Самая страшная книга 2016 (сборник) Гелприн Майкл

Он выходил из комнаты, когда сын произнес:

– Боженьки нет. Есть лес, и лес не кончается. И там мы бежим, голодные, по снегу. Все время. – Костик зажмурился и повторил: – Все время…

Капитан сидел в кабинете, снова и снова перечитывал собственный отчет. И с каждым разом ему казалось, что недостает чего-то важного, ключевого. Что побег сына имеет прямое отношение к сегодняшней трагедии.

Что ему тогда не почудился острый звериный запах, витавший над лесной поляной.

«И луна, – размышлял капитан, – она была красной. Не чуть розоватой, а багровой, как Костина рана. И Костя в крови, он поцарапался о сук, должно быть, так…»

Он напряг мозг, стараясь воскресить происшествие месячной давности. Кривые ветви деревьев, неправильное ночное светило, улыбающийся рот живого, слава Всевышнему, живого Костика. Его шепот.

– Папа… там… там…

И потом… что за слово было потом?

Капитан прислушался к голосу из прошлого.

– Арсений! – хлопнул дверями Кошман. – Одиннадцать часов. Иди домой, я подежурю.

Лунев собирался отвергнуть предложение, но гортанное «папа», продолжающее звучать в ушах, остановило его. Пожалуй, следует быть с семьей в эту ночь.

– Никаких новостей? – поинтересовался он, надевая куртку.

– Тишина. Убег волчара.

– А Виельгорский?

– Я запер его в лазарете. Сказал, что оттуда ему будет удобнее руководить поисковыми группами.

Капитан с благодарностью похлопал товарища по спине.

– Надеюсь, завтра погода улучшится, и заработает магистраль. Если что-то случится, хоть что-то, звони.

Он открыл дверь.

– Хороший ты командир, Арсений, – сказал Кошман вслед. – Будь осторожен.

– Буду, – Лунев поправил кобуру с табельным пистолетом Макарова и покинул кабинет.

Метель рисовала на плацу загадочные иероглифы, напоминающие круги на полях. Те – якобы внеземного происхождения. Луну скрыли тучи, однако капитан знал: она круглая, как бубен. У стрельбища к нему присоединилась сутулая тень.

– Домой идете? Не против, если я вас проведу?

– Пошли, Егор Корнеевич, какой разговор.

Старый егерь вытащил из пачки папиросу, предложил Луневу.

– Я бросил. Как сын родился.

– Славный парень, – Приступа выпустил густой дым. – Не сбегает больше?

– Нет, – с излишним напором сказал Лунев, – мы с Дашей ему объяснили, что в тайге опасно.

Они вышли на пешеходную дорогу. Справа скрипел деревянными зубами лес. Добрый зеленогривый старик, дарующий местным ягоды и грибы, превратился в древнее зло, готовое выпустить кровожадных хищников из своих берлог.

– Опасно, опасно, – пробурчал старик. – Я ведь родился здесь, Арсений Петрович. Слыхал про тайгу кой-чего.

– Где, здесь?

– Да в часе ходьбы. Там моя деревня была, Лыковка. А из Лыковки уж по всему Союзу меня жизнь повела.

Дед Егор кашлянул и покосился на собеседника нерешительно. Мужчины замедлили шаг.

– Капитан, – Приступа потупился, – наш волк умный. Как человек. Я такого встречал. Десять годков мне было. Объявился у нас в Лыковке зверь. Коров драл, лошадей. Близко к избам подходил, никого не боялся. Моя прабабушка, ей, считай, сто пять лет стукнуло, следы посмотрела, говорит, нечисть это. Никто не поверил, конечно. А зверь к тете Тамаре в избу залез и младшего ребенка утащил. А старший все видел и рассказал, что зверь на двух лапах ходит, что тело у него людское, а голова волчья.

Он прервался, перевел дыхание. Капитан ждал, изучая морщинистое лицо старика.

– Мужики наши подметили, зверь появляется в полнолуние. Подстерегли. Стали из ружей палить, он наутек. За ним побежали в лес, видят, лежит на земле животное, покрытое серой шерстью, в крови от огнестрельных ран. И шерсть с него спадает клочьями, а под ней – голое человеческое тело. Тело умирающего конюха Гаврилы. Люди его окружили, а он посмотрел с ненавистью и издох.

Непроизвольный смешок сорвался с губ Лунева.

– Оборотень?

Красные от мороза щеки старика покраснели еще сильнее.

– Оборотни, волкодлаки… Прабабка, царствие ей небесное, говорила, существуют три способа стать оборотнем. Либо родиться, либо заразиться от укуса или царапины. Либо с помощью колдовства. Попить в полночь дождевой воды из волчьего следа или перепрыгнуть через волчий пень.

– Пень?

Не уловив издевки в голосе военного, старик утвердительно закивал:

– Встречаются в тайге такие деревья, молнией срезанные, о которые волки любят чесать бока. И пни эти все в шерсти и называются «волчьи». Если перепрыгнешь через них, излечишь болезни, станешь сильным, умным, быстрым, как хищник. И, как хищник, будешь крови жаждать и в полную луну обращаться в чудовище. Но действует это лишь в том случае, ежели человек не крещен, или крещение с него снято.

– Зачем вы мне это рассказываете? – не выдержал капитан. – Байки эти? Мне что, прикажете, оборотня ловить? Пули из серебра отлить? Всех некрещеных на гауптвахту отправить? Я, между прочим, тоже некрещеный.

– А Костя? Костя крещеный?

От вопроса, произнесенного ровным, слегка лукавым тоном, у Лунева зашевелились волосы на затылке. Но вместе с ответом пришло странное облегчение, будто это правда имело значение:

– Крещеный. Мы его в прошлом году крестили, полковник с супругой были крестными. Есть у вас другие подозреваемые, товарищ Приступа?

– Не злись, капитан…

– А я не злюсь, – Лунев щелкнул зубами, – но вы мне сказки травите, а на складе Ира Вильегорская лежит, настоящая, мертвая. Так что мне не до сказок нынче.

И, крутнувшись, капитан пошел к огонькам высоток. Словно дамбы, отражали они волны метели.

– Спокойной ночи, Егор Корнеевич.

– Ну да, ну да, – старик задрал голову к небу. В этот момент тучи разорвались, как мешок из-под углей, и в прорехе возникла наливающаяся багрянцем луна.

Костя лежал в кровати, укрывшись одеялом до подбородка. Лампа с фигурным абажуром разбросала по стенам тени животных, звезд и цветов. Исламский полумесяц упал точно на бледный лоб мальчика, и отец повернул лампу, чтобы метка исчезла.

Лицо сына, такое родное и знакомое, белело в полутьме гипсовой маской.

– Где Ира? – спросил Костик.

«В морозилке», – едва не вырвалось у Лунева.

– На небе.

– На небе сегодня плохо, – философски рассудил мальчик, – там злая луна. Луна кусается.

– Кусаются животные, – возразил Лунев. – Собаки, тигррры.

Он притворился, что собирается отгрызть Костин нос. Трюк, прежде смешивший сына, не сработал.

– Пускай она будет глубоко в земле. В земле до нее не доберутся.

Отец поискал нужные слова, но источник нужных слов иссяк.

– Сынок… Ты помнишь, что ты делал в лесу? На той поляне?

Костя задержал дыхание. Кровать тихонько скрипнула. Длинное тело напряглось под одеялом.

– Нет, – выдохнул он, – я забыл.

Капитан улыбнулся и потрепал мягкие волосы сына.

– Все будет хорошо, – соврал он.

Даша, уловив душевное состояние мужа, избавила его от расспросов. Молча они легли в постель. Он обнял ее, поцеловал в затылок. Она нежно и преданно коснулась губами его кисти.

– Пусть нам не снятся сны, – прошептала она.

Но сны – по крайней мере, ему – приснились.

Он стоял на лесной прогалине, и сосны взмывали вверх, образуя что-то вроде колодца, в горловине которого полыхала кроваво-красная планета. Она освещала потусторонним светом массивный пень в центре поляны. Судя по кольцам, дерево погибло в очень преклонном возрасте. Кора его была обуглена, и клочки серебристой шерсти свисали с заусениц.

– Здравствуй, Арсений, – прозвучал мелодичный, напевный голос. Шел он из дерева, и спящий капитан подумал: «Прямоходящие волки и говорящие пни». – Ты стар, Арсений, – продолжал голос, – немощен. Ты устал, каждая твоя косточка устала. Ты не справишься с врагом. Но я выручу тебя. Я сделаю тебя сильным, как раньше. Я превращу тебя в юношу, и седина исчезнет, и морщины разгладятся. И чресла твои воспылают, и ты сможешь вновь любить жену. Подойти ко мне, Арсений, прыгни через меня, я обещаю, ты приземлишься иным, совершенно иным…

«Я не нуждаюсь в твоей помощи», – намеревался сказать Лунев, но ноги его сами сдвинулись с места, понесли к обгоревшему пню, к намотанной на сучья шерсти, к осколкам клыков, втравленных в кору.

И чьи-то лапы обхватили капитана, подняли и швырнули вперед.

Он проснулся, рывком сел. Рядом мирно спала Даша. Холодный воздух покалывал шею и ступни.

– Чертов старик со своими россказнями, – процедил Лунев.

От сквозняка звонко задребезжало стекло в двери.

Почему так холодно? Кто открыл…

Ноги были ватные, как во сне, когда он пошел по коридору, свернул в комнату сына. И застыл, и ветер резал его кожу, и снежинки кружились в свете настольной лампы и таяли на подушках. Вечность уместилась в паре секунд. Осознавая, что произошло, он бросился к распахнутому окну. Улица была пуста.

Лунев провел пальцами по подоконнику. Кто-то исцарапал пластик перочинным ножом (нет же, когтями!), кто-то, кто проник в комнату (или покинул нее). Сдерживая стон, капитан выскочил в коридор. Три минуты спустя, наскоро одевшись и не потревожив жену, он вывалился во двор.

– Костя! Костенька!

Метель скомкала крик, унесла его к лесу. Туда же, куда вели по снегу следы босых ног. Здесь он шел, здесь упал, вот абрис тела, а вот…

Сердце Лунева кольнул ледяной осколок. Следы сына пропали у спортивной площадки. От нее, по припорошенному асфальту, вели следы зверя. Отпечатки огромных когтистых лап.

«Папа! – Шепот из прошлого обрывался на самом важном. – Там… папа…»

Что – там?

Память явила пробел в аудиозаписи.

Лунев побежал, сверяясь с жуткими, не имеющими право на существование следами. В сугробе у кромки леса лежал на боку патрульный. Его волосы слиплись от крови, автомат валялся в трех метрах. Капитан прощупал пульс солдата.

«Живой!»

Мобильник он забыл, впопыхах собираясь, потому воспользовался телефоном оглушенного бойца. С ходу вспомнил номер Кошмана. Значит, ум работает на пределе возможностей.

– Арсений?

– Я возле леса за электростанцией, – отчеканил Лунев. – Тут раненый. Немедленно высылай подкрепление!

Не дожидаясь ответа, он вернул мобильник в карман патрульного. У Кошмана отличная реакция, он не подведет.

Утопая по икры в снегу, Лунев вошел в лес.

Зрение капитана обострилось, да и луна выбралась на сцену из-за снежных кулис. Каждую веточку он видел отчетливо, как при дневном свете. Идти далеко не понадобилось. Сын сидел на поляне – почти такой же, какая явилась ему во сне, но без магического пня. На четвереньках, будто звереныш, в трусах и футболке «Кока-Кола». Безразличный к лютому морозу, к бьющему наотмашь ветру. Черты его заострились, изменились до неузнаваемости. Чужой мальчик, Маугли, дикарь, затравленно глядел на отца.

«Да нет же, не чужой! Мой! Мой!»

– Сыночек!

Костя отпрянул, продемонстрировал зубы, между которыми сновал розовый язык. Он всегда скалился, прежде чем заплакать. Но голубые глаза были сухими.

– Папа… Я не хотел…

– Пойдем, скорее пойдем домой!

– Нет, – мальчик отполз от капитана, – мне нельзя идти с тобой. Он мне запретил.

– Кто?

Ледяные зрачки поднялись к небу и от света луны стали розоватыми.

– Я вышел погулять с Ирой вчера… – словно в бреду, бормотал Костя, – она мой друг, мы поженимся, когда вырастем. Я играл с ней, но пришел волк. Волк сделал ее холодной и липкой. И она не вырастет никогда. Я не остановил волка. Волк залез в комнату. Он говорит, что убьет всех, кто мешает. Всех…

Лунев опустился на колени перед мальчиком, протянул к нему руки. Взял за плечи и заставил смотреть в глаза.

– Что ты натворил, сын? – прохрипел капитан.

– Это не я, – затряс головой Костя, – это дядя Волк…

– Что ты натворил? – повторил Лунев, и одинокая слеза скатилась по его щеке.

Первый раз отец плакал при сыне, и, кажется, это испугало мальчика больше леса, больше того, что притаилось внутри или снаружи.

– Не я, папочка! Волк! Волк!.. Волк.

Третье «волк» Костя сопроводил жестом, указывающим за спину капитана. Лунев обернулся. Тень метнулась в темноту. Он только заметил противоестественно вывернутые ноги и ненормально крупную голову.

«Маска, – сказал себе Лунев, – обычная маска волка».

– Какая прелесть! – раздался из мрака знакомый Луневу голос.

Капитан выхватил пистолет, перевел флажок предохранителя в нижнее положение. Прицелился. Но голос прозвучал совсем с другого угла.

– Отец и сын, недоумок Исаак и папаша Авраам.

– Беги! – прошептал Лунев, меняя позицию. – Прошу, Костик, беги!

Мальчик кивнул и, спотыкаясь, побежал к кустам. Дядя Волк не стал его преследовать. Он кружил вокруг поляны, невидимый за деревьями, и ворковал насмешливо:

– А я ведь правда собирался ему помочь, маленькому придурку. Отвести к тому замечательному пню и вылечить. По-дружески, по-соседски. Чтобы он очистился от греха, как я. Но потом… знаешь, капитан, потом я усек, что никого не надо спасать. Вы созданы, чтобы вас есть. Терзать ваше мясо. Быть вашим ночным кошмаром.

Он завыл – не как волк, а как человек, копирующий волка. И захохотал.

– Капитан, ты не представляешь, что это за счастье. Я же спьяну прыгнул, сдуру. Вспомнил стариковские байки, и – скок! Все изменилось вмиг. Ни боли, ни слабости. Ни жалости, капитан. Невыносимое удовольствие – просто мчаться по тайге, вонзать зубы в загривок оленя, рвать его, живого.

– Ты сумасшедший! – воскликнул Лунев, целясь в деревья.

– И это то, о чем я всегда мечтал. Сумасшествие. Отказ от рамок. Охота. Война. Кровь, насыщенная адреналином. Моя, ваша. Ты не способен вообразить, насколько та сучка была вкуснее оленя. Часы, проведенные с ней, – тысяча оргазмов одновременно.

Хрустнула ветка, и ствол Макарова зафиксировал источник звука, но опоздал. Дядя Волк совершил новый круг.

– Я умирал, капитан, рак пожирал мои клетки, выедал нутро. А теперь я здоров. Я пожираю. Я рак. И твоего сына-дебила я поем. Сразу после тебя.

То, что убийца нападет с подветренной стороны, Лунев понял интуитивно и за секунду до броска начал разворачиваться. Громоздкая туша заслонила луну. Легла на капитана зооморфной тенью.

Он успел разглядеть отдельные фрагменты: волосатую грудь, длинные когтистые лапы, вытянутую пасть, в которой, как пламя зажигалки, подрагивал алый язык. Когти, четыре желтых костяных ножа, метили ему в лицо, и он нажал на спусковой крючок. Дуло пистолета полыхнуло. Гильза зашипела в снегу.

Убийца приземлился слева от Лунева. В ноздри ударил едкий запах зверя. В уши – гневный рык. Не рискуя стрелять повторно, капитан побежал. Он мчался без оглядки, а на закорках пыхтело исчадие языческих времен, и когти-ножи свистели в морозном воздухе.

Лунев проломил собой сплетение веток, полетел на открытую площадку. Ботинки скользнули по льду. Он упал, пополз.

Убийца выступил из леса.

Луна в этот момент предала адепта, скрылась за тучами, и капитан видел лишь тень, формы, внушающие ужас и отвращение. Убийца шагнул к нему.

Загрохотали выстрелы.

Автоматная очередь изрешетила дядю Волка. Свинец разнес его коленную чашечку, паховую кость, прострелил ребра. Три пули угодили в морду. Убийца дернулся, исполнил короткий удивленный танец и упал.

Не веря, что он спасен, Лунев посмотрел на спешащих сквозь метель автоматчиков. Узнал лейтенанта Кошмана и замыкающего отряд егеря Приступу.

Холодные руки схватили его сзади.

– Папочка!

Капитан обнял Костю, спрятал горящее от стыда лицо на его груди:

– Прости меня, сыночек, прости…

– Не плачь. Никогда, никогда не плачь, папа.

– Не буду. Клянусь.

Капитан снял куртку, укутал в нее мальчика. И вдруг услышал тот голос из прошлого, вспомнил окончание фразы. И проклял себя, решив, что, если бы вспомнил раньше, Ира была бы жива.

Он встал, кивнул Кошману. Опешившие солдаты разглядывали голого мужчину. Запрокинутое расстрелянное лицо. Правый глаз мертвеца вытек, а в левом, стекленеющем, отражалась луна. Багровая, но постепенно бледнеющая до привычного цвета.

Месяц назад чудом спасшийся от дяди Волка Костик сказал:

«Там папа… крестный папа».

– Боже мой, – прошептал Кошман.

На пропитанном кровью снегу лежал его командир, полковник Требейчик.