33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине Анташкевич Евгений
– Ну, какой я герой… Это вам всё наговорили!
– Нет, мне сказали, что вы – герой, и не отказывайтесь! – Леля обмакнула яблоко в чашу с холодной водой, и ниточки обломились. Она обкусывала карамель с яблока и наблюдала за Михаилом Капитоновичем. – Можно я буду вас звать… – она задумалась, – Михаилом Капитоновичем?
Сорокин почувствовал себя неловко.
– Вы непременно хотите звать меня по имени и отчеству?
Продолжая обкусывать яблоко, Леля кивнула.
«Она смеётся надо мной!» – подумал Сорокин и неожиданно для себя ответил:
– Можно!
Леля растерялась.
– А как зовут вашего батюшку? – вдруг спросил Сорокин. Он не очень хорошо понимал, что делает, он только понимал, что происходит какая-то игра, и он начинает в неё играть.
Леля смотрела на него, про яблоко она забыла.
– Так как? Если это не является семейной тайной!
– Нет, не является… – ставшим вдруг строгим голосом ответила Леля, она глядела в блюдце перед собой, и Сорокин увидел, что из играющей она превратилась в проигравшую.
Леля молчала, Сорокин тоже. Леля взяла кусочек груши, и снова потянулись ниточки карамели, она обмакнула грушу в чашу с водой, и ниточки обломились.
– Капитоном Михайловичем! – Леля обкусывала грушу и смотрела в блюдце.
– Значит, я вас буду звать… Леля Капитоновна? – спросил Сорокин.
Леля, не поднимая глаз от блюдца, сказала:
– Мой папа нас бросил и сейчас живёт с другой женщиной в Тяньцзине. Я не видела его больше года. И больше не увижу.
– Извините! – Сорокин понял, что игра не по его вине закончилась.
– Только вы не думайте, что я гордячка! Просто мама очень сильно переживает…
– А вы? – вырвалось у него.
– А я уже нет! – сказала Леля. – Я, наверное, с вами немного засиделась! – Она положила недоеденную грушу на блюдце. В этот момент официант принёс кофе. – Благодарю вас, мне уже надо спешить! – сказала она официанту.
– А можно я… – стал подниматься Сорокин.
– Не стоит! – произнесла Леля. – Мне тут недалеко! – Она встала и ушла.
Только через секунду Михаил Капитонович понял, что он остался один.
– Водки! – сказал он официанту, тот с пониманием кивнул и удалился.
Мысли Михаила Капитоновича метались между огорчением и образовавшейся пустотой. «Откуда же я мог знать? – думал он. – А эти! Тоже мне, друзья! Могли бы предупредить! А о чём? Какой я всё-таки неловкий и бестактный! Что-то я не так сделал! Зачем поддался на игру? Если не умеешь… сиди и молчи!» Ему стало обидно. Официант принёс графин.
– Чем закусите?
Михаил Капитонович посмотрел на стол, закуски оставалось ещё много, и он махнул рукой.
– Как изволите! – мраморным голосом сказал официант и удалился.
Вдруг Сорокин вскочил, бросил на стол достаточную купюру, крикнул: «Не убирайте!» – и выскочил на улицу. Он побежал по тротуару направо, потом налево, но Лелю не увидел.
«Чёрт, как быстро она ушла!» – Он вернулся в «Тавриду».
Официант подал ему купюру и сказал:
– Этого слишком много, ваши друзья за себя заплатили.
Вам налить?
Михаил Капитонович почувствовал себя совсем беспомощным и кивнул.
«Как всё – странно!» – думал он.
Когда он выпил полграфина, то вдруг обнаружил, что в его голове одновременно живут три мысли: мелькают Элеонора и Леля, мелькает какой-то народ, а над всем этим нависли Штин и граф Келлер, «первая шашка России».
«К чёрту народ! Всё к чёрту! – подумал он. – Пойду на службу!»
Ещё позавчера он должен был начисто переписать заключение следствия по делу Огурцова, так они договорились с Ли Чуньминем, но ни вчера, ни сегодня утром Сергей Леонидович не появился в управлении.
Он допил графин и осмотрел зал. За столиками сидели мужчины и женщины, и его глаза ни на ком и ни на чём не остановились. Это было очень плохо, надо было, чтобы они на ком-нибудь остановились, за кого-то зацепились, но в зале сидели люди, как бы смазанные, как будто бы нарисованные торопливой кистью, и они не шевелились.
«Однако я напился!» – понял Сорокин, положил деньги и поднялся. Его никто не остановил, и он вышел на улицу. На часах, которые расплывались перед глазами, он не смог ничего разобрать и посмотрел на небо. Ещё было светло, ещё был ранний вечер, но он понял, что сегодня уже никаких бумаг не напишет и что уже ничего не произойдёт и можно просто идти домой, и не хотелось. Он стоял и не знал, куда идти.
– Что, миленький, не скучно? – услышал он за спиной, повернулся, его покачнуло, и он снова услышал: – А давайте-ка я вас поддержу!
Михаил Капитонович проснулся с ощущением тоски. Он не хотел открывать глаза, но открыл и увидел незнакомую светлую комнату, широкую кровать, на которой лежал под лёгким одеялом в белой простыне и на большой подушке. В высокое окно из-под кисейной занавески лился утренний свет, и пахло чем-то приятным. Он лежал на левом боку и смотрел на этот свет и услышал, что в комнате кто-то есть. Он повернулся. Перед зеркалом к нему спиной сидела женщина, одетая в тонкий, просвечивающийся пеньюар. Она расчёсывала длинные шелковистые светлые волосы.
– Што, миленький, очнулись?! – спросила женщина, и Сорокин увидел её отражавшееся в зеркале лицо. – Наверное, уж и не помните ничего? А? Выпьете?
Она повернулась к нему и улыбнулась.
– На тумбочке коньяк! Хотите? Я вам налью! – Она встала и пошла вокруг кровати, пеньюар на ней, завязанный тесёмками на шее, разлетелся, и Михаил Капитонович зажмурился. Он слышал, как женщина шла, легко ступая, скорее всего босыми ногами, и боялся открыть глаза. Он не помнил, как оказался в этой комнате, но сразу обо всём догадался, отвернулся на другой бок и прохрипел:
– Не надо коньяку, где моя одежда?
– Так уж и не надо, миленький, так уж и не надо! – пропела женщина. – Отчего же не надо?
Сорокин почувствовал, как за спиной под ним ушла кровать, это села женщина, она подняла одеяло, легла и прижалась к его спине. Михаил Капитонович почувствовал кожей её прохладное тело, которое сразу стало горячим.
– Мне надо идти, – снова прохрипел он. – Где моя одежда?
– Николя! – крикнула женщина, встала с кровати, обошла её и снова села у зеркала. – Господину надо идти! Он спрашивает одежду!
Сорокин открыл глаза и посмотрел в зеркало, в котором снова отразилось очень красивое лицо женщины. Дверь в комнату открылась, он посмотрел туда и увидел, что вошёл мужчина, который держал в руках его аккуратно повешенную на плечики одежду.
– Выйдете, мадам, мне надо поговорить с господином! – сказал мужчина, женщина поднялась, Михаил Капитонович увидел, как она прижала под грудью пеньюар и вышла.
– Что, молодой человек, никак выспались! – сказал мужчина, он сел на банкетку у стены и рядом положил одежду Сорокина. – Однако у вас для нашего заведения недостаточно денег! Что будем делать?
Сорокин сел в кровати и натянул одеяло.
– Наши услуги стоят денег, а у вас их недостаточно!
– Я служащий сыскной полиции, что вы от меня хотите? – Сорокин наконец-то проглотил горечь в горле.
– А вы думаете, что мы подбираем каждого пьяного на улице? Мы знаем, кто вы!
Мужчина, лет около тридцати, выглядел вполне респектабельно.
Сорокин смотрел на него.
– А может быть, всё-таки рюмочку? – спросил мужчина. – В голове-то небось…
– Позвольте мне одеться! – всё ещё хрипло сказал Сорокин.
– Ну-ну! Михаил Капитонович! Что же так строго? В нашем заведении для вас нет ничего опасного, а рюмочка вам сейчас не помешает, для ясности… по собственному опыту знаю! – Мужчина встал и прошёл мимо Сорокина к тумбочке. Он налил в рюмку, оставил её и вернулся на банкетку. Когда мужчина проходил мимо сначала в одну сторону, потом в другую, у Сорокина мелькнула мысль, что если толкнуть его сейчас, то он вылетит в окно. «А этаж?» – вдруг подумал Михаил Капитонович и почему-то успокоился. Он взял рюмку и выпил.
– Вот и хорошо! – произнёс мужчина.
– Я не знаю, что вы от меня хотите, но в любом случае… отдайте мою одежду! – Горечь сошла, и Михаил Капитонович заговорил уверенно.
– Вот и хорошо! – повторил мужчина и повесил плечики на спинку кровати. Михаилу Капитоновичу, чтобы дотянуться до неё, надо было встать.
– Да, выйдите же вы к чертовой матери! – зарычал Сорокин. – Я не убегу!
– Не убежите, конечно, я отвернусь! – сказал мужчина и сел на банкетке боком.
Михаил Капитонович, не отпуская одеяла, встал, ухватил одежду и, не разбирая, где зад, где перёд, натянул бельё, носки, защёлкнул резинки и вздохнул. Брюки и сорочку он надевал уже не торопясь.
– Так что вам от меня надо? – спросил он и выпил ещё рюмку.
– Наш общий знакомый, уважаемый Илья Михайлович, обещал помочь, но… не успел! – промолвил мужчина.
– Вас зовут… – начал Сорокин и осёкся. – А при чём тут Илья Михайлович?
– Меня зовут Николай Павлович Ремизов, а уважаемый Илья Михайлович был другом нашего заведения!
– Какого заведения, что вы городите? Илья Михайлович был приличный человек…
– А в нашем заведении только и ывают приличные люди… Перечислять не стану, но… Нам надо расширяться, а разрешение в полиции стоит слишком дорого, и получается замкнутый круг: мы не можем расшириться и нет денег для взятки полиции, а нет взятки для полиции, я не могу получить официального разрешения на открытие заведения! Вот так!
После второй рюмки в глазах и мозгу Сорокина всё прояснилось и встало на места.
– Вы думаете – я смогу помочь?
– Несомненно! Вам только надо отдать вот эту бумагу в руки уважаемому Леониду Сергеевичу… – Ли Чуньминю?
– Именно ему! Только в руки! А то, знаете ли, все, к кому я обращался, сначала просят денег, и без всяких гарантий…
– Давайте я передам, только его два дня не было на службе…
– Разве?
Сорокин увидел, что мужчина заволновался.
– Что – разве?
– Неужели он всё-таки…
– Что он всё-таки? – Михаил Капитонович уже завязал галстук и надевал пиджак, мужчина протиснулся мимо него к тумбочке, взял графин с коньяком и сел на кровать, у него был растерянный вид.
Сорокин прошёл к зеркалу и стал поправлять узел на галстуке, в зеркало он увидел, как мужчина выпил.
– Что вас так взволновало?
– Михаил Капитонович, тогда у меня к вам есть предложение…
Сорокин уже окончательно успокоился, только в душе остался неприятный осадок от нелепости всего того, что с ним произошло.
– Какое?
– Я был осведомителем Ильи Михайловича, в смысле мы были… – сказал мужчина и кивнул на дверь: – Давайте спустимся, позавтракаем, и я вам всё расскажу!
Заведение Ремизова располагалось в довольно приличной квартире доходного дома. Партнёрша Ремизова, Изабелла, как она попросила её называть, ждала в гостиной. Они спустились втроём и оказались на Аптекарской. Когда вышли на улицу, Михаил Капитонович подумал: «А недалеко от «Тавриды»! Что же, они за мной следили?»
В кондитерской через два дома Ремизова встретили, как постоянного клиента, и сразу предложили полукабинет. Через несколько минут на столе появились закуски, омлет с беконом, кофе, пирожные и графин коньяку. Кельнерша всё принесла молча и без заказа.
Пока спускались с третьего этажа из квартиры, пока шли по улице и рассаживались за столом, Сорокин успел хорошо рассмотреть Ремизова и его спутницу. Ремизов производил впечатление человека респектабельного, именно так подумал Сорокин, увидев его: высокий рост, спортивное телосложение, косой пробор с фиксатуаром, коротко подстриженные усики, интеллигентное выражение лица, правильная речь, золотая игла в галстуке, золотые запонки, золотая цепочка на жилете, золотой с зелёным камнем брелок и идеальные зубы здорового человека. Изабелла была красивая блондинка с такой фигурой, подробности которой Сорокин боялся вспоминать.
Ремизов начал:
– Иванов Илья Михайлович был для нас и отцом и покровителем. Не в прямом смысле, конечно, отцом, а… вы понимаете!
Сорокин слушал.
– …Восемь лет назад я попал в одну не очень приятную ситуацию… с карточными делами…
Ремизов говорил примерно двадцать минут. Из его рассказа следовало, что он из купеческой семьи, которая держала торговлю во Владивостоке. Что его отец был в городе известным человеком, но в результате интриг братьев Меркуловых разорился и покончил с собой. Что воспитывался Ремизов без матери и, когда не стало отца, лишился возможности закончить учебу в Восточном институте, где изучал китайский и японский языки, это была мечта отца – передать дела сыну и выйти с женьшенем на рынки Китая и Японии. А когда власть во Владивостоке перешла к врагам его отца – тем же братьям Меркуловым, – он, Ремизов, был вынужден уехать в Харбин, в котором бывал и раньше, тогда ещё с деньгами. За карточным столом он повздорил с офицером за передёргивание, тот его не простил и хотел отомстить, не драться, а именно отомстить, но Ремизова спас Илья Михайлович Иванов, который был знаком с этим офицером. Тогда дело закончилось миром.
– …а когда я уже без средств снова оказался здесь, прошлым летом, Илья Михайлович предложил мне тайное сотрудничество, поскольку кроме курсов китайского и японского и некоторой респектабельности я ничем не обладал. Он помог мне войти в определённые круги, познакомил нас, – он кивнул на Изабеллу, – и ей тоже не отказывал… когда требовалась поддержка, таким образом, мы оказались в самом тесном общении с ним.
При упоминании Изабеллы Сорокин вздрогнул и невольно посмотрел на неё, она ответила ему прямым молчаливым взглядом, и он понял, что то, что представилось ему сегодня утром, было волшебным видением, которое уже не повторится. Но какие у неё были… Он вздрогнул. Ремизов и Изабелла с улыбкой переглянулись. Вдруг она сказала:
– А ведь вы живёте один?
Сорокин растерялся.
– В Харбине много красивых женщин! – Изабелла не говорила, она пела.
Сорокин почувствовал, что у него похолодела спина, и вдруг он ощутил тепло этой женщины, которое она ему подарила на одну секунду.
– Ничего, обживётесь! – сказала Изабелла, и Сорокин подумал, что это, скорее всего, последнее, что он от неё услышал, и в нём разыгралась злость и обида.
– А вы за мной следили…
Ремизов попытался что-то объяснить, но Сорокин ему не дал и продолжал, сам удивляясь своему упорству.
– Если я был вам так нужен, то зачем было устраивать этот спектакль? – сказал он и стал смотреть не на Ремизова, а на Изабеллу.
Изабелла смотрела на Сорокина и не отвечала. Ремизов налил коньяк, Изабелле тоже.
– Позвольте, я отвечу?
Сорокину ничего не оставалось.
– Кроме Ильи Михайловича у нас в полиции не было никаких связей, Илья Михайлович нам это запретил, исключительно из интересов конспирации, а про вас он говорил, что рассматривает вас как помощника, мы и подумали после его кончины, что нам, кроме как к вам, не к кому обратиться… Но мы ведь не знали, что вы за человек.
– Чёрт возьми, а сейчас знаете! – взвился Михаил Капитонович. – А если бы я польстился?
– А вы думаете… – промолвила Изабелла, и Сорокин сразу вспомнил её голос, каким она позвала его на улице, ему стало невыносимо от только что заданного вопроса, и он побледнел. – Не переживайте, вы спали, как ребёнок! – сказала Изабелла и грустно добавила: – Даже можно сказать – дрыхли!
– И не обижайтесь на нас! – добавил Ремизов.
И вдруг Сорокина осенило.
– Прошу меня извинить, мадам Изабелла, а я не мог вас видеть на могиле Ильи Михайловича? На девятый день и сороковой!
– Вы видели меня, – сказала она и притронулась к коньяку.
– Я хотел к вам подойти, но не решился… Он мне говорил… о вас…
– Джемпер с косами?
После этого ответа ни сказать, ни спросить стало нечего.
– Уважаемый Михаил Капитонович, давайте попробуем договориться, – обратился Ремизов. – Илья Михайлович вёл одно дело, и мы ему помогали… Вам ничего не говорит название «Ремиз»?
Сорокин подумал, вспомнил, что в числе папок, которые остались после Иванова, была такая, крепко завязанная тесёмками, которую он не успел посмотреть и которую забрал Ли Чуньминь.
– Она у Ли Чуньминя…
Ремизов и Изабелла снова переглянулись, Изабелла поёжилась, а у Ремизова замер взгляд.
– Вы уверены?
– Да, я сам ему передал… а что?
– Ли Чуньминь сбежал в Кантон… – Как сбежал и что это за Кантон?
– Кантон – это город, а сбежал – это сбежал. – Изабелла снова притронулась к коньяку.
– Боюсь, что дело о контрабанде опия может стать политическим, вам ничего не говорит имя Номура? Константин Номура! И – вы могли бы взять отпуск, недели на три?..
– Пока не знаю… – начал Сорокин, но тут Изабелла встала и потянулась за сумочкой.
– Господа, я вас ненадолго покину… – сказала она и посмотрела сначала на Ремизова, потом на Сорокина.
Сорокину было нечего сказать. Ремизов кивнул, и Сорокин увидел, что тот смотрит на Изабеллу как-то странно.
– Я на одну минуточку… – сказала Изабелла.
Ремизов дёрнул головой и перевёл взгляд на Михаила Капитоновича.
– Отпуск! – напомнил он.
– Пока не знаю, – повторил Сорокин. – Мне надо закончить бумаги для суда над бандой Огурцова.
– Сколько вам на это потребуется?
– Один деь… Сегодня к вечеру, я думаю, закончу.
1924 год. Лето «Караф»
Это было неожиданно. То, чем закончились прошедшие два дня, – было неожиданно.
Своё обещание покончить с делами в течение одного дня и взять отпуск Михаил Капитонович не выполнил. Когда Ли Чуньминь не вышел на службу и на третий день, майора начали искать, посетили квартиру и обнаружили, что в ней нет ни вещей, ни его самого, ни жены, ни троих детей. Сорокину надо было срочно завершать бумаги к судебному процессу, и его не трогали, хотя вопросы задали, и он решил не испрашивать отпуска до тех пор, пока не уляжется дело с исчезновением его начальника. Однако 9 июня в понедельник его вызвали в управление и провели в кабинет Ли Чуньминя: сейф и книжные стеллажи – всё было открыто. В кабинете присутствовал начальник управления района Пристань майор Ма Кэпин, какой-то китайский военный и русский полицейский чин, которого Сорокин не знал. Ма Кэпин говорил, русский чин переводил:
– Господин Сорокин, вы приняли к производству дела геройски погибшего следователя городской сыскной полиции господина Иванова, не так ли?
– Так точно! – Сорокину почему-то показалось, что будет правильно отвечать на военный манер. – Однако есть уточнения!
– Какие?
– Не все дела! Только производство по уголовному делу Огурцова, – и тут Сорокина осенило, – и разыскное дело «Ремиз»!
Наверное, это было чудо, но Сорокин увидел на столе, на котором лежали папки, ту, крепко завязанную тесёмками.
– Вот оно, я по запросу передал его господину майору Ли Чуньминю.
Майор Ма мрачно посмотрел на Сорокина и произнёс: – Ли Чуньминь для нас больше не господин и не майор… Сорокин сделал удивлённое лицо.
– Позже вам всё объяснят, – сказал Ма и показал на стол: – Сможете в короткое время посмотреть эти дела?
Сорокин прикинул – на столе лежало папок пятнадцать, почти все тонкие.
– Думаю – да!
– Два дня хватит?
– Надеюсь! А где смотреть?
– Вам отведут отдельную комнату!
Первое дело, за которое он взялся, было конечно же «Ремиз». Сорокин не был заядлым карточным игроком, но он знал, что слово «ремиз» обозначает наказание игрока за недобор взятки – сколько взяток недобирает игрок, если сам их объявляет, на столько он будет наказан другими игроками.
«Что же это за игрок? И недобор! – подумал Михаил Капитонович, когда начал листать дело. – Какое отношение это имело к Иванову и при чём тут Ремизов?»
Сперва ему показалось, что название «ремиз» связано с фамилией негласного осведомителя: «Может быть, Ремизов и есть главный фигурант дела? А теперь хочет, чтобы оно было уничтожено с моей помощью, и не оставить следов? Они ведь хотели меня скомпрометировать, когда сказали, что у меня не хватает денег за их услуги!» Однако он быстро отверг эту мысль – тогда зачем было Иванову информировать Ремизова об этом деле, в конце концов, если Ремизов был в чем-то виноват, Иванов мог… Додумав до этого места, Михаил Капитонович решил не забегать вперёд.
Дело «Ремиз» было странное, таких Сорокин ещё не видел: в нём не было ни одной официальной бумаги, подписанной кем-либо прокурорским или судейским, не было и анкеты на фигуранта дела, не было ни одного прокола допроса, отсутствовали постановление и заключение, то есть всё то, что он много раз видел в других делах. Не было даже описи приобщённых документов.
Михаил Капитонович перелистал его несколько раз; он обнаружил, что в нём подшиты бумаги, написанные тремя или четырьмя разными почерками, – ни один почерк не был похож на почерк Иванова.
«В любом случае Ремизову пока ничего не скажу!» – решил он и стал читать.
Первый документ был написан размашистым правонаклонным почерком с красивыми завитками в буквах «в», «д», «б» и «». Замысловатыми, как виньетки, были заглавные буквы. Михаил Капитонович позавидовал хозяину этого почерка, потому что это было красиво, а главное – понятно.
«Настоящим сообщаю, что объект «Караф» 12 января сего месяца встречался на углу Конной и Казачьей с неизвестным, который имел вид забияки и, судя по виду их разговора, который они вели тихим голосом, был сильно раздражён. Они были на расстоянии двадцати саженей, и услышать, о чём они говорили, не представилось возможным. Разговор был не более пяти минут, после чего «Караф» расстались с собеседником и тот на извозчике уехал в сторону Китайской. Дальше за ним проследить не удалось, потому что на извозчика не оказалось нужной суммы денег. «Караф» пошёл домой и до вечера из дома не выходил. В дальнейших сообщениях буду называть данного собеседника «Карафа» – «Забияка».
Дочитав до конца, Михаил Капитонович понял, что это рапортичка филёра; в самом нижнем правом углу была затёртая пальцами пометка: «Ист. «Михайлов», 13/01/24».
Следующее донесение было написано мелким почерком почти без наклона; строчки были ровные под линейку; поля аккуратные, как в книжке.
«Источник сообщает, что К. Н. целый день провёл в нескольких борделях в китайском районе Фузядян. Что он там делал, выяснить не удалось. Бордели были второй руки. Поскольку бордели об это время своей прямой функции не исполняют, ввиду отдыха персонала, предполагаю, что К. Н. проводил там коммерческие переговоры…» Над словами «прямой функции» и «коммерческие переговоры» стояли карандашные вопросительные знаки, и Сорокин понял, что их поставил не автор донесения, а тот, кто его читал. «Да, – подумал он, – если автору цель приезда туда К. Н. «выяснить не удалось», то откуда ему знать, что речь шла о «коммерческих переговорах»?
Про «персонал» тоже, скорее всего, измышления автора».
В конце донесения был список адресов борделей, а ниже этот же список был переписан карандашом. Запись карандашом была сделана рукой Иванова, его почерк Михаил Капитонович сразу узнал. Это заинтересовало, и Сорокин задумался. Один адрес привлёк его внимание, и он вспомнил, что он ему хорошо известен – это была опиекурильня, которую он посещал. «Тогда получается, что доноситель указал бордели, а Иванов опиекурильни, значит, бордели и опиекурильни – части одного целого!» На самом деле это для Сорокина не было открытием, это было известно всем – где публичный дом, там и опиум. И для Харбина в этом не было ничего особенного: китайский район Фуцзядянь строился на глазах, и в нём вместе с магазинами, ателье, аптеками и так далее строились и бордели, на опиекурильни никто не обращал внимания, хотя китайские власти считали, что они борются с этим злом. От Иванова Сорокин слышал, что не в самом опиуме дело, а в источниках и маршрутах переброски, которые китайские начальники хотят перехватить для себя – доходы от этого были огромные. В правом нижнем углу донесения, как и на первом, стояла карандашная пометка Иванова: «Источник «696», 18/01/24».
Сорокин стал читать следующие бумаги, они все были похожи: некий «Караф», «К. Н.», были и другие обозначения, но Сорокин уже был уверен, что речь идёт об одном и том же человеке, ездил или ходил по городу, встречался с какими-то людьми, например «Забиякой», разговаривал с ними и потом ехал по адресам борделей.
Он долистал дело и стал думать, что, скорее всего, Иванова интересовала деятельность этого «Карафа» и «Караф» является главным фигурантом дела «Ремиз», а сам «Караф» имеет отношение к переброске опиума.
«А почему «Ремиз»? И кто этому «Карафу» должен отомстить или наказать его за «недобор взяток»? Какой тут интерес Ильи Михайловича и какая роль Ремизова, а тем более Изабеллы?»
Дело было прочитано, перелистано до конца и лежало открытое – по левую руку донесения, по правую картонная обложка. Задумавшись, Сорокин блуждал взглядом по бумаге, по обложке, видел дырочки, через которые нитками было прошито дело, и вдруг обнаружил, что на нитках сохранились крошечные обрывки, как в школьных тетрадках, когда из них вырывают листы. Он стал всматриваться: на толстой суровой нитке были кусочки, и не одной и не двух страниц – на одной, раздвигая обрывки скрепкой, он насчитал четыре. Он подумал, что это странно, потому что все предыдущие бумаги были написаны на одной, максимум на двух страницах, а тут – четыре, и вырванный докумнт был последним. Это была загадка.
«А может быть – отгадка? – подумал он. – Может быть, здесь Иванов написал то, что он думает по этому делу, и изложил то, что ему дополнительно сообщали устно?» Михаил Капитонович стал перелистывать дело от конца к началу и нашёл ещё в двух местах сохранившиеся на нитках обрывки. Это означало, что из дела был вырван не один документ, а минимум три. Что это могло быть?
Михаил Капитонович встал из-за стола, закурил и пошёл к окну.
«А это могло быть только то, что Иванов аккуратно собирал материалы, умирать он и не думал, значит, в его руках папка была целой и хранилась бережно, а когда она попала в другие руки, документы были вырваны. Тогда вопрос: а что это были за документы? А то, – Михаил Капитонович не заметил, как в его руке дотлела папироса, – что это документы, где или конкретно, или обобщённо… – он вспомнил одно из любимых слов Иванова из делового документооборота, – описаны действия этого «К. Н.» или «Карафа»! После смерти Иванова, по крайней мере при мне, никто документами не интересовался – только Сергей Леонидович Ли Чуньминь». И Сорокину стало ясно, что он до чего-то додумался, но кое-что требует уточнений.
«Первое! – Он стал загибать пальцы. – Завтра надо объехать адреса, те, что – карандашом! Второе – я посмотрю остальные дела и доложу, а про «Ремиз» – в последнюю очередь! Третье! С Ремизовым я не встречаюсь и не ищу его, если он сам меня найдёт, значит – следит! А коли найдёт, пусть рассказывает! И последнее – надо бы как-то обзавестись оружием…» И он вспомнил, что в тюрьме, в кабинете Иванова, а теперь уже в его кабинете, в книжном шкафу лежит браунинг Ильи Михайловича. Только туда ещё надо добраться.
1924 год. Лето Ремизов
Во вторник утром 10 июня Сорокин шёл в тюрьму. Он прошёл через весь район Пристань и изо всех сил старался не оглядываться, только иногда смотрел в витрины и ничего не увидел, в смысле никого не увидел, кто тянулся бы за ним хвостом. В кабинете он забрал пистолет и направился в управление. По дороге он снова изо всех сил старался не оглядываться, но на отражения в витринах обращал внимание и снова ничего не увидел, и ему это надоело.
«Игра в кошки-мышки, честное благородное слово!» – с саркастической ухмылкой подумал он.
До обеда Михаил Капитонович успел просмотреть большую часть дел. Они были неинтересные: мелкие кражи, мелкое мошенничество, семейные ссоры, драки в питейных заведениях, драки с извозчиками. Только одно дело его заинтересовало, оно касалось «Союза мушкетёров», в нём было длинное, похожее на газетную статью сообщение, с подробным описанием собрания и того, кто и что на этом собрании говорил: говорили о том, как свергнуть большевиков. Сорокин усомнился и с мыслью: «Вот мы им!» и «Сегодня надо бы поужинать!» – отодвинул стопку просмотренных дел на край стола.
Он вышел на улицу и остановил рикшу, чтобы ехать по адресам публичных домов и опиекурилен. Самый отдалённый из написанных Ивановым адрес был на 15-й улице района Фуцзядянь.
– На Пятнадцатую! – сказал он рикше.
Рикша повернул к нему голову.
– Пятнадцатая! – повторил Сорокин, но рикша стоял, смотрел на него с разинутым ртом и не двигался.
«Чёрт! Он же не понимает! – осознал Сорокин. – Как же я ему объясню, если я сам не знаю по-китайски?» Тогда он трижды показал китайцу раскрытые пять пальцев и махнул рукою на восток.
– Фуцзядянь? Ши у цзе? – переспросил рикша.
«Чёрт с тобой, бестолочь косоглазая! – согласно кивнул ему Михаил Капитонович. – В крайнем случае буду подсказывать по дороге!»
Рикша легко покатил коляску. Михаил Капитонович уютно уселся и смотрел направо и налево, перед его глазами плыли деревья, встречные рикши, извозчики и автомобили, по тротуарам шли люди, и всё это как будто бы не шумело и ничего не выделялось особо: заборы, деревья, окна в домах, вывески на магазинах на русском языке и на китайском.
«А ведь я ни слова не знаю по-китайски! – Он глядел на вывески и думал. – Как же я здесь живу? Как буду жить?» За два без малого года жизни в Харбине, хотя какая это была жизнь, он только-только начинал жить, он ни разу об этом не задумался. Не успевал, потому что с ним и вокруг него всё происходило естественным образом, без всякого его участия: помог Румянцев, подобрал Гвоздецкий, потом Серебрянников, потом Иванов, после Иванова Ли Чуньминь; сами по себе в его жизни присутствуют Штин, Вяземский и Суламанидзе… Эта мысль взволновала.
«А что такого? Всё само собою происходит! – попытался успокоить себя Михаил Капитонович. Он стал глядеть на вывески, на то, что было написано по-китайски, он надеялся, что это отвлечет. – По-моему, это называется иероглифы! – подумал он и понял, что это слово за всё время пребывания в Китае он произнёс впервые. – Однако как-то вы, Михаил свет Капитонович, всё-таки живёте без царя в голове!» Рикша поворачивал с Китайской на Мостовую.
«А что тебе ещё надо? Ну и хорошо! – Он смотрел на красивую рекламу, зелёную с большими красными иероглифами, по краям которой висели колыхающиеся на ветру яркие бумажные гирлянды. – Вот что тут написано? А тут написано – «Лондон», видишь, как всё просто!» На живописных щитах между окнами магазина красовались леди и джентльмены в пальто, жакетах и смокингах – это был оптово-розничный суконно-мануфактурный магазин «Лондон».
«Вот он – «Лондон» и есть! Трудно ошибиться, особенно если под иероглифами написано по-русски! А вот, смотри – «Товарищество Оптик», а сверху опять иероглифы! Ну и что? Это просто такой город! Такой удобный! Можно жить всем! И не надо учить никакого китайского!» Он немного успокоился и решил созерцать и не думать больше ни о чём сложном и к концу поездки, уже приближаясь к 15-й улице Фуцзядяня, вспомнил слова Штина о том, что, если Бог даровал жизнь, значит, надо жить. Однако отделаться от ощущения, что Харбин это не его город, не мог.
Михаил Капитонович быстро разобрался со всеми пятнадцатью адресами, и везде рядом с публичным домом обязательно была опиекурильня.
«Хорошая догадка, но – не великая!» – резюмировал Сорокин и как мог жестами объяснил рикше, что надо возвращаться.
Когда на обратном пути съехали на Мостовую, он закричал, рикша обернулся, Михаил Капитонович показал ему рукой направо на Участковую, и тот свернул.
«Вот видишь? А ты переживаешь! Не нужен тебе никакой китайский» – этой мыслью он, как могильной плитой, придавил свои переживания, вошёл в «Лотос» и сел за столик, за которым сидел с Ивановым, когда тот привёл его сюда в первый раз. Столик располагался в углу, и отсюда был хорошо виден вход.
– Сто изволит, господина? – спросил моментально подбежавший к столику официант, который был больше похож на обычного московского полового: весь в белом и с перекинутым через руку полотенцем.
– Как всегда! – распорядился Михаил Капитонович и снова подумал: «На кой чёрт тебе китайский?» – Пилимени, капусыта и водыка?
– Да, а ещё придумай что-нибудь сам… – Сыладка сывинина с молодой росток бамбукэ?
Читать бесплатно другие книги:
