Умирающий свет Мартин Джордж

4

– Мне очень жаль, что ты столкнулся с Лоримааром, – сказала Гвен после ухода Джаана. – Нет никакой надобности вовлекать тебя во все эти дела, и я хотела уберечь тебя от неприятных мелочей. Надеюсь, ты никому не расскажешь о том, что сегодня узнал, когда улетишь с Уорлорна. Пусть Джаан и Гарс разбираются с брейтами. В любом случае, никто ничего не сможет сделать, а невинные люди на Верхнем Кавалаане будут опозорены. И, самое главное, не говори Аркину. Он и так презирает кавалаанцев и сразу умчится на Кимдисс.

Она встала.

– А сейчас, по-моему, лучше поговорить о чем-нибудь более приятном. У нас с тобой осталось не так уж много времени. Пока я могу быть твоим гидом, но скоро мне придется вернуться к работе. Так не позволим же мясникам-брейтам испортить нам оставшиеся несколько дней.

– Как хочешь, – согласился Дерк, желая угодить ей. На самом деле он никак не мог прийти в себя от встречи с Лоримааром и разговоров об оборотнях. – Есть определенные планы?

– Можно снова поехать в леса, – предложила Гвен. – Им нет ни конца, ни края, а чудес там видимо-невидимо: озера, полные рыбы размером с человека, насыпи выше этого здания, возведенные еле видимыми насекомыми. Огромная система пещер, которую Джаан нашел за горами – он ведь прирожденный знаток пещер. Но я считаю, что сегодня надо быть поосторожнее. Не стоит сыпать слишком много соли на раны Лоримаара. Иначе он со своим толстым тейном может устроить охоту на нас и вся затея Джаана потерпит крах. Лучше я покажу тебе города. В них есть свое очарование, какая-то мрачная красота. По словам Джаана, там Лоримаар еще не охотится.

– Хорошо, – согласился Дерк без энтузиазма в голосе.

Гвен быстро оделась, и они поднялись на крышу. Скутеры лежали там, где они их оставили накануне. Дерк нагнулся, чтобы поднять их, но Гвен взяла серебристые свертки и кинула их на заднее сиденье аэромобиля. Ботинки и аппараты управления последовали за ними.

– Сегодня скутеры нам не нужны, – пояснила она. – Мы полетим далеко.

Дерк кивнул в знак согласия, и они по крыльям взобрались в машину. Небо Уорлорна создавало ощущение, будто им уже пора было возвращаться домой, а не трогаться в путь. Ветер ревел вокруг аэромобиля. Дерк, взяв штурвал из рук Гвен, вел машину, пока она пыталась собрать в узел длинные черные волосы. Его темная с проседью шевелюра в беспорядке развевалась, но он настолько глубоко погрузился в свои мысли, что это ему нисколько не мешало. Он просто ничего не замечал.

Гвен вела машину на юг высоко над горами. По правую сторону безмятежно простирался Парк, среди его пологих, заросших травой холмов петляли реки, унося свои воды далеко к горизонту навстречу небу. Вдали, у подножия крутых гор начинался дикий лес. Даже с такой высоты были видны участки, захваченные душителями. Желтые метастазы пронизывали темную зелень.

Почти час они летели в полном молчании. Дерк целиком погрузился в свои мысли, безуспешно пытаясь соединить одно с другим, связать между собой разобщенные факты. Гвен посмотрела на него с улыбкой.

– Я люблю управлять аэромобилем, – сказала она. – Даже этим. В машине я себя чувствую легко и свободно, все проблемы отступают. Понимаешь, что я имею в виду?

Дерк кивнул.

– Да. Не от тебя первой я это слышу. Многие люди чувствуют то же самое, и я в том числе.

– Верно, – согласилась она. – Помнишь, как мы летали вместе на Авалоне? Однажды я провела за рулем весь день, от рассвета до заката, а ты молча сидел, высунув за окно руку, и только глядел вперед своим неизменным задумчивым взглядом, – она опять улыбнулась.

Он помнил. Их давние путешествия были особенными. Они почти не разговаривали, только время от времени смотрели друг на друга, и каждый раз, когда их взгляды встречались, они улыбались. Это получалось непроизвольно: как бы ни старался он подавить улыбку, она все равно появлялась. Но теперь все, что было между ними, казалось ужасно далеким и безнадежно утраченным.

– Почему ты об этом вспомнила? – спросил он.

– Твой взгляд. Увидела, как ты сидишь, ссутулившись, в кресле, высунув руку наружу, и вспомнила. Ах, Дерк, ты ведь делаешь это нарочно. Чтобы напомнить мне Авалон. Чтобы я улыбнулась и захотела тебя обнять. Фу!

Они вместе рассмеялись.

Дерк, не думая, придвинулся к ней и положил руку ей на плечо. Она посмотрела на него, повела плечами и, расправив нахмуренный лоб, со вздохом покорности натянуто улыбнулась, но не отстранилась.

Полет продолжался.

Утренний город казался сверху картиной в пастельных тонах, заключенной в широкую раму долины. Гвен посадила аэромобиль в центре одной из ступенчатых площадей. В течение часа они бродили по широким бульварам. Выстроенный из светло-розового с прожилками мрамора и белого камня город выглядел приветливо. Вдоль широких извилистых улиц тянулись низкие, легкие строения из полированного дерева, украшенные витражами. И улицы, и многочисленные скверы, и тенистые аллеи украшали статуи, картины, сады камней, скульптуры из живых деревьев. Тротуары и стены домов оживляли фрески.

Но теперь парки заросли, повсюду буйствовала сине-зеленая трава. Черные трещины змеились по тротуарам, плитки, окаймлявшие газоны, вылетели, могучие скульптуры из, живых деревьев, разросшись, приняли такие диковинные очертания, какие их авторы, наверное, не могли себе и представить.

Спокойная голубая река пересекала город, много раз меняя направление, как и улицы вдоль ее берегов. Гвен и Дерк присели передохнуть у воды в тени ажурного пешеходного моста. Они смотрели на отражение Толстого Черта, лениво качавшееся в медленных водах реки, и Гвен рассказывала о том, каким был этот город во время Фестиваля. Построили его люди с Кимдисса и назвали свой новый город Двенадцатой Мечтой.

Может быть, город спал, и, если так, ему уже не суждено было проснуться. В пустых залах со сводчатыми потолками звучало гулкое эхо, сады превратились в темные заросли, обреченные на гибель. Там, где когда-то на улицах звучал смех, теперь слышался лишь шелест мертвых листьев, гонимых ветром. По сравнению с умиравшим Лартейном Двенадцатая Мечта казалась уже мертвым городом.

– Аркин хотел обосноваться здесь, – сказала Гвен. – Но мы не согласились. Все понимали, что, поскольку мы должны работать вместе, то и жить лучше в одном городе, и Аркин хотел, чтобы мы поселились в Двенадцатой Мечте. Я не поддержала его, и он, наверное, никогда этого мне не простит. Кавалаанцы построили крепость, а кимдиссцы создали произведение искусства. Я знаю, что раньше он был еще красивее. После окончания Фестиваля лучшие здания были разобраны и увезены вместе с лучшими скульптурами с площадей города.

– Ты голосовала за Лартейн? – удивился Дерк. – За то, чтобы жить в нем?

Гвен тряхнула головой, волосы рассыпались по плечам. Она с улыбкой коснулась руки Дерка.

– Нет, – ответила она. – Джаан хотел этого и Гарс. А я… Я была против Двенадцатой Мечты. Боюсь, я не смогла бы здесь жить. В этом городе я чувствую себя так же, как Ките, который сказал, что самую глубокую грусть вызывает гибель прекрасного. Помнишь? Джаан ни за что не согласился бы со мной, но этот город намного красивее Лартейна, поэтому печальнее. Кроме того, в Лартейне живут люди, пусть даже такие, как Лоримаар. Здесь же нет никого, кроме привидений.

Дерк посмотрел на воду, где огромный красный шар солнца медленно качался на ленивых волнах. И он почти видел призраков, о которых она говорила. Столпившись на берегу реки, они пели жалобную, похоронную песнь, скорбя по всему, что давно утратили. Еще один призрак, его собственный – баржа с Брака, – плыл по реке. Рулевой отталкивался длинным, черным шестом. Его черная лодка низко сидела в воде, пустота зияла внутри нее.

Дерк встал и поднял Гвен, под предлогом того что ему надоело сидеть. Они устремились прочь от призраков, обратно на площадь, где их ждал аэромобиль.

И вот они снова в воздухе. Снова был ветер, небо, и Дерк снова погрузился в мысли. Гвен вела машину дальше на юг, затем повернула на восток. Дерк молчал, устремив вдаль задумчивый взгляд. Время от времени Гвен посматривала на него и невольно улыбалась.

Наконец они увидели море.

Город возвышался на изрезанном берегу залива, темно-зеленые волны которого, пенясь, разбивались о полуразрушенные причалы. Пока они кружили над городом, Гвен сказала Дерку, что назывался он Маскел-у-Моря. Что-то в нем напоминало древние города, хотя его построили одновременно с другими городами Уорлорна. Узкие улочки круто огибали покосившиеся разноцветные башни. Весь город был выстроен из кирпича всевозможных расцветок: голубого, красного, желтого, зеленого, оранжевого, кирпича разрисованного, полосатого, пятнистого кирпича, в беспорядке соединенного черным, как уголь, раствором или красным, как Черт над головой. Еще более яркими казались разрисованные тенты торговых палаток, которые тянулись вдоль беспорядочно проложенных улиц и одиноко торчали на безлюдных волноломах.

Они приземлились на одном из волнорезов, казавшемся прочнее других, и, послушав рокот прибоя, отправились бродить по городу. Повсюду царило запустение, все было покрыто слоем пыли. Над пустынными, открытыми всем ветрам улицами возвышались купола и башни покинутых зданий. Некогда сияющие краски померкли. Кирпичи крошились, а разноцветная пыль проникала повсюду, забивалась в горло. Маскел строили не очень прочно, и теперь он был мертв, как и Двенадцатая Мечта.

– Все это кажется очень примитивным, – нарушил молчание Дерк. Они стояли на перекрестке у глубокого колодца, выложенного камнем. В глубине его плескалась черная вода.

– Как будто создано в докосмическую эру. Судя по всему, у них допотопная культура. Похоже на Брак, только еще примитивнее. На Браке все-таки кое-что сохранилось из старых технологий, не запрещенных их религией. Но здесь, похоже, утрачено все.

Кивнув, она провела рукой по краю колодца. Пыль и мелкие камешки посыпались в его черный зев. На левой руке Гвен тускло блеснул браслет. Дерк вздрогнул и задумался в который уже раз: что он означает? Клеймо рабства – или знак любви? Но он постарался отвлечься от этих мучительных вопросов.

– У людей, которые строили Маскел, почти ничего не было, – рассказывала Гвен. – Они прилетели из Забытой Колонии, которую внешнепланетяне иногда именуют Землей Леты, но сами они называют свою планету только Землей. На Верхнем Кавалаане колонийцев называют Потерянным Народом. Кто они, как попали на свою планету, откуда?.. – она улыбнулась и пожала плечами. – Никто не знает. Тем не менее в Запокровье они прибыли раньше кавалаанцев и, возможно, даже раньше «Мао Цзедуна», который первым в истории человечества проник за Покров Искусителя. Старые кавалаанцы считают их оборотнями, хрангскими демонами. Но они скрещиваются с людьми всех планет и производят человеческое потомство. Живут они замкнуто, не проявляя особого интереса к другим мирам. Их культура примерно на стадии Бронзового века, основное занятие – рыболовство.

– Удивительно, что они вообще сюда прилетели, – заметил Дерк. – Да еще не поленились выстроить город.

– О! – Воскликнула она, улыбаясь и смахивая в колодец камешки, падавшие с легким всплеском. – Но города должны были строить все, все четырнадцать внешних планет. Это же была главная идея Фестиваля. Вулфхеймцы нашли Забытую Колонию несколько столетий назад. Они же вместе с тоберианцами и привезли сюда Потерянных Людей. Конечно, своих кораблей у них не было. Будучи рыбаками на своей планете, они и здесь стали рыболовами. Опять же вулфхеймцы вместе с людьми Планеты Темновинного Океана создали для них море. Маленькие темнокожие мужчины и женщины, обнаженные по пояс, ловили рыбу с маленьких лодочек плетеными сетями и жарили ее на огне. А поэты и уличные певцы веселили народ. Туристы толпами валили в Маскел. Всем хотелось послушать странные песни, поесть жареной рыбы, покататься на лодке. Но я не думаю, что Потерянные Люди очень уж любили свой город. За месяц до окончания Фестиваля их уже здесь не было. Они даже не разобрали палаток, и, если поискать, в домах можно найти оставленную одежду и утварь.

– Ты искала?

– Нет, но мне рассказывали. Кирак Редстил Кавис жил здесь одно время. Бродил по городу, написал о нем несколько песен.

Дерк посмотрел вокруг, но ничего интересного не увидел. Поблекшие кирпичи, пустые улицы, окна без стекол, смотревшие тысячами слепых глазниц, пестрые тенты, громко хлопавшие на ветру, – ни чего больше.

– Еще один город призраков, – прокомментировал Дерк.

– Нет, – возразила Гвен. – Не думаю. Потерянные Люди не вкладывали душу ни в этот город, ни в эту планету. Их призраки вернулись на родину вместе с ними.

В тот момент город показался Дерку еще более пустым. Он поежился от странных слов, промелькнувших в его голове: «пустее пустоты».

– Лартейн – единственный жилой город? – спросил он.

– Нет, – ответила она, отворачиваясь от колодца. Они двинулись по узкой улочке к морю. – Теперь я покажу тебе обитаемый город, если хочешь. Пошли.

Снова поднявшись в воздух, они полетели дальше сквозь сгущавшуюся сумрачную дымку – большую часть дня они потратили на Маскел. Толстый Черт низко висел над западным горизонтом, одно из четырех желтых солнц уже исчезло из виду. Вечерние сумерки пришли на смену дневным.

На этот раз Дерк вел машину. Он нервничал. Гвен положила руку поверх его ладони и давала ему короткие указания. День почти прошел, а ему так много надо было сказать, о многом спросить, принять решение. Он еще ничего не сделал. Но он дал себе слово: скоро.

Двигатель аэромобиля еле слышно гудел, Дерк плавно вел машину, оставляя позади километры зыбкой тьмы. Гвен сказала, что обитаемый город находится на западе. Они летели точно на запад, навстречу закату.

Вечерний город представлял собой единственное здание серебристого цвета, основание которого находилось далеко внизу среди пологих холмов, а вершина на два километра возвышалась над облаками. Он словно весь состоял из света: его металлические, лишенные окон стены излучали пульсирующее сияние. Зарождаясь у самого основания выраставшей из скал гигантской иглы, волна света катилась по ней, поднимаясь все выше и выше, становясь ярче по мере сужения иглы. И вот, стремительно взлетев на головокружительную высоту, сияние достигает заоблачного кончика иглы и вспыхивает ослепительным блеском. В это время зарождались и катились ввысь одна за другой новые волны света.

– Челлендж, что значит «вызов», – произнесла Гвен название города, когда они к нему приблизились. – Это слово не просто имя – оно выражает намерение его строителей. Он был сооружен урбанистами с Эмерела, чьи города представляют собой черные стальные башни, расположенные среди холмистых равнин. Каждый такой город является целым государством, и большинство эмерельцев никогда не покидает зданий, в которых они появились на свет (хотя те, кто покидал, становились самыми знаменитыми путешественниками во всей Вселенной). В серебристом Челлендже собрано все лучшее из эмерельских черных башен, только он в три раза выше и в два раза надменнее каждой из них. Питаемый термоядерной энергией, автоматизированный, компьютеризированный и самоподдерживающийся город-шпиль – воплощение археологической философии эмерельцев. Эмерельцы хвастливо заявили, что город бессмертен, что само его существование убедительно доказывает, что технологический уровень Окраины (во всяком случае, уровень Эмерела) ничуть не уступает достижениям Новоостровья и Авалона и даже самой Старой Земли.

На наружных стенах сооружения на разных уровнях виднелись черные поперечные щели – посадочные площадки. Дерк направил машину к одной из них, и ее темнота озарилась гостеприимным светом. Десятиметровой высоты пролета было вполне достаточно, чтобы без затруднения посадить аэромобиль на обширной посадочной площадке на сотом уровне.

Когда они выбирались из машины, откуда-то раздался низкий голос:

– Добро пожаловать, – произнес он. – Я – Голос Челленджа. Позвольте мне оказать вам гостеприимство.

Дерк стал озираться вокруг, что рассмешило Гвен.

– Мозг города, – пояснила она. – Суперкомпьютер. Я говорила тебе, что жизнь в городе продолжается.

– Могу я оказать вам гостеприимство? – повторил голос.

– Возможно, – Дерк решил испытать его. – Возможно, мы голодны. Можете вы накормить нас?

Голос ничего не ответил, но в стене бесшумно открылась панель, откуда выехала низкая тележка с мягкими креслами. Они покатили по белоснежным коридорам, с бесконечными рядами дверей по обе стороны. Звучала негромкая мелодичная музыка. Дерк невзначай отметил про себя, что эта ослепительная белизна режет глаз после сумерек Уорлорна, и немедленно сияние сменилось мягким голубоватым светом.

Тележка с широкими шинами высадила их у ресторана, а робот-официант, голос которого звучал так же, как Голос города, предложил им меню. Блюд и вин в нем было великое множество: не только кухня Эмерела или внешних планет, но и кушанья всех разбросанных по галактике планет, населенных людьми. Среди них были яства, о которых Дерк никогда и не слышал. Они долго не могли решить, что выбрать, и, наконец, Дерк заказал джеймисонское блюдо – песчаного дракона, приготовленного в кипящем масле, а Гвен – синюю икру в сыре, блюдо Старого Посейдона.

Прозрачное белое вино робот принес в кубе льда, который расколол на их глазах. Напиток оказался жидким и достаточно холодным. Голос объяснил, что именно так его следует подавать. Обед был доставлен на подогретых тарелках из серебра и кости. Дерк взял со своей тарелки лапу с когтями, снял скорлупу и попробовал нежное белое мясо.

– Невероятно, – сказал он, кивая в сторону тарелки. – Я жил некоторое время на Джеймисоне. Джеймисонцы любят свежесваренных песчаных драконов, а этот такой же вкусный, как у них на планете. Их привезли сюда замороженными? Но какой же флот им тогда понадобился, чтобы доставить столько разной еды?

– Не замороженные, – услышал он ответ, но Гвен молчала, глядя на него ошеломленно.

Отвечал Голос:

– Задолго до Фестиваля с Эмерела отправилось в полет торговое судно «Голубая Тарелка». Оно посетило великое множество планет, собрало образцы их лучших блюд и законсервировало. Тщательно спланированный полет занял сорок три стандартных года, четверо капитанов руководили многочисленной командой. Когда корабль прибыл на Уорлорн, на кухнях и в биотанках Челленджа образцы были вегетатированы и перевегетатированы в количестве, достаточном, чтобы накормить толпу. Таким образом, рыбу и хлеба размножил не какой-нибудь лжепророк, а ученые Эмерела.

– Это звучит слишком самодовольно, – засмеялась Гвен.

– Это просто запрограммированная речь, – сказал Дерк и, пожав плечами, начал есть. Гвен последовала его примеру. Они сидели в центре огромного ресторана, рассчитанного на сотни посетителей, но, кроме них, там никого не было, если не считать робота и Голоса. Несмотря на отсутствие посетителей, в зале царил безупречный порядок. Сервированные серебряными приборами столы, покрытые темно-красными скатертями, ждали гостей, которые не появлялись вот уже десять лет, но терпение Голоса и самого города было беспредельно.

Потом они пили кофе со сливками и специями, как в добрые старые времена на Авалоне, и Дерк чувствовал себя приятно расслабленным и довольным, может быть, впервые за все время пребывания на Уорлорне. Прекрасной работы серебряно-жадеитовый браслет красиво отсвечивал в приглушенном свете ресторана и уже не таил в себе никакой угрозы. И браслет, и Джаан Викари утратили свое значение теперь, когда он снова был рядом с ней. Гвен сидела напротив и потягивала кофе из белой фарфоровой чашки, мечтательно улыбаясь отсутствующей улыбкой. Она казалась близкой, совсем как Джинни, властительница говорящего камня, которую он когда-то знал и любил.

– Прекрасно, – удовлетворенно кивнул Дерк.

Гвен кивнула в ответ.

– Прекрасно, – согласилась она с улыбкой.

И душа Дерка рванулась навстречу ей, его Гвиневере с огромными зелеными глазами и длинными черными волосами, которой он тоже был дорог когда-то.

Он наклонился, разглядывая следы кофейной гущи, но не увидел никаких предзнаменований. Он должен поговорить с ней.

– Как замечательно мы провели этот вечер, – сказал он. – Почти как на Авалоне.

После того как она пробормотала что-то в знак согласия, Дерк продолжал:

– Может быть, что-то еще осталось, Гвен?

Она пристально посмотрела на него и отхлебнула глоток кофе.

– Неправильный вопрос, Дерк, ты сам знаешь. Всегда что-то остается. Если с самого начала что-то было. Иначе нет смысла и говорить. А если было что-то настоящее, то обязательно что-то остается, ломоть любви, стакан ненависти, отчаяния, негодования, физическое влечение – что угодно. Но что-то остается.

– Не знаю, – вздохнул Дерк, задумчиво глядя вниз. – Мне кажется, ты была единственным настоящим в моей жизни.

– Печально, – прошептала Гвен.

– Да, – отозвался он. – Согласен.

Подняв голову, он посмотрел ей в глаза.

– У меня есть все, о чем ты говорила, Гвен: любовь, ненависть, негодование… И физическое влечение, – со смехом добавил он.

Она лишь слегка улыбнулась в ответ и повторила:

– Печально.

Ему этого было недостаточно.

– А у тебя, Гвен, осталось хоть что-нибудь?

– Да, не могу отрицать. Осталось, и оно растет.

– Любовь?

– Ты нетерпелив, – ответила она, ставя чашку. Робот-официант снова налил ей кофе, уже смешанного с молоком и специями. – Я просила тебя не торопить меня.

– Не могу иначе, – возразил Дерк. – Думаешь, легко быть рядом с тобой и говорить об Уорлорне и кавалаанских обычаях, да еще и об охотниках? Меня интересует другое.

– Я знаю. Встреча старых любовников – достаточно тривиальная ситуация, в которой оба испытывают неловкость. Оба не знают, стоит ли снова открывать давно закрытые двери, желает ли другой пробуждения спящих чувств или хочет все оставить как есть. Каждый раз, вспоминая об Авалоне и желая говорить о нем, я не решаюсь. Потому что не знаю, хочешь ли ты об этом слышать или надеешься, что я не буду ворошить прошлое.

– Это зависит от того, что ты собираешься сказать. Однажды я хотел начать все сначала, помнишь? Вскоре после нашей размолвки. Я послал тебе мой говорящий камень. Ты не ответила, ты не вернулась. – Его голос звучал ровно. В нем слышалось осуждение и сожаление, но не гнев. Он больше не мог сердиться на нее.

– А ты думал когда-нибудь, почему я не вернулась? – спросила Гвен. – Я получила говорящий камень и заплакала. Я была одна, тогда мы еще не встретились с Джааном. Мне было ужасно одиноко. Я вернулась бы, если бы ты позвал меня.

– Я позвал тебя, но ты не вернулась.

– Ах, Дерк, – с горькой усмешкой ответила Гвен. – Говорящий камень я получила в маленькой коробочке, а к ней была приклеена записка. «Пожалуйста, – было написано в ней, – возвращайся скорее. Ты мне очень нужна, Джинни». Вот что было в той записке. Я долго плакала. Если бы ты написал «Гвен», если бы ты любил Гвен, меня! Но нет, ты любил Джинни. Даже тогда!

Дерк вспомнил и поморщился.

– Да, – признал он, помолчав. – Именно так я написал. Мне очень жаль. Я не понимал этого прежде, но теперь понимаю. Неужели сейчас слишком поздно?

– Я уже говорила тебе об этом в лесу. Слишком поздно. Все кончилось. И ты сделаешь только хуже, если будешь торопить события.

– Все кончилось? А твои недавние слова? Подумай, Гвен. Я не хочу навредить тебе или себе. Но я хочу…

– Я знаю, что ты хочешь. Это невозможно. Это ушло.

– Почему? – спросил он и показал на ее браслет. – Из-за этого? Серебро с жадеитом ныне и присно и во веки веков?

– Возможно, – ответила она. Ее голос дрожал, когда она неуверенно отвечала. – Я не знаю. Мы… дело в том, что я…

Дерк вспомнил, что говорил ему Руарк.

– Я знаю, что тебе это трудно, – прервал он ее, стараясь говорить помягче. – Я обещал ждать. Но есть вещи, разговор о которых нельзя откладывать. Ты сказала, что Джаан – твой муж, верно? Тогда кто Гарс? Что означает слово «бетейн»?

– Если дословно, то «находящаяся в чьем-то владении женщина». Тебе трудно понять, у нас с Джааном отношения другие. Джаан не такой, как другие кавалаанцы. Он сильнее, мудрее и достойнее. Он оказывает влияние на окружающих, он один меняет многое. Наши отношения иные, чем традиционные отношения бетейн и ее господина. Он не признает эту традицию, так же, как и охоту на оборотней.

– Но он признает Верхний Кавалаан, – возразил Дерк. – И Дуэль Чести тоже. Он нетипичный кавалаанец, но все же кавалаанец.

Это было его ошибкой. Она лишь усмехнулась в ответ и иронически заметила:

– Ну вот, ты заговорил, как Аркин.

– Тебе так кажется. Но может быть, Аркин в чем-то прав? Ты говоришь, что Джаан не признает некоторые старые традиции, не так ли?

Гвен кивнула.

– Замечательно. А Гарс? У меня не было возможности познакомиться с ним ближе. Он что, такой же просвещенный?

Этот вопрос поставил ее в тупик.

– Гарс… – начала она и замолчала, потом с сомнением покачала головой.

– Нет, Гарс куда более консервативен.

– Вот именно, – сказал Дерк. Ему показалось, что он понял все. – Да, я тоже так подумал. И именно поэтому тебе так трудно, верно? На Верхнем Кавалаане союз заключается не между мужчиной и женщиной, а между мужчиной и мужчиной и, может быть, женщиной. Но тогда ее роль не так уж важна. Ты можешь любить Джаана, но тебе не очень нравится Гарс Джанасек, не так ли?

– Но я испытываю привязанность к…

– Ты уверена?

Лицо Гвен застыло.

– Прекрати, – сказала она.

Этот голос напугал его. Он откинулся на спинку кресла. Его охватил ужас при мысли о том, как он ее мучил, задавая каверзные вопросы, заставляя отвечать на них, говоря колкости. Он, который примчался к ней, чтобы посочувствовать, помочь.

– Прости, – поспешил он извиниться.

Воцарилось молчание. Гвен смотрела на него, а ее нижняя губа дрожала, пока она приходила в себя, собиралась с мыслями.

– Ты прав, – наконец заговорила она. – По крайней мере, частично. Я не… не могу сказать, что счастлива в этом союзе, – она натянуто улыбнулась. – Я думаю, что обманываю сама себя. И это неправильно, хотя все это делают. Я ношу серебряно-жадеитовый браслет и уверяю сама себя, что я нечто большее, чем принадлежащая им женщина, нечто большее, чем другие кавалаанские женщины. Почему? Только потому, что так говорит Джаан Викари. Он очень хороший человек, Дерк, поверь мне. Во всех смыслах он – лучший из всех, кого я знаю. Я любила его и, может быть, люблю до сих пор. Я не знаю. Я совсем запуталась. Но, люблю я его или нет, у меня есть перед ним обязательства. Отношения кавалаанцев строятся на чувстве долга и обязательствах. Джаан только на Авалоне получил представление о любви, и я не уверена, что это чувство доступно ему сейчас. Я могла бы быть его тейном, если бы это было возможно. Но у него уже есть тейн. Кроме того, даже Джаан не может пойти так далеко против обычаев его планеты. Помнишь, что он рассказывал о том, как его вызывали на дуэли? И все за то, что, исследуя банки данных старых компьютеров, он обнаружил, что один из народных кавалаанских героев имел женские груди, – она горько усмехнулась.

– Представляешь, что было бы, если бы он взял в тейны меня! Он потерял бы все. Айронджейды сравнительно терпимы, это так, но пройдут века, прежде чем какое-либо из их сообществ будет готово к таким переменам. Ни одна женщина еще никогда не носила железный браслет с глоустоуном.

– Почему? – спросил Дерк. – Мне непонятно. Вы все говорите о женщинах, предназначенных только для рождения детей, о женщинах, принадлежащих мужчинам, о женщинах, которые прячутся в пещерах и боятся выйти наружу. Но я не могу в это поверить. Как могла сложиться такая система? Что они имеют против женщин? Что в том страшного, если один из основателей Айронджейда оказался женщиной? В конце концов, женщин среди людей довольно много.

Гвен вымученно улыбнулась и кончиками пальцев потерла виски, как будто у нее болела голова.

– Надо было тебе дать Джаану договорить, – сказала она. – Тогда ты знал бы столько же, сколько мы. Он только разошелся, когда ты его прервал. Он не успел даже рассказать об эпохе Страшного Мора. – Она вздохнула. – Это очень долгая история, а сейчас у меня не осталось никаких сил. Потерпи до возвращения в Лартейн, я дам тебе диссертацию Джаана на эту тему, и ты сам прочитаешь.

– Хорошо, – согласился Дерк. – Но есть вопросы, ответы на которые я не найду ни в каких диссертациях. Несколько минут назад ты сказала, что не знаешь, любишь ли еще Джаана. Я уверен, ты не любишь Верхний Кавалаан, и думаю, ненавидишь Гарса. Почему же тогда ты живешь такой жизнью?

– Ты обладаешь удивительной способностью задавать неприятные вопросы, – угрюмо сказала она. – Но прежде чем ответить, я хочу уточнить кое-что. Я могу ненавидеть Гарса, как ты правильно заметил. Иногда я его действительно ненавижу, хотя эти слова могли бы убить Джаана, если бы он услышал их от меня. Но бывают моменты, когда я чувствую привязанность к нему – я не лгала. Во время моего первого знакомства с Верхним Кавалааном я была ужасно наивной, прямодушной и легко уязвимой. Джаан, конечно, заранее мне все объяснил, очень подробно, очень терпеливо. И я все приняла. Я ведь выросла на Авалоне. А кто из потомков землян более склонен к софистике, чем авалонцы? Я изучала все причудливые культуры, распространенные человечеством во вселенной, и знала, что каждый, кто решится ступить на космический корабль, должен быть готов принять совершенно отличные от его собственных социальные системы и моральные ценности. Я знала, что семейные и сексуальные отношения очень различаются на разных планетах, и считала, что Авалон вовсе не обязательно – предел совершенства. Я думала, что я все понимаю. Но я не была готова для жизни с кавалаанцами, о нет! До самой смерти буду помнить каждую секунду того ужаса и той муки, что я перенесла в первый день и в первую ночь моего пребывания в Сообществе Айронджейд в качестве бетейн Джаана Викари. Особенно первую ночь, – она засмеялась. – Джаан, конечно, предупредил меня, но я… я не представляла, что значит делить ложе с двоими. Что я могу сказать? Это было ужасно. Но я не умерла. Гарс помог. Он искренне старался доставить удовольствие и мне, и Джаану. Можно даже сказать, что он был нежен. Я доверилась ему, его чутким, заботливым рукам. А на следующее утро начались словесные оскорбления. Я была напугана и обижена, Джаан пришел в бешенство. Он швырнул Гарса через всю комнату, когда тот впервые назвал меня бетейн-шлюхой. На некоторое время Гарс притих. Он довольно часто дает нам всем передышки, но никогда не отказывается от перепалок полностью. По-своему, он примечательная личность. Он вызовет на дуэль и убьет любого, в ком увидит хоть намек на оскорбление моего достоинства. Он знает, что его шутки бесят Джаана и возбуждают ссоры. Во всяком случае, прежде так было. Теперь Джаан не обращает на них внимания. Но Гарс не унимается. Может, он не может удержаться, может, действительно испытывает отвращение ко мне, а может, ему просто нравится мучить. Если так, то последние несколько лет я не доставляла ему особой радости. Первым делом я решила не позволять ему доводить меня до слез. И я не плакала. Даже если он говорил гадости, от которых мне хотелось размозжить ему голову топором, я только улыбалась, стиснув зубы, и старалась придумать в ответ другую гадость. Иногда мне удавалось вышибить его из седла, но чаще он разделывался со мной, как с букашкой.

Но бывает и другое. Перемирия, короткие затишья в нашей нескончаемой войне, периоды неожиданной теплоты и близости. Чаще всего ночью. Меня всегда потрясала сила их чувств. Однажды, веришь или нет, я сказала Гарсу, что люблю его. Он поднял меня на смех, во всеуслышание заявил, что не любит меня, но, поскольку я бетейн его тейна, он относится ко мне, как обязывают его существующие между ними связи. Это был последний раз, когда мне хотелось плакать. Но я не заплакала. Я только крикнула ему в ответ что-то грубое и выбежала в коридор. Мы жили под землей, ты знаешь. На Верхнем Кавалаане все живут под землей. На мне ничего не было, кроме браслета. Я бежала, как сумасшедшая, пока меня не попытался схватить один пьяный идиот. Наверное, он не увидел браслета. В бешенстве я выхватила его оружие из кобуры и ударила им его по лицу. Впервые в жизни я ударила человеческое существо. В этот момент прибежали Джаан и Гарс. Джаан очень огорчился, хотя и старался казаться спокойным, а Гарс готов был затеять драку. Мало того, что я оскорбила этого человека, ударив по лицу, так он еще велел мне собрать его выбитые зубы и вернуть ему, потому что у меня, дескать, своих достаточно. Хорошо еще, что пострадавший не вызвал их на дуэль.

– Да как же могло случиться, что именно ты влипла в такую историю, Гвен? – в сердцах воскликнул Дерк.

Он старался взять себя в руки. Сердясь на нее, чувствуя обиду за нее, он, как ни странно, а, может быть, в том и не было ничего странного, ощущал что-то вроде воодушевления. Значит, все, что говорил кимдиссец, правда. Гвен считала Руарка своим другом и доверяла ему. Неудивительно, что она послала за Дерком. Ее жизнь была ужасной, она рабыня, и он может ей помочь. Только он, Дерк.

– Неужели ты не могла догадаться, что из этого выйдет?

Она пожала плечами.

– Я обманывала себя и позволяла Джаану обманывать меня, хотя, я думаю, он искренне верил в свои прекрасные сказки. Что мне оставалось делать? Я хотела быть с ним, Дерк, он был мне нужен, я любила его. Но свой железный браслет он уже отдал, поэтому он предложил мне серебряно-жадеитовый, и я приняла его из желания быть с Джааном, имея довольно смутное представление о том, что это значит. Незадолго до того я потеряла тебя. Я не хотела потерять Джаана. Поэтому я надела на руку красивый браслет и заявила, что я – больше, чем бетейн. Как будто это имело значение. Дай вещи имя, и она будет существовать. Для Гарса я – бетейн Джаана и его собетейн, и больше ничего. Названия определяют отношения и обязанности. Что еще тут может быть? Любой кавалаанец думает так же. Когда я выхожу за рамки, предназначенные бетейн, Гарс – тут как тут и вопит на меня: «Бетейн!» Джаан другой. Но иногда я не могу удержаться и не задать себе вопрос: «А что Джаан чувствует на самом деле?» – Ее руки легли на стол, два стиснутых маленьких кулачка. – Опять это проклятье, Дерк. Ты хотел превратить меня в Джинни, и я спасла себя, отказавшись от этого имени, но, как дура, приняла серебряный браслет, и вот теперь я – женщина-собственность. И, что бы я ни говорила, ничего не меняется. То же самое проклятье, – голос ее сорвался, кулаки сжались так сильно, что косточки суставов побелели.

– Все можно изменить, – быстро проговорил Дерк. – Возвращайся ко мне. – В его голосе прозвучало множество противоречивых чувств: надежда, безысходность, торжество, тревога.

Гвен ответила не сразу. Один за другим она медленно разогнула пальцы и, глубоко дыша, смотрела на свои руки, поворачивая их то вверх ладонями, то вниз, словно это были посторонние предметы. Затем она оперлась ладонями о стол и резко поднялась.

– Зачем, Дерк? – Она взяла себя в руки. Голос звучал спокойно. – Чтобы ты снова мог назвать меня Джинни? Потому, что я любила тебя когда-то? Потому что что-то, возможно, осталось?

– Да! Я хотел сказать, нет! Ты сбила меня с толку. – Он тоже встал.

Она улыбнулась.

– Ах, Джаана я тоже любила, и позже, чем тебя. С ним меня связывают другие узы, обязательства, налагаемые серебряным браслетом. С тобой же, Дерк, нас связывают только воспоминания.

Он стоял и выжидающе смотрел на нее. Не получив ответа, Гвен направилась к выходу. Он последовал за ней.

Робот-официант догнал их и загородил проход. У него было невыразительное лицо на металлической яйцевидной голове.

– Мне нужен номер вашего фестивального счета.

Гвен нахмурилась.

– Лартейн, Айронджейд, 797-742-677, – резко ответила она. – Запишите оба обеда на этот счет.

– Зарегистрировано, – сказал робот и отошел. Позади них зал ресторана погрузился во тьму.

Голос держал их тележку у выхода. Гвен распорядилась отвезти их обратно к посадочной площадке, и тележка помчалась по окрашенным в яркие тона коридорам под веселую музыку.

– Чертов компьютер уловил напряжение в наших голосах, – рассердилась Гвен. – И теперь старается нас развеселить.

– Не очень-то чистая работа, – с улыбкой сказал Дерк и добавил: – Спасибо за угощение. Перед полетом сюда я поменял стандартные деньги на фестивальные, но, боюсь, их не много.

– Айронджейды не бедны, – ответила Гвен. – В любом случае, на Уорлорне не на что особенно тратиться.

– Гм… я прежде тоже так думал.

– Это единственный город, продолжающий функционировать по фестивальной программе, – пояснила Гвен. – Все остальные закрыты. Раз в год Эмерел посылает человека за счетами из банка данных компьютера. Хотя скоро стоимость полета превысит получаемую выручку.

– Удивительно, что это еще не произошло.

– Голос! – окликнула Гвен. – Сколько человек проживает в Челлендже на сегодняшний день?

Стены ответили:

– В настоящий момент в городе постоянно проживает триста девять человек и гостит сорок два человека, включая вас. Если желаете, можете тоже поселиться здесь. Цены вполне разумные.

– Триста девять человек? – удивился Дерк. – Где?

– Челлендж может вместить двадцать миллионов человек. Рассчитывать на встречу довольно затруднительно, но они действительно живут здесь. В других городах тоже есть жители, хотя и не так много, как в Челлендже. Здесь легче и удобнее жить. Смерть тоже будет легкой, если охотники Брейта решат охотиться в городах вместо лесов, чего Джаан серьезно опасается.

– Кто они? – допытывался Дерк, будучи не в состоянии унять любопытства.

– Как они живут? Я не понимаю. Ведь содержание Челленджа должно быть очень дорого – целое состояние в день.

– Да, огромное количество энергии расточительно расходуется впустую. Но это и было основной идеей сооружения Челленджа, Лартейна и проведения Фестиваля. Вызывающе бессмысленная трата средств для того, чтобы доказать, что Окраина богата и сильна, показать в таком масштабе, какого еще не знало человечество, – целая планета обустроена и брошена. Понимаешь? Что же касается Челленджа, то вся его жизнь теперь проходит впустую. Город питается от термоядерных реакторов, их энергия используется на фейерверки, которых никто не видит. Каждый день машины собирают огромные урожаи, но лишь крохи его съедают те немногие, кто остался здесь после Фестиваля: отшельники, религиозные фанатики, потерявшиеся дети. Каждый день в Маскел отправляется лодка за рыбой, которой там давно нет.

– Голос не переделывает программу?

– В том-то все и дело! Голос – кретин. Он не может по-настоящему думать, не может себя программировать. Эмерельцы хотели поразить всех, и, несомненно. Голос производит большое впечатление. Но в действительности он очень примитивен по сравнению с компьютерами Академии на Авалоне или Искусственным Мозгом Старой Земли. Он не может думать и вносить поправки. Он делает то, что ему ведено делать, а эмерельцы велели ему продолжать функционировать, противостоять холоду, сколько возможно. Вот он и выполняет приказ.

Гвен подняла глаза на Дерка.

– Как ты, – сказала она. – Он продолжает настаивать, когда настойчивость уже давно утратила всякий смысл, продолжает борьбу, когда все уже мертво.

– Вот как? Но до тех пор пока что-то живо, надо бороться, – возразил Дерк. – Это важно, Гвен. Иначе не может быть. Я даже уважаю его, хоть он и редкий дурачина, как ты говоришь.

Она покачала головой.

– Это в твоем духе.