Горькие плоды смерти Джордж Элизабет

Октябрь, 22-е

– Это расследование с самого начала основывалось на косвенных уликах, – сказал Линли. – Но, несмотря на это, ей удалось добиться замечательных результатов.

– И все же, Томми, согласись, нам нет резона устраивать салют по этому поводу.

Они с Изабеллой находились в ее кабинете. Инспектор пришел к ней, как только Доротея Гарриман шепнула ему на ухо, что суперинтендант у себя.

– Зато наш козырь – чистосердечное признание, – заявил он. – Оно запротоколировано, под ним стоит ее подпись, а сама Голдейкер взята под стражу. С Барбарой я разговаривал в шесть утра. Признание имело место примерно в половину третьего.

– Адвокат при этом присутствовал?

– Голдейкер отказалась от адвоката. Ей его неоднократно предлагали, но она отказывалась. Пришлось вызвать дежурного адвоката. Но она велела ему лишь слушать и ничего не говорить. Все это задокументировано.

Изабелла Ардери медленно кивнула. Окно у нее за спиной, все в потеках дождя, искажало вид на Сент-Джеймс-парк с его роскошными золотыми кронами осенних деревьев. Затем суперинтендант втянула в себя обе щеки, после чего медленно расслабила их. Томас знал: она взвешивает полученную от него информацию. Любая же информация, касающаяся Барбары Хейверс, вызывала у Ардери сомнения в способности сержанта проводить расследование так, как это полагается, а в данном конкретном случае – в условиях жестких ограничений, которые наверняка стали бы непреодолимой преградой на пути любого другого копа.

– Рада это слышать, – произнесла наконец суперинтендант, подвинув папку ближе к середине стола. Открыв ее и просмотрев ее содержимое, она добавила: – Как я понимаю, ей помогал сержант Нката.

– Верно. По словам Барбары, они отлично сработались. – Линли не стал упоминать тот факт, что Хейверс не раз действовала в одиночку. В конце концов, какая разница? Расследование завершено, и у Изабеллы есть устраивающий ее результат, а это именно то, что Барбара так отчаянно стремилась получить. Результат.

– А что сказал сержант Нката? – спросила начальница Томаса.

– С ним я пока еще не говорил.

– Вот как? – последовал новый скептический вопрос. – Прошу тебя устранить эту недоработку. Не хотелось бы говорить с ним лично. Думаю, и ты, и сержант Хейверс того же мнения.

Линли отлично понял намек.

– Барбара вполне бы справилась сама, если б ей в помощь выделили пару констеблей, – сказал он. – И ты это знаешь.

Изабелла одарила его пристальным взглядом. При этом она слегка повернула голову, так что инспектору стала видна ее гладкая щека и зеленая серьга в ухе. И движение, и сопровождавший его взгляд как бы намекали, что есть темы, которые сейчас лучше не затрагивать, и вопрос о том, справилась бы сержант Хейверс одна или нет, – из их числа.

– Ты по-прежнему не веришь, – сказал Томас, игнорируя намек. – Впрочем, я не стану спорить с тем, что у тебя имеется не один десяток причин в этом сомневаться.

– Весьма похвально с твоей стороны, – сказала его шеф.

– Но если б я мог обратить ваше внимание…

– Неужели, Томми, я, по-твоему, похожа на человека, которому нужно помогать обратить на что-то внимание?

– Вообще-то нет. Но, Изабелла, думаю, после этого сержанта Хейверс неплохо бы как-то поощрить. Например, дав ей более широкую свободу действий.

– Неужели? Впрочем, можешь не отвечать. Скажу следующее. Я в восторге от того, что стараниями сержантов Хейверс и Нката ситуация в Шафтсбери прояснилась. И совершенно согласна с тобой в том, что касается большей свободы действий…

Линли был стреляный воробей и отлично знал, что сейчас последует. И не ошибся.

– Томми, если Барбаре Хейверс дать в руки веревку, не сомневаюсь, рано или поздно она на ней повесится. Так давать ей или не давать больше свободы? Лично я не против.

С этими словами Ардери вернулась к изучению содержимого папки. Ее подчиненный хотел что-то добавить, но не стал. Что толку? Когда дело касается Барбары, Изабелла все равно поступит по-своему. Нет, она, конечно, примет во внимание ее успех в Шафтсбери и даже отметит его при случае, однако никогда не откажется от своего намерения избавиться от Барбары при первой же подвернувшейся возможности.

Томас был не прочь попререкаться с ней по этому поводу, однако понимал всю бесполезность подобной затеи. Куда важнее, если бы сама Барбара помогла Изабелле Ардери переменить ее мнение о себе. Но это произойдет не сразу, не в одночасье. Ему же оставалось лишь уповать на то, что однажды так и будет.

Оставив начальницу одну, он отправился к себе в кабинет. В коридоре ему навстречу попалась Доротея Гарриман. Дойдя до двери, что вела на лестницу, секретарша едва заметно кивнула. Похоже, что у нее явно было что-то новенькое, так что Линли пошел следом.

– И?.. – спросила Доротея.

Инспектор выгнул бровь, ожидая пояснений.

– В том смысле, что вы ее убедили? – поинтересовалась женщина. – Вы ведь ходили к ней поговорить насчет детектива-сержанта Хейверс, не так ли?

– Хотя мне довольно любопытно узнать, каким методом вы пришли к такому заключению, я…

– Да будет вам, детектив-инспектор Линли! Я ведь не настолько наивна, чтобы не заметить, что сегодня вы явились на работу на час раньше обычного. Более того, вы до блеска начистили ботинки, а в вашей походке присутствует – как бы поточнее выразиться? – нечто неуловимо праздничное. Кстати, и лосьон после бритья у вас тоже новый?

– Холмс, вы меня поражаете! – воскликнул Томас.

– Итак? – повторила свой вопрос Гарриман.

– Барбара добилась от подозреваемой чистосердечного признания.

– Неужели? Потрясающе! Так что теперь вперед и с песней, не так ли? Скажите, я должна возобновить свое занятие?

– Это какое же? – уточнил Линли, отлично понимая, куда клонит Ди.

– Приведение ее в норму, если можно так выразиться. Мне тут в голову пришла одна мысль. Скажу честно, она далась мне нелегко. Но теперь я вижу, что давила на нее слишком сильно и, наверное, перестаралась в своем усердии. Заваливала информацией! Вынуждала действовать сразу в нескольких направлениях! Загоняла в потогонный режим! Если честно, после этого я почти пришла к выводу, что она предпочитает женщин – хотя у меня нет с этим проблем, – но, поразмыслив, я поняла, что в ее жизни никогда не было и женщин тоже. Или все же были?

– Понятия не имею. Она не любительница распространяться о своей личной жизни. Как вы наверняка уже заметили, – последнюю фразу инспектор добавил в надежде, что собеседница поймет: личная жизнь Барбары с ее тайнами – слишком тугой узел, который ей даже не следует пытаться распутать.

Видимо, он надеялся зря.

– Я ожидала, что она… как бы это сказать?.. Что она изольет мне душу, если можно так выразиться, – призналась секретарша. – Но, наверное, на это вряд ли можно рассчитывать после такого короткого знакомства…

– И это при том, что вы знаете ее уже много лет, – напомнил Линли.

– Да, хотя это вовсе не значит, что я познала ее, если вы понимаете, о чем я.

– Надеюсь, не в библейском смысле?

– Что именно?

– То, что вы только что сказали. О познании. Типа, Адам познал Еву? Или Ной… не помню, кто там была его жена.

Разумеется, Томас шутил. Что не мешало ему заметить, что Ди смутилась. Похоже, она не принадлежала к числу читательниц Библии.

– Я хочу сказать лишь то, – продолжала она, – в библейском смысле или нет, трудно сказать, но я думаю, что должна проводить с нею больше времени. Нам нужно выстраивать дружбу. Как можно надеяться повлиять на человека, если между вами нет ничего общего? Разве можно надеяться, что он начнет мыслить иначе после всего одной совместной вылазки по магазинам? Я это к тому, что готова вновь взяться за это дело, но на сей раз…

Женщина не договорила, а Линли открыл рот, чтобы выразить протест по поводу самой идеи передачи Барбары Хейверс в цепкие руки Доротеи Гарриман. Второй раз этот номер не пройдет, подумал он.

– Честное слово, я не буду на нее давить, детектив-инспектор, – пообещала секретарша. – Кстати, я не слышала от нее решительного «нет» по поводу занятия танцами. Согласна, она не горела желанием, но, по-моему, ее можно уломать. Видите ли, я имела в виду парные танцы, исполняя которые она – хочешь не хочешь – оказалась бы в мужских объятиях. Но что, если ей предложить танцы просто как физические упражнения? Хочу задать вам один вопрос. Что, по-вашему, она скажет насчет балета?

Хейверс в балетной пачке? Стоило Томасу это представить, как он едва не подавился от смеха.

– Ди, боюсь, я склонен думать, что… – только и смог произнести мужчина.

– Совершенно верно, – согласилась Гарриман. – А как насчет чечетки? Прекрасное упражнение для ног, не требует специального костюма… Как вам моя идея?

Если честно, Линли она показалась не менее абсурдной, чем балет, однако он понял: Ди уже приняла решение. Теперь слово за самой Барбарой, подумал он. А там кто знает? Вдруг чечетка ей понравится? По-крайней мере, вреда от нее не будет, это точно.

– По-моему, замечательная идея, – сказал он.

Доротея просияла улыбкой.

– Но вы не против, если я кое о чем вас попрошу? – поспешил добавить инспектор.

– Нет, конечно.

– Ради бога, только не говорите ей, что я так сказал.

Вторую ночь подряд бразды правления пекарней был вынужден взять в свои руки помощник Алистера, выпекая лишь те изделия, которые он счел нужными. Его шефу даже не пришло в голову позвонить ему и предупредить, что он будет отсутствовать на работе еще один день. Он вообще забыл про пекарню и ее продукцию. Когда же Маккеррон, проведя долгие часы в приемной местного отделения полиции, вернулся домой, фургоны уже были загружены свежим хлебом и булочками. Как видно, дела шли гладко; помощник прекрасно управлялся и без него.

Увы, это не подняло владельцу пекарни настроения. Нет, конечно, он был благодарен молодому человеку за его инициативу. В его отсутствие помощник проявил себя с самой лучшей стороны. Сказав ему спасибо, Маккеррон тяжело зашагал к дому.

Правда, он успел заметить странное выражение на лице помощника. По всей видимости, тот решил, что хозяин провел предыдущую ночь в постели Шэрон Холси. С другой стороны, в том, что касалось их отношений с Шэрон, Алистер и сам не слишком заботился о конспирации.

Кстати, как оказалось, она ему звонила. Находясь в полицейском участке, мужчина отключил свой сотовый. Лишь один раз он заставил себя включить его на пару минут, чтобы позвонить Чарли, после чего выключил снова. Разговаривать ни с кем желания не было. Он все еще не пришел в себя после признания Каро и корил себя за то, какую жестокую ошибку допустил, подозревая Шэрон. Как вообще ему могло прийти в голову, что Шэрон Холси способна причинить кому-то зло? Маккеррон раз за разом задавал себе этот вопрос. Он как будто утратил способность – если таковая у него была – разбираться в женщинах. И Каро – наглядное тому подтверждение. Прожив с нею годы, он так и не понял, кто она такая.

Войдя в дом, Алистер первым делом направился в кухню, где вывернул на стол содержимое карманов. После этого, чувствуя внутреннюю опустошенность, поставил кипятиться чайник. Затем вынул и включил мобильный телефон. На нем его ждали голосовые сообщения – от помощника, от Шэрон, от Индии, снова от Шэрон и, наконец. еще одно от нее.

Единственным голосом, который он хотел услышать, был голос Шэрон Холси, и Алистер включил оставленную ею голосовую почту. «Сегодня я не приду на работу», – сообщала она. Второе сообщение гласило: «Я тут подумала и хочу взять отгулы». Третье звучало встревоженно: «Алистер, ты получил мои сообщения? Что-то случилось? Я слышала, тебя сегодня не было в пекарне».

Хотя последнее сообщение, похоже, предполагало ответный звонок, Маккеррон не нашел в себе мужества перезвонить ей. Он страшно устал. Такой невероятной усталости он не испытывал еще ни разу в жизни.

Мужчина направился было к лестнице, но затем подумал, что все равно не уснет. Однако он ошибся. Он как будто провалился в беспамятство, в черную бездну, где не было никаких снов, ни кошмарных, ни приятных. Его разбудил звонок домашнего телефона, и Алистер схватил трубку, надеясь услышать что-то такое, что никак не было связано с тем, что на него свалилось. Увы, на другом конце линии раздался голос Равиты Хан.

– Почему вы сразу не позвонили мне? – спросила она без всяких прелюдий.

Алистер растерянно заморгал и попытался стряхнуть с себя сон. Это заняло больше времени, чем обычно. Он удивился, каким образом адвокат узнала то, что она узнала. Ей позвонил сержант местной полиции, сказала Хан. Это, конечно, нарушение правил, но он ее знакомый. Очевидно, поскольку Каролина взята под стражу, ей требуется опытный адвокат, может, даже не один, и сержант полиции это знал.

Да и какая разница, откуда он узнал? Каролина вполне могла наконец потребовать себе адвоката, что, кстати, она должна была сделать еще в самом начале, сказала Равита Хан.

– Она отказалась от адвоката, – объяснил Маккеррон. – Копы предлагали ей. По их словам, она…

– Не говорите глупостей. Они были только рады, что меня не оказалось рядом.

– Они захватили с собой дежурного адвоката.

– Ага, какого-нибудь некомпетентного бывшего юриста, который понятия не имеет, как действовать в таких случаях.

Алистер был в корне не согласен с Равитой. Необходимость действовать отпала сама собой, как только Каролина заявила, что готова сделать признание. Он так и сказал адвокату.

– Все равно вы должны были позвонить мне в тот момент, когда детективы пришли к вам домой, – не унималась она. – Почему вы этого не сделали?

– Как я уже сказал…

– Люди думают, что, когда к ним приходят из полиции, они обязаны их впустить, что отнюдь не так. Полицейские обычно рассчитывают на то, что вам неизвестно о ваших правах. Они полагаются на элемент неожиданности, на что угодно, – кроме знания вами ваших же прав. Почему она созналась? Они принуждали ее? Угрожали ей? Они сообщили ей, что, собственно, нашли в вашем доме?.. О боже! Ладно, но как вы узнали? Вас ведь не было в комнате для допросов.

Маккеррон рассказал ей все, что узнал, пока сидел в собственной гостиной, когда прошлой ночью полицейские впервые пришли поговорить с Каро.

– Она изучала яды, – сказал он. – Она сделала заказ по Интернету. В компьютере остался след.

– И они ей это сказали? Бог мой, его мог заказать любой! – воскликнула Хан. – Хороший адвокат наверняка обратил бы на это внимание в ходе рассмотрения дела.

– Она паковала чемодан Клэр, – продолжал мужчина. – Каро сама сказала мне об этом. Ей оставалось сделать лишь одно – «забыть» положить в него зубную пасту. Чтобы Клэр попросила у нее разрешения воспользоваться ее собственной. Что та и сделала. В эту пасту она заранее добавила яд.

– Но, боже мой, ведь должен же был быть какой-то мотив! Был ли он? – спросила Равита.

В этом месте Алистер был вынужден солгать. Он не мог заставить себя рассказать адвокату – да и не только ей – о том, что Каролина сделала с Уиллом, и поэтому предпочел уйти от прямого ответа.

– Если за этим что-то стоит, спросите у Каро. Она наверняка вам скажет, – уклончиво произнес он.

– Я уже пыталась. Но она отказывается меня видеть. Поэтому я вам и звоню. Вы попытаетесь привести ее в чувство? Признание можно отозвать. Насколько мне известно, у полиции имеются лишь косвенные улики. Не говоря уже о том, что само признание сделано в отсутствие адвоката.

– Я же уже сказал, там был дежурный адвокат.

– Они угрозами добились ее согласия на него. Они ее запугали.

Маккеррон вздохнул.

– Я так не думаю, – сказал он. – Скорее… Копы сказали ей, что у них на нее есть – и она призналась. Она как будто ждала, когда же они, наконец, все вычислят, и когда это случилось, она просто сдалась. Как будто… Наверное, она устала. Устала бороться и притворяться.

– Не понимаю, что вы хотите этим сказать.

– Я и сам толком не знаю.

И это была чистая правда. Алистер ничего не знал. Что там Каролина делала с Уиллом – на этот счет ее муж оставался в полном, если не сказать в дурацком, неведении. Но даже то, что она держала все это от него в тайне, вряд ли может служить оправданием, подумал он.

И почему она это делала? Неужели и впрямь для его же, Уилла, блага? Увы, Алистеру в это верилось с трудом.

То, как настоятельно она требовала, чтобы после своего лондонского срыва Уилл вернулся к ним в Дорсет, теперь предстало для Маккеррона в совершенно новом свете. Как и ее неприязнь к Лили Фостер. Ему стало понятно, почему люди убеждают себя в самых безумных вещах, чтобы обелить себя в собственных глазах за те страдания, которые они причиняют другим. Корил он себя за другое: почему не разглядел признаки, что это происходит – ведь те были, как говорится, налицо…

Не мешай нам, Алистер.

Я займусь этим сама.

Сейчас ему нужна мать.

И далее в том же духе. И мужчина не спорил, убежденный в том, что его женой движет материнская любовь, которая подсказывает ей, что лучше для ее ребенка. Какой же он был дурак!

Из дома Маккеррон вышел лишь во второй половине дня. Он сам не знал, куда собрался, но ему срочно требовалось побыть на свежем воздухе. Сил для этого почти не было, однако он дошел до городка, поднялся между двумя рядами живой изгороди на холм и, наконец, свернул на Брич-лейн. Он не отдавал себе отчета, куда идет. Ноги привели его к мемориалу Уилла сами собой.

Как и говорила Каро, люди вешали на посаженные еще весной кусты розовые и голубые ленточки с именами. На некоторых буквы выцвели, на других расплылись после дождя. Какие-то надписи явно висели уже давно, другие были поновее. Алистер приподнял несколько ленточек, чтобы прочесть, что на них написано. Имена, одно за другим, имена тех, кто умер и кого приняла земля…

Были здесь и свечи. Их приносили сюда, зажигали и оставляли гореть. И они горели, пока не догорали сами или же их не гасил дорсетский ветер. Сегодняшний день был безветренным, и Алистер заново зажег те из них, в которых еще имелся фитиль, и убрал те, что догорели полностью, сложив их аккуратной стопкой на каменной скамье.

Закончив это делать, он сел рядом с собранными огарками и долго смотрел на камень с мемориальной табличкой. Ему хотелось что-то сказать молодому человеку, чье имя было на ней выбито. Увы, единственное, что приходило мужчине на ум, – это слова скорби.

– Я ничего не знал, Уилл, – сказал Маккеррон и тотчас же подумал, что прояви он себя настоящим мужчиной, уверенным в себе, чувствующим себя равным другим людям и, тем более, собственной жене, он бы все узнал, увидел, понял и стал действовать. Увы, Алистер никогда не чувствовал себя равным ей. Куда там! Он был даже благодарен ей за то, что такая женщина, как Каролина Голдейкер, вообще посмотрела в его сторону. По сравнению с ней, с принцессой, Алистер ощущал себя лягушонком. И даже когда она поцеловала его, он им так и остался.

На дороге за спиной Маккеррона, прошуршав шинами, остановилась машина, но он даже не шелохнулся. Кто-то приехал к источнику. Чтобы зажечь свечу или привязать к кусту очередную ленту. Хорошая традиция, подумалось ссутулившемуся на скамейке мужчине. Благодаря ей самоубийство Уилла теперь воспринималось не столь ужасным.

– Думаю, тебе нужен мешок для мусора, – раздался за его спиной голос Шэрон. Алистер обернулся, но ничего не сказал. А она положила руку ему на плечо и сказала:

– Подожди, я сейчас принесу.

С этими словами женщина вернулась к машине и взяла из нее пластиковый пакет из супермаркета. Собрав в него все огарки, она аккуратно завязала ручки пакета и села.

Взгляд обоих был устремлен вдаль, на простиравшуюся перед ними долину Блэкмор, на которой даже с этого расстояния можно было увидеть мирно пасущихся коров. Пастбища были отделены друг от друга живыми изгородями – местные фермеры поступали так вот уже более двухсот лет.

– В таком месте, как это, чувствуешь умиротворение, – сказала Холси.

– Угу, – подтвердил Алистер. Других слов у него не нашлось.

Вообще-то он должен был извиниться, и прекрасно это знал. Но как извиниться за свою глупость, за преступную уверенность в том, что Шэрон – убийца? Когда же она попыталась переубедить его, он просто не стал ее слушать. Неудивительно, что сейчас у него не нашлось слов.

– Ты мне так и не позвонил, – сказала его любимая. – Я жутко переволновалась и в конечном итоге даже наведалась в пекарню.

Маккеррон почувствовал на себе ее взгляд, однако продолжал смотреть прямо перед собой – туда, где над поросшими травой меловыми холмами, образовавшими эту долину, виднелись покатые склоны Мелбери-Хилл.

– Там никого не было, – сказала Шэрон, – хотя сама пекарня стояла открытой, что лично мне показалось странным, учитывая полицейское предписание Лили Фостер и все такое прочее. Я не стала входить в дом, лишь подергала ручку двери. Признайся, Алистер, что-то не так?

И тогда он понял: она ничего не знает. С другой стороны, откуда ей знать?

С того момента, как Каролина подписала то, что ей подсунули в полиции, не прошло и двенадцати часов. Неудивительно, что люди все еще оставались в неведении. Ничего, вскоре они узнают. Невозможно убить Клэр Эббот, надеясь при этом на то, что в случае разоблачения ваш арест, обвинение и признание останутся тайной за семью печатями.

И мужчина рассказал все – кратко, в двух словах. Он сделал это, как и все остальное, – тупо глядя вдаль.

– С Каро, – ответил он на вопрос Холси.

– С нею что-то случилось? – уточнила та.

– Это она, – пояснил Маккеррон. – К нам приходила полиция. Она рассказала им все. Это она, Шэр.

После этих его слов Шэрон встала со скамьи и, опустившись перед ним на колени, заставила его посмотреть ей в глаза. Ее взгляд был полон сострадания. Никакого триумфа, никакого «а что я тебе говорила?» Алистер в нем не заметил. Не такая она была женщина.

– Что она им рассказала? – спросила Холси.

– Про Клэр Эббот. Ее смерть – дело рук Каро. Конечно, у копов были улики, но их могло не хватить. И тогда они включили запись на диктофоне, который принесли с собой. Клэр говорила про Уилла, про Каро, про то, что та с ним делала… – Мужчина больно закусил губу, как будто хотел как следует прочувствовать всю свою боль. Боль, которую он испытывал не только от того, что обидел сидевшую рядом с ним женщину, но и от того, что он подвел Уилла, не смог уберечь его.

Все еще стоя на коленях, Шэрон подалась вперед и обняла его за талию.

– Какое несчастье…

Другая на ее месте, подумал он, наверняка стала бы выпытывать подробности, совать нос в несчастья другого человека. Но только не Шэрон.

– Какое несчастье, – повторила она и лишь потом спросила: – А ты сам как, Алистер?

– Тоже несчастен, – ответил ее друг.

– Ничего удивительного, – сказала Холси. – Разве ты хотел, чтобы с тобой случилось подобное? И вот теперь эта… бедная женщина. Что с ней будет? Что бывает, когда кто-то признается полиции? Где она сейчас? А что говорит адвокат?..

До Маккеррона дошло, что она неправильно его поняла, что она решила, будто он имел в виду ее сочувственные слова, хотя это было совсем не так.

– Я имел в виду то, что произошло между нами. Что я тогда подумал, – попытался объяснить он. – Дерево лабурнума в твоем саду, его стручки и все такое прочее, и это при том, что ты пыталась меня переубедить, ты даже предложила попробовать эту чертову пищевую соду, как будто хотела доказать… Прости. Какой же я был дурак! Поделом мне.

– Ах, вот ты о чем…

Шэрон поднялась на ноги и подошла к началу спуска, туда, где плато Шафтсбери, подставив себя всем ветрам и стихиям, постепенно переходило в раскинувшуюся перед ними долину. Пару минут – Алистеру они показались вечностью – она стояла там, глядя вдаль.

– Собственно, я приехала к тебе поговорить об этом. Теперь между нами многое изменилось, – сказала она в конце концов.

– Господи, ну почему я не послушал тебя! Ты пыталась мне все объяснить, я же был круглым идиотом, а все потому… Вот оно, самое худшее. Мне было все равно, потому что мне хотелось одного: быть с тобой. И кто я теперь после этого? Я и сам не знаю. Но мне было страшно при одной только мысли, что я могу тебя потерять. И если для этого Каро должна была умереть, что ж, так тому и быть. Вот так я тогда думал.

– А сейчас? – спросила женщина, повернувшись к нему. Солнечный свет упал ей на лицо, и он увидел, что она тоже измучена. Возможно, после того, как он оскорбил ее своими подозрениями, она не сомкнула глаз. И что, о боже, ему теперь делать?

Алистер устало махнул рукой в сторону дома и пекарни.

– С этим покончено. Какой из меня пекарь? Я делал это ради нее, ради мальчиков. Потому что этого хотелось ей, потому что это было нужно им. А тем временем… – У него не нашлось слов, чтобы описать жуткую картину того, что Каролина делала с бедным Уиллом. – Тем временем мне хотелось делать то, чем я занимался в Лондоне, то, к чему привык, что мне нравилось.

Шэрон кивнула и наклонила голову, как будто это давало ей возможность лучше его рассмотреть.

– Я тут подумала… – заговорила она.

– О чем?

– Не мог бы ты делать то же самое, но только в Торнфорде? Видишь ли, я провинциалка, всю жизнь прожила здесь и никуда не стремлюсь отсюда.

– Шэрон, ты о чем? Ты… – Мужчине было страшно закончить вопрос.

– Я была чертовски зла на тебя за то, что ты обо мне подумал. У меня в голове не укладывалось, как ты мог заподозрить во мне убийцу, каковы бы ни были причины.

– Я знаю… И мне… стыдно, Шэр. Ты даже не представляешь, как мне стыдно!

– А потом я задумалась над тем, как мы все порою говорим безумные вещи и совершаем безумные поступки. Как приходим к выводам, о которых потом жалеем. Но то, что… между мной и тобой? В этом нет ничего дурного. Мы с тобой просто мужчина и женщина, которые нашли друг друга, больно споткнулись, но затем все исправили. Согласна, сначала я была зла на тебя. Чего греха таить… Я была готова вычеркнуть тебя из моей жизни. Но у меня был целый день на то, чтобы все как следует взвесить. Подумать о том, кто ты и что с тобой стало не так после того, как погиб сын Каролины. И я пришла к выводу, что ничего про тебя не знаю, после того, что случилось.

– Ты хочешь сказать, что готова принять меня? После всех моих подозрений, обвинений и всего прочего?

– Алистер, я ведь тебе еще с самого первого дня сказала: для меня главное в этой жизни – только ты и я. Пора бы тебе в это поверить.

У Индии не было названия тому, что творилось в ее душе. Частично это была печаль из-за утраты. Частично – ощущение собственного бессилия. Она не смогла переубедить другого человека. Но опять-таки это ощущение проистекало из душевной боли. Она как будто оказалась посреди океана в утлой лодчонке без руля и без весел, и теперь ее помимо ее воли влекло течением непонятно куда. Черт, наверняка же есть слово для того, что она в данный момент чувствовала! Но после безумной бессонной ночи у измученной женщины не получалось его вспомнить.

Индия стояла у окна в квартире Чарли, глядя на магазинчик готовой еды на углу, в который то и дело заглядывали покупатели, хотя время ленча давно прошло. Эллиот приказала себе ничего не чувствовать, и, разумеется, потерпела фиаско.

Она была у Чарли через час после того, как он сообщил ей известие о матери. Нэт довез ее до Кэмберуэлла. В принципе, Индия могла бы доехать и сама, но он ей не позволил. Мол, она сейчас не в том состоянии, чтобы сесть за руль, пусть даже улицы в этот час пусты. Нет, машину поведет он, решил Томпсон. К тому же, добавил он, они могут поговорить по дороге. Она расскажет ему, что такого случилось с Чарли, если он позвонил ей в середине ночи.

– Он не знал, что ты у меня, – сказала Индия.

На что Нэт ответил:

– Я это понял.

Его слова слегка успокоили Эллиот. Натаниэлю было понятно, что Чарльз не ставил своей целью помешать им именно тогда, когда Нэт впервые заночевал у нее.

Пока они ехали в Спиталфилдс, женщина рассказала ему все. К этому времени она уже слегка успокоилась и смогла изложить факты так, чтобы ее друг понял: в данный момент она просто обязана морально поддержать бывшего мужа.

Нэт кивнул. Лицо его было серьезным. Похоже, она его убедила. Однако, остановив машину перед стеклянными дверями дома на Лейден-стрит, он сказал ей нечто совершенно иное.

– Думаю, Индия, нам лучше расстаться, – заявил он, открывая дверцу машины.

В свете уличного фонаря Эллиот посмотрела на него. Верхняя половина его лица оставалась в тени. Это не помешало ей увидеть застывшую в его глазах боль, потому что та слышалась в его голосе.

– Нет. Прошу тебя, только не сейчас. Это несправедливо с твоей стороны… – попыталась отговорить его Индия.

– Понимаю, со стороны это смотрится именно так: несправедливо, не тот момент и все такое прочее.

– Нэт, пойми, его мать только что призналась в убийстве. Его брат покончил с собой.

– Сколько лет назад, скажи на милость?

– Прекрати. Он всегда это переживал. Он почти сумел себя преодолеть, и вот теперь очередной удар. Дело не в том, просил он меня приехать к нему или нет. Просто в такой момент я не могу оставить его одного. Когда его мать… Прошу тебя, постарайся понять! Я лишь пытаюсь быть ему другом.

– Понимаю. Однако мне понятно и то, что он вцепился в тебя всеми зубами и не намерен отпускать. Ты же не намерена вырваться из его хватки.

– Ради всего святого, его мать…

– Сначала его брат, затем то, что ты его бросила, затем его мать… И всякий раз это для него удар. И я всякий раз должен с этим мириться. Как я понимаю, в его жизни всегда будет так – не одно, так другое. Суд над матерью, ее тюремное заключение, его горе по этому поводу, его дальнейшие страдания от свиданий с нею… Этому не будет конца.

– Клянусь тебе, этого не будет!

Томпсон улыбнулся стоящей перед ним женщине. Его улыбка была теплой, но грустной.

– Я знаю, что ты думаешь. Что у тебя будет возможность уйти, чтобы ни разу не оглянуться. Но ведь ты не такая. Наверное, это одна из причин, почему я тебя люблю. Увы, порой узы, связывающие женщину с мужчиной, слишком крепки. Думаю, это тот самый случай.

Индия сглотнула комок в горле. Ей хотелось переубедить Нэта, в очередной раз выложить перед ним все факты, воззвать к его разуму, чтобы он понял: сострадание – это лучшее, что может быть в человеческом общении. Увы, сказала она совсем другое:

– Получается, узы, связывающие тебя со мною, недостаточно крепки?

Похоже, он об этом не подумал, догадалась она. По крайней мере, Нэт задумался над ее словами – и в конце концов стало понятно, что если он и размышлял над чем-то, то лишь над тем, как на это ответить.

– Это несправедливо с твоей стороны, Индия, – сказал он после паузы, – но я, так и быть, тебе подыграю. Да, наверное, они не слишком крепки.

С этими словами он наклонился к ней и поцеловал ее на прощанье.

– Нэт…

– Иди к нему, – это было последнее, что сказал Томпсон.

И она пошла. Для нее так и осталось тайной, ждал ли Чарли ее у окна. Однако дверь он открыл тотчас же, стоило ей в нее постучать, из чего Индия сделала вывод, что, наверное, все-таки ждал. И наверняка отметил для себя краткость ее прощания с Нэтом. Их поцелуй. Остальное осталось ему неведомо, и Эллиот не собиралась ничего ему рассказывать.

Когда Алистер позвонил ему, Чарльз уже лег спать. Увы, этой ночью ни ему, ни его бывшей жене поспать не дали. Индия настояла, чтобы он хотя бы попытался уснуть, и даже пошла вместе с ним в спальню, чтобы убедиться, что он ляжет в постель. Сама она легла с ним рядом, но не под одеяло, а сверху и не раздеваясь. Это для того, сказала она себе, чтобы Голдейкер не заблуждался на тот счет, что она приехала к нему исключительно как друг, поддержавший друга в ужасный момент его жизни. Она поступила так, отлично понимая, что это бесполезный жест, особенно в том, что касалось Нэта. В словах ее любимого – что греха таить! – была суровая правда. Чарли всегда, что бы ни случилось, останется где-то на периферии ее жизни.

Она не позволила бывшему супругу говорить, хотя и знала, что ему хочется выговориться. Когда же он попытался это сделать, женщина прошептала:

– Потом, постарайся уснуть, – и погладила его по голове.

Что толку говорить, если сказать практически нечего? В данный момент ему было мало что известно о том, что происходит в Дорсете. Так не лучше ли было подождать, когда ситуация прояснится, и лишь потом попытаться в нее вникнуть?

Где-то в половине седьмого Чарли наконец уснул, и Индия соскользнула с кровати. Оставив его, она перешла в гостиную, где прилегла на диван. Ей тотчас вспомнились слова Голдейкера, что тот неудобен для сна. А ведь он был прав! Диван оказался жестким, как доска. Но даже будь он мягким, как пух, Эллиот все равно вряд ли бы удалось уснуть. Она провела несколько часов в безуспешных попытках это сделать.

В конце концов, поняв, что бесполезно даже пробовать, она спустила ноги на пол. Сев, решила позвонить в клинику и сообщить, что сегодня, а возможно, даже и завтра ее на работе не будет. Несчастье в семье, пояснила она. Нельзя ли перенести ее пациентов на другие дни? Судя по всему, ей придется на пару дней уехать, однако она сообщит о себе при первой же возможности.

Слова про то, что ей нужно будет уехать, вырвались у нее сами собой. С другой стороны, Чарли наверняка захочет съездить в Дорсет – расспросить Алистера о подробностях происшедшего, поговорить с матерью, попытаться разобраться в ее признании. Ему также захочется помочь родителям, потому что после признания матери наверняка возникнут какие-то дела.

Эллиот одолевали вопросы. Состоится ли суд, как предполагал Нэт? Или же это будет формальное слушание дела, в конце которого огласят приговор? «Что бывает, когда кто-то сознался, и почему мне об этом ничего не известно?» – спрашивала она себя и не находила ответов на мучившие ее вопросы.

В ее голове был туман. Женщина сама не заметила, как переместилась к окну, выходившему на Лейден-стрит. Кто знает, подумала она, может, если у нее перед глазами будет что-то другое, кроме этой квартиры, она вспомнит какие-то факты, на которые раньше не обращала внимания, и это даст ей пищу для размышлений? Когда же этого не произошло, она решила, что уж чашка крепкого кофе поможет ей наверняка. И она отправилась за ней в кухню.