Цветы на нашем пепле Буркин Юлий
– Понятно… Вы ненавидите маака, – догадался Лабастьер.
Отряд похитителей вновь разразился хохотом.
– Я так и думала, что вы не сумеете этого понять, – презрительно бросила «атаманша». – Взгляните: в моем отряде – поровну маака и махаонов. Но все мы, каждый из нас – противник ваших «семейных квадратов». Маака и махаоны равны именно в своем праве жить раздельно и быть только собой.
– Традиция семейных квадратов позволяет нам уживаться в мире, – высказал Ракши прописную истину.
– Мы в нашем городе живем в мире и без этого постыдного принудительного и аморального закона, который выдумал Лабастьер Второй, и который вы теперь пытаетесь выдать за традицию, якобы сложившуюся естественным путем… «Жить в мире», – передразнила она. – Это каким же презрением к своим подданным нужно обладать, чтобы рассудить таким образом!.. Что мы будем жить в мире, только если загнать нас в общее ложе! Да! Конечно! Так нами управлять значительно проще! Но только это – политика. А когда во имя политики попираются естественные законы бытия – это уже ПРЕСТУПЛЕНИЕ! Так?! – с горящими глазами обернулась она к своему отряду. Бабочки согласно загудели. – Впрочем, – продолжала она, – что это за дискуссию мы тут развели? Будет суд, и будут разговоры. А сейчас – пора двигаться дальше.
– Подождите еще чуть-чуть, – остановил ее Лабастьер. – Я никогда не задумывался о том, что семейные квадраты кого-то могут не устраивать и даже оскорблять. Я привык считать этот порядок чем-то само-собой разумеющимся. Но по-видимому, названная вами проблема действительно существует. Почему бы нам сперва не обсудить ее? Почему вы не обратились ко мне раньше? Может быть, мы сумели бы найти решение вместе и без кровопролития? Я, например, склонен признать, что вы – настоящий оратор и настоящий лидер. Я даже склонен восхищаться вами: самому мне всегда недоставало названных качеств, столь необходимых королю. И наконец, я хочу хотя бы иметь представление, кто вы, и почему именно вы встали во главе этих несчастных. Как вас звать, в конце концов?
– Оттягиваешь время? – тихо спросил Лабастьера Лаан.
– Мне действительно любопытно, – откликнулся тот, посмотрев на друга укоризненно.
– Очень вовремя, – с горькой иронией заметил Лаан.
– Вот-вот, – вмешалась «атаманша». – Ваше неуважение к своим подданным выражается даже в мелочах. Вы разговариваете между собой так, словно другие неспособны вас понять… Обсуждать нам нечего. Пословица гласит верно: «Гнилые корни следует отсекать». Что касается меня… Я удовлетворю ваше любопытство. Меня зовут Наан, и мой отец, Дент-Таллур носил оранжевый берет.
– Наан?! – совсем не ко времени рассмеялся Лабастьер. – Ваш благородный отец назвал вас в честь моей прабабушки, которая, как гласит легенда, стала одной из двух самок первого на Безмятежной семейного квадрата… Какая ирония… А почему вы сказали «Наан», а не «Дипт-Наан»? Ваш возраст…
– Потому что я не замужем, – отрезала самка. – Я не пожелала делить ложе с маака, и мой жених, такой же, как выяснилось, бесстыдный самец, что и ваш прадед, составил партию с другой самкой.
– Ага! Выходит, не все считают так же, как вы?! – воскликнул Лабастьер, пропустив мимо ушей оскорбительный выпад в адрес своего великого предка.
– Это было давно, – помотала головой самка. – С тех пор, как правительницей города стала я, закон семейных квадратов у нас не действует. И мы не собираемся возвращаться к старому… А втянуть меня в бессмысленную дискуссию у вас не получится.
– Я давненько заметил, – встрял Лаан, – что когда самка долго живет без самца, она становится буйной и сварливой…
– Ну все! Хватит! – рявкнула Наан, побелев от гнева. – Вы ведете себя так, словно не верите в то, что жить вам осталось, от силы, несколько часов!.. Довольно болтовни. Пора двигаться. – Самка повернулась к пленникам спиной и пошагала в сторону селения, называемого ею «город». Она пошла пешком потому, что королю и его спутникам лететь не позволяли намоченные крылья. Подручные Наан принялись грубо, толчками и зуботычинами, подгонять их.
Но не успели они сделать и нескольких шагов, как ситуация вновь кардинально переменилась…
9
Тихо с ветки на ветку две капли ползут,
Им хотелось бы вместе быть.
Только, слившись, от тяжести вниз упадут,
Не успев от любви остыть.
И, тотчас войдя в беспощадный грунт,
Сгинут. Им – не любить, не жить.
«Книга стабильности» махаон, т. IV, песнь XXIV; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
…В небе еле слышно зашелестели крылья. Лабастьер оглянулся и в свете лун увидел, что со стороны реки к отряду строптивой Наан приближается не менее полусотни бабочек.
Окружив своих пленников, отряд ощетинился клинками. Подоспевшие бабочки, в свою очередь, образовали в воздухе кольцо, а затем резко опустились вниз – так, что похитители короля оказались внутри.
Но опустились при этом не все: небольшая часть из подлетевших осталась в небе, чтобы пресекать попытки окруженных покинуть позицию по воздуху.
Бабочки, пришедшие на помощь королю, были незнакомы ему, и вооружены они были незнакомым, странным оружием.
Все описанное произошло в считанные мгновения, так, что никто не успел проронить и слова. И без того озадаченный Лабастьер с еще большим удивлением обнаружил, что среди бабочек, оставшихся в небе, есть самки. Одна фигура показалась ему знакомой… Мариэль?!
– Это бабочки Пиррона! – придя в себя первым, радостно сообщил свою догадку Лаан.
Откликнуться Лабастьер не успел. Сделав короткий шаг вперед, один из бойцов, окруживших отряд Наан, весомо произнес:
– Именем закона я требую немедленной выдачи нам короля и его спутников.
Лаан узнал его. Это был со-муж Дент-Пиррона, маака Барми.
– Как бы не так, – бросила Наан, и ее воины откликнулись одобрительным, но опасливым гулом.
– Предупреждаю, – продолжил Барми, – наше оружие убивает мгновенно и на расстоянии.
– А негодяй Пиррон уверял, что его любимая племянница только чертежи рисует, – пробормотал Лаан, явно воодушевляясь.
Пауза чуть затянулась. А затем непокорная Наан, явно храбрясь, вскричала:
– Бред! Нам ли бояться этих трусов?! Атакуем их!
Количество вновь прибывших ненамного превышало численность отряда Наан, и в честном поединке, принимая во внимание недюжинные способности отважной Наан воодушевлять своих бойцов, исход боя был бы предрешен. Но оружие, в существование которого она не поверила или сделала вид, что не верит, все-таки действительно имелось.
Отряд Наан кинулся в атаку, причём, используя крылья, его бойцы приняли горизонтальное положение, благодаря чему стали менее уязвимы для колющего оружия…
В тот же миг незнакомый голос самки сверху выкрикнул:
– Король! Ракши! Ложитесь!
Названные, а вместе с ними и Лаан, рухнули на землю, еще не понимая, зачем это нужно… И тут же раздался грохот, подобный тому, который произвел давешний фейерверк в «Веселом саду». Но коренная разница этих звуков состояла в том, что нынешний сопровождался не благоуханием, а отвратительной едкой вонью, что служил он не красоте, а смерти и сопровождался не восторженными вздохами, а криками боли.
За несколько секунд отряд Наан, обстрелянный снизу арбалетными стрелами и забросанный ручными гранатами сверху, был частично разбит и полностью деморализован. С десяток окровавленных мертвых тел лежало на земле, остальные бунтовщики, перепуганные, побросав свои клинки, стояли, демонстративно разведя руки в стороны: они сдавались.
Лабастьер и его спутники поднялись на ноги.
– Где Наан? – спросил король, но за звоном в ушах и сам не услышал собственного голоса и повторил громче: – Где атаманша?!
Отозвался Лаан:
– Убита, – кивнул он в сторону. Лабастьер посмотрел в указанном направлении. И сразу же отвернулся. Изуродованное тело бесстрашной самки представляло собой жалкое зрелище…
Тем временем бабочки Пиррона под предводительством Барми связывали пленников, собирали их оружие, возились с телами погибших.
Лабастьер почувствовал, что кто-то позади него перерезает путы на его руках. Флуон лопнул, и король обернулся. Это была Мариэль. Они порывисто обнялись.
– Вы спасли нас от смерти, – произнес король с благодарностью. – Вы вернулись к Пиррону и привели сюда его отряд… Как вы сумели добраться сюда в столь короткий срок? – он отпустил ее и отстранился в некотором смущении.
– Вместе с остальными я воспользовалась приспособлением, которое они называют «прыжком бескрылых»…
– Ясно, – кивнул Лабастьер. – Пиррон рассказывал мне об этой штуковине… Итак, – обернулся он к Лаану, – как это ни прискорбно, но правительница этого селения убита. Не думаю, что его жители в связи с этим будут очень уж рады нашему визиту. Тем паче, что все они, насколько я понял, отменные строптивцы, предпочитающие жить по своему, а не по королевскому, закону и даже называют свое селение запрещенным словом «город».
– А я и не позволю вам нанести этот опасный визит, мой король, – безапелляционно заявил Лаан.
– Вот как? – поднял брови Лабастьер. – А как же тогда я сумею установить там порядок?
– Вам все еще мало? Вновь только чудо спасло вас от гибели. А впереди еще полсотни селений. Если вы будете продолжать «наводить порядок» в них, вы неминуемо оставите королевство без наследника. Так что настоятельно советую вам, мой друг, заняться этим только после рождения сына и в сопровождении хорошо вооруженного отряда. Такого, как, например, этот. А сейчас, Ваше Величество, – сменил Лаан тон с приятельского на официальный, видя, что король хмурится, – лишь только наши крылья высохнут, мы подобру-поздорову отправимся домой.
– Не слишком ли много ты на себя берешь, брат-махаон? – мрачно осведомился король. – Близость смерти, конечно же, всех сближает и уравнивает, независимо от рангов… Но опасность уже позади. Так вот: я не собираюсь возвращаться домой, не найдя невесты.
– А, по-моему, вы уже нашли ее…
– Я не понимаю тебя, друг мой, – отозвался король, несколько опешив.
– Она перед вами, – заявил Лаан, указывая на Мариэль. (Его руки уже были свободны.)
– Наглец! – гневно вскричал Лабастьер. – Мариэль – невеста Ракши, и честь никогда не позволила бы мне…
– Уймитесь, Ваше Величество, – перебил его Лаан, – взгляните-ка лучше сами на этого юношу.
Лабастьер обернулся и увидел, что лицо стоявшего в двух шагах от него связанного Ракши осыпает поцелуями синеглазая Тилия – оружейница, племянница Дент-Пиррона. И тот явно не собирался ей сопротивляться.
– Ракши, вы что, действительно любите эту девушку? – ошарашенно спросил король.
Тилия отпрянула и, наклонившись так, что лица ее Лабастьер теперь видеть не мог, принялась распутывать Ракши руки.
– Моя жизнь принадлежит Мариэль, – произнес Ракши твердо.
– О! Какие же вы все идиоты! – вскричал Лаан. – Мариэль, милая, вы единственная среди них здравомыслящая бабочка! Так помогите мне хотя бы вы! Повторите то, в чем признались мне вечером, когда эти надутые, как шар-птицы, самцы летали за хворостом.
– Я же просила вас молчать, – начала Мариэль укоризненно, – и вы поклялись мне…
– Повторите, – властно потребовал Лабастьер, чувствуя, как кровь бьется у него в висках.
Решительно посмотрев ему в лицо, девушка сказала:
– Я призналась Лаану в том, что люблю вас. Но…
– Никаких «но»! – замахал на нее руками Лаан. – А теперь вспоминайте, мой король, что вы мне говорили прошлой ночью, когда выпили зелья Пиррона! Вы, мой друг, сказали, что, кроме Мариэль, вам не мила ни одна самка на свете, и в связи с этим вы и вовсе намерены навек остаться холостяком. Припомнили?!
По тому, каким сконфуженным стало выражение лица Лабастьера, было абсолютно ясно, что он вспомнил эти свои слова.
– Так-то! – вскричал Лаан и обернулся к Ракши: – Все, друг-маака! Забирайте свою Тилию и женитесь на ней.
Синеглазка, закончив распутывать Ракши руки, выпрямилась, и стало видно, что лицо ее сияет озорной радостью.
– Но я поклялся Мариэль… – начал Ракши, однако Лаан перебил его:
– Да не нуждается она в вашей верности! Она любит короля! А клятва… Я, например, только что нарушил сразу две клятвы – Мариэль и королю; но если кто-нибудь посмеет сказать, что у меня нет чести, я немедленно буду драться с ним… Далась вам эта клятва, дружище?!
Ракши и Тилия, Мариэль и Лабастьер обескураженно переглядывались.
– Он прав, – выдавил наконец Лабастьер.
– Он прав, – эхом, еле слышно, отозвался Ракши, глядя на Мариэль, и во взгляде его читалась мольба о прощении. – Я и сейчас готов отдать за тебя жизнь… – его голос становился тверже. – Да. Но Тилия… Один взгляд, одно слово… Я и сам не знаю, почему это случилось… А когда мы клялись друг другу, мы ведь еще ничего не понимали…
– Он прав! – недослушав экс-жениха, звонко воскликнула Мариэль и кинулась на шею… Лаану. А еще через мгновение его уже зацеловывали обе самки.
Лабастьер и Ракши глянули друг на друга и, внезапно расхохотавшись, обменялись рукопожатием. Все еще смеясь, Лабастьер огляделся по сторонам.
Оставшиеся в живых бойцы правительницы Наан сидели на земле – связанные, с намоченными крыльями. Рядом стояли бабочки Пиррона. И все – и друзья, и враги, затаив дыхание, с любопытством прислушивались к разговору монарха и его сотоварищей.
– Вот так представление мы устроили! – покачал головой Лабастьер. – Скажем прямо, мы выбрали не самые подходящие время и место для решения своих сердечных проблем…
– Я вообще не понимаю, зачем надо было сюда тащиться, – с напускным недоумением заявил Лаан, которого самки, наконец, оставили в покое. – Я ведь, Ваше Величество, сразу, еще на хуторе у Мариэль, сказал, что вашей женой должна быть именно она.
– Ладно, ладно, – усмехнулся король. – Только не рассчитывай, что я теперь буду день и ночь благодарить тебя. Ты ведь уже заработал свой выигрыш, заполучив ее в диагональ.
Тем временем Тилия в радостном порыве прижалась лицом к плечу Ракши, а Мариэль взяла Лабастьера за руку и заглянула ему в лицо. Ее взгляд был полон удивления и радости:
– Ваше Величество, неужели я действительно стану королевой? А я-то думала, что мне всю жизнь придется прятать свою любовь и довольствоваться тем, что вы где-то рядом…
– А я, – посерьезнел Лабастьер, – я спрятал свое чувство так глубоко, что лишь сейчас, под натиском этого плута, – кивнул он на Лаана, – впервые признался в нем сам себе…
Заря поднималась над лесом на противоположном берегу речки. Первые ее лучи, пробиваясь сквозь листья и становясь от этого лиловыми, тронули и согрели тех самых бабочек, которые сперва убивали друг друга, а затем с не меньшим увлечением наблюдали за мелодраматическим развитием в отношениях короля и его друзей…
Лаан, покопавшись в сваленном в кучу оружии, нашел кинжал короля, свою саблю и шпагу Ракши. Раздав оружие, он встряхнул крыльями, проверяя насколько они высохли:
– Ха! А чешуйки-то держатся! – сообщил он. – Как родные. Минут через двадцать уже можно будет лететь. Как там наши сороконоги? Небось, бедняги, отчаянно перепугались и уже не надеются, что мы вернемся.
Но судьбы подданных беспокоили Лабастьера значительно больше.
– Мне жаль, что это утро, утро великой радости, кому-то принесло смерть, – покачал он головой. – Сколь бы преступна не была предводительница этих несчастных, отдадим ей должное: она была отважной и по-своему честной самкой. Надо освободить их, – кивнул он в сторону пленников.
– Когда полетим, тогда и развяжем им ноги, – ворчливо возразил Лаан. – И запомните! – обратился он к пленникам, грозно сведя брови. – Его Величество еще вернется! Сразу, как только эта достойнейшая самка, – указал он на Мариэль, – родит ему наследника. А она сделает это, и очень скоро, помяните мое слово. Так что, злодеи, навести у себя порядок, советую вам самим, загодя.
– И похороните погибших со всеми подобающими героям почестями, – добавил Лабастьер. – Такова воля вашего короля.
Обратный путь.
«Прыжки бескрылых» у бойцов отряда Пиррона закончились, еще когда они мчались спасать короля и его друзей, так что сейчас все летели самым тривиальным образом.
Добравшись до места, где были вынужденно брошены сороконоги, Лабастьер обнаружил, что зря за них беспокоился Лаан. Оказалось, к ним еще на тот путь был приставлен самец маака из селения Пиррона, и животные выглядели сытыми и вполне довольными.
– Это место теперь твое, Мариэль, – великодушно заявил Лаан, указывая на седло Умника позади короля.
– Но к Ракши, я думаю, сядет Тилия, – возразила та, – как же тогда вы? Лучше будет, если…
– Лучше будет, если ты раз и навсегда перестанешь мне перечить, – прервал ее Лаан. – Не забывай, я уже почти что со-муж короля, и строптивости в нашей семье я не потерплю!
При этом он так подмигнул ей, что Лабастьер, соскочив с сороконога на землю, хотел немедленно как следует отдубасить его. Но тот взмолился:
– О, простите меня, Ваше Величество. Я заговариваюсь от счастья… А глаз, глаз подергивается от волнения… – Заметив, что гнев короля больше напускной, чем взаправдашний, он сварливо добавил: – И, между прочим, не надо лишать меня последних сил, которые я берегу для полета; путь-то предстоит неблизкий! Правда ведь? – обратился махаон к Умнику, и тот всем своим видом подтвердил верность его слов.
Махнув рукой и стараясь не рассмеяться, король вспорхнул обратно в седло. Да и мог ли он сердиться на друга всерьез?
Далее две пары влюбленных двигались верхом, а отряд Пиррона и присоединившийся к нему Лаан сопровождали их по воздуху. Бежать сороконоги способны значительно быстрее, чем могут лететь бабочки, но чтобы не приходилось никого поджидать, наездники сдерживали животных и время от времени, чтобы летящие могли отдохнуть, устраивали короткие привалы. Иногда остановки были и вынужденными: когда перед сороконогами возникали те или иные преграды. Тогда отряд, подоспев, по очереди переносил перепуганных зверей через овраг или ручей, и они продолжали путь.
Во время одной из таких передышек Лабастьер перекинулся несколькими словами с синеглазой Тилией. Конечно же, она была очень мила, но… Его несказанно забавляла мысль о том, что эту самку Ракши предпочел самой Мариэль, и ему очень хотелось понять, как же такое могло произойти.
– Я думаю, дорогая Тилия, вы сделали завидный выбор, – обратился король к девушке. – Я обещал Ракши и Мариэль, что они отправятся со мной в столицу и останутся при дворе. Теперь это распространяется на вас, и я надеюсь, вы не откажетесь от этого предложения. С Ракши мы знакомы совсем недавно, но благодаря ряду качеств, я уже включил его в число своих лучших друзей. Он смел и благороден, добр и великодушен…
– Мне не нужно расхваливать его, Ваше Величество, – мягко остановила короля самка, – это было бы пустой тратой вашего драгоценного красноречия. Мне было достаточно нескольких минут общения с ним, чтобы понять, что мы рождены друг для друга.
– О да, понимаю, – кивнул головой Лабастьер, – то же случилось и со мной, когда я увидел Мариэль. И все-таки, если бы не Лаан…
– Кроме вашего друга мы должны благодарить и удивительное стечение обстоятельств, – возразила Тилия. – На балу Пиррона мы с Ракши и словом не перемолвились о своих чувствах. Его удерживала честь, а меня – гордость. Лишь известие о том, что он вместе с вами находится в смертельной опасности, вывело меня из состояния меланхолии, в которое я впала сразу, как только вы нас покинули. Ведь я была уверена, что больше никогда не увижу того, кого полюбила больше жизни. А если бы я не занималась оружием, меня бы не взяли с собой, и тогда… Все это похоже на чудо.
Тихий смех Мариэль заставил Тилию и Лабастьера обернуться.
– Там, где любовь, там и чудо, – улыбаясь, сказала та, – простите, что я невольно услышала конец вашей беседы. Меня послал за вами Ракши: в седельной сумке Ласкового сохранился последний сосуд с напитком бескрылых, и мы посчитали, что это очень кстати. В нашем селении помолвки принято отмечать несколькими глотками… Все уже приготовлено.
10
«О взгляни, гусеницу несет муравей,
Разве он, Первобабочка-мать,
Не прекрасен в своем неустанном труде,
Пусть он и не умеет летать?»
Улыбнулась она: «Это нужно, скорей,
У поклажи его узнать».
«Книга стабильности» махаон, т. IX, песнь XXII; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
И это было только начало праздника. Бал, который устроил Дент-Пиррон в честь того, что король нашел-таки, наконец, невесту, а также в честь своей племянницы, которая должна в ближайшее время стать придворной, был еще более роскошен, нежели давешний. Конечно же, все были слегка шокированы неожиданной перетасовкой в компании короля, но во-первых, такой исход устраивал всех, а во-вторых, он придавал веселью некий особый налет авантюрности и бесшабашности.
Праздник, сопровождаемый обильными возлияниями, танцами и фейерверками, длился двое суток, на третьи же вновь настало время расставания. До самого края селения король и его спутники шли пешком, сопровождаемые толпой восторженных подданных. Боевой отряд Дент-Пиррона был тут же, по поручению правителя он подрядился сопровождать короля до самой столицы.
Свою лепту в это решение внес и Лаан, заявив: «Вы поедете в седлах, а я, выходит, один буду по небу лететь?!» Но как раз эта-то проблема была решена моментально: услышав слова Лаана, к его великому восторгу, Пиррон тут же подарил ему великолепного молодого сороконога по кличке Прорва.
– Он любит поесть почти так же, как я, – объяснил Дент-Пиррон происхождение этого имени и заверил: – Но у него-то это от молодости и быстро пройдет.
Прощаясь, правитель селения отозвал короля в сторонку.
– Я – старый толстый махаон, и бояться в этой жизни мне уже нечего, – сказал он. – Потому напоследок хочу заметить вам вот что. Мир меняется. Да, он меняется, мой господин, нравиться нам это или нет. И то, что когда-то было единственно правильным для него, сегодня, возможно, ему уже не соответствует или даже мешает…
– О чем это вы, милейший?
– Всё о том же, Ваше Величество. Тилия рассказала мне, как нелегко было всем вам расстаться с устаревшими представлениями… А уж как счастливы вы теперь, сделав это.
– Ну и?..
– Я очень рад, что вы сумели так поступить. Это внушает мне надежду. Подумайте, а может быть, и с изобретательством дело обстоит подобным же образом?
– Ах, вот оно что. Вы снова за свое…
– Не будь «прыжков бескрылых», не будь того оружия, которое мастерит моя племянница, как я не пытался отучить ее от этого, вас могло бы уже не быть в живых… Все-все-все, – замахал руками толстяк, видя, что король хмурится, – я вовсе не хочу оказывать на вас давление, и не напрашиваюсь на благодарность… Я замолкаю.
– Хорошо, мой друг, – сжав его пухлую ладонь в своей руке, сказал Лабастьер. – Я обязательно подумаю над тем, что вы сказали. И какое бы решение я не принял, поверьте, моя симпатия к вам безгранична.
Дент-Пиррон выдернул руку и утер со щек внезапные слезы.
– Слышала бы это моя дорогая, моя любимая женушка Дипт-Рууйни, – пробормотал он, качая головой. Затем, шмыгнув носом и не сказав больше ни слова, он повернулся и побрел обратно в селение. Глядя на золотые и серебряные полосы его одеяния, Лабастьер подумал, что на округлом теле махаона эти полосы напоминают раскраску лесных шар-птиц. Может быть, эти цвета вовсе не фамильные? Может быть, просто Пиррону хочется хотя бы внешне походить на то, что способно летать?
За правителем потянулись и остальные провожающие. Причём, никто из них не воспользовался крыльями, видя, как расстроен Пиррон и не желая лишний раз напоминать ему о том, чего он лишен.
…В последнее пристанище последнего т’анга, закованное в камень селение, решили не заезжать. Времени с памятных событий прошло совсем еще немного, и король посчитал, что вряд ли его визит сюда чем-то поможет тем, кто остался жив, и вряд ли, также, он будет им приятен. Он обязательно собирался наведаться сюда, но несколько позже.
Однако любопытство взяло свое и, поручив бабочкам из отряда вместе с сороконогами двигаться в обход, Лабастьер и Лаан полетели прямиком над селением.
– Смотри в оба, – предупредил король, – помни о крылодере!
Но предупреждение оказалось излишним. Как ни вглядывались друзья вниз, на мощеных светло-зеленым и бирюзовым кварцем тротуарах они не заметили никаких признаков жизни.
Зато в небе порхало несколько десятков бабочек, и это доказывало, что окончательно жизнь в селении все ж таки не остановилась. Собственно, это и было тем единственным, что хотел выяснить Лабастьер, потому, стараясь не столкнуться ни с кем из жителей нос к носу, разведчики сперва добрались до центра, а затем свернули вбок, так, чтобы быстрее догнать идущий в обход отряд.
– А может, спустимся? – предложил Лабастьер, пролетая над изрезанным вертикальными щелями конусом крыши дворца Дент-Маари.
– Не стоит, – мотнул головой Лаан, – бессмысленный риск.
– А я все-таки склонен не послушаться тебя, брат махаон, – заявил король. – Хочу посмотреть поближе, как они там.
– Мой господин! – обернулся Лаан, и Лабастьер с удивлением обнаружил, что лицо друга выражает крайнюю степень отчаяния. – Я прошу вас! Ради меня, ради нашей дружбы, летим отсюда как можно быстрее!
– Прости, я не понимаю…
– Я не думал, что это будет так мучительно. Вид этих домов и улиц снова заставил меня вспомнить о раз и навсегда утерянном счастье. Вы не можете и представить… Давайте поскорее покинем это место, чтобы в обыденной суете я поскорее вновь позабыл, как бессмысленна моя жизнь. И поспешим к нашим друзьям, я не удивлюсь, если и с ними сейчас творится нечто подобное.
…Но оказалось, что ни Мариэль, ни Ракши не испытали и тени навалившейся на Лаана депрессии. Простого знания о том, что они находятся где-то поблизости от прежнего обиталища т’анга, всё же было недостаточно для этого. Лаан же еще долго был непривычно молчалив и подавлен, а оттаял лишь тогда, когда отряд добрался до гостеприимного селения Мариэль, где он стал любимчиком еще в прошлое посещение.
Он ожил, едва они вышли из зарослей травянистого леса, и вдалеке показались сложенные пирамидками светло-коричневые и розовые сферы «воздушного коралла».
– Хей-е! – выкрикнул Лаан и легонько щелкнул беднягу Прорву бичом меж шейных пластин. Молодой сороконог, казалось, только и ждал возможности порезвиться. И припустил он так, что остальным за ним было бы не угнаться при всем желании. Да они и не пытались.
– Бьюсь об заклад, что еще до того, как мы войдем в селение, все его жители уже будут знать и о нашей помолвке, и, главное, о том, что все устроил не кто-нибудь, а Лаан, – оторвал взгляд от удаляющегося друга Лабастьер и, улыбаясь, обернулся к Мариэль. Он чувствовал, что с души его свалился груз. Подавленное состояние махаона очень беспокоило его.
– Он имеет на это право, – улыбнулась в ответ Мариэль, – и хорошо, что обо всем моим соплеменникам сообщит именно он. Они полюбили его. А я как раз ломала голову над тем, как объясню происшедшее отцу Ракши, Дент-Вайару и матерям.
– Думаешь, твои не поймут? Они ведь сами хотели отправить тебя ко мне на смотрины. Хотя я понимаю, о чем ты…
Как и предполагал Лабастьер, стоило сороконогам и крылатому отряду лишь пересечь границу селения, как там их уже встретил рой бабочек, взбудораженных потрясающим воображение известием: королевой все-таки будет их односельчанка…
– Да здравствует король! – раздался выкрик сверху, и Лабастьер с досадой узнал голос Лаана. Но толпа, словно только и ждавшая этой команды, взорвалась радостными возгласами.
Лабастьер покосился на Мариэль. Девушка выглядела несколько напряженной и как будто бы выискивала кого-то в толпе. Не успел он отвести от нее взгляд, как она встрепенулась и несмело помахала рукой. Еще миг, и к их сороконогу опустился и почтительно сложил крылья в поклоне Дент-Вайар. Соскочив с Умника, Лабастьер протянул махаону руку.
– Итак, ваш друг Лаан ничего не преувеличил? – спросил Дент-Вайар, ответив на рукопожатие, и сдержанно кивнул дочери.
– Если он сказал, что ваша дочь будет моей женой, то он сказал истинную правду, – отозвался Лабастьер. – Или у вас имеются возражения?
– Возражения? – усмехнулся махаон. – Вы шутите. Возражения у меня были тогда, когда она отправилась в дорогу с Ракши. Но даже тогда я не говорил лишнего, чтя наши законы, включая закон свободы выбора супруга. Ну, а уж теперь… Так ведь ей и было написано на роду. Ее кровный отец и мой со-муж Тиман был уверен в этом… – Дент-Вайар оглянулся на притихших односельчан и сообщил то, чего они ждали: – Все – правда.
И те, встрепенувшись, вновь завопили:
– Да здравствует король!!!
А кое-кто, слегка опережая события, кричал уже и:
– Да здравствует королева!!!
…И все же, как и следовало ожидать, самой трогательной, самой щемящей была встреча молодого короля и его невесты с жителями столицы.
Воздух родины как будто бы встревожил даже шедшего впереди Умника, и он стал заметно оживленнее и резвее. Еще час, два, и в лучах заходящего солнца сверкнул купол Золотого Храма.
– Вот мы и дома, дорогая, – сказал Лабастьер Мариэль со смешанным чувством радости и тревоги. Не случилось ли чего в столице в его отсутствие? Все ли родные живы и здоровы? Как-то встретят его избранницу мать-королева и родители махаоны? – Волноваться настал черед мне, – добавил король, и девушка ответила ему понимающей улыбкой.
Лес поредел, а затем и расступился, и Лабастьер залюбовался открывшимся видом. Вечерело, но освещенность была еще достаточной для того, чтобы виден был каждый цветовой оттенок.
Все здесь соответствовало представлениям Лабастьера о гармонии разума и природы – и листва растений, переливающаяся в спектре от лилового до светло-бирюзового, и разноцветные, но всегда мягкие тона стен жилищ с их куполами, башнями и полусферами. Ажурные каменные замки дворян и ракушечные дома простых жителей не уступали друг другу ни в красоте, ни в изяществе, а то, что первые были крупнее и выстроены из более изысканного материала, ничуть не унижало вторых, а являлось не более, чем данью традиции.
– Я не видела ничего великолепнее, – прошептала Мариэль.
– Еще увидишь, – усмехнулся Лабастьер, – когда войдешь внутрь своего дворца. Он выше всех. Вон – зеленые башенки с желтыми гребешками. Как они тебе?
– Это королевский дворец? Да, конечно же, это он. Это настоящее украшение мира… Но Золотой Храм… Я знала, что он велик, но и представить себе не могла, что он огромен до неправдоподобия… Он как будто бы растет из самого центра Безмятежной. И в него можно войти?
– Что ты, – покачал головой Лабастьер. – О том, что это не цельнолитая глыба, говорят только легенды. Ничем снаружи это не подтверждается. В его поверхности нет ни щелей, ни единого отверстия, ни малейшего признака входа.
Он остановил сороконога, чтобы дождаться остальных. Тот в нетерпении, недовольно подергивал суставчатыми лапами.
– А вон там, – указал Лабастьер, – видишь, возле дворца, розовое пятно? Это Площадь Согласия.
– Я знаю, – отозвалась Мариэль, – мне рассказывал о ней Дент-Вайар. Она покрыта розовым мхом, и на ней установлена каменная арка-звонница, а в ней – огромный гонг, которым еще Лабастьер Второй созывал всех жителей столицы на общий сход. Так?
– Да. Именно так, – улыбнулся король. – Ты не сказала только про колотушку для гонга, что висит на цепи тут же.
– Ты ударял в него когда-нибудь?
– Ни разу. Но думаю, сегодня – самое время. Мои подданные уже готовятся ко сну, но уверен, они не будут на меня в обиде.
Слева и справа от Умника остановились Ласковый и Прорва.
– Со счастливым прибытием, мой король! – радостно воскликнул Лаан и, сорвав с головы красный берет, помахал им в воздухе так, словно жители столицы уже летели навстречу искателям счастья, и он приветствует их.
Кивнув, Лабастьер посмотрел на Ракши и Тилию и прочитал на их лицах благоговение.
– Мы будем здесь жить? – недоверчиво произнесла синеглазая самка.
– Будете, – заверил Лабастьер. – И вы будете жить счастливо. Уверен, в столице вы найдете достойную вас диагональ. И любой здесь будет рад породниться с друзьями короля.
В небе зашелестели крылья, это нагнали наездников и повисли над их головами бойцы Пиррона.
– Все в сборе? – скорее констатировал, нежели спросил Лабастьер. – Что ж, двинем, друзья. Нас давно уже ждут.
Низкий раскатистый звон взбудоражил столицу. Со всех сторон сюда стали слетаться возбужденные жители. Ведь прикасаться к гонгу-на-Площади имеет право только король. А значит, Лабастьер Шестой вернулся с невестой!
Небо столицы зажглось сотнями огней. Это спешащие к Площади Согласия бабочки несли в руках праздничные факелы. Добравшись, они приземлялись на розовый мох и приветствовали монарха возгласами неподдельного ликования. Огонь факелов разогнал закатную полутьму, и Лабастьер, не прибегая к ночному зрению, вглядывался в лицах подданных, время от времени узнавая приближенных ко двору и здороваясь с ними кивком или взмахом ладони. Те, держа в свободных от факелов руках фамильные береты, неистово размахивали ими в ответ.
Но где же Суолия? Где родители-махаоны Дент-Заар и Дипт-Чейен? Лабастьер обеспокоенно оглядывался по сторонам. Задать кому-либо вопрос и расслышать ответ на него в царящем гвалте было просто невозможно. Оставалось ждать и надеяться, что сейчас-сейчас они все же появятся и заключат, наконец, своего блудного сына в горячие родительские объятия.
Но первым дождался Лаан.
– Фиам! – вскричал он и взмыл навстречу своей возлюбленной.
Лабастьер разобрал этот выкрик только по губам друга, а Мариэль и вовсе смотрела в другую сторону. Король, взяв ее за руку, указал в небо.
Кто-то из сопровождавших Фиам родственников Лаана взял у нее факел, и она со свободными руками летела к жениху. Вот они слились в объятиях в нескольких метрах от земли, и толпа взревела еще пуще прежнего.
А спустя миг бабочки расступились, образуя коридор, через который, как положено на официальных торжествах, сложив крылья, шествовали члены королевской семьи со свитой.
Не выпуская руки Мариэль, Лабастьер двинулся им навстречу, увлекая девушку за собой.
Пожилой, но так и оставшийся холостым махаон-церемониймейстер Жайер поднял сверкающий золотом жезл, и шум моментально стих. Присутствующие замерли, чтобы не только голосом, но даже шелестом крыльев или одежд не нарушить тишину и не пропустить ни единого слова, сказанного друг другу монаршими особами. Жезл не опускался.
– Сынок, – молвила королева Суолия, и улыбка разгладила морщины на ее лице. – Здравствуй, сынок. – Обращение это было вопиющим нарушением этикета, но уже следующая фраза целиком ему соответствовала: – Замок был пуст без вас, Ваше Величество.
– Счастлив видеть вас в здравии, Ваше Высочество – почтительно поклонился Лабастьер. – Я вернулся. И я привез вам дочь.
Королева испытующе оглядела молодую самку, и щеки Мариэль залил румянец. Присутствующие затаили дыхание. Чуть наклонившись, что-то произнесла королеве-матери на ухо Дипт-Чейен. Та, молча кивнув, повернула голову ко второй половине диагонали – махаону Дент-Заару. Тот так же коротко что-то бросил ей.
Королева улыбнулась и вновь перевела свой взгляд на сына.
– Ваши родители считают, что ваша способность совершать выбор делает вам честь, – сказала она и обратилась к Мариэль: – Наш дом принадлежит тебе, милая самка.