Дар нерукотворный (сборник) Улицкая Людмила
Рогов. Ну что, всё прохлаждаетесь? Собирайся, Тимофей, едем.
Девчонка наконец осмелела, подошла к Рогову.
Девчонка. Дяденька Рогов, меня мамка к вам послала сказать… (Взрывается плачем.) Верка повесилась!
Рогов. Чего? Чего говоришь?
Девчонка. Убираться третьего дня пошла, а домой не вернулась. А ее на чердаке Перлов нашел… висит Верка, неживая… с ребеночком…
Рогов сжимает девчонку за плечи, она бьется, потом затихает.
Тимоша (как будто не замечает брата). Слышите, «Херувимскую» поют? (Задирает голову к небу.) Смотрите! Венец от земли подымается светлый! Это Дусин венец. А вот второй, третий, все светлые, и все в небо идут. И все наши брюхинские подымаются. Вон! Вот! А Дусин-то выше всех идет! И как светел… А вона еще один, и еще, и седьмой пошел. Маленький, ясенький, только не знаю чей. В яме их пятеро было.
Надя цепляется за Голованова, все задирают головы, смотрят, куда указывает Тимоша. И Рогов смотрит туда же.
Надя. Заблажил, заблажил малый-то.
Тимоша становится на колени, будто что-то ищет, поднимает с земли довольно большой камень, держит его в ладонях бережно.
Тимоша. Хлебушка не хотите? Хлебушка? Всем женщинам хлебушка, всем мужчинам хлебушка, всем деточкам хлебушка… Кушайте, пожалуйста.
Рогов (кричит). Тимофей!
Тимоша. Покушайте хлебушка… Покушайте нашего хлебушка…
Рогов. Тимоша! Ты что? Ты что?
Тимоша. Хлебушка покушайте… (Поднимает камень над головой, обращаясь к небу.) Всем хлебушка…
Рогов. Вы что, все с ума посходили? Нету же ничего! Нет никаких венцов! И хлеба нет! Ничего нету! Куда вы все смотрите?
Все стоят, задрав головы к небу. Затемнение.
Эпилог
На том же самом месте много лет спустя. У могильного холма, почти исчезнувшего, понуро сидит Голованов. Он в потертом спортивном костюме. В вязаной спортивной шапке, натянутой на уши (или в бейсбольной кепке). Появляется персонаж, точно так же одетый – потрепанный спортивный костюм, та же неопределенного цвета вязаная шапка (или бейсбольная кепка) натянута на голову.
В руках два больших пакета. Озирается.
Голованов. Эй, мужик, давай сюда. Приземляйся.
Люба (ходит с опаской поодаль). Какой я тебе мужик?
Голованов. Ой, извините. Теперь точно вижу – дама. Сейчас не разберешь, все в одном ходят… Да вы присаживайтесь, не бойтесь. Здесь мое место.
Люба. Как это ваше? Что, могила эта или вообще?
Голованов. Вообще. Я коренной здешний… житель. Прадед, дед и так далее… Все здешние. Голованов я. Нас здесь все знают. А вы, извиняюсь, откуда?
Люба. Ну вообще-то из Стерлитамака. То есть родилась там, в области. А так – из Воронежа.
Голованов. Понятно. А здесь – чего?
Люба. Так. Путешествую… Слышала, здесь места знаменитые. Святые и тому подобное… И праздник какой-то…
Голованов. Какой-то! Какой еще праздник! А, простите, как вас…
Люба. Любовь Михайловна. Люба.
Голованов. А меня Николай… Так праздник-то у нас исключительный. А вы правда ничего не знаете?
Люба. Ну, знаю, что праздник…
Голованов. Сейчас расскажу… Извините, деликатный вопрос… Эт-та… а у вас с собой нету?
Люба (роется в пакете). Немного есть. Случайно… Со вчера… (Вынимает бутылку, разглядывает.) Правда, немного…
Голованов (берет из ее рук бутылку). Да мне глоточек только. А то как-то потряхивает, лихорадит, что ли… (Прикладывается к бутылке, пьет.) Тут вот осталось еще… Есть еще…
Люба. Да не. По мне хоть бы совсем его не было, вина этого… С утра-то…
Голованов. Значит, так… Раньше тут была деревня, небольшая такая деревенька, Брюхо называлась. Теперь город Роговск, в честь героя Арсения Рогова. Не помню только, какой войны, той или этой… А раньше, стало быть, деревня Брюхо была.
Люба. Надо же, какое наименование… Брюхо… Прямо смех.
Голованов. Ничего смешного. Брюхо и Брюхо. Места были глухие. Как-то зимой, это лет триста, что ли, тому назад, напали на купца разбойники. Вот здесь. (Тычет в землю.)
Люба. Прямо вот на этом самом месте?
Голованов. Ну да. И явилась тут Божья Матерь, разбойников спалила к едрене фене, а купец за спасение свое церковь поставил. Икона святая тоже здесь представлена, в новом храме. По телевизору по каналу культуры показывали. Смекаешь?
Люба (благоговейно слушает). Ну, дальше.
Голованов. А ты правда не хочешь? (Она мотает головой, Голованов прикладывается к бутыли.) Вот. А здесь места – святые. Самые святые по всей России места. Здесь всегда этих святых как… грязи. А у нас, в этой деревне, я имею в виду, вообще одни святые были. Но всякие, одни священного чина, другие попроще, чудотворцы, юродивые, блаженные, их тьма разных. Даже я всех не знаю. Между прочим, говорят, что Николай Чудотворец тоже из наших мест. У нас Николаев много. У меня вот все – прадед, дед, он учителем здесь был, отец и так далее – одни Николаи… Ну вот. Тут перед революцией просто гнездо у них было, у святых. Но некоторых, когда церкви позакрывали, некоторых, того, постреляли, а кого сослали…
Люба (обрадовалась). Ну как же, мои бабки тоже из ссыльных, в Стерлитамак кто ж сам-то переселится…
Голованов. Ну, наших-то постреляли всех. Вот на этом самом месте. Церковь, само собой, порушили. Только запамятовал, когда – при Ленине, или при Сталине, или при Хрущеве. Все. Аллес ин орднунг. И так далее. А потом времена поменялись. Храм новый построили – видела, нет? Потом посмотришь. Богатейший… Говорят, миллион долларов стоит. Не, там одного золота только на миллион. И все такое. Не, я что-то заврался, – там не золота на миллион. Там, говорят, на миллион только наворовали. А золота вообще неизвестно на сколько. Но это все так, семечки. Главное дело что: постановление приняли, чтобы всех наших блаженных чохом повсеместно святыми объявить. И праздник сегодня будет, потому что сам патриарх приедет новым святым службу служить. Там шорох такой идет. Дорогу от Роговска новым асфальтом закатали и мылом сверху помыли.
Люба. Ну, это уж ты врешь, чтоб мылом.
Голованов. Ну, это, может, приврал чуток. Но асфальт новый положен, это точно.
С двух сторон выбегают два пары омоновцев (бывших красноармейцев), подбегают к Голованову и Любе.
Омоновец-1. А ну по-быстрому валите отсюда.
Голованов. Да я живу здесь. Местный я. Вот, и паспорт у меня есть, с пропиской. Почему это мне валить?
Омоновец-1. Паспорт… И у тебя?
Люба шарит в сумке.
Голованов. А это баба моя. Какой там паспорт…
Омоновец-2. Правда, баба…
Омоновец-3. Дуйте отседова, сейчас начальство приедет. Сидите дома и не высовывайтесь.
Голованов. Дык я на службу пришел, в Божий храм, почему это мне дуть?
Омоновец-2. Иди, иди. Там уже патруль стоит, все равно не впускают без пропусков. (Миролюбиво.) Начальство московское… Сам!
Голованов (свистит). Патриарх? (Омоновец многозначительно качает головой.) Президент?
Омоновец-4. Выше бери!
Воют спецсирены, одновременно начинается колокольный звон. Омоновцы, топоча сапогами, убегают. Сирены громче, присоединяется церковное песнопение, радиошум. Голованов что-то говорит Любе. Она его не слышит. Он кричит. Голосов не слышно. На лицах их написаны радость и энтузиазм. Люба шарит в пакете и достает еще одну бутылку. Они держат ее вдвоем. Обнимаются. Какофония достигает максимума.
Занавес
Москва 1993–2001
Русское варенье
Пьеса в трех действиях без антрактов
Действующие лица
Андрей Иванович Лепехин (дядя Дюдя), 67 лет, пенсионер, профессор математики
Наталья Ивановна, его сестра, 60 лет
Ростислав, 40 лет, старший сын Натальи Ивановны
Варвара (Вава), 32 года, старшая дочь Натальи Ивановны
Елена (Леля), 30 лет, средняя дочь Натальи Ивановны
Лиза, 19 лет, младшая дочь Натальи Ивановны
Алла, она же Евдокия Калугина, 39 лет, жена Ростислава
Константин, 30 лет, муж Елены
Мария Яковлевна (Маканя), 60 лет, сестра покойного мужа Натальи Ивановны, домоправительница и приживалка
Семен Золотые Руки, 40 лет, простой человек
Действие происходит в 2002 году, в дачном академическом поселке. Теперь здесь живут Андрей Иванович, Наталья Ивановна и ее три дочери, а также муж средней дочери Константин. Дача получена в наследство от академика Ивана Лепехина, отца Натальи Ивановны и Андрея Ивановича. Ведет хозяйство Мария Яковлевна, сестра покойного мужа Натальи Ивановны. Наталья Ивановна исполняет большой заказ – перевод на английский язык многотомника современной русской писательницы Евдокии Калугиной, жены Ростислава.
У спектакля разнообразная и сложная звуковая партитура, которая в идеале доходит до симфонизма. Составляющие партитуры – треск пишущей машинки, на которой печатает Наталья Ивановна, компьютерная музыка, производимая Константином, а впоследствии, когда компьютер окончательно ломается, грохот ударной установки, подозрительный скрип раскладушки, временами доходящий до неприличия, мяуканье кошки, которая жаждет любви, вибрация отбойного молотка, дребезг разбиваемой посуды и прочие шумы домашнего обихода – спускаемой воды в туалете, падения предметов, колокольный звон из близлежащего монастыря, звонки телефонов – главным образом Лизиного мобильного и, наконец, визг тормозов и рев бульдозеров. Естественно, все эти шумы не заглушают речи.
Свет в спектакле разнообразен: от обычного электрического освещения до света свечей и фонариков. В последней сцене возможен цветовой удар, как в современной дискотеке.
Действие первое
Гостиная на старой запущенной даче. Несколько дверей, лестница в мезонин. Ночь. Детали не видны, но когда свет загорится, обнаружится запустение. От витражных окон террасы почти ничего не осталось – кое-где они забиты досками, кое-где заклеены пластиковой пленкой. Буфет. Стол. Книжный шкаф. Стол с компьютером. Пианино. Кресло-качалка. Швейная машинка – старинная. Время от времени раздается мяуканье неудовлетворенной кошки. На стене – портрет Чехова. Пока ничего этого не видно. Долгая темнота, в которой возникает Андрей Иванович в халате со свечой. Андрей Иванович похож скорее на пожилого киноактера – может быть, на Марчелло Мастрояни, – чем на профессора. Подходит к буфету, открывает дверцу, наливает из графина в рюмку. Раздается журчание спускаемой воды в уборной. Андрей Иванович замирает. Слышны чьи-то шаги.
Андрей Иванович. Ваше здоровье, Андрей Иваныч! (Торопливо выпивает. Распахнутая дверца буфета отваливается, падает, разбивая графин.) Черт подери!
Входит Наталья Ивановна, в халате, со свечой.
Наталья Ивановна. Дюдя! Что ты разбил?
Андрей Иванович. Да чертова эта дверка! Опять отвалилась! Надо позвать в конце концов человека…
Наталья Ивановна (поднимает большой осколок). Ой! Папин графинчик! Дюдя! Это был последний папин графин! Разбился…
Андрей Иванович. Наток, ну что же теперь делать? Ну, разбился… Прости… Опять почему-то нет электричества… Надо позвать электрика…
Наталья Ивановна. Не надо по ночам пить водку…
Андрей Иванович. Ну вот, уже и водка виновата… Ты пригласи этого вашего Семена Золотые Руки, пусть починит…
Наталья Ивановна (садится, закрыв лицо руками). Почему я? Почему обо всем должна я? Господи, если бы ты знал, как я устала. Всю жизнь я работаю как ломовая лошадь. Не покладая рук. С семнадцати лет, без единого дня отдыха… Бедный графинчик…
Андрей Иванович. Наток, ну не расстраивайся… Черт с ним, с этим графином…
Наталья Ивановна. Да при чем тут графин! Жизнь пропала! Лучшие годы!
Андрей Иванович. Ну что ты так убиваешься… Давай лучше по рюмочке, а? Поищем… Где-нибудь есть… рюмочка…
Наталья Ивановна (разглядывает осколок). Нет, не папин, это еще дедушкин графинчик. Почему надо по ночам пить эти твои рюмочки? С утра до ночи не отхожу от пишущей машинки… Пропускаю через себя, через свою душу это мочало…
Андрей Иванович. Видишь, кому что… А моя душа просит рюмочки… Не стакана даже…
Андрей Иванович нагибается, чтобы поднять осколки графина.
Наталья Ивановна. Осторожно! Стекло! Не трогай, ради бога! Ты порежешься. Завтра дадут электричество, и девочки все соберут.
Андрей Иванович. Ой! (Облизывает палец.)
Наталья Ивановна. Ну вот, порезался! Что я говорила! У меня бессонница. У меня давление…
Господи, как я устала! Уже три часа ночи. Я не могу заснуть. Ночь пропала… Все пропало. Молодость пропала!
Андрей Иванович (сосет палец). Если ты так будешь ныть, то и старость пропадет…
Наталья Ивановна направляется к столу.
Андрей Иванович. Осторожно! Доска!
Наталья Ивановна делает зигзаг, обходя опасное место.
Наталья Ивановна. Здесь же всегда стоял перевернутый стул. Кто его убрал?
Садится. Опускает лицо в ладони. Андрей Иванович подходит к ней, гладит по плечу.
Андрей Иванович. Наток! Не надо… Ты наша крепость. На тебе все держится. Возьми себя в руки.
Наталья Ивановна. Прости, Дюдя! Минута слабости… Но ты ведь старший… Старший брат. Кому еще я могу пожаловаться? Подумай, еще недавно мы были дети, бегали в саду. Качались на качелях. Помнишь, ты меня раскачал так, что качели «солнышко» сделали…
Раздается ритмичный скрип раскладушки и стоны.
Андрей Иванович. Конечно, помню. На них потом еще твои дети качались.
Наталья Ивановна. Слева от дома стояли. Во время войны левую часть дома разрушило. Прямое попадание. А правая сохранилась. Все соседи говорили, что надо все снести и заново строить. А отец сказал твердо: «Нет – все, что сохранилось, будем и дальше сохранять. Этот дом моим отцом построен, и не мне его сносить».
Андрей Иванович. Неужели ты помнишь?
Наталья Ивановна. Мама рассказывала. Весь академический поселок тогда заново строился, даже те, у кого дома уцелели… Пленные немцы строили. А отец не захотел…
Андрей Иванович. Да-да, точно. Он все тогда восстановил – и оранжерею, и теплицу…
Наталья Ивановна. Папа был святой человек. В своем роде… Графинчика жалко.
Андрей Иванович. Ну, опять… Пошло-поехало…
Скрип раскладушки затихает, раздаются шаги, потом рев воды в уборной. Снова шаги.
Наталья Ивановна. Ладно, друг мой. Попробую заснуть. Ты осколки не собирай. Поставь там стул, чтобы никто в темноте не наступил. А то Лизик постоянно босиком…
Наталья Ивановна целует брата, уходит. Он осторожно шарит в глубине буфета, находит, раздается бульканье. Андрей Иванович тихонько выпивает. Потом переворачивает стул и ставит его вверх ножками около буфета. Неожиданно включается электричество. Дом ярко освещается.
Андрей Иванович. Здрасьте! Среди ночи свет дали. Меня как будто покачивает…
Из уборной выходит Мария Яковлевна в шали поверх халата.
Мария Яковлевна. Доброе утро, Андрей Иванович. Кажется, опять засор… Что-то вода плохо сходит. Хорошо хоть электричество дали…
Андрей Иванович. Доброе утро, Мария Яковлевна… Хотя я еще не ложился. Так что у меня скорее вечер. Я здесь графинчик раскокал. Скажите, пожалуйста, девочкам, чтобы они осколки с полу подобрали.
Мария Яковлевна. Лизочка обещала привезти сотню яиц. И представьте, ни Лизочки, ни яиц.
Андрей Иванович. Зачем вам сотня?
Мария Яковлевна. Как зачем? Пасха! Куличи печь…
Андрей Иванович (вздыхает). Недавно Рождество было, а уже Пасха…
Мария Яковлевна берет веник, собирает осколки и метет.
Слышно, как подъехала машина. Андрей Иванович смотрит в темное окно.
Мария Яковлевна. А мелкие без очков не собрать. Где мои очки?
Андрей Иванович. Лизкина «Ока»! Приехала!
Мария Яковлевна. Какой-то кошмар! Девочке девятнадцать лет, разъезжает на машине, одна, среди ночи. Какая-то безумная жизнь… Был бы жив брат Николай, ни за что не допустил бы…
Андрей Иванович. Да, и самое плохое то, что одна…
Мария Яковлевна. Этого я не понимаю – купить машину ребенку!
Андрей Иванович. Ростислав купил. Он щедрый, широкий человек. И Лизка у него любимая сестра…
Открывается дверь, входит толстая некрасивая девушка, выкрашенная в сине-зеленый цвет (а может, пострижена наголо), одета в стиле панк. Прижимает к груди четыре картонки с яйцами.
Мария Яковлевна. Лизик! Ну что же ты так поздно!
Лиза. Машина сломалась на дороге. Маканя, почему ты меня не хвалишь? Я привезла тебе сотню яиц!
Лиза идет по опасному месту.
Андрей Иванович, Мария Яковлевна (хором): Осторожно! Доска!
Доска проваливается, Лиза спотыкается и роняет яйца.
Мария Яковлевна. Кто убрал стул? Здесь всегда стоял стул! Андрей Иваныч, это, конечно, вы переставили!
Лиза. Oh shit! Все переколотила…
Мария Яковлевна. Ой, какая досада! А ты-то – не ушиблась, деточка?
Андрей Иванович. Лизочка, по-моему, ты немножечко… а?
Лиза. Дюдя! Как ты мог подумать? (Хихикает.)
Мария Яковлевна встает на колени, разбирает картонки с битыми яйцами.
Мария Яковлевна. Ничего страшного. Мы сейчас все соберем! И не все побились! Целые покрасим. А на кулич и на пасху совершенно неважно, что битые… Лизочка, принеси мне с кухни мисочку! Очки… я куда-то очки задевала…
Лиза идет на кухню зигзагами.
Лиза. Выбить четыре дюжины яиц, добавить четыре стакана самого мелкого сахарного песку, растереть деревянной ложкой добела. Вылить смесь в опару и добавить пять фунтов самого лучшего чухонского масла…
Андрей Иванович. Ай, племянница! Прелесть моя! Давай в головку поцелую…
Лиза возвращается с миской, дает ее Марии Яковлевне.
Мария Яковлевна руками собирает с полу яичный бой.
Берет стул, переворачивает ножками вверх и ставит туда, где поблескивают остатки битых яиц.
Мария Яковлевна. Осторожно, здесь скользко. Я пока стул сюда поставлю, чтоб не наступали.
Лиза вынимает из сумки плитку шоколада, ест.
Мария Яковлевна. Лизочка! Воздержись!
Андрей Иванович. Маканя! А вам не кажется, что это как-то негигиенично… с полу…
Мария Яковлевна. Да что же я, сотню яиц собакам отдам? При чем тут гигиена? Тепловая обработка, во-первых… Во-вторых, куличи Вава все равно в церкви освящает… Так что будет все очень диетическое…
Лиза… и месить, и месить, и месить до… пока у Елены Молоховец яйца не посинеют… Shit!
Мария Яковлевна. Лиза!
Звонит Лизин мобильный телефон, она вытаскивает его из сумки и поднимается по лестнице в мезонин. Новый приступ кошачьего мяуканья.
Лиза (в телефон). Как хорошо, что ты позвонил! Я одна, совершенно одна… У тебя такой голос… возбуждающий…
Мария Яковлевна провожает взглядом Лизу.
Мария Яковлевна. Мое сердце подсказывает, что у Лизика завязался роман…
Андрей Иванович. Гм… возможно…
Мария Яковлевна. Женщины в нашей семье всегда выходят замуж очень рано. В восемнадцать лет, по первой любви. Наша бабушка, и мама, и Лелечка…
Андрей Иванович… Которые выходят…
Мария Яковлевна. Что вы имеете в виду?
Андрей Иванович. Ничего особенного… просто некоторые вообще не выходят…
Мария Яковлевна. Я, собственно, имею в виду нашу семью, Дворянкиных. Лепехиных больше нет… Фамилия закончилась на вас, Андрей Иванович. И Граевских больше нет. А ваш единственный наследник Ростислав – ваш племянник, между прочим, – носит фамилию моего покойного брата Николая Дворянкина!
Андрей Иванович (зевает). Пойду-ка я, пожалуй, спать. Слишком поздно для геральдических изысканий… Слишком поздно. А почему кошка все время орет?
Мария Яковлевна. Ой, Мурка с вечера влезла на дерево и орет. Видимо, женихов призывает.
Андрей Иванович. А-а… понятно…
Раздается отдаленный благовест, в гостиную входит Варвара в черном головном платке. В руках у нее цепочка от унитаза с фарфоровой грушей на конце.
Мария Яковлевна. Доброе утро, Вавочка. Осторожнее, там осколки. Я потом подберу…
Варвара. Ты посмотри! Опять цепочка оторвалась! Он же на прошлой неделе чинил! Что за свинство, в конце концов! Дом разваливается, всем наплевать…
Андрей Иванович. Спокойной ночи! (Уходит.)
Мария Яковлевна. Ну что можно поделать? Я дала Семену десять долларов на прошлой неделе. Чайник поставить?
Варвара (бросает цепочку на стол, поправляет платок). Какой чай? Я в церковь. Ты позови этого Семена, пускай сделает по-человечески.
Мария Яковлевна. По-человечески нельзя. Он мне объяснял. Там надо что-то менять, муфту, кажется, и какую-то особую, теперь таких не производят… И трубы… Он сказал, что засор капитальный, это не только у нас, это по всему поселку канализация выходит из строя, так что надо пользоваться уборной во дворе…
Варвара. Какой еще уборной во дворе?
Мария Яковлевна. Позади оранжереи маленький домик. Там была уборная для рабочих, когда дачу строили…
Варвара. А-а… Там же двери нет!
Мария Яковлевна. Ну да…
Варвара. О Господи… (Накидывает пальто.) Я пошла… К обеду не ждите. Я в монастыре с сестрами пообедаю…
Хлопает дверью – электричество гаснет. Уже рассвело. Мария Яковлевна переворачивает стул и ставит его на опасное место ножками вверх. Теперь имеется три перевернутых стула, остальные девять вокруг большого стола. Раздается треск пишущей машинки, потом на этом фоне шаги, хлопанье дверями. Входит красавица Елена в ночной рубашке. В руках у нее пульверизатор с духами, она прыскает себе на руки, нюхает.
Мария Яковлевна. Эту доску действительно пора заменить. Скоро будет дыра посреди комнаты.
Елена. Маканя! В уборной нет этой штуки. Куда она делась?
Мария Яковлевна. Доброе утро, деточка. Вот она, на столе лежит.
Елена. Зачем на столе?
Мария Яковлевна. Оторвалась. И там вообще, кажется, опять засор. Вода плохо сходит. Позвони, пожалуйста, Семену, пусть починит.
Мария Яковлевна берет кастрюлю, наливает воду, уходит. В уборной сливают воду. Мария Яковлевна возвращается. Елена звонит по телефону – аппарат послевоенных времен.
Елена. Контора? Семен на месте? Хорошо, зайду…
Мария Яковлевна (берет стул). Я пока поставлю возле уборной, чтоб не пользовались.
Елена накидывает шубу на ночную рубашку, сует ноги в валенки.
Мария Яковлевна. Леля! Ты сошла с ума? Куда ты?
Елена. В контору. Семена приведу…
Мария Яковлевна. Ты что, в контору в таком виде пойдешь? Ты же простудишься. Ноль градусов!
Елена. Не зуди, Маканя. (Уходит.)
К треску пишущей машинки присоединяется кошачье мяуканье. Мария Яковлевна трет виски. Трясет головой.
Мария Яковлевна. Видимо, давление…