Спасение утопающих Колочкова Вера

В машине, лежа на носилках и тяжело дыша, Наташа потянула ее за руку, проговорила торопливо:

– Даш, ты к моей бабушке сходи, пожалуйста… Прямо сейчас сходи… Она потеряла меня, волнуется… И сумку с учебниками отнеси, ладно?

– Ладно. Схожу. А адрес? Адрес-то скажи! Куда идти-то?

– Пролетарская, пятнадцать…

– А квартира какая?

– Да это домик, Даш. Маленький такой. Найдешь.

– Ладно, найду, ты не волнуйся.

А в следующую уже секунду девочка Наташа Егорова снова напряглась в очередном приступе нестерпимой взрослой боли.

– Ничего-ничего! – похлопала ее по плечу одна из врачих. – Нормально успеваем, не бойся. Где-то через час только родишь… Как тебя угораздило на скамейке-то оказаться?

– Да я из школы шла… После уроков… Думала, посижу немного, и пройдет…

– Слышь, Валентина Петровна, из школы она шла! После уроков! – насмешливо обратилась веселая врачиха к своей товарке, расположившейся на переднем сиденье. – Шла-шла, между уроками родить решила… Ну и времена пошли, ага?

– Да ладно тебе, Лида, не пугай девочку, – обернулась к ним сердобольная Валентина Петровна. – И что с того, что из школы шла? Наше с тобой дело – до роддома вовремя довезти…

Ни жива ни мертва от пережитого, Даша выбралась из машины, с трудом распрямилась на ватных ногах перед крыльцом желтого приземистого одноэтажного строения. Роддома, судя по всему. Стояла, испуганно прижав к груди сумку с Наташиными учебниками, смотрела, как тетки, подхватив под мышки, затаскивают Наташу на невысокое крыльцо. Голова ее все время запрокидывалась в немом страдании, и ноги подгибались, будто ломались жалко и некрасиво в худых коленках. «Боже, я так не хочу, не хочу…» – истерически произнесла про себя Даша и, быстро отвернувшись, пошла по незнакомой улице, по-прежнему с силой прижимая к груди простенькую сумку с Наташиными книгами. Ее собственная сумка, шикарная и очень кожаная, болталась на длинном ремне, поколачивая по боку, и ноги в тонких колготках, открытые холодному ветру в довольно-таки приятном для глаза пространстве между юбкой и сапогами, совсем замерзли и покраснели, но она ничего такого не замечала, брела и брела себе незнамо куда, притягивая любопытные взгляды редких прохожих. Потом резко остановилась, вспомнив, что надо же сходить на улицу Пролетарскую, в дом пятнадцать, она же обещала…

Пролетарская улица, как сообщила первая встречная разговорчивая женщина, оказалась совсем недалеко и полностью, как подумала Даша, оправдывала свое историческое название. То есть лепились на ней один к одному небольшие приземистые домики с облупленными от дождей и ветров наличниками, где-то более или менее пряменькие, а где-то и порядочно вросшие в землю. Пролетарская рабочая окраина. Можно фильм про горьковскую Ниловну снимать – с декорациями не ошибешься. И грязь непролазная из того же сюжета. Наверное, бабушкин местный глава улицу эту стороной обходит в своих обязательных строгих дозорах. Наверное, он по каким-то другим улицам ходит…

Слава богу, домик под номером пятнадцать оказался как раз из ряда тех, которые еще ничего себе. Крепенький такой. Даша долго добросовестно стучала в закрытые воротца, потом догадалась дернуть за неказистую веревочку, и дверца, как в сказке, сама собой открылась. Внутри, во дворе, оказалось довольно уютно и чистенько: под навесом притулилась аккуратная поленница дров, вокруг забора земля была вскопана и огорожена стоящими уголком кирпичами – так обычно огораживают клумбы в старых парках, стремясь, наверное, к приятному для глаз отдыхающих дизайнерскому совершенству. И от калитки к крыльцу с домотканым чистеньким ковриком тянулась такая же дорожка, мощенная красными кирпичами. Даша прошла по ней осторожно, вежливо вытерла о коврик ноги, постучала в окрашенную голубой краской дверь.

– Натка, ты, что ль? Заходи, чего стучишь-то? Открыто же! – послышался из домика приветливый и одновременно сердитый слегка голос. – Я уж потеряла тебя…

– Нет, это не Наташа, это я… Извините… – робко проговорила Даша, просовывая голову в дверь. – Меня Наташа попросила, чтоб я к вам зашла. Учебники вот…

– А Натка где? – выкатилась ей навстречу полная пожилая женщина, похожая на совершенно уж сказочную бабушку – и в белом чистом платочке на голове, и в фартучке, и с ямочками на чуть одрябших щечках, и с руками, осыпанными до локтя белой мукой. Руки она старалась держать на весу, и оттого поза ее оказалась совсем уж неуклюже-растерянной, словно Даша была привидением, случайно забредшим во двор ее домика среди бела дня.

– А Наташа уже в роддоме… Сейчас только увезли… – пролепетала Даша, скромно стоя у порожка и переминаясь с ноги на ногу. – Вот, она учебники просила отнести…

– Как в роддоме?! – ахнула испуганно старушка. – Да ей же еще и срок не вышел! Еще ж две недели надо ходить!

– Ну, я не знаю… – будто оправдываясь, пожала плечами Даша. – Она с последнего урока ушла, а потом ее по дороге прихватило…

– А ты кто такая будешь, девушка? Учишься вместе с Наткой, да? Чего-то не припомню я тебя… Да ты заходи, заходи в дом, чего на пороге мнешься? Ой, надо же, не доходила Натка две недели-то… А я и не готова еще, и одеяльце у меня не дошито…

Развернувшись, она поковыляла уточкой в дом, махнув Даше приглашающе белой мучной ручкой. Торопливо скинув сапоги, Даша последовала за ней и очутилась на небольшой чистенькой кухне. Все здесь было уютно и к месту приспособлено, и вкусно-кисло пахло хорошо подошедшим дрожжевым тестом. Готовый уже пирог, гордо блестящий верхней корочкой от щедрой промазки подсолнечным маслом, красовался на противне около плиты, и хозяйка, по всей видимости, как раз намеревалась отправить его в печь, да была отвлечена от этого хорошего занятия Дашиным приходом. Даша сглотнула судорожно – так вдруг захотелось ей этого самого пирога, с чем бы он там ни был внутри, пусть хоть с котятами! Просто до смерти захотелось!

– Заходи, заходи, девушка! Сейчас мне все в подробностях про Натку обскажешь – что да как! – быстро и деловито суетилась по кухне старушка. – Сейчас, я только пирог приставлю, а то перекиснет…

Ловко справившись с поставленной задачей и вымыв под звенящим рукомойником пухлые ладошки, она уселась напротив Даши за маленький квадратный стол, покрытый веселенькой клеенкой с голубенькими глазками да лапками.

– Ну, рассказывай… Как тебя звать-то, все никак не спрошу?

– Я Даша. Даша Кравцова…

– А я, стало быть, Зинаида Тимофеевна, Наткина бабушка. Баба Зина то есть. Где ее прихватило-то? Прямо в школе, что ли?

– Нет, не в школе. Она с последнего урока еще сбежала, а я домой по незнакомой дороге пошла, ну и услышала – зовет из-за кустов кто-то! Смотрю – а она на скамейке сидит, согнувшись… А «скорая» быстро приехала! Сказали, через час родит уже.

– Ой, господи, как все быстро-то! И опомниться не успели…

– Зинаида Тимофеевна, а Наташины родители где? На работе? Им, наверное, позвонить надо? Сказать, что она в роддоме уже?

– Да некому звонить, Данечка… – вдруг тяжело вздохнула старушка. – Матерь-то Натки-на и слышать ни про какого внука не хочет. Опозорила, говорит, ее дочка на весь свет божий. Натка уж давно ушла от нее, у меня теперь живет. А ей хоть бы что! И не интересуется даже дочерью. Как будто и нет ее для нее больше. Вот зараза какая…

– А отец? Отец у Наташи есть?

– Да есть, только, как говорится, не про ее честь! Сын это мой. Бросил он жену-то, Наткину мать, стало быть, к другой бабе да в другой город уехал. Ох и семьища у него там! У бабы его было двое, да еще и третьего народили. Бедно живут. Он и рад бы Натке помочь, да нечем. Самому бы помог кто…

– Ничего себе… – возмущенно прошептала Даша. – А ребенка что, она сюда принесет? К вам?

– Ну а куда ж еще? Мать ее к себе и на порог не пустит. Конечно, у нее бы Натке с ребенком получше было, все-таки квартира теплая, благоустроенная, и печку топить не надо, и вода всякая тебе под боком бежит.

– Ничего себе… – снова тихо пробормотала себе под нос Даша, оглядываясь. Значит, тут ни воды у них нет, ни отопления… Как же можно с ребенком? Нельзя же…

Вдруг подумалось ей почему-то о маме. Странно так – с чего бы? В какой такой связи? Никакой вовсе и связи нет с ее очень благополучной, очень разумно устроенной мамой и этой жестокой женщиной, Наташиной матерью, вероломно выгнавшей из дома с водой и отоплением беременную дочь. Ее-то, Дашу, ведь никто не выгонял! Ее здесь спасают просто! Разумно, так сказать, оберегают от надвигающейся проблемы, ищут такие же разумные пути выхода… Хотя, если с другой стороны посмотреть – результат-то все равно один. Ребенка от девчонки-школьницы никому не надо. Хоть так посмотри, хоть этак. Разницы-то никакой. Наташа оказалась у бабушки, и Даша оказалась у бабушки. Они, конечно, очень разные по комфорту, бабушки эти, но результат-то все равно один и тот же…

– И что? И как вы теперь жить будете? Здесь, с ребенком? – невесть откуда взявшимся менторским тоном спросила Даша, глядя по сторонам. Отчего-то обидно Даше стало, вроде непонятно и почему. Обидно, и все! Неправильное что-то было в услышанной ею от бабы Зины грустной Наташиной истории. Не сочеталась как-то эта история с окружающим пространством. Вот как, как здесь можно вырастить ребенка, скажите? Да еще и одновременно школу закончить? А на какие такие деньги? На бабушкину пенсию, что ли? Фу, глупости какие…

– А где ж нам еще с Наткой жить, Дашенька? Здесь и будем. Правда, Натка-то у матери прописанной числится. Я узнавала, ей тоже с ребенком жилплощадь полагается! Мне женщина одна умная обсказывала, которая защитой детей занимается. По закону, говорит, полагается… Ничего-ничего, мы потом с ней, с Наткиной матерью-то, еще повоюем!

– Да как же – повоюем! У вашей внучки судьба, можно сказать, разрушилась, а вы неизвестно за что воевать собрались! У нее же теперь ничего уже не будет, у Наташи вашей! Ни образования, ни работы хорошей! Вы хоть понимаете это? Да и вообще… Как она сможет ребенка-то вырастить в таких условиях? Вы бы лучше подумали о том, как внучке помочь! – размахивая руками, сердито заговорила Даша, сама удивляясь своей неожиданной горячности.

– А я и помогу, как смогу! Я не совсем старая еще. Вывожусь еще с дитем, успею…

– Да я не в том смысле! – досадливо махнула рукой Даша. – При чем тут вывожусь не вывожусь…

– А в каком таком смысле? Чего-то я никак в толк не возьму, о чем ты речь ведешь, девонька. Какие такие смыслы все ищешь? Ну, родила девка… Рановато, конечно, да и без мужика еще… Да чего уж теперь поделаешь-то?

– Да как это – чего? Можно ведь и не забирать ребенка из роддома… Можно ведь и на усыновление хорошим людям отдать…

– Ой, свят, свят, свят… Прости меня, Господи, грешную! – замахала вдруг испуганно на нее руками старушка. – Чего ты такое говоришь-то, девушка? Да кто тебя научил этим плохим словам? – И, резво перекрестившись пухлой ручкой и будто заглянув в ей одной ведомое пространство, торопливо и тихо добавила: – Прости ей, Господи… Сама не знает, чего говорит… Неразумная она еще, молодая…

Даша вздохнула коротко и замолчала. Чего это она, в самом деле, тут развоевалась? Ей-то какое дело до того, в каких таких условиях будет погибать умная девочка Наташа Егорова? Какое ей дело до того, что эта самая Наташа Егорова никогда уже и никем не станет? Да пусть пропадает, если ей так хочется! И впрямь никакого, ну абсолютно никакого дела ей до всего этого нету…

Однако дело до «всего этого», как это ни обидно, внутри у Даши все ж таки присутствовало. Причем очень даже неприятно присутствовало, неуютно переворачивалось с боку на бок, настырно скреблось и раздражало своей неустроенностью, будто виноваты в чем были перед ней Наташа Егорова и ее сказочная бабушка. Или, может, наоборот, она в чем виновата перед ними была…

– Баба Зина, а парень… Парень кто у Наташи был? Ну, который отец ребенка?

– Да ну, и вспоминать про них не хочется… – махнула рукой женщина.

– Почему – про них? Их что, отцов, несколько было, что ли?

– Да бог с тобой, девушка! Это я так, вообще говорю. Про все их семейство, про Тимофеевых этих… Я ведь их давно знаю! Люди как люди были, а тут ровно озверели, когда Натка от их Сашки понесла. Прямо жгутом их скрутило от злости… Да ты и сама, поди, все знаешь!

– Нет, я не знаю ничего, бабушка. Вы мне расскажите. Только с самого начала, ладно? А то я ничего не понимаю!

– Да как не знаешь-то? Все ведь у вас в школе только об этом и говорили! Правда, что ль, не знаешь?

– Правда…

Встрепенувшись, баба Зина принялась чуть ли не взахлеб рассказывать обо всем сразу, перескакивая с события на событие, словно боялась упустить особо важные какие в этой скандальной истории детали. Те самые детали, из которых совсем уж понятно должно быть, что внучка ее Натка в этой истории самая и есть распоследняя пострадавшая и что зря она, конечно, так сильно «влюбимшись», доверилась некоему Сашке Тимофееву, сынку «богатея здешнего» Валерки Тимофеева.

– …Я ж этого Валерку еще мальцом совсем знала! – подперев щечку пухлым кулачком, горестно рассказывала она Даше. – Ох уж и хулиганистый был парнишонка! А нынче забогател да заважничал, шибко большого хозяина из себя строить начал. И жена его Нинка тоже… Сашка-то было сунулся к ним, чтоб с Наткой все честь по чести оформить, да где уж там! Так хвост Сашке прижали, что он и пикнуть больше не посмел. И в школу другую перевели, и нас с Наткой пугать приходили…

– А чем они вас пугали, бабушка?

– Да так, страстями всякими… Они поначалу-то Наткину мать все обрабатывали, чтоб та заставила девчонку на грех пойти да от ребенка избавиться. Даже вроде как и денег ей заплатили… Она эти деньги взять-то взяла, а Натка возьми да ее и не послушай! Врачи ее напугали, Натку-то.

Вроде как предупредили, что не родит уж больше, если на грех пойдет. А эти, мать с отцом Сашкины, даже и слушать ничего такого не захотели. Не вздумайте, говорят, нашему сыну нервы мотать, и все тут! Иначе, мол, из города вас вообще выгоним. А Натка что, она и не мотала вовсе никакие такие нервы, она вообще у меня девка гордая да скромная! Она ж не виноватая, что влюбилась в их Сашку… И Костика вон до смерти обидела…

– А кто такой Костик? – заинтересованно спросила Даша. – У нее еще и Костик был?

– Да был, был… – вздохнула протяжно старушка. – Был у нее и Костик… С самого малого возраста они с ним дружили. И в школу вместе, и из школы вместе… Я уж думала, грешным делом, вот повезло Натке… Хороший был парнишка-то, пылинки с нее сдувал. И греха никакого меж ними не было, все честь по чести. Дружили, и все. Да, жалко его мне, хороший был парнишка…

– А почему – был? Куда он делся?

– Да услала его мать отсюда от греха подальше. К отцу услала, в область, он там с другой женой живет… Сначала вовсе и видеться ему с отцом не разрешала, а потом, когда вся эта история случилась, жить к нему отправила, чтоб не видел он каждый день Натку с пузом-то. Испугалась за сыночка, это и понятно… Чтоб не вздумал на себя чужого греха взять…

– А мама Наташина что? Так ей и не простила?

– Да ну ее! Она, как это сказать-то… Вообще про нее будто забыла, что ли… Как будто и нету ее, Натки-то, на свете. А раз дочки нету, то и позору ее материнского, стало быть, тоже нету…

– Ничего себе! – тихо и злобно проговорила Даша. – Вот же сволочь какая…

– Так и я говорю – сволочь! Пока Натку нахваливали в школе, она гордая такая ходила, что дочку такую умную вырастила. А как разговоры пошли про Наткин позор, так вроде она и не мать ей уже. Все против девчонки пошли, будто она какое преступление сотворила. И мать, и Тимофеевы, будь они неладны…

– Да уж, нравы тут у вас…

– И не говори, Данечка! Вот в чем, скажи, моя Наташка виноватая? Ну, полюбила она их сыночка. Так и радовались бы!

– А он? Он-то ее любил?

– Сашка? А как же! Приходила она ко мне с ним как-то. Сели вот тут рядком на кухне, оба светятся, как ангелы…

– Да уж, ангелы… – грустно усмехнулась Даша. – Особенно Сашка ваш ангел. Он что, не мог родителей своих убедить, раз так любил?

– Не мог, значит… – вздохнула баба Зина, разведя пухлые ладошки в стороны. – Валерка, отец-то, шибко у него крут… Вот и скрутил, видать, парня. Да и то, сама посуди, они ведь тоже родители и о ребенке своем пекутся. Он, Сашка-то, шибко хорошо учится, говорят. Они его хотят в институт хороший определить. Вот и получается – уедет он учиться, а им с Наткой что прикажешь делать? И не нужна она им вовсе…

– Ну да. Правильно все, конечно. Их, родителей, действительно можно понять. А только вы-то как теперь жить будете?

– Да как все живут, так и мы с Наткой будем!

– Да нет… Я не то хотела спросить… Я в том смысле – на что вы жить теперь будете? На какие такие средства?

– Так на пенсию пока мою. А Натка школу закончит – работать пойдет…

– И какая же у вас пенсия? – с садистским почти натиском продолжала пытать бедную старушку Даша.

– Да обыкновенная пенсия, как и у всех. Три тысячи рублей.

– Сколько?! Сколько, не поняла? – ахнула Даша, недоверчиво-удивленно на нее уставившись. – Вы что, шутите?!

– Да ничего я не шучу! – рассердилась вдруг на Дашу баба Зина. – Чего ты на меня глаза так вылупила? И чем тебе не пенсия – три-то тысячи? Другим вон и меньше еще дают…

– Да-а-а-а?! Еще меньше? – снова округлила глаза Даша. – И что, люди на эти деньги целый месяц живут?! Как это?

– Хорошо живут, хлеб да сало жуют! – вконец осерчала на странноватую девушку баба Зина. – А ты и впрямь будто первый раз слышишь про такое! У самой-то у тебя родители кто? Чай, не графья с графинями?

– Нет, не графья… – виновато улыбнулась старушке Даша.

– А ты вообще чья будешь, девушка? Фамилия твоя как? Я тут всех почти знаю…

– Баба Зина, а где эти самые Тимофеевы живут, вы не подскажете? – быстро спросила Даша, чтоб уйти от любопытных, совсем ей сейчас ненужных вопросов.

– А ты что, идти к ним задумала, что ли? И не вздумай даже! И в голову такое не бери! Еще чего… Подумают еще, что тебя Натка попросила… И вообще, не лезь в это дело. Они и так Наткиным пузом до смерти напуганы… Иди уж с богом отсюда, девушка. Сейчас вот пирогом тебя угощу, и иди. А мне еще до роддома добежать надо, Натку попроведать…

Баба Зина подскочила и резво стала управляться по кухне: мигом достала из печки пышущий вкусным румяным жаром пирог, отрезала от него порядочный кус и выложила его торжественно перед Дашей на простенькой фаянсовой тарелочке. Пока Даша любовалась на него, старушка исчезла из поля зрения ровно на минуту и вернулась уже с банкой молока, мигом в кухонном тепле запотевшей холодными стеклянными боками. Молока ей баба Зина, не скупясь, налила в огромную пол-литровую кружку с синими разводами под гжель. Даша тут же отпила большой глоток и зажмурилась – никогда она такого вкусного молока не пробовала… А пирог оказался с брусникой, и опять она зажмурилась от удовольствия, впиваясь зубами в пухлую его податливую хлебную нежность, и пробормотала торопливо и непонятно с набитым ртом:

– Баб Зин… А можно я с вами пойду?

– Куда?

– Ну, к Наташе, в роддом… А нас что, прямо туда пустят, да?

– Ага, чего захотела! Кто ж нас пустит-то? Так уж, в окошечко если только поглядим… А ты кусай тогда пошустрее, не разговаривай! Уж пойдем нето…

На улице снова моросил мелкий холодный дождь, и баба Зина раскрыла над собой маленький черный зонтик с вытершейся деревянной ручкой. Даша с удивлением на него покосилась – сроду она таких странных зонтов не видела. Разве что в кино, когда режиссер изо всех сил старается не ошибиться в деталях и тщательно подбирает их к тому как раз времени, в котором происходят события, и так иногда процессом увлекается, что за деталями этими уже и героев картины не видит, не слышит… Вот и этот зонтик был такой. Деталь бабы-Зининой юности. Смешной очень. Из плотной, брезентовой будто ткани, да еще и с расфуфырами какими-то непонятными по краю… Даша уж совсем было собралась выразить старушке свое вежливо-любознательное ее зонтом удивление, да услышала вдруг, как в сумке надрывается ее мобильник. На ходу, едва поспевая за шустро идущей по грязной дорожке вдоль домов бабкой, она достала телефон, мельком глянула в окошечко. Так и есть, мама звонит… Все остальные номера в своем телефоне Даша, когда еще в самолете сюда летела, старательно заблокировала, чтоб не отвлекаться пока на прежнюю беззаботную жизнь. И не объяснять подружкам, куда да зачем уехала. Только на номер Дэна рука почему-то не поднялась. Испугалась будто. Палец застыл, как парализованный…

– Да, мам. Слушаю…

– Дашенька! Ну чего ты так долго не отвечаешь, господи? Я уже как на иголках вся…

– Я не слышала, мам. В школе телефон отключала, а потом просто не слышала…

– Да? Ну ладно… Как настроение, дочка? Как тебя в школе приняли?

– Да все нормально, мам…

– А тетя Катя как?

– Ничего, хорошая тетка…

– Даша, ты с ней поласковее будь! Сама ж понимаешь…

– Да все я понимаю, мам! Ну чего ты, в самом деле?

– А почему голос такой, Даш?

– Да какой?!

– Нервный какой-то…

– Нормальный голос. Ладно, пока, мам. Некогда мне.

– Доченька, только ты помни, что я тебя очень, очень люблю! Все будет хорошо, доченька! Ничего, ты скоро привыкнешь. Это же все ненадолго!

– Ладно. Пока…

– И одевайся потеплее, Дашенька! Тебе нельзя сейчас простывать!

– Да все я поняла, мам! Пока, говорю! Все, некогда мне!

– Пока, пока… Я люблю тебя, доченька…

Даша торопливо отключилась, сунула телефон в сумку и припустила вдогонку за бабой Зиной, свернувшей уже за угол. Отчего-то вдруг неприятно царапнуло ее это мамино «люблю». Отчего бы? Странно… А раньше так нравилось, когда мама к месту и не к месту повторяла ей: «люблю»… Может, отсюда, из этого богом забытого городка, вообще все вещи кажутся странными? Такие нормальные в той жизни, здесь они намеренно звучат незнакомой, фальшивой будто нотой? Ведь как ни посмотри, а мама-то ее действительно любит! Ни разу за свою юную жизнь Даша в этом не усомнилась. Вот и сейчас ее мама вывернулась, можно сказать, наизнанку, а нашла для нее спасительное решение! Не отреклась, не задрожала от позора, как Наташина мать… И все равно это ее «люблю» скребнуло коротко и неприятно, как нервный рывок в приболевшем слегка зубе…

В роддом к Наташе их не пропустили конечно же. Говорливая и слегка навеселе нянька, старая знакомая бабы Зины, вышла к ним на крыльцо и очень долго, пугая Дашу незнакомыми словами «потуги» и «послед», пыталась рассказать все до мельчайших подробностей, пока старуха сердито ее не остановила:

– Слышь, Петровна! Ты главное скажи – родила, нет?

– Да родила, родила! – замахала на нее руками Петровна. – Хорошего мальчишечку родила, здоровенького! Прям красавец писаный! Ее наша заведующая похвалила очень даже. Вот, говорит, как! Великое дело, когда организм молодой да ничем не попорченный! Молодец, говорит, Егорова…

– Ну слава Тебе, Господи, услышал меня, спасибо… – воздев глаза к небу, торопливо пробормотала и быстренько осенила себя крестным знамением баба Зина. – Хоть в этом девке повезло…

– На кашу-то позовешь, Зин? – расплылась в довольной улыбке Петровна и даже станом распрямилась горделиво, словно и не внучку бабы Зины, а именно ее недавно похвалила заведующая отделением за хорошо сделанную и ничем не попорченную женскую работу.

– Да у тебя и без моей каши, гляжу, тут каждый день праздник! – махнула пухлой ручкой в ее сторону баба Зина и начала осторожно спускаться с крыльца, увлекая за собой Дашу. Потом улыбнулась ей ласково, открыла свой кинематографический зонтик и стала прощаться: – Ну, беги домой, Данечка. Спасибо тебе. Беги-беги, время-то уж не раннее. Мамка-то тебя потеряла уж, поди…

– Баб Зина, а можно я еще к вам приду?

– Да отчего ж нет? Приходи. Нам с Наткой няньки теперь не лишние…

Она еще раз махнула Даше рукой и, озабоченно глядя себе под ноги, торопливо поковыляла по узенькому тротуарчику. В этом городе, Даша заметила, вообще были очень странные узкие тротуары, словно дачные тропиночки какие – вдвоем и не разойтись. Она долго еще смотрела ей вслед, потом вздохнула и пошла в сторону бабушкиного дома. Вспомнилось ей, что ехали они на машине «Скорой помощи» совсем недолго, значит, и идти придется не так уж и далеко. И сделалось отчего-то очень уж грустно, будто увидела себя она вдруг со стороны: вот, смотрите, идет несчастно-беременная девушка Даша Кравцова по незнакомому городу с узкими тротуарами, сырому и неприютно-промозглому, словно на краю света белого притулившемуся, и нет никому дела до этой несчастно-беременной Даши Кравцовой… И не знает даже никто, что она, Даша Кравцова, никакая вовсе и не несчастная на самом-то деле, а умница да раскрасавица, и дочь депутата еще, и будущая известная журналистка, и живет она не где-нибудь, а в самом прекрасном городе на земле, который Санкт-Петербургом называется и который является к тому же одним из красивейших городов всей нашей, вместе взятой, планеты… Впрочем, грустное ее одиночество вскоре и отлетело, вспугнутое призывно заверещавшим в сумке мобильником и тревожным в ухо прозвучавшим маминым голосом:

– Даш, а ты где сейчас? Я звоню бабушке, а она тебя потеряла… Говорит, ты из школы не приходила…

– Я уже иду, мам.

– А где ты была-то?

– Так, гуляла…

– Где гуляла?

– Ну, мам! Ну ты чего? Что я, гулять теперь не могу, что ли?

– Не нервничай, Даш…

– Я и не нервничаю!

– Нет, ты нервничаешь. Я же слышу! Перестань, доченька. У тебя абсолютно ничего страшного в жизни не происходит, поняла? Успокойся. И вообще, будь благоразумна – подумай о тех людях, которые станут растить твоего ребенка. Если ты будешь нервничать – и он нервным родится. Не надо, дочка. Давай будем вести себя так, чтоб всем было хорошо. Мы же с тобой договаривались…

– Мама! Ну не надо, а? Я прошу тебя, не надо!! – отчего-то дернувшись, истерически закричала в трубку Даша. Она и сама не поняла, отчего так дернулась. Будто пронзила ее прежняя мгновенная, электрически-нервная боль, прошлась по сердцу, по горлу, по голове и улетела сразу, оставив похожий на ожог след. Нехороший такой, незаживаемый практически. Шрам скорее, а не след…

– Ну вот… Я же говорю – ты нервничаешь… – растерянно произнесла в трубку мать. – Успокойся, Дашенька. Я попрошу бабушку, она тебе пустырника заварит…

– Да не надо мне пустырника, мам, – словно сглотнув быстренько внутрь себя короткую свою истерику, ровным голосом произнесла Даша, – все нормально со мной. Может, замерзла просто. Здесь такой холодный дождь моросит. А я зонтик утром забыла взять…

– Боже… Иди быстрее домой, Дашенька. Пожалуйста. А то неудобно, знаешь! Они там все собрались, тебя ждут…

– Кто – они?

– Бабушка Надя, тетя Катя, ее муж Семен Ильич…

– А зачем они меня ждут?

– Ну как это – зачем? Я же их всех твоей проблемой озадачила! Вот они и стараются! Ты уж не обижай их там!

– Ладно, не буду обижать. Я девочка хорошая. Пока, мам. Я сейчас, уже приду через пять минут.

– Пока, Дашенька.