Поднебесная Кей Гай Гэвриел

Глава 5

Офицеру, привыкшему принимать решения, некоторые из них даются легко. Особенно если есть ночь для обдумывания ситуации.

Комендант крепости у Железных Ворот ясно дал понять своему гостю из Куала Нора, что его решение дать ему в сопровождение пятерых стражников не следует считать излишней инициативой. Вина за преждевременную смерть Шэнь Тая, если таковая случится, падет, несомненно, на некомпетентного коменданта крепости, позволившего ему отправиться на восток всего с одним каньлиньским телохранителем (к тому же маленькой женщиной).

Во внутреннем дворе, сразу же после утренней трапезы, комендант объяснил ему, — вежливо, но без улыбки, — что он пока не готов покончить собой по приказу сверху и лишить своих детей надежды на будущее в том случае, если трагическое событие произойдет с Шэнь Таем в дороге. Господин Шэнь получит достойное сопровождение, в его распоряжение будут предоставлены военные перевалочные пункты, и он сможет ночевать в них по дороге в главный город префектуры Чэньяо, а сообщение о конях — как они и договорились — будет отправлено вперед, в Синань.

Возможно, военный губернатор пожелает выделить еще солдат для сопровождения Шэнь Тая, когда тот приедет в Чэньяо. Естественно, тогда губернатор волен принять решение об отправке пяти всадников обратно в крепость у Железных Ворот, но комендант Линь осмеливается выразить надежду, что он их оставит, увидев их преданность и компетентность.

За всем сказанным скрывалась невысказанная мысль о том, что их присутствие по приезде в столицу может послужить неким напоминанием о приоритете крепости у Железных Ворот в истории с конями и их последующей благополучной доставке в столицу, когда-нибудь в будущем.

Было очевидно, что их гостю все это не понравилось. Он выказывал признаки нетерпения.

Это могло быть связано с тем, подумал комендант Линь, что Шэнь Тай столь долго жил в одиночестве. Но если дело и впрямь в этом, то ему придется избавиться от этого настроения, и чем быстрее, там лучше. Хорошо бы начать сегодня же утром.

И когда каньлиньская телохранительница также ясно дала понять, что не сможет одна нести ответственность за безопасность Шэнь Тая, особенно принимая во внимание то, что сардийский конь, на котором он ехал, явно провоцирует желание убить и украсть, сын покойного генерала согласился. Следует признать, он сделал это благородно и учтиво.

И все равно этому странному человеку трудно было подобрать определение.

Линь Фун понимал, почему Шэнь уже давно покинул армию. Военные неизменно предпочитают людей, которых легко определить, назначить им роль, понять их и управлять ими.

Этот человек, чуткий и наблюдательный, с внешностью скорее привлекающей внимание, чем привлекательной, недолго служил в кавалерии, базирующейся за Длинной стеной. А потом был период жизни среди каньлиньских воинов на горе Каменный Барабан (это должно было иметь свои причины). Он готовился к экзаменам на должность гражданского чиновника в Синане, когда умер его отец. И так уже более чем достаточно разных карьер для еще молодого человека, как считал Линь Фун. Возможно, это свидетельствует о некотором непостоянстве характера.

Также у Шэнь Тая — и это было заметно, — уже были прежде какие-то отношения с новым первым министром, не обязательно теплые. Это создавало проблему, или могло создать. «Я знаю этого человека» — эта фраза ни о чем не свидетельствовала, но тон, которым она была произнесена, говорил человеку, склонному прислушиваться к нюансам, о многом.

Учитывая все это, комендант Линь в какой-то момент этой ночью принял решение.

Оно включало предложение Таю значительной суммы денег из собственных средств. Комендант назвал это займом — жестом ради спасения репутации — и дал понять, что ожидает возмещения долга когда-нибудь в будущем. При этом он подчеркнул, что человек, несущий такие вести, как Шэнь Тай, вряд ли может совершить путешествие или явиться ко двору, не имея в своем распоряжении денег. Это было бы недостойным и вызвало бы недоумение. Возникло бы несоответствие между нынешними обстоятельствами и обещанием в будущем, которое тревожило бы тех, с кем он встретится. В трудные времена важно избегать подобного нарушения равновесия.

Решение было очевидным. Шэнь Таю в данный момент нужны средства, а Линь Фун сочтет за честь оказать ему помощь. Что еще обсуждать двум цивилизованным людям? Что бы ни принесло будущее, так и будет, сказал комендант.

Мужчины ставят на карту свое суждение, свою преданность, свои средства. Комендант Линь этим утром делал свою ставку. Если Шэнь Тай умрет по дороге в Синань или в самом Синане (а это вполне возможно), останется его знатная семья, к которой можно обратиться за своими деньгами.

Конечно, говорить об этом не было необходимости. Когда имеешь дело с умными людьми, решил Линь Фун, глядя, как семь человек выезжают из восточных ворот, освещенные ранним солнечным светом, одно из преимуществ заключается в том, как много не нужно говорить.

Пять солдат будут защищать Шэнь Тая и интересы Второго округа. Наличные были инвестицией самого Фуна. С самого начала его огорчало то, что он привязан к этому невозможно удаленному месту, но когда так случается и ничего нельзя поделать, человек забрасывает в реку свои собственные удочки, подобно рыбаку, и ждет, не клюнет ли рыба.

Он сделал еще одну вещь и втайне был доволен собой, тем, что подумал об этом. Теперь Шэнь Тай вез с собой документы, как и курьеры, которые уже выехали, подтверждающие, что комендант крепости у Железных Ворот произвел его в офицеры кавалерии Второго военного круга. И в данный момент офицер Шэнь едет в отпуск по личным делам.

Если Шэнь Тай теперь офицер, период траура для него закончился. Он волен вернуться в Синань. Комендант Линь заверил его, что это не пустяк. Если нашлись люди, стремящиеся убить его еще до появления коней, они без колебаний использовали бы для его дискредитации нарушение траурных обрядов. Или даже облегчили бы путь к конфискации его имущества, в которое могли входить…

Как всегда считал Линь Фун, многое можно сказать правильно выбранным молчанием.

Шэнь Тай колебался. У него были выдающиеся скулы, необычно глубоко посаженные глаза (что говорило о чужеземной крови) и привычка поджимать губы, когда он думал. В конце концов он поклонился и поблагодарил.

Умный человек, в этом нет сомнений.

Комендант стоял в восточном дворе крепости и провожал их. Ворота закрыли, задвинули тяжелый деревянный засов. В этом не было необходимости — никто не приходил с этой стороны, не грозила никакая опасность, но так было положено, а Линь Фун любил делать то, что положено. Именно ритуалы и правила удерживают жизнь от скатывания в хаос.

Когда он возвращался обратно, чтобы засесть за бумаги (всегда много бумаг), комендант услышал, как солдат на стене запел, а другие подхватили:

Весь остаток дня воздух был неестественно неподвижным. К вечеру наконец разразилась гроза, налетевшая с юга. Стрелы молний вспарывали небо, хлестал сильный дождь, наполнивший цистерны и колодцы и образовавший грязные озера во внутренних дворах, гремел и грохотал гром. Но гроза прошла, как всегда проходят грозы.

Эта гроза ушла на север, унеслась прочь так же быстро, как и прилетела. Вернулось низкое вечернее солнце, залило красным светом мокрый овраг, ведущий к Куала Нору. Этой грозой объяснялось то ломкое напряжение, которое он чувствовал весь день, решил комендант Линь. Осознав это, он почувствовал себя лучше. Он предпочитал иметь объяснение происходящему — в небе, на земле, в собственном внутреннем одиночестве…

Их путь лежал вниз от подножий гор, к полям с зерном и деревням, а потом — через низкие болотистые земли к югу от реки. Это была земля тигров. Они выставили охрану в ту единственную ночь, когда предпочли разбить лагерь между почтовыми станциями, и слышали рев этих зверей ночью, но так ни одного и не увидели.

Между солдатами и женщиной возникло некоторое напряжение, но не большее, чем можно ожидать. Вэй Сун чаще всего держалась особняком и ехала впереди. Это отчасти и создавало проблему — что она ехала во главе, но когда Тай это понял, он просто отдал ей соответствующий приказ, и мужчины из крепости смирились.

Волосы ее оставались завязанными в тугой узел, поза — настороженной. Ее голова всегда двигалась, она осматривала дорогу впереди и землю по обе стороны от нее. Она почти ничего не говорила ночью, у костра или на постоялом дворе. Их было достаточно много — семеро, хорошо вооруженных, — и они не опасались разводить костер, когда разбивали лагерь, хотя в этой местности бандиты тоже водились.

По мере того как они спускались, двигаясь на восток, воздух казался Таю все более плотным. Он слишком долго жил в горах. Однажды утром он догнал женщину и поехал рядом. Вэй Сун бросила на него взгляд, потом снова стала смотреть вперед.

— Терпение, — пробормотала она. — Сегодня ночью или завтра утром, самое позднее, мы будем в Чэньяо. Солдаты, несомненно, подскажут вам лучший дом с девушками.

Он видел — не мог не заметить — насмешку на ее лице.

С этим надо было покончить. По крайней мере, так ему казалось.

— Но как это удовлетворит тебя, — серьезным тоном спросил он, — если я утолю свою страсть с куртизанкой, оставив тебя рыдать от неутоленной страсти где-нибудь на мраморной лестнице?

Она все-таки покраснела. Это доставило ему удовольствие, потом он почти раскаялся, но не очень. Она это начала, еще в его комнате в крепости. Он знал, кто должен стоять за тем, что она тогда сказала о женщинах. Нормально ли, чтобы Капель доверила наемному телохранителю интимные подробности о человеке, которого она будет охранять?

Он так не думал.

— Я справлюсь со своими желаниями, — ответила женщина, глядя прямо перед собой.

— Уверен, что справишься. Ты кажешься достаточно хорошо обученной. Мы могли б оставить других подождать, отъехать вместе чуть подальше за те деревья…

На этот раз она не покраснела.

— Вам будет лучше в Чэньяо.

Они въехали в более густонаселенную местность. Тай увидел шелковичные деревья и тропинку, ведущую на юг к шелковой ферме. Строения были спрятаны за деревьями, но вывеска была видна.

Много лет назад он провел три недели на одной из таких ферм, испытывая смутное любопытство. Или, точнее, не зная, куда двинуться. В его жизни был такой период. После времени, прожитого на севере, за Длинной стеной. С ним там кое-что произошло.

Тай вспомнил звуки в той комнате, где держали шелкопрядов на стеллажах с подносами, и они кормились днем и ночью, час за часом, белыми тутовыми листьями: эти звуки напоминали безостановочный стук дождя по крыше.

Пока это продолжалось, во время необходимого, важного процесса достижения совершенства, в комнате поддерживали постоянную температуру, не допускали никаких запахов, никакого дуновения ветра. Даже любовью в соседних комнатах занимались беззвучно, чтобы не испугать и не потревожить шелкопрядов.

Интересно, подумал он, знает ли об этом каньлиньская женщина? А еще интереснее, почему его это волнует.

Вскоре после этого у опушки рядом с дорогой, справа от них, показалась лиса.

Вэй Сун остановилась, быстро подняла руку. Она повернулась в седле, рассматривая животное. Один из мужчин рассмеялся, но другой сделал знак, отвращающий опасность.

Тай посмотрел на женщину.

— Не может быть! — воскликнул он. — Ты думаешь, это дайцзи?

— Тише! Очень глупо называть их по имени, — сказала она. — И ради кого из нас, по-вашему, появилась здесь эта женщина-лиса?

— Я не думаю, что она вообще здесь появилась, — ответил Тай. — Я не думаю, что каждое животное, замеченное у леса, является созданием из мира духов.

— Не каждое животное, — возразила она.

— Что дальше? Пятый Дракон появится в красном небе, и Девятое Небо падет?

— Нет, — она отвела глаза.

Для него явилось неожиданностью, что эта резкая, сдержанная женщина-воин Каньлиня так явно верит в легенды о женщине-лисе. Она продолжала наблюдать за лисой, ярким пятном у леса. Лиса тоже смотрела на них, видел Тай, но это нормально. Всадники представляли собой возможную угрозу, за ними нужно было следить.

— Вам не следует быть столь беспечным, говоря о духах, называть их имена, — сказала Вэй Сун так тихо, что услышал только Тай. — Мы не все понимаем в этом мире.

И эта последняя фраза больно ударила по нему, отбросила его далеко в прошлое.

Лиса ушла в лес. Они поехали дальше.

До сегодняшнего дня он всего один раз был командиром кавалеристов к северу от Стены, во время войны с кочевниками. Под его началом было пятьдесят солдат, а не всего пять всадников, как сейчас.

Честь быть командиром дуи превышала его заслуги, но Тай был достаточно молод. Он почувствовал, что слава и ранг его отца просто открыли для него двери, дали возможность показать, на что он способен, чего заслуживает, и обрадовался случаю проявить себя.

Ему не хотелось размышлять об этом сейчас, спустя столько лет, но пока он скакал по открытой местности к изменившейся жизни, он неизбежно уносился мыслями к тому времени.

В те дни, среди народа богю, начались перемены в жизни Шэнь Тая. До этого он считал, что знает, каким будет его путь. После — был потрясен и неуверен в себе. И долго плыл по течению.

Тай, как мог, рассказал о том, что тогда произошло и как это закончилось. Сначала своим старшим офицерам, а потом отцу, когда они оба оказались дома. (Но не братьям: один был слишком молод, а другой не был его другом.)

Ему разрешили отказаться от звания и должности и с честью уйти в отставку. Это было необычно. Дальнейший отъезд на гору Каменный Барабан был полезным, может быть, даже необходимым следующим этапом. Впрочем, Тай сомневался, что каньлиньские учителя на горе считали так же, поскольку от них он тоже ушел. Но, по крайней мере, после того, что случилось в северных степях в ту осень, никого не удивило, что молодой человек хочет уделить время поискам духовного руководства, дисциплины, аскетизма.

Тай вспомнил, как его удивило, что его военные начальники поверили в его северную легенду, и еще больше удивил намек на понимание среди них. Понимание не считалось не то что достоинством, но и признаком силы в высших эшелонах армии Катая.

Только позднее Тай понял, что он и его люди, наверное, были не первыми и не единственными, кто столкнулся с пугающей странностью народа богю. Много лет он интересовался другими историями, но никто не называл ему имен и не рассказывал, что случилось.

Его не винили в том, что произошло.

Это его тоже удивило тогда. И до сих пор удивляло. Ранг военного связан с ответственностью и с последствиями оной. Но, по-видимому, официальная точка зрения заключалась в том, что ни один офицер не в состоянии предвидеть или контролировать отдельные столкновения цивилизованных людей с дикостью в землях варваров. Поведение обычных солдат может резко меняться в таких местах.

Катайцы чувствовали свое явное превосходство над людьми за пределами своей страны, презирали их, но одновременно испытывали страх всякий раз, когда покидали дом, пусть даже они это отрицали. Это компенсировало опасное общение.

Долгое время их войска находились среди кочевников, чтобы обеспечить власть тем вождям — каганам, — которых они поддерживали. Если ты оказался к северу от Стены и ее сторожевых башен, ты жил на открытом месте или в уединенных гарнизонных фортах в окружении богю или шуоки, сражаясь рядом или против людей, которые почти не были людьми. Неразумно ожидать от солдат, что они будут вести себя так, словно несут службу дома, на Большом канале, или среди летних рисовых полей, охраняя крестьян от бандитов и тигров.

Влиять на преемственность власти у кочевников богю было важно. Дворец Да-Мин был очень заинтересован в том, кто правит кочевниками, и насколько этот человек готов поддерживать мир вдоль границы и поставлять своих лошадей с густыми гривами в обмен на пустые почетные титулы, рулоны недорогого шелка и обещание поддержки против очередного узурпатора.

Если, конечно, следующий узурпатор не давал более заманчивые обещания.

Пастбища кочевников, поделенные между соперничающими племенами, тянулись от Стены до самого леденящего севера среди березовых и сосновых лесов, за которыми, по слухам, солнце исчезает на всю зиму и никогда не заходит летом.

Те самые далекие заледеневшие земли не имели никакого значения. Разве что в качестве источника мехов и янтаря. Имело значение то, что на их ближних границах земли кочевников граничили с самим Катаем — и тянулись вдоль дорог Шелкового пути — от пустынь до моря на востоке. Длинная стена по большей части не пускала кочевников в империю, но северное ответвление великого торгового пути дугой тянулось по степям. И поэтому прибыльный поток предметов роскоши в славную катайскую империю в большой степени зависел от возможности обеспечить караванам верблюдов защиту от нападений.

Конечно, Империя тагуров на западе представляла собой еще одну опасность и требовала других решений, но некоторое время тагуры вели себя тихо: торговали с теми, кто выбирал южную ветвь маршрута, собирали дань и пошлину в далеких крепостях, которые контролировали. И покупали сардийских коней.

Синань это не радовало, но он мог с этим жить. По крайней мере, так было решено. После войн, обескровивших обе империи, от тагуров и их правителя откупились, среди прочего, стройной катайской принцессой.

Мир на обеих границах мог бы уменьшить шансы императора добиться славы, но император Тайцзу правил долго и выиграл достаточно сражений. Богатство и комфорт, строительство великолепной будущей гробницы к северу от Синаня (неописуемо огромной, затмившей гробницу его отца), медленно текущие дни и ночи с Драгоценной Наложницей под ее музыку — стареющему императору это казалось достаточной компенсацией.

Пусть лощеный, умный двоюродный брат Вэнь Цзянь, Чжоу, будет первым министром, если ему хочется (и если этого хочется ей). Но пусть он и разбирается, после сорока лет царствования, со сложностями при дворе и в армии и с варварами. От всего этого можно устать.

У императора на старости лет была женщина, которая играла для него музыку и танцевала. У него были ритуалы, которые нужно исполнять, и тщательно отмеренные порошки, которые он принимал — вместе с ней, — чтобы достичь желанного бессмертия. Возможно, ему даже никогда не понадобится его гробница, если алхимикам удастся совместить три звезды Пояса Охотника, астеризм Девятой династии, с заслугами императора и его желанием.

А как же честолюбивые молодые люди империи? Ну, богю постоянно вели сражения со своими восточными соперниками шуоки. А еще были войны между их собственными племенами, и они продолжались.

Словом, военные офицеры и молодые аристократы (а также храбрые люди не особо высокого происхождения) всегда могли насытить жажду крови и добыть славу где-нибудь еще. В нынешнее время это «где-нибудь» располагалось на севере, где пустынность степей могла превратить человека в пигмея или изменить его душу.

Именно это случилось с Шэнь Таем, вторым сыном генерала Шэнь Гао много лет назад, той осенью, которую он провел среди кочевников.

Им объяснили, что злые духи, посланные врагами племени, поразили душу Мешага, сына Хурока.

Хурок был выбранным Да-Мином каганом, человеком, поддержать которого они прибыли в степь.

Его старший сын, мужчина в самом расцвете сил, внезапно серьезно заболел — ни на что не реагировал, едва дышал — в самый разгар кампании. Решили, что шаманы врага наслали на него темных духов: по крайней мере, так кочевники рассказывали находящимся среди них катайским солдатам.

Солдаты империи не знали, как они это поняли и почему предполагаемая магия направлена на сына, а не на отца (хотя у некоторых из них к тому времени сложилось свое мнение о том, кто из них лучше). Эта магия богю — шаманы, животные-тотемы, путешествия души за пределы тела — была просто слишком чужой, слишком варварской, настолько, что не передать словами.

Им сообщили об этом в качестве любезности, как и о том, что они собираются предпринять, в отчаянии пытаясь исцелить больного человека. Эта последняя информация заставила руководство армии, присланной из Катая, глубоко задуматься.

Хурок имел большое значение, и поэтому его сын — тоже. Отец весной прислал к Длинной стене личные заверения в своей преданности и подношения: хороших лошадей, волчьи шкуры, а также двух юных девушек — очевидно, собственных дочерей, — чтобы они присоединились к десяти тысячам наложниц в отведенном им крыле дворца.

Выяснилось, что Хурок готов обдумать возможность восстания против правящего кагана Дулана, его шурина.

Дулан прислал не так много лошадей и мехов.

Его посланники привели к широкой северной излучине Золотой реки, где каждую весну происходил такой обмен дарами, слабых, мелкокостных лошадей, некоторые страдали коликами. Да еще пожимали плечами, гримасничали, плевались и разводили руками, когда катайцы указали им на эти недостатки. Они утверждали, что травы в тот год выросли скудные, газелей и кроликов развелось слишком много, стада поражали болезни…

А меж тем их собственные кони выглядели крепкими и здоровыми.

Старшим мандаринам, отвечающим за оценку такой информации по поручению небесного императора, показалось, что каган Дулан считает свое положение слишком прочным и, возможно, даже жалеет о своих ежегодных обязательствах по отношению к далекому Синаню.

Было решено, что давно пора напомнить о могуществе Катая. Император, как всегда, проявил слишком большую щедрость и снисходительность к малым народам и их дерзости. Его терпением злоупотребляют.

Хуроку тайно предложили подумать о более возвышенном будущем. И он с радостью согласился.

В то лето пятнадцать тысяч катайских солдат отправились за пределы Стены на север, за излучину реки.

Каган Дулан вместе со своими воинами и сторонниками предпринял стратегическое отступление. Его было безумно сложно найти на этих обширных просторах лугов, к тому же он ждал союзников с севера и с запада и наступления зимы.

В степи не было городов, которые можно грабить и жечь; не было вражеских крепостей, которые можно осадить и заставить сдаться из-за угрозы голода; не было посевов, которые можно вытоптать и захватить; катайцы действовали в интересах человека, которому после еще предстояло завоевать доверие кочевников. Словом, была совсем другая война, чем то, к чему они привыкли.

Главной задачей явно было найти войска Дулана и завязать с ними бой. Или просто убить этого человека, так или иначе. Однако Хурок показал себя слабой личностью, в чем все больше убеждались катайские офицеры экспедиционного корпуса: это был хрупкий горшок, в котором не было ничего, кроме честолюбия.

Он начинал пить кумыс с первыми лучами солнца, большую часть дня был пьян, лениво охотился на волков или валялся в своей юрте. В пьянстве, как таковом, не было ничего плохого, но только не во время военной кампании. Его старший сын, Мешаг, был лучше обожженным сосудом, так они докладывали наверх. Поэтому, когда к Мешагу, в свою очередь, обратились, он не проявил большого отвращения к предположению, что он может надеяться на нечто большее, чем положение самого сильного сына поддерживаемого катайцами кагана.

Они были не особенно умными людьми, эти степные кочевники, а империя Катай, среди прочего, почти тысячу лет и девять династий совершенствовала искусство политической манипуляции. Об этом были написаны книги, и любому компетентному гражданскому чиновнику надлежало заучивать их наизусть. Это было частью подготовки к экзаменам.

«Рассмотрите и оцените противоречащие друг другу доктрины на основании работ Третьей династии, касающихся правильного решения вопросов наследования в государствах-данниках. Ожидается, что вы процитируете отрывки из этих текстов. Примените выбранную вами доктрину к решению текущих проблем, возникающих на юго-западе и среди народов, обитающих вдоль побережья Жемчужного моря. Закончите правильным шестистрочным стихом, в котором кратко изложите ваши предложения. Включите в него ссылку на пять священных птиц».

Разумеется, в оценку такой работы также входила оценка качества каллиграфии кандидата. Официальный стиль письма, не скоропись.

С кем, по их мнению, имеют дело эти невежественные, покрытые пятнами жира варвары, часто голые по пояс, с сальными волосами до пояса, пахнущие кислым, перебродившим молоком, овечьим пометом и лошадями?

Но этот последний план наследования власти у богю не успели воплотить в жизнь, так как молодой Мешаг заболел в своем стойбище на закате одного осеннего, ветреного дня.

Он стоял у открытого костра, смеясь шутке, — грациозный мужчина с чашкой кумыса в руке, как вдруг чашка выпала из его руки на вытоптанную траву, колени подогнулись, и он рухнул на бок, едва не угодив в огонь.

Его женщины и сторонники в страшном смятении дали ясно понять, что это, должно быть, проделки зловещих сил — некоторые признаки убедительно свидетельствовали о том. Их собственный шаман, маленький и дрожащий, сказал то же самое, но утром, после того как всю ночь распевал и колотил в бубен рядом с Мешагом, признался: не в его силах сотворить ответное заклятие, способное изгнать злых духов из бесчувственного человека.

Только один человек, которого он назвал «белым шаманом озера», мог одолеть тьму, посланную захватить душу Мешага и унести ее от тела.

Это озеро находится на расстоянии многих дней пути отсюда. Они отправятся туда на следующее утро, сказали богю, и понесут Мешага на крытых носилках. Они не знали, смогут ли удерживать его душу возле тела так долго, но другого пути нет. Маленький шаман поедет с ними и сделает все, что в его силах.

Что бы ни думали об этом катайские военные, они мало что могли сделать. Два армейских лекаря, вызванные измерить пульс и ауру больного, были в растерянности. Он дышал, сердце его билось, он не открывал глаз. Когда ему поднимали веки, глаза его были пугающе черными.

Но хорошо это или плохо, а Мешаг стал теперь одной из составных частей стратегии империи. Если бы он умер, пришлось бы вносить исправления. Еще раз. Было решено, что некоторое количество всадников отправится на север с их отрядом, чтобы поддержать присутствие Катая и немедленно прислать доклад, если этот человек умрет.

Они ожидали, что он умрет. В Синань заранее отправили сообщение. Кавалерийский офицер, отправленный на север вместе с богю, должен был сам решать, что предпринять по ходу дела. Он и его люди будут находиться безнадежно далеко, отрезанные от всех остальных.

На должность командира этого отряда выбрали Шэнь Тая, сына генерала Шэнь Гао.

Если в этом решении и был элемент неявного наказания за то, что молодой человек имеет тот ранг, которого не заслужил, никто не мог бы потом обвинить их в том, что они послали его с таким заданием.

Ему оказали честь, не так ли? Отправили на опасное задание. Чего еще мог желать молодой офицер? Это был шанс прославиться. Зачем еще они здесь? В армию поступают не для того, чтобы медитировать. Если тебе нужно именно это, то иди и стань отшельником Пути, питайся желудями и ягодами в пещере на склоне горы…

Они поклонялись Конскому богу и Повелителю неба.

Сын Неба был богом Смерти. Его мать обитала в Бездонном озере, далеко на севере. Зимой оно замерзало.

Нет, это не то озеро, куда они сейчас направлялись, оно гораздо дальше на север, и его охраняют демоны.

В потустороннем мире все наоборот. Реки текут из моря, солнце встает на западе, зима — зеленая. Мертвых хоронили на открытой траве, а не в земле, чтобы их пожирали волки и таким образом они вернулись бы на Небо. Блюда и гончарные изделия клали вверх дном или разбивали рядом с телом, еду разбрасывали, оружие ломали — чтобы мертвые могли узнать и предъявить права на эти вещи в мире наоборот.

Черепа жертвенных лошадей (на севере — рогатых оленей) разбивали топором или мечом. Животных снова восстановят, целых, они будут бегать в другом месте, только белые станут черными, а черные — светлыми.