Всемирная история без цензуры. В циничных фактах и щекотливых мифах Баганова Мария

Медичи

Среди Медичи, правителей Флоренции, преобладали мирные банкиры, охотнее предпочитающие договариваться, нежели воевать. Основателем династии считается Джованни ди Бичи (1360–1429) — итальянский банкир, участвовавший в махинациях нтипапы Балтазара Коссы и сделавший банк Медичи одним из самых высокодоходных предприятий в Европе. Его сын Козимо пополам с братом получил огромное наследство в 180 000 флоринов (сравните с суммой, выплаченной за Авиньон — всего лишь 30 000).

Никколо Макиавелли:

«В то время Джованни Медичи заболел и, чувствуя, что болезнь его смертельна, призвал к себе своих сыновей — Козимо и Лоренцо — и сказал им: „Похоже, что срок жизни, назначенный мне Богом и природой при рождении моем, приходит к концу. Умираю я вполне удовлетворенным, ибо оставляю вас богатыми, здоровыми и занимающими такое положение, что если вы будете идти по моим стопам, то сможете жить во Флоренции в чести и окруженные всеобщей любовью. Ничто в этот час не утешает меня так, как сознание, что я не только не нанес кому-либо обиды, но по мере сил своих старался делать добро. Призываю вас поступать точно таким же образом. Если вы хотите жить спокойно, то в делах государственных принимайте лишь то участие, на какое дает вам право закон и согласие сограждан: тогда вам не будет грозить ни зависть, ни опасность, ибо ненависть в людях возбуждает не то, что человеку дается, а то, что он присваивает. И в управлении республикой вы всегда будете иметь большую долю, чем те, кто, стремясь завладеть чужим, теряет и свое, да к тому же еще, прежде чем потерять все, живет в беспрестанных треволнениях. Придерживаясь такого поведения, удалось мне среди стольких врагов и в стольких раздорах не только сохранить, но и увеличить мое влияние в нашем городе. И если вы последуете моему примеру, то так же, как и я, сможете и сохранить, и увеличить свое. Но если вы станете поступать иначе, то подумайте о том, что конец ваш будет не счастливее, чем у тех, кто в истории нашей известен как люди, погубившие себя и свой дом“. Вскоре после того он скончался, оплакиваемый согражданами, что являлось заслуженным воздаянием за его добродетели и заслуги».

Вместе с братом Козимо стал главой одной из партий. О начале его деятельности Никколо Макиавелли рассказывает:

«После кончины Джованни Медичи сын его Козимо стал проявлять к делам государственным еще больший пыл, а к друзьям своим еще больше внимания и щедрости, чем даже его отец… Человек, полный исключительной рассудительности, по внешности своей и приятный, и в то же время весьма представительный, беспредельно щедрый, исключительно благожелательный к людям, Козимо никогда не предпринимал ничего ни против гвельфской партии, ни против государства, а стремился только всех ублаготворить и лишь щедростью своей приобретать сторонников. Пример его был живым укором власть имущим, он же сам считал, что, ведя себя таким образом, сможет жить как человек не менее могущественный и уверенный, чем любой другой, а если бы честолюбие его противников привело к какому-нибудь взрыву, он оказался бы сильнее их и числом вооруженных сторонников, и народной любовью».

Фра Филиппо Липпи

Козимо Медичи, в числе своих полезных дел, заложил традицию покровительства художникам и поэтам. Его особой любовью пользовался фра Филиппо Липпи (1406–1469) — необычайно талантливый художник. Еще в юности родители отдали его послушником в монастырь, а после он был вынужден принять монашеские обеты, хотя совсем не был к этому расположен: на втором месте после живописи у фра Филиппо стояли женщины. Эту слабость ему охотно прощали за его талант. Липпи был учеником знаменитого Мазаччо — гениального, но рано умершего художника, возможно отравленного завистниками. О Липпи говорили, что в нем дух Мазаччо вернулся к жизни.

Джорджо Вазари:

«Был же он, как говорят, настолько привержен Венере, что, увидя женщин, которые ему понравились, он готов был отдать последнее ради возможности ими обладать, и если он не добивался этой возможности никакими средствами, то изображал этих женщин на своих картинах, рассудком охлаждая пыл своей любви. И это вожделение настолько сбивало его с толку, что, находясь в таком состоянии, он мало или вовсе не уделял внимания тем работам, за которые брался. И вот в одном из таких случаев Козимо деи Медичи, для которого фра Филиппо работал в его доме, запер его, чтобы тот не выходил на улицу и не терял времени. Он же, не пробыв там и двух дней, побуждаемый любовным, вернее, животным неистовством, нарезал ножницами полосы из постельных простынь, спустился через окно и много дней предавался своим наслаждениям. Не найдя его, Козимо послал искать его и в конце концов все же вернул к работе; и с тех пор он предоставил ему свободу предаваться удовольствиям и очень раскаивался, что раньше держал его взаперти, памятуя о его безумстве и об опасностях, которые ему грозили. И потому впредь он всегда старался удержать его милостями и этим добился от него большой исполнительности, говоря, что в своем превосходстве редкостные таланты подобны небожителям, а не вьючным ослам».

В 1456 году Липпи был назначен приором в женский монастырь Санта Маргарита в Прато. Самая красивая и юная из монахинь — Лукреция Бути — позировала фра Липпи для изображения Девы Марии.

Джорджо Вазари:

«…монахинями из Санта Маргарита ему был заказан образ для главного алтаря, и, когда он над ним работал, ему как-то раз довелось увидеть дочь флорентийского гражданина Франческо Бути, которая была туда отправлена не то на воспитание, не то в монахини. Фра Филиппо, заглядевшись на Лукрецию (так звали девушку, отличавшуюся величайшей красотой и обаянием), так обошел монахинь, что добился у них разрешения написать ее портрет, чтобы поместить его в виде фигуры Богоматери в заказанную ими картину. И, влюбившись в нее по этому случаю еще пуще прежнего, он после этого всеми правдами и неправдами добился того, что похитил Лукрецию у монашек и увел ее в тот самый день, когда она пошла смотреть на перенесение пояса Богоматери — чтимую реликвию этого города. Монахини были весьма опозорены этим обстоятельством, и не веселее было и отцу ее Франческо, который приложил все усилия, чтобы получить ее обратно, но она либо из страха, либо по другой причине так и не пожелала возвратиться, а предпочла остаться у Филиппо, от которого у нее родился ребенок мужского пола, названный также Филиппо и ставший впоследствии, подобно отцу, отличнейшим и знаменитым живописцем».

Не всякому такой поступок мог бы сойти с рук, но фра Филиппо имел богатых и влиятельных покровителей, его мастерство ценили многие. В 1461 году он был освобожден от монашеского обета папой Пием II и вступил в брак с Лукрецией. Сын фра Филиппо и Лукреции Филиппино Липпи (1457–1504), ученик Боттичелли, унаследовал живописное дарование отца.

Большую часть жизни прожил во Флоренции величайший скульптор кватроченто — Донателло (Донато ди Никколо ди Бетто Барди), бывший близким другой Козимо.

Джорджо Вазари:

«И так была велика любовь, которую Козимо питал к доблестям Донато, что постоянно давал ему работу; и в свою очередь Донато так любил Козимо, что по малейшему намеку с его стороны угадывал все его желания и во всем ему повиновался. Рассказывают, что один генуэзский купец заказал Донато бронзовую голову, которая вышла прекрасной, как сама природа, и была очень тонко отлита для легкости и для удобства далеких перевозок… И вот, когда она была закончена, купцу показалось, что Донато запрашивает лишнее, поэтому решение дела поручили Козимо, который, приказав принести голову на верхнюю террасу дворца, поместил ее между зубцами, выходящими на улицу, чтобы лучше было видно. Козимо, желая уладить спор, нашел, что предложение купца очень далеко от требований Донато, поэтому, обратившись к купцу, он заявил, что тот дает слишком мало. Купец же, которому сумма казалась преувеличенной, стал утверждать, что Донато работал немного больше месяца и что ему причитается не более полфлорина в день. Тогда Донато, которому казалось, что его очень уж обижают, вспылил и сказал купцу, что он в одну сотую часа может погубить труды и достижения целого года, и, толкнув голову, сбросил ее на улицу, где она разбилась на мелкие куски; к этому он добавил, что купец, по всему видно, привык торговать бобами, а не покупать статуи. Тот, устыдившись, стал предлагать ему двойную цену, только бы он повторил работу, но Донато так и не согласился, несмотря на посулы купца и просьбы Козимо».

«…под перегородкой около фрески Таддео Галди он исполнил с удивительным старанием деревянное распятие. Закончив его и считая, что он сделал исключительную вещь, он показал ее своему ближайшему другу Филиппо Брунеллеско, чтобы узнать его мнение; Филиппо же, который, со слов Донато, ожидал гораздо большего, увидев распятие, слегка улыбнулся. Заметив это, Донато стал просить его во имя их дружбы высказать свое мнение, на что Филиппо, который был человеком благороднейшим, ответил ему, что, по его мнению, на кресте распят мужик, а не тело, каким оно должно было быть у Иисуса Христа, который обладал тончайшим сложением и во всех частях своего тела был самым совершенным человеком, который когда-либо родился. Донато, почувствовав себя уязвленным, и притом глубже, чем он думал, поскольку он рассчитывал на похвалу, ответил: „Если бы делать дело было бы так же легко, как судить о нем, тогда мой Христос показался бы тебе Христом, а не мужиком; поэтому возьми-ка кусок дерева и попробуй сам“. Филиппо, не говоря больше ни слова, вернувшись домой, тайком от всех принялся за работу над распятием, и, стремясь во что бы то ни стало превзойти Донато, дабы самому не пришлось отказаться от собственного суждения, он после долгих месяцев довел свою работу до высшего совершенства. После этого однажды утром он пригласил Донато к себе позавтракать, и Донато принял приглашение. Когда они шли вместе с Филиппо к его дому и дошли до Старого рынка, Филиппо кое-что купил и, передав покупки Донато, сказал: „Иди с этими вещами домой и подожди меня там, я сейчас же вернусь“. И вот, когда Донато вошел в дом, он сразу же увидел распятие, сделанное Филиппо, хорошо освещенное, и, остановившись, чтобы разглядеть его, он убедился, что оно доведено до такого совершенства, что, сраженный, полный смятения и как бы вне себя, выпустил узел, который держал в руках, и оттуда выпали яйца, сыр и всякая снедь, и все рассыпалось и разбилось. Но он продолжал удивляться и стоял, словно остолбенев, когда вошел Филиппо и со смехом сказал ему: „Что это ты затеял, Донато? Чем же мы будем завтракать, ежели ты все рассыпал?“ „Что до меня, — отвечал Донато, — я на сегодняшнее утро свою долю получил, если хочешь свою — возьми ее, но только не больше; тебе дано делать святых, а не мужиков“».

Внуки Козимо — Лоренцо и Джулиано — пользовались во Флоренции огромной властью и популярностью.

Меценаты, покровители ученых и поэтов Джулиано и Лоренцо Медичи сумели внести иные ноты в бесконечную череду убийств и заговоров, какой может представиться эпоха Возрождения. Образованной женщиной и прекрасной поэтессой была их мать — Лукреция Торнабуони, разбиралась в поэзии Лукреция Донати — возлюбленная Лоренцо.

Романтичной и печальной выглядит любовь Джулиано к первой красавице Флоренции — Симонетте Веспуччи. Эта очаровательная женщина прожила на свете всего лишь двадцать два года, но успела вдохновить многих поэтов и живописцев.

Она родилась в Генуе в патрицианской семье, а в 1468 году замужество ввело ее в круг приближенных Медичи. Ее муж — Марко Веспуччи — примечателен, пожалуй, лишь тем, что приходится родственником знаменитому Америго Веспуччи, давшему свое имя Новому Свету.

Симонетта воплощала идеал красоты того времени: она была стройной высокой блондинкой с маленькой упругой грудью и округлым животом. Ее любили все — и мужчины, и женщины — за приятный характер, живой ум и веселый нрав.

До нас дошло много картин прославленных мастеров, считающихся портретами прекрасной Симонетты, но ни одно из этих изображений не было создано при ее жизни. Пьеро ди Козимо, Гирландайо, Боттичелли писали не реальную женщину, а идеальный образ, запечатлевшийся в их памяти. Ей посвящал сонеты Полициано и сам Лоренцо Великолепный.

Полициано:

Это описание красавицы, встречающей своего героя, возвращающегося с турнира, напоминает прославленную «Весну» Боттичелли. Неудивительно: ведь поэта и художника вдохновляла одна и та же модель. Красавицей была Симонетта, героем — Джулиано Медичи. Описанный в стихах турнир состоялся в январе 1475 года — за год до смерти красавицы.

К празднику готовились задолго. В назначенный день 29 января участники состязания проследовали по улицам Флоренции, украшенным флагами и гобеленами. Возглавлял процессию Джулиано, чей убор из золота и серебра со множеством драгоценных камней стоил несколько тысяч дукатов. Вслед за братом ехал Лоренцо, окруженный главными лицами города. За ними несли штандарт кисти самого Боттичелли. Сохранилось его описание: дама Джулиано, прекрасная Симонетта, изображенная в виде Минервы, стоит на пылающих оливковых ветвях. В одной руке у нее щит с головой Медузы, в другой — копье. Она смотрит на солнце. Амур, стоящий рядом с ней, привязан к стволу оливы, его лук и стрелы сломаны. Солнце олицетворяло славу, которой Джулиано покроет себя на турнире и которая воспламенит сердце красавицы.

За штандартом следовали двенадцать молодых людей в роскошных одеждах. Они ехали на великолепных белых конях колонной по двое с копьями наперевес.

Победителями турнира стали Джулиано и Якопо Питти. Празднество завершилось балами и пирами, роскошь которых еще долго славили поэты и хронисты.

А спустя всего лишь год Лоренцо создал четыре скорбных сонета на смерть дамы, «наделенной такой красотой и благородством, какими не обладала ни одна из живших прежде нее». Для него эта дама была звездой, промелькнувшей на небосводе и на миг затмившей сияющее солнце, то есть его постоянную возлюбленную, его друга Лукрецию Донати.

«Была ночь, и мы с моим дражайшим другом шли вдвоем, беседуя о поразившем нас несчастье. Погода была ясная, и мы, беседуя, увидели на западе сверкающую звезду, столь яркую, что она своим сиянием затмила не только другие звезды, но и прочие светила, померкшие в ее свете. Любуясь той звездой, я обернулся к другу своему и сказал: „Не удивимся мы, если душа этой дивной дамы превратилась в новую звезду или же, вознесясь, соединилась с ней“».

Лоренцо оставил описание похорон Симонетты:

«С непокрытым лицом несли ее из дома до склепа, и много слез она заставила пролить тех, кто видел ее… Она внушала сострадание, но также и восхищение, ибо в смерти превосходила ту красоту, которую при жизни ее считали непревзойденной. В ее облике явилась истина слов Петрарки: „Прекрасна смерть на лике сем прекрасном“».

Правителю Флоренции вторил Полициано, оставивший латинскую элегию на смерть Симонетты. Поэт описывал Амура, заметившего распростертую на погребальных носилках юную красавицу, чье неподвижное лицо по-прежнему прекрасно и желанно. Смерть не властна над ее прелестью, и Амур поспешил внушить любовь… умершей. Увы, это невозможно, и богу любви оставалось лишь оплакивать мертвую красавицу и свой несостоявшийся триумф. Джулиано пережил свою возлюбленную всего лишь на два года, он погиб в результате так называемого «заговора Пацци», устроенного врагами Медичи. Они, не страшась святотатства, планировали нанести удар в церкви, воспользовавшись для этого визитом во Флоренцию кардинала, «чтобы в связи с этим Лоренцо и Джулиано оба оказались в одном месте, и с ними можно было покончить одним ударом».

Макиавелли:

«Если в каком деле необходимы твердость и мужество и равная готовность к жизни и к смерти, то именно в таком, ибо слишком часто в нем-то и пропадает решимость даже у людей, привыкших владеть оружием и не бояться кровопролития. Приняв эти решения, они назначили покушение на тот момент, когда священник, служащий мессу, совершает таинство евхаристии.

Когда все было условлено, они отправились в церковь, где уже находились кардинал и Лоренцо Медичи. В храме было полно народу, и служба началась, а Джульяно Медичи еще не появлялся. Франческо Пацци и Бернардо, которым было поручено расправиться с ним, пошли к нему на дом и всевозможными уговорами и просьбами добились того, чтобы он согласился пойти в церковь. Поистине удивительно, с какой твердостью и непреклонностью сумели Франческо и Бернардо скрыть свою ненависть и свой страшный замысел. Ибо, ведя Джульяно в церковь, они всю дорогу, а затем уже в храме забавляли его всякими остротами и шуточками, которые в ходу у молодежи. Франческо не преминул даже под предлогом дружеских объятий ощупать все его тело, чтобы убедиться, нет ли на нем кирасы или каких других приспособлений для защиты.

Джульяно и Лоренцо хорошо знали, как ожесточены против них Пацци и как стремятся они лишить их власти в делах государственных. Однако они были далеки от того, чтобы опасаться за свою жизнь, полагая, что если Пацци и предпримут что-либо, то воспользуются лишь законными средствами, не прибегая к насилию. Поэтому и они, не опасаясь за свою жизнь, делали вид, что дружески расположены к ним. Итак, убийцы подготовились — одни стояли возле Лоренцо, приблизиться к нему, не вызывая подозрения, было нетрудно из-за большого скопления народа, другие подле Джульяно. В назначенный момент Бернардо Бандини нанес Джульяно коротким, специально для этого предназначенным кинжалом удар в грудь. Джульяно, сделав несколько шагов, упал, и тогда на него набросился Франческо Пацци, нанося ему удар за ударом, притом с такой яростью, что в ослеплении сам себе довольно сильно поранил ногу. Со своей стороны мессер Антонио и Стефано напали на Лоренцо, нанесли ему несколько ударов, но лишь слегка поранили горло. Либо они не сумели с этим справиться, либо Лоренцо, сохранив все свое мужество и видя, что ему грозит гибель, стал стойко защищаться, либо ему оказали помощь окружавшие, но усилия убийц оказались тщетными. Охваченные ужасом, они обратились в бегство и спрятались, однако их вскоре обнаружили, предали со всевозможными издевательствами смерти и протащили их трупы по улицам».

«Между тем весь город был уже вооружен, а Лоренцо Медичи в сопровождении вооруженных спутников удалился к себе домой. Дворец синьории был освобожден народом, а занимавшие его люди захвачены или перебиты. По всему городу провозглашали имя Медичи, и повсюду можно было видеть растерзанные тела убитых, которые либо несли насаженными на копье, либо волокли по улицам. Всех Пацци гневно поносили и творили над ними всевозможные жестокости. Их дома уже были захвачены народом, Франческо вытащен раздетым, как был, отведен во дворец и повешен рядом с архиепископом и другими своими сообщниками. На пути ко дворцу из него нельзя было вырвать ни слова; что бы ему ни говорили, что бы с ним ни делали, он не опускал взора перед своими мучителями, не издал ни единой жалобы и только молча вздыхал… Не было гражданина, который, безоружный или вооруженный, не являлся бы теперь в дом Лоренцо, чтобы предложить в поддержку ему себя самого и все свое достояние, — такую любовь и сочувствие снискало себе это семейство мудростью своей и щедротами…

После окончания смуты и наказания заговорщиков совершено было торжественное погребение Джульяно: все граждане со слезами следовали за его гробом, ибо ни один человек, занимавший такое положение, не проявлял столько щедрости и человеколюбия».

Лосев А. Ф.:

«Известно своими злодействами и знаменитое семейство Медичи во Флоренции. Даже Лоренцо Медичи, с именем которого связан расцвет флорентийской культуры в XV веке, при котором собиралась Платоновская академия и который вошел в историю как чистейшее воплощение Ренессанса, великий покровитель искусств и наук, отбирал приданое у девушек, казнил и вешал, жестоко разграбил город Вольтерру и отнюдь не пренебрегал интригами, связанными с ядом и кинжалом.

Когда в 1478 году был разоблачен заговор Пацци, сотни заговорщиков и их родственники были преданы смерти, так что улицы покрылись кусками человеческих тел. Многих вешали на окнах монастыря. Тело Якопо Пацци было вырыто из могилы, уже разлагающийся труп с песнями волочили по улицам и бросили в реку».

Сын Лоренцо — Пьетро — не сумел продолжить дело отца. Он был изгнан из Флоренции, и в городе на четыре года установилась власть Джироламо Савонароллы — фанатичного монаха. Пытаясь бороться с «развратом», он вместе с водой выплескивал из купели и ребенка, сжигая книги, картины, уничтожая прекрасные статуи. В своем неистовстве он дошел до того, что призвал к свержению самого Римского понтифика. В 1498 году он был схвачен, обвинен в ереси, подвергнут пыткам и сожжен на костре при огромном стечении народа.

К семейству Медичи принадлежал и знаменитый кондотьер Джованни дель Банде Нере — Джованни с Черными Лентами (1498–1526). Прозвали его так из-за черных полос, которые он изобразил на своем гербе вместо традиционных фиолетовых в знак траура после смерти Льва Х. Соответственно, его вооруженные формирования получили название «Bande Nere» — что, по созвучию с итальянским словом Banda («банда»), звучало впечатляюще, почти как «черные отряды». Он считается последним из великих итальянских кондотьеров.

Джованни был сыном Катерины Сфорца и ее третьего мужа Джованни де Медичи Иль Попполано — потомка младшего сына Джованни ди Бичи. Отец его умер, когда ребенку едва было два года. Своего сына, названного в честь его дяди, Лодовико Моро, после смерти мужа Катерина перекрестила из Людовика в Джованни — в честь умершего супруга. В три года от роду Джованни лишился своего наследственного владения и матери. Город Форли был взят Чезаре Борджа и стал папским владением, а плененную Катерину силой удерживали в Риме.

Джованни вместе с сестрами и старшим братом воспитывался дядей — Лоренцо Медичи. Позднее, обретя свободу, Катерина поселилась с сыном на вилле Кастелло.

С раннего возраста Джованни проявил способности и большой интерес к физическим упражнениям и военному искусству — верховой езде, фехтованию. В двенадцать лет он совершил свое первое убийство: флорентийские подростки разбивались на банды, делившие «сферы влияния». Часто между ними возникали столкновения, и вот в одной из таких драк Джованни и заколол сверстника. За это он был изгнан из Флоренции. Джованни поступил на службу к папе Льву Х (Джованни Медичи) и в восемнадцать лет получил крещение огнем, проявив немалое мужество. Не достигнув и двадцати лет, Джованни стал кондотьером — наемником, и вскоре приобрел немалую славу.

Пьетро Аретино:

«Никогда он не оставлял для себя большей части в жалованье и добыче, чем отпускал своим солдатам. Тяготы и лишения терпел с величайшим спокойствием. В деле не носил никаких знаков отличия, и от соратников можно было отличить его только по сразу приметной доблести. В седле он всегда был первым, из пеших последним. Людей же ценил только по достоинству, не глядя на богатство или сан. Дела его всегда были лучше его слов, но и в совете он не пожинал всуе плодов своей славы. Он поистине удивительно умел управлять своими воинами, когда надо — лаской, когда — гневом. Праздность была ему ненавистнее всего на свете. Его добродетель была, без сомнения, природной, а других грехов, кроме свойственных юности, не было; будь то угодно Господу и проживи он дольше, всякому его доблесть была столь же явной, сколь и мне ныне. Сердцем он был поистине благосклоннейшим из людей. Кратко скажу, что многие будут ему завидовать, но никому не будет дано подражать ему».

В августе 1523 года еще один Медичи — Джулио (внебрачный сын убитого Джулиано), под именем Климент VII, стал римским папой. Новый папа выплатил Джованни все долги и обещал вернуть материнские земли — Форли и Имолу, с одним условием: прославленный кондотьер должен был перейти на сторону «Коньякской лиги» — союза, который Рим заключил с французами против испанцев.

Джованни согласился. Он одержал несколько побед, был ранен, вылечился, снова участвовал в сражениях…

В одном из сражений Джованни был ранен в ногу из артиллерийского орудия. Ранение было очень тяжелым. Его перевезли в Мантую, где он умер от заражения крови. Пытаясь спасти Джованни, врачи решились на ампутацию, но сделано это было слишком поздно. Джованни было двадцать восемь лет.

Пьетро Аретино:

«Джованни согласился на ампутацию ноги лишь после того, как, придя в полное сознание, увидел собственными глазами свою гниющую конечность. „Отрежьте немедленно!“ — вскричал он. Хирурги запалили факелы, расстелили белые простыни и привели восьмерых мужчин, чтобы держали пациента. Вооружившись пилой, они приготовились ампутировать ногу ниже колена, когда Джованни вдруг заявил, что и двадцати солдат не хватит, чтобы удержать его. Еще он потребовал, чтобы принесли свечу и чтобы ему было видно, как режут ногу. (Он держал эту свечу сам.) Я бежал от этой сцены, рассказывал Аретино, как вдруг слышу — меня зовут. „Я исцелен“, — проговорил Джованни и указал на отрезанную ногу».

Но это было не так: гангрена распространилась, его состояние продолжало ухудшаться. Джованни то засыпал, то пробуждался, его лихорадило. «За два часа до рассвета, терзаемый угрызениями совести, он стал кричать, что более чем смерть, его мучает мысль о том, какими болванами показали себя его солдаты», — вспоминал Аретино. Он приказал привести своего восьмилетнего сына Козимо, обнял его и попросил герцога Урбинского позаботиться о мальчике, научить его быть смелым и справедливым. «Прошу одного: любите меня после моей смерти», — произнес он.

Пьетро Аретино:

«Наступила ночь, и ночью я читал вслух стихи: ему хотелось забыться в поэзии. Он попросил о соборовании, потом сказал: „Не хочу умирать в этих тесных стенах, весь в повязках и крови. Вынесите меня на улицу“. Тут же приготовили походную лежанку на траве, и едва тело его коснулось постели, как он уснул вечным сном».

Джованни был похоронен в церкви Святого Франциска в Мантуе, но в 1685 году его останки были перенесены во Флоренцию и похоронены в фамильном мавзолее его потомков. Когда в 1857 году гроб вскрыли, обнаружили его тело в черном доспехе и с ампутированной ногой.

Джорджо Вазари:

«…синьор Джованни ди Медичи был ранен выстрелом из мушкета и перевезен в Мантую, где и скончался. Почему мессер Пьетро Аретино, преданнейший слуга этого синьора и ближайший друг Джулио[12], и выразил желание, чтобы Джулио изобразил его собственноручно именно мертвым. И тогда Джулио, сняв с мертвого маску, написал по ней портрет, который затем долгие годы стоял у названного Аретино».

Герцог Урбинский сдержал обещание: Козимо вырос и стал герцогом Тосканы. Он был вторым в роду, кто носил титул герцога. Женат он был на красавице Элеоноре Толедской, знаменитой не только своей яркой внешностью, но и элегантными нарядами. Ее неоднократно портретировал Бронзино, запечатлевший великолепие ее платьев. Не так давно археологами была вскрыта ее гробница: прекрасная Элеонора была похоронена в одном из своих роскошных нарядов, которые она так любила, платье сохранилось почти полностью и было восстановлено.

К сожалению, эта женщина не была счастлива, хотя была умна, образованна, плодовита: она родила мужу одиннадцать детей. Несмотря на все ее достоинства, в ее семейной жизни было не все гладко: Козимо отличался мрачным характером. Он изменял жене и даже, согласно сплетням, убил одного из сыновей.

Легенда говорит о том, что юноши поссорились и Гарсия (любимчик матери) убил своего брата Джованни, любимого отцом. Он пережил брата всего на месяц и был зарезан рукой Козимо. Спустя несколько дней от горя скончалась и Элеонора.

Козимо горевал недолго и женился на своей давней любовнице Камилле Мартелли, родившей ему дочь. Этой жене он тоже изменял — с Элеонорой дель Альбрицци.

Из сыновей Козимо и Элеоноры до зрелого возраста дожило трое. Герцогом Тосканы стал Франческо. Он не был выдающимся государственным деятелем, но вошел в историю из-за необыкновенной и страшной любовной истории.

«История жизни и трагической смерти Бьянки Капелло»

Повесть с таким названием была чрезвычайна популярна в Италии XVII–XIX веков. Сейчас бы эту историю назвали «историей Золушки», но Золушки-отравительницы.

Бьянка Капелло была родом из Венеции и принадлежала к хорошей патрицианской фамилии. Случай забросил в ее город молодого и красивого флорентийца, служащего одного из банков, Пьеро Бонавентури, поселившегося в доме напротив дома родителей Бьянки. Увидев девушку, Пьеро влюбился: Бьянка была поразительно хороша: золотистые волосы, умные яркие глаза, чувственные губы.

Рассчитывать на брак Пьеро не мог: он был беден, а родители Бьянки — богаты. И все же молодой человек нашел возможность переговорить с юной красавицей: в один из праздников Бьянка отправилась со своей воспитательницей в монастырь — помолиться. Пьеро последовал за ними и сел в ту же гондолу. Он был галантен и, не выходя за рамки приличий, постарался развлечь своих спутниц разговором. Короткого переезда было достаточно, чтобы Бьянка заинтересовалась флорентийцем. Ей захотелось продолжить общение, и Бьянка не побоялась согласиться на свидания в комнате Пьеро. Ночью, стараясь не шуметь, Бьянка спускалась по лестнице, отворяла тяжелую дверь, перебегала узкую улицу и скрывалась у Пьеро. Дверь своего дома она не захлопывала, а только прикрывала, так как замок был снабжен «собачкой», и без ключа дверь снаружи открыть было невозможно. А ключа у Бьянки не было. Но в одну из ночей ночной сторож, следивший за порядком, проходил по их улице; он заметил, что дверь приоткрыта, и списав это на оплошность хозяев, толкнул ее — дверь захлопнулась. Теперь Бьянка была отрезана от своего дома.

Понимая, что родители не простят ей грехопадения, она решилась на побег. Под предлогом банковских дел Бонавентури достал этой же ночью экстренный пропуск из Венеции, и, прежде чем наступил день, они уже ехали по направлению к Флоренции. Там они стали мужем и женой.

Эта свадьба не стала концом истории! Бонавентури были очень бедны, после приезда Бьянки они даже отпустили свою последнюю служанку, рассчитывая взвалить всю работу по хозяйству на плечи невестки. Карьера ее мужа пострадала: родители Бьянки не простили ему похищения дочери, раздули скандал, и флорентийские банкиры стали смотреть косо на молодого Пьетро.

Бьянка жила в бедности, кляня свою опрометчивую влюбленность. Одевалась она бедно, но даже убогий фасон и дешевая ткань не могли скрыть ее яркой красоты. Однажды герцог Франческо, тогда еще наследник престола, ехал в церковь. Проезжая мимо дома Бонавентури, он взглянул вверх и увидел в окне Бьянку.

Их взгляды встретились, и больше уже герцог Франческо не мог забыть этой встречи, пожелав во что бы то ни стало познакомиться с красавицей. Помочь ему вызвалась маркиза Мондрагоне. Ей оказалось совсем несложно свести знакомство с семьей Бьянки, для этого оказалось достаточно всего лишь подойти в церкви к старухе Бонавентури и завести с ней разговор. Старуха оказалась словоохотливой и принялась жаловаться на бедность, рассказывая про обстоятельства женитьбы сына. Мондрагоне выказала горячее участие, попросила обеих женщин к ней приехать и даже прислала за ними карету. Их привезли в только что выстроенный огромный дворец на площади Санта Мария Новелла. Здесь Бьянка была встречена чрезвычайно ласково. Маркиз Мондрагоне сам милостиво выслушал женщин, обещал свое покровительство, а его жена предложила им осмотреть разные покои и сады дворца. Старуха скоро устала и присела подождать в одной из комнат, а Бьянка пошла дальше. Маркиза привела ее в комнату, где стояли шкафы с нарядными платьями и комоды с драгоценностями. Предложив Бьянке все это осмотреть и выбрать, что понравится, испанка вышла из комнаты. Вместо нее в комнату вошел молодой мужчина — то был герцог Франческо.

Через несколько недель после этого Бьянка стала его «официальной фавориткой». Ее муж был осыпан всякими благами и допущен ко двору. От неожиданного благополучия он потерял всякую осторожность и вскоре нажил много врагов, не приобретя друзей. Он не понимал, что теперь только мешает честолюбивым планам своей жены. Вскоре глупый и жалкий Пьеро Бонавентури был убит ночью за мостом Тринита.

Год спустя после убийства Бонавентури умер Козимо, и Франческо сделался великим герцогом. Он был женат на Иоанне Австрийской, которую обычно описывают как некрасивую и меланхоличную женщину. Портреты, впрочем, изображают ее весьма миловидной. Она родила Франческо семерых детей, из которых только один был мальчиком — и он умер в возрасте пяти лет. Рожая восьмого младенца, Иоанна умерла. Злые языки твердили, что это Бьянка столкнула герцогиню с лестницы, спровоцировав преждевременные роды.

Теперь ничто не препятствовало венецианке сделаться законной женой Франческо и герцогиней Тосканской. В 1579 году Бьянка Капелло, некогда проклятая своим отцом за побег, была обвенчана и коронована под именем «дочери Венецианской республики и королевы Кипра». Ее родители поспешили забыть свой гнев и слали дочери письма, полные любви, уверяя, что вся ее родная Венеция гордится этой «истинной и достославной дочерью Республики Св. Марка». Новоявленную герцогиню принял сам папа Сикст V и поднес ей в подарок золотую розу.

Одного не хватало Бьянке — наследника. Но беременности все не наступало. Тогда Бьянка решилась инсценировать материнство: тайно она поселила в своих покоях четырех женщин на сносях и первая из них, кто разрешится от бремени, должна была отдать дитя ей. Женщинам обещали деньги, но на самом деле все они были убиты — спастись удалось лишь одной. Именно она и разгласила подлинные обстоятельства появления на свет «сына» Бьянки Капелло. Но несмотря на это, он был крещен как сын Бьянки и Франческо — Антонио де Медичи.

У Франческо не было других сыновей, и до рождения Антонио его наследником считался брат, кардинал Фердинандо, ненавидевший Бьянку. Эта женщина могла лишить его престола; говорят, она даже покушалась на его жизнь. Разумеется, и Фердинандо ждал первого случая, чтобы умертвить венецианку. Они сторожили и наблюдали друг друга. Иногда они вступали в перемирие. Одно такое притворное перемирие было между ними осенью 1587 года.

Бьянка и ее муж проводили осень в своем дворце Поджио а Кайяно, и герцог Франческо пригласил брата к себе на охоту. Вечером в небольшой зале замка был накрыт ужин на троих. Бьянка настойчиво угощала кардинала очень аппетитными на вид пирожными, приготовленными ею самой. Но Фердинандо так же настойчиво и решительно отказывался. «Уж не думаете ли вы, что они с ядом?» — вступил в разговор ни о чем не подозревающий Франческо; с этими словами, он взял кусок пирожного и съел его, продолжая шутить. Слегка побледневшая Бьянка Капелло колебалась лишь мгновение. Затем она тоже съела свою долю. Еще не был кончен ужин, как герцог и его жена почувствовали признаки отравления. Оба умерли в мучениях, умоляя допустить к ним врача, но люди кардинала с оружием в руках преграждали всякий доступ в ту комнату. На другой день Антонио де Медичи был объявлен незаконнорожденным, и герцог Фердинанд I взошел на престол. Франческо был похоронен с почестями в семейном склепе в базилике Сан-Лоренцо, Бьянка же — как бесчестная женщина, в неизвестном месте. Их внутренности, извлеченные при бальзамировании, были погребены отдельно — в церкви города Бонисталло, неподалеку от виллы, где наступила смерть. Современные исследования этих канопов показали, что оба были отравлены мышьяком.

Гербы Бьянки были стерты с общественных зданий, отныне в официальных документах она именовалась «Злодейка Бьянка». К чести Фердинандо можно сказать, что он пощадил Антонио де Медичи под условием вступления в Мальтийский орден.

Лосев А. Ф.:

«Когда в XVI века Медичи восстановили свое господство во Флоренции, вся их дальнейшая история ознаменовывается убийствами, заговорами и зверствами. В 1537 году герцог Алессандро был заколот своим родственником и товарищем по разгулу Лоренцино Медичи, которого через 11 лет убивает в Венеции наемник, подосланный преемником Алессандро, герцогом Козимо I. Говорили, что сам Козимо I в припадке бешенства заколол своего сына Гарциа. Сын Козимо, Пьетро, убил кинжалом жену Элеонору, а его дочь Изабелла была задушена своим мужем Паоло Орсини».

Медичи дали миру четырех римских пап: Льва X, любившего веселую жизнь и растранжирившего казну Ватикана; Льва XI, пробывшего в этом сане всего лишь 24 дня; Пия IV, осудившего Лютера и Кальвина, и преследуемого неудачами Климента VII (именно при нем от католического мира откололась Англия).

Борджа

Борджа не были в Италии «своими», хотя один из римских пап уже носил эту фамилию: Алонсо де Борха, чей род восходил к древним королям Арагона, в середине кватроченто занял трон св. Петра под именем Каликста III. Именно при нем Рим наводнили испанцы, вызвав откровенную неприязнь со стороны итальянцев. Когда папы-итальянцы раздавали должности своим родственникам, все считалось в порядке вещей, но когда молодой Родриго де Лансоль и Борха был возведен в кардинальское достоинство, Рим вознегодовал. В 1458 году, когда Каликст находился на смертном одре, в городе вспыхнуло восстание, возглавленное кланом Орсини. Надо отметить, что к этому роду принадлежали пять римских пап и великое множество кондотьеров. Многие испанцы были убиты, некоторые покинули страну, но Родриго де Борджа, как он теперь звался на итальянский лад, не выказал ни растерянности, ни страха. Он прибыл на конклав кардиналов и участвовал в выборах, поддержав кандидатуру кардинала Пикколомини, ставшего Пием II. С новым папой у кардинала Борджа установились самые теплые отношения.

Сохранилось письмо, написанное Пием Родриго, в котором понтифик отечески журит молодого кардинала за его поведение, не соответствующее статусу духовного лица:

«Возлюбленный сын, до Нашего слуха дошло известие, будто бы четыре дня назад ты принимал участие в некоем празднестве в садах Джованни де Бикис, куда сошлись многие женщины Сиены; забыв о сане, коим ты облечен, ты находился среди них с семнадцатого до двадцать второго часа. При этом тебя сопровождало еще одно духовное лицо, столь желавшее оказаться на празднике, что его не остановили ни забота об авторитете святой церкви, ни хотя бы мысль о собственном возрасте. Мы слышали, что танцы в означенных садах отличались самым необузданным весельем и не было там недостатка в любовных соблазнах, ты же вел себя так, как обычно ведет себя в подобных случаях мирская молодежь. Стыд мешает Нам продолжать, ибо речь идет о таких делах, самое упоминание о коих несовместимо с твоим саном, не говоря уже об участии в них. Как нам сообщили, ни один из родственников этих девиц — ни отец, ни брат, ни муж — не был приглашен и не присутствовал на вашем сборище, чтобы не помешать веселью.

Слышали Мы также, что вся Сиена только и говорит, что о развлечениях твоего преосвященства. Во всяком случае, здесь, на водах, где собралось множество людей всякого звания, и духовных и светских, ты уже стал притчей во языцех.

Скорбь Наша из-за этих событий, пятнающих достоинство церкви, безмерна. Поистине, правы будут теперь те, что станут упрекать Нас; правы, говоря, что Наше богатство и власть служат лишь погоне за наслаждениями. Как сможем Мы теперь призывать к благочестию князей, пренебрегающих своим долгом перед святой церковью, чем ответим на насмешки невежественной толпы? Пастырь, чья жизнь не безупречна, губит и себя, и свою паству. И столь же сурового осуждения заслуживает наместник Господа Христа, если постыдные деяния совершены кем-нибудь из его подчиненных.

Возлюбленный сын мой! Ты возглавляешь епископство Валенсийское, первое в Испании; ты канцлер католической церкви и, наконец, ты — кардинал, один из советников Святейшего престола. Все это делает твое поведение еще более предосудительным. Размысли сам, прилично ли твоему преосвященству шептать ласковые слова юным девицам, слать им фрукты и вино и проводить время в непрерывной череде развлечений. Знай, что Мы с сокрушенным сердцем выслушиваем порицания в твой и — косвенно — в Свой адрес; и многие здесь уже говорят, что твой дядя, покойный Каликст, сделал ошибку, доверив тебе столь ответственные посты.

…Поистине мы собственноручно раним себя, мы накликаем на свою голову злую беду, допуская, чтобы наши поступки бесчестили дело церкви. Расплатой нам будет позор в этом мире и загробные муки. Возможно ли, сын мой, чтобы разум не подсказал тебе все эти доводы? Неужели следует разъяснять, что прозвание волокиты и любезника несовместимо с кардинальским достоинством?

Ты знаешь о Нашей неизменной любви к тебе, о том, сколь высоко Мы ценим твои способности. Если ты дорожишь Нашим добрым мнением, то помни, что должен изменить свой образ жизни. Твоя молодость объясняет многое, но не может служить оправданием, и тем больше у Нас оснований ныне обращаться к тебе со словами отеческого упрека.

Петриоло, 11 июня 1460».

Надо признать, что кардинал Борджа очень любил женщин и пользовался взаимностью. По воспоминаниям современника, «каждая, на коей останавливался его взгляд, тут же ощущала в крови любовное волнение, и лишь немногим из них удавалось устоять перед его царственным обаянием. Он притягивал их, как магнит — кусочки железа».

Подобно многим своим современникам духовного звания, он наплодил бастардов и не все их матери известны. Длительное время Борджа жил с Джованной де Катанеи (1442–1518), чаще ее имя пишут как Ваноцца де Катанеи. Считается, что именно она передала Борджа рецепт их страшного яда — кантареллы. О ее происхождении ничего не известно, из чего можно заключить, что она не принадлежала к знати. Известно, что Ваноцца не относилась к хорошо образованным женщинам и даже не умела писать. Она жила в Риме и формально считалась замужней женщиной, мужья менялись: всего Ваноцца венчалась четыре раза. Сохранилось два ее портрета кисти Тициана и менее известного Инноченцо Франкузи. Судя по этим изображениям, Джованна относилась к самому модному в то время типу женщин: белокожая, дебелая, светловолосая с крупными правильными чертами лица.

Между 1447 и 1482 годами она подарила кардиналу Борджа трех сыновей: Чезаре, Джованни, Жофре и дочь Лукрецию. Достигнув зрелости, она считалась обеспеченной женщиной: помимо собственного дома, ей принадлежало цветущее поместье в Субурре и небольшая гостиница в Риме. Но Ваноцца старела, и кардинал переключил свое внимание на новую пассию — юную Джулию Фарнезе, которая родила ему дочь Лауру. Не сохранилось ни одного портрета, про который было бы точно известно, что это изображение именно «Прекрасной Джулии». Однако Вазари упоминает картину Пинтуриккио: «В этом же дворце он изобразил над дверью одного из помещений Богоматерь с лицом синьоры Джулии Фарнезе и на той же картине голову поклоняющегося ей названного папы Александра». Изображение было настолько двусмысленным, что вызвало скандал, Джулию стали называть «папской шлюхой» и «невестой Христовой». Позднее фреска, по этим причинам, была уничтожена, однако до нас дошла ее копия, сделанная Пиетро Факеттио.

Некоторое время Борджа еще поддерживал отношения с Ваноццей, но затем расстался с ней. Сплетники передавали шокирующие подробности, что она пыталась отравить Адриану де Мила — кузину Родриго за то, что та выступила сводней в его отношениях с Джулией Фарнезе, а узнав об этом, пожилой кардинал даже приказал публично высечь свою бывшую любовницу. Но скорее всего, это выдумки. Как бы то ни было, после своего избрания папой римским Борджа приказал забрать детей у Ваноцци, и она больше ни разу с ними не виделась и даже не была приглашена на их бракосочетания. Конец жизни эта женщина провела в молитвах, завещав все свое имущество церкви.

Иннокентий VIII скончался 25 июля 1492 года. Спустя три дня конклав пришел к единому мнению: римский папа — Родриго Борджа.

Историк XV–XVI веков Рафаэль Маффеи по прозвищу Волатеран:

«…Это человек дальновидный и разносторонне одаренный; речь его изящна и занимательна для собеседника, ибо природный ум возмещает его преосвященству не очень глубокую начитанность. Свойственна ему также несравненная ловкость в обделывании всех затеянных дел…»

«Никогда на престоле св. Петра не находился человек худший, чем он», «это будет, как говорят здесь, великолепный папа», «невозможно было бы найти лучшего пастыря для Святой церкви» —

так по-разному комментировали современники это избрание.

Понтификат Борджа имел и хорошие и плохие стороны. С одной стороны, он навел в Риме порядок и перевешал воров и грабителей, расплодившихся при попустительстве Сикста и Иннокентия. С другой стороны, страшные слухи о ночных убийствах и отравлениях, об оргиях, устраиваемых семейством Борджа, приводили в ужас всю Италию. Они превосходили все, что католический мир видел до сих пор: папа Александр VI собирал на свои ночные оргии до пятидесяти куртизанок. Как и его предшественники, он торговал должностями, милостями и отпущением грехов. Ни один кардинал не был назначен при нем, не заплатив большую сумму. Современники утверждают, что он сожительствовал со своей дочерью Лукрецией, которую по политическим расчетам четырежды выдавали замуж.

Первые ее три брака длились недолго: одного ее мужа отравили, на другого было устроено покушение и он был тяжело ранен при входе в церковь Святого Петра. «Так как он не желал умирать от ран, его нашли в постели задушенным», — записал папский церемониймейстер Бурхард.

Последний муж Лукреции — Альфонс, избежавший печальной судьбы предшественников, происходил из рода Эсте. Их свадьба состоялась в 1501 году, брак продлился восемнадцать лет, Лукреция дала жизнь нескольким детям и стала очень набожной. В память обо всех мужчинах, причиной гибели которых она стала, герцогиня посадила цветник из амарантов, название этого цветка переводится как «неувядающий».

Иоганн Бурхард, епископ Читта ди Кастелло:

«Всего только восемь лет прошло, как Лукреция вышла замуж за Иоанна Сфорца, своего первого мужа. Свадьбу отпраздновали с такой пышностью, какой не знала даже языческая древность. На ужине присутствовали все кардиналы и высшие придворные священники, причем каждый из них имел у себя по бокам двух благородных блудниц, вся одежда которых состояла из прозрачных муслиновых накидок и цветочных гирлянд. После ужина пятьдесят блудниц исполнили танцы, описать которые не позволяет приличие, — сначала одни, а потом с кардиналами. Наконец по сигналу Лукреции накидки были сброшены, и танцы продолжались под рукоплескания святого отца. Затем перешли к другим забавам. Его святейшество подал знак, в пиршественном зале были симметрично расставлены в двенадцать рядов огромные серебряные канделябры с зажженными свечами. Лукреция, папа и гости кидали жареные каштаны, и блудницы подбирали их, бегая совершенно голые, ползали, смеялись и падали. Более ловкие получали от его святейшества в награду шелковые ткани и драгоценности. Наконец папа подал знак к состязанию, и начался невообразимый разгул. Описать его и вовсе невозможно: гости проделывали с женщинами все, что им заблагорассудится. Лукреция восседала с папой на высокой эстраде, держа в руках приз, предназначенный самому пылкому и неутомимому любовнику».

По слухам, Лукреция также была любовницей своего брата Цезаря и родила ребенка не то от отца, не то от брата. «Она не покидала комнат святого отца», — сообщает Иоганн Бурхард, епископ Читта ди Кастелло, папский церемониймейстер, скрупулезно записывавший все события, происходившие в Ватикане.

Джироламо Савонарола о Лукреции Борджа:

«Отравительница и безжалостная убийца. Кровосмесительница, прелюбодейка, исчадие ада и отродье гремучей змеи, дочь шакала и гиены».

Лукреция помогала отцу в управлении церковью; она вскрывала папские депеши, созывала священную коллегию. Очень часто сразу же после пиршества она председательствовала на совещании святой коллегии в одежде гетеры, с открытой грудью, едва прикрытая прозрачным муслином, сохранился даже ее портрет в этом наряде. В таком виде она, развлекаясь, задавала щекотливые вопросы при обсуждении самых непристойных дел. Присутствие кардиналов не мешало ей быть нежной с папой или принимать его ласки, так что даже привыкший ко всему епископ Бурхард, описывая происходящее, восклицает: «Позор! Ужас!»

Иоганн Бурхард, епископ Читта ди Кастелло:

«Сегодня его святейшество, чтобы развлечь госпожу Лукрецию, велел вывести на малый двор папского дворца несколько кобыл и молодых огненных жеребцов. С отчаянным взвизгиванием и ржанием табун молодых лошадей рассыпался по двору; гогоча и кусая друг друга, жеребцы преследовали и покрывали кобыл под аплодисменты госпожи Лукреции и святого отца, которые любовались этим зрелищем из окна спальни. После этого отец и дочь удалились во внутренние покои, где и пребывали целый час».

Сын папы — Чезаре Борджа представлялся современникам абсолютным злодеем. Утверждали, что именно по его приказу был отравлен кардинал Джованни Борджа, его двоюродный брат и заколот кинжалом его родной брат — тоже Джованни, герцог Гандиа. Произошло это после ужина в доме их матери Ваноцци. Труп бросили в Тибр, это видел один паромщик. Когда позже во время расследования его спросили, почему он не сообщил губернатору об увиденном, тот ответил: «С тех пор как я занимаюсь перевозом, я видел, как более сотни трупов было брошено в этом месте реки, и об них еще ни разу не производилось следствия. Поэтому я думал, что этому случаю не будут придавать значения больше, чем предыдущим».

В Риме каждую ночь находили убитыми до четырех-пяти человек, и все эти злодеяния приписываются Чезаре Борджа. О Борджа-отравителях рассказывали жуткие и почти невероятные истории: утверждали, что Лукреция для убийств употребляет специальный ключ, будто бы от ее спальни, который она вручает жертве, назначая свидание. Крохотный заусенец, смазанный ядом, ранит кожу, и человек умирает спустя несколько часов.

Чезаре для подобных целей использовал перстень: кольцо царапало кожу жертвы при рукопожатии. Чезаре якобы наловчился разрезать отравленным лишь с одной стороны ножом фрукты так, что сам, съедая одну его половину, оставался невредим, а приглашенный к обеду гость, которому доставалась другая половина, погибал. Знаменитое вино Борджа имело особенно страшные свойства: его действие сказывалось лишь спустя длительное время: у человека выпадали зубы, волосы, сходила кожа, и он умирал после долгой и мучительной агонии. Утверждали, что Александр VI с сыном отравили трех кардиналов (Орсини, Феррари и Микаэля), чтобы завладеть их огромным состоянием.

Однажды Александр VI решил расправиться сразу с несколькими кардиналами и для этого устроил званый обед. Предполагая, что гости с большим недоверием отнесутся к приглашению, если трапеза состоится в его доме, он попросил кардинала Корнето уступить ему на один день свой дворец. Замысел удался: кардиналы приняли приглашение.

Александр вручил слуге две бутылки «специального» вина, распорядился припрятать их до поры и наливать только в те бокалы, на которые он укажет. Дожидаясь гостей, Александр с сыном почувствовали жажду и попросили налить им вина. К несчастью для них, тот доверенный слуга в этот момент куда-то отлучился, а прислуживавший за столом мальчик поленился спускаться в погреб и взял да и откупорил стоявшие тут же неподалеку бутылки. Александр выпил свой кубок залпом, Чезаре же разбавил вино водой, это и спасло ему жизнь: оказывается, ни о чем не подозревающий слуга подал им их же отравленного вина.

Александр умер этой же ночью.

Историк XV–XVI веков Рафаэль Маффеи по прозвищу Волатеран:

«Страшное зрелище представлял собой черный, обезображенный, вздутый труп, распространявший вокруг себя отвратительный смрад; темная слизь покрыла его губы и ноздри, рот был широко раскрыт, и язык, распухший от яда, свисал почти до подбородка. Не нашлось ни одного фанатика, который осмелился бы приложиться к руке или ноге покойного, как это обычно бывает».

Чезаре остался жив, позднее он жаловался Макиавелли, что «он обдумал все, что могло случиться, если его отец умрет, и нашел средство для всего, но что он никогда не мог себе представить того, что в этот момент он сам будет находиться при смерти». Смерть отца означала для него конец всего: богатства, титулы, привилегии — все было отнято. Став наемником — кондотьером, четыре года спустя он погиб на юге Франции в неравном бою. Незадолго до смерти он женился, и супруга родила Чезаре дочь. Его потомки живут до сих пор.