Блиндажные крысы Пучков Лев
— Да мне как-то… — богатырь опять махнул рукой. — Пока Игорёха у руля, я могу спать спокойно.
— Стреляться не надо, — Игорь Викторович сказал это совершенно серьезно, без намека на иронию. — Пока все вроде бы нормально, держимся.
Действующие генералы переглянулись, с облегчением синхронно вздохнули и озарились счастливыми улыбками. В сложившейся ситуации даже такой неопределенный ответ — это очень хорошая новость.
— Ну давай же, не томи! — поторопил Липецкий.
— Для начала: меня нет, — Игорь Викторович ткнул пальцем в потолок. — Если будет звонить — еще не приехал.
Озвучивать, кто именно будет звонить, не пришлось: все и так прекрасно понимали, о ком идет речь.
— А если… — начал было Липецкий, но в этот момент у Коврова старшего зазвонил телефон.
— Б…, — тихонько огорчился Бабададзе. — Накликал…
Да, предупреждение было весьма своевременным: глянув на дисплей, любитель солдафонских шуток слегка побледнел, весь подобрался и изобразил строевую стойку, что свидетельствовало о колоссальном опыте службы (попробуйте сделать то же самое, сидя в глубоком мягком кресле — без опыта не сразу ведь и получится).
— Нет-нет, еще не приехал… Да, давно — уже извелись тут все, дожидаясь… Да, Гоша и Андрюшка со мной, ждем… Конечно, конечно! Как только — так и сразу… Да, я лично проконтролирую… Всего доброго.
Отговорив, Ковров-старший тихонько выдохнул, отстранил от себя телефон и с опаской уставился на дисплей, словно ожидая, что сейчас начнется отсчет запущенного кем-то взрывного устройства.
Игорь Викторович ткнул пальцем в телефон и сложил ладони крест-накрест. Ковров-старший понятливо кивнул и нажал кнопку выключения. Игорь Викторович жестом подбодрил действующих генералов: те послушно достали свои мобильные и тоже отключили. Забрав у всех троих телефоны, Игорь Викторович вынес их в прихожую, вернулся и включил тумблер, замаскированный в глубокой нише под торшером. Раздался негромкий мягкий гул, персидский ковер под ногами гостей приятно завибрировал, притворяясь этаким гигантским массажером.
— Ты смерти моей хочешь? — болезненно скривился Липецкий. — Я три дня назад УЗИ делал! Нельзя так часто…
— Андрюш, расслабься, это даже рядом не УЗИ, да и недолго будет, — успокоил Игорь Викторович. — Зато теперь можем поговорить. Или, может, я сначала отдохну, а уже потом…
— Издеваешься?! — возмутился старший брат. — Давай, колись бегом, а то в самом деле, мы тут все в предынфарктном состоянии…
Игорь Викторович очень коротко доложил диспозицию: вожди под раздачей, отыграть назад уже не получится, остается либо идти напролом, либо бесславно сдохнуть.
Гости притихли и призадумались. Получалось все очень сурово и неуютно. Никаких тебе запасных позиций, ни свободы для маневра, какая-то совсем уж безальтернативная история с гражданской войной получается: доставайте шашку, поручик, сейчас пойдем рубать ваших полковников — нет, не потому, что плохие, а просто других вариантов нет…
— А других вариантов точно не было? — жалобно пробормотал Липецкий.
— Варианты всегда есть, — Игорь Викторович пожал плечами. — Вопрос только: есть ли среди них что-то приемлемое для нас? В принципе можно было сделать как обычно: вождей не трогать, а «слить» всех непосредственных виноватых.
— То есть «среднее звено», — добавил Бабададзе.
— То есть нас, — уточнил старший брат.
— Так точно, — подтвердил Игорь Викторович. — А теперь скажите сами, был у меня выбор или нет.
Липецкий тяжело вздохнул и развел руками. Понятно, что выбора не было, ситуация из разряда «или — или». Техническая вилка.
— В общем, по «старичкам» вопрос будет решаться в ближайшие сутки, — жестко подытожил Игорь Викторович. — Все уже работает, остановить нельзя. А нам с вами нужно решиться сейчас. Вы со мной или как?
— Я с тобой, — не раздумывая заявил старший брат.
— Мог бы и не спрашивать, — подтвердил Бабададзе.
— Ммм… — замялся Липецкий.
— Не понял, Андрюха, ты чего там мычишь?! — возмутился Ковров-старший. — У тебя что, есть варианты?!
— Да я с вами, с вами! — нервно вскрикнул Липецкий. — Просто… Просто страшно…
— Не порть памперс, Андрейка, мы с тобой, — обнадежил Ковров-старший. — С нами не пропадешь, прорвемся.
— Да-да, конечно… Я — как все…
— Ну вот и замечательно, — кивнул Игорь Викторович. — Другого я от вас и не ожидал. Тем более что я все сделаю сам, а вы мне там — сугубо для поддержки штанов. Помочь вряд ли поможете, но… Гхм… В общем, через два с половиной часа встречаемся у дома вождя. Мне надо хотя бы часок поспать, а то упаду там от перенапряжения. Сами понимаете: беседа будет непростой, так что…
— Да, отдохни немного, — поддержал старший брат. — Беседа будет очень непростой.
— Ну все, если вопросов нет — уматывайте, — Игорь Викторович устало смежил веки, нашарил клавишу домофона и распорядился: — Ниночка, проводи!
— Погоди минуту, — остановил его Липецкий. — Надо что-то с этим проклятым «Бункером» решать. И не через два с половиной часа, а прямо сейчас.
— Проклятым? — Игорь Викторович равнодушно пожал плечами. — И чем тебе «Бункер» не угодил? Нормальные хлопцы, хорошо делают свою работу. Решать, конечно, будем, но не так экстренно…
— «Нормальные»?! — желчно взвился Липецкий. — Тебе напомнить, с чего вообще все началось? Кучка не пойми откуда взявшихся балбесов не пойми зачем влезла в чужой огород — и теперь рушится вся отлаженная система — это, по-твоему, нормально?!
— Не передергивай, — Игорь Викторович погрозил Липецкому пальчиком. — Началось все с того, что трое малолетних дебилов решили поиграть в злодеев: один снимал, а двое резвились. Интересно, в каком кине они увидели такой способ «сверхэффективного» воздействия на клиентов? Надо бы найти тот диск, да заставить всех троих сожрать его, без кетчупа и минералки…
Гости виновато потупились — и Липецкий в том числе. «Малолетним дебилам», которые «резвились», было 32 и 33 года, а тому, что снимал, в следующем месяце исполнится 28 лет. Фамилии «малолетних» соответственно, Ковров, Бабададзе и Липецкий, а «Блиндаж» до недавнего времени был «песочницей» или «колледжем», в котором под строгим присмотром генерала Желябова мужала младая клановая поросль. Ну и в самом деле: маленько недомужала, нехорошие люди очень не вовремя решили заслать свой «Бункер» не туда, куда надо, и получилось все очень плохо.
— Да никто и не спорит — дураки, виноваты, пороть надо… Но ты посмотри, что эти «бункерные» отморозки сделали на «Стодоле»! А если б наши дети в тот момент были там?! Они ведь и их бы убили!!! Я как об этом подумаю — у меня аж все кипит…
Здоровяки переглянулись: Бабададзе с сомнением поджал губы и покачал головой, а Ковров-старший хмыкнул:
— А у тебя-то с чего кипит? Твое чадо там и не должно было находиться, на момент штурма, в смысле. А вот если б наши немного задержались… Да, Гоша?
— Точно, — кивнул Бабададзе. — Если б наши там были, все могло бы получиться совсем по-другому. Может, сейчас не пришлось бы дергаться и решать кучу сложных вопросов…
Да, и в этом тоже была своя правда. Сыновья Коврова-старшего и Бабададзе честно оттянули лямку в спецназе и при всех дежурных недостатках, присущих детям «элиты», были очень даже неплохими бойцами. Так что это еще неизвестно, как бы все кончилось, случись им на момент штурма оказаться на объекте.
— В общем, как бы там ни было, надо по этим уродам что-то решать, — угрюмо пробурчал Липецкий. — И решать как можно быстрее, в идеале — прямо сейчас. Я понимаю, что тебе сейчас не с руки этим заниматься, но это не вопрос: если надо, я сам все сделаю…
— Ничего ты не сделаешь, — категорически возразил Игорь Викторович. — Даже и не лезь туда, если не хочешь все испортить.
— Не понял?! — по-детски обиделся Липецкий. — Это чё, типа, пусть и дальше нам гадят?!
— Безусловно, по «Бункеру» будем решать, — успокоил впечатлительного собрата по клану Игорь Викторович. — Но — чуть позже. И чуть тоньше. Чтобы никто даже и не подумал вешать это на нас, и вообще, чтобы было непонятно, откуда упал тот кирпич. Я займусь этим сегодня же, как только разберемся с Самим. Ты меня понял?
— Понял…
Липецкий угрюмо кивнул — такая постановка вопроса ему явно не нравилась — но спорить не стал. Ковров-младший являлся признанным «мозгом» их маленькой внутриклановой коалиции, спорить с ним было бессмысленно, он побеждал в любой полемике и на все случаи жизни имел неотразимые и логически выверенные аргументы.
— Ну все, уматывайте, — устало распорядился Игорь Викторович. — Встречаемся через… так, уже через два двадцать, сами знаете где. На всякий случай прихватите с собой пару-тройку самых надежных хлопцев… с оружием.
— Ты думаешь… думаешь… — сразу занервничал Липецкий.
— Ничего я не думаю, — Игорь Викторович с нарочитым безразличием зевнул. — Я же сказал: на всякий случай. Знаете, времена нонче больно уж тревожные, так что… Гхм… Да, и вот еще что: если будет звонить Сам, скажете, что не дождались, разъехались и велели Ниночке немедля сообщить, как только появлюсь…
Выпроводив гостей, генерал включил резервную линию связи с максимально возможной защитой и сделал несколько распоряжений по текущим вопросам. Затем он позвонил Валентину Кравцову, ставшему после бегства Желябова «первым номером» по «Блиндажным» делам, и назвал пункт пересечения:
— Через час с небольшим будь там. Жди, поеду мимо, надо кое-что обсудить.
После этого генерал выпил пятьдесят граммов коньяка (меньше нет смысла, больше нельзя: впереди — самый тяжелый и ответственный момент не только текущих суток, но, вполне возможно, и всей жизни) и, пять секунд посомневавшись, щелкнул по клавише домофона:
— Ниночка, мадам наша не прибыла еще?
— Нет, и в ближайшее время не будет. Сказала, на обед не ждать.
— Ну и замечательно. Давай бегом ко мне, надо по-быстрому стресс снять.
— Слушаюсь!
Снятие стресса — пять минут, попытка заснуть — пятнадцать, собственно сон — не более получаса: на отдых генерал потратил пятьдесят минут, после чего принял ледяной душ, оделся в штатский костюм № 12 для деловых визитов и убыл на встречу с вождем клана. Костюм был не самый шикарный в гардеробе генерала, но определенно счастливый: в нем Игорь Викторович провел несколько удачных сделок и перспективных встреч. Генерал был закоренелым скептиком и в ритуальные заигрывания с судьбой верил слабо, но сегодня удача была нужна ему как никогда, так что костюм выбрал не задумываясь, повинуясь какому-то скрытому требованию души.
На Красной Пресне генерал пересекся с Валентином: принял доклады об обстановке в «новом лагере», где содержались перемещенные со «Стодол» узники, и о результатах «внутреннего розыска».
Новостей не было. Инженера до сих пор не нашли, но работа ведется по всем направлениям.
— Розыск инженера пока сверни, — распорядился генерал.
— Ждем какой-то конкретной информации? — понятливо уточнил Валентин.
— Ждем, — подтвердил генерал. — Возможно, к исходу дня что-то будет.
— Очень хорошо, — обрадовался Валентин. — Тогда я всех, кто был задействован по инженеру, перенаправляю на «крыс»?
— Точно так, — кивнул генерал. — Вопросы, пожелания?
— По работе — нет, — Валентин ткнул большим пальцем вверх и осторожно уточнил. — А как у нас там?
— «Там» пока все нормально, — обнадежил генерал. — Работай спокойно, пусть тебя это не заботит: по «верхам» я все урегулирую. Вы, главное, по «низам» мне обеспечьте порядок.
— Все сделаем в лучшем виде, — твердо пообещал Валентин. — За «низы» можете не волноваться.
— Ну все, за работу, — генерал кивком отпустил Валентина и бросил водителю: — Поехали.
Валентин четко, по-военному развернулся — что для полковника Службы было совсем необязательно — и направился к своей машине.
Отъезжая, генерал проводил полковника взглядом, преисполненным сожаления и где-то даже перспективного раскаяния.
Валентин ему нравился. Толковый парень, пользы от него в разы больше, чем от всех вместе взятых «деток». Жаль будет с ним расставаться. А расставаться, рано или поздно, придется в любом случае, причем очень может быть — во внештатном порядке.
Валентин — дальний родственник Вождя. В перспективе внутриклановой кадровой реформы он в любой момент может перейти в разряд «неблагонадежные», «опасные», или просто — враги, безо всяких кавычек.
Толковых врагов генерал по ряду причин недолюбливал и предпочитал избавляться от них в первоочередном порядке…
У старого гастронома «Расколбас» Игорь Викторович велел водителю остановиться. В этом месте все «средние», прибывавшие на аудиенцию к Вождю, оставляли свои машины и далее полквартала топали пешком. Так было заведено с незапамятных времен и никто до сих пор толком не разобрался, что же это: то ли некая повинность, то ли урок смирения, то ли просто специфика территории. В небольшом дворике старого купеческого особняка, располагавшегося неподалеку от Кремля, всегда не хватало места, и впускали в него только машины первых лиц клана, а стоянки поблизости были категорически запрещены, без скидок на чины и звания.
Оставив машины на парковочной площадке, соратники поджидали Игоря Викторовича у входа в гастроном. Генерал отметил, что все трое, не сговариваясь, выбрали для визита массивные внедорожники, хотя в обычное время каждый предпочитал перемещаться по городу в машине представительского класса. Кроме того, за БМВ Липецкого пристроился автобус с бойцами ОМОН.
— Андрюха, ты ничего не перепутал? — спросил Игорь Викторович. — Я сказал: пару-тройку надежных ребят. Ты что, собираешься Старика штурмом брать?
— Да не, это я так… Ну, короче… — Липецкий от больших переживаний был мертвецки бледен и заметно нестабилен. — Просто подумал… Ну, в общем…
— Штурм, это, конечно, бред… — старший брат озабоченно почесал затылок. — И кстати, насчет пары-тройки ребят… А ты не подумал, как нас туда с этими ребятами пропустят?
Уточнение было вполне по существу. Вождь еще в начале развала выкупил особняк и жил в нем с семьей и вышколенной охраной и телохранителями еврокласса. В пиковых ситуациях в особняк прибывала часть охраны с Ближней Дачи и устанавливался особый режим допуска. Сейчас ситуация была вполне пиковая, так что можно считать, что в особняке находится хорошо вооруженное подразделение спецназа, защищенное древними полутораметровыми стенами и бронированными створками. Штурмовать особняк с одним лишь автобусом ОМОН было нереально, так же, впрочем, как и провести внутрь хотя бы одного лишнего человечка с оружием.
— В дом, естественно, пойдем одни, — пояснил Игорь Викторович. — Ребята нам будут нужны на всякий случай.
— На какой — «всякий»?! — нервно вскрикнул Липецкий. — Какой «случай»?! Что за идиотские загадки? Вообще, к любой операции надо готовиться заранее, планировать как-то, уточнять…
Игорь Викторович сурово нахмурился. Да, он не был подвержен предрассудкам и суевериям, но традиции по инерции чтил. В любой уважающей себя Службе считалось признаком дурного тона разглагольствовать об успешном завершении мероприятия непосредственно перед началом мероприятия. А тот самый случай, для которого понадобятся надежные ребята, мог случиться, пардон за тавтологию, только при успешном завершении аудиенции. Аудиенция же предстоит крайне сложная и непредсказуемая: совсем не факт, что «среднее звено» выйдет оттуда в полном составе… если вообще выйдет.
— Андрейка, успокойся, — Ковров-старший эту суровую озабоченность вполне разделял. — Прекрати дергаться, возьми себя в руки — ты еще даже не зашел, а уже весь в истерике…
— Давайте сделаем так, — озарился Игорь Викторович. — Андрей, ты нам здесь в принципе не нужен. Так что бери своих громил и поезжай на Ближнюю Дачу.
— Думаешь… — встрепенулся Липецкий.
— Думаю, — мудро кивнул Игорь Викторович. — Поезжайте, встаньте рядышком и будь готов по моему звонку перекрыть там все и воспретить проезд к даче ЭТИХ… эмм… ну, в общем, проезд всех подряд. Ты меня понял?
— Понял! — радостно воспрял Липецкий. — Все перекроем! Ни одна тварь не пролезет! Можно ехать?
— Можно Машку за ляжку, — пробурчал старший брат. — Поезжай уже, не стой, нам идти надо.
— Понял! — Липецкий едва ли не вприпрыжку припустил к своей машине.
— Правильно, — одобрил Бабададзе. — От него сейчас пользы — только один вред.
— Ну что, готовы? — Игорь Викторович глубоко вдохнул и поправил галстук.
— Хм… А чего поправляешь? — старший брат бесстрашно ухмыльнулся. — Еще полквартала топать.
— Да так… — Игорь Викторович выдохнул и слегка смутился. — Если честно — нервничаю.
— Не нервничай, — обнадежил Бабададзе. — Мы рядом.
— Ладно, перед смертью не надышишься, — пробурчал старший брат. — Пошли…
— Добрый день. Господа, вы знаете правила…
Неприветливый начальник СБ в прихожей, секьюрити с приборами — господа правила знали очень хорошо, оружие оставили в машинах и безропотно позволили «прозвонить» себя и обыскать.
В гостиной посетителей трепетно поджидал секретарь вождя Миша: полненький, рыхловатый молодой человек с ранней лысиной и голубенькими глазками.
Злые языки утверждали, что Миша — большой шалунишка по арьергардной части, и якобы именно это позволяет ему много лет успешно трудиться секретарем у такого капризного и своенравного Хозяина. В самом деле, внешность Миши вполне располагала к такого рода пересудам, но «средние» знали, что это всего лишь сплетни. Старик всю жизнь неистово любил женщин, а Мишу держал исключительно за деловые качества: пухлый душка обладал острым умом, феноменальной памятью и неукоснительной обязательностью протокольного робота.
— Ждет? — вместо приветствия уточнил Игорь Викторович.
— Не то слово, — Миша был подавлен и сильно расстроен. — Пойдемте уже быстрее…
Здоровяки остались в гостиной, в ненавязчивой компании пятерых хмурых секьюрити, которые сторожко посматривали на гостей и то и дело трогали гарнитуру в ухе (как бы не пропустить команду «Фас!»), а Игорь Викторович с Мишей поднялись на второй этаж.
У дверей кабинета мрачными изваяниями застыли двое «телков»[2] Хозяина. Это было заметным отклонением от нормы, даже с учетом пиковой ситуации. В норме телохранители сопровождали вождя только при выходе из дома, а в другое время находились в специально отведенном для них помещении.
Миша приоткрыл дверь кабинета и робко доложил:
— Ковров прибыл.
— Пусть заходит, — ответил негромкий голос.
Генерал, не мешкая, вошел, а Миша остался снаружи и закрыл за ним дверь. И вроде бы он сделал это аккуратно, с присущей ему деликатностью, но, как показалось генералу, тяжеленная дубовая дверь бухнула в косяк с каким-то зловещим подтекстом. Ни дать ни взять как дверь склепа, где в Средневековье замуровывали осужденных на заточение ренегатов-отступников, восставших против воли Клана.
В кабинете накурено, повсюду разбросаны бумаги, в радиусе полутора метров у огромного камина пол усеян жирными хлопьями сажи: нетрудно предположить, что совсем недавно здесь в спешке жгли документы.
За столом сидел полный пожилой человек в белоснежной сорочке и рассматривал на просвет наполненный на треть бокал. В пепельнице дымилась толстая гаванская сигара. Рядышком стояла бутылка коньяка «Двин».
Можно было смело биться на миллион золотых, что это самый настоящий «Двин» из старого неприкосновенного запаса, а сигара именно гаванская. В этом кабинете, и в этом доме вообще, все было на сто процентов настоящее: от неброской, но страшно дорогой антикварной мебели и иранских ковров, до лучших в стране телохранителей. И хозяин дома — редкий представитель медленно, но верно вымирающей плеяды теневых правителей советской эпохи — был самым настоящим Вождем клана, во всех доступных трактовках этого значения, а не просто номенклатурной единицей в системе клановой иерархии.
Красные глаза, набрякшие веки, пьяная ухмылка — вкупе с густым табачным дымом и бардаком в кабинете это было уже не просто заметным отклонением от нормы (наподобие внеурочно торчащих у дверей телохранителей), а буквально выпадением из всех рамок.
Вождь клана — Александр Гаврилович Разумовский, или просто Старик, как его звали за глаза все приближенные, в норме очень берег свое здоровье, алкоголь употреблял медицинскими дозами, курить бросил лет тридцать назад (сигары держал исключительно для угощения) и был большим аккуратистом.
Горел камин, в кабинете было жарко и крепко пахло паленым. Вождь обильно потел: пятна под мышками, лицо распаренное, словно только что из бани, жиденькие остатки некогда роскошной шевелюры промокли и свалялись — так был занят и погружен в себя, что некогда даже причесаться.
Прекратив рассматривать коньяк, Старик отхлебнул глоток, поставил бокал на стол и, взяв льняную салфетку, вытер лицо.
Под салфеткой, как оказалось, мирно покоился наградной «Вальтер», инкрустированный золотом — по слухам, некогда принадлежащий геноссе Мюллеру и впоследствии врученный Старику лично Хрущевым за какие-то особые заслуги.
Старик не стал вновь прикрывать «Вальтер» салфеткой, отложил ее в сторону и задумчиво уставился на посетителя.
Генерал — человек недюжинной воли и выдержки, вдруг почувствовал заметную слабость в ногах и странное затруднение дыхания: однако не сигарный дым был тому виной и уж тем более не вид оружия, а страшный взгляд Вождя.
Старик был пьян, но абсолютно вменяем. Сатанинский взгляд его, как и в лучшие времена, пронзал генерала насквозь, наподобие мощного прожектора, пронзающего тьму, и от этого взора-рентгена абсолютно ничего нельзя было скрыть.
— Рассказывай.
— Гхм… Ну, собственно… Эмм… Вот, съездил…
Все умные слова, логические конструкции и весомые доводы, что готовил Игорь Викторович специально для этой минуты — все вдруг куда-то пропало и осталась только одна сбивчивая мысль: «Точно, это какая-то особая порода… Откуда у них такой взгляд? Кто раздает, за какие великие заслуги?! Давеча один давил взглядом — но тот молодой, начинающий… А этот вот — Мастер, не отразить, не увернуться… Наверное, это дар такой, особый, без которого в правящей касте — будь то официоз или кланы, неважно, это ведь суть одно и то же — долго не удержаться…»
Страх душил генерала, делал его слабым и беспомощным. Мысли путались, рационально рассуждать не получалось — какие-то невнятные обрывки по ситуации. Кабинет огромный… Ближе не приглашают, а это плохо… Очень плохо! Если у самого стола есть шанс среагировать и попробовать отнять пистоль… Генерал проворен, имеет хорошую подготовку, не всегда ведь в высоком кресле сиживал… Хотя… Страх и в самом деле убивает рассудок. Какой смысл? Если даже удастся отнять оружие: один хрип — и мгновенно изрешетят «телки», чутко слушающие под дверью. Так что все — бессмысленно…
— Тебе что, нечего сказать?
Применительно к Старику методика «взгляда гуру» почему-то не работала. Взгляд генерала срывался с переносицы Вождя, как альпинист с обледеневшего уступа, падал в омут выцветших рыбьих глаз и мгновенно тонул там, захлебываясь от ужаса и безысходности. Пытка «гляделками» продолжалась недолго: не выдержав, генерал отвел взгляд и со слезами в голосе прошептал:
— Виновен…
— Виновен, — спокойно кивнул Старик, словно был готов к такому признанию. — Так я и думал…
Старик задал ряд вопросов по существу. Вопросы были сформулированы предельно четко и конкретно, оставалось только отвечать в режиме «да — нет». Врать в глаза Старику было невозможно: не в том был состоянии сломленный духом генерал, чтобы дерзнуть на такое…
И потому Игорь Викторович буквально за минуту сдал себя с потрохами.
— Так я и думал, — подтвердил первоначальный диагноз Старик. — По-другому получиться и не могло…
Долив в бокал коньяка, хозяин кабинета сделал добрый глоток и уставился в окно. Удивительно, но в глазах Старика не было ни смертной тоски, ни горечи, ни даже нормальной человечьей обиды.
Странно… Неужели нет никаких эмоций по поводу того, что твой питомец и ученик, можно сказать, твоя надежда и опора, признался, что предал тебя и подписал тебе смертный приговор, не спросив на то твоего соизволения?
Совершенно верно, генерал умел читать во взгляде Вождя. Сейчас в этом взгляде не было даже намека на какие-то оттенки скорби и горестные эмоции. Вождь размышлял, напряженно и сосредоточенно: генералу даже казалось, что процесс этот проходит на фоне характерного звука, сопровождающего обычно работу шестеренок старого надежного арифмометра, которому ввиду отсутствия электронной начинки и каких-либо намеков на компьютерную составляющую не страшны ни вредоносные вирусы, ни отсутствие питания.
Да уж… Этот старый арифмометр до сего момента ни разу не давал сбоев и никогда не допускал ошибок…
Прекратив размышлять, Старик вернул свое тягостное внимание генералу и… взял со стола пистолет.
Генерал машинально зажмурился и перекрестился.
Ну вот и все. Неужели ошибся?!
— Не крестись без повода, — сурово поправил Старик. — Не трясись, не трону. Надо бы, конечно, грохнуть тебя, иуду… Но Семье без тебя сейчас не выжить. Понимаешь, о чем я говорю?
— По… — у генерала пересохло во рту, слова, казалось, застревали в глотке и не хотели выходить наружу. — Гхм-кхм… Да, я… я все понимаю…
— Трудно тебе придется, — покачал головой Старик, любовно оглаживая затейливую инкрустацию. — Очень трудно. Ты сейчас как сапер: одна ошибка — и всему конец. А тебе конец — и Семье крах. Так что смотри, постарайся не ошибаться. Ты меня понял?
— Да, я… я все понял.
— Смотри, распорядись с умом, — тут Старик зачем-то похлопал себя по груди. — Большая сила, страшные возможности. Не навреди.
— Да-да, я все понял. Я постараюсь…
Вот этот последний жест Игорь Викторович совершенно не понял: не в том был состоянии, чтобы все схватывать налету — но сама суть происходящего была ему в полной мере ясна. Сейчас, в его присутствии, свершалось великое самопожертвование, недоступное пониманию большинства современных мелкопоместных князьков, мнящих себя великими злодеями и вершителями судеб. Старик создал клан с нуля, вывел его из низов на самую вершину и относился к нему именно как благодетельный и рачительный отец относится к Семье. Иными словами, он был готов пожертвовать собой, чтобы сохранить клан. И уж понятно, что вопрос о том, покарать отступника или оставить в живых ввиду того, что от него сейчас зависит судьба Семьи, в связи с вышесказанным был решен опять же в пользу интересов клана.
— Ну вот, у меня все… — теперь голос Старика был наполнен невыразимой печалью: арифмометр сделал свое дело и уступил место нормальным человеческим эмоциям. — Есть что сказать?
Генерал молча покачал головой. Говорить не было сил, боялся, что скажет слово и не выдержит — упадет на колени и разрыдается, как последняя истеричка.
— Ну, нет так нет, — Старик тяжело вздохнул и кивнул на дверь. — Все, пошел вон…
Генерал развернулся и вышел, с трудом открыв массивную дверь — в руках совсем не было силы. Хорошо, захлопывать не пришлось: дверную ручку перехватил Миша, тотчас же юркнувший в кабинет.
У генерала не было сил сразу же спуститься по лестнице: он прислонился спиной к стене, спрятал лицо в ладонях и некоторое время стоял, пытаясь прийти в себя.
Телохранители Старика смотрели на Игоря Викторовича с недоумением. Они знали генерала как решительного и смелого человека и впервые видели его в таком состоянии.
Игорь Викторович не ошибся.
Вождь поступил именно так, как ему было предписано его жизненной позицией, и это являлось наиважнейшей частью плана генерала.
Но риск все же был.
С возрастом люди частенько меняют свои принципы или даже впадают в маразм, совершая порой поистине детские поступки, так что риск присутствовал в полном объеме, если брать в процентном соотношении, то примерно пятьдесят на пятьдесят — или все получится как задумано, или… вынесут ногами вперед. И даже сейчас непонятно, получилось ли — надо ведь еще выйти из этого замечательного антикварного домика…
Спустя пару минут из кабинета вышел Миша, осторожно прикрыл за собой дверь и дрожащим голосом приказал:
— Все вниз.
Телохранители переглянулись и пожали плечами.
— Что непонятно?! — тонко, со слезой, крикнул Миша. — Я сказал — все вниз! Шевелитесь…
Глава 3
АЛЕКС ДОРОХОВ: В ГОСТЯХ У СИСТЕМЫ
Итак, Судьба послала мне Испытание. Мне суждено стать «узником совести». Это, конечно, горько, но… Это как минимум почетно.
Я буду содержаться под стражей в знаменитейшем старинном пени… пенитенц… Тьфу, черт, язык распух, не могу выговорить: в общем, мне суждено томиться в Учреждении, где некогда сиживали известнейшие столпы отечественной демократии. Правда, там же содержались столь же знаменитые (либо совсем безвестные, под латинскими однобуквенными псевдонимами) импортные шпионы и вредные предатели того же самого Отечества, и, как известно, многие из них очень плохо кончили… Вот же незадача: вроде бы вполне расхожее выражение из классики, а теперь, получается, продвинутые камрады, прочитав это, гнусно хмыкнут. Ладно, давайте осовременим этот литштамп: те, про кого я говорил, либо умерли при странных обстоятельствах, либо сошли с ума, либо куда-то насовсем пропали — разумеется, при тех же самых обстоятельствах. Однако я очень рассчитываю, что со мной этого не случится. Я молод, здоров, крепок духом и телом и надеюсь выйти из этого исторического мрачного заведения в ореоле славы и всеобщей народной любви. Аминь.
Понятно, что всего лишь полчаса назад я ни о чем такого даже и не помышлял и был всецело сосредоточен на сугубо «яньских» аспектах, но, уж коль скоро так случилось, нужно прямо сейчас, пока меня туда везут, морально готовиться к суровой доле политзаключенного.
Я буду стоек.
Я буду праведен.
Я буду страдать красиво и возвышенно, непременно объявлю голодовку и потребую вмешательства Страсбургского суда. Интересно, он в такие дела вмешивается? Да неважно, не вмешивается — и ладно, обойдемся: на сороковой день голодовки я буду красиво умирать в прямом эфире, и миллионы плачущих гражданок (юных, прекрасноликих, с распущенными по точеным плечам волосьями) сожгут себя в экстатическом припадке. Или, на худой конец, вскроют вены от восхищения…
Так, минуточку, — тут, кажется, меня слегка занесло. Я же ведь только что не собирался умирать, а, напротив, хотел выйти в ореоле? Ладно, красиво умереть — это всегда успеется, а сейчас надо думать о более приземленных аспектах. Например, о том, за что, собственно, меня «приняли». Потому что от этого зависят многие моменты в моей ближайшей жизни: статья, срок, условия содержания и так далее.
Вариантов было всего два, так что голову особо ломать не пришлось. Если за проникновение в хранилище без допуска (при паническом отказе шефа от какого-либо намека на постановку такой задачи) — тогда, очевидно, за шпионаж. В пользу кого? Эмм… очевидно, в пользу Аргентины. Нет, Англия мне нравится больше, но у меня дядя в Аргентине, так что это самый удобный и логически обоснованный вариант. Что ж: к экстрадиции я готов. Я люблю Родину всем сердцем, но в Аргентине не был ни разу, так что с огромным удовольствием туда прокачусь.
А вот если меня взяли за «косяки» в составе команды… И в ходе следствия совершенно неожиданно выяснится, что кое-где мы превысили полномочия и перешли грань… А мы, скажу вам по секрету, совершенно точно перешли и превысили, и не «кое-где», а почти что повсеместно…
Да, вот это уже не так приятно и почетно. Потому что это «кое-где» местами очень похоже на грабеж, саботаж и даже терроризм. Нет-нет, разумеется, мы люди государевы и все делали исключительно в рамках истового служения Родине — но, что поделать: похоже и все тут. Так что будем надеяться, что взяли меня все-таки за шпионаж. Иначе мне в самом деле придется объявлять голодовку в знак протеста против оскорбительных обвинений в терроризме и прочих ужасных вещах, к которым я совершенно непричастен…
Вот таким образом я размышлял, пока гончие везли меня в своем мрачном внедорожнике к пункту назначения. По дороге со мной никто не разговаривал. Я спросил, куда мы едем, старший гончих ответил вполне в духе Службы «Не болтай!», после чего я даже и не пытался напомнить насчет адвоката и права на звонок. Я, знаете ли, быстро обучающаяся особь: тут мне давеча сказали «Не бегай!», а я пренебрег и бегал. Теперь у меня оплыла левая половина физиономии, щека прокушена собственным же клыком и распух язык. Так что болтать уже не буду. Не хочется что-то…
Ехали мы недолго, и, судя по некоторым признакам, привезли меня именно в то самое историческое место, о котором я только что размышлял. Нет, ранее я здесь ни разу не был, но немало читал об этом славном местечке, как у классиков, так и у современников, и примерно знал, где оно находится.
Мы остановились, старший буркнул «Приехали», и я сразу весь напрягся и замер в предвкушении. Пронзая тьму мысленным взором, я уже видел сетки между этажами, ковровые дорожки на металлических террасах и переходах, антикварный монументальный стол в символической точке схождения лучей буквы «К», за которым сиживали еще жандармы Империи, и заблаговременно ощущал знаменитый и необъяснимый акустический эффект давящей тишины, в которой любые звуки растворяются, как в вате…
Увы, я поторопился в своих предвосхищениях! Может быть, меня привезли именно в то самое место, но повели вовсе не в знаменитые пенаты, а в учреждение, располагавшееся буквально за стенкой, по соседству.
В небольшом помещении с уныло-казенным интерьером меня обыскали еще раз: теперь уже более обстоятельно и вдумчиво. Телефон у меня забрали еще у ворот хозяйственного двора — там же наскоро обыскали в первый раз — а сейчас отняли все остальное, что не относилось к понятию «тряпки»: часы, ключи, документы, флэшку со всякой всячиной, что я постоянно таскаю с собой, расческу, золотую цепочку с кулоном, в котором запечатаны личные данные (для экстренных случаев), портмоне с деньгами и визитками, перочинный нож и две зажигалки. Нож, кстати, перочинный лишь отчасти, при случае его можно использовать для других целей, и гончие обратили на это внимание: один из них ловким движением выщелкнул массивное лезвие (я это делаю двумя руками — пока что сноровки нет, и надеюсь, она мне не понадобится), покачал на ладони, проверяя баланс и как-то неопределенно хмыкнул.
Очень хотелось сказать в свое оправдание, что это требование коллег по Службе: и нож, и зажигалки я таскаю с собой всего лишь третий день — привыкаю, а вообще-то я паинька, не курю, ничего не режу и до сего момента ни разу не привлекался. Да, и на нож у меня есть сертификат.
Однако я очень вовремя вспомнил предупреждение старшего гончих и благоразумно промолчал. И еще кое-что вспомнил. У меня есть коллега по художественному цеху, с опытом пребывания в пенатах — старый портретист Кожедуб, так вот, он неоднократно предупреждал: если вдруг сподобишься — старайся как можно меньше говорить не по делу. Ибо запросто можешь сболтнуть лишнее, и вообще, каждое твое слово впоследствии может быть использовано против тебя.
Помимо всего прочего у меня еще отняли брючный ремень и вынули из туфель шнурки. Затем последовала весьма глубокомысленная дискуссия на предмет: выдрать из моих туфель супинаторы или не стоит. Нет, гончие не издевались надо мной, они спорили негромко-деловито и совершенно серьезно, а на меня вообще не обращали внимания, словно я был неким неодушевленным предметом.
Я в дискуссии не участвовал, но слушал с напряжением: это новые туфли, они мне нравятся и блестяще прошли проверку на прочность. Я в них бегал черт знает где, скакал, как стрекозел, через препятствия, и — ни единой царапинки.
Не знаю, чем бы все это закончилось, но тут пришел старший гончих (обыск проходил без него) и сказал, что можно вести.
Мне отдали туфли, бережно приняли под руки и повлекли по длиннющему широкому коридору, по обеим сторонам которого располагались древние дубовые двери эпохи Репрессий с антикварными бронзовыми ручками. Да-да, вы, наверное, уже и сами догадались, в этом учреждении тоже все было очень старое, традиционное и незыблемое. Я же говорю — это Система, и невзирая на все декларативные инновации, она монументальна и нерушима.
Кабинет, в который меня ввели, оказался неожиданно тесным и простоватым. Мебель здесь была уже более поздней бюрократической эпохи, словно бы позаимствованная из предперестроечной жилконторы, на окне современные жалюзи, справа у стены металлический стеллаж с новенькой оргтехникой, слева два современных стеклянных шкафа, забитых пухлыми папками — все это выглядело, на мой взгляд, несколько легкомысленно и не соответствовало общему стилю Учреждения. Единственное, что напоминало о приличиях old school: монументальный сейф в углу. Старая шаровая краска на нем местами облупилась и потрескалась, являя взору первозданный металл, неподвластный ржавчине. Создавалось впечатление, что из уважения к возрасту и важности сведений, хранившихся в разное время в этом сейфе, никто из его часто меняющихся хозяев не посмел оскорбить ветерана Службы малярными работами. Хотя, вполне может быть, тут вовсе не в уважении дело, а в хронической занятости этих часто меняющихся: им, вон, недосуг даже плафон от пыли протереть, не то что сейф покрасить…
Хозяин кабинета был сравнительно молод, но уже традиционно плешив. Полноватый, круглолицый, в золотых очочках без оправы, делавших его похожим на одного из самых известных деятелей Учреждения, с приятным, хорошо поставленным баритоном — он с порога производил впечатление человека глубоко порядочного, во всех отношениях положительного и даже доброго. Мне сразу стало неудобно: мы еще и словом не успели перекинуться, но я прекрасно знал, что сейчас придется врать… А врать такому замечательному человеку очень не хотелось. Лучше бы он был громилой с диким взглядом, такому я лгал бы с большим внутренним удовлетворением и безо всяких угрызений совести.
Добрый человек к моему появлению отнесся с большим интересом: он приспустил очки, пристально глянул на меня поверх стекол и даже слегка привстал, словно хотел выбежать из-за стола и подать мне руку. Однако это был всего лишь мимолетный порыв — жестом показав гончим, куда меня следует усадить, хозяин кабинета вернулся в исходное положение и продолжил беседу с дамой.
Гончие усадили меня на стул, втиснутый между стеклянными шкафами, для профилактики показали разом два кулака и убыли. Мы остались в кабинете втроем: я, добрый хозяин и дама, с которой он беседовал.
Книг здесь не было, читать втихаря названия на папках с делами не представлялось возможным (я сидел между шкафами), оргтехника меня не интересовала, а на хозяина кабинета я смотреть избегал, не хотелось без нужды пересекаться взглядами с человеком, которому в самое ближайшее время мне предстоит беспардонно врать.
От нечего делать я стал смотреть на даму, но не нагло в упор, а искоса, как бы мимолетно. Это была молодая женщина, одетая не совсем по сезону: в черное кашемировое пальто, шляпку с бантиком и шарф. Шляпка, шарф и даже сумочка тоже были черными, что создавало впечатление, будто у дамы траур. Остроносые сапожки были забрызганы грязью, из чего я сделал вывод, что дама приехала откуда-то с окраины. По окраинам у нас сегодня гуляют влажные «фронты» и регулярно накрапывает. А в центре, говорят, специально кудесят: то ли из пушки облака разгоняют, то ли волхвов по разнарядке пригласили, но в любом случае нынче здесь сравнительно сухо и чисто, я тут только что бегал, а потом даже немного полежал на мостовой — и ничего, слегка помят, но не в грязи.
Лицо дамы показалось мне знакомым, но, хоть убейте, я не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах нам довелось с ней встречаться. Дама, кстати, тоже несколько раз обернулась в мою сторону — она сидела ко мне боком, и для нее это было не очень удобно, знаки внимания получались слишком очевидными, — но муки узнавания на ее угрюмом личике я что-то не заметил.
Да, наверное, показалось. Лицо вполне типичное, встречается часто, с такими девушками я мог общаться где угодно.
— Неужели не узнали? — хозяина кабинета почему-то огорчило равнодушие дамы к моей скромной персоне.
Дама молча покачала головой.
— Ну вот же он, вот! — хозяин выудил какое-то фото из вороха бумаг, лежавших на столе, и сделал изящный пас карандашом — очевидно, обвел там кого-то. — Не узнали?
— Тут их много, — мрачно изрекла дама, пожимая плечами. — И никого из них я не видела «живьем». Только на снимке. Я же вам уже говорила.
Интересная диспозиция! Это что за фото такое? Почему нас (в смысле — «их») на этом фото много? И как это фото, где нас много, оказалось в кабинете следователя?
— А вы что скажете, молодой человек? — обратился хозяин ко мне.
— Эмм… Как вас…
— Никита Сергеевич, — подсказал хозяин. — Очень легко запоминающееся ИО. Итак?