Горькие плоды смерти Джордж Элизабет

– Я чувствую себя в ловушке, – так он объяснял ей свое нынешнее состояние, хрипло шепча в ее мягкие волосы. – То есть я не знаю, смогу ли когда-нибудь…

– Тсс, пока еще рано что-то говорить, – тихо, но твердо перебила она его. – И даже через неделю или через месяц. В данный момент разве нам с тобой не достаточно того, что у нас есть?

Нет, подумал мужчина.

Он потянулся за мобильным телефоном на прикроватном столике и позвонил ей.

Шэрон сказала ему, что в данный момент она на пути в магазин в Бридпорте. Она даже съехала на обочину, чтобы принять его звонок. От одного только ее голоса с губ Маккеррона слетел стон, и он почувствовал приятное напряжение в паху. Холси спросила у него, что случилось.

– Я хочу тебя, – ответил он. – Очень глупо, но это так.

Почувствовав, как кровь прилила к паху, он усилием воли заставил себя не простонать еще раз.

– Но ведь я твоя, – ответила его любимая. – Кроме тебя, у меня никого нет. Если честно, у меня уже много лет не было мужчины, с которым мне было бы так хорошо, как с тобой. Мне казалось, что я уже никому не нужна. Я давно не чувствовала себя красивой, а ведь ощущение собственной красоты – важное для женщины желание… Оно порождает желание дарить радость. – Шэрон рассмеялась. – Боже, не могу поверить, что я это говорю!

– Ты некрасивая? – был его ответ. – Посмотри на меня, и ты увидишь того, кто вообще не достоин женского взгляда. Между нами пропасть, Шэрон, но ты перебросила через нее мостик. – Он пощупал собственную эрекцию и тотчас ощутил пульсацию члена – Я хочу быть только с тобой.

– Давай не будем об этом, – сказала Холси. – Я не собираюсь искать никого другого. Да и никто другой мне не нужен. Не беспокойся, хорошо? Не жди от меня никаких неприятных сюрпризов.

– Сюрпризов?

– Я никогда не скажу, что ты мне больше не нужен, если только ты первым не сделаешь чего-то такого. Ну, ты меня понял. И я хочу, чтобы мы были вместе. Даже не сомневайся. Но я понимаю, что тебе сейчас нелегко. Правда, Алистер. Не хочу ничего больше говорить.

– Ты мой ангел, – прошептал Маккеррон.

– Вряд ли, – усмехнулась его помощница. – Просто я не хочу, чтобы мы вечно сравнивали то, что у нас есть, с чем-то еще. Ты понимаешь, что я имею в виду.

На самом деле он не понимал, потому что как можно было не сравнивать в его ситуации? Потому что вот он сам, вот та, с кем он, и то, каково им вместе. Это с одной стороны. С другой – понимание того, что все могло быть иначе. Как можно не положить эти две ситуации на чаши весов и не сравнить их?

– Я люблю твой голос, Шэрон, – сказал Алистер.

– Глупости. Но раз ты так думаешь, не буду спорить.

– Может, ты убаюкаешь им меня? Тебя сейчас нет со мной, только твой голос. Можешь говорить со мной до тех пор, пока я не усну? Я бы приехал прямо в Бридпорт, ты же знаешь, чтобы просто посмотреть на тебя. Но пока… ты можешь убаюкать меня?

– Конечно, могу, – ответила его далекая собеседница.

– Тут есть Гермиона, Барб, – сообщил Уинстон Нката. – Это ведь одно из имен в ее ежедневнике?

Грязная посуда была вымыта, и они снова сидели за обеденным столом, сравнивая эсэмэски на смартфоне Клэр Эббот и записи в ее дневнике.

Клэр от Гермионы: «Нужно поговорить. Расскажу, как вчера пила чай с Л. Тебе будет интересно».

Гермионе от Клэр: «Вино сегодня вечером?»

Клэр от Гермионы: «В «Митре». В 8.00?»

Писательница ответила на это согласием.

Барбара отметила про себя, что время встречи с Гермионой отличалось от времени, указанного в ежедневнике. Кстати, и дата тоже. Значит, Клэр разговаривала с нею не один раз. «Расскажу, как вчера пила чай с Л. Тебе будет интересно». Похоже, что у Гермионы была для нее какая-то информация. Может, просто сплетни? Или что-то важное?

Хейверс отправилась в кабинет Эббот, а Уинстон продолжил копаться в смартфоне. Напарники решили, что пока еще рано звонить кому-то из списка Клэр.

В нужный момент они выйдут на всех этих людей. Сделать это будет несложно, так как некоторые из них местные и живут недалеко. Остальных они передадут Линли, и тот займется ими в Лондоне. Пока же нет смысла заранее предупреждать их, что ими заинтересовалась полиция.

Барбара сидела за столом покойной хозяйки дома. В среднем ящике, как она и ожидала, обнаружились канцелярские принадлежности: ручки, карандаши, пачка стикеров, степлер, линейка и коробочка канцелярских кнопок. Впрочем, нашлось здесь и кое-что неожиданное: десять пакетиков презервативов. Одна упаковка была надорвана, как будто ее содержимое подвергалось досмотру.

Отложив все это в сторону, сержант перешла к изучению боковых ящиков. Их было три, два мелких и один глубокий – в таком еще удобно хранить скоросшиватели. В мелких ящиках лежала бумага, визитки, неработающий цифровой диктофон, восковые свечи, фонарик, калькулятор, чековая книжка, календарь Общества охраны исторических памятников, упаковка скобок для степлера, коробочка скрепок и прошлогодний ежедневник. Глубокий ящик оказался заперт.

Чертыхнувшись себе под нос, Барбара поискала в трех открытых ящиках ключ, но не нашла. Тогда она отправилась на поиски связки ключей от дома Клэр, благодаря которым вчера вечером они с Нкатой и вошли сюда.

Ключи девушка нашла рядом с магазинными пакетами, там, где их оставил Уинстон. Помимо двух плоских ключей – один из них был от входной двери – и ключа от машины писательницы, все еще стоявшей на подъездной дорожке, в связке нашелся еще один небольшой ключик. Именно им Хейверс и надеялась открыть глубокий ящик письменного стола.

Ее надежды оправдались. Открыв ящик, она увидела целую коллекцию папок, разложенных аккуратными стопками внутри зеленых картонных футляров. На первой имелись наклейки с описанием ее содержимого – медицинская страховка, страховка на машину, на дом, ценные бумаги и так далее. Ничего интересного. Зато дальше обнаружились папки, имевшие прямое отношение к Каролине Голдейкер. Они-то и привлекли внимание Барбары. Вытащив их, она принялась просматривать лежавшие в них документы.

Это были отчеты о пробеге автомобиля Каролины, а также налоговые документы, связанные с ее работой на Клэр. Тут же оказались и требования, предъявленные ею писательнице по окончании первого и второго года работы. Повышение жалованья, увеличение продолжительности отпуска, частная медицинская страховка, два дня ежемесячно для личных неотложных дел, да еще дополнительная оплата поручений «сверх непосредственных служебных обязанностей». Правда, не уточнялось, что под этим имелось в виду.

На полях напротив этих требований чьей-то рукой, по всей видимости, рукой самой Эббот, были сделаны пометки «согласна» или «чушь». Рядом с требованием дополнительной оплаты поручений стоял жирный восклицательный знак и нарисован обнимающий унитаз человечек, которого тошнило.

Сложив эти папки на угол письменного стола, Барбара принялась перебирать остальные бумаги из глубокого ящика. Вскоре обнаружились две папки, помеченные мужскими именами с добавлением инициалов – по всей видимости, фамилий: Боб Т. и Джон С. Внутри каждой лежало по три листка бумаги – что-то вроде вопросника. Вопросы были написаны тем же почерком, что и имена на наклейках – скорее всего, почерком самой Клэр. «Получается, писательница… опрашивала их?» – подумала девушка. Но стоило ей прочесть вопросы, как все тотчас же стало на свои места. Оба типа были из интернет-сообщества анонимного адюльтера, и Эббот каким-то образом вышла на них.

На самом дне ящика нашелся последний скоросшиватель без этикетки. Заглянув внутрь, Барбара не нашла в нем никаких бумаг – лишь небольшой конверт. Она вынула его из ящика. Конверт был не запечатан, а лишь скреплен скрепкой. Хейверс сняла ее и потрясла конверт. Ей в ладонь упал небольшой ключик.

Она повертела его в руках, мысленно перебирая варианты ответов на вопрос, что он мог отпирать.

То, что ключ хранился отдельно, наводило на мысль, что содержимое тайника, запертого этим ключом, было важно для Клэр Эббот. Барбара подумала было о банковской ячейке, но тотчас отбросила эту мысль, так как на ключе отсутствовал идентификационный номер. Ведь будь это банковский ключ, такой номер обязательно должен был быть на нем.

В комнате стояли четыре картотечных шкафа. Окинув их взглядом, сержант отметила, что они все, как один, без замков. Таким образом, шкафы исключались. А если это шкафчик в каком-нибудь городском фитнес-клубе или сундук с навесным замком где-нибудь на чердаке или в подвале? И то, и другое было возможно, но поскольку Хейверс сейчас находилась в доме Клэр Эббот, ей нужно было поискать там что-то такое, что было бы надежно закрыто на ключ. Поиски надо начинать именно отсюда.

Девушка уже собиралась подняться по лестнице, чтобы узнать, есть ли в доме чердак, когда Нката позвал ее к себе в столовую. Он все еще продолжал корпеть над мобильником писательницы.

– Барб, в ежедневнике есть инициалы «ФГ»? – спросил он.

Барбара обратила внимание, что на нем по-прежнему был утренний наряд для бега. Уинстон снял только фуфайку с капюшоном. Под ней оказалась ослепительно-белая футболка, без единого пятнышка пота от недавней пробежки.

– Да, а что? – спросила Хейверс.

– Готов спорить, что это Фрэнсис Голдейкер, – ответил ей напарник и поднял над головой телефон. – Здесь есть полное имя, адрес и номер мобильника. И пять входящих и исходящих звонков на этот номер.

Нката встал и прошел на кухню.

– Как ты думаешь, зачем ей понадобилось разговаривать с Фрэнсисом Голдейкером? – донесся до нее его голос.

– Чертовски интересный вопрос, – ответила Барбара.

Линли был поражен скромностью дома Фрэнсиса Голдейкера. Он знал, что тот активно участвует в благотворительных акциях в качестве врача. Прежде чем отправиться на беседу с ним, инспектор основательно подготовился к ней, но, тем не менее, почему-то предположил, что в придачу к благотворительной деятельности хирург будет также располагать неслабым доходом, чьим основным источником являются женщины, о которых обычно говорят: «Она слегка себя подправила». Почему-то ему казалось, что успешный пластический хирург наверняка захочет продемонстрировать миру свой материальный достаток, приобретя дорогую лондонскую недвижимость.

Однако в данном случае все было не так. Вместо особняка в Хэмпстеде, Хайгейте или Холланд-парк, Голдейкер жил в самом обычном доме, в самом обычном районе на самой обычной улице. Вдоль улицы тянулся ряд деревьев, играющих в это время года красками осени, но на этом ее красота заканчивалась.

Когда Томас утром приехал к себе на работу на Виктория-стрит, ему позвонила Барбара Хейверс. Ей не давала покоя тема Фрэнсиса Голдейкера и тех бесед, которые, как ей казалось, состоялись у него с Клэр Эббот. С Голдейкером нужно срочно поговорить, заявила она. Ну, а поскольку они с Уинстоном сейчас в Шафтсбери, а Фрэнсис и Линли – в Лондоне, то не мог бы инспектор…

Инспектор – в отличие от Барбары – не проявил рвения, отлично зная, что ее энтузиазм порой вступает в противоречие со здравым смыслом. Но поскольку она впервые после своей самовольной поездки в Италию высказала спонтанную идею, за которой, похоже, не скрывалось никакого корыстного умысла, он согласился съездить в Брондсбери-парк, где – согласно информации Нкаты, которую тот выудил из Интернета – проживал бывший супруг Каролины Голдейкер.

Линли позвонил ему заранее. Как оказалось, хирург готовился к деловой поездке в Индию – он улетал туда уже на следующий день, – и поэтому был дома. Фрэнсис искренне удивился, что с ним желает поговорить инспектор Скотленд-Ярда, однако сказал, что, поскольку он весь день будет дома, Томас может приехать к нему в любое удобное время. И вот теперь, хотя на часах было всего без пятнадцати одиннадцать, Линли и звонил в дверь его дома.

Ему открыл сам Голдейкер – носатый мужчина лет за пятьдесят. Лицо его было сплошь в небольших оспинах – похоже, он удалил не один десяток кожных новообразований. Первым, что пришло в голову Томасу после того, как они представились друг другу, была мысль, что такой известный пластический хирург, как Фрэнсис, наверняка располагал средствами для улучшения собственной внешности. Интересно, почему он этого не сделал?

Похоже, хозяин дома прочел его мысли. Пожав плечами и пригладив рукой редкие волосы, некогда ярко-рыжие, а теперь оттенка выцветшей соломы, он сказал:

– Я мог бы задать вам тот же вопрос.

– Что? – не понял Линли, входя в дом. Коридор был крошечным, зато с красивой плиткой на полу, поднимающейся до середины стен и уложенной еще викторианским мастером, который отлично знал свое дело. На одной стене была видавшая виды вешалка с коллекцией таких же видавших виды зонтов и резиновых сапог под ней.

– Почему вы не удалили шрам на верхней губе? – спросил Голдейкер. – Это можно сделать в два счета. Что же касается меня, – он указал на свое лицо, – то тут пришлось бы потрудиться. У меня же нет ни времени, ни желания.

– А-а-а… – отозвался его гость и добавил, имея в виду свой шрам: – Он служит мне напоминанием о том, каким идиотом я был в шестнадцать лет. Удали я его, я наверняка бы это забыл.

– Интересная мысль. Проходите, инспектор.

Гостиная располагалась слева от коридора, а прямо по курсу на второй этаж вела лестница. Фрэнсис указал на гостиную, и как только они вошли, предложил полицейскому угощение. Линли выбрал кофе. Голдейкер направился было в кухню, чтобы выполнить его пожелание, когда в комнату вошла красивая женщина азиатской наружности и сказала хирургу, что ей пора на работу. На ней при этом уже была медицинская форма. Хозяин нежно поцеловал ее на прощанье, после чего представил гостю как свою жену Сумали.

Та была гораздо младше супруга и являла собой то, что Томас для себя называл кошмаром любой белой женщины: невысокая, с формами там, где им полагалось быть, блестящие волосы до самой талии, идеальная смуглая кожа, миндалевидные глаза, красивые белые зубы и полные, без следа губной помады, губы. Как выяснилось, она была медсестрой, ассистенткой хирурга, и Фрэнсис Голдейкер познакомился с ней на Пхукете, во время одной из своих благотворительных поездок.

Несмотря на то что она спешила на работу, сегодня операций в ее графике не было. Одна ее рука была в гипсе, причем легкая замусоленность бинтов предполагала, что носит она его уже как минимум пару недель.

– Снимут через три дня, – пояснила она, перехватив взгляд Линли. – Это я умудрилась упасть.

– Тебя толкнули, – возразил ее муж и добавил, обращаясь к инспектору: – У нас вышла неприятная стычка с моим старшим сыном на мемориальной службе в память о его брате. Нас пригласила девушка Уильяма, Лили Фостер, но мы понятия не имели, что это приглашение – не более чем жестокая шутка в адрес моей бывшей жены. Мы приехали, стали разбираться с Чарли, и… – он потрогал гипс на руке Сумали, – вот результат.

– Чарли не собирался делать мне больно, – укоризненно произнесла молодая женщина. – Он лишь хотел отвести меня в сторону, подальше от всего.

– «От всего» – это значит, от скандала, – пояснил Голдейкер. – Наше появление было встречено там без восторга.

– Теперь это в прошлом. А рука уже почти в порядке, – сказала Сумали и добавила: – Мне пора, Фрэнсис. Ты уже собрал чемодан? Ничего не забыл?

– Не волнуйся, я им займусь. А тебе хватит изображать из себя наседку.

Азиатка улыбнулась и выразительно посмотрела на Линли.

– Если я не проверю, он забудет даже паспорт.

Супруги тепло и искренно попрощались, как и положено любящей паре. По крайней мере, так показалось Линли. Как только Сумали ушла, он задал логичный вопрос: давно ли они женаты?

– Двенадцать лет, – ответил Голдейкер.

– Есть дети?

– Боюсь, что она неспособна.

– Простите?

Врач задумчиво посмотрел на фото, стоявшее на столе рядом с небольшим камином, и передал его Линли. На снимке была запечатлена многочисленная тайская семья: отец семейства, мать и их одиннадцать детей. Томас узнал среди них молоденькую Сумали – лет семнадцати, такую же красавицу, что и сейчас.

– Она беременела дважды, еще в юности, в четырнадцать и в семнадцать лет, – сказал Фрэнсис. – Оба раза от одного и того же мужчины, кстати, родного дяди. Поскольку она отказалась назвать имя отца будущего ребенка, ее отец оба раза отправил Сумали на аборт. Во время второго ей перевязали трубы. Неудачно. С необратимыми последствиями.

Линли вернул Голдейкеру фото.

– Мое сочувствие и ей, и вам.

– Но какими же скотами порой бывают мужчины! – ответил хирург.

– Именно об этом и хотела поговорить с вами Клэр Эббот? Она ведь брала у вас интервью? Ее, как феминистку, наверняка возмутила история вашей жены.

– История моей жены возмутила бы любого, – возразил Фрэнсис. – Но нет, мы говорили не о Сумали. Клэр хотела поговорить со мной о моей первой жене.

– Каролине.

– Да. – Медик пристально посмотрел на Линли, как будто впервые с момента его прихода серьезно задумался о том, что привело на порог его дома инспектора полиции. – Давайте я принесу вам кофе, – сказал он и вышел в кухню.

Томас воспользовался моментом, чтобы взглянуть на другие фото в комнате. Одни стояли в рамках на камине, другие – на столах. Среди них он заметил снимки Фрэнсиса в компании двух мальчиков, а позже – молодых людей, по всей видимости, сыновей. Один был белокурым, как и его отец, второй – темноволосым.

Белокурый унаследовал рост отца и его крупный нос. Второй был невысок, и на всех снимках у него были длинные волосы, независимо от возраста и моды. При этом волосы были подстрижены в стиле пажа, чем-то напоминая портрет Ричарда III, что в общем-то никак не акцентировало черт его лица. Эта прическа и общая непохожесть братьев заставили Линли вспомнить про «зиму тревоги нашей» и разницу между двумя Плантагенетами[11].

Вскоре вернулся Голдейкер. В руках у него был пластиковый поднос, на котором стояли кофейник, две чашки, сахарница и молочник. Кивком головы он указал на продавленный диван, узкий столик перед которым был завален газетами, пребывавшими на разных стадиях прочтения, журналами и невскрытыми конвертами. Не церемонясь, хозяин дома поставил сверху поднос и сел. Гость последовал его примеру. Оба сидели лицом к холодному камину.

– Скажите, Клэр Эббот называла причины того, зачем ей понадобилось поговорить с вами о вашей бывшей жене? – спросил Линли.

Хирург помешал приготовленное им кофейное варево, нажал до упора поршень френч-пресса и разлил напиток по кружкам. На вопрос он не ответил, сказав лишь следующее:

– Я прочел в газете, что она скоропостижно скончалась. Это как-то… – он обвел рукой комнату и сидящего в ней Томаса, – …связано с ее смертью?

– Вы спрашиваете это потому, что…

– Потому, что вы сказали мне, что пришли поговорить о Каролине, и я не вижу других поводов для нашей беседы.

– Клэр Эббот убили, – сообщил Линли.

Голдейкер был занят тем, что добавлял в кофе молоко. Держа в воздухе молочник, он на мгновение замер и прошептал:

– Боже мой! – Затем поставил молочник на стол и продолжил: – Я понятия не имел. В газетах ничего такого не говорилось…

– Было проведено повторное вскрытие. К сожалению, первое не установило истинную причину смерти, так что пришлось его повторить. Вам известно, что с нею в ту ночь была ваша бывшая жена?

– Когда она умерла? Нет, я не знал. Надеюсь, вы не думаете, что Каролина убила ее?

Фрэнсис с задумчивым видом снова взялся за молочник, а когда закончил возиться с молоком и сахаром, сказал:

– Знаете, инспектор, иногда у этой женщины сносит крышу. Я не стану лгать и уверять вас, будто сильно переживал, когда мы с нею расстались, будь она хоть трижды мать моих сыновей. Но даже несмотря на это, я и отдаленно не представляю ее в роли убийцы.

– Пока мы этого не утверждаем, – заверил его Линли. – Нам известно лишь то, что Каролина находилась в соседней комнате, когда Клэр Эббот умерла, и что именно она наутро обнаружила ее тело. И всё. Поскольку Клэр была ее работодательницей и от ее смерти Каролина никоим образом не выиграла, я с трудом представляю мотивы, подвигнувшие ее убить мисс Эббот. Но затем нам стало известно, что незадолго до своей смерти Клэр разговаривала с вами… Надеюсь, теперь вам понятен наш интерес?

– Но вы же не думаете, что я как-то причастен к ее убийству?

Томас улыбнулся и взял со стола кофейную чашку.

– Расскажите мне о вашей встрече.

Голдейкер задумался, держа чашку в руке.

– Сначала я решил, что она хочет проконсультироваться об операции, – начал он. – Что, наверное, она в курсе того, что я пластический хирург, и хочет что-нибудь с собой сделать. Вообще-то, я этим не занимаюсь, но откуда ей знать. Поэтому, когда она мне позвонила, я ей сразу сказал, что это не по моей части. Она расхохоталась над тем, что я решил, будто ей нужна пластическая операция. Ведь она феминистка! Тогда я подумал, что она хочет написать книгу, каким операциям подвергают себя женщины, которым в восемьдесят хочется выглядеть на восемнадцать. Это явно в ее духе. Но она тут же сказала мне, что звонит совершенно по другому вопросу и вообще, не желаю ли я с нею встретиться?

– Она не сказала вам о целях этой встречи?

– Нет. – Врач сделал глоток кофе и поставил чашку на какой-то журнал, на обложке которого были фотографии детей с «волчьей пастью» – до и после операции. – Сказала лишь то – и мне это показалось странным, – что хотела бы встретиться «на нейтральной территории».

– Что она имела в виду?

– Я задал ей тот же вопрос. Она ответила, что просто не хочет, чтобы на нее что-то влияло. А мой дом и моя профессия могут повлиять на ее выводы. Тогда я спросил у нее, при чем здесь это? Она ответила, что это часть ее исследований, своего рода предварительный этап работы над книгой, которую она собралась написать.

– Смотрю, вы хорошо все запомнили.

Голдейкер пожал плечами.

– Это из-за того, что было потом. Я согласился встретиться с нею за ленчем в ресторанчике неподалеку от моей работы. Я не заподозрил никакого подвоха.

– А ваш разговор?

– Она хотела поговорить про наш брак с Каролиной. Честно говоря, мне это не понравилось. Я ей так и сказал. Мне казалось, что она нечестно заманила меня на этот ленч, и я был от всего этого далеко не в восторге. Разговор оказался в духе «он сказал – она сказала», хотя я сперва этого не понял. Клэр сообщила мне это потом.

– То есть ваша версия брака существенно отличалась от версии вашей жены?

– Я так понял, что Каролина, работая у нее, рассказывала Клэр о нашем браке. Беда в том, что у нее всегда возникали проблемы по части правды.

Учитывая обстоятельства смерти Эббот, подумал Линли, это весьма любопытный момент.

– В каком смысле? – уточнил он.

Голдейкер снова взял со столика свой кофе.

– Не хотелось бы говорить о ней плохо, но брак с Каролиной был сродни хождению по кругам ада. Судя по всему, она наговорила Клэр о нем кучу всякого вздора. Что у меня якобы хроническая клиническая депрессия – один бог ведает, откуда она это взяла – и то, что она называла «сексуальной инерцией», под которой, по всей видимости, имела в виду то, что я выполнял свои супружеские обязанности не так часто, как ей хотелось. При этом сама она якобы героически сражалась с моими приступами апатии, отсутствием интереса к ней и нашим сыновьям. Боюсь, истина была несколько иной, сказал я тогда Клэр.

– А именно?

– То, что даже в самый расчудесный день Каролина могла довести кого угодно до монастыря. Дело в том, инспектор, что она была крайне недовольна тем, как развивается моя карьера.

– Боюсь, я плохо вас понял.

– Мы с нею поженились вскоре после того, как я закончил учебу. Она ожидала, что я буду зарабатывать кучу денег, делая операции избранным. Откуда ей было знать, что в мои планы не входило тратить мои таланты на знаменитостей, жен миллионеров и богатых вдов? Получив диплом, я предпочел оперировать пациентов с врожденными дефектами, ожогами, жертв террористических атак, раненых солдат, детей… Я проводил – и до сих пор провожу – значительное время вдали от дома, в других странах. Как вы понимаете, это отнюдь не способствовало укреплению нашего брака. Потом наш разговор коснулся Уильяма. Клэр специально спросила меня о нем. Причиной ее интереса было не только самоубийство, но и то, что, по словам Каролины, к этому шагу якобы подтолкнул его я.

– Но почему? – спросил Линли, а про себя подумал, что такой запутанной картины семейных отношений он еще не встречал. Все-таки старик Толстой был прав, подумал он, причем не в первый раз.

Фрэнсис поднялся с места и подошел к стоявшему в эркере столику. Из целой коллекции стоявших там фотографий он выбрал одну и вернулся с ней на диван, где передал ее Линли.

На фото был изображен его младший сын, темноволосый, со стрижкой в духе Ричарда III. Пока инспектор рассматривал снимок, ломая голову над вопросом, что особенного он должен на нем увидеть, Голдейкер порылся в центральном ящике стола и через мгновение извлек еще одно фото – профиль детской головки, лежащей на плече у матери. И тогда Линли понял – у ребенка не было уха, лишь отверстие в черепе и жалкая кожная складка рядом с ним.

– Каролина потребовала немедленной операции, – пояснил хирург, – буквально в считаные дни после его рождения. Она никак не могла примириться с мыслью о том, что с этим придется подождать. Ведь если сделать операцию новорожденному, ухо не будет расти вместе с ним, и позже ребенку придется пришивать новое ухо, а затем еще и еще раз. Я пытался ей это втолковать, но она отказывалась меня слушать. Она таскала несчастного мальчика по всему Лондону, к другим хирургам, которые говорили ей то же самое. Мол, торопиться не стоит, лучше подождать. Каролина же, к сожалению, буквально тряслась над сыном. Она зациклилась на его недостатке, который он сам – относись она к нему спокойнее – мог бы даже не замечать. Она постоянно твердила Уильяму, что с ним всё в порядке, что он красивый, талантливый, умный – в общем, приписывала ему все положительные качества, которые только приходили ей в голову. Он же отлично понимал, что многое из этого – неправда.

– А что, собственно, стало причиной развода?

– Не что, а кто. Алистер Маккеррон. Она ушла от меня к нему, хотя, как я понял, Клэр она сказала, что это я ушел от нее к Сумали. Если честно, я был только благодарен бедняге Алистеру, что он меня от нее избавил. Да, я скучал по мальчикам. Но Каролина препятствовала нашим встречам, не давая мне видеться с ними. Я же много времени проводил в разъездах. В общем, я позволил Алистеру взять бразды отцовства в свои руки, чем отнюдь не горжусь. Это сказалось на моих отношениях с сыновьями. По крайней мере, с Чарли, когда Уильяма не стало. Мы с ним отдалились друг от друга, и он презирает Сумали.

Линли задумался над его словами. Где-то в доме зазвонил телефон, но хозяин даже не пошевелился, чтобы ответить. После шести двойных звонков автоответчик голосом Сумали попросил звонившего оставить сообщение. Но его так никто и не оставил.

– И обо всем этом Клэр и хотела поговорить с вами?

– Об этом, а также о том, что она называла «сложными отношениями Каролины с правдой». Судя по всему, она сама не раз ловила ее на лжи.

– Что грозило той потерей работы?

– Согласен, иметь в качестве работника лжеца – не самая приятная вещь, и Клэр вполне могла подыскивать поводы, чтобы ее уволить. Однако из ее слов этого не следовало. Клэр ограничилась лишь фразой о том, что хочет поговорить о «сложных отношениях Каролины с правдой», поскольку та… – Голдейкер улыбнулся, подыскивая нужное слово. – Как там говорят дети? Навешала лапши на уши?

– Помимо вашего брака?

– Как я понял, за эти годы она много чего поведала Клэр о своей жизни, но, как это часто бывает с патологическими лжецами, она вечно противоречила самой себе. И Клэр сочла нужным проверить кое-что из того, что она ей говорила.

– Что мешало вам самому солгать Клэр? – спросил Томас.

– Мог, не спорю. И потому предложил, чтобы она также поговорила с матерью Каролины и другими людьми, в первую очередь с женщинами, из тех, кто ее знает.

– А почему не с мужчинами?

Фрэнсис печально усмехнулся.

– Инспектор, Каролина в два счета так охмурит любого мужика, что он тотчас сбросит с себя брюки. Знаю это по собственному опыту. Думаю, что Алистер Маккеррон тоже.

– И он предложил, чтобы Клэр поговорила с некоей Мерседес Гарза… – Голос Линли на мгновение оборвался, из чего Барбара сделала вывод, что он говорит по мобильнику. – Погодите, – добавил он, – мне тут нужно…

Спустя мгновение Томас заговорил снова:

– Извините. Возился с ключами от машины. Мерседес Гарза – это мать Каролины Голдейкер. Среди того, что вы откопали, есть какие-нибудь свидетельства их беседы?

Хейверс задумалась. «МГ»? Инициалы из ежедневника Клэр? Она поделилась этой мыслью с Томасом.

В следующий миг кто-то трижды, и весьма настойчиво, позвонил в дверь. Барбара подошла к окну и выглянула на дождь. На крыльце стояла Каролина Голдейкер.

– Она пришла сюда, – сказала девушка Линли.

– Каролина?

– Собственной персоной, да еще с картонной коробкой.

– Принесла что-то из бумаг или вещей Клэр Эббот?

– Понятия не имею. А что стоит следующим номером в ваших планах?

– Мерседес Гарза.

– Что-то уже есть от ребят из лаборатории?

– Ни словечка.

Между тем Каролина Голдейкер оставила в покое звонок и заглянула в окно гостиной. Заметив там Барбару, она прищурилась и, указав на картонную коробку, позвонила в дверь еще раз, еще громче и настойчивее. Ей открыл Уинстон. Хейверс слушала их разговор краем уха, так как к другому уху у нее был прижат мобильник, по которому она говорила с Линли.

– Боюсь, что нет, миссис Голдейкер, – раздался голос ее напарника.

– Но почему нет? – удивилась незваная гостья. – Послушайте, сержант… Забыла, как вас звать. Это смешно!

Ее голос звучал все громче, и Барбара увидела в окно, как она пытается протолкнуться в дверь.

– Идет полицейское расследование, а это значит… – попытался возразить Нката.

– А я вам говорю, что личные вещи не имеют ни малейшего отношения к полицейскому расследованию. Живо пропустите меня!

– Не могу.

– Тогда я сейчас позвоню вашему начальнику, кто он там у вас?

– …о Лили Фостер, – говорил в это время в трубку Томас.

– Знаете что, сэр? – перебила его Барбара. – Подождите минутку. Там у Уинстона с этой Голдейкер что-то назревает…

Выйдя с мобильником в руке из кабинета Клэр, девушка направилась в коридор. Там ее коллега сумел грудью перегородить Каролине путь внутрь дома. Вместе они исполняли странный танец – шаг вправо, шаг влево. Судя по всему, Нката не спешил применять против своей «партнерши по танцу» физическую силу.

– Вам сюда нельзя, миссис Голдейкер, – сказала Барбара.

– Я пришла за своими вещами, – заявила та. – Я не собираюсь красть ничего из вещей Клэр, если это вас так волнует. Этот… этот полицейский, который не пускает меня в дом…

– И правильно делает, – заметила сержант Хейверс.

– Я должна поговорить с вашим начальником, – не унималась Каролина.

Сотрудница полиции протянула ей свой мобильник.

– Давайте. Его зовут инспектор Линли, – сказала она и, резко развернувшись на пятках, вернулась в кабинет.

Лили Фостер, задумалась Хейверс. Томас что-то сказал про Лили Фостер. Сержант посмотрела на ежедневник Клэр. Ага, вот оно! Незадолго до поездки в Кембридж. «ЛФ». Дата и время.

Пока Каролина разговаривала с Линли – Барбаре оставалось лишь надеяться, что тот применит против нее голос, – сама она вернулась к папкам, помеченным именами и фамилиями двух мужчин. Пора заняться ими вплотную, подумала она и открыла первую папку. Внутри оказался вопросник, и Хейверс погрузилась в чтение. Тем временем из соседней комнаты доносился возмущенный голос Каролины Голдейкер.

Вскоре Барбаре стало ясно: Клэр Эббот действительно разговаривала с женатыми мужчинами об их встречах с другими женщинами, с которыми они познакомились в Интернете. Кстати, мужчины отвечали на ее вопросы вполне откровенно. Как, когда, где и почему. Так, например, Боб Т. делал это, главным образом, «по приколу», «ради разнообразия» и чтобы «оторваться и тряхнуть стариной». А Джон С. жаловался, что «жена не позволяет того, что позволяют другие телки», что «дома я не получаю того, чего хочется» и что у жены едва ли не каждый день отмазка, мол, «болит голова». По признанию обоих, одной из причин охлаждения их супружеских отношений были дети. По этим причинам они якобы и стали посетителями двух сайтов, на которых женатые мужчины знакомились с замужними женщинами для приятных и ни к чему не обязывающих встреч. Те происходили в отелях, на свежем воздухе, на заднем сиденье автомобилей, в женском туалете в одном пабе в Дорчестере, дома у родственников, в садовом сарае, в передвижном караване и даже – в одном случае – на скамье церкви Святого Петра здесь, в Шафтсбери.

Вскоре в кабинет вплыла Каролина Голдейкер и протянула Барбаре мобильник.

– Я могла бы прийти и раньше, сразу после смерти Клэр, и забрать свои вещи, – заявила она.

– Но вы этого делать не стали, – сказала сержант.

– Я подумала, что понадоблюсь. Что продолжу мою работу здесь, пока все, что касается Клэр и ее смерти, не прояснится…

– Что ж, разумно, – кивнула Хейверс, после чего напомнила о себе в мобильник: – Сэр?

– Я предложил ей добиться ордера через суд, – ответил ей бархатистый баритон Линли. – Однако предупредил, что вряд ли она может рассчитывать на его получение, пока в доме, куда она пытается вторгнуться, полным ходом идет полицейское расследование.

– Вы ей прямо так и сказали? – спросила Барбара. – Какой чудный язык, какие стройные предложения!

– Стараюсь. А что касается Лили Фостер…

И инспектор поведал коллеге, что эта особа сыграла над Каролиной злую шутку в том, что касается мемориальной службы в память о ее покойном сыне Уильяме.

– Вам наверняка захочется поговорить с нею на эту тему, – сказал он.

На этом их разговор завершился. Барбара повернулась к Каролине Голдейкер.

– Некая Лили Фостер, миссис Голдейкер, – сказала она. – Вы не могли бы просветить меня, кто она такая?

Мерседес Гарза жила неподалеку от прекрасного, неоклассического особняка в Остерли-парк. Пару столетий назад Роберт Адам преобразил типичный тюдоровский дом красного кирпича, построенный еще в XVI веке, в великолепный дворец, уютно затерявшийся посреди сельской местности.

Увы, в наши дни он оказался в тесном соседстве с аэропортом Хитроу, а вокруг его лужаек и куртин выросли лондонские пригороды. Дом Гарзы стоял в одном из таких пригородов неподалеку от парка, выходя окнами на садовые участки по другую сторону дороги, на которых царил осенний раздрай.

Как оказалось, из своего дома Мерседес вела весьма успешный клининговый бизнес. Назывался он «Королевы чистоты». За долгие годы у нее сложилась своя клиентура, причем весьма обширная, и теперь под началом Гарзы трудились пятьдесят семь таких «королев».

Линли застал ее за подведением финансовых итогов месяца. Обычно каждый дом убирали две или три женщины – иногда такая команда приводила в порядок по два дома в день. В общем, арифметическая задачка была не из легких. Однако Мерседес, сидя за компьютером с сигаретой в зубах и время от времени выпуская к потолку клубы сизого дыма, щелкала ее, как орешки.

Когда же одна из «королев» открыла посетителю дверь и провела его в гостиную, служившую также рабочим кабинетом, главная «королева чистоты» оторвалась от своего занятия. Шагая, Томас был вынужден переступить через ведро и швабру в коридоре, который вел в глубину дома. Та самая уборщица, которая открыла ему дверь, похоже, отвечала и за еженедельное наведение чистоты в доме своей работодательницы.

Шлепнув ладонями по столу, Мерседес поднялась навстречу гостю. Из разговора с Фрэнсисом Линли знал, что родом она из Колумбии и сейчас ей шестьдесят восемь лет. И если первое угадывалось легко – по крайней мере, ее латиноамериканские корни, – то со вторым можно было запросто ошибиться. Дело было даже не в том, что эта дама не выглядела на свой возраст. Скорее, причиной был ее внешний облик. Кому какое дело, как будто заявляла она всем своим видом, что хочу, то и ношу, и плевать я хотела на все. В данный момент на Гарзе была оранжевая туника с воротником-хомутиком и фиолетовые леггинсы, а на ногах красовались начищенные до блеска сапоги до колен, в каких ходили офицеры времен Первой мировой войны. Оправа ее очков была ярко-зеленого цвета, а шарф, удерживающий темные с проседью волосы, – канареечно-желтого. И как ни странно, все это отлично на ней смотрелось. Из чего Линли сделал вывод, что перед ним волевая особа, которой не занимать уверенности в себе. Так оно и оказалось, причем с лихвой.

Ответив ему твердым рукопожатием, Мерседес заговорила, не вынимая изо рта сигареты:

– Фрэнсис, он позвонит мне, как вы уйдете, – ее английский оставлял желать лучшего. – Но вы ничего не думайте, это просто вежливость с его стороны. Хотите кофе? Чаю? Воды? – Она улыбнулась. – Или, может быть, виски?

Выпустив напоследок в воздух струю дыма, она затушила сигарету в блюдце с прекрасным георгианским орнаментом, которое Томас моментально узнал, потому что такие же были и в его доме в Корнуолле. Его предки точно перевернулись бы в гробу, узнай они о столь оскорбительном отношении к дорогому фарфору.

Он отклонил все предложения хозяйки, и та закурила очередную сигарету и предложила ему сесть. Что он и сделал, расположившись у окна. Мерседес осталась стоять. Линли тотчас же ощутил дискомфорт, причиной которого было чересчур строгое воспитание, запрещавшее сидеть в присутствии дамы. Он было встал, однако пожилая женщина остановила его:

– Сидите. Я сама сижу весь день. От сидения у меня уже болит задница. Нужно дать ей передохнуть.

Увидев выражение лица гостя, она рассмеялась.