Спасение утопающих Колочкова Вера
– Какая дама? – совсем уж одурело уставился на нее мальчишка, моргая рыжими ресницами.
– Скажи, из Амстердама.
– Чё, так и сказать?
– Ага. Так и скажи. Дама из Амстердама…
Проскользнув в приоткрытую тяжелую дверь, мальчишка скрылся с Дашиных глаз, и совершенно вовремя, как оказалось, потому что в следующий уже момент толстые школьные застенки содрогнулись от убойно-громкого, визгливого и нервно-паралитического дребезжания – звонка на перемену, стало быть. Содрогнулась от этого звука и Даша, благоразумно отошла от школьного крыльца чуть подальше, встала скромненько в сторонке. Ждать пришлось недолго – вскоре в дверях показался шустрый ее рыжий знакомец, быстро огляделся, заметил Дашу и, крикнув что-то в открытую дверь, резво бросился к ней, взглянул вопросительно:
– Ну, давай свой стольник!
– Ты хотел сказать, полтинник? – вежливо улыбнулась ему Даша.
– Да чё ты жмодяришься, стольник давай! – нагло выпучил на нее рыжие глаза мальчишка.
– А может, тебе ключи от квартиры впридачу к стольнику дать? Где деньги лежат?
– Не-е-е… От квартиры не надо. На фига мне твоя квартира? – озадаченно взмахнул он рыжими ресницами.
– Ну вот, и совершенно зря вы здесь свой бисер мечете, дама… – проговорил насмешливо высокий симпатичный парень, подходя к Даше сбоку. – Никто тут ваших литературных намеков не понимает, и не старайтесь. Несмотря даже на то обстоятельство, что вы из самого Амстердама к нам прибыли, как стало только что известно в наших кругах…
Сунув в маленькие цепкие пальчики мальчишки вожделенную бумажку и развернув теперь уже законного ее обладателя за плечи, Даша легким толчком отправила его в сторону школьного крыльца. Потом распрямилась и взглянула с любопытством на подошедшего к ней вплотную соблазнителя хорошей и умной девочки Наташи Егоровой. То есть на отца только что родившегося ее ребеночка. То есть на подлеца, конечно. Хотя Сашка Тимофеев, она это сразу решила, никак на коварного соблазнителя и уж тем более на подлеца не тянул. Он даже и на отца-то как такового с трудом тянул, если честно. Слишком уж был юн. Парень как парень. Не слишком акселерат, но и не тупой буйвол-качок. Обаятельный, конечно, это сразу видно. Высокий, худой, глазки умные-грустные, о каком-никаком присутствии интеллекта говорящие, модный ежик волос торчит над высоким лбом…
– Привет. Так вот ты какой, юный отец-подлец… – улыбнулась ему насмешливо Даша. – А я думала, сейчас крутизна какая местная из этих дверей на меня свалится…
– А вы, дама, собственно, откуда взялись, чтоб оценивать мою скромную внешность? У вас, дама, есть для этого какие-то специальные полномочия?
– У-у-у… – протянула Даша, закатив к небу глаза. – А ты, оказывается, еще и зануда, парень…
– А правда, ты кто? – продолжая разглядывать ее с интересом, проговорил Сашка.
– Конь в пальто. Разве так в вашем Синегорске с девушками знакомятся?
– Нет, в нашем Синегорске по-другому знакомятся. Судя по тому, как вы презрительно произносите название нашего города, вы не местная? Откуда ж вы, дама, свалились? И что вам от меня, интересно, надо?
– Да ничего мне от тебя не надо, господи… – как-то враз потеряла интерес к разговору Даша. – Просто посмотреть хотела, в кого бедную девушку угораздило до полной потери сознания и разума влюбиться. Ты хоть в курсе, что у тебя вчера сын родился, Тимофеев?
Сашкино лицо вдруг дернулось желваками и будто стекло вниз. И тут же погасло, будто неведомый кто у Сашки внутри дернул за рычажок, отвечающий за яркие в глазах добрые смешливые искорки, за юношеский нежный румянец, за улыбку «не такого, как все» мальчика-интеллектуала, почитывающего хорошие и умные книжки. Таких вот мальчиков очень любят школьные учителя и романтические девочки-отличницы. А что? Любить их – одно удовольствие! Обаяние из них так и прет вежливой смешливостью да начитанностью, и никаких с ними особых хлопот, а одна только сплошная легкость-приятность в общении. А когда вдруг неприятности какие случаются, они, эти мальчики, пугаются сразу так вот нехорошо и неприятно, желваками начинают нервно играть, кадыками дергать…
Торопливо схватив Дашу за локоть и лихорадочно оглянувшись, Саша Тимофеев отвел ее от школьного крыльца чуть подальше и молча уставился ей в лицо, будто ждал объяснений случившемуся. Нет, он не был зол на нее, Даша это видела. Он, как это ни странно, и правда будто ждал объяснений. Или советов, может. Или утешений каких…
– А… Как у нее там? Все нормально прошло? – после минутного молчания с трудом выдавил он из себя.
– Да нормально, конечно, – пожала плечами Даша. – Нянька из роддома сказала, что ее даже заведующая похвалила…
– А ты ей кто? Родственница, что ли? Я тебя не знаю…
– Нет. Я ей не родственница. Я ей вообще никто. Я сама по себе решила на тебя посмотреть. Интересно стало, как это вообще все происходит…
– Что – происходит? – поднял парень на Дашу свои вмиг потухшие глаза.
– Что? Да предательство, вот что!
– Ну что ты об этом знаешь… Как тебя зовут, кстати?
– Даша меня зовут!
– Что ты, Даша, об этом знаешь вообще? Хотя понятно, конечно… Со стороны – оно точно предательство… А с другого боку посмотреть – чего я мог-то? Жениться, что ли? И дальше что? Да я, между прочим, так и хотел…
– Что, предки не дали?
– А их тоже можно понять, знаешь! Они же мне всю биографию на десять лет вперед расписали, они ради меня только жили да дело свое поднимали… И не маленькое, между прочим…
– Да наслышана я, знаю. Твой папа – первый тут по нажитому богатству бизнесмен. Местная элита, белая кость. Самый что ни на есть крутой и деловой человек.
– Да! Деловой и крутой! Так скрутил, что и не пикнешь…
– Слушай, Тимофеев, а ты Наташу Егорову и впрямь любил?
– А вот это уже не твое дело, уважаемая дама по имени Даша. Вот этого ты не трогай, поняла? Тебе-то это зачем?
– Да так… Интересно просто… А Костик ее тоже любил?
– А ты и про Костика тоже знаешь?
– А как же!
Сашка замолчал. Скукожив горестно лицо, долго смотрел в сторону, будто оскорблен был Дашиными познаниями о деталях его личной жизни. Переживал, наверное. А может, и страдал даже. Да и то – ходят тут всякие, раны душевные бередят…
– Да. Я, наверное, очень виноват перед ней, – резко произнес вдруг Сашка, поворачивая к Даше голову. – Она с этим Костей с первого класса, а я… Да я и сам не понял, как все это получилось! Я ее на школьном вечере танцевать пригласил, и вдруг меня будто пробило… Сроду со мной такого не бывало. Нет, не в том смысле, что трахнуть захотел, ты не подумай… Тут другое. Будто сверху кто тобой командует и прицепляет к человеку намертво… Мы тогда так вот вместе, не отцепляясь друг от друга, с вечера и ушли. Ну и началось…
– …А потом сразу и кончилось. Резко и вдруг, да? Когда Наташа залетела? – насмешливо перебила его Даша.
– Ну зачем ты так… Ты ж не знаешь ничего…
– А чего тут знать? Тут и не надо ничего знать. Тут и так все видно. Под окнами роддома ты с цветами не маячишь, радостью отцовства не пылаешь…
– Да она сама, сама так решила! Она вообще такая, знаешь… Я же честно хотел ей объяснить, что неразумно все это сейчас. Ну, в смысле, все это потом надо, попозже… А она даже и разговаривать со мной не стала. Сразу поняла, о чем я буду говорить, – и не стала. Она всегда знала наперед, что я хочу сказать… А я же как лучше хотел! Я же вообще думал, у нас это навсегда…
– А потом что, раздумал?
– А мне не дали раздумывать, Даш. Меня родители перед жестким выбором поставили, и все. А когда человека перед жестким выбором ставят, разум всегда побеждает. Ну вот скажи, вот ты бы на моем месте ушла из привычной тебе жизни в жизнь никакую? Это ж со стороны рассуждать легко, а когда самого коснется…
– Ну да. Ты прав, наверное. И я бы не ушла. Я тоже хочу в свою жизнь, в привычную. Ты прав…
Ей вдруг стало нехорошо. То ли скучно стало, то ли тоскливо от всей этой затеи с Сашки Тимофеева дурацким допросом, то ли затошнило просто. Захотелось вдруг домой, в свой серо-золотой и мокрый Санкт-Петербург, в свою теплую комнату с большим зеркалом, с уютной постелью, с компьютерным раем у окна, где все так хорошо и удобно и до самых мелочей продумано-устроено. А еще там над кроватью висят милые сердцу штучки вроде всяких прикольных фенечек, или «глупых девчачьих бебихов», как называли их мама с папой…
– Ладно, Тимофеев, не извиняйся. Чего ты? Как есть, так и есть. Пока. Пойду я.
Махнув рукой, она резко и торопливо пошла прочь и не обернулась даже, когда он окликнул ее в спину растерянно. Только еще раз рукой назад махнула – отстань, мол. Выбор у него, видишь ли. Будь он неладен, этот выбор… А вот интересно, Дэн тоже стоял перед выбором – звонить ей или не звонить? Может, для него его жизнь тоже самому себе очень родная и близкая и он таким вот образом ее для себя выбрал-оставил? Подумал хорошо и выбрал разумно…
Глава 9
А на следующий день встречали из роддома Наташу. Хотя это громко сказано, конечно, – встречали. Никто особо и не встречал. Стояли перед крыльцом Даша с бабой Зиной, мокли под серым дождем. Правда, Даша держала в руках цветы – большой неуклюжий букет белых лилий, за который ей сильно от бабы Зины еще и досталось – нечего на всякую ерунду деньги тратить… Даша и впрямь не хотела покупать эти дурацкие лилии, но других приличных цветов отчего-то в тот день нигде не оказалось. А может, у них в городе Синегорске вообще приличных цветов не бывает? А что, вполне может быть… Она хотела прикупить еще и подарок какой, да сразу потерялась среди погремушек-костюмчиков, зайдя в детский магазин.
Потерялась и затосковала как-то, и потянуло сбежать побыстрее их этого непонятного и пугающего мира детских вещиц. Она и сбежала трусливо, решив, что обязательно чего-нибудь прикупит в подарок, но только потом, попозже, когда с Наташей посоветуется. Что-нибудь нужное прикупит, в детском хозяйстве необходимое. Может, коляску. Может, кроватку. Может, еще чего полезное. А денег хватит – мама ей много оставила…
Наташа вышла к ним на крыльцо в сопровождении двух довольных роддомовских теток, улыбнулась бледными губами. Даша с удивлением ее разглядывала – совсем другая девчонка… Совсем не та стояла на крыльце Наташа Егорова – не припухшая лицом беременная девочка-изгой, а другая совсем. Очень взрослая. Очень бледная. Худенькая, как тростиночка. И, как ни странно звучит, очень гордая… Баба Зина, торопливо закрыв свой доисторический зонтик и сунув его Наташе в руки, приняла от улыбающейся роддомовской тетки голубенький сверток, приподняла уголок стеганого одеяльца с лица ребеночка:
– Ну, здравствуй, Макарка… Ишь ты… Какой ты у нас красавец писаный, весь в прадеда пошел… – и тут же, обернувшись к внучке и подошедшей к ней со своим неуклюжим букетом Даше, скомандовала: – Айда быстро домой, девки! Нечего тут стоять! Дождь на улице, одеялко на Макарке быстро промокнет! А цветы лучше вон врачам отдайте, положено так!
С удовольствием сунув порядком поднадоевший букет одной из теток, Даша подхватила Наташу под руку и повела с крыльца, краем глаза наблюдая за тем, как с осторожностью спускается со ступенек баба Зина, прижимая к себе драгоценный голубой сверток. Тетки только вздохнули дружненько им в спины: наверное, странную они представляли из себя процессию – старуха с младенцем да две девчонки-малолетки…
– Наташ, а почему Макар-то? – шепотом проговорила Даша в Наташино ухо. – Странное какое имя… Про телят напоминает, которых этот самый Макар куда-то там не гонял…
– Так моего дедушку звали, Даша, – тихо и серьезно ответила ей Наташа. – Правда, я его никогда и не видела. Но баба Зина говорит, хороший человек был. Пусть будет Макар, если она так хочет…
Очень быстро, чтоб не промокнуть, они пошли гуськом по узкому тротуару, по очереди держа над голубым свертком зонтик. Потом ввалились в домик на Пролетарской улице, закружились-засуматошились всяк по своим делам. И Даша свое задание от бабы Зины получила – праздничный стол на маленькой кухоньке накрыть. То есть разогреть на плите суп да котлеты и колбасу вареную порезать. Даша очень удивилась, конечно, гордо при этом произнесенному слову «праздничный», но виду не подала. Наверное, у каждого в жизни свои праздники. Чего уж, кому в праздник шампанского с икрой будьте добры подайте, а на старухину пенсию, видно, и котлеты – деликатес… За столом баба Зина, как и полагается случаю, пропустила рюмку наливочки за здоровье народившегося «правнука Макарки». Потом повернулась к Даше, вздохнула растроганно:
– Спасибо и тебе, Данечка, что помогла моей Натке тогда. Дай тебе бог здоровья! И что встречать со мной Натку пошла – тоже спасибо. А то затюкали совсем девку – все от нее отказались, будто она ехидна какая… И мать, и женихи, и друзья-подружки… Мы-то ничего, мы-то проживем, конечно. Я еще крепкая, помогу…
Старуха вдруг всхлипнула громко и затрясла губами, пытаясь отвернуть от них лицо. Наташа потянула к ней через стол тонкие ручки, погладила по плечам:
– Ну, ба… Ну чего ты? Перестань! Я аттестат получу, работать пойду… А институт заочно закончу. Ну чего ты, ба? Да ну их всех, ей-богу! Вот и Даша мне поможет! Подумаешь, подружек она пожалела! – И, обращаясь уже к Даше, совсем по-взрослому и насмешливо пояснила: – Они и впрямь, девчонки мои, от меня шарахаться начали, как про беременность узнали. Вот глупые… Решили, видно, что она воздушно-капельным путем передается…
Они прыснули в унисон и переглянулись весело. Странно, но от дурацкой этой шутки и собственного над ней легкомысленного хихиканья Даша отчего-то вздохнула свободнее, будто отпустила ее на секунду поселившаяся в ней проблема. Даже показалось ей на эту самую секунду, что никакая это и не проблема вовсе… Да и девчонка эта нравилась ей все больше и больше. Молодец какая. Послушаешь – все у нее хорошо да складно! И школу она закончит, и институт потом заочно… Хотя, может, и права в ее случае уважаемая Екатерина Тимофеевна – чего ей терять-то? Как жила в Синегорске, так и будет жить дальше. От перемены мест слагаемых, как говорится… Это ей, Даше, есть что терять. И даже не терять, а ставить под угрозу. Папину карьеру, например. А заодно и мамину тоже, получается. Да и свою… Да, да, конечно же ей есть что терять…
Из ворот домика на Пролетарской улице Даша вышла, когда на улице совсем стемнело. Не успела и двух шагов ступить, как из сумки послышалась обиженная песенка забытого там мобильника – наверняка мама уже обзвонилась. Только почему-то не захотелось ей сейчас слышать ее бодро-оптимистический голос, повторяющий в сотый уже раз одни и те же фразы про временность ее здешнего вынужденного пребывания, про то, что все обойдется, про перестановку в голове первичных и вторичных проблем… Ну не захотелось, и все тут! В конце концов, могут же у нее быть эти… Как их называют, которые у беременных? Придури? Капризы? Да какая разница, в общем. Вот не захотелось, и все. Ей, может, сейчас о другом совсем думать хочется. Например, как бы Наташе Егоровой помочь. Вот было бы хорошо… Вот придумать бы что такое интересное, чтобы этого Сашку Тимофеева от досады скрутило! Вместе с его сыновней послушностью да разумностью! И правильным жизненным выбором в придачу! Вот взять и устроить какой-нибудь для Наташи хороший поворот судьбы. Например, чтоб влюбила она в себя олигарха какого-нибудь, следуя советам юной модно-глянцевой давешней писательницы… А что – неплохо. Только где ж в этом занюханном Синегорске олигарха сыщешь? Хоть обыщись – наверняка нету ни одного, даже и самого завалящего. Да и бог с ним, с олигархом! Мало ли чего юные писательницы насочинять могут? Надо к жизни, к жизни поближе этот поворот искать. Вот что-то такое интересное Екатерина Тимофеевна рассказывала про Наташиного бывшего друга Костика… Может, его как-то к ситуации приспособить?
Телефон, вдоволь наверещавшись, замолк, будто захлебнулся маминой обидой и тревогой. Даше вдруг стало стыдно – чего ж это она… Размечталась тут об устройстве чужих судеб, а мама там волнуется. Хотя чего ей и волноваться особо? Не на войну ведь дочку отправила, а всего лишь на решение проблемы. Она ж мастерица в этом, решения всякие придумывать. Оптимальные выходы из проблем искать. Раз-раз, и все готово. А она, Даша, ее послушала. И все замечательно. И все хорошо. И нечего тогда и звонить через каждые полчаса…
Глава 10
– Чего тебе, Даш? Проблемы какие-то? – подняла голову от бумаг Екатерина Тимофеевна и улыбнулась Даше очень сердечно. Хотя слово это – сердечно – с ее улыбкой никак не вязалось. Потому что сердечно – это когда тихо да ласково, это когда сердце говорит. А у Екатерины Тимофеевны оно, похоже, было совсем неразговорчивым – хозяйки своей побаивалось. Потому и слова из нее выскакивали не сердечные, а сухие и твердые, как каленые орехи: – Заходи! Заходи, Дарья! Не стесняйся!
– А вы не очень сейчас заняты? Может, я не вовремя? – Даша скромно присела на краешек стула.
– Да я всегда занята, Дашенька. Работы – невпроворот! Но для тебя время всегда найду. Говори, что у тебя стряслось!
– Да я и сама не знаю… Плохо мне чего-то… Всю ночь не спала…
Даша резко опустила голову, и перышки-прядки тут же послушно скользнули ей на лицо, закрывая некрасиво задрожавшие губы и щеки. Хорошая прическа, спасительная такая. Потому что сроду Даша Кравцова ни перед кем не плакала. Еще чего… Сейчас вот она возьмет себя в руки, сглотнет слезы и выскажет вслух этой умной женщине все свои страхи-сомнения, которых и впрямь накопилось много за эти последние дни. Хотя выскажет – не то слово. В том-то и состояла Дашина трудность, что она не могла дать им четкого определения, этим страхам-сомнениям. Так, маета какая-то. Непонятки. То ее как магнитом тянет в домик на Пролетарской улице, то раздражать начинают его обитатели… Как в дурном сне, когда знаешь, что тебе обязательно надо попасть в определенное место, и никак не можешь, и блуждаешь в его поисках неприкаянно, и отделаться не можешь от тревоги и дурных всяких предчувствий…
Екатерина Тимофеевна только вздохнула тяжко – вот, мол, оно и началось, самое трудное… Девчонка с первого перепугу не осознала коварных материнских планов, а женский инстинкт, он уж тут как тут! Вот и борись теперь с ним, как хочешь. И подруга Надя тут ей не помощница… Эх, и что у нее за доля в жизни такая – вечным цербером быть? Все время приходится переть противу правил напролом с шашкой наголо. Хотя если вдуматься – против каких таких правил? Она что, не знает, сколько девчонок-старшеклассниц в ее школе абортов понаделало? Знает! И ничего с этим не сделаешь – они теперь все такие! И никакого потрясенного раскаяния по поводу избавления от нежелательной проблемы ни в одной из них не образовалось. А тут… Ведь девчонка не убивать свое нежелательное дитя сюда приехала, черт возьми! Она же в хорошие руки пристраивать его собирается! Если с другой стороны посмотреть – доброе дело кому-то сделать! Да, именно так, как ни цинично для нежных ушей это звучит…
Еще раз вздохнув, Екатерина Тимофеевна медленно стянула с носа очки с толстыми плюсовыми линзами, подошла к Даше, присела рядом, ласково обняла за плечи. Потянув слегка к себе, проговорила твердо и шершаво ей в самое ухо:
– Ну-ну, перестань! Чего ты! Я так понимаю, ты на мать свою обижаешься, что она сюда тебя спровадила. Не надо, Дашенька!
– Да нет… – подняла Даша к ней лицо, взглянула грустными сухими глазами. – Я не обижаюсь, Екатерина Тимофеевна. А только… Я и сама не знаю, что со мной происходит! Вот не знаю, и все! Мне с мамой даже разговаривать не хочется. Как-то слишком жестко это все… И неправильно как-то…
– Даш, да ты прости ей, чего ты! Она же любит тебя безумно и тебе добра хочет. А что неправильно… Ну, пойми, она вот так живет. И по-другому жить уже никогда не научится.
– Как, как живет?
– А хорошо, вот как! Сейчас не каждый может жить хорошо, знаешь ли. Сама видишь, наверное, в какой бедности у нас люди живут. И ты этого по молодости-глупости еще не ценишь! Когда у тебя все есть, всегда думаешь, что оно свалилось на тебя потому только, что ты этого достойна! И не думаешь, откуда и что…
– Почему? Я как раз думаю. Потому сюда и приехала, как мама решила.
– И молодец, что решила. И маму не переделаешь, пойми это раз и навсегда! Она так и будет идти дальше, разумно отметая от себя препятствия. И от папы твоего. И от тебя тоже. Чтоб достойно жить, Даша, надо хорошо уметь это делать. А иначе будешь жить совсем, совсем по-другому.
– Разумно, разумно… Тошнит уже от этой вашей разумности! Кругом одни разумные собрались…
– Да, разумные! И это не самый плохой человеческий показатель, между прочим! Человек должен именно при помощи разума свою жизнь строить, а не следовать глупым порывам! И делать все вовремя, без ошибок! А если ошибся в чем – так же разумно и исправлять свою ошибку! И зря ты так расквасилась, Дашенька, совершенно зря… И вообще, я тебе вот что еще сказать хочу… Не нравится мне твоя дружба с Егоровой! Ну чего тебе в ней, ей-богу! Опекаешь ее, домой провожаешь, торчишь там у них целыми днями… Я с этой Егоровой с ума скоро сойду! Всех на уши поставила, противная девчонка! Вот и Костика тоже Ниночкиного…
– А что Костика? – заинтересованно спросила Даша. – Расскажите про Костика, Екатерина Тимофеевна!
– Дашенька, милая, брось! Ну зачем все это! Не нужно тебе ничего про них знать, ей-богу!
– Нет-нет, пожалуйста, Екатерина Тимофеевна, расскажите! – нетерпеливо подпрыгнула на стуле Даша. – Ну пожалуйста!
– Ой, да чего там особо рассказывать… Ладно, с тобой посплетничаю, так и быть. Только Егоровой не рассказывай! Может, еще и обойдется все…
– Что, что обойдется?
– Да то! Костя-то ведь и впрямь сюда решил от отца сбежать. У них там такой раздрай в семействе из-за этого получился… Люблю, говорит, Наташку, и все тут! Отец его еле уговорил остаться. Он даже и на Егорову с ребенком согласен, как я поняла. Ну, чтоб они все вместе с ними жили… И жена его новая тоже этого хочет… По крайней мере, он Ниночке по телефону сказал, что ради Костика, мол, они с новой женой и на Егорову с ребенком согласны. Чудны же дела твои, Господи… А хотя… Кто их разберет, в самом деле! Может, и правда, ради счастья своего ребенка и на такое пойти можно… Пусть бы они ее забирали побыстрее! Мне хлопот меньше! С глаз долой…
– Ага… И правда – пусть бы забирали… – задумчивым эхом повторила за ней Даша. – И все у Наташи хорошо бы устроилось…
– А ты-то чего так о ее судьбе горюешь? Далась она тебе, Егорова эта! – глядя на Дашу удивленно, спросила Екатерина Тимофеевна. – У вас и общего-то ничего нет! Кто ты и кто она? Странно даже. Ну разве что… Проблема эта у вас общая… Так, наоборот, вроде ты ее сторониться должна…
– Почему это сторониться?
– Да потому это! Зачем ты к ней ходишь? Наверняка и с ребеночком там нянькаешься, да?
– Нет, не нянькаюсь. Он маленький такой, я и в руки-то его взять боюсь. А Наташка молодец, так ловко с ним справляется…
– Да и не бери его в руки! Ты пойми, Дашенька, не нужно тебе сейчас всего этого! Во вред это тебе! Вот я еще поговорю с ней, с Егоровой твоей, чтоб отстала от тебя…
– Нет, Екатерина Тимофеевна, не надо ни с кем говорить! Я сама разберусь, что мне во вред, а что на пользу! Это моя личная жизнь, и уж будьте добры, пожалуйста…
– Полезла из нас родимая матушка Алена! – по-доброму рассмеялась директриса, наблюдая за Дашиным нарастающим сопротивлением. – И впрямь, как же ты на мать похожа… Она такая же была в твоем возрасте вредная – слова не скажи. А меня, между прочим, слушалась! И не зря, видно, слушалась, раз сумела из нашей провинциальной убогости так легко выпорхнуть! И тебе советую меня слушать, девочка. Если не хочешь в этом дерьме застрять навеки.
– Не бойтесь, не застряну. Ладно, Екатерина Тимофеевна, пойду я. Спасибо вам за участие.
– Иди, Дашенька. Слышишь, звонок уже прозвенел? У вас сейчас какой урок будет?
– История…
– Ну что ж, твой предмет! Иди занимайся. И работай поактивнее! Нам с тобой надо тест по истории хорошо сдать. На всякий случай. У нас же с тобой цель есть – максимально высокие баллы отхватить! Вот я потом поговорю с Нинель Николаевной – она с тобой отдельно позанимается. Иди, Дашенька…
В класс Даша успела вбежать буквально за секунду до появления Нинель Николаевны, высокой и недовольно-нервной учительницы истории. От одного только взгляда на ее лицо хотелось кисло поморщиться, как от вида разрезанного пополам лимона. Даже кожа у нее была слегка желтоватой и губы сжаты упруго и капризно, будто она готовилась вот-вот выплеснуть всему миру жесткие и справедливые, давно в ней накопившиеся кислые слова-претензии.
– Садитесь! – нервно, на почти истерической ноте выкрикнула она и плюхнулась первая на свое учительское место. – Марков, к доске! Быстро!
– Ой, свят, свят, свят… – едва слышно пробурчал местный шутник так, что слышать его могли только ближайшие сотоварищи. – Нет ничего страшнее разъяренной женщины в период климактерического угасания…
– Чего ты там бормочешь себе под нос, Марков? Иди к доске и отвечай. И побыстрее ногами шевели! Чего ты тащишься, будто три дня не ел?
«Ничего себе обращеньице, – неприязненно подумала Даша. – Ну уж нет, на фига Наташке такая свекровка… Да и мне такой репетиторши не надо. Еще трахнет по голове чем-нибудь!»
– Ты чего опоздала-то? – едва слышно спросила ее Наташа, даже не повернув головы в ее сторону.
– Да к директрисе заходила, – так же тихо ответила ей Даша. – Ты не знаешь, из-за чего историчка сегодня особенно нервная, а я знаю…
– Из-за чего? – быстро повернула к ней голову Наташа.
– А из-за Костика! Он там, у отца, похоже, настоящую забастовку объявил, аннексии да контрибуции насчет тебя выставил…
– Меня? – громким шепотом переспросила Наташа и даже подалась к ней слегка. – Ты что, Дашка?!
– А то! Отец с новой женой собираются забрать тебя с Макаркой к себе, исключительно ради счастья сына да пасынка…
– Не сочиняй, Даш.
– Мне что, больше делать нечего, истории всякие сочинять? А в самом деле, ты бы поехала, Наташ?
– Не знаю…
– Егорова! – вздрогнули они обе от хлесткого вскрика Нинель Николаевны. – Прекрати разговоры на уроке! Или ты думаешь, что всем вокруг так уж интересны твои кормящие материнские проблемы?! Ты бы еще ребенка с собой в школу притащила! Еще и наглости хватает на уроке разговоры заводить!
– Извините… – тихо пробормотала Наташа и склонилась над раскрытой тетрадкой, будто не услышав прокатившийся по классу легкий обидный смешок. Легкомысленный и веселый ребячий смешок, будто учительница сейчас очень славно и очень смешно пошутила. Уперев голову в ладошку и склонив ее еще ниже над тетрадкой, Наташа задумчиво начала вычерчивать на полях круги, треугольники да еще какие-то фигурки и вся будто сосредоточилась на этом никчемном занятии. И только Даша увидела, глянув на нее сбоку, как капнула в самый центр нарисованного на полях кружочка крупная слеза. Капнула и осталась лежать мокрой кляксой, пока Наташа, едва слышно шмыгнув носом, не стерла ее аккуратно маленькой ладошкой.
– Ладно, не реви, чего ты… – тихо прошептала ей Даша. – Не обращай внимания. Ты же умеешь. И вообще, правильно про нее Марков сказал…
– А я и не обращаю… Даш, ты придешь к нам вечером? Надо Макарку купать, поможешь? Баба Зина баню истопит…
– Приду, конечно. Что за вопрос?
– Ага… Спасибо…
Они замолчали, ощутив вдруг свое девчачье неожиданно крепкое сообщество в этом всеобщем неприятии Наташиной «кормящей материнской проблемы». «Что ж, права, наверное, мама, говоря о жестокости и циничности общества, – снова подумалось с грустью Даше. – Вот оно, это общество, пожалуйста, здесь и сейчас. Свистящее и улюлюкающее вслед маленькой женщине-школьнице, посмевшей пойти против установленных неизвестно кем правил. Маленькая его модель…»
– Хватит, Марков. Егорова, иди к доске! – злобно и сквозь зубы проговорила Нинель Николаевна. – Продемонстрируй нам свои знания по другой уже теме. По той, которую мы здесь проходим, а не по материнско-кормящей. Продолжай, Егорова…
«Нет, когда она уймется-то? – с возмущением взглянула на «добрую» учительницу Даша. – Совсем распоясалась тетенька! Нет, я такого отношения к себе терпеть не буду. Да на мне-то она и не посмеет оторваться, Екатерина Тимофеевна не даст…»
Блеявший что-то невразумительное у доски Марков обрадованно попрыгал на свое место, галантно пропустив в проходе направляющуюся на его место Наташу. Встав очень пряменько и гордо расправив худенькие плечи, действительно начала «демонстрировать» свои «знания по другой теме» – неплохие, между прочим, познания. И даже очень неплохие. И даже гораздо большие по объему, чем зафиксированные в учебнике. И даже с изложением своего собственного видения этой темы. И придраться было бедной Нинель Николаевне особо не к чему…
После уроков Даша, не заходя домой, вместе с Наташей пошла на Пролетарскую улицу. У бабы Зины для процедуры купания Макарки уже все было приготовлено – и банька истоплена в меру, не очень жаркая, и оцинкованное новое корытце стояло посреди маленькой парилки.
– Натка, ты Макарку не корми пока, я только-только ему молока давала, которое ты с утра сцедила! Вот искупаем, тогда уж! – скомандовала баба Зина, забирая ребенка из Наташиных рук. – Пойдемте, девки! В самый раз пришли…
По узенькой тропиночке, выложенной тем же самым красным кирпичом, они через огород гуськом прошли в баньку, притулившуюся на самом краю маленькой усадьбы.
– Так, девки, в парилку только голытки заходите! – отдавала четкие указания баба Зина, разворачивая Макарку в предбаннике.
– Это как, голыми, что ли? – опешила Даша.
– Да нет, зачем голыми? – досадно бросила в ее сторону баба Зина. – Говорю же – голытки!
– Босиком, значит… – тихо пояснила Наташа, раздеваясь. – С голыми ногами…
– А-а-а… – понятливо протянула Даша, следуя ее примеру и торопливо стаскивая колготки.
– Данька, и становину тоже сымай! Промочишь! Как потом домой пойдешь?
– А это что – становина? У меня нету никакой становины… – снова растерялась Даша, разведя руки в стороны.
– Да рубашку, рубашку снимай! – засмеялась тихо Наташа. – Становина – это значит рубашка! От слова «стан». Что надето на женском стане, то и есть становина, значит! У нас бабушка, когда волнуется, только таким вот фольклором и умеет выражаться!
– А-а-а… – снова уважительно протянула Даша, расстегивая пуговки рубашки. – Теперь понятно! Становина – от слова «стан»… А голытки тогда от какого слова? Лытки, что ли? Голытки – значит голые лытки, да?
– Да ну тебя, Дашка! Не смеши… – присела охнувшая от накатившего некстати смеха Наташа. – Делай лучше, что говорят! Пошли уже…
Взяв в руки завернутого в мягкую пеленку Макарку, они осторожно вошли в парилку, где баба Зина, подоткнув по-молодому за пояс длинную юбку, орудовала над блестящей цинком ванночкой, наливая в нее ковшиками воду. Потом опустила туда локоть, задумалась на секунду.
– Нормальная вроде… – произнесла она деловито и приняла из Наташиных рук голенького уже Макарку. – Ну, девки, с богом…
Опущенный в воду Макарка вдруг зашевелился энергично, забил резво ручками и ножками и стал даже издавать какие-то звуки – радостные, наверное. Баба Зина, уверенно и со знанием дела поддерживая его вертящуюся головку, скомандовала вдруг через плечо:
– Данька, разуполь воду! Быстрее!
– Что? – остолбенела от очередного испуга Даша. – Я не поняла, что надо сделать?
– Да воду разбавь чуть-чуть холодненькой! – пояснила ей торопливо Наташа, поливая на крутящееся тельце ребенка воду пригоршнями, – вон, ковшик в ведре, видишь?
– А-а-а… Понятно… – кинулась в угол к ведру Даша. – Сейчас, сейчас, разуполю…
– Да не шибко! Чуть-чуть налей! Да на стеночку, на стеночку, и потихоньку… – руководила процессом баба Зина, с улыбкой наблюдая за правнуком. – Ишь, ишь, как ему нравится! Как хорошо палькается наш Макарка-то…
Даша не стала уточнять конечно же значения слова «палькается». Ей вообще немножко стыдно было за свою в этом деле неграмотность. Но вид «палькающегося» в теплой, ею самой «разуполенной» водичке Макарки до такой степени вызывал умиление и даже восторг, что вдруг пресеклось что-то у нее в горле и прошло волной по всему беременному организму. Совсем непонятное было это самое «что-то». Такое теплое и нежное, такое большое и где-то даже очень взрослое и ответственное. И еще – очень счастливое и радостное. Вдруг представилось ей, что и она стоит вот так над барахтающимся в ванночке младенцем и так же, как Наташа сейчас, ласково что-то приговаривая, льет воду ему на розовое выпуклое брюшко. И головку точно так же рукой придерживает. И светится вся так же. Только рядом с ней никого нету. Ни мамы, ни бабушки. Только она и ее ребенок. Она даже вздрогнула от такого видения и быстро поморгала, пытаясь прогнать его побыстрее. Может, и права была Екатерина Тимофеевна, предупреждая о том, что нельзя ей во всем этом участвовать… И в самом деле – вдруг материнский инстинкт в ней взбунтуется и начнет мучить женской совестью? А может, он уже таким образом и проснулся? И что тогда? Нет-нет, она даже и слушать не будет, как они над Макаркой воркуют… И смотреть не будет… Сядет в уголочке и посидит тихонько. Главное сейчас – не заплакать. А то ведь надо будет объяснять как-то Наташе да бабе Зине причину своих слез. Что она им скажет? Правду? Что приехала сюда затем, чтоб отдать своего ребенка неизвестно кому? Нет-нет, только не это…
А баба Зина с Наташей делали между тем свое обычное дело, сияли умильными лицами над бьющими по воде ручками и ножками, смешно уворачиваясь от летящих в них брызг. Молодая да старая – они хорошо знали, чем сейчас занимаются. И не надо было им вдруг да неожиданно ощущать в себе это самое «что-то» – большое да светлое. Чего его ощущать, если оно с рождения в них заложено? И никуда вовсе прятаться не собиралось, сколько его ни пугай страхами перед жестокой да бедной жизнью? Что ж, и так бывает. Это уж кому как повезет, простите. Не у всякой женщины это самое «что-то» и к солидному возрасту соизволит взять да проснуться. У некоторых, говорят, и вообще всю жизнь спит, скрываясь за твердолобой и не знающей сомнений человеческой разумностью. Да и то – не всем же так везет на жизненные потрясения, как питерской девушке Даше Кравцовой, заброшенной волею матери в захудалый серенький городок с красивым названием Синегорск? Вот потрясет ее еще маленько, и это «что-то» уже заговорит в ней неотвратимо в полный голос…
Вскоре выкупанного и проголодавшегося Макарку, завернутого в теплое одеяльце, Наташа унесла в дом кормить и укладывать, а Даша с бабой Зиной принялись наводить в бане порядок. Кинув невзначай быстрый взгляд на свою резвую помощницу, баба Зина вдруг застыла в изумлении, потом тихо спросила:
– Слушай-ка, Данечка… А все ли с тобой в порядке, милая девушка?
– В каком смысле, баб Зин? – повернулась к ней Даша.
– В каком, в каком… Гляжу, пузко-то у тебя вон выпирает…
– А что, заметно уже, да? – дерзко блеснула в нее глазами Даша. – Я ведь беременная, баб Зин…
– Ой, ёченьки… – всплеснула пухлыми голыми руками старушка. – Да вы что, девки, с ума посходили обе? Неужель не терпится вам, ей-богу? Без мужика, без образования…
– Ну почему без образования? Образование мы как раз получим!
– Ой, ёченьки… – снова проговорила грустно баба Зина и тут же кинулась отнимать у Даши тяжелое ведро с водой, прикрикнув сердито: – А чего тогда за тяжесть хватаешься, кулёма? Ты знай теперь свое положение, оберегай себя! Хватается она тут, видишь ли… Девка-семиделка нашлась…
– Ладно, не буду, – легко засмеялась Даша. – Теперь буду только тем и заниматься, что себя оберегать! Баб Зин, а спросить можно?
– Чего, Данечка?
– Ну, вот с девкой-семиделкой мне все ясно, это которая сразу семь дел подряд делает. А кулёма – это что значит? Так называют глупую беременную девчонку, да?
Спросила и сама же засмеялась вместе с бабой Зиной своему вопросу. А потом вдруг поймала себя на мысли, что говорит сейчас о своем «грехе» будто бы даже с гордостью. Да, да, именно с гордостью! И бог его знает, откуда она вдруг взялась, эта легкомысленная гордость. Вот, вроде, смотрите, и мы не лыком шиты… Детский сад, ей-богу! А может, эта гордость взяла и сама собой из вчерашней проблемы выросла? А что? Была проблема, стала гордость… Правда, она еще и близко не понимала, что ей с этой трансформацией теперь делать. Понятно, что здесь, в этой убогой баньке, ее проблема пока и выглядит гордостью. А дальше? Дальше-то что? Там, за пределами этой теплой баньки? Там, где разумная и стремительная мама, где потенциальный депутат Госдумы папа, где перепуганная бабушка Надя, где прагматичная и очень уж целеустремленная директриса Екатерина Тимофеевна? Им ведь про эту гордость ничего и никак не объяснишь. Им на нее вообще плевать с высокой крыши…
Потом, подтопив баньку, они с Наташей и сами попарились с удовольствием. Баба Зина осталась в доме – сторожить уснувшего крепким младенческим сном Макарку. Наташа же, сидя на верхнем полке и охаживая себя березовым веником, не переставала издавать редкие и удивленные возгласы, сраженная наповал сообщенной ей новостью.
– Ну, Дашка, ты даешь! Сроду бы на тебя не подумала! И помалкивает, главное!
– А чего зря болтать-то, скажи? Скоро уж и так видно будет! Вон, баба Зина первая заметила…
– Ну да. Теперь, считай, как на дрожжах попрет. Еще не шевелится, нет?
– Нет… А что, он прямо там, внутри, шевелиться будет? – вылупила на нее глаза Даша. – Ничего себе…
– Вот дурочка… – от души вдруг рассмеялась Наташа. – Да еще как будет! И пинаться, и ходуном ходить! Так ты что, поэтому сюда и приехала, да? Чтоб ребенка здесь родить? А из питерской школы что, выгнали бы, да?
– Да нет, не в этом дело… – замялась вдруг Даша. – Просто… Просто так надо было, понимаешь?
– Да ладно, чего ты извиняешься? Распрекрасно и здесь родишь! А ты кого хочешь, мальчика, девочку?
– Да я… Я даже не знаю…
– Ой, странная ты какая! Ну чего ты грузишься? Как получилось, так и получилось, чего теперь? Значит, так надо! Ничего, Дашка, воспитаешь! У тебя родители кто? Они тебе помогут? Или так же, как и мои, за великий позор почтут?
– Да нет… Не почтут… Они помогут, конечно…
– Хм… Как ты сейчас это сказала… трагически. А вообще жаль, конечно, что ты уедешь. Родишь и уедешь вместе с ребенком, да?
– Да ну тебя… – безнадежно махнула в ее сторону, тяжко вздохнув, Даша. – Расскажи мне лучше про Костика, Наташ…
– А что про Костика? Хороший парень! Добрый такой, с детства дружочек мой замечательный… Мы с ним с первого класса не разлей вода были. И Нинель Николаевна меня привечала, не как сейчас. Все попривыкли как-то, что мы всегда вместе. Теперь странно даже об этом и вспоминать…
– Почему?
– Да потому, что детство мое уже в прошлом осталось. Я, знаешь, как-то сразу на все другими глазами смотреть стала. На все и на всех. Муки материнства, говорят, из девочки делают женщину. Это правда, Даш. Вот родишь – узнаешь. Как будто тайна тебе какая-то жизненная открывается, только тебе одной. И Костика я теперь вспоминаю по-другому, и Сашу… Как он меня на новогоднем вечере танцевать пригласил…
Наташа замолчала, замерла нежным изваянием на верхнем полке, окутанная белым горячим паром. Длинные тяжелые пряди, свесившись с худеньких плеч, прикрыли будто стыдливо красивую, набухшую молоком грудь. Вдруг напомнила она сейчас Даше маленькую фарфоровую пастушку, красующуюся на комоде у бабушки Нади – такая же нежная и очень грустная, обманутая коварно богатым феодалом девушка из простонародья…
– И что?.. Пригласил танцевать – и что? – тихо переспросила она, дернув Наташу снизу за пятку. – Чего замолчала-то?
– Да так… Знаешь, Даш, об этом и не расскажешь, наверное. Это прочувствовать надо.
– Знаю, Наташ… – в унисон ей вздохнула Даша. – Знаю… А Костик что, очень сильно переживал?
– Да, очень сильно. Он любит меня. А потом, когда про мою беременность узнал, вообще к отцу уехал. И хорошо. И мне так легче, знаешь.
– А ты?
– А что я? Я теперь и сама не знаю… Одной с ребенком страшно, конечно. Иногда так страшно бывает, хоть плачь. Я ж понимаю, что меня ждет и как мне трудно одной будет. Да и Макарке без отца трудно будет.
– Значит, если Костик и впрямь за тобой приедет и с собой позовет, ты согласишься?
– Не знаю, Даш. Ничего не знаю…
– Ой, да чего тут думать-то, Наташ? Ты что? Конечно, надо соглашаться! Сама ж говоришь, дружили с детства! И вообще – это для тебя жизненный выход! Спасение, так сказать! Одной тебе из этого холодного моря не выплыть. Акулы съедят.
– Ну да. Может, ты и права. Так оно и есть… Побарахтаться да на воде подержаться какое-то время еще и можно, а вот от акул точно спасения нет…
– Эй, девки!
Они одновременно вздрогнули от голоса бабы Зины из предбанника.
– Вы там не запарились еще? Выходите давайте! А тебе, Данька, нельзя долго в парилке сидеть! И тебе, Натка, тоже надо поосторожничать! Выходите быстрее!
– Идем, баба Зина, идем… – подскочила со своего полка Даша. – Сейчас водичкой ополоснемся и идем! Или это… Как его… Попалькаемся! Вот!
– Молодец, Дашка! – рассмеялась Наташа, ловко спрыгивая с верхней полки. – Успехи в освоении бабы-Зининого фольклора делаешь! Способная ты наша! Пойдем уже, и в самом деле опасно тебе!
А потом они пили чай с вареньем из райских яблочек, сидя на маленькой кухне и распустив по плечам мокрые волосы. Дашины прядки-перышки подсохли, впрочем, очень быстро – зря баба Зина беспокоилась, как она пойдет домой с мокрыми волосами. Еще беспокоилась она и о том, что из Дашиной сумки все время «эта штуковина» тренькает, при помощи которой, как выяснилось, и спасла Даша от родов на скамейке ее драгоценную внученьку. И по всему выходило, что теперь к этой штуковине надо относиться очень уж уважительно. Только как проявить свое уважение, баба Зина не знала. Прямо слушать не могла, как она тренькает и тренькает жалобно, ровно щенок на холоде… А Даньке этой упрямой хоть бы хны… И вообще, странноватая какая-то девчонка, эта Наткина подружка. Свалилась неизвестно откуда, все в ней непривычное какое-то. И одежонка странная, и разговор, и поведение… Но сразу видно – добрая. И Натку любит. А теперь вот, как выяснилось, тоже ребеночка скоро народит. Интересно, откуда она здесь взялась? Надо будет потом поспрошать у нее про родителей. Может, она вообще сирота. Ишь, глазки какие грустные…
На улице после бани Даше показалось очень хорошо. Тепло. Она даже хотела развязать да снять большой теплый платок с кистями, в который ее чуть не силой заставила нарядиться баба Зина, да передумала. Кто ее здесь видит-то? Уж юная писательница со своими стильными штучками точно не видит… Ничего, прогуляется и в старушечьем платке, не страшно. Подумаешь! Зато можно идти не торопясь, наслаждаясь природными запахами. А пахло кругом просто замечательно – приближающимся большим настоящим снегом пахло, и морозной сыростью от земли, и еще чем-то очень деревенским – то ли сеном, то ли парным молоком. Правда, Даша очень слабо себе представляла, как пахнет парное молоко. Наверное, так и пахнет – далекими будто травами, прошедшим летом, жизнью… Она уже свернула за угол, выходя с Пролетарской улицы, как вдруг наперерез ей вышла из темноты долговязая мужская фигура, окликнула знакомым голосом:
– Здравствуйте, дама…
– Да ну тебя, Тимофеев, напугал! – сердито махнула на него ладошкой Даша.
– Извини, я не хотел… – пожал плечами парень. – Даш, можно я тебя домой провожу? А то у нас тут не Амстердам, знаешь. И в самом деле напугать могут. Да и поздно уже…
– Ну что ж, проводи, – милостиво разрешила Даша. – Заодно и расскажешь, как ты в этих краях оказался. Чего ты тут потерял-то, Тимофеев? Здесь края бедные, для таких крутых да решительных пацанов вроде не предназначенные…
– Да ладно тебе, Даш. Не издевайся. Сама же знаешь, чего я потерял…
– Нет, не знаю. Чего я, сорочьи яйца ем?
Читать бесплатно другие книги:
