Поднебесная Кей Гай Гэвриел
Одну женщину и одного мужчину рубили на части в день летнего солнцестояния в процессе обрядов, в которых могли участвовать только шаманы, хотя тысячи и тысячи кочевников собирались на них со всей степи под высоким небом.
Шаманы, которые проводили эти обряды, носили на своем теле металлические зеркала и колокольчики, чтобы отпугивать демонов звоном или их собственными уродливыми отражениями. У каждого шамана был барабан, который он или она изготавливали после поста в одиночестве среди травы. Барабаны также использовали для того, чтобы отпугивать демонов. Их делали из шкуры медведя, лошади, оленя. Иногда — из шкуры тигра, но это случалось редко и свидетельствовало о большом могуществе. Никогда — из шкуры волка. С волками у них были сложные отношения.
Некоторые будущие шаманы умирали во время поста. Некоторые гибли во время путешествий за пределами тела, среди духов. Демоны могли победить, забрать душу человека, унести ее в качестве приза в свое красное царство. Именно для этого нужны шаманы: чтобы защитить обычных мужчин и женщин, вмешаться, когда духи с другой стороны приближались на опасное расстояние со злыми намерениями, или по собственной темной воле, или вызванные кем-нибудь.
Да, их можно было вызвать. Да, эти всадники считали, что именно это и произошло.
Медленно двигаясь на север вместе с тридцатью всадниками своего собственного дуи и пятнадцатью кочевниками, сопровождавшими закрытые занавесками носилки Мешага, Тай не мог бы объяснить, зачем он задает так много вопросов и так жадно слушает ответы.
Он говорил себе, что виной тому — долгое путешествие через обширную пустыню. Они ехали день за днем, а луга почти не менялись. Но дело было не только в скуке, и Тай это понимал. Восторг, который он получал от кристалликов той информации, которой нехотя делились с ним всадники, выходил за пределы утоления скуки.
Они видели газелей — огромные стада, почти невообразимо громадные. Смотрели, как летят на юг журавли и гуси, волна за волной, когда пришла осень и окрасила листья в красные и янтарные цвета. Теперь деревьев стало больше, как и уходящих вдаль холмов: отряд выехал за границу пастбищ. Однажды вечером они увидели, как на маленькое озеро садятся лебеди. Один из лучников Тая указал на них рукой, ухмыльнулся, достал свой лук. Богю остановили его угрожающими, тревожными криками.
Они никогда не убивают лебедей.
Лебеди несут души умерших в другой мир, и уносимая душа, не попавшая в место назначения, могла потом преследовать убийцу — и его спутников — до конца их дней.
Как мог Тай объяснить, почему сердце его билось быстрее, а мысли стремительно бежали по кругу от странности всего этого, когда он слышал подобные вещи?
Это было почти недостойно: катайцы славились своей невозмутимостью, они никогда не позволяли себе проявлять большой интерес к примитивным верованиям варваров на их границах. Верования эти подтверждали их почти нечеловеческую природу, законность превосходства Катая в мировом порядке. Действительно: народ, который оставляет своих мертвецов на поживу волкам?
Тай говорил себе, что собирает сведения для доклада. Что было бы полезно лучше понять богю, ведь это облегчит руководство ими и контроль над ними. Это, возможно, даже было правдой, но не объясняло того, что он чувствовал, когда они рассказывали ему, проезжая мимо березовых лесов с красными и золотыми листьями, о трехглазых демонах на севере, среди ледяных полей, о том, что тамошние люди отращивают осенью мех, подобно медведям, и спят всю заснеженную зиму напролет. Или — снова — о празднике Красного Солнца в середине лета, когда все войны прекращаются в лугах ради обрядов бога Смерти, которые совершают шаманы всех племен, звеня колокольчиками и стуча в бубны.
Шаманы. Они были центром стольких легенд. Мешага несли к такому шаману. Если он еще жив. Этот шаман очень могущественный, так сказали Таю. Она живет на берегу озера, вдали от всех, окутанная тайной. Если ее вознаградить в достаточной степени и горячо умолять, она, может быть, вмешается.
Она. Это тоже было интересно.
Их путь вел на территорию, которой управлял нынешний каган Дулан, их враг. Это была еще одна причина участия в этой экспедиции Тая и его тридцати всадников, поэтому они ехали по все более холмистой, окрашенной в ржавые цвета осенней земле, мимо ярких, словно драгоценности, рощ лиственниц и берез в нарастающий холод. Катайцы были заинтересованы в том, что случилось с Мешагом, в его выживании, пусть даже с каждым днем это казалось все менее вероятным.
А он до сих пор дышал. Выдерживая усталые, враждебные взгляды маленького шамана, никогда не покидавшего Мешага, Тай заглядывал в носилки каждое утро, в середине дня и на закате, чтобы убедиться в этом. Его пациент лежал на спине под одеялом из конского волоса, неглубоко дышал, не шевелился. Если он умрет, богю оставят его под этим небом и повернут обратно.
Теперь, когда они садились на коней с первыми лучами дня, Тай видел клубочки пара от своего дыхания. По мере того как солнце поднималось все выше, день становился более теплым, но утро и ночь оставались холодными. Они находились так далеко от империи, от любого цивилизованного города, на пугающе чужих землях. К этому времени Тай уже привык к волчьему вою, хотя все катайцы — крестьяне, работавшие на земле, — с древних времен их страстно ненавидели.
Некоторые из больших кошек, ревущих по ночам, были тиграми, которых они знали, но другие ими не были. Они ревели иначе, громче. Тай наблюдал, как его людям становится все больше не по себе с каждым ли, на который они удалялись от всего, что знали.
Катайцы не был народом путешественников. Тех, кто, в виде редкого исключения, отправлялся в дальние края, прославляли, как героев. Они писали отчеты о своих путешествиях, которые переписывали и читали повсеместно, над ними размышляли с восторгом и недоверием. Часто их втайне считали почти сумасшедшими. Как может человек в здравом уме покинуть цивилизованный мир?
Шелковый путь был создан для купцов, чтобы те доставляли богатства им, а не для того, чтобы они сами могли уехать так далеко на запад. Им этого совсем не хотелось.
Или далеко на север, если уж на то пошло…
Леса теперь стали гуще и сверкали тревожными осенними цветами на солнце. Цепочки разбросанных там и сям озер напоминали ожерелья. Само небо было слишком далеко. Словно небеса здесь не так близки к человечеству, подумал Тай.
Один из богю рассказал ему, у ночного костра под звездами, что чем ближе зима, тем ближе и темные духи. Именно поэтому, прибавил кочевник, Мешагу в это время года труднее противостоять насланному на него колдовству, и требуется вмешательство могущественного шамана.
Шаманы делились на белых и черных. Это деление основывалось на том, умасливали ли они демонов в мире духов, куда проникали, покинув свое тело, или пытались сражаться с ними и вынудить уступить. Да, некоторые шаманы были женщинами. Да, та, к которой они ехали, была женщиной. Нет, никто из здешних всадников никогда ее сам не видел и не ездил так далеко на север. (Это не прибавляло уверенности.)
Ее знали понаслышке, она никогда не становилась союзницей ни одного кагана или племени. Ей было сто тридцать лет. Да, они боялись. Ни одно живое существо, ни один человек не мог испугать всадника богю, и сама мысль об этом смешна, но духи — пугали. Только глупец может утверждать обратное. Мужчина не позволяет страху остановить его, иначе он не мужчина. Разве у катайцев не так?
Что за существо ревело вчера ночью? Это лев. Они размером с тигра, но охотятся вместе с себе подобными, а не в одиночку. В тех лесах водятся еще и разные виды медведей, в два раза больше человека, когда становятся на задние лапы, а северные волки самые крупные, но так далеко от дома самую большую опасность все-таки представляют люди из других племен.
На следующее утро они увидели всадников, в первый раз.
Примерно пятнадцать человек, впереди от них, на холме, на фоне горизонта. Слишком мало, чтобы их бояться. Эти всадники пустились в бегство при их приближении, галопом ускакали на запад и скрылись из виду. Тай подумал о преследовании, но в этом не было особого смысла. Всадники появились с севера. Тай не знал, что это значит; он вообще не очень хорошо понимал значение происходящего.
Листья на деревьях были красными, янтарными и золотыми и начинали опадать. Теперь люди все время видели над головой косяки гусей, бесчисленное множество, словно те убегали от чего-то, что находилось там, куда направлялись всадники, как звери бегут от лесного пожара. А еще два лебедя на другом озере, в сумерках. Они плавали на темнеющей воде и казались белыми и странными, когда взошла луна. Никто из людей Тая не пытался их подстрелить.
Катайских всадников все больше охватывал страх перед постоянным отступлением от правил, словно они перешли какую-то внутреннюю границу. Тай слышал, как его люди огрызаются и ссорятся друг с другом, когда они сворачивали стоянку утром, и потом, когда ехали в течение дня. Он делал все, что в его силах, чтобы сдерживать их, но не был уверен, что преуспел в этом.
Здесь трудно чувствовать свое превосходство, думал он. Это само по себе вызывало тревогу у катайцев, меняло их способ существования в этом мире, подрывало его. Ему хотелось назвать цвет лесов и осенние пейзажи прекрасными, но это слово, эта мысль с трудом пробивалась сквозь дурное предчувствие внутри него.
В конце концов, он признал этот страх, осознал его. Это случилось в ночь накануне того дня, когда они добрались до озера шамана.
Когда отряд остановился на склоне холма, внизу, в вечернем свете, люди увидели дом. Это была не юрта: необычно крупные бревна, хорошо подогнанные, с пристройкой и обнесенным изгородью двором и поленницей дров на зиму. Что ж, дома менялись вместе с климатом, а они уже оставили пастбища позади.
Мешаг все еще был жив.
Он не шевелился всю дорогу на север. Это было неестественно. Его тело переворачивали через некоторые промежутки времени, чтобы не допустить пролежней, но он сам ничего не делал, только неглубоко дышал.
Кто-то вышел из хижины, остановился у двери, глядя на них.
— Ее слуга, — сказал маленький шаман. — Пойдем!
Он начал быстро спускаться вместе с людьми, несущими Мешага на носилках, а четыре всадника богю ехали рядом.
Последовал жест, слишком выразительный: сопровождающим катайцам велели оставаться на гребне холма. Тай заколебался (он помнил этот момент), потом тряхнул головой.
Он поговорил со своим помощником, отдал тихий приказ пока оставаться на месте и наблюдать, потом дернул поводья и спустился по склону в одиночку, вслед за бесчувственным человеком и его сопровождением. Кочевники злобно посмотрели на него, но промолчали.
Он здесь для того, чтобы наблюдать. У его народа свой интерес к этому человеку, к наследованию в племени богю. Не во власти пастухов-варваров запрещать катайцам идти туда, куда они хотят. Не в том случае, когда пятнадцать тысяч катайских солдат оказывают помощь Хуроку в получении власти. Такое количество воинов дает вам некоторые права.
Это один взгляд на положение. Если посмотреть с другой стороны, у них не было своего места здесь, среди враждующих заклинаний кочевников. Им вообще не следовало находиться так далеко от дома: чужое яркое небо, сине-зеленое озеро, ослепительно сверкающий листьями лес за спиной и дальше, освещенный солнцем, и первый намек на горы в далекой синеве на севере.
Интересно, видел ли кто-то из его народа те горы? Или холодную жемчужину этого озера? Эта возможность должна была его волновать. Но в тот момент, когда Тай осторожно спускался на коне по склону, она его не волновала. Зато заставляла чувствовать себя ужасно далеким от родины…
Всадники остановили коней у входа. Люди, несущие носилки, тоже остановились. Перед хижиной не было ограды, только вокруг заднего двора, где стояла пристройка. Тай решил, что это сарай или конюшня. Или, может быть, этот слуга там ночует? Есть ли здесь другие? Никаких признаков самой шаманки или признаков жизни внутри. Когда единственный человек вышел, он старательно прикрыл за собой дверь.
Командир кочевников спешился, они с шаманом подошли к слуге, заговорили тихо, с необычным почтением. Тай не разбирал слов, слишком быстро и тихо они говорили для его ограниченных познаний в их языке. Слуга что-то коротко ответил.
Командир богю обернулся и махнул рукой в сторону склона. Еще два всадника отделились от отряда и стали спускаться, ведя двух лошадей — тех, которые всю дорогу сюда несли подарки.
Магия и лечение не были бесплатными.
Дома то же самое, криво усмехнулся Тай, и это его почему-то успокоило. Надо платить за лечение, поможет оно или нет. Обмен — условие сделки.
Эта сделка будет ужасно странной, но элементы того, что должно произойти, точно такие же, как у алхимика в Синане или Еньлине, когда он лечил похмельную головную боль или когда вызывали пухлого, седовласого лекаря из деревни в их дом у реки, если Вторая мать не могла уснуть по ночам или у третьего сына появлялся сухой кашель.
С этой мыслью пришло воспоминание о доме. Очень четкое. Запах осенних костров, плывущий в воздухе дым. Журчание реки, словно звук текущего времени. Листья павловнии уже облетели, подумал Тай. Он видел их на дороге от их ворот, почти слышал, как они шуршат под ногами.
Слуга шаманки снова заговорил, когда подошли лошади с дарами. Тон был неподобающим, это понял даже Тай. Но он знал, что шаманы пользуются огромным почетом среди богю, а еще, что здешняя шаманка обладает особой силой и ей придают особое значение. В конце концов, они проделали большой путь к ней.
Всадники разгрузили подарки. Слуга ушел в дом с некоторыми из них, вышел, унес следующую порцию. Ему потребовалось четыре ходки. Каждый раз он закрывал за собой дверь. И он не торопился.
Когда он ушел в дом в третий раз, они ждали под солнцем. Кони переминались с ноги на ногу и всхрапывали. Люди молчали, напряженные и встревоженные. Их тревога передалась и Таю. Возможно ли, что они, проделав такой путь, получат отказ, что их отправят обратно? Он спрашивал себя, какой будет его роль, если это произойдет. Входит ли в его обязанности попытаться уговорить шаманку принять Мешага? Облегчит ли задачу богю, если катайцы возьмут это на себя? Или он проявит неуважение к их религии, которое поставит под угрозу их будущие взаимоотношения?
Ему пришла в голову мысль — с опозданием, — что через несколько минут ему, возможно, придется принять серьезное решение, а он об этом раньше не подумал. Тай рассматривал возможность, что Мешаг умрет раньше, чем они приедут сюда, или что все попытки шаманки закончатся неудачей. Однако он никогда не допускал возможности, что им просто откажут в лечении.
Тай огляделся. Из трубы хижины курился дым. Ветер был слабый, и дым поднимался прямо вверх, а потом редел и уплывал к озеру. Со своего места, немного сбоку, он видел двух коз во дворе за домом, они прижались друг к другу у ограды и тихо блеяли. Их еще не подоили. Из-за этого слуга показался ему еще более никчемным. Возможно, здесь все-таки есть и другие и это не входит в его обязанности?
Слуга снова вышел, впервые оставив дверь открытой. Он кивнул, показав на носилки. Тай перевел дух. Одно решение ему принимать не придется. И все же он сердился на себя — ему следовало предвидеть все возможности и просчитать их заранее.
Их собственный шаман, казалось, испытывал огромное облегчение, до слез. С дрожащим лицом, он быстро раздвинул занавески носилок. Два всадника вытащили из них Мешага. Один взял его на руки, словно спящего ребенка, и понес в хижину. Шаман хотел последовать за ним, но слуга решительно покачал головой и сделал категорический, отталкивающий жест руками. Маленький шаман открыл рот, чтобы запротестовать, потом закрыл его. Он остался на месте, опустив голову, ни на кого не глядя. Униженный, как подумал Тай.
Слуга вошел в хижину, снова появился мгновение спустя, провожая того человека, который внес Мешага, и вернулся в дом, после чего закрыл дверь. Сопровождающие до сих пор не видели старуху, шаманку с озера. Их оставили за дверью, у хижины, в яркой, прозрачной тишине осеннего дня.
Кто-то из них нервно кашлянул. Другой сердито посмотрел на него, словно этот шум мог помешать тому, что происходило внутри. Их шаман по-прежнему смотрел в землю, стоя перед дверью, словно не хотел ни с кем встречаться взглядом. Сперва Тай испытывал желание очутиться внутри, но потом он осознал, что ему этого совсем не хочется. Не хочется видеть того, что там происходит.
Кочевники сгрудились у хижины, они казались растерянными. Раньше Тай никогда не видел их такими. Остальные всадники, в том числе и катайцы, все еще оставались наверху, на склоне холма. Озеро сверкало. Птицы пролетали над головой, как всегда теперь, стремясь на юг. Некоторые сидели на воде. Как он отметил, среди них не было лебедей.
Охваченный беспокойством, нервничая, Тай спрыгнул с коня, оставив его пастись на редкой траве, и, обойдя дом, направился туда, где были сарай и двор с двумя козами. Ему пришло в голову подоить их, если он сможет найти ведро. Хоть чем-то заняться. Каким-то делом. Он откинул щеколду калитки и вошел, закрыв ее за собой.
Обнесенный оградой двор был довольно большим. Два фруктовых дерева, высокая береза, дающая тень. В дальнем, восточном конце — огород с лекарственными травами. Он видел озеро за забором. Козы жались к сараю в задней части двора, им явно было плохо.
Ведра нигде не было видно. Вероятно, оно в доме, но Тай не собирался стучать в дверь черного хода и просить дать ему ведро.
Он пересек двор и пошел к огороду и березе. Постоял под деревом, глядя через забор на маленькое озеро, сверкающее в лучах солнца. Полная тишина, не считая тихого, грустного блеяния двух животных. Можно подоить их и без ведра, подумал Тай. Пусть слуга получит нагоняй за свою лень, если шаманка сегодня останется без молока.
Он уже поворачивался в раздражении, чтобы сделать это, когда заметил свежий холмик земли в дальней части огорода.
Сердце его глухо стукнуло один раз.
Он помнил это даже годы спустя.
Тай смотрел на него, не двигаясь, долгие секунды. Потом осторожно шагнул на край аккуратного огородика. Но аккуратность нарушали — теперь он ясно видел — следы сапог и этот узкий, мрачный холмик сзади, прямо у забора. Козы на мгновение умолкли. Тай ощутил дуновение ветра, и еще страх. Форму этого холмика трудно было принять за что-то другое.
Он пошел в огород, бессмысленно стараясь не ступать на растения. Подошел к холмику. Увидел прямо за забором предмет, брошенный туда за ненадобностью.
Это был бубен.
Тай с трудом сглотнул, во рту у него внезапно пересохло. Теперь стало слишком тихо. Дрожа, он опустился на колени, сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и начал руками разрывать холмик.
Но к тому моменту он уже знал. Одна из коз внезапно заблеяла, и сердце Тая подпрыгнуло от страха. Он быстро бросил взгляд через плечо на заднюю дверь дома. Она оставалась закрытой. Он продолжал копать, зачерпывая землю ладонями, его пальцы поднимали черную, свежую почву.
Тай почувствовал что-то твердое и не смог сдержать тихого восклицания, сорвавшегося с губ.
Он посмотрел на пальцы. Увидел кровь. Перевел взгляд на выкопанную землю.
На голову в земле, словно вытащенную на яркий свет солнца из какого-то ночного кошмара или из другого мира, куда уходят мертвые.
На ней виднелась одна глубокая, рубленая рана, почти развалившая лицо на две половины. Кровь из этой раны густо пропитала землю огорода, а теперь была и на его пальцах.
Тай снова сглотнул. Заставил себя вынуть еще больше земли, очень жалея, что у него нет инструмента и приходится делать это трясущимися пальцами. Однако он это сделал. И через несколько минут обнажил изуродованное клинком лицо женщины. Очень старой женщины. Ее глаза еще были открыты и неподвижно смотрели в никуда или на солнце.
Он закрыл глаза. Потом открыл их снова и, работая быстрее, откопал все тело. Убитая была в одежде, а еще на ней были спутанные ожерелья из костей и странная коллекция кусочков металла, отполированных так, что они стали… зеркалами.
Зеркала, чтобы отпугивать демонов. Пальцы Тая, копающие почву, по неосторожности немного сдвинули тело, и он услышал приглушенный звон колокольчиков в пропитанной кровью земле.
Тай встал.
Очень старая женщина. Бубен, зеркала, колокольчики.
Посмотрел на тяжелую дверь хижины, которая открывалась во двор.
И побежал.
Над его головой светило солнце, а позади и впереди была тьма…
Глава 6
В Синане, через несколько лет после того, как он нашел Весеннюю Капель среди певиц в Северном квартале (или, точнее, после того, как она сама заметила и выбрала его среди студентов) и они начали откровенно беседовать, оставшись наедине, до музыки или после нее, до любви или после нее, однажды ночью она спросила у него, почему он никогда не говорит о том времени, которое провел к северу от Стены.
— Я там пробыл не очень долго, — ответил он.
— Я это знаю. И все знают. Именно поэтому об этом говорят.
— А об этом говорят?
Она тряхнула своими золотыми волосами и осмотрела на него взглядом, который он уже хорошо знал к тому времени. «Я влюблена в идиота, который никогда ничего не добьется» — вот примерный смысл этого взгляда.
Тая он забавлял, иногда он говорил ей об этом. Для нее его слова были поводом для еще большего раздражения. Это его тоже забавляло, и она это знала.
Она была блаженством и чудом, и ему стоило больших усилий не думать о том, со сколькими мужчинами он ее делит в Северном квартале, — особенно об одном мужчине.
— Тебе разрешили уйти из кавалерии во время кампании. С почетом и наградой. Так не делается, кем бы ни был твой отец. Потом ты отправился на гору Каменный Барабан, но уехал оттуда, так и не став воином Каньлиня. А потом ты появился в Синане, решив готовиться к экзаменам. Все это… так таинственно, Тай.
— Я должен развеять эту тайну?
— Нет! — Она положила свою пипу и, нагнувшись вперед, сильно дернула его за волосы, которые он оставил распущенными. Тай сделал вид, что ему больно, она не обратила на это внимания.
— Разве ты не понимаешь… быть таинственным хорошо. Это способ быть замеченным. Ты этого хочешь!
— Хочу? Правда?
Она опять хотела дернуть его за волосы, и он поднял руки, чтобы защититься. Она снова откинулась на спинку дивана и налила еще рисового вина из фляги на стоящей рядом с ней жаровне — сначала ему. Ее воспитание и манеры были безукоризненными, кроме тех моментов, когда она нападала на него или когда они занимались любовью.
— Если ты сдаешь экзамены этой весной и надеешься получить должность, это что-то значит — это не позволяет тебе посылать маленькие стихи с просьбами о помощи старшим мандаринам — да, ты этого хочешь. Ты стараешься получить должность во дворце, Тай. Чтобы плыть «в струе». При этом дворе тебе необходимо знать, как играть в эту игру, иначе ты пропал.
Он научил ее называть его по имени. Настаивал на этом, когда они оставались одни.
— Если я пропаду, ты пойдешь меня искать?
Она бросила на него сердитый взгляд. Он усмехнулся, спокойно:
— Если ты права, то мне повезло: удалось быть замеченным, а я даже не старался… Капель, я никогда не думал обо всех тех вещах, о которых ты говоришь. Просто предпочитаю не обсуждать то время за Стеной. Это… неприятные воспоминания.
— Тебе нужно думать об этих вещах.
— Может, ты будешь делать это за меня?
Она замерла, потом сменила позу. Он пожалел о своих словах, как только произнес их.
— Я, — ответила Весенняя Капель, — скромная певица в Северном квартале, которую снимают на час или на ночь. Я принадлежу владельцу этого дома. Не годится предлагать такой, как я, эту роль. Жестоко так говорить, даже в шутку. Тебе нужно освоить такие тонкости самому. Мы говорим именно о твоей жизни.
— Правда? Только о моей жизни? — спросил он. Что действительно было несколько жестоко, но ее описание самой себя его ранило, и он знал, по крайней мере, одного мужчину, который может выкупить ее из Павильона Лунного Света за невероятно большую сумму, назначенную за нее, если решит это сделать.
Она залилась краской — проклятие светлокожих людей с северо-запада, откуда она родом.
Через несколько мгновений она произнесла ровным голосом:
— Если ты сдашь экзамены, то окажешься в обществе самых честолюбивых людей на земле. Ты можешь решить покинуть Синань — покинуть еще одну жизнь, — но если останешься здесь, при дворе, то будешь жить именно среди таких людей. Они съедят тебя на завтрак, выбросят твои кости собакам и даже не почувствуют, что поели.
Ее зеленые глаза — знаменитые глаза цвета зеленого нефрита — смотрели жестко и холодно.
Он помнил, как рассмеялся, немного нервно:
— Это не поэтичный язык.
— Да, — согласилась она. — Но я и не поэт. Вы бы предпочли девушку-поэтессу, господин Шэнь? Внизу есть такие, и в других домах тоже. Я могу вам подсказать, господин.
В каком-то смысле — месть за его собственное замечание, сделанное минутой раньше. Но речь шла и о ее жизни тоже. Это несомненно…
- Прекрасной женщины нефритовая тень
- Всю ночь ждала на мраморных ступенях
- Под мерный стук осеннего дождя
- В окошко мокрое из рисовой бумаги.
Тай покачал головой. Он вспомнил, как смотрел на нее, сидящую рядом с ним на низкой кушетке, как ему хотелось просто наслаждаться ее красотой, и умом, и близостью, но он боролся с тем, что она сказала.
Он пробормотал:
— У женщин это обычно лучше получается, чем у мужчин, не так ли? Следовать всем этим тонкостям?
— У женщин нет выбора. Нам приходится быть такими, если мы хотим добиться влияния или хотя бы просто отчасти управлять своей собственной жизнью.
— Я это и имел в виду, — ответил Тай. И попытался улыбнуться. — Ты доверяешь моей изворотливости?
Она не ответила на улыбку:
— Это и ребенку известно. Если ты решишь учиться достаточно долго, чтобы сдать экзамены, то окажешься среди взрослых мужчин, которые орудуют словами, как клинками, и ведут друг с другом смертельную борьбу за положение при дворе днем и ночью.
На это, вспомнил Тай, он тихо ответил:
— Такие мужчины, как мой брат, ты хочешь сказать?
Она лишь взглянула на него…
Пока Тай бежал по осенней траве от могилы шаманки, он подумал о том, что надо крикнуть и предупредить своих. Потом о том, что надо обогнуть дом и позвать остальных. Но в результате не сделал ни того, ни другого. После он не мог бы утверждать, что тогда мыслил ясно. Это было очень далекое, ужасное место. Он только что раскрыл убийство, а еще он был очень молод.
Впрочем, эти истины не могли полностью объяснить, почему он ворвался в хижину в одиночку.
Когда его настойчиво расспрашивали командиры, Тай сказал: если отряд собирался спасти Мешага, — а именно это было причиной того, что они там находились, — то вряд ли им это удалось бы, спугни он криком людей в доме. И еще он считал, что не успеет вовремя обежать вокруг дома.
Это звучало правдоподобно. Более того, это и было правдой, если подумать хорошенько. Однако Тай не помнил, чтобы в тот момент что-нибудь обдумывал. Можно сказать, что он действовал исключительно на инстинктах.
Его меч остался у седла, и лук тоже. У задней стены дома стояла лопата. Теперь он хорошо знал, для чего ее использовали.
Не останавливаясь, чтобы подумать, спланировать или вообще сделать что-либо разумное, он схватил лопату одной рукой, а другой ухватился за засов на двери и толкнул ее, не представляя себе, что увидит внутри и что будет делать, когда попадет туда.
Или что они там делали, те люди, которые убили шаманку и зарыли ее в землю, не позволив душе попасть на небо, а потом обманули их у входа в дом. Кем бы ни были.
Задняя дверь оказалась не запертой. Тай шагнул внутрь.
В доме было темно, а снаружи — очень светло, поэтому он почти ослеп и остановился. И смутно различил чью-то фигуру, повернувшуюся к нему в темноте комнаты.
Тай шагнул вперед и изо всей силы нанес удар лопатой.
Он почувствовал, как ее острый край вонзился в плоть и глубоко погрузился в нее. Фигура, все еще почти невидимая, вскинула пустую руку, словно умоляя о пощаде или прося мира, и рухнула на земляной пол.
Беззвучно, что было хорошо.
Тай никогда еще до того момента не убивал. У него не было времени размышлять о том, что только что произошло и какое это имеет значение, если вообще имеет. Он быстро заморгал, стараясь приучить глаза к темноте.
С бьющимся сердцем он различил внутри арку прохода, закрытую занавесом, без настоящей двери. Дом из двух комнат. Перешагнул через упавшего человека, потом, с опозданием, вернулся и заменил лопату мечом этого человека. Но прежде все-таки опустился на колени и проверил его пульс — из предосторожности, он соображал достаточно, чтобы это сделать. Человек был мертв. Еще один краткий миг тревоги: как быстро, гладко, бесшумно жизнь может существовать, пульсировать, а потом исчезнуть.
Эта мысль подтолкнула Тая вперед. Легкими шагами он подошел к занавеске из ткани и приподнял ее край.
В другой комнате горели свечи, за что Тай возблагодарил богов. Три человека. Двое у входной двери оживленно перешептывались. Тай видел, что дверь заперта на засов. Приехавшие с ним не смогли бы прорваться с этой стороны. По крайней мере, не смогли бы сделать это незаметно.
Мешаг лежал на ложе возле очага. Тай видел, что его тунику разрезали, обнажив грудь. Глаза у больного были по-прежнему закрыты, и вообще он казался ужасно беззащитным. Третья фигура, высокая и плотная, с рогами какого-то животного на голове, стояла над ним.
На этом человеке были зеркала и колокольчики, он тихо стучал в бубен и пел, раскачиваясь из стороны в сторону, а иногда кружился. Нечто вроде танца. В комнате стоял тошнотворно-сладкий запах — что-то горело на жаровне. Тай представления не имел, что это такое.
Но он ни на секунду не поверил, что этот третий человек — это был мужчина, женщина лежала мертвая в саду — чем-то помогает бесчувственному больному. Они убили шаманку, жившую здесь. Они не пытались помочь Мешагу.
С другой стороны, они его пока не убили, и Тай не знал почему. Как ему было понять хоть что-то? Но пока он наблюдал из-за слегка приподнятой занавески, едва дыша, его охватило чувство, что задуманное здесь должно быть хуже убийства.
Он находился далеко от дома…
Это была последняя ясная мысль, а потом Тай закричал изо всех сил и ворвался из-за занавески в соседнюю комнату.
Он бросился прямо на шамана, что не обязательно сделал бы опытный воин (сначала надо снять охрану!), но Тай и не был опытным, и, несомненно, его задачей было попытаться прекратить то, что делали с помощью бубна, пения и накопленной силы с человеком на ложе.
Тогда Тай еще не побывал на горе Каменный Барабан, — его пребывание у воинов Каньлиня стало результатом того, что произошло в тот осенний день на севере, — но он был сыном солдата. Сколько он себя помнил, его учили способам и приемам борьбы. Тем более что его старший брат, слабый и немного полноватый уже в детстве, ясно дал понять свои пристрастия, и что его жизнь не будет связана с мечами и с маневрами, вращениями и прогибами в схватке с другими вооруженными людьми.
Слегка изогнутый меч убитого кочевника был короче и тяжелее меча Тая, к тому же он был предназначен для ударов сверху, с седла. Неважно. Проходится пользоваться тем, что есть. Тай успел увидеть, как шаман обернулся и широко раскрыл горящие глаза, сверкнувшие изумлением и яростью, перед тем как он нанес стремительный удар выше металлических зеркал, которые покрывали туловище шамана и защищали его.
Тай, потерявший ориентиры вдали от всего, что было ему известно, столкнувшись с колдовством, даже отчасти удивился, когда меч вошел так, как следовало.
Он почувствовал, как сталь заскрипела по кости, увидел кровь, услышал, как шаман вскрикнул и упал (зазвенели колокольчики), выронив бубен и колотушку на плотно утрамбованный пол. Он не должен был удивляться: ведь шаманку они убили, не так ли? Этих людей с зеркалами и бубнами, конечно, считали святыми и боялись, но они не были бессмертными.
Конечно, существовала возможность, что убить такого шамана — значит навлечь на себя пожизненное проклятие. Но в тот момент Таю некогда было думать об этом.
Страх сделал его быстрым. Он резко обернулся, низко пригибаясь. Увидел, как ближайший к нему охранник — тот, который изображал слугу у дома, — бросился к стене, где лежал лук. Тай прыгнул следом, увернулся от кинжала, брошенного другим охранником, и услышал крики снаружи.
Он снова закричал, на этот раз произнося слова:
— Предательство! Идите сюда!
Лжеслуга нашарил лук и стрелу, обернулся, пригнулся, чтобы уйти от выпада меча Тая — по крайней мере, попытаться уйти: клинок разрубил его плечо, а не грудь.
Тай услышал, как кочевник взвизгнул от боли, рывком освободил клинок и — инстинктивно — упал и перекатился, стараясь не поранить себя мечом, который держал в руке. Он бился о предметы, разбросанные по полу (привезенные ими дары), но зато меч второго противника просвистел над его головой.
Этот звук Тай услышал впервые в жизни: звук близкой смерти, которой удалось избежать. Он разобрал глухие удары снаружи, яростные крики спутников, которые ломились в запертую дверь.
— Со двора! — крикнул он. — Там открыто!
Но в то же мгновение он воспользовался другим шансом и бросился к двери. Отодвинул тяжелый деревянный брус, ухитрившись снова увернуться от удара меча, который просвистел совсем рядом и воткнулся в дерево.
Распахнутая дверь толкнула его в спину, едва не сбив с ног, но что-то — гордость, гнев и страх, переплетенные, словно нити шелковой ткани, — заставило Тая сделать шаг к еще оставшемуся на ногах человеку. Он успел нанести косой удар мечом, парировать сильный ответный удар, а потом остальные хлынули в комнату у него за спиной.
— Они убили шаманку! — крикнул Тай через плечо. — Она лежит мертвая на заднем дворе! Мешаг вон там! Берегитесь того, кто на полу! Я его только ранил!
Три человека схватили лежащего на полу, подняли и держали на весу, будто куклу. Ему нанесли сокрушительный удар в висок, но не убили — Тай это отметил. И в тот же момент услышал, как один из племени богю сказал:
— Последнего тоже оставьте. Он нам пригодится.
Услышав эти слова, человек, стоящий перед ним, внезапно изменился в лице. Тай запомнил это выражение лица. Иногда он видел его по ночам, когда закрывал глаза.
Этот человек отступил назад, к занавеске. Приставил к себе меч острым концом, держа за рукоять обеими руками. Он пытался заколоть себя, но не успел: две точно посланные стрелы вонзились ему в каждое плечо. Меч упал на пол.
И тогда человек закричал. Ужасный крик, рожденный чем-то гораздо более сильным, чем боль от ран, подумал Тай.
Чуть позже он начал понимать…
Я бы тоже так закричал, думал он на обратном пути на юг (они выехали в тот же вечер, не желая оставаться у озера, стремясь уехать от него как можно дальше).
Я бы тоже постарался убить себя, если бы имел представление о том, что произойдет до того, как мне позволят умереть. А тот человек явно это знал. В каком-то смысле это и было самым ужасным.
Катайские кавалеристы — люди Тая — бросились вниз по склону, когда услышали крики и вопли, но в хижине все уже было кончено раньше, чем они смогли вмешаться.
Тай вышел из дома и зашагал к ним по траве. Он потерял ощущение реальности, опять вернувшись на мягкий солнечный свет через такое короткое время. Мир может меняться слишком быстро…
Тридцать катайских всадников остались стоять в стороне, все вместе, и смотрели, что будут делать кочевники. Наблюдали сначала в равнодушном молчании, потом — со все возрастающим, убийственным отвращением.
Кочевники начали с того, что принесли тело старой шаманки из-за дома и сожгли его на погребальном костре, который разложили между хижиной и озером. Они делали это с почтением, с песнопениями и молитвами. По-видимому, старуху осквернили убийством и погребением в земле. Ее следовало вернуть на небо: оставить на открытом месте на поживу волкам и другим животным или ввергнуть в пламя, и она унесется вместе с дымом.
Богю выбрали огонь, потому что начинали большое всесожжение. Они подожгли дворовые постройки, а потом и сам дом, но только после того, как вынесли Мешага на ложе и положили во дворе. Они вытащили тела тех, что убил Тай, охранника и шамана, и, наконец, привели двоих, которые остались в живых. К тому времени они уже были пьяны, эти богю: в хижине нашелся кумыс.
Колокольчики шамана звенели, когда они тащили его тело по истоптанной траве. Его зеркала сверкали, дробя солнечный свет. Тай уже спрашивал себя, не совершил ли он святотатства, убив этого человека? Но сейчас он понял, что это не так. Он совершил нечто такое, что в глазах кочевников сделало его героем. Кажется, ему собирались оказывать почести.
Они пригласили его принять участие в том, что будет дальше, с двумя убитыми и двумя теми, которых специально оставили в живых, но Тай отказался, предпочтя остаться вместе со своими людьми. Со своими соплеменниками из цивилизованной страны.
Его физически тошнило, просто выворачивало наизнанку, пока он смотрел, что происходило дальше. В чем его пригласили поучаствовать. Многим катайским кавалеристам стало плохо, они отходили в сторону, спотыкаясь, или отъезжали верхом, и их рвало в траву.
Империя Катая создавалась на протяжении девяти династий отнюдь не миролюбивыми пацифистами. Ее величие было насильственным, завоевательным, построенным на бойне в течение почти тысячи лет — во время внутренних гражданских войн, или военных действий за пределами меняющихся границ, или с целью защиты этих границ. Такова история: такие костры, как эти, или гораздо большие пожары, кровь и клинки.
Еще во времена Первой династии появились тексты и учения о тактической пользе резни, убийства детей, увечий, изнасилований. О пользе страха, который все это могло вызвать среди врагов, в полных людей осажденных городах, когда перепуганные беженцы спасаются от наступающих армий. Такие вещи были частью того, что делали люди во время войны, а война была частью того, что люди делали в жизни.
Но катайцы не жарили мертвых врагов на кострах и не ели их плоть, взывая к небесам. И не отрезали куски от еще живых людей, привязанных к столбам на земле. И не заставляли их смотреть, с воплями, как пожирают части их тел, поджаренные или сырые.
Огромные столбы плотного дыма поднимались в небо, застилая солнце. Вонь и гарь в ранее безмятежно спокойном месте у северного озера. Треск нескольких костров, вой (людей, не волков) и чьи-то отчаянные, постепенно стихающие мольбы о смерти сменили пение птиц и шорох ветра в листве. Безобразие людей, уничтожающих уединение и красоту осени.
Это продолжалось какое-то время.
Один из кочевников, в конце концов, подошел к катайцам, к тому месту чуть в стороне, где они ждали, успокаивая пугливо вздрагивающих коней. Он был до пояса обнажен, широко ухмылялся и размахивал отрезанной по плечо рукой человека. С нее капала кровь, и с его подбородка — тоже.
Нетвердо держась на ногах, богю протянул человеческую плоть Таю, как герою, достойному отведать этот замечательный приз. Он явно давал чужаку-катайцу еще один шанс.
Стрела вонзилась в его грудь, когда он стоял перед ними. Кочевник умер мгновенно.
Какое-то мгновение Тай не мог поверить, что это произошло. Это было абсолютно неправильно, потрясающе неправильно. Он стоял, онемев от изумления. И каким бы кратким ни было это мгновение, оно было слишком долгим для командира в этом месте. В таком месте, каким оно стало.
Его солдаты, словно эта единственная стрела дала выход для их собственных демонов, их безумной реакции на тот ужас, свидетелями которого их заставили стать, вдруг вскочили на коней — все сразу, плавным, тренированным движением, словно им отдали приказ.
Выхватив луки и мечи, притороченные к седлам, они ринулись вперед — духи мщения, ставшие ими по своей воле, — к кострам и в дым. Охваченные жестокой яростью. С ощущением, что эта отвратительная дикость может быть уничтожена, стерта только их собственной дикостью.
Такое понимание событий пришло к Таю лишь потом. В тот момент его мысли не были такими отчетливыми.
Его всадники ворвались в группу малочисленных, пеших, пьяных от кумыса кочевников, этих пошатывающихся, залитых кровью людей, ради помощи которым они приехали на север, — и они убили их всех между кострами.
А когда это было сделано, когда ни одного кочевника не осталось в живых среди черного дыма и красных пожаров, когда туманное солнце уже садилось на западе, а озеро стало темной, холодной синевой, произошло следующее событие.
Мешаг, сын Хурока, встал.
Он оглядел жуткую сцену, разыгранную людьми в этом месте. Раньше он был грациозным мужчиной. Но не теперь. Он изменился, или его изменили. Теперь Мешаг двигался неуклюже, словно его неправильно собрали. Ему приходилось поворачиваться всем телом, описывая полный круг, чтобы перевести взгляд. Черный дым плыл между ним и тем местом, где, широко раскрыв глаза, стоял Тай, пригвожденный к земле ужасом. Он это видел и отказывался верить тому, что видел.
Мешаг долгое мгновение смотрел на катайских всадников. Последних живых людей здесь. Потом, передернув плечами, словно пытаясь откинуть назад голову, он рассмеялся. Тихим, странным смехом.
Он не двигался и не открывал глаз с тех пор, как упал без чувств у другого костра на юге, за несколько недель до того.
Этот смех был не тот, какой они помнили. Богю стоял и двигался совершенно иначе, неестественно подволакивая слабые ноги. Катайские солдаты, очутившиеся в чужом месте среди пожаров и мертвецов, перестали разворачивать коней, прекратили кричать. Они столпились вокруг Тая снова, словно искали защиты, стараясь держаться подальше от Мешага.
Глядя на этого человека — если он все еще был человеком, — Тай понял, что злодеяния этого дня еще не закончились.
Читать бесплатно другие книги:
