Искусство говорить и слушать Адлер Мортимер
Никогда не упоминайте в споре предков собеседника, его национальность, его деловых или политических партнеров, его профессию или личные привычки. Все эти аргументы — не более чем переход на личности. Самая вопиющая ошибка такого рода — упрек в несуществующей симпатии. Вы говорите кому-то: «Значит, вы согласны с Гитлером», как будто этого достаточно, чтобы дискредитировать отстаиваемую собеседником точку зрения. Гитлер, вероятно, имеет дурную репутацию в глазах всех собравшихся, но это не значит, что он был неправ абсолютно во всем.
В определенных ситуациях, когда цель разговора — достичь определенного решения, особенно в бизнесе или в политике, — возникает необходимость прибегнуть к голосованию, если участники договорились принять мнение большинства. Голосовать не обязательно, если руководитель группы — деловой или политической — рассматривает мнения подчиненных как совещательные, а не решающие. Иногда такой руководитель может прислушаться к мнению большинства, иногда — нет. Голосование абсолютно бессмысленно в случаях, когда разговор не заканчивается действием или принятием какого-либо решения.
Когда разговор касается не практических, а теоретических проблем, когда целью является выяснение истины в отношении какого-либо предмета, тогда голосование не может быть средством урегулирования подлежащей решению проблемы, так как в этом случае большинство вполне может и ошибиться. Все участники разговора могут не согласиться с вами, при том что вы на самом деле правы. И, наоборот, вы можете ошибаться, даже если вас поддерживает большинство. Удовлетворение от такого ложного решения может лишить вас способности к дальнейшим суждениям. Счет поднятых рук не говорит ни о чем, кроме числа голосов «за» и «против».
Остерегайтесь примеров. Они часто способствуют либо преувеличению, либо преуменьшению и очень редко могут служить убедительным доказательством. Тот факт, что вы видели на насыпи железнодорожного рабочего, который стоял, опершись на лопату и бесцельно глядя в пространство, едва ли может служить доказательством поголовной лености всех железнодорожных рабочих или того, что именно безалаберность и лень являются главной причиной снижения производительности труда. Разговор начинает идти по порочному кругу, так как все собеседники, следуя вашему примеру, начнут приводить примеры, поддерживающие их точки зрения.
Примеры могут быть полезны только как иллюстрации сказанного, но ни в коем случае не как доказательства. Пример должен быть хорошо подобран для того, чтобы сделать более наглядным и понятным ваше обобщающее утверждение. Многие люди испытывают трудности с восприятием обобщений, особенно, если они являются слишком абстрактными и отвлеченными. Конкретный пример, наглядно иллюстрирующий абстракцию, помогает таким людям понять, что было сказано.
Если вы не понимаете, что говорят другие, то с вашей стороны будет уместно и даже мудро попросить собеседников пояснить сказанное на примере. Если они не смогут этого сделать, вы с полным правом можете заподозрить, что они и сами не вполне понимают то, что пытаются сказать.
К примерам надо относиться так же, как к допущениям и предпосылкам. Подобно допущениям, имеющим силу только в случаях, когда их разделяют все участники разговора, примеры допустимы только тогда, когда ясны всем, когда все участники разговора осознают и признают их важность, понимая при этом, что пример — это иллюстрация, а не доказательство.
Теперь я хочу обратить ваше внимание на правила, касающиеся контроля эмоций, неуместных в серьезном разговоре. Когда решаются теоретические или практические проблемы, он должен быть объективным и беспристрастным.
Первый мой совет — сдерживайте гнев, гасите его в себе и в собеседнике. Признаки вскипающего гнева многочисленны и разнообразны: беседующие срываются на крик; люди начинают повторяться; при каждом упоминании больной темы вы или ваш собеседник повышаете голос; вы или ваш оппонент, высказываясь, стучите по столу кулаком и оживленно жестикулируете, прибегая к сарказму, поддразниваниям, пытаетесь подловить собеседника на неточностях, высмеиваете его аргументы и переходите на личности.
Если вы опускаетесь до сарказма, или пытаетесь поднять собеседника на смех, подловить его на несущественных ошибках, не имеющих отношения к делу, или переходите на личности, то легко выведете его из себя. Если же собеседник будет сопротивляться искушению и сохранит хладнокровие, это может еще больше распалить вас. Когда дискуссия доходит до этой точки, она превращается в перебранку, обмен мелкими придирками и ударами ниже пояса. Разговор теряет смысл, и продолжать его в том же духе — значит напрасно терять время.
Эмоции играют очень важную роль во всем, что мы делаем и говорим, но они не помогают вести серьезный осмысленный разговор, делая его неприятным и бесполезным. Если вы поняли, что злитесь или сильно волнуетесь, выйдите из комнаты, успокойтесь и возьмите себя в руки.
Если зарвался ваш собеседник, то у вас только два пути. Попытайтесь его успокоить и дружески унять. Если это не помогает, смените тему. Наверное, ваш собеседник ничем не хуже вас, просто вы умудрились наступить ему на больную мозоль. Следуйте совету опытных барменов: «Джентльмены, если вам угодно подраться, то выйдите из бара и решайте свои проблемы на улице». Прекратите разговор, если он из интеллектуального обмена мнениями превращается в горячий конфликт.
Не позволяйте деловому беспристрастному разговору трансформироваться в личную ссору. Спор — не агрессивный обмен выпадами.
Нет никакого смысла в попытках выиграть спор, просто побив или победив своего оппонента.
Помните о вредном влиянии эмоций и на вас самих. Эмоции заставляют вас уклоняться от обсуждения действительно важных вопросов. Вам кажется, будто нечто ослабляет вашу позицию, потому что вы не хотите ни в чем уступить оппоненту. По чисто эмоциональным причинам вы начинаете считать уступки унизительными.
Эмоции могут заставить вас упорствовать в отстаивании ошибочного мнения даже в тех случаях, когда вы отлично сознаете, что неправы. Очевидно, что эмоциональная победа в споре не имеет никакого смысла, ибо эмоции подталкивают к конфликту, в то время как разум осознаёт (в данный момент или позже), что прав ваш оппонент, а вы ошибаетесь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Встреча сознаний
Встреча двух сознаний может закончиться либо тем, что они поймут друг друга, оставшись каждое при своем мнении, либо тем, что они смогут прийти к соглашению, поняв друг друга.
Все объективные деловые беседы — неважно, теоретические или практические, — должны иметь целью достижение в той ли иной форме одного из двух результатов.
Разговоры на практические темы часто оказываются безрезультатными, так как отсутствие взаимопонимания препятствует принятию окончательного решения. Даже если в этих случаях взаимопонимания достичь удается, различие позиций может заблокировать реальные действия.
Теоретические разговоры, целью которых является постижение объективной истины, могут не завершиться встречей сознаний, но, тем не менее, окажутся полезны для всех участников. Постижение объективной истины — это длительный, тернистый и трудный путь. Хороший разговор может помочь участникам немного продвинуться вперед, но разговор редко или вообще никогда не заканчивается окончательным и не подлежащим сомнению консенсусом.
Конечной целью разговора относительно объективной истины является достижение общего согласия, но, похоже, добиться такового в отношении некоторых истин не удастся до скончания века. Постижение истины — процесс многостадийный. На каждой стадии можно добиться определенного прогресса, не добившись при этом конечной цели.
О том или ином предмете люди могут говорить раз за разом, обсуждая занимающие их истины. Каждый из разговоров может представлять собой отдельную стадию в окончательном постижении истины. Несмотря на то что ни один разговор не приводит к взаимопониманию и полному, окончательному, решающему и непоколебимому согласию, ни один из них нельзя считать бесполезным, если удается добиться хотя бы небольшого продвижения на пути к взаимопониманию.
Приняв во внимание это общее наблюдение, давайте теперь рассмотрим способы, с помощью которых участники разговоров или дискуссий должны их вести, если хотят достигнуть хотя бы временного взаимопонимания и согласия.
Первое правило: не выражайте согласие или несогласие с кем бы то ни было, если не уверены, что вам понятна занимаемая собеседником позиция. Не соглашаться, ничего не поняв, — это нелепая грубость; соглашаться — глупость.
Для того чтобы удостовериться в правильном понимании сказанного, любезно спросите собеседника: «Если я вас правильно понял, вы сказали…?» Место многоточия заполните высказанным своими словами смыслом утверждений собеседника — так, как вы его поняли. Собеседник может ответить: «Нет, это не то, что я сказал, и не то, что я имел в виду. Моя позиция следующая…» После того как собеседник повторит свое высказывание, вам следует еще раз уточнить его, чтобы окончательно убедиться: на этот раз вы поняли его правильно. Если собеседник снова не согласится с вашей интерпретацией, надо продолжать обмен вопросами и ответами до тех пор, пока собеседник не скажет вам, что на этот раз вы точно уловили суть сказанного, поняли его именно так, как он хотел. Только после этого у вас появится основание для осознанного согласия или несогласия.
Эта процедура требует времени и терпения, а кроме того, и немалого упорства. Многие участники подобных дискуссий, стремясь поскорее их закончить, игнорируют ее. Они рискуют, не боясь показаться бестактными или глупыми, выражать свое согласие или несогласие с высказыванием, в котором они ничего не поняли. Такие люди удовлетворяются пустыми выражениями согласия и несогласия вместо того, чтобы добиваться настоящего диалога и встречи сознаний.
Реальное несогласие — в отличие от кажущегося, — имеет место, когда два человека, занятые попытками ответа на один и тот же вопрос, понимают его суть одинаково, но по-разному на него отвечают, несмотря на взаимопонимание.
Кажущееся несогласие — в отличие от реального, — имеет место, когда два человека, занятые решением одного и того же вопроса, понимают его по-разному. Если они не смогли интеллектуально друг до друга достучаться и не пришли к явному выражению согласия по поводу сути вопроса, то разница в их ответах не является выражением истинного несогласия, хотя и выглядит таковым. Реальное, истинное несогласие, таким образом, имеет место только тогда, когда люди, поняв друг друга, дают, тем не менее, разные ответы на один и тот же вопрос.
Если два человека действительно не согласны друг с другом, им надо достигнуть общего понимания сути разногласий, то есть понять, почему они друг с другом не согласны. Чтобы этого добиться, каждый из собеседников должен отказаться от увлеченности собственной позицией и постараться беспристрастно и уважительно отнестись к позиции, занятой собеседником. Под беспристрастностью я имею в виду попытку понять, почему собеседник придерживается своей точки зрения. Каждый из участников разговора или дискуссии должен быть в состоянии не только сформулировать позицию партнера в приемлемом для него виде, но и уметь высказать причины, по каким партнер занимает ту или иную позицию.
Каждый может сочувственно отнестись к точке зрения, с которой не согласен. По крайней мере, полностью понять то, с чем согласиться не может. В понимании без согласия — в осознании несогласия — заключается минимум, необходимый для полноценной встречи сознаний. Завершенная форма такого диалога — это взаимопонимание с согласием, полностью осознанное согласие.
Каждый из нас должен в полной мере осознавать моральные обязательства, которые накладывает на нас поиск объективной истины. Если мы реально не согласны с партнерами по разговору или дискуссии, нам в этом случае нельзя жалеть усилий для того, чтобы уладить и снять существующие разногласия. Ни в коем случае нельзя отказываться от попыток преодолеть противоречия и прийти к согласию.
Если для достижения согласия не хватило одного разговора, надо попытаться вернуться к той же теме в другой раз и не оставлять попыток, какими бы долгими и трудными они ни были. Нельзя прекращать обсуждение, опустив руки и признав его бесполезным.
Поступить так — значит отказаться от поисков истины и представить, будто речь идет лишь о сфере чистого вкуса. Значит сделать вид, будто несогласие — всего лишь чисто личностное столкновение абсолютно бездоказательных мнений, основанных лишь на субъективных предубеждениях и предпочтениях, относительно которых не стоит искать согласия и по поводу которых не имеет смысла спорить.
Если вы осознанно не согласны с позицией, занятой собеседником, то должны уметь объяснить ему причины вашего несогласия, воспользовавшись одним (или больше) из приведенных ниже высказываний.
«Думаю, что вы придерживаетесь этой позиции, потому что не располагаете информацией о некоторых фактах или основаниях, которые могут существенно повлиять на ваше мнение». После этого потрудитесь изложить информацию, которая, как вы считаете, поможет собеседнику изменить свое мнение.
«Думаю, что вы придерживаетесь этой позиции, потому что располагаете извращенной информацией о существенно важных вещах». После этого потрудитесь указать на сделанные собеседником ошибки, исправив которые, он откажется от неверной позиции.
«Думаю, что вы надлежащим образом информированы и отчетливо понимаете основания и мотивы, поддерживающие вашу позицию, но на основании этих предпосылок вы пришли к неверному выводу, так как ошиблись в суждении. Ваши выводы не соответствуют фактам». После этого потрудитесь указать собеседнику на логические ошибки, исправив которые, он, возможно, сделает иные выводы.
«Думаю, что вы не сделали ни одной из предыдущих ошибок, сделали абсолютно верные выводы на основании имевшейся в вашем распоряжении информации, но мне, однако, думается, что ваше суждение о предмете неполно. Если вы посмотрите на этот предмет под более широким углом зрения, то, вероятно, откажетесь от сделанных вами выводов или, по крайней мере, скорректируете их». После этого потрудитесь указать на другие возможные выводы и на то, как они могут повлиять на занятую собеседником позицию.
Переговоры практического характера, в результате которых должно быть принято решение о каком-либо конкретном действии, бесполезны, пока сознания не встретятся в осознанном согласии или в осознанном несогласии.
В таком случае, учитывая настоятельную необходимость попытаться решить в ходе обсуждения практическую проблему, поиск истины не может затягиваться до бесконечности. Иногда в таких случаях решение приходится принимать на основании разумного мнения лишь части всех заинтересованных лиц. Мнения несогласных можно записать и принять к сведению, имея в виду их потенциальную пользу в решении подобных проблем в будущем; так, например, поступают при голосовании простым большинством, когда в результате участники обсуждения делятся на тех, кто голосует «за», и на тех, кто «против».
Приняв это во внимание, важно понять: разумное обсуждение практических проблем может и должно проходить одновременно на трех различных уровнях. Самый высокий — в наибольшей степени удаленный от практического решения и необходимого конкретного действия, — касается универсальных принципов, на которых основано рассмотрение данной проблемы. Относительно этих принципов всегда возможно достижение интеллектуального консенсуса. Они являются объективными истинами, которые могут быть признаны всеми.
Ниже расположен уровень общих правил и установок, определяющих реализацию общих принципов в конкретных условиях, зависящих от времени, места и многих других обстоятельств. На этом уровне вполне разумные люди могут не сойтись во мнениях, и эти разногласия в состоянии остаться неразрешимыми. То же самое касается и третьего, самого низкого, уровня, на котором общие правила и установки используются в приложении к конкретным случаям. Здесь открывается простор для казуистики, и шансы на то, что разумные люди не согласятся друг с другом, возрастают еще больше.
Так, например, вполне достижимо согласие относительно универсальных принципов справедливости, хотя и здесь могут возникнуть противоречия относительно самой ее природы. Предположим, тем не менее, что два человека обсуждают некую практическую проблему, для решения которой необходимо опереться на принципы справедливости, в понимании которых эти два человека целиком и полностью согласны друг с другом. Интеллектуальное единение на высшем уровне нисколько не препятствует возникновению несогласия при переходе на более низкий уровень, где речь пойдет о правилах применения высоких принципов в конкретных обстоятельствах, породивших подлежащую решению проблему.
Еще меньше это единение препятствует возникновению разногласий на самом низком уровне, когда после достижения (в некоторой мере!) согласия относительно правил заходит речь об их конкретном применении в данном случае — здесь и сейчас. Здесь несогласие проистекает из различия в оценках возможных последствий и из различия в суждениях об обстоятельствах, которые следует принять во внимание.
Главная ошибка, которой следует всячески избегать, такова: многие искренне полагают, будто согласие относительно универсальных принципов не играет никакой роли на практике, так как необязательно приводит к единодушию относительно применения общих правил и установок или относительно решения, вытекающего из попытки приложить эти общие правила к частному случаю.
Представление о конфликте общих правил и установлений основывается на осознанном согласии относительно универсальных принципов. Разница во мнениях относительно принципов, а также относительно их приложения к конкретному случаю или проблеме не была бы разумной и обоснованной, если бы не зиждилась на согласии об универсальных принципах.
Это значит, что участникам обсуждения не следует отказываться от согласия относительно универсальных принципов, так же, как не следует думать, будто они не имеют никакого практического значения, так как автоматически не приводят к согласию на более низких уровнях общих правил и установлений или конкретных практических решений.
Сказав, что осознанное несогласие — благо, а осознанное согласие — благо еще большее, я должен теперь добавить несколько завершающих и предостерегающих замечаний относительно единения умов, которое является главным чаянием всех беспристрастных и объективных бесед и разговоров — как теоретических, так и сугубо практических.
Позвольте, прежде всего, сказать, что мы не должны удовлетворяться слишком малым, так как человеческие существа, поскольку они разумны, должны стремиться к достижению желаемой цели. Нельзя из лености или неумеренного скептицизма в отношении объективных истин и их постижения впадать в соблазн избегать трудностей, связанных с правилами или рекомендациями, улучшающими — насколько это в человеческих силах — качество разговора или обсуждения.
В то же время наши ожидания не должны быть завышенными. Люди — создания интеллектуальные, но не в большей степени, чем страстные, чей ум, подверженный множеству влияний, часто туманится облаками сильных чувств, — должны довольствоваться приближением к идеалу, не упорствуя в его безусловном достижении (по крайней мере, в данное время и в данном месте).
Мы никогда не сможем полностью подавить свои эмоции и не можем даже рассчитывать на это, даже если очень захотим. Мы никогда не сможем выпрыгнуть из самих себя, поставить себя на место другого человека и взглянуть на мир его глазами. Симпатии и пристрастия никогда полностью не уступят место отстраненной объективности, которая придает нам способность встать на место другого человека и посмотреть на мир его глазами.
Если какой-то конкретный разговор заканчивается достижением осознанного согласия по поводу объективной истины, то это не означает, что вопрос исчерпан. Очень многое предстоит сделать для того, чтобы понять исходные предпосылки, смысл и следствия достигнутого согласия. Если же разговор заканчивается осознанным несогласием, то сделать предстоит еще больше.
Хочу дать один очень важный совет: нельзя торопить события. Для дальнейшего продвижения на пути к согласию можно найти другое место и другое время. Остановитесь, переждите, а потом, в другой день, вернитесь к обсуждению той же проблемы. Этот совет особенно ценен в случаях, когда разговор заходит в тупик, а это происходит часто из-за нехватки отпущенного на беседу времени.
И, наконец, позволю себе заметить, что хороший разговор — это полезное упражнение для укрепления нравственных добродетелей. Требуется недюжинная сила духа, чтобы вынести трудности ведения полноценного разговора. Требуется сдержанность, необходимая для охлаждения страстей собеседника. И, помимо всего прочего, требуется чувство справедливости, чтобы выказать уважение и воздать должное собеседнику.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Семинары: обучить и выучить в дискуссии
Лекции и другие формы словесной передачи информации называют дидактическим обучением. Другое дело — семинары. Это обучение в форме опросов и обсуждения, которое часто проводят как обсуждение ответов на вопросы. Такой метод обучения можно назвать сократовским.
Есть и третий метод обучения, который можно назвать тренировкой навыка. Такая тренировка так же необходима для усвоения интеллектуальных навыков, как и для усвоения навыков телесных и спортивных. Навыки чтения и письма, говорения и слушания, наблюдения, расчета и оценки невозможно привить никакими дидактическими инструкциями. Эти умения и навыки формируются в процессе практического применения под наблюдением наставника, который указывает ученику на неправильные действия и требует выполнения действий правильных.
Три типа преподавания — дидактический, сократовский и тренировочный — соответствуют трем типам усвоения знаний. Приобретение организованного, систематического знания в основных областях изучаемого предмета происходит, главным образом, в результате дидактического преподавания — в форме рассказов, лекций и учебников. Выработке интеллектуальных навыков соответствует преподавание, построенное на тренировке и практике. Третья форма преподавания — сократовский метод обучения, основанный на опросах и обсуждениях, — облегчает и расширяет понимание основных идей и содержания изучаемого предмета.
Это трехчастное членение преподавания и усвоения знаний, представленное на следующей странице в виде таблицы, является основой опубликованной в прошлом году[34] книги «Предложения по воспитанию: образовательный манифест» («The Paideia[35] Proposal: An Educational Manifesto»). Номинально автором книги являюсь я, но в ней высказаны взгляды многих моих единомышленников, выступающих за давно назревшую радикальную реформу системы образования США.
Среди прочего, реформа должна предусматривать восстановление тренировки навыков в наших школах. Система практического усвоения навыков почти исчезла из курса средней школы. Кроме того, реформа должна предусматривать введение сократовской формы обучения — семинаров. Семинары, в ходе которых обучение протекает в форме вопросов и обсуждений, вообще, за редчайшим исключением, не практикуются в двенадцати классах средней школы. Преподаватели проводят семинары лишь в считаном количестве колледжей.
Отсутствие семинаров создает невосполнимый пробел в развитии юных растущих умов. На своем многолетнем опыте могу сказать, что форма преподавания в виде семинаров — залог дальнейшего интеллектуального развития зрелого ума.
Прошло шестьдесят лет с тех пор, как я начал проводить семинары среди учеников старших классов средней школы, студентов колледжей и взрослых людей, желавших обсудить прочитанные ими великие книги, или участников аспенских семинаров[36].
Длительный опыт убедил меня: не немецкая, а греческая сократовская модель подходит для обучения не только в колледжах, но и в средних школах, ученики которых проявляют не меньшие, а, пожалуй, даже большие способности к семинарской форме обучения, чем студенты колледжей.
Мало того, я убедился, что метод семинаров хорошо подходит для длительного обучения взрослых, особенно, если это касается восприятия основополагающих идей, законов и предметов. Но начинаться такое образование может и должно в юном возрасте.
В течение последних нескольких лет, когда «Учебно-воспитательная группа»[37] разрабатывала свои предложения по реформе базового школьного образования в США, я проводил аспенские семинары для молодых людей в возрасте от десяти до восемнадцати лет. По приглашению руководства школ самых различных направлений и систем обучения я ездил по стране и демонстрировал сократовский метод преподавания, проводя семинары среди школьников в присутствии учителей. Из этих недавних поездок я вынес твердое убеждение в необходимости внедрения этого метода обучения в систему базового школьного образования.
Ученики — участники этих семинаров сообщали мне — подчас в очень трогательных выражениях, — что впервые в жизни их просили подумать об идеях и предметах и впервые в жизни они испытали, что значит выражать и отстаивать свои взгляды на важные предметы.
От случая к случаю я все больше и больше укреплялся в мысли о том, что начальное обучение не обеспечивает учащимся такой подготовки к дальнейшему образованию, которую дает семинарская форма обучения. Рутинное школьное образование не готовит людей к самостоятельному мышлению, не заставляет мучительно искать ответы на важнейшие вопросы, не учит отчетливо и связно выражать свои мысли, не учит слушать.
Идеи, взгляды, ценности — все это превосходный материал для семинаров. Чтение великих книг или отрывков из них дает нам пищу для дискуссий, хотя, как показывают аспенские семинары, многие другие тщательно подобранные печатные материалы также могут оказаться полезными в этом отношении.
Мало того, существует возможность проводить семинары методом опроса, не прибегая при этом ни к каким материалам для чтения. Вместо этого участникам семинара можно предложить ответить, как они понимают и представляют себе такие фундаментальные ценности, как прогресс, свобода или справедливость. Ознакомившись с письменными ответами, учитель продолжает опрос, начиная обсуждение, в ходе которого идею рассматривают под самыми разнообразными углами зрения, а затем обсуждают спорные вопросы, возникшие благодаря разнообразию мнений.
Чтобы описать мой тридцатилетний опыт работы в аспенских семинарах, потребовалось бы много сотен страниц. На этом опыте я узнал об обсуждавшихся идеях намного больше, чем даже сами участники этих семинаров.
В Приложении 2 я поместил речь, произнесенную мною в Аспенском институте в 1972 году. В этой речи не только перечислена в определенной последовательности литература, использованная на семинарах, но и подведен итог того, чему научились я и другие участники в результате обсуждений идей, почерпнутых из литературы.
В оставшейся части этой главы я попытаюсь изложить предложения и рекомендации, составленные мною на основании опыта преподавательской работы в самых разнообразных условиях и с самыми разнообразными по составу группами. Только этот опыт дал мне возможность сформулировать мои мысли относительно способов проведения семинаров.
Все правила и рекомендации, изложенные в двух предыдущих главах и имеющие целью сделать полезным и приятным любой разговор, можно, естественно, применить и к тем разговорам и беседам, которые происходят во время проведения семинара. Семинарское обсуждение — это просто особая разновидность диалога, которым в какой-то мере управляет преподаватель, а иногда два преподавателя, с начала и до конца придающие беседе определенное направление и контролирующие ее ход.
Дополнительные полезные правила и рекомендации касаются, главным образом, того, что должны делать преподаватели и как должны отвечать участники дискуссии, чтобы сделать семинар как можно более плодотворным.
Я позволю себе для начала сказать, чем не является семинарское преподавание в форме вопросов и ответов.
Это не экзаменационный опрос, в ходе которого преподаватель задает вопросы, требующие ответа «да» или «нет», а затем объявляет ответ правильным или неверным.
Это не замаскированная лекция, когда преподаватель задает вопрос, делает короткую паузу, может быть, вполуха выслушивает пару-тройку невразумительных ответов, а затем сам начинает обстоятельно отвечать. В результате получается лекция, прерываемая время от времени вопросами.
Это и не пресловутые «разговоры за жизнь», когда каждый чувствует полную свободу выражать мнения на уровне личных пристрастий и предубеждений или рассказывать о чужом опыте, который кому-то представляется весьма важным и значимым.
Ни одна из этих подделок под семинары не обеспечивает того обучения, для которого семинар, собственно, и предназначен: обучения, основанного на чередовании вопросов и ответов с последующим обсуждением. Вести семинар — особое искусство. В таком виде обучения надо подбирать подходящие для обсуждения темы — в идеале базовые, основополагающие идеи, спорные темы или ценности, которые преподаватель предлагает обсудить на основании прочитанного материала или без такового.
Есть и другие предварительные условия. Одно из них — длительность. Для проведения хорошего семинара требуется время, по меньшей мере, полтора часа, но лучше два или немного больше. Традиционный академический час — слишком короткое время для качественного обсуждения.
Второе необходимое предварительное условие — оборудование помещения. В центре его должен стоять пустой квадратный стол. Еще лучше, если стол шестиугольный, как это принято на аспеновских семинарах. Участники семинара рассаживаются вокруг стола и во время беседы могут видеть друг друга. Семинарская аудитория должна быть полной противоположностью обычной классной комнаты, где учитель или лектор стоит лицом к сидящей в несколько рядов аудитории, молча внимающей его словам. Такое помещение идеально подходит для непрерывной речи и молчаливого слушания, но не для живых диалогов, когда каждый участник является одновременно и слушателем, и выступающим.
Третье необходимое условие — психологический настрой участников. Они должны быть откровенны и готовы слушать и воспринимать.
Все участники семинара, включая преподавателя, должны быть готовы изменить свое первоначальное мнение в результате дискуссии. Они должны быть открыты для новых для себя взглядов и мнений. Все участники должны разумно воспринимать новые для себя взгляды, не отталкивая их без размышлений, но и не поддаваясь им пассивно.
Искусство «обучаемости» — главное достоинство учащегося при любой форме обучения — побуждает участников семинара вначале исследовать новый для себя взгляд, а потом, по размышлении, принять или отвергнуть его. То есть, участники должны быть восприимчивы к новым взглядам ради того, чтобы внимательно их исследовать. Дара обучаемости лишены как упрямые спорщики, которые готовы из духа противоречия возражать против чего угодно, так и пассивные участники, готовые без рассуждения согласиться с любыми взглядами и мнениями.
Перед преподавателем, ведущим семинар, стоит задача троякого рода:
задавать последовательные вопросы, определяющие тон и направление дискуссии;
исследовать ответы, стараясь выявить их основания или смысл;
вовлекать участников в диалоги, особенно, если участники высказывают противоречащие друг другу взгляды и мнения. Разговоры между участниками, иногда и с участием преподавателя, — то, что составляет суть и смысл хорошего семинара.
Чтобы хорошо справиться со второй и третьей задачей, преподаватель должен уметь активно слушать и задавать вопросы. По собственному опыту я знаю, что это самая важная и одновременно самая трудная обязанность преподавателя.
Необходимость внимательно слушать все, что говорит каждый из двадцати — двадцати пяти участников семинара, страшно утомляет и отнимает массу сил и энергии, но преподаватель обязан, забыв об усталости, продолжать активно слушать всех, без исключения, участников. Прочитать в течение рабочего дня две или три лекции очень легко, но я сомневаюсь, что найдется преподаватель, способный полноценно провести в течение дня больше одного семинара.
Огромных усилий стоит также постановка вопросов. Преподаватель не выполняет свои обязанности, если просто сидит на стуле, как председательствующий на собрании, предоставляющий слово каждому желающему по очереди. Такой подход позволяет сохранить порядок, не допуская, чтобы все говорили одновременно, но он не способствует тому виду обучения, который призван стимулировать семинар. Стимулировать тягу к познанию и исследованию способен только сократовский метод задавания вопросов.
В конечном счете, все обучение строится на тех вопросах, которые ставит преподаватель. Они должны затрагивать спорные темы; эти вопросы — после того как на них даны первые ответы, — порождают следующие. На них невозможно ответить «да» или «нет». Это гипотезы, содержащие предположения, смысл или следствия которых требуют вдумчивого исследования. Это сложные, многосоставные вопросы, которые надо разложить на части, сопоставить друг с другом, а затем сформулировать ответы.
Кроме того, преподаватель должен быть уверен, что его слушают и правильно понимают.
Участники не должны воспринимать вопрос просто как сигнал начать говорить все, что у них на уме, независимо от того, имеет ли это отношение к обсуждаемой теме.
Преподаватель обязан настойчиво добиваться понимания, быть готовым снова и снова задавать один и тот же вопрос, по-разному его формулируя и поясняя различными примерами. Участников семинара надо предупредить, что они не должны отвечать на вопрос, если у них нет хотя бы относительной уверенности в том, что они правильно его поняли. Если же они не понимают вопроса — пусть потребуют от преподавателя какой-то иной формулировки.
Все это требует большой отдачи сил как от преподавателя, так и от участников семинара. Нет нужды еще раз повторять: как от преподавателя, так и от участников семинар требует готовности и умения внимательно слушать и говорить, внятно и связно излагая свои мысли. Нельзя правильно построить семинар на слушании вполуха или на замусоренной бессвязной речи. Нельзя удовлетворяться бессодержательными общими ответами, нельзя просто регистрировать ответы, не вникая в их смысл и подоплеку и игнорируя вытекающие из их истинности следствия.
Я только что просто описал, что нужно для проведения семинара сократовским методом вопрошания, но не стал заострять внимание на том, что это за семинар. Есть семинары, где все участники — взрослые люди, как на аспенских семинарах, где в роли преподавателей или ведущих выступают не только профессиональные преподаватели. Совсем иное дело — семинары в школах и колледжах. Их ведут профессиональные педагоги, и между преподавателем и участниками существует большая разница в возрасте и жизненном опыте.
В первом случае семинар необходим взрослым людям, давно закончившим школу, чтобы продолжать образование. Во втором случае семинар — существенно важная часть школьного обучения. Тогда семинар представляет собой подготовку к продолжению обучения в зрелом возрасте. Без такого обучения никто не может надеяться стать по-настоящему образованным человеком, как бы хороша ни была школа.
Когда профессиональные педагоги сталкиваются с необходимостью проводить семинары в средней школе, они тут же начинают понимать: сократовский метод обучения в корне отличается от дидактического, к которому они привыкли и которое было для них единственным методом. Дидактическая форма обучения ставит педагога в положение человека, который априори знает больше, чем его ученики. Собственно, ни они сами, ни окружающие не будут считать их учителями, если это не так. Учителя обладают знаниями, каковые передают ученикам во время лекций.
Сократовский метод обучения в форме семинаров — совершенно иной стиль преподавания. Здесь учитель является самым компетентным из учеников, он лучше, чем его ученики, знает, как добиться понимания обсуждаемого материала, и делает это с помощью разумной, поучительной беседы или дискуссии.
Учитель, ведущий дискуссию, не должен рассматривать свою компетентность как знание всех правильных ответов на поставленные и подлежащие исследованию вопросы. На многие звучащие на семинарах вопросы существует не один правильный ответ, но много, и они достойны внимания, понимания и оценки. Достоинство и компетенция ведущего семинар учителя заключаются в умении отобрать важные вопросы, на которые можно дать несколько правильных ответов, заслуживающих внимания и требующих разумной оценки.
Когда перед публикацией этой книги прошел слух о деятельности «Учебно-воспитательной группы», меня попросили написать в «The American School Board Journal» статью о моем опыте проведения семинаров среди учеников средних школ. Кроме того, меня попросили высказать соображения о том, как внедрить эту форму обучения во все американские школы, по крайней мере, начиная с седьмого класса.
В Приложении 3 вы найдете выдержки из статьи, которую я тогда написал, — из той ее части, где содержатся рекомендации по организации и проведению семинаров.
ЧАСТЬ V. Эпилог
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Роль разговора в жизни человека
Из всего, чем занимаются в своей жизни люди, общение с Другим — наиважнейшая характеристика человека. Может быть, когда-нибудь это останется единственным видом деятельности, который сохранит коренное отличие человека от животного и человека от машины.
В XX веке люди научили шимпанзе использовать язык жестов с очень ограниченным «словарным запасом». Тем, для кого фантастическая интерпретация феномена остается превыше всякой критики, кажется, будто обезьяны высказывают некоторые утверждения и отвечают на заданные людьми вопросы. Пусть даже так, но шимпанзе не разговаривают друг с другом, а живущие на воле обезьяны не разговаривают вообще. Их общение в природе, как и вообще общение всех высших млекопитающих, включая дельфинов-афалин, ограничивается сигналами, а не знаками, соотнесенными либо с предметами окружающего мира, либо с мыслимыми объектами.
Речь идет не о том, что человек — единственное животное, которое общается с представителями своего вида. В В той или иной степени общение характерно для всех социальных животных. Речь идет, скорее, о точной характеристике общения. Человеческим общением в форме двустороннего диалога можно достичь встречи сознаний, обмена мыслями, взаимопонимания; можно разделить чувства и желания.
Разделенные мысли и чувства, осознанное согласие или несогласие делают людей единственными животными, способными действительно общаться друг с другом. Да, остальные животные способны сигнализировать друг другу о своих эмоциях или побуждениях; но эти животные, тем не менее, остаются наглухо закрытыми друг для друга. Они не объединяются мыслями и чувствами с другими особями в процессе своего «общения». Человеческое общество не могло бы существовать без таких контактов, каковые, в свою очередь, невозможны без разговоров и бесед.
В XX веке мы стали свидетелями восторженных славословий в отношении появившихся машин, якобы обладающих искусственным разумом. Изобретатели и поборники этих аппаратов утверждают: скоро будут созданы машины, способные делать все, на что способен человек благодаря своему разуму. Эти утверждения — не просто предсказание того, что машины когда-нибудь станут имитировать такие виды человеческой деятельности, как чтение и письмо, слушание и говорение, а также счет, решение задач и принятие решений. Говорят, что выполнение этих операций машинами будет неотличимо от их выполнения человеком.
Три столетия назад знаменитый французский философ Рене Декарт уже возразил на это предсказание, заявив, что всегда останется пропасть, отделяющая работу машин от работы человеческих существ. Существует одна вещь, которую машины не смогут имитировать так успешно, что их будет невозможно отличить от человека. Эта вещь, по мнению Декарта, — разговор. Способность к беседе — это пробный камень, благодаря которому мы всегда сможем отличить человека от животного или от машины.
В пятой части своего «Рассуждения о методе» Декарт признал, что, в принципе, можно построить достаточно сложные машины, которые будут успешно воспроизводить действия других животных, — и только благодаря тому, что звери не обладают интеллектом, разумом или способностью к концептуальному мышлению. Декарт допускает: если эта машина будет обладать всеми органами и внешним видом, присущим обезьяне или какому-либо другому животному, лишенному разума, то у «нас не будет никакого способа отличить эти машины от самих животных». В другом месте Декарт писал: «Весьма примечателен тот факт, что нет таких извращенных и неумных людей, не исключая даже совершенных простаков, которые не умели бы складывать вместе разные слова, строя из них утверждения и высказывания, с помощью коих они сообщают всем о своих мыслях; с другой стороны, нет ни одного другого животного, каким бы совершенным и хорошо приспособленным оно ни было, которое могло бы делать то же самое…
Это не просто показывает нам, что у зверей меньше разума, чем у человека; нет, это говорит о том, что они вовсе лишены его, ибо ясно, что требуется очень немногое для того, чтобы уметь говорить…»
Главный тезис философии Декарта заключался в том, что материя не может мыслить, что полностью согласуется с его отношением к использованию машин — чисто материальных механизмов. Таков ответ Декарта оппонентам-материалистам. Вот отрывок, в котором он бросает камень в их огород. Я приведу только его первую часть.
«Если бы появились машины, похожие на нас строением и способные, насколько это морально и практически возможно, имитировать наши действия, то у нас все равно остались бы в распоряжении два способа, позволяющих понять, что при всех своих достоинствах эти машины все же не являются людьми.
Первое заключается в том, что машины не могут использовать речь или иные знаки, каковые используем мы, для того чтобы во благо других людей записать и сохранить наши мысли. Можно легко представить себе машину, способную произносить слова и даже телесно реагировать на совершенные в отношении ее действия; например, если мы прикоснемся к машине в каком-то определенном месте, она может спросить, что мы хотим ей сказать. Если же мы, допустим, коснемся ее в другом месте, она может сказать, что ей больно, и так далее. Но не может случиться так, что машина смогла бы разнообразить свою речь множеством способов для того, чтобы по существу ответить на все, что может быть сказано в ее присутствии, то есть сделать то, на что способен даже самый низший из людей».
Насколько я могу судить, Декарт здесь говорит о практически бесконечной гибкости и разнообразии человеческого разговора. Если два человека начнут разговаривать и будут общаться непрерывно в течение долгого времени с недолгими перерывами на сон, то будет невозможно точно предсказать, какой оборот примет их разговор, какими мнениями они станут обмениваться, какие вопросы будут заданы и какие ответы на них даны.
Именно эта непредсказуемость делает человеческий разговор феноменом, который ни одна программируемая машина не сможет имитировать в такой степени, чтобы стать неотличимой от человека. В XX веке утверждение Декарта о том, что материя не способна мыслить, можно перефразировать следующим образом: «Никакая, самая мудрая человеческая технология не сможет создать из материи подлинно мыслящую машину».
Почему это так, я попытался объяснить в речи, помещенной в Приложение 1. Думается, там я вполне отчетливо изложил, почему машины никогда — даже в самом отдаленном будущем — не смогут воспроизвести ничего похожего на настоящий человеческий разговор. Я не буду здесь повторять свои аргументы и отсылаю читателя к Приложению 1.
Читатели, убедившиеся в корректности моих аргументов, разделят и мой вывод: только человеческий разум, интеллект, способный к концептуальному мышлению, может вступать в контакт с другим таким же разумом. Двусторонний диалог, который может закончиться взаимным познанием разумов, всегда останется неопровержимым доказательством того, что человек коренным образом отличается от диких животных и машин, обладающих искусственным интеллектом.
Общность разумов, каковой можно достичь путем разговора, имеет огромное значение и в нашей частной жизни. Способность к разговору объединяет членов семьи — мужей и жен, родителей и детей. Это духовная параллель физической общности, когда влюбленные стремятся слиться друг с другом.
Заметьте, я не сказал «общность разумов, достигнутая путем разговора», я сказал: «общность разумов, каковой можно достичь путем разговора». Человеческие существа иногда — а на самом деле слишком часто — не в состоянии достичь общности, так как в двустороннем диалоге являются плохими слушателями и собеседниками, особенно в задушевных искренних разговорах.
Если это происходит, то не подкрепленная духовной общностью половая связь мужа и жены обычно рвется и брак распадается. Так же часто, как результатом снижения сексуальной привлекательности, развод является результатом неспособности к искреннему общению.
Одни только половые отношения, не подкрепленные другими видами общения между супругами, не являются человеческими в полном смысле слова. Недостаточно также и способности искренне общаться на личностные или эмоционально значимые темы. Брак, не подкрепленный разговорами на самые разнообразные темы, разговорами, результаты которых приводят к взаимному познанию разумов, к осознанию согласия или несогласия, страдает от лакун и пробелов, которые надо заполнить, чтобы оживить его.
То же самое можно сказать и об отношениях родителей и детей. Так называемый конфликт поколений есть не что иное, как такая же пустота или вакуум в общении молодых людей, особенно подростков, и их родителей. Самый достоверный признак того, что барьеры, воздвигнутые подростковым периодом между детьми и родителями, рухнули, — это возобновление задушевных, искренних, откровенных разговоров между детьми и родителями. Они снова воссоединяются, преодолев возрастной раскол. Если же этого не происходит, то наступает прочное, почти непреодолимое отчуждение.
Ледяная обстановка в доме, расколотые семьи — будь то в результате развода мужа и жены или в результате отчуждения родителей от детей, — говорят о том, что способность членов семьи разговаривать друг с другом иссякла (если она вообще когда-либо существовала).
Вне семьи друзья и влюбленные сталкиваются с точно такой же проблемой. Их дружба и любовь сохраняются лишь до тех пор, пока они способны, не жалея времени и сил, поддерживать друг с другом приятные и полезные разговоры.
Аристотель определял высшую форму дружбы как отношения, связывающие людей сходных характеров, разделяющих общие моральные ценности. Я бы добавил к этому интеллектуальную общность, которая в результате разговоров приводит к взаимному познанию разумов.
Но какими бы эффективными ни были разговоры в плане духовного и интеллектуального единения, они никогда не помогут полностью преодолеть одиночество. Все мы в той или иной степени являемся узниками нашего разума и души. Всегда найдутся мысли и чувства, которые мы никогда не сможем разделить с другими.
Возможно, мы не так изолированы друг от друга в наших мыслях и чувствах, как прочие животные, но мы и никогда не сможем окончательно преодолеть все барьеры, мешающие человеческой общности. На Земле мы никогда не достигнем того единения душ, какое богословы приписывают святым и небесным ангелам.
Отвлечемся теперь от частной жизни и обратимся к нашим отношениям в бизнесе и политике. Важность умения поддержать разговор очевидна в обоих этих контекстах.
Ни одно предприятие, ни одна компания и ни один бизнес вообще не обходится без частых и долгих конференций, порой слишком частых и слишком долгих, впустую отнимающих массу времени и энергии в сравнении с той пользой, которую они приносят.
Часто все начинается с отвратительно составленной повестки дня. Во время обсуждения участники хаотично перескакивают с одного пункта на другой. Обмен мнениями выказывает невнимание и неумение слушать, что мешает дать ответ по существу сказанного, не говоря уже о том, что выступающие зачастую так убого формулируют свои мысли, что их высказывания и не заслуживают иного отношения. Обсуждая пункты повестки дня, участники конференций часто застревают на месте, не в силах сдвинуться с мертвой точки на пути к цели конференции.
Если следующую конференцию проводят, потому что предыдущая провалилась из-за того, что участники так и не смогли достучаться до сознания друг друга (не было достигнуто ни осознанное согласие, ни осознанное несогласие относительно некой практической проблемы, от решения которой зависят дальнейшие действия), то и она часто оканчивается неудачей, так как итоги предыдущей встречи не подведены. Поскольку на предыдущей конференции не были выработаны исходные позиции для дальнейшего обсуждения, следующая превращается в бесконечное повторение тех же проблем.
Позвольте мне на автобиографическом примере проиллюстрировать важность и необходимость кардинального улучшения качества деловых конференций. В конце тридцатых годов из-за помех, которые чинили нам с Хатчинсом в проведении реформы преподавания в Чикагском университете, я уволился и принял приглашение на работу в нью-йоркскую компанию P. X. Мэйси.
Мне предложили зарплату, в шесть раз превышавшую профессорское жалование. Когда я спросил Перси Страусса, председателя совета директоров корпорации, как называется моя теперешняя должность, он ответил, что я буду вице-президентом отдела X. Когда я поинтересовался, в чем будут заключаться мои обязанности, мне ответили, что я буду должен обдумывать все аспекты деятельности компании.
Такая неопределенность мне не понравилась. Я потребовал от мистера Страусса более конкретного ответа. Но, вместо того чтобы ответить, мистер Страусе спросил, что я, как мне кажется, смогу сделать для корпорации, чтобы отработать свою высокую заработную плату.
Я ответил: помимо всего прочего, что я мог бы сделать, я хочу выработать такой стиль проведения конференций, чтобы они стали более эффективными. Это позволит уменьшить их частоту, а заодно сократить время, которое руководители тратят на многочасовые обсуждения в конференц-залах, вместо того, чтобы принимать важные решения в своих кабинетах.
Председатель совета директоров быстро подсчитал годовые зарплаты высших руководителей корпорации и прикинул выгоду, которую она получит, если сократится время, затрачиваемое на проведение разнообразных конференций, которые к тому же станут более эффективными. Покончив с расчетами, мистер Страусе, не колеблясь, сказал: если я выполню свое обещание, то с лихвой оправдаю свою зарплату. (Я не принял предложение корпорации по причинам, не имеющим отношения к теме данной книги…)
Все, что я сказал о деловых конференциях, в равной степени относится к факультетским совещаниям в наших колледжах и университетах, к врачебным конференциям в больницах и к заседаниям, на которых директора фондов и других некоммерческих организаций, собираясь вместе, стараются решить практические проблемы и определиться с дальнейшими действиями.
Публичное обсуждение общих проблем рядовыми гражданами и политическими руководителями и кандидатами на должности руководителей — это сердце и живая кровь республики.
Республика, в которой не обсуждаются res publica, в буквальном смысле общие дела, то есть дела, важные для общества, — это такая же карикатура, как армия, не имеющая ни военной доктрины, ни уставов, ни вооружений.
При этом неважно, предусматривает ли республика прямое участие в управлении всех граждан, управляют ли ею выбранные для этого представители народа или обе эти формы сочетаются. Агоры и форумы древних республик, Рима и Греции, подтверждают важную роль, какую играли в их жизни публичные обсуждения.
SPQR (Senatus Populusque Romanus — Сенат и Народ Римский), этот символ Римской республики времен ее расцвета, знаменовал участие в управлении государством патрициев и плебеев, законодателей и рядовых граждан. Следование принципу требовало публичного обсуждения общественно важных проблем.
Когда республика сменилась императорским деспотическим правлением Цезаря, обсуждения прекратились. Народ собирался только в амфитеатрах цирков, чтобы предаваться грубым и жестоким удовольствиям, но не для того, чтобы обсуждать важные проблемы. Сенаторы прятались в своих домах, стараясь избежать малейших подозрений в том, что они публично сказали нечто по поводу общественных и государственных дел. Республика умерла, когда дискуссии прекратились, и Цезарь, опираясь на преторианскую гвардию, единолично взял в свои руки бразды правления.
Современные республики, большинство которых существует в виде представительного правления, располагают законодательными собраниями (парламентом, конгрессом или сеймом), занявшими место агоры или форума античных республик. Слово «парламент» точнее других наименований законодательных органов выражает их суть, так как подчеркивает важность разговоров и речей в решении respublica.
Поправки к конституции нашей республики, подтверждающие право народа на собрания и на свободу слова, — это еще одно указание на важную роль нестесненных публичных дискуссий в жизни государства.
Исполнение этих конституционных требований может гарантировать свободное проведение обсуждений общественных и государственных дел, но само право на дискуссии отнюдь не гарантирует их высокого качества — будь то дискуссии народных избранников в Конгрессе или политические дебаты, устроенные просто группой граждан. Качество дискуссий невозможно предписать никакими конституционными актами или правительственными постановлениями. Улучшения качества общественных дискуссий и политических дебатов можно добиться, только повысив качество образования, которое получают граждане страны в средних и высших учебных заведениях.
Повышение уровня образования должно включать в себя усвоение способности говорить и слушать, а также понимать основные, базовые политические идеи и принципы, определяющие устройство нашего правительства.
До эпохи всеобщего избирательного права и учреждения демократической республики образование можно было давать лишь немногим людям, которым впоследствии предстояло стать полноправными гражданами. Но нынешнее время, когда «мы, народ» означает «мы, все взрослое дееспособное население», требует более качественного и одинакового образования для всех. Образование должно стать таким же всеобщим, как избирательное право.
Вводный том, который Роберт Хатчинс написал к серии «Великие книги Западного мира»[38], много лет назад опубликованной издательством «Британская Энциклопедия», назывался «Большой разговор». В этом томе речь идет о нескончаемом великом разговоре, который авторы великих книг ведут друг с другом на протяжении веков, на самые разнообразные темы, составляющие основу традиции западной мысли или, по крайней мере, определившие ее основные контуры.
Я попытался документально подтвердить концепцию Роберта Хатчинса, опубликовав «Синтоптикон», в котором собрал почти три тысячи тем со ссылками на отрывки из великих произведений: в них та или иная тема затрагивалась авторами.
Во вступлении к «Большому разговору» Хатчинс не только объявил, что вся западная традиция и есть большой разговор. Он также подчеркнул, что характерная черта западной цивилизации в том, что она, единственная из всех, является цивилизацией диалога. Мне думается, что стоит процитировать весь первый абзац.
«Традиция Запада воплощена в Большом Разговоре, начавшемся на заре истории и продолжающемся до сего времени. Какими бы ни были достижения иных цивилизаций в других отношениях, в данном аспекте ни одна цивилизация не похожа на западную. Ни одна другая цивилизация не может утверждать, что ее определяющая характеристика — это диалог такого типа. Ни один диалог других цивилизаций не может сравниться с западным по числу великих произведений, внесших в него свою лепту. Цель, к которой движется западное общество, — это Цивилизация Диалога. Дух западной цивилизации — это дух исследования. Главная его составляющая — Логос. Ничто не может избежать обсуждения. Ни одно предположение не останется не изученным. Обмен идеями — вот путь осознания возможностей рода человеческого».
Запись диалогов с целью обнародования философских мыслей, которые являются не чем иным, как мыслями о фундаментальных идеях, начинается у греков, продолжается у римлян, затем в средневековых университетах принимает несколько видоизмененную форму устных диспутов, подробно записанных, например, Фомой Аквинским, и переходит в Новое время трудами епископа Беркли, Дэвида Юма и других.
В своем эссе о гражданской свободе Юм воздает должное главной роли разговора в человеческом обществе и хвалит французов за то, что в этом отношении они превзошли греков.
«В одном отношении французы превзошли даже греков. Французы невероятно усовершенствовали искусство, наиболее полезное и желанное для всех, Tart de vivre, искусство разговора и жизни в обществе».
При всем уважении к французам, искусство разговора в XVIII веке процветало и в Англии, а также в ее американских колониях. Без этого искусства возникновение республики США было бы просто невозможно. Искусство красноречия начало увядать лишь к концу XIX века. Этот процесс достиг своей низшей точки в наше время. Упадок идет параллельно упадку качества образования в общественных школах, а этот последний усиливается одновременно с увеличением численности учащихся от немногих избранных до всех детей, будущих граждан своей страны.
Отвлечемся теперь от национальной и местной политики и обратим взор на международную арену. Здесь важность умения разговаривать достигает апогея. Войны начинаются, когда оказываются безуспешны дипломатические переговоры между государствами. Первыми предвестниками войны становятся газетные заголовки: «переговоры зашли в тупик», «переговоры были прерваны». После этого, если конфликт интересов был достаточно острым, сторонам ничего не остается, как защищать свои национальные интересы силой оружия.
Этот взгляд был красноречиво высказан Цицероном в I веке до нашей эры. Он писал:
«Есть два способа урегулировать спорные вопросы; один — обсуждением, другой — силой. Первый способ присущ людям, второй — животным. Мы же должны прибегать ко второму только в случае неудачи первого».
Столетия спустя та же фундаментальная идея была почти дословно повторена итальянцем Макиавелли и англичанином Джоном Локком. Макиавелли писал:
«…есть два способа борьбы, один — помощью закона, второй — с помощью силы. Так как первый способ не всегда оказывается достаточным, часто приходится прибегать ко второму».
А вот что сказал Локк:
«Существует две формы борьбы. При первой конфликты улаживаются по закону, при второй решаются силой. Природа этих методов такова, что там, где один оказывается недостаточным, переходят ко второму».
Борьба с помощью закона или улаживание конфликта по закону в формулировках Макиавелли и Локка — то же самое, что имел в виду Цицерон, писавший, что первый способ улаживания споров опирается на обсуждение, а не на силу. Законное, юридическое улаживание спора или конфликта интересов всегда предусматривает обсуждение. Если к выполнению юридического решения приходится принуждать силой, то это может быть только сила, на применение которой уполномочено исключительно государство, опирающееся на закон. Применение силы без таких полномочий является насилием. Применение насилия может принимать форму уголовного преступления, терроризма или войны.
Война есть не что иное, как поле противоборствующих сил. То, что мы называем «холодной войной», не проявляется посредством применения силы или насильственных действий. Но хотя военные действия не начались, это все равно состояние войны, а не мира, потому что это ситуация, в которой конфликты или споры не могут быть урегулированы обсуждением или юридическим решением, подкрепленным силой специально уполномоченных на это законных органов.
Мир, полноценный гражданский мир, а не холодная война, которая есть не что иное, как просто отсутствие военных действий, возможен только тогда, когда есть узаконенный аппарат улаживания споров и конфликтов с помощью обсуждения, а принятые решения обеспечиваются силой законно уполномоченных судебных органов.
Гражданское правление обеспечивает функционирование аппарата, необходимого для осуществления переговоров и дискуссий как способа улаживания споров. Если государственная машина работает как отлаженный механизм, то она не допустит, чтобы переговоры выродились в склоку, оставившую индивидам или целым странам только одну возможность — силовое решение конфликта. Но это метод зверей в джунглях, а не людей, живущих в цивилизованном обществе.
Урок, который следует извлечь из понимания сути войны и мира, заключается в следующем: мир во всем мире может поддержать только всемирное правительство, точно так же, как для поддержания гражданского мира на местах требуются местные или национальные правительства.
Я полностью отдаю себе отчет, что большинству людей это покажется безнадежной фантазией или жестом отчаяния. Первой реакцией станет утверждение, будто мировое гражданское правительство, похожее на федеральное правительство Соединенных Штатов, — это нереализуемая утопическая мечта. Люди, закосневшие в местном национализме, пойдут еще дальше и отбросят эту идею как негодную, так как она призывает к отказу от национального суверенитета.
Мой ответ на эти возражения заключается в том, что такое мировое правительство является не только желательным во имя сохранения всеобщего мира, без которого род человеческий просто не выживет, но и необходимым и возможным. Оно так же возможно, как создание федеративной республики Соединенных Штатов за счет отказа от суверенитета тринадцати бывших американских колоний, завоевавших независимость и оказавшихся в состоянии вражды друг с другом в составе конфедерации, столь же рыхлой и неопределенной, как нынешняя Организация Объединенных Наций.
В первых девяти «Записках федералиста»[39], написанных Гамильтоном, Мэдисоном и Джеем в поддержку принятия Конституции Соединенных Штатов взамен «Статей Конфедерации»[40], авторы без обиняков выдвигали аргументы в пользу создания федерации — более совершенного союза, как об этом сказано в преамбуле конституции.
Авторы утверждали: положения «Статей Конфедерации» буквально подталкивают новообразованные независимые государства к военным столкновениям друг с другом по тем же причинам, которые постоянно приводят к войнам между странами Старого Света. Если бы Гамильтон, Мэдисон и Джей жили сегодня, они бы сказали, что для предотвращения войн Хартия Объединенных Наций — такой же негодный инструмент, как и «Статьи Конфедерации».
Хочу сделать еще одно добавление. В 1946 году, после того как была сброшена первая атомная бомба, созданная на принципе расщепления атомного ядра, впервые осуществленного в Чикагском университете, президент университета Роберт Хатчинс учредил комитет по составлению проекта конституции мирового правительства. Через два года комитет представил результат длительных раздумий и обсуждений, опубликовав в издательстве университета документ, озаглавленный: «Предварительный проект всемирной конституции».
По моему мнению, этот документ дает все основания полагать, что мировое правительство не только необходимо для поддержания всеобщего мира, но и возможно. Единственное, что вызывает сомнение, — вероятность того, что его не удастся создать до того, когда станет слишком поздно предотвращать войну, способную испепелить планету и уничтожить на ней цивилизованную жизнь.
В заключение позвольте мне привлечь ваше внимание к той роли, какую разговоры играют в частной жизни индивидов, располагающих достаточным свободным временем, чтобы заняться на досуге чем-то полезным — не игрой, не отдыхом, предназначенным лишь для того, чтобы сбросить напряжение, но деятельностью, направленной на обучение, на умственный, нравственный и духовный рост личности.
Такая деятельность может быть сугубо индивидуальной, если, например, человек читает и пишет книги или создает художественные произведения. Человек может заняться, помимо этого, общественно полезной деятельностью, требующей умения вести диалоги, то есть разговаривать с другими людьми. Если интеллектуальный труд любого рода, будь то в искусстве или науке, требует сотрудничества множества людей, то он одновременно требует разговоров и дискуссий.
Занятия на досуге такими видами деятельности в зрелые годы абсолютно незаменимы для завершения образования, которое начинается в школе и лишь готовит человека к искусству самообразования. Если человек не учится всю свою сознательную жизнь, он никогда не сможет стать по-настоящему образованным, какую бы великолепную подготовку он ни получил в школе.
Каковы главные и универсальные формы, которые может принимать это непрерывное обучение? На этот вопрос я могу дать троякий ответ.
Первая форма обучения — это открытия, которые человек делает в течение жизни на собственном опыте. Вторая форма заключается в расширении познания и способности к суждению в результате чтения книг, помогающих получать знания и расширять кругозор. Третья форма основана на тех благах, которые индивид получает в результате полезных и приятных разговоров с другими людьми о познавательных путешествиях, прочитанных книгах и понятых, наконец, вещах.
Первые две формы без третьей не позволяют достигнуть высшей цели продолжения обучения в зрелые годы. Эта высшая цель заключается в том, чтобы стать полноценно образованным человеком. Именно поэтому для всех нас так важно обучение искусству слушать и говорить.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПРИЛОЖЕНИЕ 1
Речь памяти Харви Кушинга, произнесенная на ежегодном собрании Американской ассоциации нейрохирургов в апреле 1982 года
Введение
Вы оказали мне большую честь, пригласив выступить с памятным обращением, или, как вы его называете, речью памяти Харви Кушинга. Это действительно будет обращение, а не традиционная речь.
Я не только польщен оказанной мне честью, но и испытываю трепет, так как представляю здесь нежную науку психологию и еще более нежную науку — философию и стою перед вами, представителями очень жесткой по самой своей сути науки.
a. Когда доктор Кемп Кларк обратился ко мне с предложением выступить на вашем собрании, я поначалу заколебался. Не знаю почему. Может быть, меня смутила необходимость проявить красноречие — ведь этим даром я не обладаю, а может, недо сягаемое величие Харви Кушинга.
b. Я отбросил сомнения после того, как на меня нахлынули многочисленные воспоминания — не только о моем восхищении доктором Кушингом, но и о том, как давно и как глубоко запечатлелся в моей памяти интерес к изучению нейрофизиологии.
c. В одном из первых телефонных разговоров с доктором Кларком я сказал, что в начале 1920-х годов, став преподавателем психологии в Колумбийском университете, я был направлен в медико-хирургический колледж, который в те времена располагался на пересечении 59-й стрит и 10-й авеню, чтобы пройти курс нейроанатомии у профессоров Тилни и Элвина.
Профессор Элвин — анатом, читавший большую часть лекций и проводивший с нами практические занятия по микроскопическому исследованию срезов спинного мозга.
Доктор Тилни был крупнейшим неврологом того времени. Я очень живо помню, как он пришел на лекцию в вечернем костюме, чтобы рассказать, как он поставил диагноз опухоли мозга, и описал ход операции по ее удалению.
3. Меня как психолога не могли не интересовать механизмы работы головного мозга и центральной нервной системы.
a. Первые главы двухтомных «Принципов психологии» Вильяма Джеймса[41] были посвящены пространным рассуждениям о связи сознания и мозга, так же как книга Лэдда и Вудворта «Элементы физиологической психологии»[42]. Если бы сегодня вы прочитали обе книги, то поразились бы, какое невежество в то время считалось серьезной наукой.
b. Но после них я прочел много других книг на эту же тему. Позвольте привести здесь названия некоторых.
Читать бесплатно другие книги:
