Умирающий свет Мартин Джордж
– К тому же, Гвен, ты слишком быстро все хоронишь. Уорлорн умирает, но пока еще жив. И мы… на нас тоже еще рано ставить крест. Я думаю, ты должна обдумать то, о чем мы говорили в ресторане. Подумай обо мне и Джаане. Постарайся понять, что у тебя есть для меня, что – для него. Так ли уж тяжел браслет на твоей руке? – он указал на него. – Реши, какое имя тебе нравится больше, вернее, от кого тебе хочется слышать твое имя? Понимаешь? А потом скажешь мне, что мертво, а что живо!
Он чувствовал удовлетворение от своей маленькой речи. Он не сомневался, что ему отказаться от Джинни и позволить ей быть Гвен намного легче, чем Джаантони Викари превратить ее в тейна. Это было ясно. Но она только окинула его долгим взглядом и ничего не ответила, молчала до самой стартовой площадки.
Она вышла из тележки и сказала:
– Когда мы вчетвером решали, где нам жить на Уорлорне, Гарс и Джаан выбрали Лартейн, Аркин – Двенадцатую Мечту. Я – ни то ни другое. И не Челлендж, несмотря на то, что он живой. Мне не нравится жить в улье. Если ты хочешь знать, что живо и что мертво, пойдем, я покажу тебе мой город.
Они снова были в воздухе, по-ночному холодном. Гвен молча сидела за рулем. Сияющий шпиль Челленджа таял позади них. Было очень темно, как в ту ночь, когда корабль «Ужас былых врагов» высадил на Уорлорне Дерка т'Лариена. Лишь с десяток звезд виднелось на небе, но и они то и дело скрывались за набегавшими облаками. Все солнца сели.
Ночной город, лишь кое-где подсвеченный редкими огнями, лежал под ними во тьме, как россыпь жемчужин на мягком черном бархате. Он находился в лесу, за горным хребтом, вдали от других городов, и казался частью леса, обиталища душителей, деревьев-призраков, голубых вдовцов. Из темноты леса тянулись к звездам тонкие белые башни, похожие на загадочных духов, их соединяли изящные плетеные мосты, блестевшие, как застывшая паутина. Низкие купола одинокими стражниками стояли среди пересечения каналов, темные воды которых отражали огни на башнях и мерцание редких, далеких звезд. Город окружали странные сооружения, похожие на худые, костлявые руки, соединенные рукопожатиями высоко в небе. Все попадавшиеся на глаза деревья были внешнепланетными, а вместо травы землю покрывал толстый ковер слабо светившегося мха.
В городе звучала песня.
Она не была похожа ни на что другое, прежде слышанное Дерком. Странные, дикие, почти нечеловеческие звуки волнами вздымались и падали, беспрестанно меняясь. Таинственная и печальная симфония беспредельной пустоты, беззвездных ночей и тяжелых сновидений состояла из стонов, шепота, завываний и странных низких звуков, таивших в себе невыразимую печаль. И все-таки это было музыкой.
Дерк с удивлением посмотрел на Гвен.
– Как это делается?
Она напряженно вслушивалась в удивительную музыку, а его вопрос вырвал ее из плена. Она слабо улыбнулась.
– Город построили дарклинги, жители планеты Даркдон. Они странные люди. В горах неподалеку есть ущелье. Инженеры-климатологи добились, чтобы ветер всегда продувал ущелье насквозь, потом построили башни, а на их верхушках сделали специальные отверстия. Город стал музыкальным инструментом, на котором ветер без перерыва играет одну и ту же мелодию. Специальные приспособления направляют потоки воздуха на ту или иную башню, и она звучит, пока другие молчат.
Сама симфония была написана на Даркдоне много столетий назад композитором по имени Ламия-Бейлис. Говорят, что ветряными машинами управляет компьютер. Но это, может быть, и неправда, так как дарклинги очень слабо знакомы с компьютерами, их общество находится на низком технологическом уровне.
В годы Фестиваля рассказывали еще одну легенду, согласно которой дарклинги всегда находились на грани между разумом и безумием, а эта симфония Ламии-Бейлис, великой даркдонской сочинительницы, ввергла всю их культуру в безумие и отчаяние. В наказание ее мозг сохранили живым, как говорят, и теперь он находится глубоко в земле под горами Уорлорна. Соединенный с ветряными машинами, ее мозг будет исполнять свой шедевр вечно, повторяя его снова и снова. – Она поежилась. – Если не вечно, то, по крайней мере, пока атмосфера не замерзнет. Даже инженеры Даркдона не могут это остановить.
– Она… – Дерк, околдованный музыкой, не мог подыскать нужных слов. – Она подходит, – наконец сказал он. – Это песня для Уорлорна.
– Теперь подходит, – согласилась Гвен. – Песня сумерек и наступающей ночи, за которой никогда не наступит рассвет. Песня конца. В разгар Фестиваля она была неуместна. Город называется Крайн-Ламия, хотя его часто называли Городом Сирен, так же как Лартейн называли Огненной Крепостью. Он кажется большим, но это обманчивое впечатление. Город рассчитан на сто тысяч человек, но в нем никогда не было и четверти этого количества. Крайн-Ламия не пользовался особой популярностью. Как и сама планета Даркдон, мне кажется. Много ли туристов посещает Даркдон у Великого Черного Моря? Много ли их бывает там зимой, когда на пустом даркдонском небе видно только слабое свечение нескольких далеких галактик? Не много. Для этого нужна особая склонность характера. Для Крайн-Ламии тоже. Люди говорили, что музыка города нагоняет тоску. И она никогда не смолкает. Дарклинги даже спальни не изолировали от этой вечной песни.
Дерк молчал, разглядывая диковинные шпили.
– Хочешь приземлиться? – спросила Гвен.
Он кивнул. Аэромобиль скользнул вниз по спирали. Они нашли открытую посадочную площадку на стене башни. В отличие от пустых площадок Челленджа и Двенадцатой Мечты, здесь уже стояли две другие машины: короткокрылый спортивный аэромобиль и крошечный черно-серебристый каплевидной формы. Оба были давно брошены: толстый слой пыли покрывал их капоты и брезентовые крыши, подушки сидений в спортивной машине совсем сгнили. Из любопытства Дерк проверил двигатели обеих. Спортивная машина безмолвствовала, ее батареи иссякли много лет назад. Но маленькая «капелька» заработала, контрольная панель осветилась мерцающими огоньками. Это означало, что в ней остался небольшой запас энергии. Огромный серый «скат» с Верхнего Кавалаана был больше и тяжелее, чем обе брошенные машины, вместе взятые.
С посадочной площадки они прошли в галерею, расписанную черно-белыми фресками. Замысловатое сплетение их потускневших узоров сочеталось с доносившимися звуками музыки. Они вышли на балкон, который заметили при посадке.
Волны музыки захлестнули их, взывая к ним неземными голосами, касаясь их и играя их волосами, гудя и потрясая взрывами страсти. Дерк взял Гвен за руку и слушал, устремив невидящий взгляд поверх каналов, куполов и башен на лес и горы. Наполненный музыкой ветер, казалось, подталкивал его, тихим голосом уговаривал прыгнуть вниз, покончить со всем, с этой глупой, недостойной и совершенно бессмысленной суетой, которую он называл своей жизнью.
По лицу Дерка Гвен догадалась о его мыслях и потянула его за руку. Когда он посмотрел на нее, она сказала:
– За время Фестиваля двести человек покончили жизнь самоубийством в Крайн-Ламии. В десять раз больше, чем в любом другом городе, несмотря на то что в нем жило меньше всего людей.
Дерк кивнул.
– Да, это чувствуется. Все дело в музыке.
– Праздник смерти, – сказала Гвен. – Но, ты знаешь, сам Город Сирен не утратил жизни, как Маскел или Двенадцатая Мечта. Он упрямо продолжает жить, словно только для того, чтобы возвеличивать отчаяние и прославлять пустоту жизни. Странно, да?
– Зачем они построили такой город? Он красив, но…
– У меня есть своя теория на этот счет, – перебила его Гвен. – Дарклинги – в большинстве своем нигилисты, склонные к черному юмору, и я думаю, что Крайн-Ламия – это злая шутка над Верхним Кавалааном, Вулфхеймом, Тобером и другими планетами Окраины, которые из кожи вон лезли ради устройства Фестиваля. Дарклинги не стали возражать против праздника. Они прилетели и построили город, который утверждает, что все бесполезно. Все в мире бессмысленно: Фестиваль, человеческая цивилизация, сама жизнь. Подумай только! Какая ловушка для самодовольного туриста! – Она дико захохотала, откинув голову назад, и Дерка вдруг охватил необъяснимый страх, как будто он испугался, что его Гвен сошла с ума.
– И ты хотела здесь жить? – удивился он.
Ее смех оборвался так же внезапно, как и начался. Ветер унес его обрывки. Поодаль, с правой стороны, башня-шпиль издала короткий пронзительный звук, докатившийся до них воплем животного, пронзенного болью. Их башня ответила низким похоронным стоном сирены, который протяжно вибрировал в воздухе. Откуда-то издали, как казалось Дерку, доносились равномерные удары одинокого барабана, короткие и глухие.
– Да, – ответила Гвен. – Я хотела здесь жить.
Сирена стихла. Тонкие шпили на другом берегу канала, соединенные между собой висячими мостами, начали громко завывать, испуская звуки все более тонкие и пронзительные, постепенно дойдя до таких высоких, которые уже не воспринимало человеческое ухо. Барабан монотонно продолжал гудеть: «бум… бум… бум…»
Дерк вздохнул.
– Я тебя понимаю, – устало проговорил он. Я бы тоже, наверное, жил здесь. Но не знаю, сколько мне удалось протянуть. Брак чем-то похож на этот город, особенно ночью. Может быть, поэтому я и жил там. Я очень устал, Гвен, очень. И, наверное, я сдался, сложил руки. В прежние времена, помнишь, я всегда что-то искал: любовь ли, сказочное золото, тайны ли мироздания, – всегда было что-то, к чему я стремился. Но после того, как ты покинула меня… Не знаю, как тебе объяснить… все пошло не так, все стало пресным. А если что-то и получалось, то сразу утрачивало свой смысл. Все казалось ненужным. Я чувствовал себя опустошенным и, сколько ни старался, лишь глубже ощущал усталость, становился безразличным и циничным. Может быть, поэтому я прилетел сюда. Ты… Я был лучше, когда ты была со мной. В те времена я не сдавался так легко. И я подумал, что, если найду тебя, может быть, смогу найти и себя. Но получается по-другому. И я не знаю, получится ли что-нибудь вообще.
– Послушай Ламию-Бейлис, – сказала Гвен. – И музыка скажет тебе, что ничего никогда не получается, что все бессмысленно. Я хотела жить здесь… Вообще-то я не собиралась голосовать за то, чтобы жить здесь. Но мы обсуждали, где поселиться, когда прилетели сюда, и у меня вырвалось название этого города помимо моей воли. Я испугалась. Может быть, у нас с тобой до сих пор много общего, Дерк. Я тоже устала, хотя и не показываю вида. У меня интересная работа, Аркин – мой хороший друг. Джаан любит меня. Но когда я бываю здесь… или задумаюсь немного дольше, чем обычно, приходит мысль, что мне мало того, что у меня есть, что я хотела чего-то другого.
Она повернулась к нему и обеими руками взяла его за руку.
– Да, я думала о тебе. Я думала о том, что все было лучше, когда мы были вместе на Авалоне. Что люблю все еще тебя, а не Джаана, и что мы с тобой, может быть, сможем вернуть чудо, оживить его. Но неужели ты не видишь? Это невозможно, Дерк, и вся твоя настойчивость ничего не спасет. Слушай город, слушай Крайн-Ламию. Вот правда, которую ты ищешь. Ты думаешь обо мне, я думаю иногда о тебе только потому, что все между нами кончено, ничего нет. Только поэтому все кажется лучше. Вчера было счастье и завтра будет счастье, но никогда – сегодня, Дерк. Никогда. Это всего лишь иллюзия, а иллюзия кажется реальностью только издали. Между нами все кончено, моя потерянная любовь. Кончено, и так лучше, потому что именно все становится лучше, когда кончено.
Она плакала, слезинки медленно стекали по ее щекам. Крайн-Ламия плакал вместе с ней, его башни горестно стенали. Но вместе с тем и дразнили ее, как будто говоря: «Да, я вижу твое горе, но оно так же мало значит, как и все остальное, и боль так же пуста, как и наслаждение». Шпили завывали с пронзительными взвизгами, похожими на безумный смех, а далекий барабан продолжал низко гудеть: «бум… бум… бум…»
Снова, но теперь уже сильнее, Дерку захотелось прыгнуть с балкона вниз, навстречу белевшему далеко внизу камню и темным каналам. Головокружительное падение, а потом, наконец, покой. Но город дразнил его: «В смерти нет покоя. Только ничто. Ничто. Ничто». Барабан, ветер, вой. Дерк дрожал, все еще держа Гвен за руку. Он посмотрел вниз.
Что-то двигалось по каналу, легко скользя навстречу ему. Черная баржа, одинокий рулевой с шестом.
– Нет, – твердо сказал он.
Гвен моргнула.
– Нет? – переспросила она.
И вдруг пришли слова, слова, которые тот, другой Дерк т'Лариен сказал бы своей Джинни. Они вертелись на языке, и, хотя он уже не знал, верит ли он им сам, эти слова сорвались с губ:
– Нет! – яростно крикнул он городу, его засасывающей в небытие музыке.
– Черт с ним, Гвен. В каждом из нас есть что-то от этого города, я согласен. Но дело в том, как мы принимаем это, – он отпустил ее руку и широким жестом нарисовал круг, охватывающий все, что скрывала тьма. – Страшно то, что он внушает, но еще хуже тот страх, который закрадывается в душу, когда что-то в тебе уступает ему, когда ты ощущаешь, что все это правда, что ты принадлежишь ему. Но что делать с этим страхом? Слабый делает вид, что его нет, надеется, что страх уйдет, занимает себя повседневными заботами и старается не думать о темноте снаружи. Но таких страх побеждает, Гвен. В конце концов он поглощает их с потрохами, а они весело лгут друг другу и прославляют его. Ты не можешь быть такой, Гвен, только не ты. Ты должна стараться. Ты – эколог, верно? Для чего существует твоя наука? Для жизни. Ты должна принять сторону жизни, ты для нее создана. Этот город, этот белый, как кость, проклятый город со своим гимном смерти отрицает все, во что ты веришь, все, что в тебе есть. Если ты сильный человек, ты признаешь это и будешь бороться, дашь ему имя и бросишь вызов.
Гвен перестала плакать.
– Это бесполезно, – сказала она, качая головой.
– Неправда, – возразил он. – Ты ошибаешься по поводу города и по поводу нас с тобой. В этом есть связь, понимаешь? Ты сказала, что хочешь здесь жить? Прекрасно! Живи здесь! Само это будет победой, идейной победой. Живи здесь и знай, что сама жизнь опровергает Ламию-Бейлис. Живи здесь и смейся над ее абсурдной музыкой, но только не соглашайся с этой проклятой воющей ложью, – он снова взял ее руку.
– Я не знаю, – ответила она.
– Я знаю, – солгал он.
– Ты действительно думаешь, что… что мы можем начать все сначала? Лучше, чем прежде?
– Ты не будешь Джинни, – пообещал он. – Никогда.
– Я не знаю, – повторила она тихо.
Он взял ее лицо обеими руками и поднял его так, что их глаза встретились, и поцеловал ее, слегка коснувшись губ. Крайн-Ламия застонал, жалостливые звуки сирен заполнили пространство, отдаленные башни пронзительно вскрикнули, и одинокий барабан продолжал свое тупое, бессмысленное гудение.
После поцелуя они стояли в волнах музыки и смотрели друг на друга.
– Гвен, – заговорил он наконец. В его голосе уже не было прежней силы и уверенности. – Наверное, я тоже не знаю. Но, может быть, стоит хотя бы попробовать.
– Возможно, – шепнула она. Ее огромные зеленые глаза опять смотрели вниз. – Это будет трудно, Дерк. К тому же надо подумать о Джаане и Гарсе. И мы даже не знаем, изменится ли что-то, станет ли лучше.
– Да, мы не знаем, – согласился он. – Много раз за последние несколько лет я приходил к решению, что не стоит и пытаться что-то изменить. Мне тогда было плохо, я чувствовал себя усталым, бесконечно усталым. Но, Гвен, если мы хотя бы не попробуем, мы так никогда и не узнаем.
Она кивнула и односложно ответила:
– Возможно.
Дул сильный, холодный ветер. Волнами наплывала безумная музыка дарклингов. Гвен и Дерк вошли в здание, спустились по лестнице на галерею и вдоль ее поблекших серо-белых стен, мерцавших в темноте, направились туда, где их ожидало надежное здравомыслие машины.
5
От белых башен Крайн-Ламии до тусклых огней Лартейна они летели молча, погруженные каждый в свои мысли, не касаясь друг друга. Гвен посадила машину на привычное место на крыше и вместе с Дерком прошла до своих дверей.
– Подожди, – быстро прошептала она вместо пожелания спокойной ночи и исчезла за дверью.
Озадаченный Дерк остался стоять в коридоре. Послышались голоса, затем дверь распахнулась, и Гвен сунула ему в руки внушительных размеров пачку бумаги в черной кожаной папке. Это была диссертация Джаана, о которой Дерк почти забыл.
– Прочти это, – прошептала она, выглядывая из двери. – Приходи завтра утром, мы еще поговорим.
Она легко коснулась губами его щеки, потом с легким щелчком прикрыла тяжелую дверь. Дерк постоял минуту, поворачивая в руках толстую папку, затем повернулся и направился к лифту.
Он отошел всего на несколько шагов, когда услышал крик. Ноги Дерка сами понесли его обратно, и он остановился у двери, прислушиваясь.
Стены были толстые, Дерк не мог разобрать слов и не понимал, о чем говорят в комнате, но он слышал голоса и различал интонации. Преобладал голос Гвен, громкий, отрывистый, временами срывавшийся на крик, близкий к истерике. Дерк представил, как она расхаживает по комнате перед камином с фантастическими существами – она всегда так делала, когда сердилась. Оба кавалаанца, наверное, тоже были там. Дерк четко слышал два других голоса. Один – спокойный, уверенный, который без гнева задавал нескончаемые вопросы. Должно быть, голос Джаана Викари. Интонации выдавали его, ритмичность речи улавливалась даже сквозь стены. Третий голос, принадлежавший Гарсу Джанасеку, сначала звучал редко, затем все чаще и чаще и становился все громче и грубее. Спустя некоторое время спокойный голос умолк, тогда как Гвен и Гарс продолжали кричать друг на друга. Затем он что-то сказал, что прозвучало как короткая команда. Потом Дерк услышал звук шлепка. Пощечина. Кто-то кого-то ударил. Ни на что другое звук не походил.
Затем послышались отрывистые фразы Джаана Викари, и наступила тишина. Свет в комнате погас.
Дерк тихо стоял с черной папкой в руках и думал, как ему быть. Но что он мог сделать? Только поговорить с Гвен завтра утром и выяснить, кто ударил ее и почему. Ему казалось, что это мог сделать только Джанасек.
Дерк не стал вызывать лифт, а пошел пешком вниз по лестнице к жилищу Руарка.
Уже в постели Дерк понял, как сильно он устал и как глубоко был потрясен. Так много свалилось на него за один день, что он не мог сразу во всем разобраться: кавалаанские охотники с их оборотнями, странная, безрадостная жизнь Гвен с Викари и Джанасеком, неожиданно возникшая слабая надежда на ее возвращение. Он долго не мог уснуть, беспокойные мысли крутились в голове. Руарк уже спал, поговорить было не с кем. Наконец Дерк взял манускрипт, который дала ему Гвен, и начал его просматривать. Скоро ему стало ясно, что это научное повествование совсем не того сорта, который так безотказно действует при бессоннице.
Спустя четыре часа, выпив полдюжины чашек кофе, он отложил работу, зевнул и потер глаза. Затем он выключил свет и лежал, глядя в темноту широко открытыми глазами.
Диссертация Джаана Викари «МИФЫ И ИСТОРИЯ: ТОЛКОВАНИЕ ПРОИСХОЖДЕНИЯ РОДОВЫХ СООБЩЕСТВ, ОСНОВАННОЕ НА ИНТЕРПРЕТАЦИИ СБОРНИКА ПЕСЕН О ДЕМОНАХ ДЖЕЙМИС-ЛАЙОНА ТААЛА», по мнению Дерка, была не чем иным, как обвинительным актом против сородичей Джаана. Она свидетельствовала о злодеяниях кавалаанцев убедительнее, чем все то, что мог бы сказать о них Аркин Руарк. Работа основывалась на документах и данных компьютерных банков Авалона и подкреплена длинными цитатами из произведений Джеймис-Лайона Таала и еще более длинными комментариями к ним. Трактат содержал подробное изложение фактов, о которых Дерк узнал утром от Викари и Гвен. Автор излагал их логично, выстраивая в стройную теорию, стараясь пояснить каждую мелочь. Он даже довольно убедительно объяснил появление оборотней. Согласно его теории, в Годы Огня и Демонов некоторые жители погибших городов спаслись и нашли убежище в поселениях в шахтах. Но потом выяснилось, что под землей таилась огромная опасность. Некоторые из жителей подземных городов сразу пострадали от радиационного заражения. Они медленно и мучительно умирали, возможно, заражая тех, кто за ними ухаживал. Другие выглядели здоровыми, продолжали жить в поселениях, став их членами. Но когда они вступали в брак и производили детей, последствия облучения проявлялись. Это предположение Викари сделал без единой ссылки на Джеймис-Лайона, но оно убедительно и правдоподобно объясняло мифы об оборотнях.
Викари так же подробно описал события эпохи Страшного Мора, которые он сам осторожно назвал «становлением современных сексуально-семейных отношений на Верхнем Кавалаане».
Согласно его гипотезе, хранги вернулись на Верхний Кавалаан примерно через сто лет после их первого нашествия. Города, разрушенные ими, по-прежнему лежали в руинах, не было видно ни одного нового здания. Но они не обнаружили и никаких следов пребывания рабов-воинов, оставленных ими для заселения планеты, все вымерли. По-видимому, хрангский Главнокомандующий ОЗГ сделал из этого вывод, что люди живы. Чтобы уничтожить их полностью, хранги применили бактериологическое оружие: сбросили на планету бомбы, начиненные бактериями чумы.
Такова была теория Викари.
В песнях Джеймис-Лайона не упоминались хранги, но во многих из них говорилось о страшной болезни. Все сохранившиеся кавалаанские сведения о Страшном Море совпадали. Они свидетельствовали о том, что ужасные эпидемии прокатывались по сообществам одна за другой. Каждая смена сезонов приносила новые, разрушительные эпидемии. Они стали для кавалаанцев самым страшным из демонов. Демоном, которого нельзя было победить.
Девяносто мужчин умирало из каждой сотни, девяносто мужчин и девяносто девять женщин.
Один из многих видов чумы оказался более опасным для женщин. Специалисты, с которыми Викари консультировался на Авалоне, сказали ему, что, судя по тем скудным сведениям, которые он им предоставил, – несколько древних поэм и песен – можно сделать вывод, что развитию болезни способствовали женские половые гормоны. Джеймис-Лайон Таал утверждал, что юные девицы избегали страшной болезни благодаря их невинности, а похотливые эйн-кети заболевали и умирали в страшных муках, содрогаясь в конвульсиях. По мнению Викари, чумой заражались и девушки, не достигшие половой зрелости, но болезнь проявлялась не сразу, а только тогда, когда девушка становилась женщиной. Джеймис-Лайон подвел под этот факт религиозное толкование. Чума уничтожила целое поколение людей Кавалаана.
Сначала выживали лишь немногие, защищенные природным иммунитетом. Потом их стало больше, потому что они рожали сыновей и дочерей с наследственным иммунитетом, тогда как те, кто не перенял сопротивляемости, умирали, достигнув половой зрелости. Со временем все кавалаанцы приобрели иммунитет. Страшный Мор закончился.
Но болезнь нанесла огромный ущерб. Исчезли целые сообщества, а в тех, которые чудом уцелели, людей было недостаточно для поддержания жизнеспособного рода. Тогда структура общества и роли мужчины и женщины претерпели необратимые изменения, отойдя от моногамии с равными правами полов, свойственной первым поселенцам с Тары. Вырастали целые поколения людей, в которых мужчин было в десять раз больше, чем женщин. Девочки с самого раннего детства знали, что взросление несет с собой смерть. Время было жестоким. В этом мнения Джаана Викари и Джеймис-Лайона Таала совпадали.
Джеймис-Лайон писал, что грех наконец покинул Верхний Кавалаан, когда эйн-кети были удалены с белого света и снова заперты в пещерах, из которых они произошли, и их позор скрылся с глаз. Викари писал, что кавалаанцы продолжали борьбу за выживание изо всех сил. У них не сохранилось технологических навыков, необходимых для создания герметичных стерильных помещений, но несомненно, что сведения о таких сооружениях дошли до них через века, и они все еще верили, что такое место может защитить от болезни. Поэтому оставшихся в живых женщин помещали в самое безопасное по их понятиям место в поселении – в охраняемые больничные камеры, расположенные глубоко под землей, подальше от зараженных воздуха, дождя и воды. Мужчины, которые прежде странствовали, охотились и воевали вместе со своими женами, объединялись теперь с другими мужчинами, вместе скорбя об утраченных подругах. Для ослабления сексуального напряжения и сохранения генетического фонда, если только они понимали такие вещи, мужчины, пережившие Страшный Мор, сделали женщин общей сексуальной собственностью. Чтобы обеспечить себе как можно более многочисленное потомство, они превратили их в воспроизводительниц, которые вели жизнь в безопасности и постоянных беременностях. Те родовые сообщества, которые не приняли таких мер, вымерли. Те, кто принял, отказались от культуры своих предков.
Начались и другие изменения. Тара была религиозной планетой, заселенной последователями Ирландско-Римской Реформаторско-Католической Церкви, поэтому стремление к моногамии трудно было искоренить. Оно проявлялось в двух видоизмененных формах: глубокая эмоциональная привязанность между мужчинами, партнерами по охоте, стала основой для создания крепких, всеобъемлющих отношений тейна с тейном. Те, кто желал включить в такой союз женщину, похищали ее из других сообществ и делали своей бетейн. Руководители сообществ поощряли налеты с целью захвата подруг. По словам Джаана Викари, новые жены означали для них новую кровь, больше детей, рост населения и, следовательно, лучшие шансы на выживание. Нельзя было и подумать, чтобы мужчина взял в единоличную собственность какую-нибудь из эйн-кети, но мужчина, который добыл себе женщину на стороне, награждался почестями, местом в Верховном Совете и, возможно, самое главное – получал саму женщину.
Так развивались события по теории Викари, которая со всей очевидностью показала путь становления современного кавалаанского общества. Джеймис-Лайон Таал, появившийся на свет много поколений спустя после воспетых им событий, был детищем своего времени настолько, что не мог себе и представить другого общества и другого положения женщины. Когда собранные им фольклорные мотивы наталкивали его на другой образ мыслей, сама идея казалась ему невыносимо безнравственной. И тогда он переделал весь народный эпос. Сочиняя свои Песни о Демонах, он превратил женщину Кей Айрон-Смит в гигантского богатыря, на основе мифа о Страшном Море он создал балладу о грешных эйн-кети. В целом ему удалось убедить людей, что мир всегда был таким, каким он его изображал.
Факторы, которые сформировали социальную структуру родовых сообществ Верхнего Кавалаана, давно перестали действовать. Количество мужчин и женщин было примерно одинаковым, эпидемии остались только в страшных сказках, люди победили большинство опасностей, подстерегавших их на поверхности планеты. Тем не менее поселения-сообщества продолжали существовать. Мужчины сражались на дуэлях, осваивали новые технологии, работали на фермах и фабриках, летали на космических кораблях, в то время как эйн-кети жили в обширных подземных бараках и-являлись сексуальными партнерами для всех мужчин сообщества. При этом они выполняли работу, которую Верховный Совет считал подходящей для них и не вредной, и рожали детей, хотя и меньше, чем прежде. Население Кавалаана строго контролировалось. Другие женщины жили немного свободнее под покровительством серебряно-жадеитовых браслетов, но таких было мало. Бетейн могла стать только женщина, не родившаяся в сообществе, а на практике это означало, что честолюбивый молодой человек должен был вызвать на дуэль и убить высокородного из другого сообщества или объявить свои притязания на одну из эйн-кети враждебного сообщества и сразиться с человеком, которого назначал Верховный Совет того сообщества. Второй путь редко приносил успех, потому что Совет, конечно, выделял самого искусного дуэлянта. Но успех приносил исключительные почести. Мужчина, которому удавалось победить и добиться бетейн, получал высокие титулы и место в правительстве. Считалось, что он приносил своим сородичам два бесценных дара: кровь смерти, пролитую поверженным врагом, и кровь жизни, текущую в жилах новой женщины. Женщина наслаждалась положением бетейн до той поры, пока не обрывалась жизнь ее высокородного обладателя. Если он был убит одним из сородичей, то она становилась эйн-кети, общей собственностью мужчин сообщества. Если убийца принадлежал другому роду, то она переходила к нему.
Такой статус приняла Гвен Дельвано, когда надела на руку браслет Джаана.
Дерк долго лежал без сна, уставившись в потолок, обдумывая прочитанное. И чем больше он думал, тем больше злился. К тому времени когда первый свет забрезжил в окне над его головой, он принял решение. Теперь уже не имело значения, вернется ли к нему Гвен. Важно было, чтобы она покинула Викари и Джанасека и больное общество Верхнего Кавалаана. Но одна она не сможет от них уйти, как бы сильно ни хотела этого. Значит, Руарк был прав: он должен помочь ей. Он поможет ей снова стать свободной. И тогда уже у них будет достаточно времени подумать об их отношениях. Когда решение наконец сформировалось в его сознании, Дерк уснул.
Он проснулся с чувством вины. Был полдень. Он моргнул и вспомнил, что обещал Гвен зайти утром. И вот утро прошло, а он все проспал. Дерк вскочил, поспешно оделся, поискал Руарка и, не найдя ни его, ни каких-либо сообщений о том, куда тот ушел и на сколько, он помчался наверх, сунув под мышку диссертацию Викари.
На его стук дверь открыл Гарс Джанасек.
– Да? – хмуро спросил рыжебородый кавалаанец, одетый только в свободные брюки. На правой руке его красовался неизменный железный браслет. Взглянув на его обнаженный торс, Дерк сразу понял, почему он не носит рубашки с глубоким вырезом, которые, по всей видимости, так нравились Викари. Левую часть его груди от подмышки пересекал кривой, глубокий шрам.
Джанасек перехватил его взгляд.
– Неудачная дуэль, – резко сказал он. – Я тогда был слишком молод, но впредь такого не повторится. Что вам надо?
Дерк вспыхнул.
– Я хочу видеть Гвен, – ответил он.
– Ее здесь нет, – отрезал Джанасек враждебно и начал закрывать дверь.
– Подождите. – Дерк рукой придержал дверь.
– Ну, что еще?
– Мы договорились встретиться с Гвен. Где она?
– Она на работе, т'Лариен. Вы меня осчастливите, если запомните, что она – эколог, посланный сюда Сообществом Айронджейд для выполнения важной работы. Она и так потратила уже два дня на ваше ознакомление с нашими достопримечательностями. Теперь, как ей и подобает, она снова приступила к работе. Они с Аркином Руарком взяли приборы и отправились в лес.
– Она ничего не сказала мне вчера вечером, – настаивал Дерк.
– Она не обязана информировать вас о своих планах, а также спрашивать у вас разрешения. Ее с вами ничто не связывает.
Дерк вспомнил о стычке, которую он подслушал накануне вечером, и у него возникло подозрение.
– Разрешите войти, – попросил он. – Я хочу вернуть это Джаану и поговорить с ним, – добавил он, показывая Гарсу кожаную папку.
В действительности он хотел выяснить, не прячут ли они от него Гвен. Джанасек источал враждебность, и было бы неразумно пытаться силой проникнуть в комнату.
– Джаана нет дома. Кроме меня здесь никого нет, и я собираюсь уходить,
– Джанасек протянул руку и выхватил папку у Дерка. – Но я могу передать ему. Гвен вообще не следовало давать это вам.
– Минуточку! – воскликнул Дерк. Его осенило. – То, что я прочитал, очень интересно. Могу я войти и поговорить с вами об этом? Только пару минут. Я вас не задержу.
Неожиданно Джанасек переменился. Он улыбнулся и отступил, приглашая Дерка войти.
Дерк быстро огляделся. Гостиная была пуста, камин остыл, все вещи находились на своих местах. В видневшейся в открытую арку столовой тоже никого не было. В квартире царила тишина. Никаких признаков Джаана или Гвен. Судя по всему, Джанасек сказал правду.
Неуверенным шагом Дерк пересек гостиную, остановился перед камином с чудовищем. Джанасек молча смотрел на него, затем повернулся и вышел. Он тут же вернулся, на ходу застегивая пуговицы выгоревшей черной рубашки, поверх которой уже был надет металлический ремень с кобурой.
– Куда вы? – спросил Дерк.
– Отсюда не видно, – усмехнулся в ответ Джанасек.
Он отстегнул клапан кобуры, вынул лазерный пистолет, проверил заряд на его рукоятке, затем вложил его в кобуру. Вдруг снова выхватил его ловким движением правой руки и направил на Дерка.
– Страшно? – спросил он Дерка.
– Да, – ответил Дерк и отошел от камина.
Джанасек снова усмехнулся. Он вложил пистолет в кобуру.
– Я умею стрелять из дуэльного лазера, – сказал он. – Но мой тейн делает это лучше. Правда, я могу стрелять только правой рукой. Левая все еще болит. Шрам тянет, поэтому грудные мышцы с левой стороны менее подвижны. Но это не имеет значения. В основном, я – правша. Правая рука всегда ловчее левой, вы знаете. – Его правая рука покоилась на пистолете, и глоустоуны черного браслета светились, как чьи-то глаза.
– Сожалею о вашем ранении, – посочувствовал Дерк.
– Я допустил ошибку, т'Лариен. Возможно, по молодости. Тем не менее ошибка была серьезной и могла привести к неприятному исходу. В некотором смысле я легко отделался, – он пристально посмотрел на Дерка. – Кое-кому следует быть осторожнее и не совершать ошибок.
– Да? – Дерк изобразил невинную улыбку.
Некоторое время Джанасек молчал, но в конце концов сказал:
– Я думаю, вы понимаете, что я имею в виду.
– Разве?
– Да. Вы сообразительный человек, т'Лариен. И я тоже. Ваши детские уловки не пройдут. Например, вам нечего было обсуждать со мной. Вы просто хотели проникнуть в комнату по известным вам причинам.
Улыбка сползла с лица Дерка. Он кивнул.
– Это так. Согласен, что прием дурацкий. Я хотел проверить, нет ли здесь Гвен.
– Я сказал вам, что она в лесу, на работе.
– А я не поверил вам, – признался Дерк. – Она сказала бы мне вчера. Вы прячете ее от меня. Почему? Что происходит?
– Ничего, что касалось бы вас, – ответил Джанасек. – Попытайтесь понять, т'Лариен, если вы способны на это. Возможно, вам, как и Аркину Руарку, я кажусь плохим человеком. Думайте, что вам угодно. Мне это безразлично. Но я не плохой человек и поэтому предостерегаю вас от ошибок. Поэтому я пустил вас, прекрасно понимая, что вам нечего сказать мне. Но у меня есть что вам сказать.
Дерк откинулся на спинку дивана и кивнул.
– Хорошо, Джанасек, говорите.
Джанасек нахмурился.
– Ваши трудности, т'Лариен, в том, что вы мало знаете и еще меньше понимаете Джаана, меня и нашу жизнь.
– Я знаю больше, чем вы думаете.
– Неужели? Вы прочли сочинение Джаана о «Песнях о Демонах» и, несомненно, слышали что-то от людей. Ну и что из того? Вы не кавалаанец. Вы не понимаете кавалаанцев. Но вы стоите передо мной и смотрите на меня с осуждением. По какому праву? Кто вы такой, чтобы судить нас? Вы едва знакомы с нами. Сейчас я приведу пример вашего невежества. Только что вы назвали меня Джанасеком.
– Но ведь это ваше имя.
– Часть моего имени, последняя часть, ничего не говорящая о том, кто я есть. Это принятое мною имя принадлежало древнему герою Сообщества Айронджейд, прожившего долгую и плодотворную жизнь. В Великих Войнах он много раз доблестно сражался за своих собратьев. Конечно, я понимаю, почему вы так назвали меня. На вашей планете принято употреблять последнюю часть имени по отношению к малознакомому или к человеку, к которому вы относитесь враждебно. Близкого вам друга вы называете первым именем, не так ли?
Дерк кивнул.
– Пожалуй, да. Но все не так просто, хотя вы довольно близки к истине.
Джанасек ядовито улыбнулся, его голубые глаза заискрились.
– Вы видите, я понимаю ваших людей. Может быть, даже слишком хорошо понимаю. Поступая согласно вашим обычаям, я называю вас т'Лариен, потому что враждебен по отношению к вам и называю вас согласно вашим обычаям. А вы не делаете и шага в мою сторону. Вы называете меня Джанасеком, не утруждая себя раздумьями, небрежно применяя ко мне свою систему имен.
– В таком случае, как я должен вас величать? Гарс?
Джанасек нетерпеливо махнул рукой.
– Гарс – мое настоящее имя, но вы не можете меня так называть. Употребление этого имени свидетельствует о наличии таких взаимоотношений, которых у нас нет. Гарсом могут меня называть мой тейн, моя собетейн и мои кеты, но не инородец. Вам следует называть меня Гарсом Айронджейдом, а моего тейна Джаантони Высокородным Айронджейдом. Так ко мне обращаются равные мне люди, кавалаанцы из других сообществ, вступающие в разговор. Вас я прощаю за недостаточностью улик, – он улыбнулся. – Поймите, т'Лариен, что я рассказываю вам все это в качестве примера и только. Меня очень мало волнует, как вы ко мне обращаетесь – как к Гарсу, Гарсу Айронджейду или мистеру Джанасеку. Называйте меня так, как велит вам ваше сердце, меня это не оскорбит. Кимдиссец Аркин Руарк иногда называет меня Гарси, но даже это не выводит меня из себя, и я удерживаюсь от желания проткнуть его, чтобы посмотреть, как он лопнет.
Что касается правил этикета и обращения, я и без Джаана понимаю, что они устарели и, являясь наследием времен более сложных, но и более примитивных, отмирают в современной жизни. Теперь кавалаанцы летают к другим планетам на своих космических кораблях, разговаривают и торгуют с существами, которых раньше уничтожали как демонов, и даже создают целые планеты, как они создали Уорлорн. Старый кавалаанский язык теперь почти забыт, за исключением немногих терминов, которые продолжают жить. Это понятия и реалии, которые перестанут существовать, если мы перестанет их называть старокавалаанскими словами. Все изменилось, изменились даже мы сами, жители Верхнего Кавалаана. Джаан говорит, что мы должны измениться еще больше для того, чтобы выполнить наше назначение в истории человечества. Таким образом, старая система имен и слов, обозначающих отношения, рушится, даже высокородные становятся небрежными в языке, и Джаантони Высокородный Айронджейд повсюду именует себя Джааном Викари.
– Это не имеет значения, – сказал Дерк. – К чему вы все это говорите?
– Чтобы привести простой и элегантный пример того, как много вы из своей культуры неверно применяете к нам, как вы каждым своим действием и каждым своим словом навязываете нам свои суждения и свою систему ценностей. Вот для чего я говорю вам все это. Есть и более важные проблемы, но все строится на одном: вы допускаете одну и ту же ошибку, ошибку, которую вам не следует делать. Цена расплаты может оказаться больше, чем вы можете заплатить. Вы думаете, я не догадываюсь, что, вы пытаетесь сделать?
– Что я пытаюсь сделать?
Джанасек снова улыбнулся, напряженно прищурившись. В уголках глаз появилась сеть морщинок.
– Вы пытаетесь украсть Гвен Дельвано у моего тейна. Правда?
Дерк не ответил.
– Правда, – ответил за него Джанасек. – И напрасно. Постарайтесь уяснить, что вам этого не позволят. Я не позволю. Я связан с Джаантони Высокородным Айронджейдом железом и огнем и не забуду о своих обязанностях. Мы – тейны друг для друга. Наша связь крепче всех других союзов, известных вам.
Дерк подумал о Гвен и о темно-красной слезинке, полной воспоминаний и обещаний. Ему стало жалко, что он не может дать Джанасеку подержать говорящий камень хотя бы на минутку, чтобы самонадеянный кавалаанец мог почувствовать, какая прочная связь когда-то соединяла их с Джинни. Ничего не получилось бы. Разум Джанасека не смог бы уловить ничего. Ему камешек показался бы простой безделушкой.
– Я любил Гвен, – резко сказал он. – Сомневаюсь, что любая из ваших связей крепче этой.
– В самом деле? Да, вы не больше кавалаанец, чем Гвен, и вам не понять силы связи железа и огня. Я впервые столкнулся с Джаантони, когда мы оба были очень юны. В действительности я был даже моложе его. Он больше любил играть с младшими детьми, чем со своими сверстниками, и часто приходил в нашу группу. Я с первого взгляда оценил его так высоко, как только мог оценить такой маленький мальчик. Потому что он был старше меня и, значит, ближе к положению высокородного, и потому что он водил меня по полным приключений лабиринтам и пещерам, и потому что он рассказывал мне занимательные истории. Повзрослев, я узнал, почему он водился с младшими детьми, и мне стало стыдно за него. Он боялся детей своего возраста, потому что они дразнили его, часто били. Но к тому времени, когда я узнал об этом, между, нами уже установилась связь. Вы можете назвать наши отношения дружбой, но это будет ошибкой, потому что вы снова примените свои мерки к нашей жизни. Наши отношения были гораздо глубже и теснее вашей дружбы, нас уже связали железные узы, хотя мы еще не стали тейнами.
Как-то раз, когда мы с Джааном бродили далеко за пределами нашего поселения, обследовали пещеру, которую он хорошо знал, я неожиданно напал на него и избил так, что все тело его покрылось синяками. Он всю зиму не появлялся в нашем отделении но в конце концов вернулся. Никаких обид между нами не было. Мы снова стали бродить вместе и охотиться вместе, и он рассказал мне еще много сказок, мифов, преданий. А я часто нападал на него, всегда заставая врасплох, и побеждал. Через некоторое время он начал давать мне отпор и довольно удачно. Потом у меня уже не получалось нападать на него неожиданно. Однажды я унес из нашего поселения нож, спрятав его под рубашкой, и, выхватив его при удобном случае, пырнул Джаана. Тогда мы оба стали носить ножи. Когда он достиг возраста, чтобы принять выбранное имя, и мог быть вызван на дуэль, он уже стал таким человеком, которого дразнить опасно.
Его многие недолюбливали. Это легко понять, потому что он всегда задавал много вопросов, заводивших в тупик, был поглощен исследованиями, которые никто не одобрял, имел собственное мнение, не схожее с общепринятым, увлекался историей и открыто презирал религию. А вдобавок он слишком интересовался инородцами с внутренних планет, которые бывали у нас. За все это его множество раз вызывали на дуэль в первый год, когда он достиг соответствующего возраста. Он всегда побеждал. Когда я достиг того же возраста несколькими годами позже и мы стали тейнами, мне уже не с кем было драться. Джаантони на всех нагнал страха. Нас больше не вызывали. Я даже почувствовал разочарование.
С того времени мы много сражались на дуэлях бок о бок и много пережили. Мы связаны навеки, и до чего смешно слышать, как вы сравниваете наши отношения с вашей лишенной смысла «любовью», которой вы так очарованы. Этой связью оборотней, которая приходит и уходит по воле случая. Самого Джаантони сильно развратили ваши идеи, когда он жил на Авалоне, и в какой-то степени я тоже в этом виноват, потому что отпустил его одного. Правда, мне там нечего было делать, но я должен был быть там. Я подвел Джаана тогда, но никогда не допущу ничего подобного впредь. Я – его тейн, навечно его тейн, и никому не позволю убить его, или ранить его, или замутить его разум, или украсть его имя. Это мой долг, мое обязательство.
Слишком часто в последнее время Джаан позволяет таким, как вы и Руарк, ставить под угрозу свое имя. Джаан во многих смыслах очень необычный и опасный человек; причудливые повороты его мысли часто ставят нас в трудное положение. Даже его герои… он рассказывал мне о них в детстве. Мне хорошо запомнился один день, когда я узнал, что все любимые герои Джаана были одинокими людьми, потерпевшими сокрушительные поражения. Меня это потрясло. Взять хотя бы Эрина Высокородного Глоустоуна, с которым связана целая историческая эпоха. Он управлял самым мощным сообществом, когда-либо существовавшим на Верхнем Кавалаане, – Сообществом Горы Глоустоун. Когда его враги объединились и пошли на него войной, их поддержали все кавалаанцы. Чтобы увеличить численность своей армии, он вложил мечи и щиты в руки своих эйн-кети и вывел их на поле боя вместе с воинами. Его противники потерпели унизительное поражение. Так Джаан рассказывал мне эту историю. Но позднее я узнал, что Эрин Высокородный Глоустоун не одержал победы. Так много эйн-кети погибло в тот день, что некому было рожать новых воинов для сообщества. Сообщество Горы Глоустоун медленно угасало, теряя могущество вместе с сокращением численности рода. Сорок лет спустя после недальновидного поступка его правителя сообщество пало. Высокородные из Таала, Айронджейда и Бронзфиста взяли их женщин и детей, а их жилища остались пустыми. Выходит, что Эрин Высокородный Глоустоун оказался неудачником и глупцом, его отвергла история. Такими же были все сумасшедшие герои Джаана.
– А мне Эрин тоже представляется героем, – резко возразил Дерк. – На Авалоне, его, пожалуй, превозносили бы за освобождение рабынь, даже если он и не победил.
Джанасек гневно сверкнул голубыми глазами из-под низкого лба. Он со злостью дернул свою рыжую бороду.
– Т'Лариен, ваше высказывание – как раз такая ошибка, о которых я вас предупреждал. Эйн-кети – не рабыни, они – эйн-кети. Ваши суждения ложны, а переводы наших старых слов неверны.
– Судя по вашим словам и словам Руарка…
– Руарк, – презрительно процедил сквозь зубы Джанасек. – Этот кимдиссец является источником вашей информации о Верхнем Кавалаане? Я вижу, что напрасно тратил на вас время и впустую сотрясал воздух словами. Вы уже пропитаны ядом и не хотите ничего понимать. Вы стали инструментом в руках кимдисских манипуляторов. Я не буду более обременять вас своими лекциями.
– Прекрасно, – согласился Дерк. – Только скажите мне, где Гвен.
– Я сказал вам.
– Тогда скажите, когда она вернется.
– Поздно. И она устанет. Я уверен, что она не захочет вас видеть.
– Значит, вы действительно прячете ее от меня!
Джанасек молчал.
– Да, – признал он наконец и с непреклонным видом продолжил: – Так будет лучше, т'Лариен, и для вас, и для нее, хотя я и допускаю, что вы этому не поверите.
– Вы не имеете права.
– По вашим законам. А по нашим я имею полное право. Вы больше не останетесь с ней наедине.
– Но Гвен не кавалаанка, и к ней нельзя применять ваши проклятые, ненормальные законы!
– Она не родилась на Кавалаане, но она приняла серебряно-жадеитовый браслет и имя бетейн. Теперь она – кавалаанка.
Дерк дрожал от гнева, потеряв контроль над собой.
– Хочет ли она этого? – закричал он, подступая к Джанасеку. – Что она сказала вчера вечером? Грозилась уйти от вас? – Он ткнул кавалаанца пальцем. – Она сказала, что уйдет со мной, так? А вы ударили ее и силой увели?
Нахмурившись, Джанасек оттолкнул руку Дерка.
– Значит, вы тоже шпионите за нами. У вас это плохо получается, но все равно я возмущен. Еще одна наша ошибка. Первую совершил Джаан, когда поверил вам, рассказал слишком много и предложил вам свою защиту.
– Я не нуждаюсь ни в чьей защите.
– Это слова. Неуместная гордость идиота. Только по-настоящему сильные могут отвергать защиту, предназначенную для слабых, те же, кто по-настоящему слаб, нуждаются в ней. – Он отвернулся. – Мне надоело тратить на вас время, – бросил он, направляясь в столовую. Там на столе лежал плоский черный чемоданчик. Джанасек открыл его, щелкнув одновременно обоими замками, и откинул крышку. Внутри него Дерк увидел пять рядов черных железных булавок в виде баньши, прикрепленных к красному бархату. Он протянул одну из них Дерку.
– Вы уверены, что вам не нужна такая штучка, корариел? – усмехнулся он.
Дерк молча стоял, скрестив руки на груди.
Джанасек выжидающе смотрел на него. Когда ответа не последовало, он воткнул булавку на место и закрыл чемоданчик.
– Желейные дети не так разборчивы, как вы, – сказал он. – Теперь я должен доставить это Джаану. Уходите.
День был в разгаре. Хаб сиял в центре неба, окруженный неяркими огнями неровно разбросанных вокруг него четырех Троянских Солнц. Сильные порывы ветра налетали с востока, предвещая бурю. Пыль кружилась по улицам, испещренным серыми пятнами.
Дерк сидел на углу крыши, свесив ноги вниз, и обдумывал свое положение.
Он проводил Гарса Джанасека до площадки на крыше и видел, как тот вместе с черным чемоданчиком улетел на своем допотопном военном аэромобиле, закованном в броню. Двух других машин – серого ската и ярко-желтой слезинки – тоже не было. Он сидел на мели в Лартейне, не имея понятия о том, где находится Гвен и что они с ней сделали. Если бы здесь был Руарк! Если бы у него была машина! Несомненно, он мог бы взять аэромобиль напрокат в Челлендже, если бы подумал об этом, или даже на космодроме, когда сюда прилетел. Но он не догадался. И вот сидит теперь беспомощно на крыше в полном одиночестве. Даже скутера у него нет. Все вокруг было красно-серым и невыразимо скучным. Дерк старался найти какой-нибудь выход, придумать, где раздобыть машину.
Неожиданно его осенило. Фестивальные города все выглядели по-разному, но одно у них было общее: взлетно-посадочные площадки попадались редко. Их было явно недостаточно, чтобы обеспечить всех участников фестиваля. Это означало, что должна была существовать транспортная сеть.
Он встал и пошел к лифту. Спустившись вниз, он поспешил в квартиру Руарка, находившуюся в основании башни. Дерк помнил, что видел там настенный экран. Он нашел его между двумя высокими растениями в глиняных горшках, ветви которых, покрытые черной корой, достигали потолка. Со времени своего прибытия Дерк ни разу не видел, чтобы экран светился. На Уорлорне некого было вызывать на связь и не от кого ждать вызова. Но он не сомневался, что на планете должна быть информационная сеть. Дерк внимательно осмотрел двойной ряд кнопок под экраном и нажал одну из них. Экран вспыхнул мягким голубым светом, и Дерк облегченно вздохнул. По крайней мере, система питания каналов связи работала.
Одна из кнопок была помечена знаком вопроса. Дерк нажал ее и был вознагражден: голубой экран посветлел, по нему поплыли строчки информации, номера многочисленных служб, имевших отношение в основном к медицинскому обслуживанию и религиозным обрядам.
Он набрал код информации о транспорте. Цифры поплыли по экрану, и по мере их продвижения надежды Дерка таяли. Службы проката аэромобилей имелись на космодроме и в десяти из четырнадцати городов. Все закрыты. Машины покинули Уорлорн вместе с гостями Фестиваля. В других городах прежде работали суда на воздушных подушках и суда на подводных крыльях. Но не теперь. В Маскеле на море гости могли перемещаться вдоль побережья на парусных кораблях с Забытой Колонии. Отменено. Линии междугородных аэробусов закрыты. Атомные стратолайнеры с Тобера и гелиевые дирижабли с Эшеллина увезены. На экране появилась схема линий скоростной подземки, соединявшей космодром со всеми городами. Но все линии были окрашены в красный цвет, а надпись внизу гласила, что красный цвет обозначает: «Отключено. Не функционирует».
Ясно было, что на Уорлорне не осталось никаких средств передвижения, кроме ног. Да еще те машины, которые гости привезли с собой.
Дерк с хмурым видом стер все данные и хотел уже выключить экран, когда ему в голову пришла еще одна идея. Он набрал номер библиотеки и получил вопросник и инструкции, пользуясь которыми, набрал код для слов «желейные дети» и «характеристика», «объяснение», «толкование». После недолгого ожидания библиотека выдала ему такое огромное количество информации, насыщенной историческими, географическими и философскими подробностями, что в ней трудно было сразу разобраться. Дерк быстро просмотрел, что попроще, а в остальное вникать не стал. Он узнал, что словосочетание «желейные дети» является общепринятым наименованием последователей псевдорелигиозного культа наркотиков с Планеты Темновинного Океана. Их называли так за то, что они годами жили, не выходя, во влажных внутренних полостях километровых слизней, которые очень медленно ползали по дну морей. Последователи культа называли эти создания Матерями. Матери кормили своих детей сладкими секрециями, которые вызывали галлюцинации, и почитались детьми, как существа, наделенные сознанием. Дерк обратил внимание, что вера не запрещала детям убивать Мать, когда качество ее соков снижалось, что происходило со всеми слизнями при их старении. Освободившись от одной Матери, желейные дети находили другую.
Дерк стер с экрана эти данные и запросил другие.
Город Планеты Темновинного Океана на Уорлорне находился на дне искусственного озера окружностью пятьдесят километров под слоем такой же воды, какая покрывала поверхность их родной планеты. Он назывался Городом в Беззвездном Бассейне. Озеро вокруг него было заселено различными формами жизни, привезенными специально для Фестиваля Окраины. Включая и Матерей, вне всякого сомнения.
Из любопытства Дерк отыскал город на карте Уорлорна. Конечно, добраться туда не было никакой возможности. Он выключил экран и принес себе из кухни стакан густого желтоватого молока какого-то кимдисского животного. Сделав глоток холодного напитка с горьковатым освежающим вкусом, он нетерпеливо забарабанил пальцами по стойке бара. Его беспокойство возрастало, он испытывал потребность в действии. Он чувствовал себя пойманным в ловушку, вынужденным ожидать чьего-нибудь возвращения, не зная, кто это будет и что будет дальше. У него было ощущение, что он действовал по чьей-то прихоти с того самого момента, когда его нога ступила на корабль «Страх забытых врагов». Он прибыл сюда не по своей воле. Гвен вызвала его, послав говорящий камень, но встретила не очень приветливо. Он попался в паутину хитросплетений политики и эмоций. Похоже, его втолкнули туда вместе с Гвен, чтобы он беспомощно наблюдал за тем, как бушуют вокруг страсти столкновения разных культур, ничего в них не понимая. Он очень устал от бесцельного ожидания.
Читать бесплатно другие книги:
