Цветы на нашем пепле Буркин Юлий
– Она ни в чем не виновата, – ответил тот взволнованно. – Рамбай не спал и всё видел. Его никто не трогал. Он сам вдруг начал визжать и биться… Шалла держит его, чтобы он не навредил себе сам.
– Что же с ним? – еще сильнее всполошилась Ливьен. – Может, он заболел?
И в этот миг в их дупло влетел Лабастьер. Окинув взглядом происходящее, он коротко бросил Рамбаю:
– Мне нужна твоя помощь, отец.
– Помощь? – По тому, как Рамбай произнес это слово, Ливьен еще раз почувствовала, что сердце мужа полнится обидой на сына. В том числе и как раз за то, что тот никогда еще не обращался к нему за помощью или за советом.
– Они убивают моих детей, – при всей своей сдержанности Лабастьер не мог скрыть смятения и боли.
– Откуда ты знаешь?
– Я – телепат, и они – тоже.
Рамбай схватил прислоненный к стене махаонский пружинный карабин и, не тратя больше времени на разговоры, двинулся вслед за сыном, который уже покинул дупло. Вооружившись искровиком, кинулась за ними и Ливьен. Рамбай попытался остановить ее:
– Будь с внуком!
– Там тоже мои внуки! – возразила она, и Рамбай промолчал.
Они летели втроем. Поселок звенел от истошного визга малышей-гусениц. Лабастьер торопливо объяснял:
– Когда сделали больно одному, было больно и остальным, и они сильно перепугались. Я тоже чувствовал эту боль… Они убили уже четверых. Но я не знаю, где!
– Что толку искать убитых?! – заявил Рамбай. – Нужно защитить остальных!
– Как? – вмешалась Ливьен. – Мы не можем оказаться в трехстах гнездах одновременно!
– Но мы можем остановить убийцу, – согласился с отцом Лабастьер. В этот момент они как раз подлетали к дуплу своих ближайших соседей.
– Кто он?! – вскричал Рамбай.
– Вальта.
Рамбай кивнул. В лице его не отразилось и тени удивления, Ливьен же сначала подумала, что она ослышалась. «Жрец Вальта?! Муж ее добрейшей подруги Сананы?! Мудрейший из известных ей ураний, тот самый, что первым принял правление Лабастьера и убедил остальных принять его… Тот самый Вальта, который организовывал последний Праздник Соития!..»
Из гнезда соседей раздавался приглушенный писк гусеницы. Выставив перед собой ствол карабина, первым туда влетел Рамбай. Ливьен и Лабастьер вломились вслед за ним.
Картина, которая предстала их взорам, мало чем отличалась от той, которую они только что оставили: две самки, молодая и пожилая, удерживали на полу плачущую личинку.
Именно в тот момент, когда они вошли в дупло, малыш забился в приступе судорог. Ливьен посмотрела на Лабастьера, и ей стало страшно. Ее сын стоял привалившись спиной к стене и прижимая ладони к вискам. Его лицо, искаженное болезненной гримасой, было белым, как снег предгорий…
Поймав взгляд Ливьен, он выдавил из себя:
– Ещё один…
Тем временем Рамбай перекинулся несколькими фразами с хозяевами гнезда и сообщил:
– Вальты тут не было. Самки насмерть перепуганы тем, что творится с их чадом. Рамбай объяснил.
Лабастьер уже оправился от болевого шока:
– Спроси, есть ли у них оружие.
Рамбай выполнил это распоряжение и ответил:
– Да, у них есть лук, оставленный их бывшим мужем. Его убили махаоны, и самки научились…
– Скажи им, что я приказываю, – прервал Лабастьер. – Лук держать наготове. При появлении Вальты – стрелять, не вступая в переговоры. До того, как тот произнесет хоть слово!
Рамбай кивнул и стал переводить, а Ливьен обратилась к Лабастьеру:
– Почему Вальта делает это? И почему именно Вальта?
– Мне трудно понять его логику, – сказал тот. – Я знаю только одно: это межвидовая борьба…
Инструктаж самок закончился, маленький отряд вылетел наружу, и ситуацию объяснил Рамбай:
– Лабастьер обманул жреца. Тот поверил, что Лабастьер возродит племя, оплодотворив всех самок. Но родились только маака – враги ураний. Жрец предан своему племени, он мудр и умеет убеждать. Там, где он появляется, самки помогают ему убивать собственных детенышей.
Ливьен вспомнила слова Шаллы о том, что она любит Первого лишь тогда, когда забывает, что он – маака…
– Мы остановим его, – заявил Лабастьер. – Вальта не знал, что все мои личинки – телепаты. Если бы не это, в живых к утру не осталось бы ни одного.
Еще в четырех гнездах происходило то же. А в пятом они нашли самку, неподвижно сидящую на корточках перед задушенной гусеницей. Она не отвечала на вопросы Рамбая, и тот вскинул карабин.
– Не надо, – остановил его Лабастьер. – Этим ничего не исправишь.
– Она будет убивать других, – возразил Рамбай.
– Ты уверен?
– Да. Рамбай знает. Она помогла убить своего детеныша, будет убивать и чужих.
Лабастьер поднял автомат вслед за отцом, но не смог заставить себя выстрелить. Ливьен видела, как трудно самцам сделать необходимое. И она взяла это на себя. Очередь ее искровика успокоила совесть матери-убийцы.
…Приступы случались с Лабастьером еще несколько раз. Наконец в одном из гнезд они обнаружили жреца и его жену. Но сначала они увидели перед дуплом двух самцов с луками наизготовку. Рамбай не стал дожидаться, когда они выстрелят, и почти бесшумно уложил обоих лезвиями махаонского карабина. Не было сомнений в том, что Вайла именно тут. Так и оказалось. Он был безоружен. Вскочив с колен, он уставился на маака с беспомощной ненавистью во взоре.
Личинка была уже мертва. Лабастьер, Рамбай и Ливьен не вступали со жрецом в полемику. Без суда и следствия они превратили его, Санану и несчастную мать убитого малыша в мешки, нашпигованые пулями и махаонскими бритвами.
Всего в этот страшный день было задушено двенадцать гусениц. А казнено за детоубийство – около трех десятков самок и трое самцов, включая жреца.
Погребение несчастных детенышей маака и их убийц состоялось последовавшей ночью. К погребальному костру слетелось все племя. Ливьен испытующе вглядывалась в лица ураний. Сожалеют ли они о случившемся? Не повторится ли это снова?.. Но лица их были непроницаемы.
Ливьен была уверена, что Лабастьер скажет речь и пригрозит страшной смертью всякому, кто еще посмеет поднять руку на его детей. Но он не произнес ни слова.
Однако кровавые события того дня больше не повторились. То ли своей карательной акцией маака сумели запугать ураний, то ли не нашлось среди них бабочки столь же убежденной, авторитетной и сильной духом, как жрец Вальта.
Сожалеют ли они о случившемся? Искаженное ненавистью мертвое лицо добрейшей сказочницы Сананы будет с тех пор и до конца жизни преследовать Ливьен в сновидениях.
…Урании добывали пищу, не покладая рук. Гусеницы в мгновение ока пожирали все добытое. Они резвились, толстели и росли.
Так продолжалось до тех пор, пока ни пришла пора закукливания.
И вот, срок подоспел. Ливьен с нетерпением ожидала, когда из куколки выйдет ее любимый внук, Первый – сын Шаллы, спрятавшей свой кокон под их деревом.
Пожалуй, этот период был самым спокойным и самым бессмысленным за всё последнее время. Ливьен просто ждала.
И миг настал.
По всем подсчетам именно сегодня на свет должна была появиться новая бабочка. Именно «на свет», ведь Первый был маака, а не ночная урания.
Ливьен, Шалла и Рамбай не спали. Они сидели возле холмика под деревом, то и дело поглядывая на него.
Внезапно земля зашевелилась, кусок дерна, приподнявшись, отодвинулся в сторону, и из отверстия выбрался покрытый слизью юный самец. И был он точной копией новорожденного Лабастьера.
Он огляделся. Выражение его пепельных глаз было на удивление осмысленным. Он остановил свой взгляд на Ливьен и вдруг произнес:
– Здравствуй, мама.
Лицо Рамбая исказилось ужасом. Новорожденный не мог уметь говорить! А у Ливьен появилось ощущение, что все это – глупый розыгрыш, что из кокона вылез их взрослый сын. Да ведь и «мамой» он назвал ее, а не Шаллу… (Та же, находясь на грани истерики, сидела, зажав, чтобы не закричать, рот ладонями, и, раскачиваясь из стороны в сторону, тупо смотрела на свое чадо.)
А «новорожденный» усугубил противоестественность происходящего словами:
– Вот я и родился снова.
…Император смолк, испытующе глядя на невесту. Наан нахмурилась, пытаясь осмыслить услышанное. Наконец ей стало ясно всё, и она в ужасе отпрянула от Лабастьера Первого:
– Я всё поняла! Так вот что означает, «умеющий быть везде»! Ты ведь говорил уже, что самка нужна тебе только для того, чтобы вынашивать плод. Выходит, ты воспроизводишь сам себя в теле каждой самки! И все вы связаны друг с другом телепатической связью…
– Да, ты права. Дело обстоит именно так. Нас тысячи. И в то же время все мы – один единственный Я в тысячах телесных воплощений. Таким образом я стал бессмертным и всемогущим.
– Ты – чудовище, а вовсе не Внук Бога!
– Я в большей степени Бог, чем, например, Хелоу. А еще я – армия. Никому, правда, теперь не нужная.
– Я не могу быть твоей женой, – Наан била мелкая дрожь, и чувство, которое она испытывала, было сродни брезгливости. – Я не возлягу с тобою на брачное ложе. Я не могу принадлежать сразу тысячам самцов!
– Множество тел, но одна личность. И сейчас рядом с тобою – одно тело и одна личность. Это ли не норма?
– Но ведь у тебя тысячи жен. Выходит, ты спишь с тысячью самками одновременно?! Это ты называешь «нормой»?!! – Наан потерла виски и произнесла на тон ниже:
– Оставь меня, возлюбленный жених мой, Внук Бога, умеющий быть везде… Если ты не лгал, то ты ценишь во мне то, что я говорю с тобой искренне и без страха… Прошу тебя, уйди! – Она вновь сорвалась на крик. – Меня тошнит от одной мысли о близости с тобой. Мне кажется, я становлюсь грязной только от того, что ты рядом…
Она замолчала, уже не в первый раз испугавшись, что перешагнула черту дозволенного. Но вновь Лабастьер оказался выше ее ожиданий.
– Не спеши судить меня, – сказал он с явственно различимой горечью в голосе и поднялся. – Побудь в одиночестве и хорошенько подумай обо всем, что я поведал тебе… И если пожелаешь, я продолжу свой рассказ. Возможно, ты так возбуждена от выпитой дозы «напитка бескрылых». Поспи и успокойся. Пока же я займусь делами; я и так отвлекся от них слишком надолго.
И он вышел из спальни своей насмерть перепуганной невесты.
5
Сорванный ветром падает плод,
Падает наземь он.
Плод умирает, и плод гниет,
Чтобы, спустя сезон,
Семя взрастало… Бутон цветет…
Плод будет вновь рожден.
«Книга стабильности» махаон, т. III, песнь VII; учебная мнемотека Храма Невест провинции Фоли.
Мысль о побеге пришла в голову Наан сразу после того, как Лабастьер Первый покинул ее обитель. Идея эта была всепоглощающей. Она как будто бы сожгла все иные думы и стремления и прочно заняла их место… Наан чувствовала, что просто физически не может больше оставаться тут. Она как будто бы даже привязалась к императору. Но ведь она не знала… Она не может отдать себя этому многоликому существу, лишь внешне напоминающему бабочку!
А до обряда их бракосочетания осталось меньше месяца.
Чисто технически побег был не таким уж сложным делом. Ее жилище имело не только внутренние коммуникации, но и внешний, выводящий на крышу, выход. Она могла летать куда захочет и удаляться от цитадели императора на любое расстояние…
Препятствием служила лишь добросердечная Дипт-Реиль, везде и всюду следовавшая за ней. Но Наан, оценив свои способности к лицемерию, пришла к выводу, что легко сможет перехитрить ее.
Однако простой идея побега казалась только на самый поверхностный взгляд. Потому что существовал не только вопрос «КАК?», но и вопрос «КУДА?»
До того, как император забрал Наан к себе, она ни разу не вылетала с территории Храма Невест без присмотра евнухов-репетиторов, и за его пределами у нее не было ни единого друга или даже просто знакомого.
Возможность скрыться в лесу Наан отвергла сразу: судя по тому, что рассказал Лабастьер, дикарских поселений ураний на свете больше не существует, а в одиночку ей не справиться с опасностями, подстерегающими там. Она жаждала свободы и в то же время панически боялась её.
Бежавшую от императора невесту могли бы приютить его враги… Но если правдой было всё то, что о современном мире рассказывали воспитанницам предметные репетиторы и мать-настоятельница, выходило, что поголовно все граждане Объединенной Империи действительно чтят своего правителя и преклоняются перед ним, как перед божеством – и махаоны, и маака, и горстка так и оставшихся малочисленными ураний.
Возможно, это и не так. Любая религия порождает еретиков, любое правительство бабочек во все века имело скрытую или легальную оппозицию, Наан помнила это из уроков истории. Но она все равно не знает, где их искать. Когда-то в обществе махаон эту социальную функцию выполняли бессрочники, но теперь нет и их.
С обескураживающей ясностью она осознала, как беззащитна и одинока она в этом мире. Родственники? Возможно, они и помогли бы ей скрыться… Хотя лояльность к законному правительству – традиция в обществе махаон, пожалуй, даже более сильная, чем святость семейных уз. Да к тому же она просто-напросто не знает своих родственников!
Говорить о семье в Храме было не принято, но нет-нет, да проскальзывали в болтовне Невест какие-нибудь намеки о родне. Наан же всегда казалось, что тайну ее происхождения хранят как-то особенно ревностно. И как раз это было одной из причин никогда не затевать разговоров на данную тему.
Но однажды мать-настоятельница допустила оплошность. Она заглянула на занятия по макияжу и, оглядев возбужденных напомаженных и разукрашенных воспитанниц, пришла в умиление. Настолько сильное, что позволила себе вольность. Указав на Наан, она бросила одному из репетиторов-кастратов: «Кто бы мог подумать, а? Похоже, поговорка «ядовитое семя не приносит съедобных плодов», вовсе не всегда бывает верной…»
Говорила она тихо, так, чтобы ее услышал только репетитор, но именно в тот момент случилось так, что «невесты» на миг перестали щебетать, и в тишине слова Дипт-Шаим прозвучали отчетливо и ясно. И почему-то они заставили Наан смутиться, а сердце ее тревожно и сладко забилось в груди…
Конечно, Дипт-Шаим могла выразиться и чисто фигурально, не имея в виду ничего конкретного… Но что-то подсказывало Наан, что это не так, что настоятельница знакома с ее родословной. В первый и в последний раз услышала она тогда хотя бы косвенное упоминание о своих родителях, и эпизод этот ярко запомнился ей. Сотни раз прокручивала она душными ночами эту сцену в памяти, пытаясь вникнуть в ее тайный смысл, но единственное, к чему пришла в итоге, это к мысли, что ее родители имеют дурную репутацию.
Хотя… Что-то о её семье Дипт-Шаим говорила и Лабастьеру Первому, в день, когда император выбрал ее… Но Наан в тот момент была так взволнована, что теперь из намеков матери-настоятельницы не могла припомнить ни слова.
Ей пришлось собрать всю свою выдержку, чтобы обуздать желание податься в бега немедленно. Утром следующего дня, после почти бессонной ночи, она придумала, как выведать что-либо о своих родственниках и сообщила Дипт-Реиль, что хочет посетить Храм Невест. Та была удивлена и даже недовольна:
– Поверь, ты найдешь там только зависть своих бывших подруг, и это омрачит твои воспоминания о прошлом, – сказала та, сервируя завтрак. (Невесты питались редко и более чем скромно, чтобы сохранить фигуры тонкими и стройными, здесь же Наан баловали лакомствами почти каждый день.) – К тому же, скоро ты в любом случае побываешь там, ведь обряд бракосочетания будет проходить именно в Храме.
Инстинктивно Наан чувствовала, что лучший способ лгать, не вызывая подозрений – говорить почти правду. Правду, но не всю. Чуть-чуть не договаривать. И она продолжала настаивать:
– Дело вовсе не в подругах. Честно сказать, у меня их никогда и не было. Но мне очень хочется повидать мать-настоятельницу еще до этого знаменательного дня; она всегда была добра ко мне, и пока что у меня нет никого ближе нее…
Дипт-Реиль понимающе покивала головой, и выражение ее лица смягчилось:
– Я понимаю тебя, милая. Когда-то и я почитала и любила свою настоятельницу, как самое близкое мне существо. Но эту проблему значительно легче решить по-другому. Я передам твое желание Лабастьеру, и твою старшую подругу доставят сюда.
– Но мне хотелось бы увидеть ее сегодня. (Наан было трудно представить, как она выдержит тут еще хотя бы несколько дней. А знания о семье приближали побег.)
– Сегодня? – Дипт-Реиль остановилась и испытующе посмотрела на нее. – Что ж, возможно, так и случится. Но не будь, однако, капризной…
Позавтракав с Наан и поболтав о маловажных предметах, Дипт-Реиль покинула ее. Но примерно через час она вновь появилась в опочивальне и выглядела теперь слегка раздосадованной:
– Что-то не припомню я, чтобы император был раньше так внимателен к чьим-нибудь прихотям, – бросила она.
Наан насторожилась:
– Что тебя рассердило, любезная Дипт-Реиль?
– Ради меня и моих капризов Лабастьер Первый никогда не оставил бы дела. Да я никогда и не позволяла себе подобного… Только что он лично отправился за твоей настоятельницей в Храм.
Наан тронула руку Дипт-Реиль:
– Не сердись, – она действительно испытывала некоторое смущение. – Я ведь не просила его об этом… И зачем ему было лететь самому?
– Вот и я сказала ему то же самое. Но он ответил, что доставить мать-настоятельницу на антиграве будет значительно быстрее, чем заставлять ее лететь сюда самостоятельно.
– Но ведь это так.
– Так-то оно так. Но антигравы есть не только у императора. И все-таки он пожелал сделать это сам.
«В этом он весь, – Подумала Наан. – Сам решил, что является для меня благом и, не жалея сил, добивается этого… Только вот моего мнения почему-то не спрашивает…»
Но Дипт-Реиль вряд ли понравились бы подобные рассуждения. Скорее всего, ей нужны слезные оправдания. Наан безуспешно пыталась придумать их, но та сама прекратила разговор умиротворяющим тоном:
– Впрочем, не нам судить о смыле поступков Внука Бога.
Наан целый день промаялась в ожидании, прикидывая, как поделикатнее выведать у матери-настоятельницы информацию о своей семье.
…Чего никак нельзя было заметить в лице Дипт-Шаим, когда та появилась в опочивальне бывшей воспитанницы, так это огромной и искренней радости от встречи с ней. Еще бы, ведь ее, как подозревала Наан, доставили сюда, даже не спросив, желает ли она того…
Лабастьер Первый продолжал усиленно изображать благородство: исполнив каприз невесты, сам он ей на глаза не показался, то ли чтобы не выслушивать слов благодарности, то ли, ожидая, когда та позовет его сама.
Наан же решила играть роль до конца. Во всяком случае, пока в одной с ними комнате находится и Дипт-Реиль, празднично нарядившаяся по случаю прибытия гостьи. Ее белые шальвары и блуза были разукрашены флюоресцирующими изображениями разноцветных пауков-солнц из фольклора ураний, и этот наряд резко контрастировал со сдержанными цветами культовой формы настоятельницы.
Лицемерно улыбаясь, Наан шагнула к Дипт-Шаим и, испустив возглас восторга, почтительно сложила крылья, развела руки и склонила голову.
Та не посмела прямо высказать свое неудовольствие, пусть и бывшей своей подопечной, но ныне – бабочке, которая со дня на день должна была стать женой императора, и замерла в ответном приветственном поклоне. (На это почтение и рассчитывала Наан в предстоящем разговоре.)
Выдержав положенную паузу, Наан затараторила:
– О мать-настоятельница! Я так счастлива нашей встрече! Мне так много нужно сказать тебе и так много узнать!.. Как идут дела в Храме? Не обижены ли на меня остальные Невесты за выбор Внука Бога? Как идет подготовка к торжеству бракосочетания?..
Настоятельница, покосившись на Дипт-Реиль, промямлила:
– Все идет согласно установлению…
Дипт-Реиль наблюдала за этой неказистой беседой с умилением, но тень подозрительности все же не покидала ее лицо. Внезапно она встрепенулась:
– Я принесу вам лакомства!
Стоило ей скрыться за перепонкой, как сгоравшая от нетерпения Наан сбросила маску:
– Кто мои родители? – выпалила она, напрочь забыв о своем намерении быть деликатной и осторожной. И тут же сообразила, что совершает роковую ошибку. Теперь, если она действительно сбежит отсюда, первой допросу подвергнется именно мать-настоятельница, и уж она, конечно же, сразу припомнит этот вопрос.
– Зачем тебе это знать? – продолжая улыбаться, вопросом на вопрос ответила Дипт-Шаим, и в голосе ее прозвенела сталь.
– Простое любопытство, – соврала Наан, чувствуя закипающую злость.
– Не похоже… – протянула настоятельница. – Но если это так, то ради бесцельной прихоти я не собираюсь поступаться святыми установлениями Храма.
– Ты смеешь перечить мне? – нахмурилась Наан. – Ты забыла, кем я скоро стану? То, что является прихотью жены Внука Бога, для прочих является законом!
– Ах, так? Понятно, понятно… – мстительно усмехнулась Дипт-Шаим. – Выходит, твой интерес непосредственно связан с интересами императора. Но ведь ты пока еще не стала его женой. Что ж он сам не задал мне этот вопрос?
Наан не нашлась, что ответить и почувствовала, как ярость всецело овладевает ею, чуть ли не лишая рассудка. Ненавистное лицо настоятельницы, ее маленькие прищуренные глазки пробудили в памяти Наан все унизительные сцены, которые происходили с ней в Храме. И всегда участницей, а чаще – зачинщицей этих ситуаций была именно Дипт-Шаим.
Наан вспомнила часы, которые провела в темном карцере, стоя голыми коленями на каменном крошеве… Вспомнила, как невесты по приказу настоятельницы устраивали провинившейся бойкот… Вспомнила электрические разряды жезла, ожоги от которых не проходили по многу дней… Моральный и физический прессинг вершился матерью-настоятельницей с фарисейской улыбкой всепрощения и сопровождался самыми добродетельными словами.
– Кто мои родители?! – повторила Наан угрожающе и сделала шаг к своей собеседнице.
В этот миг в комнату, с подносом уставленным яствами, вошла Дипт-Реиль.
– Убирайся! – не в силах далее сдерживаться, зло рявкнула на нее Наан. Впервые она повысила голос на свою пожилую непрошенную подругу. Та испуганно попятилась, а затем, торопливо поставив поднос на пол, выскользнула прочь. Дверная перепонка моментально затянула проем.
Ситуация окончательно вышла из-под контроля. Больше не было смысла прятать свою ненависть, и нельзя было терять ни секунды. Прошлые обиды и нервное напряжение последних часов разом выплеснулись наружу. Наан сделала еще шаг вперед и, схватив настоятельницу за горло, сжала пальцы:
– Отвечай! – она и сама не ожидала от себя этой вспышки агрессии.
Задыхаясь, Дипт-Шаим выпучила глаза. Одной рукой она ухватилась за стебли свисавшего из-под потолка декоративного растения и лишь благодаря этому удержалась на ногах.
Что-то хрустнуло у Наан под пальцами, и мать-настоятельница захрипела. Наан поспешно разжала руку, и тут же ее парализовала жгучая боль в паху. В свободной руке Дипт-Шаим держала выдернутый из чехла жезл электрошока.
Оцепенение Наан длиось лишь мгновение. Придя в себя, она вновь рванулась к настоятельнице и схватила ее за сжимавшую жезл руку. Отреагировать та не успела, и спустя секунду Наан завладела ее оружием. Не долго думая, она ткнула его концом в грудь Дипт-Шаим.
– Отвечай! Отвечай!.. – выкрикивала она истерично и жалила настоятельницу голубыми искрами разрядов.
Дипт-Шаим рухнула на пол и прохрипела:
– Твои родители… – и вновь замолчала.
– Кто?! – выкрикнула Наан. – Отвечай, или я прикончу тебя прямо сейчас! – и она еще раз ударила жезлом несчастную в живот. Та вскрикнула от боли и с трудом произнесла:
– Твои родители – Мари – казнены… Жив только брат…
Произнеся эти слова, Дипт-Шаим испустила глубокий вздох и замерла. Наан потрясла ее за подбородок, а затем, стремясь привести ее в себя, еще дважды ткнула жезлом. Но настоятельница не реагировала.
«Я убила ее… – осознала Наан и пришла в неописуемый ужас. – Бежать! И именно сейчас! У меня есть брат?! Кто он? Где?..»
Послышался топот. Похоже, крики в ее комнате привлекли внимание стражников, или их позвала Дипт-Реиль. Наан метнулась к лестнице, ведущей на крышу.
Пытаться улизнуть от сильных, тренированных бойцов-ураний было просто бессмысленно, и все же Наан быстро взобралась к наружному выходу и, миновав перепонку, оказалась на плоской поверхности. Держась за землеводный шест, она расправила крылья, а затем, шагнув с крыши, поплыла над простиравшейся перед цитаделью Внука Бога эспланадой.
И в тот же миг на глаза ей попался императорский антиграв, охраняемый внизу одним-единственным часовым. (Собственно, большей охраны и не требуется, так как аппарат этот настроен так, что подчиняется только командам своего хозяина.)
Лабастьер говорил ей, что управление антигравом не представляет никакой сложности, ведь приказы ему отдаются мысленно… Он даже обещал дать ей возможность полетать на нем самостоятельно и сказал, что ввел для этого в кодовую систему аппарата наряду со своими и ее генетические параметры. Но тогда она не проявила к этому живого интереса, и так ни разу и не воспользовалась предложением императора. Теперь же все это в один миг всплыло в ее памяти.
Она буквально спикировала к антиграву и, с трудом удержавшись на ногах, приземлилась возле часового. Тот узнал невесту императора и склонил голову в поклоне. На мгновение Наан замерла перед ним в замешательстве. Что она скажет ему? Что решила покататься? Полная ерунда! Без личного распоряжения Лабастьера никто ей этого не позволит!
И тут со стороны цитадели послышались крики преследователей. Часовой, отвлекшись, устремил свой взгляд туда. И Наан, сбросив оцепенение, ткнула все еще сжимаемый в руке жезл настоятельницы бедняге прямо в шею. (Позднее Наан узнала, что напряжение разряда жезла зависит от силы сжатия его рукоятки. По-видимому, на этот раз она сжала рукоятку изо всех сил…) Часовой повалился, как подкошенный.
Наан прыгнула в водительское кресло, напялила на голову обруч с мнемодатчиками и постаралась как можно яснее произнести про себя команду: «Вверх!»
Аппарат не шелохнулся.
«Слова тут ни при чем», – подумала Наан и попыталась представить, что взлетает в воздух. Но чуда не произошло и тогда.
Самым отвратительным было то, что она совершенно не могла сосредоточиться. Страх вытеснил из ее головы все мысли, кроме одной, путанной и совершенно бесполезной сейчас, появившейся во время борьбы с Дент-Шаим: «Мои родители казнены… У нас существует смертная казнь?.. Кем они были?..»
Краем глаза Наан видела, что десяток преследователей спускаются к ней, и постаралась изгнать из своего сознания неуместные вопросы.
«Небо! Небо!..» – Она заставила себя ясно представить, как взмывает в лазурную высь… Но это так ничего и не дало ей. «Я буду схвачена… Может быть, именно за такие поступки и карают смертью?.. В семействе Мари смертная казнь – добрая традиция, – с горькой иронией подумала она. – Эдакий фамильный признак…»
«Код! – внезапно дошло до нее. – Какая же я бестолковая идиотка!..» Она поискала глазами и тут же нашла сиреневое пятно в форме пятерни на левом подлокотнике кресла. – «Ввел ли Лабастьер мои параметры, как обещал? А вдруг все-таки не ввел?»
Она вложила кисть руки в контуры и почувствовала легкое покалывание. Антиграв задрожал, оживая… А затем – стремительно взвился в поднебесье!
Перегрузка буквально вдавила ее в кресло, а в ушах послышался свист ветра. Чудовищная скорость была, наверное, обусловлена силой желания Наан убраться отсюда подальше.
И на этой безумной скорости она врезалась прямо в рой мчавшихся к ней преследователей.
Звук удара, крики боли и испуганные ругательства она слышала лишь пару секунд и вскоре была уже много выше места столкновения. Выделывая немыслимые пируэты и мертвые петли, она неслась в неведомом ей самой направлении.
6
Если Охотник сумел уснуть,
Ты не тревожь его.
Ветер пожаром ли будет дуть,
Враг ли вокруг него…
Если Охотник решил вздремнуть,
Нету важней ничего.
«Книга стабильности» махаон, т. XII, песнь II; учебная мнемотека Храма Невест провинции Фоли.
Наан не испытывала страха от того, что антиграв практически неуправляем, ведь в любой момент она могла выскользнуть из кресла и лететь на собственных крыльях. Главным было то, что как бы он ни кувыркался, он уносил ее прочь со скоростью, недоступной преследователям. Единственным, чего она опасалась, было то, что аппарат может со всей своей стремительностью помчаться к земле… Но и тогда она не рисковала жизнью. Хотя быть пойманной скорее всего означает скорую смерть.
Но антиграв несся вперед и вверх. Ветер шипел у Наан в ушах, и вскоре императорская цитадель уже виднелась внизу еле различимой точкой. А еще через некоторое время Наан наконец поняла, как следует вести себя, чтобы антиграв летел ровно. Нужно просто не думать о нем.
Аппарат откликался и на прямые команды, и на попытки представить цель, но и то, и другое только сбивало его, заставляя совершать хаотические броски… Он был «умней» легендарных махаонских боевых варанов и прежде всего ориентировался на действительное желание водителя, пусть и не выраженное конкретной мыслью. Ведь не надо отдавать специальные команды твоим собственным крыльям или ногам для того, чтобы они несли тебя туда, куда нужно. А так как Наан пока не знала даже направления, в котором ей следовало двигаться, а хотела лишь как можно скорее скрыться, теперь аппарат на предельной скорости мчал ее по прямой.
Наан расслабилась и огляделась. Она уже миновала край Фоли: концентрические окружности и радиальные отрезки улиц центра провинции сменились внизу пустынным и безжизненным буро-зеленым пейзажем равнины. Легкого интереса Наан к тому, что эта равнина представлят из себя вблизи, оказалось достаточно, чтобы антиграв резко уменьшил скорость и опустился почти к самой земле. Стало видно, что цвет равнине придает низкорослая жухлая трава. И теперь антиграв двигался над ней со скоростью пешехода.
Куда она летит? Что ждет ее впереди? Лишь сейчас Наан осознала всю глубину безысходности того положения, в которое себя поставила, и ее охватило глубочайшее отчаяние. Но собрав все свои душевные силы, она постаралась сосредоточиться на поиске цели.
Итак, ее родители казнены… Как бы невероятно это ни звучало, у Наан не было ни малейших оснований не верить словам настоятельницы… Она убила ее… Она – убийца! Мысли ее смешались вновь. Какой бы сильной ни была их взаимная неприязнь, она вовсе не собиралась никого убивать!
Наан вновь подавила в себе очередную волну отчаяния и заставила себя мыслить конструктивно.
Ее родители – отпетые преступники… Так вот почему тайну ее родословной скрывали от нее даже тщательнее, чем ото всех прочих воспитанниц. Теперь она отчетливо понимала это. Ее родители были ужасными, ужасными преступниками… Как и она теперь…
Внезапно в ее мыслях забрезжил слабый огонек ясности. Семейство Мари!.. Мари – род последнего главы клана счетчиков, фактического властителя махаонов, закончившего свое правление в годы появления Внука Бога в единственном тогда Городе махаон! Почему прежде ей и в голову ни разу не пришло, что ее родовое имя не случайно совпадает с именем известнейшего исторического деятеля? Наверное, потому, что она слышала его сотни раз и привыкла не обращать внимания на эту «случайность».
Благодаря рассказу Лабастьера о том, как он распорядился судьбами племени ураний, Наан понимала теперь, что изучавшаяся ею в Храме Невест официальная история разительно отличается от реального прошлого. Теперь она была почти уверена, что в суровые годы становления власти нынешнего императора те, кто противился его Режиму Стабильности, вполне могли быть жестоко казнены… Но ведь это было триста лет назад!
И новая догадка поразила Наан. При создании определенных искусственных условий, куколка может десятки, а то и сотни лет не превращаться в бабочку. Когда-то это помогало махаонам контролировать уровень рождаемости, порой родители по нескольку лет не позволяли куколке превратиться в бабочку, пока семья не достигала определенного уровня благосостояния… Но Наан никогда не слышала, чтобы этим пользовались сейчас… И никогда не слышала, чтобы срок хранения куколки превышал десятилетие. Но в принципе это возможно. Если это как раз тот случай, то выходит, она, Наан – родственница, а возможно даже и дочь, последнего махаонского правителя-счетчика?!
Некоторое время, придавленная тяжестью своего открытия, Наан тупо смотрела вперед. Мысли, прекратив свой отчаянный галоп, не желали двигаться дальше.
Но понемногу сознание возвращалось к ней.
Кому и зачем пришло в голову задерживать срок ее появления на свет?.. Вряд ли без фактов и посторонней подсказки она сумеет найти ответ на этот вопрос…
Но где-то в мире существует ее единокровный брат… Он может помочь ей понять все это… Он может помочь ей спрятаться… Он может помочь ей…
Но сначала надо найти его. Что почти невозможно.
Хотя… Если она хочет отыскать его, то узнать о нем хоть что-то она, скорее всего, сможет там, где осуществлял когда-то свою власть ее знатный родственник. (Или родитель?)
Вероятнее всего, попытка найти брата окончится неудачей, она будет поймана и казнена… Но она должна хотя бы попытаться. Она должна лететь в столицу…
Наан встряхнулась.
Она без особого труда определила, в каком направлении ей следует лететь, чтобы попасть в старый Город. И антиграв, вновь набирая скорость, понес ее на северо-запад, почти под прямым углом к тому курсу, по которому двигался до этого.
…Открытые с воздуха, подобные Фоли, города махаоны стали строить уже во время правления Лабастьера Первого, когда войны между бабочками превратились в достояние легенд и стали казаться невозможными. А когда-то (Наан знала это из уроков истории) весь ее народ жил в единственном городе-конгломерате, укрытом от вторжения врагов пограничным куполом флуоновой сети.
Читать бесплатно другие книги:
