Поднебесная Кей Гай Гэвриел

Первый министр кивнул, теперь осторожнее. Настроение его изменилось, и он не хотел, чтобы это было заметно.

— Закапывал кости, — равнодушно произнес он. И быстро махнул рукой. — Глупость, при всем уважении к вашему покойному отцу. И что с того?

— Он покинул озеро и возвращается в Синань. Его приняли в армию Второго военного округа, чтобы сократить период траура и позволить ему вернуться.

Двое мужчин в этой комнате сделали то же самое вскоре после смерти Шэнь Гао, чтобы позволить Лю вернуться во дворец — помогать честолюбивому двоюродному брату женщины, к которой император благоволил больше всех.

Первый министр несколько секунд это обдумывал. Все еще осторожно, он сказал:

— Интересно, почему? Нам об этом написали из крепости?

Лю кивнул:

— Он останавливался там на одну ночь по дороге. Он послал письмо в Да-Мин, вместе с официальным докладом коменданта крепости.

«На одну ночь» означало, что Шэнь Тай не задерживался во время путешествия. Вэнь Чжоу притворно зевнул.

— А почему передвижения твоего брата — как бы этот предмет ни был интересен для тебя лично — могут интересовать меня или иметь значение для императора? — Он подумал, что сказал это достаточно хорошо.

Лю выглядел смущенным. Исключительно редкий случай! Он поерзал на сиденье. Так мог выглядеть всадник после слишком долгого пребывания в седле. Это интересно. Первый министр не отрывал от него взгляда.

— Ну? — поторопил он.

Лю вздохнул:

— Он… мой брат сначала сообщает, что у Куала Нора был убит наемный убийца, посланный туда, чтобы убить его.

— Понятно, — ответил Чжоу ровным тоном. — Это первое. Для нас это мало значит, насколько я понимаю. Что еще?

Его советник прочистил горло:

— По-видимому… по-видимому, принцесса Белый Нефрит в Ригиале… Чэн-Вань, наша, наша собственная принцесса…

— Я знаю, кто она, Лю.

Лю еще раз откашлялся. Лю был взволнован. Это, само по себе, внушало тревогу.

— Она сделала ему подарок. В награду за то, что он делал на озере. С мертвыми.

— Как это приятно для твоего брата, — пробормотал Вэнь Чжоу. — Но я не понимаю…

— Двести пятьдесят сардийских коней.

Вот так. Удар молота.

Чжоу почувствовал, что у него пересохло во рту. Он с трудом сглотнул.

— Он… твой младший брат едет от границы с табуном из двухсот пятидесяти «божественных коней»?

Это невозможно, подумал он.

Возможно, в каком-то смысле.

— Нет, — ответил Лю. — Он устроил так, чтобы они пока остались у тагуров. Он должен вернуться за ними лично, только он может их забрать после того, как будет решено, что с ними делать. Он пишет, что едет в Синань, чтобы информировать небесного императора. И других.

И других.

Теперь Вэнь понял, почему ему необходимо было знать об том.

Он также понял еще кое-что, внезапно. И даже пожал плечами, чтобы это не отразилось на его лице. Неприятный младший брат Лю рассказал солдатам в крепости у Железных Ворот и написал в письме о подосланном к нему наемном убийце. Теперь он стал важной фигурой, с этими конями. Почти наверняка будет расследование, которого раньше могло бы не быть.

А это означает…

Это означает, что надо разобраться кое с кем в Синане. Сегодня ночью, фактически до того, как весть о путешествии Шэнь Тая и его подарке — она, вероятно, уже сейчас несется по дворцу и по двору Пурпурного мирта — слишком широко разлетится и дойдет до ушей одного человека.

Жаль. Тот человек, о котором он сейчас думал, был ему полезен. Но он также знал слишком много, учитывая неожиданные новости, чтобы первый министр мог быть спокоен.

Все еще возможно, по некоторым причинам, что этот крайне раздражающий его Шэнь Тай не доберется до Синаня, но эти новости все изменили.

— Что это значит — он должен вернуться за конями лично? Ты читал эти письма?

— Читал. — Первый министр не спросил, как Лю этого добился. — Если он не вернется за ними лично, подарок отправят обратно. Это дар принцессы именно ему. Было… есть третье письмо, от тагурского офицера, где это ясно сказано.

Первый министр Катая начал произносить про себя самые грязные ругательства, какие только мог вообразить, и с огромной яростью. Он почувствовал, как по его боку скользит капля пота.

Это хуже, чем он думал раньше. Потому что теперь, если Шэнь Тай погибнет по дороге, — если он уже погиб, — его смерть будет стоить империи этих коней.

Двести пятьдесят коней — абсурдное, ошеломляющее число. Этот человек возвращается как герой, он будет немедленно принят во дворце. Хуже этого и быть не могло.

И кое-кого надо убить. Быстро.

Молчание тянулось. Смолкла музыка пипы на другой стороне двора. Лю сидел неподвижно, ждал его слов. Явно сам потрясенный. Можно было бы подумать, что это хорошо для него, для его семьи, но только если не знать этих братьев — и еще кое-чего, что было сделано.

Подумав об этом, Чжоу произнес это вслух.

— Твоя сестра за Длинной стеной, Лю. Он ничего не сможет с этим поделать.

Лю не захотел посмотреть ему в глаза. Это случалось редко и сказало Вэню, что он попал в больное место — или в одно из них — в душе своего советника.

— Ты — старший сын, не так ли? — резко прибавил он. — Глава семьи. Ты имел право это сделать, и я это одобрил и предложил при дворе. Вам была оказана честь. Всем вам.

Это также делало Лю еще больше обязанным ему.

Его советник кивнул, хоть и несколько менее решительно, чем обычно.

— Что еще мне нужно знать? — спросил первый министр. Отношения в семье Шэнь не были самой большой его проблемой. Ему нужно было поскорее отпустить советника. Сегодня ночью он должен вызвать другого человека. — Кто об этом узнает?

Лю поднял взгляд.

— Кто узнает? Все. Сегодня ночью или к середине утра. Это была военная почта, две копии: одна — в большой секретариат, другая — в Военное министерство. А в Да-Мине тайн не существует.

Это он понимал. «В Да-Мине тайн не существует».

Шэнь Тая должен будет принять Сын Неба.

Этому никак нельзя помешать. И в зависимости от того, чего хочет Шэнь Тай, он сразу же может стать непредсказуемым фактором в игре, уже и так настолько сложной, что не выразить словами.

Хотя, возможно, его убьют или уже убили по дороге от Железных Ворот. Но теперь последствия будут другими, принимая во внимание этих коней. Двор проведет расследование, несомненно. А первый министр Вэнь слишком много знает о той возможной гибели по дороге.

Это было такое маленькое, частное предприятие, когда он его затеял. Порыв, почти ничего более, небрежное использование собственной власти. Но теперь, если окажется, что империя лишилась двухсот пятидесяти сардийских коней из-за чьего-то безрассудства, преследования исключительно личных интересов…

А это может произойти, если кое-кто заговорит.

Есть человек, который просто должен умереть до того, как оценит грозящую ему опасность и постарается защитить себя. Например, поговорит с кем-нибудь во дворце. Сегодня ночью. Может быть, даже прямо сейчас.

Или — первый министр почувствовал, что побледнел при этой мысли — посетит одного военного губернатора и выскажет ему свои опасения, а потом попросит совета и защиты.

Слишком пугающий сценарий, чтобы его рассматривать.

Он отослал советника домой. Слишком резко, вероятно, учитывая проницательность этого человека, но у него не было времени действовать более тонко, и он не собирался посвящать Лю в эту историю. Ему придется положиться на то, что Лю растерян и встревожен. Из-за того, что он сделал с сестрой, конечно, и возвращения брата.

Все это из-за одного человека, с горечью думал Чжоу. Того, кто возвращается по императорской дороге из-за границы. Возможно, у него достаточно сил — и желания — погубить их обоих.

Когда Чжоу остался один, не считая притаившегося слугу, который не имел значения, он начал ругаться вслух. Та, кого он проклинал — не называя имени, не такой он глупец, — была семнадцатой дочерью небесного императора, светлой и прекрасной принцессой Белый Нефрит, Чэн-Вань.

Эта капризная и безответственная женщина из далекого Ригиала на окруженном горами плато так много изменила. Это свойственно женщине.

Он услышал, как снова заиграла пипа.

Ей, наверное, сказали об уходе Лю. Она предположила, что Чжоу уже освободился и заботы дня покидают его. Но это не так. Он не может пойти к ней. Он пока не может расслабиться, успокоиться и избавиться своего страха и гнева. Ему надо кое-что уладить немедленно, а это означает, что надо довериться другому человеку. И надеяться, что еще не слишком поздно.

Он знал, какой человек ему нужен, и отдал приказ привести его. Что касается доверия, то он может всегда приказать убить и его тоже, потом. От подобных дел расходятся круги во все стороны, подумал первый министр, словно по застывшей воде пруда от одного брошенного камня.

Вот. Подумайте, какой образ! Он все-таки поэт, будь он проклят.

Чжоу поднял свою чашку, слуга бросился наливать ему вино. Он старался гнать от себя картинку, как некто уже сейчас едет или его несут на носилках из двора Пурпурного мирта по ночному городу. Как он прибывает к дверям нового особняка Рошаня. Как его впускают. Как он рассказывает ему…

Доложили о приходе того стражника, которого он вызвал. Чжоу приказал ему войти. Крупный человек. Шрам на правой щеке. Его звали Фэн. Он поклонился, стоя в дверях.

Вэнь Чжоу отпустил слугу, потом сказал то, что нужно было сказать. Он объяснял точно, спокойным голосом. Фэн выслушал указания и поклонился. На его лице ничего не отражалось.

Так и должно было быть. Просто невозможно руководить и управлять такой обширной империей, с такими трудностями внутри и снаружи, будучи мягкосердечным человеком, которого могут счесть достойным сана священника.

И любой здравомыслящий человек, оценив это время, согласился бы, что это еще более справедливо, если император уже не молод. Уже не тот энергичный, блестящий вождь, каким был тогда, когда сам захватил трон (убив братьев, этого не следует забывать) и начал свое славное правление.

Если покойный первый министр Цинь Хай, десятки лет находившийся рядом с императором, и научил чему-то двор, так это тому, что иногда темные, сомнительные деяния правительства должен взять на себя первый министр. Иначе зачем, по слухам, существовали эти звуконепроницаемые подземные помещения или тайные туннели внутри и за пределами городского дворца, который с нынешней ночи принадлежит самому опасному человеку в Катае?

И если окруженный врагами, перегруженный работой первый министр, непосредственно отвечающий за целых девять министерств, жертвующий своими собственными любимыми развлечениями на утомительной службе своему императору, использует свою власть в пустячном деле, касающемся выбранной им женщины и раздражающего его мужчины, которого она раньше слишком хорошо знала… Ну неужели нет никаких преимуществ в награду за то, что он выполняет столько разных задач? За бессонные часы, например, которые предстоят ему сегодня ночью в ожидании возвращения того человека, которого он послал с заданием?

На своих девяти небесах, решил Вэнь Чжоу, боги поймут его…

Она так и не приняла то имя, которое он выбрал для нее, когда выкупил из павильона Лунного света в доме удовольствий и привез сюда.

Имя Линь Чан ничего для нее не значит, оно не имеет никакого веса. Как сначала и имя «Весенняя Капель», но она, по крайней мере, привыкла к своему имени куртизанки, и ей даже предлагали другие варианты на выбор, спрашивали, нравится ли ей оно.

Чжоу этого не сделал. Конечно, он и не обязан был это делать, но женщины в павильоне Лунного света тоже были не обязаны это делать, когда она туда приехала. Он даже не сказал ей, откуда это ее новое имя, что оно для него значит, если вообще что-то значит. Уж конечно, это не сардийское имя. Оно не говорило о ее происхождении. Он хотел имя, более достойное, чем имя девушки для удовольствий из Северного квартала, вот и все.

Женщине необходимо принимать некоторые истины этого мира.

Вэнь Чжоу обладает огромной властью. Он не жесток со своими слугами и со своими женщинами. Разумеется, по меркам Синаня. Да и по меркам Сардии тоже.

Он молод, с ним довольно приятно общаться в большинстве его настроений. А его требования к женщинам, хотя ему и нравится считать их развратными (это часто свойственно мужчинам), едва ли можно назвать таковыми с точки зрения девушки из квартала удовольствий.

Нет, если она его сейчас ненавидит — а она его ненавидит, — то по другой причине. Ей с очень большим трудом удается подавить свой гнев.

Ему не следовало приказывать убить своего соперника.

Тай даже не был соперником, в любом смысле, который бы имел значение. Он уехал на долгие годы траура, оставив ее там, где она была. Да и какой мужчина — какой студент, еще даже не сдавший экзамены, — мог бросить вызов первому министру империи, родственнику Драгоценной Наложницы?!

При желании можно найти утешение в понимании того, как слабы мужчины, даже самые могущественные. Как легко может их формировать, или управлять ими, женщина и вызываемые ею желания. Разве сам сиятельный император не служит ярчайшим примером этого?

Можно понять, насколько мужчине, даже такому высокопоставленному, как Вэнь Чжоу, должно быть неприятно вспоминать те вечера в павильоне Лунного Света, когда он неожиданно являлся туда и находил ее в обществе другого мужчины, слишком явно доставлявшем ей удовольствие.

Но можно также про себя подвести черту, прямую как струна, относительно того, какие действия допустимы в ответ на это. И убийство находилось далеко за такой чертой.

Нетрудно было занять для себя место, когда она приехала сюда, в усадьбу. Она сумела внушить двум слугам обожание к себе. Если бы она этого не сумела, то едва ли ее стоило желать, правда? Она начала работать над задачей сбора сведений, как только приехала, без особой цели. Просто… так все делали.

Она ясно дала понять (пускай думают, что догадались сами, это срабатывает со всеми мужчинами, высокопоставленными и простолюдинами), что ее желание знать о настроении, разговорах, приходах и уходах их хозяина продиктовано стремлением угодить ему, знать его потребности в любой момент.

Она вела себя — и до сих пор ведет — безукоризненно: в самой усадьбе и когда выезжает из нее на носилках, под охраной, за покупками на один из базаров или сопровождает Чжоу на пиры и на игру в поло.

Ни у кого здесь нет повода ненавидеть ее, разве что у других наложниц, а она вела себя с ними осторожно. Она по-прежнему называет себя Весенней Капелью в разговорах с другими, чтобы не показаться заносчивой.

Ее настоящее имя, данное ей дома, принадлежит только ей, и давно никто не произносил его вслух. Она отложила его в сторону, когда пересекла границу у Нефритовых Ворот, много лет назад. Возможно, нет никого во всем Катае, кто знает его. Тревожная мысль.

Жена Чжоу не играет большой роли. Она — женщина исключительно воспитанная — выбранная именно за это — и в еще большей степени набожная, а это означает, что они с мужем ведут совершенно разную жизнь. Одна из наложниц высказала мнение, что она была бы менее добродетельной, если бы была более красивой. Неблагородная мысль, хоть и не обязательно ошибочная.

Жена первого министра часто уезжает в то или иное святилище. Ее щедрость к святым людям хорошо известна. Муж это поощряет. Она также часто посещает астрологов, но ведет себя осторожно. Школа Безграничной ночи занимает неопределенное место при дворе императора Тайцзу.

Сегодня вечером Капель узнала, что советник Шэнь приехал к их дому раньше, чем Чжоу вернулся, и что он почему-то нервничает. Обычно Шэнь Лю пустили бы подождать в доме, но он отказался от приглашения и остался на улице под фонарями, ожидая Чжоу. Его нервозность — как сообщил Хвань, ее главный источник сведений, — была необычной.

Шэнь Лю не знает о ее связи с его братом. Капель в этом почти уверена. Она не так уверена в некоторых других вещах, связанных с ним. Ей придется подождать возвращения и отчета одной женщины-воина Каньлиня, и тогда она будет знать — если можно будет сделать определенный вывод. Шэнь Лю — человек осторожный.

Вряд ли удастся выяснить, принимал ли он участие в планировании убийства своего брата.

Капель ждала в павильоне номер два, элегантно одетая. Она не надушилась, как обычно, так ей легче ходить по темным внутренним дворикам, задерживаться на верандах. Ведь духи могут выдать.

Только когда она знает, что Чжоу собирается прийти к ней, она пользуется духами. Это стало тем жестом, по которому ее здесь знали, ее подписью, следом кисти каллиграфа. Еще один способ, которым новая наложница выражает почтение своему хозяину.

Эти уловки не сложно осуществлять женщине, умеющей думать, и с мужчинами, которые не понимают, что она это умеет.

Она слышала, как двое мужчин вошли в помещение на другой стороне маленького внутреннего дворика. Начала играть на пипе, чтобы дать Чжоу понять, что она здесь. Прекратила игру, когда услышала — слишком далеко, чтобы разобрать слова, — что они начали разговаривать. Она знала, они примут это за учтивость с ее стороны.

Она пересекает мокрый дворик, босиком, чтобы не погубить туфли, взяв с собой пипу. Это ее оправдание: если ее увидят, она стоит на крыльце, спрятавшись, чтобы поиграть своему господину и его советнику, если ее попросят. Здесь музыка — это ее владения.

Раздвижные двери открыты в весеннюю ночь, а окна из шелковой бумаги почти не заглушают звуки. Она слышит, очень ясно, то, что они говорят.

Сердце ее начинает быстро биться. Волнение и страх, но она с этим примирилась и приняла собственное решение некоторое время назад. Предательство — так можно это назвать по справедливости. И так это назовут, если то, что она делает, выйдет из темноты на свет дня.

Но Вэнь послал обученного убийцу, фальшивую женщину-воина Каньлиня, и договорился двумя другими, в приступе чрезмерной жажды убийства, и Капель сочла бы предательством со своей стороны, если бы ничего не сделала.

По-видимому, Тай не был в доме отца, даже в период траура. Вэнь Чжоу, очевидно, знал, где он. Капель — не знала. Это могло свести с ума. Она здесь слишком изолирована от всего: от города, от империи, от мира за этими каменными стенами, где все окутано облаком неведения.

Она сделала все, что смогла. Хвань, уже влюбленный в нее к тому моменту, договорился, чтобы воин из Каньлиня, на этот раз настоящий, прибыл к ней из их святилища у Ма-вая. Эта женщина — она и просила женщину — перелезла через стену в задней части поместья и ночью встретилась с ней в саду.

Капель сказала Хваню, что это связано с угрозой, от которой ей нужно тайно защитить себя, и это было правдой. Она заплатила этой женщине и послала ее к семье Тая. Это было единственное место, с которого можно начать. Наверняка там знают, где он и почему уехал.

Сегодня ночью, подслушивая на крыльце, Капель наконец узнает, куда уехал Тай. Это удивительно.

Вернувшись обратно в павильон номер два, пока служанка моет ей ноги, снова играя на инструменте для мужчины, который теперь ждет возвращения еще одного человека сегодня ночью, Капель пытается решить, хочет ли она, чтобы этому стражнику — его зовут Фэн — удалось убить Синь Луня.

Она помнила Луня: быстрого, непочтительного собеседника в павильоне Лунного света. Хороший голос для пения, громкий, высокий смех, щедро тратил деньги. Все это не имеет значения. Ее волнует только то, будет ли лучше, если Тай сможет найти этого человека живым, когда вернется? Если только он сам уцелеет.

Она пытается успокоить свое сердце. Здесь нет места для страсти или для мечты, хотя мечты трудно контролировать. Среди прочего, правда и то, что она не может теперь принадлежать ему.

Ему не следовало уезжать без нее. Она сказала ему, что может произойти дальше. Истина этого мира: мужчины плохо умеют слушать.

Но… что он сделал у Куала Нора? Что он сделал?

А теперь двести пятьдесят коней с ее собственной родины. Это нельзя выразить словами, это выше всякой музыки, и это может так много изменить — хоть и не для нее.

Уже очень поздно, когда Чжоу приходит к ней. Она точно знала, что он придет, но не знала, в каком настроении. Хвань и ее служанка уже спали, когда Фэн вернулся в поместье.

Чжоу выглядит почти веселым, когда идет к ней через двор. Ей кажется, она понимает, что это значит.

Он берет ее с нетерпением. Сначала сзади, у стены, потом медленнее, лицом к лицу на широкой кровати, а она прикасается к нему так, как он любит. Он не будит остальных женщин, чтобы поиграть с ними или наблюдать за ними.

Когда он закончил, она омывает его тело, пока он пьет вино, приготовленное ее служанкой. Она старается не расплескать его вино.

Она усиленно думает, скрывая это, как всегда.

Синь Лунь мертв. Чжоу должен был защитить себя, покончить с риском разоблачения. Ей придется это учесть, думает она, пока ее руки скользят по телу мужчины — легонько, потом сильно, потом снова легонько.

Она ошибается в некоторых своих догадках и выводах. Есть пределы тому, что женщина в ее положении может знать, какой бы умной и преданной она ни была. Слишком много ограничений для того, кто ограничен рамками женской половины усадьбы или паланкином с занавесками и полагается на сведения влюбленных слуг.

Такие пределы существовали всегда. Так устроен мир, и не все мужчины глупы, хотя иногда кажется, что все.

Сегодня ночью она гадает — лаская его и слегка улыбаясь, словно сама получает удовольствие (ему это нравится) — прикажет ли он теперь убить стражника.

Скорее всего, он сначала отошлет Фэна, думает она. На юг, туда, где его семья и основа его власти. Его повысят в должности, чтобы замаскировать намерения, представят это, как награду, а потом — случайная смерть в далекой префектуре.

Или он может решить, что такой человек, как Фэн, нужен ему в Синане, если события будут разворачиваться так, как сейчас представляется.

Возможно и то, и другое, думает Капель и одновременно поет для Вэня. Это песнь о луне, отражающейся в Большой реке, об осенних листьях, падающих в воду, плывущих мимо серебристых рыбацких лодок на якоре и уносящихся к морю. Ранние стихи Сыма Цяня, Изгнанного Бессмертного, положенные на музыку. Эту песню, как все знают, поют только поздно ночью: она дарит покой и несет воспоминания…