставляла к ней левую, как будто исполняла некий ритуальный танец. Что касается Гордона, на него было больно смотреть: испытать такое разочарование было для него тяжелее, чем потерять жизнь. Казалось, что роковой удар уже нанесен.

Эш также с восхищением следил за движениями Тессы – возможно, растроганный, определенно встревоженный, а быть может, даже несчастный.

– Вы лжете, – едва слышно произнес Стюарт, но это был отчаянный шепот сломленного человека. – Вы говорите гнусную, ужасную ложь.

Эш даже не счел необходимым ответить ему. Он улыбался и кивал Тессе.

– Стюарт, где моя музыка? Пожалуйста, сыграй мою мелодию. Сыграй мою мелодию для… для Эша!

Она глубоко поклонилась Эшу и одарила его еще одной улыбкой.

Он тоже поклонился ей и взял ее за руки.

Человек, сидевший на стуле, не мог двигаться и только снова и снова бормотал, что все это неправда, – но уже и сам не верил своим словам.

Тесса принялась тихо напевать мелодию, снова закружившись в танце.

– Играй музыку, Стюарт. Играй ее.

– Я сыграю ее для вас, – тихо сказал Майкл.

Он повернулся в поисках какого-нибудь музыкального инструмента и одновременно надеясь на чудо, – на то, что не обнаружит чего-либо иного, требующего присутствия музыканта, потому что, если такой инструмент найдется, он не сможет выполнить свое обещание.

Он и сам чувствовал себя удрученным, чрезвычайно опечаленным, не способным радоваться огромному облегчению, которое ему следовало бы ощущать. На миг его глаза встретились с глазами Роуан, и она тоже показалась ему охваченной печалью, окутанной ею, как вуалью. Она стояла, сложив руки, очень прямая, возле лестничных перил, следуя глазами за движениями танцующей женщины, напевавшей четкую мелодию, что-то такое, что знал и любил Майкл.

Майкл наконец нашел устройство – стереосистему, компоненты которой выглядели почти мистически современно, – с сотнями крошечных цифровых экранов, кнопок и проводов, тянущихся, словно змеи, к динамикам, висящим на довольно большом расстоянии друг от друга на стене.

Он наклонился, пытаясь прочесть название музыкальной пьесы на кассете внутри плеера.

– Это то, что она хочет, – пояснил Стюарт, все еще смотревший на женщину. – Поставьте именно эту. Она проигрывает ее все время. Это ее музыка.

– Танцуйте с нами, – сказала Тесса. – Разве вы не хотите танцевать с нами?

Она двинулась в направлении Эша, и на этот раз он не смог отказаться. Он взял ее за руки и затем обнял, как мужчина обнимает женщину для вальса, заняв исходную позицию.

Майкл нажал на кнопку. Музыка началась тихо, ритмы басовых струнных звучали замедленно, выплывая из динамиков; затем вступили духовые, гладкие и звонкие, вместе с мерцающими звуками клавесина, который, спускаясь по тем же мелодическим линиям, взял на себя ведущую, основную тему, так что теперь уже струнные последовали за ним. Эш сразу же повел свою партнершу широкими грациозными шагами и плавными кругами.

Это был Канон Пахельбеля.[17] Майкл мгновенно узнал его, хотя никогда не слышал в подобном исполнении: с полным звучанием басовых, очевидно соответствовавшим замыслу композитора. Существовало ли что-нибудь печальнее этой музыкальной пьесы, что-нибудь столь же искренне выражающее одиночество? Музыка усиливалась, выходя за пределы, установленные барокко для духовых, скрипичных и клавесинов, исполняющих сложнейшие мелодии с душераздирающим великолепием, так что музыка казалась одновременно и вечной, и исходящей из самого сердца.

Она уносила пару все дальше, головы нежно склонялись друг к другу, широкие, грациозные движения были плавными и полностью совпадали с ритмом инструментов. Теперь Эш улыбался так же блаженно и удовлетворенно, как Тесса. И по мере того как шаги ускорялись, трубы деликатно выводили трели, все убыстряя ритм, но в совершенстве его контролируя, и все голоса могущественно сливались в наиболее праздничные звучания композиции, они двигались все быстрее, а Тесса вращалась почти шаловливо, описывая все более смелые и дерзкие круги. Каблучки слегка пощелкивали по дереву, ее улыбка становилась еще ослепительнее.

Теперь другой звук смешался с мелодией танца, ибо канон, исполняемый таким образом, был действительно танцем – и Майкл не сразу понял, что это была песня Эша В ней не было слов, только чарующее гудение, к которому Тесса добавила свое собственное. И безукоризненно музыкальные голоса вознеслись над пением блестящих духовых инструментов, без особых усилий, непринужденно превзошли крещендо и теперь приняли более быстрый темп. Держа спины прямо, они смеялись в полном блаженстве.

Глаза Роуан наполнились слезами, пока она смотрела на них: на высокого, с царственной осанкой мужчину и тоненькую сказочную королеву; такими же были глаза старика, вцепившегося в подлокотники стула, словно силы его были на исходе.

Юрий казался полностью опустошенным, словно окончательно утратил контроль над собой. Он неподвижно застыл, прислонившись к стене, и просто наблюдал за происходящим.

Взгляд Эша оставался шаловливым и обожающим, он качал головой, непринужденно поворачивался и двигался все быстрее и быстрее.

Они танцевали и танцевали, вращаясь у освещенной границы, уходя в тень и возникая из нее снова, распевая серенады друг другу. Лицо Тессы выражало такой экстаз, словно она была маленькой девочкой, величайшая надежда которой наконец исполнилась. Майклу показалось, что они – Роуан, Юрий и он сам – должны удалиться и предоставить им возможность наслаждаться столь необычным, мгновенно возникшим союзом. Быть может, это было единственное объятие, которое им суждено познать вместе. Казалось, они забыли о времени и о том, что ожидает их впереди.

Но он не мог уйти. Никто не сдвинулся с места. Танец все продолжался и продолжался, пока не стал замедляться ритм, пока инструменты не стали звучать все мягче – предупреждение им, что нужно будет скоро разойтись, – и накладывающиеся друг на друга мелодии канона слились в один полнозвучный голос, который слабел, переходя в конечный скорбный звук… А потом наступила полная тишина.

Пара остановилась в самом центре пола, свет лился на лица и на сверкающие волосы.

Майкл стоял у каменной стены, не в силах шевельнуться, не решаясь оторвать от них взгляд.

Подобная музыка может причинить боль. Она может принести разочарование и вызвать полное опустошение. Она говорит: «Жизнь может быть такой. Запомни это».

Эш поднял руки волшебной королевы и внимательно посмотрел на них. Затем поцеловал повернутые кверху ладони и отпустил. А она стояла, глядя на него будто влюбленная, – возможно, и не в него, а в музыку, и в танец, и в свет, и во все сущее.