Талтос Райс Энн
Было что-то явно неправильное в этой ситуации. «Кажется, мы здесь единственные послушники, – подумал Марклин. – И куда подевался Томми?» Внезапно его охватила паника, он осознал, что потерял из виду Томми. Нет, он был здесь – поедал кисти винограда со стола, подобно некоему римскому плутократу. Следовало обладать большим чувством собственного достоинства, чтобы не делать ничего подобного.
Марклин быстро, неловко кивнул тем, кто столпился вокруг, протолкнулся сквозь плотную массу мужчин и женщин и, чуть не споткнувшись о чью-то ногу, оказался наконец на стороне, где стоял Томми.
– Что, черт подери, с тобой происходит? – потребовал от него ответа Томми. Он глядел в потолок. – Ради бога, сядь и расслабься. Мы будем на борту самолета уже через несколько часов. Затем мы будем в…
– Ш-ш-ш. Не говори ничего. – Марклин сознавал, что его голос уже не был нормальным и он не в силах управлять им. Никогда в своей жизни Марк не испытывал большей тревоги.
Впервые он обратил внимание, что все стены от пола до потолка были задрапированы черной материей. Двое часов в большом холле тоже были закрыты! И все зеркала были завешены черным. Он осознал, что окружающая атмосфера совершенно лишила его присутствия духа. Он никогда прежде не видел столь старомодной похоронной обстановки. Когда умирали люди в его семье, их кремировали. Кто-нибудь позже объявлял, что это было сделано. Именно так случилось с его родителями. Он, тогда еще ученик школы, лежал в кровати и читал Яна Флеминга, когда позвонили и сообщили о кремации. Он лишь кивнул и продолжил чтение.
«И теперь вы унаследовали все, абсолютно все».
Внезапно он почувствовал страшную тошноту, вызванную запахом свечей. Он повсюду видел канделябры из дорогого серебра. Некоторые были даже инкрустированы драгоценными камнями. Боже, как много денег прятал этот орден в своих погребах и хранилищах! Маленькая нация, в самом деле. Но тогда все это было по вине дураков, подобных Стюарту, который уже давно завещал все свое состояние ордену и должен был, разумеется, изменить это завещание, учитывая последующие обстоятельства.
Все эти обстоятельства. Тессу. Весь план. Где был Стюарт теперь – с Тессой? Разговор становился все громче и громче. Звенели бокалы. Элвера подошла снова и налила еще вина в его бокал.
– Выпей до дна, Марк, – сказала она.
– Веди себя прилично, Марк, – прошептал Томми, придвинувшись неприятно близко к его лицу.
Марклин обернулся. Это не была его религия. Это не был его обычай – стоять у праздничного стола и пить в черном одеянии после заката!
– Я ухожу сейчас! – внезапно объявил он. Казалось, голос словно взорвался во рту, и эхо разлетелось по всей комнате!
Все присутствовавшие замолчали. В течение секунды в звенящей тишине он почти поддался желанию закричать – более сильному, чем когда-то в детстве. Закричать громко, в панике, в ужасе. Он не знал отчего.
Томми ущипнул его за руку и указал куда-то.
Двойные двери в обеденный зал были раскрыты. Ах, так вот что послужило причиной молчания. Боже милостивый, принесли ли они останки Эрона домой?
Свечи, креп – все было такое же в обеденном зале, в другой угрюмой пещере. Он не намеревался входить, но, прежде чем смог выполнить свое решение, толпа медленно и торжественно повела его сквозь открытую дверь. Его и Томми почти внесли в комнату.
«Не хочу видеть это больше, хочу уйти отсюда…»
Давление ослабло, как только они прошли сквозь двери. Мужчины и женщины занимали места за столом. Кто-то лежал на столе. Боже, только бы не Эрон! «Не могу глядеть на него. И они знают, что ты не сможешь глядеть на него, не так ли? Они ждут, чтобы ты поддался панике и раны Эрона стали бы кровоточить!»
Кошмарно, глупо. Он снова схватился за руку Томми и услышал его шепот:
– Будь спокоен!
Наконец они подошли к краю огромного стола. На нем лежал мужчина в пыльном шерстяном пиджаке, с грязью на ботинках. Надо же! Грязь! Тело даже не удосужились подготовить как положено.
– Это нелепо, – произнес Томми едва слышно.
– Какие же это похороны?
Марклин услышал, что громко говорит он сам. Медленно он наклонился над трупом, чтобы увидеть мертвое лицо, повернутое в сторону. Стюарт. Стюарт Гордон, мертвый, лежащий на краю этого громадного стола в пыльном шерстяном пиджаке, с грязью, налипшей на подошвы, с невозможно худым лицом, с похожим на птичий клюв носом и безжизненными голубыми глазами. Боже милостивый, они даже не закрыли ему глаза! Они что, все обезумели?
Марклин неуклюже отступил назад, столкнувшись с Томми и наступив тому каблуком на пальцы. Он поспешно убрал ботинок с его ноги. Все мысли исчезли из его головы. Мертвый завладел им полностью. Стюарт мертв. Стюарт мертв.
Томми уставился на тело. Понял ли он, что это Стюарт?
– Что это означает? – спросил Томми тихим голосом, кипящим от гнева. – Что случилось со Стюартом?.. – Но слова звучали неубедительно. Его голос, обычно ровный, теперь ослаб от потрясения.
Другие собрались вокруг, прижимая их вплотную к столу. Вялая левая рука Стюарта лежала прямо перед ними.
– Во имя Небес, – гневно произнес Томми, – закройте ему глаза!
Двигаясь от одного конца стола к другому, члены ордена окружили тело – фаланга скорбящих в черном. Были ли они скорбящими? Даже Джоан Кросс была здесь, во главе стола, ладони ее покоились на ручках инвалидного кресла, покрасневшие глаза смотрели на Томми и Марклина!
Никто не говорил. Никто не двигался. Первая стадия молчания – отсутствие речи. Вторая стадия – отсутствие движения. Все участники действа стояли настолько тихо, что он даже не слышал, чтобы кто-то перевел дыхание.
– Что с ним случилось? – требовательно спросил Томми.
Снова все молчали. Марклин не мог остановить глаза хоть на чем-нибудь. Он продолжал глядеть на маленький мертвый череп, покрытый тонкими седыми волосами.
«Ты убил себя, ты, дурак, ты, старый идиот? Это то, что ты сделал? При малейшей угрозе разоблачения?»
И вдруг совершенно внезапно он осознал, что все остальные смотрят не на Стюарта – они смотрят на Томми и на него.
Марклин почувствовал боль в груди, словно кто-то начал сдавливать ее невероятно сильными руками.
Он обернулся, отчаянно ища знакомые лица вокруг себя. Энцо, Харберсон, Элвера и все остальные со злобой смотрели на него. Элвера уставилась прямо ему в глаза. И стоящий рядом, справа, Тимоти Холлингшед холодно смотрел на него.
Только Томми не глядел на приятеля. Томми уставился взглядом через стол, и когда Марклин посмотрел, что же его там привлекает, что заставляет его не обращать внимания на всех остальных, на вопиющий ужас всего окружающего, он увидел стоящего всего в нескольких футах Юрия Стефано, подобающе одетого в траурное черное.
Юрий! Юрий был здесь, он присутствовал здесь все это время! Это Юрий убил Стюарта? Почему, ради бога, Стюарт не оказался умнее, почему не смог уклониться от встречи с Юрием? Основная часть их плана, фиктивного изгнания, базировалась на том, что Юрий никогда, никогда не сможет появиться в Обители снова. А этот идиот Ланцинг позволил Юрию ускользнуть из долины.
– Нет, – сказала Элвера. – Пуля нашла свою цель. Но рана не была смертельна. И он пришел домой.
– Вы были помощниками Гордона, – надменно произнес Холлингшед, – вы оба.
– Его помощники, – отозвался Юрий с другого конца стола. – Его самые талантливые ученики, его гении.
– Нет! – сказал Марклин. – Это неправда. Кто обвиняет нас?
– Стюарт обвиняет вас, – ответил Харберсон. – Бумаги, разбросанные по всей его башне, обвиняют вас, его дневник обвиняет вас, его поэзия обвиняет вас, Тесса обвиняет вас!
Тесса!
– Какое право имели вы войти в этот дом? – словно гром прогрохотал Томми, покрасневший от охватившей его ярости.
– У вас нет Тессы. Я не верю вам! – вскричал Марклин. – Где Тесса? Это все было для Тессы! – И затем, осознав свою ужасную ошибку, он во всей полноте представил все, что уже знал.
Ох, почему он не прислушался к своему инстинкту? Его инстинкт приказывал немедленно удалиться, и его же инстинкт теперь говорил, что уже слишком поздно.
– Я британский гражданин, – сказал едва слышно Томми. – Меня не вправе задержать какой-то там «комитет бдительности».
И сразу же толпа сдвинулась и пошла на них, медленно оттесняя обоих от головы стола по направлению к ногам. Чьи-то руки схватили Марклина. Этот отвратительный Холлингшед удерживал его. Он слышал, как Томми возмутился снова, требуя, чтобы ему позволили уйти, – но теперь это было совершенно невозможно. Они были зажаты в коридоре, и их оттесняли вниз; мягкий глухой стук ног по натертым воском доскам коридора отражался под деревянными арками. Они оказались во власти толпы, от расправы которой убежать было немыслимо.
С громким металлическим лязгом и треском двери старого лифта отворились. Марклина втолкнули внутрь. Он неистово крутился, клаустрофобия, охватывавшая его ранее, напала на него снова, заставила закричать.
Но двери заскользили, закрываясь. Он и Томми стояли, прижатые друг к другу, в окружении Харберсона, Энцо, Элверы, темноволосого высокого Холлингшеда и еще нескольких – сильных мужчин. Лифт стучал и раскачивался, опускаясь вниз. В подвалы.
– Что вы собираетесь с нами делать? – внезапно потребовал ответа Марклин.
– Я настаиваю на том, чтобы меня снова отвели на главный этаж, – произнес Томми надменным тоном. – Я настаиваю на немедленном освобождении.
– Есть преступления, которые мы считаем невыразимо отвратительными, – спокойно ответила Элвера, устремив взгляд теперь, слава богу, на Томми. – Определенные поступки, которые мы, как правило, не можем ни простить, ни забыть.
– Я хотел бы знать, что это означает! – выкрикнул Томми.
Тяжелый старинный лифт остановился с вибрирующим стуком. Затем он открылся в проход, и Марклин снова очутился в чьих-то руках, причинявших ему боль.
Их повели длинными незнакомыми переходами в подвалы, своды которых опирались на грубо отесанные деревянные балки, отчего подвалы больше напоминали шахты. Их окутывал мощный запах земли. Все остальные были теперь рядом или позади них. Они увидели две двери в конце перехода – массивные деревянные двери под низкой аркой, надежно закрытые на засов.
– Вы думаете, что сможете держать меня здесь против моей воли? – спросил Томми. – Я британский подданный.
– Вы убили Эрона Лайтнера, – сказал Харберсон.
– Вы убивали и других, пользуясь нашим именем, – подхватил Энцо.
А стоявший позади него брат повторял, как безумное эхо, те же самые слова.
– Вы запятнали нас в глазах других, – добавил Холлингшед. – Вы творили немыслимые преступления, прикрываясь именем ордена.
– Я не признаю своей вины ни в чем, – заявил Томми.
– Мы не требуем от вас никаких признаний, – сказала Элвера.
– Мы вообще от вас ничего не требуем, – вторил ей Энцо.
– Эрон умер, веря вашей лжи! – добавил Холлингшед.
– Будьте вы прокляты, я не в силах выносить эти бредни! – взревел Томми.
Но Марклин не мог взять себя в руки настолько, чтобы продемонстрировать им свое раздражение, ярость, хоть что-нибудь такое, что он должен был бы испытывать, сознавая, что они держат его узником, насильно заставляя продвигаться к дверям.
– Минутку, подождите, пожалуйста, не надо. Подождите. – Он заикался. Он умолял. – Стюарт сам покончил с собой? Что случилось со Стюартом? Если бы Стюарт был здесь, он бы нас реабилитировал. Вы не можете действительно думать, что кто-то в возрасте Стюарта…
– Прибереги свою ложь для Бога, – спокойно сказала Элвера. – Всю ночь напролет мы рассматривали свидетельства. Мы разговаривали с вашей беловолосой богиней. Облегчи бремя своей души правдой, если пожелаешь, но не корми нас своей ложью.
Люди сдвинулись в тесные ряды, стоя против них, вынуждая продвигаться все ближе и ближе к этой камере, или комнате, или, возможно, к темнице. Марклин не знал, куда именно.
– Остановитесь! – внезапно вскрикнул он. – Во имя Бога! Остановитесь! Есть некоторые вещи, которые вам неизвестны о Тессе, вещи, которые вы просто не можете понять!
– Не выслуживайся перед ними, ты, идиот! – огрызнулся Томми. – Ты думаешь, что мой отец не станет задавать вопросы? Я не проклятый сирота! У меня громадная семья. Как ты думаешь?..
Сильная рука обхватила Марклина за талию. Другая сомкнулась у него на шее. Двери открывались внутрь. Краешком глаза он увидел сопротивляющегося Томми с согнутыми коленями и пинающую его ногу человека, стоящего позади.
Порыв ледяного ветра ворвался сквозь раскрытые двери. Чернота.
«Я не вытерплю, если меня замкнут в темноте. Я не смогу!»
И наконец он закричал. Он не мог сдерживаться дольше. Ужасающий крик вырвался из его груди прежде, чем его толкнули вперед, прежде, чем он почувствовал, что перелетел через порог, прежде, чем осознал, что погружается все глубже и глубже во тьму, в небытие, что Томми падает рядом с ним, проклиная орден, угрожая всем его членам… Или это ему только казалось? Узнать это было совершенно невозможно. Его собственный крик раздавался слишком громко, отражаясь эхом от каменных стен.
Он ударился о землю. Темнота окружала его и была у него внутри. Затем пробудилась боль, пронзившая все конечности. Он лежал среди твердых зазубренных предметов, очень острых. Господь Всемогущий! И когда он сел прямо, его руки оперлись о предметы, которые крошились и разламывались, издавая отупляющий запах пепла.
Краем глаза он посмотрел на единственную стрелу света, упавшую на него, и, взглянув вверх, с ужасом понял, что свет исходит из двери, сквозь которую он упал, струится над головами, плечами и телами, заполнившими проем и образовавшими единый черный силуэт.
– Нет, вы не смеете делать это! – вскрикнул он, продвигаясь вперед во тьме, и затем инстинктивно встал на ноги.
Он не мог разглядеть их затемненные лица, не мог различить даже формы их голов. Он упал на много футов в глубину, но на сколько именно, не имел представления.
– Прекратите сейчас же! Вы не имеете права держать нас здесь, не можете загонять нас в эту яму! – ревел он, вздымая к ним руки, умоляя их. Но фигуры отступали от освещенной полосы, и он с ужасом услышал знакомый звук. Это визжали пружины, когда двери закрывались.
– Томми, Томми, где ты? – в отчаянии кричал он.
Эхо напугало его. Оно было заперто внутри. От него было никуда не уйти. Он пробрался вперед, нащупал пол, коснулся чего-то мягкого, сломанного, крошащегося и внезапно почувствовал что-то мокрое и теплое!
– Томми, – закричал он с облегчением. Он нащупал губы Томми, его нос, его глаза. – Томми!
Затем, за какую-то долю секунды, длившуюся, возможно, дольше, чем вся его жизнь, он понял все. Томми был мертв. Он умер при падении. И их не заботило, что такое может случиться. И они никогда не придут за Марклином обратно. Никогда. Если бы существовал закон с его положениями и санкциями, была бы возможность, что их не посмеют сбросить с такой высоты. А теперь Томми был мертв. Он остался один в этом месте, в темноте, рядом со своим мертвым другом, в незнакомом помещении, пол которого был усеян мертвыми костями.
– Нет, вы не можете так поступить со мной! – Его голос вновь перерастал в крик. – Выпустите меня отсюда! Выпустите меня! – Снова вернулось эхо, словно эти крики были лентами, вздымавшимися и падающими на него обратно. – Выпустите меня! Выпустите меня отсюда! – Его крики переставали звучать как слова. Его крики становились тише и все более наполнялись болью. И их кошмарный звук приносил ему странное успокоение. И он знал, что это будет последнее и единственное утешение, которое он получит.
Наконец он улегся спокойно. Рядом с Томми. Сомкнув пальцы вокруг его руки. Возможно, Томми не умер. Томми может еще проснуться, и они исследуют это место вдвоем. Возможно, именно это и предстояло им сделать. Здесь должен быть выход наверх, и эти другие предполагали, что он найдет его, они предполагали, что он пройдет через долину смерти и найдет его. Конечно, они не намеревались убить его, они, его братья и сестры по ордену.
Не Элвера, дорогая Элвера, и Харберсон, и Энцо, и его старый учитель Клермонт. Нет! Они были не способны на такие поступки!
Наконец он повернулся и встал на колени. Но когда попытался подняться на ноги, левое колено подвернулось и все тело обожгла вспышка боли.
– Ладно! Я могу ползти, черт подери! – прошептал он. – Я могу ползти!
И действительно, пополз, отпихивая в стороны все препятствия, сквозь дебри раскрошенных камней или костей. Что бы то ни было, не думать об этом. Не думать также о крысах. Вообще не думать!
Его голова внезапно ударилась о стену. Во всяком случае, ему показалось, что это стена.
Через шестьдесят секунд он уже полз вдоль стены, а потом вдоль другой, и еще вдоль другой, и, наконец, вдоль еще одной. Комната была не более шахты – чрезвычайно мала.
«Ох, ладно, не надо беспокоиться о выходе, пока не почувствуешь себя лучше. Тогда я смогу встать и увидеть какое-нибудь другое отверстие, что-нибудь вроде перехода или, возможно, окно. Все же сюда поступает свежий воздух».
Надо только немного отдохнуть, подумал он, снова прислоняясь к Томми и прижимаясь лбом к его руке, – отдохнуть и подумать, что делать дальше. Абсолютно нельзя допускать и мысли о том, что можно умереть подобной смертью, таким молодым, вот так, в этой темнице, брошенным сюда стаей порочных священников и монахинь… Нет, это невозможно… Да, отдых. Не надо ставить перед собой всю задачу сразу и искать решение. Отдых…
Он отключился. Как глупо, что Томми совершенно прервал отношения со своей мачехой, сказав ей, что не хочет иметь с ней никаких контактов в будущем. Ну конечно же, это могло продолжаться почти шесть месяцев или даже год. Нет, банк будет следить за ними. Банк Томми, его банк, когда он не выпишет ежеквартальный чек… А когда это будет? Нет, это не может стать их окончательным решением – похоронить людей заживо в этом кошмарном месте!
Его разбудил какой-то странный шум.
Шум повторился снова, потом еще раз… Он знал, что шум был настоящий, но не мог идентифицировать его. Проклятье, в этой глубокой тьме он не мог определить даже направление. Он должен прислушаться. Надо попытаться мысленно нарисовать звуки. И он это сделал.
Кирпичи укладывали по порядку, и известковый раствор стягивал их толстым слоем. Кирпичи и известковый раствор, там, у самого верха.
– Но ведь это абсурд, совершенный абсурд. Это средневековое наказание, абсолютно возмутительное! Томми, проснись, Томми!
Он был готов закричать снова, но это было слишком унизительно: эти подонки могут услышать его, услышать, как он рычит, поняв, что они закладывают кирпичами свою проклятую дверь.
Он тихо плакал, прислонившись к руке Томми. Нет, то было временное наказание, чтобы они почувствовали себя несчастными, раскаявшимися, прежде чем передать их властям. Они не собирались бросать их здесь, оставлять на верную гибель! Это было некоего вида ритуальное наказание, предназначенное лишь для того, чтобы напугать их. Разумеется, ужасная его часть заключалась в том, что Томми умер! Но все же он был бы рад сказать, что это был всего лишь несчастный случай. Когда они появятся снова, он должен продемонстрировать полную готовность к сотрудничеству. Все должно быть нацелено на то, чтобы выбраться отсюда!
«Я не могу умереть подобным образом, это немыслимо, что я должен погибнуть, как Томми. Поплатиться всей своей жизнью, оставить все мечты только за то, чтобы удостоиться великой чести – мельком взглянуть на Стюарта и на Тессу…»
Где-то в глубине разума он сознавал, что допустил ужасные ошибки в своих логических построениях, но продолжал конструировать свое будущее: их приход, их оправдание, что они намеревались только слегка напугать его и что смерть Томми – это несчастный случай, они не представляли себе, что падение может оказаться столь опасным, сколь глупо это было с их стороны быть столь убийственно мстительными. Он должен быть наготове, оставаться спокойным; возможно, следует немного поспать, прислушиваясь к звукам укладываемого кирпича и известкового раствора. Но эти звуки прекратились. Дверь, возможно, заложили окончательно, но это не имело значения. Должно быть, существуют другие способы проникнуть в эту темницу и другие способы выйти из нее. Позже он займется ими.
Что касается данного момента – лучше всего прижаться к Томми, просто прислониться к нему и ждать, пока прекратится в душе паника и он сможет думать, что делать дальше. Ох, как глупо с его стороны забыть о зажигалке Томми! Томми никогда не курил, но носил с собой эту модную зажигалку и пугал хорошеньких девушек, подносивших сигареты к губам.
Он ощупал карманы Томми и нашел ее в пиджаке: маленькую золотую зажигалку. Теперь остается молиться Богу, чтобы в ней оставался сжиженный газ или картридж с бутаном – словом, то, что заставляет ее гореть.
Он медленно сел, опершись левой рукой на что-то грубое, и почувствовал острую боль. Щелкнул зажигалкой. Маленький язычок пламени брызнул, а потом стал длиннее. Свет разрастался вокруг него, и он видел теперь маленькие камеры, глубоко уходящие в землю.
А зазубренные предметы, крошащиеся при соприкосновении с ними, были костями – человеческими костями! Здесь, возле него, лежал череп с уставившимися на него глазницами, а подальше – еще один. О боже! Кости настолько старые, что некоторые уже давно обратились в прах. Кости! И мертвое, внимательно смотрящее лицо Томми с запекшейся струйкой крови в углу рта и на шее, куда она стекала вниз, за ворот. И перед ним, и позади него – кости!
Он уронил зажигалку, руки взлетели к голове, глаза закрылись, рот распахнулся в неуправляемом оглушающем крике. Здесь не было ничего, кроме звука и тьмы, звука, опустошающего его, несущего весь его страх и ужас к небесам… И он знал в глубине души, что с ним все будет в порядке, если он не прекратит кричать, но позволит крику звучать все громче и громче – вечно, не прекращаясь.
Глава 22
В самолете редко удается полностью отстраниться от внешнего мира. Даже в этом самолете, столь роскошно зачехленном, с глубокими креслами и большими столами, вы ни на одну минуту не забываете, где находитесь. Вы знаете, что летите на высоте тридцати восьми тысяч футов над Атлантикой, и ощущаете небольшие подъемы и спуски, когда самолет, как бы оседлавший ветер, скорее напоминает громадное судно, летящее по морю.
Они устроились в трех креслах, сгруппированных вокруг круглого стола. Подобно трем вершинам невидимого равностороннего треугольника. Одно кресло было явно специально сделано для Эша. Поднявшись на борт, он остановился у этого кресла и жестом предложил Роуан и Майклу занять два других. Остальные кресла, расположенные вдоль стен салона с иллюминаторами, оставались пустыми. Большие, повернутые вверх подлокотники, подобно рукам, одетым в перчатки, ждали, чтобы поддержать вас крепко и прочно. Одно из них тоже было больше других. Для Эша, несомненно.
Цвета были различных оттенков коричневого и золота. Все имело обтекаемые формы, близкие к совершенству. Молодая американка, разносившая напитки, тоже воплощала собой совершенство. Музыка, возникавшая время от времени, – Вивальди – казалась столь же совершенной. Сэмюэль, удивительно маленький человек, спал в дальнем салоне, свернувшись калачиком на диване, и крепко держался за бутылку, которую принес из квартиры в Белгрэйв. Он требовал какого-то бульдога, которого слуги Эша никак не могли ему предоставить: «Ты сказал, Эш, что у меня будет все, что я пожелаю. Я сам слышал, как ты им это сказал. Так вот, я хочу бульдога! И я хочу бульдога немедленно».
Роуан лежала, откинувшись в кресле, положив руки на высокие подлокотники. Она не знала, сколько прошло времени, с тех пор как она заснула незадолго до того, как они стали подлетать к Нью-Йорку. А сейчас она была необычайно взволнована, глядя на двоих мужчин напротив нее: на Майкла, докуривавшего маленький остаток сигареты, который он держал между двух пальцев, обратив внутрь красным тлеющим ободком на конце, и на Эша – в одном из его длинных, великолепно скроенных, двубортных шелковых пальто в стиле высокой моды, с небрежно подвернутыми рукавами, в белой рубашке с золотыми запонками, украшенными драгоценными камнями, которые заставили ее вспомнить об опалах, хотя она сознавала, что не была большим экспертом по драгоценным или полудрагоценным камням и не интересовалась чем-нибудь в таком роде. Опалы. Его глаза также заметно опалесцировали, как она думала уже неоднократно. Его брюки, широкие, похожие на пижамные, были тоже фантастически модными. Он небрежно скрестил ноги, так что обнажилась полоска кожи. Такая поза, очевидно, была для него привычной. На правом запястье он носил тонкий золотой браслет непонятного назначения: узкую металлическую ленту, сверкающую и представлявшуюся ей до безумия сексуальной, хотя причину этого она не смогла бы объяснить.
Он поднял эту руку, пробежал пальцами по черным волосам, маленьким пальцем захватив белую полосу, словно не хотел забыть о ней, отделил ее, но потом соединил с темными волнами. Этот жест, как ей показалось, оживил его лицо снова – всего лишь одно небольшое движение. Взгляд Эша быстро скользнул по салону и остановился на ней.
Сама она вряд ли заметила, что второпях извлекла из своего чемодана. Что-то красное, что-то мягкое, что-то свободное и короткое, едва доходившее ей до колен. Майкл обернул ей жемчуг вокруг шеи – маленькое, скромное ожерелье. Это удивило ее. Она была так ошеломлена тогда. Слуги Эша запаковали все остальное.
– Я не знала, хотите ли вы взять для Сэмюэля бульдога. – Лесли повторила эти слова несколько раз, весьма огорченная, что не сумела угодить боссу.
– Не имеет значения, – наконец ответил Эш, выслушав ее и, возможно, впервые вникнув в смысл оправданий. – В Нью-Йорке мы найдем Сэмюэлю бульдогов. Он сможет содержать своих бульдогов в саду на крыше. Знаете ли вы, Лесли, что в Нью-Йорке есть собаки, которые живут на крышах и которые никогда не бывали на улицах, внизу?
Что она должна думать о нем? Что они все думают о нем? Конечно, размышляла Роуан, его преимущество в том, что он ослепительно богат. Или ослепительно красив?
– Но я хочу, чтобы бульдог был у меня сегодня вечером, – волновался Сэмюэль, пока снова не впал в беспамятство. – И я хочу иметь его немедленно.
При первом взгляде на маленького человека Роуан почувствовала, что потрясена до глубины души. Что это было – гены ведьм? Ведьмовское знание? Или это говорил в ней врач, пришедший в ужас от этих кошмарных складок кожи, полностью покрывающих все его лицо? Он был похож на огромный обломок разноцветного живого камня. Что будет, если скальпель хирурга удалит эти складки, открывая глаза, полные, правильно оформленные губы, лицевые кости, подбородок? Во что превратится его жизнь?
– Мэйфейрские ведьмы, – сказал он, когда увидел их, Роуан и Майкла.
– Знает ли кто-нибудь в этой части мира о нас? – раздраженно спросил Майкл. – И каким образом наша репутация всегда опережает наше появление? Когда вернусь домой, непременно прочту все о колдовстве и исследую его самым серьезным образом.
– Весьма удачная мысль, – сказал Эш. – При вашем могуществе вы можете сделать многое.
Майкл рассмеялся. Они нравились друг другу, эти двое. Роуан заметила это. Они разделяли общие взгляды. Юрий был так взбешен, потрясен, так молод.
На протяжении всего обратного пути после беспощадного противостояния, произошедшего в башне Стюарта Гордона, Майкл рассказывал им длинную историю, поведанную ему Лэшером, о жизни, прожитой им в шестнадцатом веке, о его прошлых воспоминаниях, о его чувствах, испытанных в незапамятные времена. В его рассказе не было ничего сверхъестественного – скорее отрывочное изложение легенды, которая была известна только ему и Эрону. Он рассказывал ее однажды Роуан, и она запомнилась не как последовательность образов и катастроф, а только как некий набор слов.
Услышать ее снова в этом черном лимузине, пожирающем милю за милей в направлении Лондона, означало увидеть все это снова, но с большими подробностями. Лэ-шер – священник, Лэшер – святой, Лэшер – мученик, а затем, сотней лет позже, – знакомство Лэшера с ведьмами, голос невидимки в черном, сила ветра, хлещущего по засеянным зерном полям, срывающего листву с деревьев.
– Голос из долины, – сказал маленький человек в Лондоне, указывая большим пальцем на Майкла.
Было ли такое, размышляла она. Она знала долину, она никогда не забудет ее, не забудет, что это такое – быть пленницей Лэшера, не забудет, как ее волокли сквозь развалины замка. Она никогда не забудет моменты, когда Лэшер «вспоминал» все, когда новая плоть заявляла права на его разум и отрубала его от всех истинных познаний, когда им завладевал призрак.
Майкл никогда не был в долине. Быть может, когда-нибудь они съездят туда вместе, чтобы навестить эти места.
Эш предложил Сэмюэлю поспать, пока они ехали к аэропорту. Маленький человек выпил еще одну бутылку виски, беспрестанно ворча и стеная, а иногда и рыгая, и, когда его вносили в самолет, находился уже едва ли не в коматозном состоянии.
Теперь они летели над Арктикой.
Она закрыла и открыла глаза. Кабина мерцала.
– Я бы никогда не обидел это дитя, Мону, – внезапно произнес Эш.
Пораженная его словами, она проснулась окончательно. Он наблюдал за Майклом спокойными глазами. Майкл сделал последнюю затяжку и затушил окурок о большой стеклянный поднос, так что окурок стал похож на отвратительного маленького червяка. Его пальцы, припорошенные темными волосами, казались большими и мощными.
– Я знаю, что вы никогда бы этого не сделали, – сказал Майкл. – Но я не понимал всего. Да и как бы я мог? Юрий был очень испуган.
– Это была моя вина. Глупость. Вот почему мы должны поговорить об этом друг с другом, все трое. Существуют еще и другие причины для разговора.
– Но почему вы доверились нам? – спросил Майкл. – Почему подружились с нами вообще? Вы занятой человек, миллиардер, по-видимому.
– Вот и прекрасно, значит, мы имеем что-то общее, не так ли? – серьезно сказал Эш.
Роуан улыбнулась.
Это было захватывающее соседство контрастов: мужчина со звучным голосом, сверкающими синими глазами и темными кустистыми бровями и другой, высокий, кажущийся обманчиво хрупким, с изящными движениями кистей рук, доводившими вас почти до головокружения. Два исключительных образца мужественности, обладающие великолепными пропорциями и неповторимой индивидуальностью. И оба – как часто бывает с крупными мужчинами, – казалось, находили удовольствие в колоссальной самоуверенности и внутреннем спокойствии.
Роуан поглядела на потолок. Окружающие предметы показались ей искаженными, ее глаза были сухи, и ей просто необходимо было заснуть, но пока никак не удавалось. Не сейчас.
– У вас есть история, которую никто не должен слышать, кроме меня, – снова заговорил Эш. – А мне бы хотелось послушать ее. И у меня есть история, рассказать которую я могу только вам. Хотите ли вы обладать моим доверием? Хотите ли вы мою дружбу или даже, если это возможно, мою любовь?
Майкл обдумывал предложение.
– Я думаю, что хочу, раз вы спрашиваете. – Майкл пожал плечами и улыбнулся. – Раз вы спрашиваете.
– Вас понял, – сказал Эш мягко.
Майкл улыбнулся снова, а точнее, негромко рассмеялся.
– Вы знаете, не так ли, что я убил Лэшера? Юрий рассказал вам об этом. Вы держите на меня зло за то, что я убил одного из вас?
– Он не был тем, кем являюсь я, – сказал Эш, добродушно улыбаясь.
Свет сверкнул на белой полоске волос, начинающейся от левого виска. Мужчина, возможно, лет тридцати, с элегантными седыми прядями, своего рода гений корпоративного мира, он должен был казаться слишком рано разбогатевшим, до срока поседевшим. А ведь за его плечами сотни лет. Безмерно терпелив.
Внезапно в ней вспыхнуло искреннее чувство гордости, что это она убила Гордона. Не он.
Она сделала это. Это был первый раз за всю ее печальную жизнь, когда она испытала удовольствие, используя свою силу, приговорив человека к смерти своей волей, разрушив его внутренние связи. И она получила подтверждение тому, о чем всегда подозревала: если она действительно хочет сделать это, если она полностью объединяется со своей силой, а не борется против нее, результат достигается чудовищно быстро.
– Я хочу рассказать вам о некоторых событиях, – сказал Эш, – я хочу, чтобы вы знали о них. Историю о том, что произошло и как мы пришли в долину. Не сейчас: все мы слишком устали, конечно. Но я хочу рассказать вам об этом.
– Мне будет очень интересно, – сказал Майкл. Он полез к себе в карман, наполовину вытащил пачку и вытряхнул из нее сигарету. – Я хочу знать о вас все, разумеется. Я хочу изучить книгу, если вы все еще намерены позволить нам это сделать.
– Все это возможно, – ответил Эш с легким жестом; другая рука оставалась лежать у него на колене. – Вы истинное племя ведьм. Мы близки – вы и я. О, это не так уж и сложно на самом деле. Я научился жить в глубоком одиночестве. Я забыл о связях на много лет. Но время от времени желание состоять в родстве с кем-нибудь другим пробивается на поверхность. Желание быть известным, понятым, нравственно оцененным другим утонченным умом. В этом всегда заключалась прелесть Таламаски – с самого начала. Я мог прийти туда и доверительно побеседовать с учеными-исследователями – мы могли разговаривать до поздней ночи. Это привлекает многих не принадлежащих к человеческому роду созданий. Я всего лишь один из них.
– Да, это то, в чем нуждаемся все мы, не так ли? – спросил Майкл, взглянув на Роуан. Это был еще один из тех молчаливых, тайных моментов, что скорее похожи на незримый поцелуй.
Она кивнула.
– Да, – согласился Эш. – Человеческие существа очень редко выживают без общения такого рода, без связи, без любви. И наше племя было таким – любящим и жаждущим любви. Нам потребовалось очень много времени, чтобы прийти к пониманию агрессии. Когда человеческие существа впервые встречались с нами, мы казались им детьми. Но мы не дети. Это другая разновидность кротости. В ней заключено еще и упрямство, желание мгновенного удовлетворения и стремление к тому, чтобы явления оставались простыми и понятными.
Он замолчал. Затем спросил, очень искренно:
– Что именно беспокоит вас? Почему вы оба медлили с ответом, когда я просил вас приехать ко мне в Нью-Йорк? Что было у вас на уме?
– Убийство Лэшера, – ответил Майкл. – Для меня это был вопрос выживания – ни больше ни меньше. Свидетелем убийства был один человек, который мог понять и простить мною содеянное. И этот человек мертв.
– Эрон.
– Да, он хотел получить Лэшера, но понял, почему я не позволил ему. И те двое, которые, можно сказать, осуществляли самооборону…
– Вы страдаете из-за этих смертей, – кротко сказал Эш.
– Лэшер… Он был безжалостным убийцей. – Майкл словно разговаривал с самим собой. – Он изувечил мою жену, как-то умудрился лишить меня ребенка. Хотя что могло из него выйти? Кто может это сказать? Здесь так много вопросов и так много вероятностей. Лэшер охотился за женщинами. Убивал их в своем ненасытном желании размножаться. Он мог жить с нами не более, чем какая-то чума или насекомое. Сосуществование не представлялось возможным, и, кроме того, его первое появление, способ, которым он представил себя с самого начала, в кошмарной форме, тот факт, что он… использовал меня с самого начала.
– Разумеется, я понимаю вас, – кивнул Эш. – Если бы я оказался на вашем месте, тоже убил бы его.
– Вы уверены? – спросил Майкл. – Или пощадили бы его, так как он остался одним из очень немногих ваших соплеменников на этой земле? Вы должны были бы проявить особую лояльность по отношению к нему.
– Нет, – ответил Эшлер. – Не думаю, что вы понимаете меня, я имею в виду, в самом основном смысле. Я провел жизнь, пытаясь доказать самому себе, что обладаю не меньшими достоинствами, чем человек. Вспомните. Для Папы Григория я сам некогда привел доказательства, что у нас есть души. Я не являюсь другом скитающейся душе, обезумевшей от жажды власти, старой душе, захватившей новое тело. Подобные существа не вызывают у меня никакой симпатии.
Майкл кивнул, словно говоря: «Я понимаю».
– Иметь возможность поговорить с Лэшером, – сказал Эш, – выслушать его воспоминания – было бы мне интересно. Но нет, я бы не чувствовал лояльности по отношению к нему. Единственная вещь, в которую никогда не верили ни христиане, ни римляне, это то, что убийство есть убийство, независимо от того, убийство ли это человека или убийство одного из нас. Но я верю в это. Я слишком долго жил, чтобы придерживаться глупых убеждений, что люди не заслуживают сострадания, что они «иные». Все мы связаны между собой. Все связано. Как и почему – я не могу ответить. Но это истина. Лэшер был убит – он достиг своего конца, и если это зло было раздавлено навсегда, только одно это… – Эш пожал плечами, и на лицо его вернулась улыбка, возможно немного горькая, печальная, но светлая. – Я всегда думал, воображал, мечтал, быть может, что, если мы вернемся, у нас снова появится возможность встретиться на земле, мы сможем искупить это единственное преступление.
– Вы так не думаете теперь? – улыбнулся Майкл.
– Нет, – покачал головой Эш, – но есть причины не задумываться о таких возможностях. Вы поймете, когда мы сядем и поговорим – все вместе, в моем доме в Нью-Йорке.
– Я ненавидел Лэшера, – сказал Майкл. – Он был воплощением зла и обладал порочными склонностями. Он смеялся над нами. Возможно, я совершил фатальную ошибку. Я не вполне уверен также в том, что другие – как живые, так и мертвые – хотели бы, чтобы я убил его. Вы верите в судьбу?
– Не знаю.
– Что означает ваше «не знаю»?
– Мне говорили сотни лет тому назад, что мне суждено быть одиноким – единственным выжившим представителем моего народа. И предсказание сбылось. Но означает ли это, что такова воистину моя судьба? Я был хитер. Я пережил и зимы, и битвы, и неописуемые невзгоды. Так что я продолжаю выживать. Судьба или выживание? Я не знаю. Но в любом случае это создание было вашим врагом. Почему вы нуждаетесь в моем прощении за то, что уже совершили?
– Меня беспокоит не это. – Роуан отозвалась на этот вопрос прежде, чем успел ответить Майкл. Она продолжала сидеть в кресле, свернувшись, головой прильнув к кожаной обивке, и одновременно могла видеть обоих, а они оба видели ее. – По меньшей мере я не думаю, что Майкла заботит именно это.
Эш не стал прерывать ее.
– Его беспокоит нечто такое, что сделала я, чего сам он не мог совершить.
Эш ждал, так же как и Майкл.
– Я убила другого Талтоса, женщину, – пояснила Роуан.
– Женщину? – мягко переспросил Эш. – Настоящую женщину-Талтос?
– Да, настоящую женщину, мою собственную дочь от Лэшера. Я убила ее. Застрелила. Я убила ее, как только начала осознавать, что она есть и кто она есть. Она была рядом со мной. Я убила ее. Я боялась ее не меньше, чем самого Лэшера.
Эш казался крайне заинтересованным, но ни в коей мере не встревоженным.
– Я опасалась спаривания мужчины и женщины, – продолжала Роуан. – Я опасалась жестоких предсказаний, всего, что он сулил, и мрачного будущего, которое он описывал, и я опасалась, что где-нибудь – не здесь, а среди других Мэйфейров – Лэшер даст жизнь мужчине, а потом этот мужчина найдет ее, и на свет появится новое поколение. Тогда бы это была их победа. Вопреки всем страданиям, моим и Майкла, и страданиям мэйфейрских ведьм с самого начала трагических событий… Это совокупление стало бы триумфом Талтоса.
Эш кивнул.
– Моя дочь пришла ко мне с любовью, – едва слышно сказала Роуан.
– Да, – прошептал Эш, очевидно страстно желая продолжения рассказа.
– Я застрелила свою собственную дочь, – едва слышно повторила Роуан. – Я застрелила свою единственную и беззащитную дочь. А она исцелила меня: она пришла ко мне со своим молоком и дала мне его – и вылечила от травм, полученных при ее рождении. Именно это беспокоит меня и крайне тревожит Майкла, что вы, желающий быть ближе к нам, раскроете страшную тайну и будете потрясены, когда узнаете, что существовала женщина, которая могла бы стать вашей, если бы я не уничтожила ее, не лишила жизни.
Эш нагнулся вперед в своем кресле, опершись локтями о колени, прижав согнутый палец к мягкой нижней губе. Его брови поднялись, он слегка нахмурился, внимательно всматриваясь в лицо Роуан.
– Что бы вы сделали? – спросила Роуан. – Если бы вы нашли ее, мою Эмалет?
– Так вот каково ее имя! – изумленно прошептал он.
– Это имя дал ей ее отец. Он предпринимал попытку за попыткой, вынуждал меня, хотя выкидыши буквально убивали меня. И наконец цель была достигнута: эта малютка, Эмалет, оказалась настолько сильной, что смогла родиться.
Эш вздохнул. Он занял прежнюю позу, положив руку на кожаную обивку кресла, и устремил пристальный взгляд на Роуан, но не казался теперь ни опустошенным, ни рассерженным. Впрочем, кто знает, что творилось у него в душе…
Какую-то долю секунды казалось, что это чистой воды безумие: рассказать ему все именно здесь, в его собственном самолете, бесшумно скользящем в облаках. Но затем стало ясно, что признание было просто неизбежным, что они должны знать друг о друге как можно больше, поскольку совместные переживания заставили вспыхнуть огонек любви между ними, и этот огонек постепенно превращался в бушующее пламя.
– Хотели бы вы обладать ею? – спросила Роуан. – Хотели бы вы, возможно, обыскать всю землю и небо, чтобы найти ее, спасти ее, забрать ее в безопасное место и возродить свое племя?
Майкл испугался за жену. Роуан могла заметить страх в его глазах. А она осознала, смотря на них обоих, что на самом деле говорит это вовсе не только для них. Она говорила все это для себя, ради собственного спасения. Мать, застрелившая свою дочь… Она неожиданно отпрянула, плотно сомкнув веки, содрогнулась, подняв плечи, а затем села в свое кресло и вновь склонила голову набок. Она слышала, как тело упало на пол, она видела, как еще до этого утратило свои черты лицо; она вспомнила вкус молока, густого и сладкого, почти как белый сироп, и крайне полезного.
– Роуан, – мягко произнес Эш, – Роуан! Роуан, не проходите снова через эти страдания из-за меня.
Читать бесплатно другие книги:
