Блиндажные крысы Пучков Лев

— Никита Сергеевич… Я, собственно, не совсем понимаю, о чем тут идет речь и что это за фото… Кстати, могу я на него взглянуть?

— Обойдетесь, — Никита Сергеевич нетерпеливо дернул плечом. — Что можете сказать по делу?

— Я вижу эту даму впервые.

— Вот как? А мне показалось, что вы пытались мучительно вспомнить, где и при каких обстоятельствах ее видели. Я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь, — я невольно смутился от такой востроглазой прозорливости — непонятно, как он мог сделать вывод, практически не глядя в мою сторону. — Лицо дамы показалось мне знакомым. Но я совершенно ответственно заявляю, что до сего дня с ней ни разу не встречался. Если не верите, можете протестировать меня на «полиграфе».

— Обойдетесь, — Никита Сергеевич опять нетерпеливо дернул плечом. — Нет так нет… Инга, голубушка, может быть, все-таки снимете пальто?

Надо же, какой культурный и заботливый человек. Да, врать такому будет очень неприятно.

Дама, однако, заботу не оценила. Покачав головой, она пробормотала:

— Нет, спасибо, я лучше пойду. К вам человек пришел…

— Да ничего, человек никуда не денется, подождет. Он у нас джентльмен, так что ради дамы готов терпеть любые неудобства, — Никита Сергеевич свойски подмигнул мне. — Верно я говорю?

— Верно, — с готовностью кивнул я. — Мне теперь торопиться некуда.

— Так я пойду? — дама привстала и с какой-то непонятной настороженностью посмотрела на хозяина кабинета.

— Не спешите, — ласково попросил Никита Сергеевич. — Сейчас закончим, тогда и пойдете. Осталось недолго, так что, прошу вас, проявите немного терпения.

— Хорошо, — дама села и опять покосилась в мою сторону — на этот раз, как мне показалось, с неким подтекстом или даже предупреждением.

Этот последний взгляд неожиданно даже для меня самого подвиг меня на странный поступок.

— Ладно, вы общайтесь, а я пока прогуляюсь, — я непринужденно встал и направился к двери. — Не буду мешать.

— Далеко собрались? — Никита Сергеевич, не меняя выражения лица, зачем-то сунул руку в стол.

— Эмм… Как бы это при даме… А! Носик попудрить.

С этими словами я вежливо поклонился и попробовал открыть дверь. Нет, это был отнюдь не внезапный приступ сумасшествия, вызванный погоней и свежими переживаниями. Просто хозяин кабинета вел себя так свойски и непринужденно, что я подумал: а почему бы и нет? Если он такой душка и демократ… Выйду в туалет, а там посмотрим, по обстановке….

Дверь была заперта. Вот ведь странно! Только что из кабинета совершенно свободно вышли гончие, и после этого никто к ней не прикасался. Я покрутил в разные стороны бронзовую ручку — никакого эффекта.

— Александр, этот замок стоит больше, чем ваша зарплата, — Никита Сергеевич вынул руку из стола и приятно улыбнулся. — Так что попрошу без экспериментов, хорошо?

— То есть выйти…

— Нет-нет, выйти можно. Просто надо немного подождать, сейчас придут. Видите ли, у нас не принято гулять без сопровождающих. Кстати, важный вопрос: клаустрофобией не страдаете?

— Здоров как бык, — я гордо выпятил грудь и покосился в сторону дамы. — И физически, и морально.

— Очень хорошо, — одобрительно кивнул Никита Сергеевич. — Это снимает множество проблем.

Через несколько секунд дверь распахнулась: на пороге стояли двое крепышей в штатском.

— В «стакан», — все тем же дружеским тоном распорядился хозяин кабинета. — До особого распоряжения.

Крепыши молча приняли меня в свою компанию (руки не заламывали и без наручников тоже обошлись, но следовали рядом, напористыми неотступными тенями) и отвели в небольшое помещение, располагавшееся в конце коридора.

В помещении, помимо входной, было еще четыре двери — все на одной стороне, очень близко друг к другу, как в кабинках вокзального туалета. Один крепыш открыл крайнюю справа дверь, второй экономно улыбнулся мне и приглашающе плеснул ручкой: добро пожаловать, господин хороший.

За дверью в самом деле была кабинка, но почему-то совсем без ватерклозетного фаянса, и, в отличие от подобных приспособлений в общественных местах, — сплошная, от пола до потолка. Вот так с ходу технологию местной уборной я не раскусил, но отказываться не стал: во-первых, просят вежливо, без нажима, во-вторых, я ведь, собственно, за этим и вышел из кабинета, по крайней мере, декларативно.

Я зашел в кабинку, крепыши закрыли за мной дверь и удалились. Спустя секунду послышался негромкий стук входной двери, я понял, что в помещении, кроме меня, никого не осталось, и приступил к исследованиям.

Дверь и стены кабинки были обиты плотным материалом, похожим на дерматин, под которым, судя по ощущениям, был толстый слой пористой резины. Нигде ничего не выступало, ни кнопки, ни крючка, ни даже какого-нибудь завалящего лишнего бугорка. Над дверью, высоко под потолком, виднелись мелкие круглые отверстия, очевидно, для вентиляции. В потолок был вмонтирован крохотный матовый плафон, такой же экономный, как улыбка одного из крепышей: в кабинке царил полумрак.

Более в этом мягком «пенале» ничего не было. Я, конечно, не архитектор, но очень быстро понял: это не туалет!

Сделав такой вывод, я попробовал открыть дверь.

Дверь была заперта. Я принялся стучать по обивке, сначала ладошкой, затем кулаком — все было тщетно, получались мягкие приглушенные звуки, которые в коридоре наверняка никто не услышит.

Тогда я начал кричать:

— Товарищи! Господа! Или как вас там?! Люди! Вы неправильно поняли команду! Меня нужно было отвести в…

Тут я вспомнил распоряжение Никиты Сергеевича: «…в стакан». Верно, насчет туалета задачу никто не ставил. И хотя эта кабинка — явно не стакан, но… Черт, это что же, здесь вот так принято шутить?!

Вволю наоравшись, я примолк. Никто не шел на мой зов, я понял, что надрывать голосовые связки бессмысленно, и попробовал сконцентрироваться на поисках вариантов выхода из ситуации. Или из проклятой кабины — в данном случае это было одно и то же.

Приложив некоторые усилия, я убедился, что выбить дверь плечом не удастся: в кабинке было очень тесно, ни присесть, ни развернуться, ни набрать амплитуду для хорошего рывка. Здесь можно было только стоять или зависнуть нараскоряку, упершись коленями в одну стену, а спиной в другую.

Опробовав неприятную во всех отношениях роль зажатой в штабеле пальмовых бревен анаконды, я притих и попробовал бесстрастно проанализировать ситуацию.

Так, и что же это у нас получается?

Если я здесь… Угу… А они там… И ни фига не слышно… Ага… А команда дана «до особого распоряжения»… И когда будет это особое, одному черту известно… А если, допустим, война, мобилизация, метеоритный дождь, роковая находка бозона Хиггса, инсульт или просто внезапный припадок ретроградной амнезии?! Нет, не у меня, а у Никиты Сергеевича…

Это что же у нас получается?!!!

Увы, увы, зря я это сделал! Лучше было тупо злиться и стучать кулаком в дверь до полного изнеможения или методично биться головой, здесь мягко, даже сотрясения мозга получить не удастся. Дело в том, что анализ ситуации хорош в том случае, если есть выход из ситуации. А если выхода нет?!

Как только я осознал, что самостоятельно выбраться из этой душегубки невозможно и никто не придет, чтобы вызволить меня отсюда, со мной начали происходить метаморфозы.

Мне вдруг показалось, что все вот эти страсти, о которых я говорил выше, уже случились, и теперь я остался в здании совсем один. Не знаю, почему, но — показалось. От этого у меня разом обострились все чувства, как в минуту смертельной опасности, когда ты отчетливо понимаешь, что спасение твое целиком и полностью зависит от тебя и больше полагаться тебе не на кого.

Ввиду скудности визуальной информации организм мой переключил акцент на запахи: я обнаружил, что в кабинке остро пахнет не только моим потом (я за какие-то секунды вспотел как ломовая лошадь в жаркий полдень), но и дезинфектом, примерно таким же, как в Архиве, только более едким и настолько тошнотворным, что от него возникала резь в глазах.

Это что же… Получается, здесь уже кто-то умирал?! А иначе зачем обрабатывать кабинку такой едкой дрянью? О, Боже…

Как только я об этом подумал, кабинка перестала быть тем, чем являлась на самом деле, и превратилась в аномально длинный гроб, поставленным почему-то на попа и не до конца зарытый в землю: мелкие отверстия под потолком были над уровнем грунта.

Кто-то оттуда, сверху, страшно мстил мне и словно бы наслаждался моей агонией, отказывая мне в быстрой и безболезненной смерти. Я буду умирать здесь долго и мучительно, на потеху моим врагам, наверняка разбившим где-то неподалеку, тремя метрами выше, палатку для пикников с удобными шезлонгами и подтянувшим к этим мелким вентиляционным отверстиям чувствительные микрофоны, которые будут передавать им каждую нотку моих предсмертных хрипов и воплей.

Я настолько живо и ярко представил себе все это, что со мной тотчас же случился истерический припадок. Страшно рванувшись, как загрызаемый крысами лев, застрявший в узком пещерном проходе, я стал дико выть и биться в своем «гробу», безысходно, бездумно, хаотично и яростно: я лупил в дверь и в стены кулаками и коленями, насколько это было возможно в этой жуткой тесноте, потом, отчаявшись, пробовал рвать обивку когтями и зубами, но она не поддавалась, здесь, кажется, все было продумано до мелочей, и не я первый сходил с ума в этом ужасном приспособлении, которое наверняка родило воображение какого-то больного психопата, — ни один нормальный человек в здравом уме не сумел бы додуматься до такого способа казни для другого человека…

Вступив в неравную борьбу с внезапно навалившимся на меня первобытным ужасом, преследующим едва ли не каждого из нас в перспективе быть когда-нибудь погребенным заживо, я быстро терял силы и вскоре стал задыхаться. Принудительная вентиляция в моем гробу отсутствовала, а долгое буйство плоти без постоянного притока свежего воздуха невозможно в принципе. В какой-то момент я почувствовал, что умираю от удушья и что мне срочно нужно наверх, дабы приникнуть раскаленными губами к отверстиям под потолком и вдохнуть полной грудью. Увы, к тому моменту я окончательно обессилел, да и вообще, не знаю, возможен ли был такой акробатический подвиг в создавшихся условиях, даже при наличии свежих сил и ясного мышления.

Как ни странно, бессилие помогло мне: не сумев сделать ничего, что бы облегчило мое положение, я завис в своем гробу, упершись коленями в одну стену, а спиной в другую, уронил голову на грудь и впал в прострацию.

Мне показалось, что я уже умер, но дух мой упорно не желал выходить из моего измученного тела: он, словно бы в наказание за что-то ужасное, был прикован к этой воняющей потом и еще чем-то едким плоти и обречен неотлучно нести караул до полного разложения моей физической оболочки.

В таком промежуточном состоянии, совершенно без всяких мыслей, без эмоций и в отсутствие каких-либо даже элементарных реакций, я существовал, как мне показалось, целую вечность — пока не пришли крепыши, дабы распахнуть крышку проклятой домовины и извлечь мои бренные останки на свет божий.

Крепыши — молчаливые исполнители Системы — слова лишнего не говоря и даже не взявши себе за труд поинтересоваться моим самочувствием, отвели меня двумя этажами ниже, в некое подобие медицинского учреждения. Здесь везде был кафель, кварцевые лампы и стерильная чистота. Окон я не заметил, так что, вполне возможно, это был подвал.

Для начала меня поместили в душевую и выдали казенную одежду: смену нижнего белья, тапочки и робу из прочной и грубой ткани. Это было весьма кстати. Неловко признаваться в этом, но во время адских метаний в «гробу» со мной приключилась неприятность, из-за которой мои вещи временно пришли в негодность. А может, и не временно. Туфли, например, точно придется выкидывать. Жаль, хорошая была обувка.

Хотя… Об этом я подумал как-то мимолетно, по инерции: память подсказывала, что туфли мне нравились, но никаких эмоций по факту их утраты я в настоящий момент не испытывал. Очень может быть, что если бы сейчас меня повели на расстрел, я бы отреагировал примерно так же. Да, разумеется, это нехорошо, неправильно и несправедливо, но, если уж так приспичило, пусть расстреливают. Я был до крайности измотан физически, выжат до последней капли в эмоциональном плане и относился ко всему происходящему с совершенно не присущей мне черствостью. Не знаю, уместно ли будет так выразиться, но возникало ощущение, что мне каким-то неведомым образом ампутировали эмоции.

После того как я наскоро привел себя в порядок и переоделся, меня отвели в помещение, похожее на кабинет врача. Здесь меня поджидал Никита Сергеевич в компании с грустным желчным типом, облаченным в белый халат.

— Так вы, оказывается, негодяй, — с порога заявил я, бесстрашно глядя на следователя. — А как ловко порядочным прикидывались…

— Да сам такой! — как-то совсем свойски обиделся Никита. — Кто сказал «нет клаустрофобии»? Я что, по-твоему, этот вопрос задал, чтобы понравится даме?

— До сегодняшнего дня не было, — я без эмоций пожал плечами. — Кстати, а что там с дамой? Я так понимаю, вы ее изнасиловали и убили?

— Ага, и расчленили тоже, — Никита достал телефон и протянул его мне. — Третий абонент по списку. Можешь позвонить изнасилованной и убитой и спросить, как самочувствие.

— Не буду, — нимало не смутившись, отказался я. — Мы с ней даже не знакомы.

— Правильное решение, — одобрил Никита. — Звонить незнакомой даме в столь поздний час — это бестактность на грани непристойности. Кстати, если интересно: Инга тебя вспомнила.

— Да мне как-то… — я с искренним равнодушием пожал плечами. — Что вы собираетесь со мной делать?

— Все как обычно, — дружелюбно улыбнулся Никита. — Исполним три желания и отпустим. Начнем прямо сейчас: нет ли желания перекусить? Обычно после таких переживаний люди испытывают прямо-таки дикое чувство голода.

— Очень мило, — равнодушно отметил я. — Сначала доведем узника до предынфарктного состояния, потом покормим. Это что, у нас такая обязательная программа?

— Саша, ты сам ведь виноват! — с чувством воскликнул Никита. — Ну сказал бы, что у тебя клаустрофобия, никто бы тебя в «стакан» не пихал, посидел бы спокойно в коридоре. Если хочешь знать, многие «клиенты» со стажем сами туда просятся.

— Да неужели? Эти «клиенты», они что — сумасшедшие?

— Это своего рода релакс такой, — вмешался грустный тип в халате. — Подумать, подремать, ненадолго самоизолироваться от шумного мира. Эффект почти что как в барокамере.

— Да в гробу я видал такой релакс, — пробурчал я. — Вы врач, что ли?

— Так точно.

— А вы сами там бывали?

— Я каждый день провожу в «стакане» по полчаса, — не моргнув глазом заявил врач. — В обеденный перерыв, после приема пищи. Очень, знаете ли, расслабляет…

Тут ко мне потихоньку стали возвращаться чувства, и, как ни странно, одним из первых было чувство неловкости. Это что же получается, я псих? Оказывается, нормальные люди сами ходят в этот замечательный «стакан», а я там едва не умер!

— Гхм-кхм… Ну, полчаса бы и я спокойно просидел. А вы попробуйте…

— Тридцать две минуты, — сообщил Никита.

— В смысле? — не понял я.

— Причем тридцать две — это вместе с процедурами и перемещением, — уточнил Никита. — Если все вычесть, «чистое время» нахождения в стакане составит немногим более двадцати минут.

— Да ладно врать-то! — вяло возмутился я. — Я там был как минимум…

— Смотри сам, — Никита с готовностью протянул мне часы. — Когда вышел из кабинета, помнишь?

Нет, вот именно это время не засекал — не было возможности. Но точно помню, сколько было, когда обыскивали: отдавая часы, машинально посмотрел на циферблат. Так вот, в тот момент было без четверти десять вечера. А сейчас половина одиннадцатого.

— Не может быть… — в самом деле, после всего, что я пережил, в это было невозможно поверить. — Я думал… Думал…

— Вы полагали, что провели там как минимум сутки? — подсказал врач.

— Эмм… Ну, в общем… — я полагал, что провел там годы, но вам об этом не скажу, а то еще, чего доброго, посчитаете полным психом и отправите в соответствующее учреждение на лечение. — Эмм… В общем, я думал, что прошло гораздо больше, чем полчаса.

— Это нормально, — успокоил меня врач. — «Счастливые часов не наблюдают» — это когда человеку хорошо. Время летит как птица, люди удивляются, надо же, годы мелькают словно дни. В случае, когда человек страдает, все происходит с точностью до наоборот. Если страдания усугубляются какими-то привнесенными факторами и приобретают характер мук, возникает устойчивое ощущение, что время остановилось. Тогда минуты кажутся вечностью.

Мне стало стыдно и досадно. Нет, я категорически против такой постановки вопроса. Это я тут пострадавший! Меня против моей воли ввергли в узилище, потом сунули в «стакан», где я жутко страдал, а теперь, выходит, я вел себя как полный психопат, да к тому же еще и… гхм… в общем, хожу теперь в казенной одежде.

Я даже покраснел от неловкости. Хотелось немедля доказать этим людям, что на самом деле я не такой, а гораздо лучше, и все, что со мной произошло в последний час — это всего лишь чудовищное недоразумение. Правда, я понятия не имел, как это можно сделать, но стремление к реабилитации присутствовало, и если бы сейчас кто-то умный дал мне совет в этом плане, я бы немедля им воспользовался. Надо сказать, что в процессе выяснения отношений с вернувшимися чувствами, я совсем забыл не только о причине своего заточения, но и о желании как можно быстрее выйти на свободу, и о том, что вот эти люди, перед которыми мне неловко, — они вовсе мне не друзья, а, скорее, наоборот…

Вот такая, ребята, замысловатая кабинка, а с виду и не скажешь, вроде бы все там очень просто…

— Ну так что, ужинать будем? — заботливо напомнил Никита, выдвигая из-под кушетки пакет. — Бутерброды с бужениной, чай, булочки…

Ага, всенепременно: мало того, что на ровном месте опарафинился перед следователем, так теперь еще буду с хамской мордой трескать его бутерброды? Ему, наверное, жена на дежурство выдала, чтобы сам здоровье поправлял, а не угощал всяких разных внезапно обосс… эмм… скажем так — обосновавшихся в казенном учреждении.

— Спасибо большое, но что-то не хочется, — отказался я. — Знаете, я бы сейчас с гораздо большим удовольствием поспал. Что-то я там того… немного утомился.

— Ну что ж, спать так спать, — Никита кивнул на кушетку. — Отдыхай на здоровье.

— Что, прямо здесь?

— А ты что, в камеру хочешь?

— Нет, не хочу, — я сел на кушетку и с опаской уставился на врача, который тотчас же выкатил из угла стойку с капельницей. — Это мне?

— Это вам, — не стал отпираться врач. — Аллергии на барбитураты нет?

— Эмм… А могу я отказаться?

— Вы не ответили на вопрос.

— Нет, аллергии нет, но…

— Замечательно, — врач подкатил капельницу к кушетке. — Ложитесь на спину, закатайте правый рукав. Наркотики не принимаете?

— Нет, но… Доктор, скажите, это обязательно?

— Это транквилизатор, — пояснил врач, заботливо помогая мне укладываться. — После того, что вы пережили в «стакане», вам без этого не обойтись: иначе могут быть необратимые последствия.

— А если я откажусь? — попробовал воспрепятствовать я.

— Не получится, — покачал головой врач. — Мы не имеем права позволить вам сойти с ума. Мы головой отвечаем перед государством за каждого, кто к нам попал. Так что, если понадобится, инъецируем принудительно. Печень, почки — в порядке?

— Ну что ж, раз так… Да, все в порядке, я здоров как бык.

— Перед «стаканом» он то же самое сказал, — напомнил Никита.

— Да я понятия не имел, что она у меня есть, эта проклятая клаустрофобия! — покаянно воскликнул я. — Вы что же, думаете, я нарочно вам соврал?!

— Спокойно, — предупредил врач, перетягивая жгутом мою руку. — Расслабьтесь. Будем надеяться, что ваши полковые врачи — люди добросовестные. Судя по выписке из медкнижки, вы в самом деле совершенно здоровый человек, без каких-либо противопоказаний. Впрочем… Про клаустрофобию там тоже не написано ни слова.

— У вас что, есть выписка из моей медкнижки? — запоздало удивился я.

— А также выписка из личного дела и копии всевозможных документов на тебя, — подтвердил Никита. — Ты что же, думал, тебя с улицы выдернули просто так, поболтать о сомнительной пользе беспорядочного секса?

— Вот даже как… А могу я узнать, что мне собираются «шить»?

— Инкриминировать, — поправил Никита. — Конечно, можешь: попытку государственного переворота, терроризм, участие в преступной группе с целью физического устранения высших представителей власти и ряд сопутствующих шалостей. В общем, стандартный профильный набор.

— О боже… Вот это я…

— Да ты не переживай, — успокоил Никита. — Лишнего не напишем, во всем разберемся объективно. Кроме того, скажу тебе по секрету… В общем, при первичном ознакомлении с материалами дела у меня возникло такое ощущение, что все это — всего лишь недоразумение…

— Вот это очень верное ощущение! — горячо поддержал я. — Это все — сплошное недоразумение!

— Готово, — врач поставил капельницу и зафиксировал мне руку валиком. — Лежите спокойно, не делайте резких движений, отдыхайте. На меня не обращайте внимания: я некоторое время буду регулировать поступление препарата. В принципе, можно беседовать, только без негативных эмоций и вообще, без напряжения.

— Да, это неплохая мысль, — подхватил Никита. — Давай, пока не заснул, немного поболтаем. Видишь ли, я сказал: есть чувство, что все это — недоразумение…

Тут он зачем-то сделал паузу — словно бы засомневался, затем уточнил:

— Ну что, беседовать будем, нет?

— Да-да, конечно! Я с вами совершенно согласен: это все — недоразумение, и вы очень быстро в этом убедитесь.

— Очень хорошо, — одобрил Никита. — Скажу сразу: я не собираюсь заставлять тебя «стучать» на кого-то и сдавать «твоих» коллег — мне это совершенно без надобности. Все, что мне надо, — это объективно разобраться в ситуации и найти реальных негодяев, которые во всем виноваты. И в этом плане твоя помощь как очевидца может оказаться неоценимой. Тебе моя позиция понятна?

— Понятна, — подтвердил я. — Я расскажу все, что знаю.

— Очень хорошо. И прошу не забывать: от того, сумею ли я объективно разобраться в ситуации, во многом зависит твоя дальнейшая судьба и… свобода. Это ни в коем случае не угроза, а просто констатация факта.

— Я все понял.

— Ну что ж, начнем помаленьку…