Война Иллеарта Дональдсон Стивен
С усилием Лорд Морэм отстранил свой благоговейный страх, чтобы ответить:
– Сиройл Вейлвуд, Защитник Леса и слуга древесного сердца Дремучего Удушителя, пожалуйста, прости мою самонадеянность. Я не намеревался обижать или портить. Но мое дело безотлагательное, превосходящее и страх, и осторожность. Я – Морэм, сын Вариоля, Лорд Совета Ревлстона и защитник Страны в деревьях и скалах. Я ищу в твоих владениях благо, Сиройл Вейлвуд.
– Благо? – Защитник Леса задумался музыкально. – Ты принес огонь к моим деревьям – и теперь просишь благо?! Ты дурак, Морэм, сын Вариоля.
Я не заключаю сделок с людьми. Я не дарую никаких благ ни одному созданию, обладающему лезвием или пламенем. Убирайся!
Он не повысил голос и не сделал свою песню резче, но сила его приказания заставила Морэма вздрогнуть.
– Защитник Леса, послушай меня, – Морэм старался сохранять спокойствие в голосе. – Я использовал этот огонь только затем, чтобы привлечь твое внимание.
Загасив посох, он опустил его на землю и стиснул словно опору против отказа Защитника Леса. – Я Лорд, и я слуга Земной Силы. С тех пор как появились Лорды, все они клялись служить всеми своими силами делу охраны Страны и Леса. Мы любим и гордимся лесами мира, я не сделал никакого вреда этим деревьям – и никогда не сделаю, даже если ты откажешь мне в благе и осудишь Страну на огонь и смерть.
Напевая как бы для самого себя, Сиройл Вейлвуд сказал:
– Я не знаю ничего о Лордах. Они – ничто для меня. Но я знаю людей, смертных.
Ритуал Осквернения не забыт Удушителем.
– Все же послушай меня, Сиройл Вейлвуд, – Морэм отчетливо слышал звуки битвы, идущей за его спиной. Но вспомнил, что учил из истории Всеединого Леса, и остался твердым, спокойным. – Я не прошу блага, которого не могу оплатить. Защитник Леса, я предлагаю тебе Опустошителя.
При слове «Опустошитель» Сиройл Вейлвуд изменился. Влажное сверкающее дуновение его мелодии приобрело модуляцию гнева. Глаза его потемнели, их серебряное свечение предвещало бурю. Туман вытекал из его глазных яблок и струился вверх перед бровями. Но он ничего не сказал, и Морэм продолжил:
– Люди Страны ведут войну против Презирающего, древнего разорителя деревьев. Его огромная армия пригнала нас сюда, и последняя битва бушует сейчас в Кравенхоу. Без твоей помощи мы наверняка будем разбиты. А с нашей смертью Страна станет беззащитной. И тогда разоритель деревьев начнет войну со всеми Лесами – с деревьями прекрасного Анделейна, с сонным Зломрачным Лесом и неугомонным Мшистым. А затем он атакует Удушителя и тебя. Его армию надо уничтожить сейчас.
Защитник Леса остался равнодушным к его призыву. Вместо ответа на него он мрачно напел:
– Ты говорил об Опустошителе.
– Армией, которая нас разрушает, командует Опустошитель, один из трех палачей Всеединого Леса.
– Дай мне приметы того, что ты говоришь правду.
Лорд Морэм не колебался. Хотя область, в которую он вступил, была совершенна неисхоженной, не отмечена ни на каких картах научных дисциплин кроме его собственной интуиции, он ответил незамедлительно: Он – Опустошитель мокша, также именуемый Джеханнум – Душераздиратель. В давно прошедшие века он и туриа, его брат, научили ненависти к деревьям когда-то дружественную к ним Демонмглу. Самадхи, его брат, управлял королем Дориендор Коришева, когда этот безумный король пытался подчинить себе жизнь и смерть Всеединого Леса.
– Опустошитель мокша, – вывел Сиройл Вейлвуд с интонациями угрозы, опасности. – У меня есть особый интерес к Опустошителям.
– Их сила чрезвычайно возросла сейчас. Они разделяют неестественное могущество Камня Иллеарт.
– Это меня не беспокоит, – пропел в ответ Защитник Леса почти грубо. – Но ты предложил Опустошителя мне. Как это может быть сделано, когда даже сейчас он разбивает вас?
Звуки битвы неумолимо приближались, так как Боевая Стража неуклонно оттеснялась назад. С каждым проходящим мгновением Лорд Морэм слышал все меньше боя и все больше резни. И он ощущал за собой тяжелое дыхание вомарка Троя. Со всем своим с трудом сохраняемым спокойствием он ответил:
– Это и есть то благо, о котором я прошу, Сиройл Вейлвуд. Я прошу безопасного прохода для всех моих людей через Дремучий Удушитель. Это благо передаст Опустошителя мокшу в твои руки. Он и вся его армия, все его пещерники и прочие создания, будут твоими. Когда Опустошитель увидит, что мы убежали в Удушитель и не уничтожены при этом, он последует за нами. Он решит, что ты слаб – или что тебя уже нет совсем. Его ненависть к нам и к деревьям приведет его и все его войско в твои владения.
Мгновения, в течение которых Сиройл Вейлвуд размышлял, настойчиво бились в ушах Морэма. Шум битвы, казалось, говорил, что скоро не останется от Боевой Стражи ничего, что спасать. Но Морэм стоял лицом к Защитнику Леса и ждал. Наконец Защитник Леса кивнул. – Это плохая сделка, – пропел он медленно. – Деревья снова должны бороться. Но я готов к этому. Хотя это будет малая цена за мою помощь и за осквернение моей песни.
Воодушевление надежды Морэма вдруг прорезалось страхом, и он обернулся, пытаясь остановить вомарка Троя. Но раньше, чем он успел выкрикнуть предупреждение, Трой пылко сказал:
– Тогда заплачу я! Я согласен платить любую плату! Мою армию режут. Морэм содрогнулся от безвозвратного обещания, хотел попытаться протестовать. Но Защитник Леса спел живо:
– Очень хорошо. Я принимаю твою плату. Ведите вашу армию осторожно среди деревьев. Трой отреагировал моментально. Он развернулся, запрыгнул на спину Мехрила. Какой-то инстинкт руководил им: он садился верхом на ранихина так, как если бы мог видеть. В следующий миг он уже скакал галопом по направлению к битве, крича изо всех сил:
– Отступаем! Отступаем! Сопротивление Боевой Стражи уже сокрушалось, когда он кричал это.
Ряды бойцов были сломаны, твари Душераздирателя кровожадно врывались в них. Более двух третей Боевой Стражи уже пало. Но что-то в приказе Троя оживило бойцов для последнего усилия. Пробиваясь через окружающих их врагов, они поворачивались и убегали.
Неожиданность их бегства открыла короткий разрыв между ними и армией Душераздирателя. Лорд Каллендрилл сразу же бросился расширять этот разрыв. Защищаемый кругом из Стражей Крови, он метал молнии огня, которые падали с грохотом в траву перед фронтом армии врага. Его вспышки приносили мало вреда, но служили причиной колебаний в войсках Опустошителя. Вызвав их замешательство, Лорд последовал за бойцами. Все уцелевшие – едва ли больше чем десять полных Боевых Дозоров – бежали прямо по направлению к Морэму. Увидев, что они идут, Лорд Морэм вышел встретить Троя. Он убедил вомарка слезть со спины Мехрила – было небезопасно ехать верхом под ветвями Леса – взял его за руку и повел по направлению к деревьям. Убегающие воины были почти за их спинами, когда Морэм и Трой шагнули в Дремучий Удушитель.
Сиройл Вейлвуд исчез, но его песня осталась. Она, казалось, ярко отблескивала от каждого листика Леса. Морэм почувствовал, что она ведет его, и слепо последовал за ней. Он слышал, как сзади воины доводят до предела свое изнурение в последнем рывке, устремляясь к убежищу или к смерти. Он слышал, как Кеан прокричал, словно с большого расстояния, что все уцелевшие уже среди деревьев. Но не оглянулся. Песня Защитника Леса очаровывающе уводила его. Сжав руку Трою и пристально всматриваясь вперед, во мрак, он двигался бодрой походкой, куда вела его мелодия. Вместе с Каллендриллом, Троем, Аморин, оставшимися Стражами Крови, всеми ранихинами и более чем четырьмя тысячами воинов, Лорд Морэм двигался через время вне мира и человечества.
Музыка медленно отстраняла бдительность его сознания, вовлекая его в транс. Он чувствовал, что все еще сознавал окружающее, но ничего сейчас его не трогало. Он мог определить начало вечера по изменившейся густоте мрака Удушителя, но не мог ощущать течения времени. В просветах между деревьями время от времени были видны Западные горы. По изменению положений пиков он мог оценить свою скорость.
Ему показалось, что он движется быстрее, чем скачет галопом ранихин. Но он не чувствовал ни изнурительности, ни усилий этого путешествия. Плавное течение песни несло его вперед, словно он и его спутники были как бы втянуты Удушителем. Это был сверхъестественный, призрачный переход, путешествие души, наделенное скоростью, которой он не мог понять, и событиями, которые он не мог почувствовать.
Пришла ночь – луна была совершенно темной – но он не потерял при этом дорогу. Некоторые намеки света в траве и листьях, а также песня делали путь ясным для него, и он шел уверенно, не нуждаясь в отдыхе.
Песня Защитника Леса освободила его от бренности смертности, окутав беззаботным миролюбием.
В наступившей тьме он услышал изменение песни. Эта перемена не воздействовала на него, но он понимал ее значение. Хотя Лес поглощал все другие звуки, так что никакие крики или стоны не достигали его ушей, он знал, что армия Душераздирателя сейчас сокрушается. Песня возбуждала веками дремавший гнев, горесть над обширными пространствами безжалостного уничтожения родственников, древнюю медленную ярость, которая поднималась по соку деревьев до тех пор, пока каждая веточка и каждый лист не разделили ее, пропитались ею, испытывая жажду действий.
И через это мелодичное воздействие проходил шепот смерти, словно корни, и сучья, и стволы приходили в движение, чтобы давить, душить и раздирать.
Против громады Удушителя даже армия Душераздирателя была маленькой и беззащитной – ничтожное оскорбление, брошенное океану. Деревья сметали могущество юр-вайлов, и силу пещерников, и безумный, отчаянный страх прочих созданий. Ведомые песней Сиройла Вейлвуда, они просто удушили захватчиков. Огни были растоптаны, обладатели мечей были заколоты, мощь учения юр-вайлов – подавлена. Затем деревья выпили кровь и съели тела – и подчистую убрали каждый след врага в апофеозе древней безумной ярости.
Когда песня вернулась к своему прежнему плавному течению, в ней, казалось, дышало жестокое удовлетворение победой.
Вскоре после этого – Морэм думал, что вскоре, – грохот, подобный грому, пронесся над деревьями. Сначала он решил, что слышит смертельную битву Душераздирателя. Но потом понял, что у звука совершенно другой источник. Далеко от них, где-то впереди и к западу, что-то ужасное происходило в Западных горах. Красное пламя вырывалось откуда-то из края гряды. После каждого извержения волна сотрясения пробегала через Удушитель и сполохи освещали ночное небо. Но Морэм был невосприимчив к этому. Он взирал на это с некоторым интересом, но песня окутывала его своим очарованием и предохраняла от всех опасностей.
И он не почувствовал беспокойства, когда осознал, что Боевой Стражи за ним больше нет. Кроме Лорда Каллендрилла, Троя, Аморин, Хилтмарка, Кеана и двух Стражей Крови, Террела и Морила, больше никого не было. Но он не был обеспокоен этим, песня обволакивала его миром и доверием. Она вела его вперед и вперед, через бездонную ночь к рассвету нового дня.
Когда начало светать, он обнаружил, что продвигается через лесистую местность, изобилующую пурпурными и белыми орхидеями. Их мягкие, чистые цвета вплетались в музыку, как если бы были нотами песни Сиройла Вейлвуда. Они тесно оплетали Морэма утешающей мелодией. С широкой бессознательной улыбкой, он позволил себе идти так, словно течение, которое несло его, успокаивало все его обиды.
Его странная скорость передвижения стала сейчас более явной. Через пробелы в свешивающихся ветвях, покрытых густой листвой, он мог уже видеть спаренные спирали Меленкурион Скайвейр, высочайших пиков Западных гор. Он мог уже видеть высокую отвесную стену, над которой располагалось плато Расколотой Скалы, и то, что борьба, которую оно скрывало, продолжалась.
Извержения и приглушенный гул исходили, отражаясь, из глубин основания гор, и красные отблески силы рассекали небо через неравномерные интервалы. Но он по-прежнему не был тронут этим. Его скорость, веселая, легкая быстрота, наполняла сердце радостным ликованием. Он преодолел уже тридцать или сорок лиг с тех пор, как вступил в Удушитель, но чувствовал себя готовым двигаться такими же темпами вечно. Весь последовавший за этим день прошел с той же мимолетностью безвременья, которая несла его через ночь. Солнце подобралось к закату, и тем не менее у него не было ни чувства времени, ни усталости, ни голода, ни физического впечатления, что он путешествовал целый день.
Песня снова изменилась. Постепенно она не стала больше нести его вперед. Спад несущего его потока наполнил его совершенным унынием, но он принял его. Громы и извержения Расколотой Скалы были сейчас почти прямо к юго-западу от него. Он рассудил, что он и его спутники должны быть где-то около реки Черная.
Песня вела его через Лес к высокому лысому холму, стоявшему посреди лесистой местности словно нарост бесплодия. Сквозь нее пробивалось журчание воды – река Черная – но сам холм вдруг привлек его внимание, восстанавливая некоторые мерила самосознания. Почва на холме была совершенно безжизненной, как если бы за многие века она была слишком сильно пропитана смертью, чтобы на ней хоть что-то росло. И только возле макушки холма, на ближней к ним стороне, высились два стойких дерева, как часовые, свидетели, на расстоянии около десяти ярдов друг от друга. Они были так же мертвы, как холм – почерневшие, лишенные веток и листьев, истощенные. У каждого мертвого ствола осталось только по одному суку. В пятидесяти футах над землей эти суки достигали друг друга и переплетались, образуя перекладину.
Это была Виселичная Плешь, древнее место казней Защитников Леса.
Здесь, по легендам Страны, Сиройл Вейлвуд и его собратья проводили свои суды в давно прошедшие века, когда Всеединый Лес все еще боролся за выживание. Здесь же и был казнен Опустошитель, осмелившийся прийти в объятия Леса.
Сейчас Душераздиратель мокша грузно свисал с виселицы. Черная ярость переполняла его лицо, распухший язык как бы презрительно высовывался между зубами, и глаза его смотрели пусто. Ненависть напрягла и раздула все его мускулы. Предсмертное неистовство было столь непомерным, что многие его кровеносные сосуды разорвались, покрыв кожу темными кровоизлияниями. Пока Лорд Морэм вглядывался вверх через сгущающиеся сумерки, он ощутил вдруг усталость и жажду. Прошло несколько мгновений прежде чем он заметил, что Сиройл Вейлвуд тоже был здесь. Защитник Леса стоял возле виселицы, напевая спокойно, и глаза его излучали красный и серебряный свет.
Вомарк Трой рядом с Морэмом зашевелился, словно бы просыпаясь, и мрачно спросил:
– Что это? Что ты там видишь?
Морэм вынужден был сглотнуть несколько раз прежде чем смог найти свой голос:
– Это Душераздиратель. Защитник Леса убил его.
Резкое напряжение перекосило лицо Троя, как если бы он прилагал усилия, чтобы видеть. Потом он улыбнулся. – Слава Богу!
– Это была плохая сделка, – пропел Сиройл Вейлвуд. – Я знаю, что не могу убить дух Опустошителя. Но все же великое удовлетворение – убить тело. Теперь он на виселице. – Его глаза на мгновение вспыхнули красным, потом свечение сгладились опять к серебряному. – Поэтому не думайте, что я отменил мое слово. Ваши люди невредимы. Присутствие столь многих опасных смертных побеспокоило деревья. Чтобы сократить их неудобства, я отослал ваших людей за Дремучий Удушитель на север. Но вследствие этой сделки и того, что цена за нее еще не уплачена, я привел вас сюда. Созерцайте возмездие Леса.
Что-то в его высоком голосе заставило Морэма содрогнуться, но он уже пришел в себя достаточно, чтобы спросить:
– Что стало с камнем Опустошителя?
– Это было большое зло, – пропел Защитник Леса строго. – Я уничтожил его.
Лорд Морэм тихо кивнул:
– Это хорошо.
Теперь он попытался сосредоточить свое внимание на сущности цены Сиройла Вейлвуда. Ему хотелось найти доводы в пользу того, что Трой не должен быть взят за эту сделку. Вомарк не понимал, о чем его просят. Но пока Морэм все еще подыскивал слова, Террел отвлек его внимание. Страж Крови молчаливо указал вдаль, вверх по реке.
Ночь уже уступала рассвету. Но когда Лорд последовал взглядом за указанием Террела, то увидел вдалеке два различных огня. Далеко на горизонте полыхало дикое бушевание какой-то мощи в Расколотой Скале. Происходящий там катаклизм достиг, казалось, своей решающей стадии.
Другой огонь был значительно ближе. Маленький огонек могильно-белого свечения пробивался сквозь деревья, загораживающие от Морэма часть реки. Пока он смотрел на него, оно ушло из досягаемости его взгляда за Виселичную Плешь.
Кто-то путешествовал через Дремучий Удушитель по реке Черная.
Интуиция подвела Лорда Морэма, и в этот момент он обнаружил, что боится. Проблески проницательности и способность к видениям, о которых он забыл за последние десять дней, возвращались к нему. Он быстро повернулся к Защитнику Леса. – Кто еще пришел? Ты заключали другие сделки? – Если и заключал, – пропел Защитник Леса, – то они не противоречат сделке с вами. Но эти двое прошли в согласии с Лесом. Они не говорили мне. Я разрешил им, потому что у них – свет, они дают много света, который не вредит деревьям, и потому что они обладают силой, которую я уважаю. Ибо я не превыше Закона Сотворения.
– Меленкурион! – выдохнул Морэм. – Да сохранит нас Создатель!
Удерживая Троя за предплечье, он стал подниматься с ним на голый холм. Его спутники поспешили за ним. Миновав виселицу, украшавшую Плешь, он посмотрел вниз, к реке.
Два человека взбирались от берега реки на холм по направлению к ним. Один из них держал в правой руке сияющий камень, а левой рукой поддерживал своего товарища. Они двигались мученически, как если бы преодолевали давление бесплодия Плеши. Оказавшись возле вершины холма, будучи в состоянии уже охватить взглядом всю компанию Морэма, они остановились.
Медленным движение Баннор поднял над собой Оркрест, чтобы тот осветил гребень Плеши. Затем кивком подтвердил, что признал Лордов. Томас Кавинант понял, что все люди на холме смотрят на него, оттолкнулся от опоры Баннора и встал сам. Это усилие стоило ему большого напряжения. Стоя, он нетвердо покачивался. В свете Оркреста его лоб был жестоко бледным. Глаза сохраняли невидящий взгляд – уставясь в никуда, и все же напряженно что-то разглядывая, так, будто видимое разными глазами противоречило друг другу, словно он нас только проникся собственной двойственностью, что был не в состоянии воспринимать что-то лишь отдельной своей частью. Руки его сцепились перед грудью. Но когда неистовый взрыв в Расколотой Скале встряхнул его, он почти потерял равновесие и попытался протянуть свою ополовиненную руку к Баннору. Это движение раскрыло его левый кулак.
На его безымянном пальце горячо билось серебряное кольцо.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЗЕМНАЯ КРОВЬ
Глава 21
Дочь Лены
Трой назвал Неверие Томаса Кавинанта блефом. Но Кавинант не вел психологической игры. Он всего лишь был прокаженным. Он боролся за свою жизнь. Неверие было его защитой от Страны, просто способом сдерживать себя от потенциального самоубийства – от признания Страны. Он чувствовал, что растерял уже все другие формы самозащиты. А без самозащиты он закончит как тот старик, которого он видел в лепрозории искалеченный и зловонный в большей степени, чем это можно терпеть. Даже сумасшествие было бы предпочтительней. Если бы он сошел с ума, он во всяком случае был бы изолирован от знания того, что с ним происходит, слепой, глухой и онемелый к хищной болезни, гложущей его тело.
Но пока он ехал на запад из Ревлвуда с Высоким Лордом Еленой, Амоком и двумя Стражами Крови за Седьмым Заветом Кевина Расточителя Страны, он ощущал, что постепенно сам изменялся. Скачками и постепенно, его сознание становилось другим; какое-то могущество, неуловимая Земная Сила меняла структуру его личности. Незаметная, зыбкая сила толкала его к краю пропасти. И он ощущал беспомощность сделать что-либо с этим.
Самым опасной частью его нынешней ситуации была Елена. Ее непонятная внутренняя сила, ее происхождение и странная невозможность отказать ей одновременно беспокоили и привлекали его. Когда они покинули Долину Двух Рек, он уже проклинал себя за то, что принял ее приглашение. И все же у нее была сила влиять на него. Она спутывала его эмоции и выявляла неожиданные черты характера.
Согласие следовать с ней не было подобно его другим молчаливым согласьям. Когда Лорд Морэм попросил его отправиться вместе с Боевой Стражей, он согласился потому, что у него совершенно отсутствовала альтернатива. Ему настоятельно нужно было сохранять движение, сохранять возможность искать способы для бегства. Но вовсе не подобные соображения руководили им, когда Высокий Лорд попросила его сопровождать ее. Он чувствовал, что уезжает от затруднительностей своей дилеммы, уезжает от битвы против Лорда Фаула – избегая его, как трус. Но в момент решения он даже и не обдумывал возможность отказаться. И он чувствовал, что она может увести его таким образом и дальше . Безнадежно, ни на йоту, ни на черточку не веря своему имени, он был бы вынужден следовать за ней, даже если бы она шла сейчас сражаться с самим Презирающим. Ее красота, ее физическое присутствие, ее обращение с ним проедали части его брони, открывая уязвимое тело.
Проезжая через благоухающую осень Тротгарда, он смотрел на нее боязливо, робко.
Высокая и гордая на спине Мирхи, своего ранихина, она выглядела как коронованная особа, как-то одновременно мощно и хрупко – словно она могла бы разнести его кости одним лишь быстрым взглядом, и в то же время свалилась бы от прикосновения всего лишь брошенной щепотки грязи. Она обескураживала его. Когда Амок появился внезапно перед ней из чистого воздуха, она повернулась, чтобы поговорить с ним. Они обменялись приветствиями и вежливо дразнили друг друга как старые друзья, пока Ревлвуд сзади них становился все дальше и дальше. Скрытность Амока в отношении его Завета не препятствовала веселому многословию в других областях. Он пел и жизнерадостно беседовал на различные темы, словно его единственной функцией в этом путешествии было развлекать Высокого Лорда.
Утром, пока Амок недолго отсутствовал, Кавинант пристально осматривал окружающую местность.
Компания отправившихся на поиски Завета продвигалась по низинам Тротгарда с небольшим уклоном вверх. Они направлялись несколько южнее, чем на запад, почти параллельно руслу реки Рилл в сторону Западных гор. Западный край Тротгарда, до которого было еще около шестидесяти или шестидесяти пяти лиг, располагался на три тысячи футов выше, чем долина Двух Рек, и местность постепенно поднималась к горам. Компания Высокого Лорда постепенно поднималась вверх. Кавинант мог ощущать их ослабленный подъем, ощущать, как они ехали через лесистую местность, охваченную осенью, сверкающую оранжевым, желтым, золотым, красным пламенем листьев, и через сочные травянистые склоны, где изломы скал, оставшиеся от древних войн в Больном Камне, были покрыты густым вереском и тимофеевкой, как здоровая новая плоть вокруг раны, зеленеющая от здоровья.
Он ясно мог видеть вокруг суть выздоровления Тротгарда. Скрытые покрывалом травы и деревьев, не все повреждения от последней войны Кевина были залечены. Время от времени всадники проезжали возле гноящихся бесплодных участков, которые все еще отвергали все старания залечить их, и холмов, которые, казалось, лежат неудобно, как неверно вправленные сломанные кости. Но работа Лордов все же явно производила животворный эффект. Воздух Тротгарда был бодрящим, живительным, пропитанным жизненностью. По очень немногим деревьям было заметно, что их корни уходят в когда-то оскверненную почву. Новый Совет Лордов нашел прекрасный способ исстрачивать свои жизни.
Из-за того, что он тоже страдал, Тротгард тронул сердце Кавинанта. Он обнаружил, что полюбил его и доверяет ему. К тому времени, когда солнце перевалило через полдень, он уже не хотел никуда уходить отсюда. Он хотел только бродить по Тротгарду, желательно один, без каких-либо забот о Заветах, кольце или сражениях. Его как бы приглашали к отдыху.
Амок оказался весьма подходящим проводником для подобных путешествий.
Хранитель Седьмого Завета передвигался веселым мальчишеским шагом, который скрывал тот факт, что шаг, установленный им, был вовсе не ленивым. И хорошее настроение бурлило в нем неудержимо. Он пел длинные песни, которые, как утверждал, выучил от легендарных элохимов, песни столь чуждые, что Кавинант был не в состоянии различить ни слов, ни предложений, но все же на удивление заставляющие полагать, подобно лунному свету в лесу, что вызывают почти восторг. И еще Амок рассказывал истории о звездах и небесах, весело описывал небесный танец, как если бы танцевал его сам. Его радостный голос рассыпал комплименты окружавшему обилию жизни, остро свежему вечернему воздуху и закатному пожару деревьев, оплетая своих слушателей словно чары, гипноз.
Однако когда в Тротгард спустились сумерки, он внезапно исчез, оставив компанию Высокого Лорда без провожатого. Кавинант был выведен из своих раздумий. – Где?
– Амок вернется, – ответила Елена. В сумерках нельзя было определить, смотрела ли она на него, через, в или мимо него. – Он оставил нас только на ночь. Спускайся, Юр-Лорд, – сказала она, спрыгнув со спины Мирхи. – Надо отдохнуть.
Кавинант последовал ее примеру, оставив свою лошадь на попечение Баннора. Мирха и два других ранихина ускакали, разминая ноги после дневной прогулки. Потом Морин пошел к реке Рилл за водой, а Елена начала разбивать лагерь. Она достала небольшой горшочек со светящимся гравием и использовала эти огненные камни, чтобы приготовить скудную пищу для себя и Кавинанта. Ее лицо следило за действиями рук, но странная чуждость ее зрения была далеко, как если бы в свете гравия она читала о событиях на другом краю света.
Кавинант внимательно наблюдал за ней, даже ее простейшие действия очаровывали его. Но пока он изучал ее гибкую фигуру, уверенные движения, расфокусированный взгляд, он пытался восстановить свое самообладание, пытался вернуть себе представление о том, где он с ней стоял.
Она была для него загадкой. Изо всех сильных и образованных людей Страны она выбрала его в сопровождающие. Он изнасиловал ее мать – и все же она выбрала его. В Мерцающем озере она его поцеловала – память об этом причинила боль его сердцу. Она выбрала его. Но не из гнева или желания наказать – не по какой-либо из тех причин, которые одобрил бы Трелл. Он мог видеть в ее улыбке, слышать в ее голосе, чувствовать в окружавшей ее атмосфере, что она не имела намерения причинить ему зло. Тогда почему? Из-за какого тайного замысла или страсти она пожелала его компании? Ему надо было знать правду. Но при этом он наполовину боялся ответа.
После ужина, отхлебывая из кувшина вино, по другую сторону светящегося гравия от Елены, он собрал свое мужество, чтобы спросить ее. Оба Стража Крови удалились из лагеря, и он был спокоен, что ему не придется состязаться с ними. Запустив пальцы в бороду, напоминая себе об опасности ощущений, он начал с того, что спросил ее, узнала ли она что-нибудь от Амока.
Она беззаботно покачала головой, и ее волосы образовывали при этом в свете гравия венец вокруг ее головы. – У нас еще несколько дней пути до Седьмого Завета. Будет достаточно времени для расспросов Амока. Он принял это, но не это было нужно ему. Собрав всю свою выдержку, он спросил, почему она выбрала его.
Она пристально смотрела на него некоторое время, прежде чем произнесла:
– Томас Кавинант, ты знаешь, что не я выбирала тебя. Ни один из Лордов Ревлстона не выбирал тебя. Друл Камневый Червь осуществил твой первый вызов, и направлял его при этом Презирающий. Таким образом, мы – твои жертвы, так же, как ты – его. Хотя возможно и то, во что верит Лорд Морэм – возможно, это был выбор Создателя Земли. Или, возможно, Старые Лорды… возможно, Высокий Лорд Кевин имеет некоторое влияние за пределами своей могилы. Но я не делала никакого выбора. – Потом ее тон изменился, и она продолжала. – Хотя, однако, я все же выбрала…
Кавинант прервал ее. – Это не то, что я имел в виду. Я знаю, почему это случилось со мной. Потому, что я прокаженный. Нормальный человек просто бы посмеялся. Нет, я имел в виду почему ты попросила меня отправиться с тобой на поиск Седьмого Завета? Пожалуй, были и другие люди, которых ты могла бы выбрать.
Она спокойно возразила:
– Я не понимаю эту болезнь, которую ты называешь проказой. Ты описываешь мир, в котором страдают невинные. Почему происходят подобные вещи? Почему они дозволены?
– Здесь все вовсе не так уж от этого и отличается. Или, как ты думаешь, что же произошло с Кевином? Но ты подменяешь предмет разговора. Я хочу знать, почему ты выбрала меня? – Он вздрогнул от воспоминания о недовольстве Троя, когда Высокий Лорд объявила свой выбор.
– Хорошо, Юр-Лорд, – сказала она неохотно. – Если на этот вопрос нужно ответить, я отвечу. Есть много причин для моего выбора. Ты будешь слушать о них?
– Начинай.
– О, Неверящий. Временами я думаю, что вомарк Трой не так уж слеп. И правда… но ты избегаешь правды. Однако я объясню тебе свои основания. Во-первых, я пытаюсь предусмотреть различные варианты развития событий. Если ты наконец придешь к желанию использовать свое Белое Золото, Посохом Закона я буду более в состоянии помочь тебе, чем кто-либо другой. Я не знаю секрета Дикой Магии – но нет инструмента более проникновенного, чем Посох. А если бы ты все же пошел против Страны, Посохом возможно удалось бы сдержать тебя. Хотя у нас нет ничего, что могло бы противостоять силе Белого Золота.
Но при этом я имела в виду еще и другие цели. Ты не воин – а Боевая Стража идет навстречу большой опасности, где только сила и мастерство в бою способствует сохранению жизни. Я не хочу подвергать тебя риску смерти. Тебе надо дать время найти свой ответ самому себе. И мне нужен был компаньон. Однако ни вомарк Трой, ни Лорд Морэм не могут быть отлучены от этой войны. Тебе нужны еще дальнейшие объяснения?
Он понимал незавершенность ее ответа и заставил себя настоять на продолжении, пересиливая страх. С гримасой отвращения за всепроникающую нечестность при его сопровождении кем-либо по Стране, он сказал нерешительно:
– Нужен был компаньон?! После всего того, что я сделал?!
Ты воистину необычайно терпима.
– Вовсе я не терпима. Я не совершаю выборов, не посоветовавшись с собственным сердцем.
На мгновение его лицо окаменело от подтекста того, что она сказала. Это было то, чего он одновременно хотел и боялся услышать. Но затем нерасположенность, симпатия, страх и самокритика одновременно переполнили его. От этого голос его стал резким, когда он говорил:
– Ты разбиваешь этим сердце Трелла. И сердце твоей матери.
Ее лицо окаменело. – Ты обвиняешь меня в страдании Трелла?
– Я не знаю. Он бы последовал за нами, если бы имел хоть какую-то надежду. Сейчас он знает наверняка, что ты и не думаешь о наказании меня.
Он остановился, но вид боли, которую он причинил ей, заставил его говорить снова, чтобы не допустить натиска ответных реплик, контробвинений, чтобы она не издала ни звука.
– Что же касается твоей матери – не мне говорить об этом. Я имею в виду не то, что я сделал ей. Это нечто, что я хотя бы могу понять. Я был в такой… нужде – а она казалась такой богатой.
Нет. Я имел в виду ранихина – того ранихина, который приходил в подкаменье Мифиль каждый год. Я заключил сделку с ними. Я пытался найти решение – какой-либо путь сохранить себя от наступления полного безумия. И они ненавидели меня. Они были почти как Страна – они были большие и сильные, и недоступные, и они не любили меня. – Ему не понравились эти слова: «не любили», как если бы эхо вторило ему: «гадкий, грязный прокаженный». – Но они поклонялись мне – почти сотня их. Они были приведены…
Так что я заключил сделку с ними. Я обещал, что не буду ездить не буду заставлять одного из них носить меня. Но я заставил их дать обещание – я пытался найти какой-либо способ предохранить все то величие и силу, и здоровье, и верность от того, чтобы все это не гнало меня к безумию. Я заставил их дать обещание прийти на зов, если они когда-нибудь понадобятся мне. И я заставлял их дать обещание посещать твою мать.
– Все их обещания по-прежнему остаются в силе, – сказала она так, словно это было для нее предметом гордости.
Он вздохнул. – Так сказала Печаль. Но не в этом дело. Видишь ли, я пытался дать ей хоть что-то, возместить ей это как-нибудь. Но это не сработало. Если причинил кому-то боль, то бессмысленно ходить вокруг, делая подарки. Это самонадеянно и жестоко. – Его рот скривился от горького вкуса того, что он хотел сказать. – На самом деле я пытался улучшить лишь свое собственное самочувствие.
Во всяком случае, это не сработало. Нечистость замыслов может извратить все. К тому времени когда Поход за Посохом Закона пришел к своему завершению, все было уже настолько плохо, что никакие сделки не могли бы спасти меня.
Он резко замолчал. Он хотел сказать Елене, что не обвиняет ее, не может обвинить ее – и в тоже время часть его обвиняла ее. Другая часть чувствовала, что боль Елены заслуживала большей лояльности.
Но Высокий Лорд, казалось, поняла это. Хотя ее направленный куда-то в иное пространство пристальный взгляд не касался его, она ответила на его мысли.
– Томас Кавинант, вы все не понимаете Лену, мою мать. Я женщина такой же человек, как любой другой. И я выбрала вас быть моим спутником в этом поиске. Наверняка мой выбор выдает сердце моей матери так же явно, как мое собственное. Я ее дочь. С рождения я жила под ее заботами, и она учила меня. Неверящий, она не учила меня гневу или горечи по отношению к тебе.
– Нет! – воскликнул Кавинант. – Нет! – Нет! Не ее тоже! Вид крови затемнил его видение – крови на бедрах Лены. Он не мог подумать, что она простила его – она!
Он отвернулся. Он чувствовал, что Елена смотрит на него, ощущал ее присутствие, приближающееся к нему в попытке вернуть его внимание.
Но не мог смотреть ей сейчас в лицо. Он боялся тех эмоций, которые управляли ею, даже не называл их самому себе. Он лег под одеяло спиной к ней, пока она прикрывала гравий на ночь и укладывалась спать.
На следующее утро, вскоре после рассвета, Морин и Баннор вернулись к ним. Они привели с собой Мирху и лошадь Кавинанта. Он поднял себя и присоединился за завтраком к Елене, пока Стражи Крови упаковывали одеяла. Как только вскоре после этого они вновь поехали в сторону запада, Амок проявился в воздухе возле Высокого Лорда.
Кавинанту не доставляли удовольствие чарующие беседы Амока. Но прошедшей ночью он принял решение. Был некоторый риск в том, что он собирался сделать – это было опасным действием, которое, он надеялся, позволит ему снова обрести целостность. До того, как юноша успел начать говорить, Кавинант мысленно стиснул себя, чтобы сдержать внезапно заколотившее сердца, и спросил Амока, что ему известно о Белом Золоте.
– Много и мало, Носящий, – ответил Амок со смехом и поклоном. – Говорят, что Белое Золото повелевает Дикой Магией, которая разрушает мир. Но кто в состоянии объяснить, что такое мир и что значит его разрушать?
Кавинант нахмурился. – Ты играешь словами. А я задал тебе прямой вопрос. Что ты знаешь об этом!?
– Знаю, Носящий? Это слишком короткое слово – оно скрывает магнетизм своего значения. Я слышал то, что уловили мои уши, и видел, то, что углядели мои глаза, однако лишь только ты обладаешь Белым Золотом.
Это ли ты называешь знанием?
– Амок, – Елена пришла на помощь Кавинанту, – Белое Золото в некотором смысле вплетено в Седьмой Завет? Белое Золото – оно связано как-то с этим Заветом? – О, Высокий Лорд, все вещи взаимосвязаны. – Юноше, казалось, нравилась своя способность увертываться от вопросов. – Седьмой Завет может игнорировать Белое Золото, и Носящий Белое Золото может быть не полезен для Седьмого Завета – тем не менее оба есть могущество, то есть лишь разные формы и лица единого Могущества Жизни. Но Носящий – не повелитель мне. Он кладет тень, но не затемняет меня. Я уважаю то, что он несет, но моя цель от него не зависит.
Замечание Елены было произнесено сурово. – Тогда тебе не нужно было избегать его вопроса. Скажи, что ты слышал или узнал относительно Белого Золота.
– Таков уж мой стиль разговаривать, Высокий Лорд. Носящий, слышал я много, а узнал мало относительно Белого Золота. Шутливый парадокс Арки Времени, буйство, положенное в основу создания Земли, несуществующая кость Земной Силы, несокрушимость воды и текучесть скал. Все это – определения Дикой Магии, которая разрушает мир. О ней мягко говорят брафоры и с благоговением отзываются элохимы, хотя никогда не видели ее. Великий Келенбрабанал мечтает о ней в своей могиле, и мрачные песчаные горгоны впадают в беззвучный кошмар при прикосновении ее имени. Высокий Лорд Кевин в свои последние дни тосковал по ней, но безуспешно. Это – одновременно и пропасть, и вершина судьбы.
Кавинант вздохнул. Он боялся, что такой ответ и получит. Теперь ему придется пойти дальше, подтолкнуть вопрос прямо к краю своего страха. Растревоженный и раздосадованный, он проскрежетал:
– Этого достаточно, пощади меня. Только скажи мне, как Белое Золото, – на мгновение он замолчал, но, вспомнив Лену, продолжил, – как действует это проклятое кольцо?
– Ах, Носящий, – рассмеялся Амок, – спроси Солнцерождающее море или Меленкурион Скайвейр. Спроси огни Горак Крембол или древесное сердце Дремучего Удушителя. Это знает весь мир. Белое Золото приводится в действие, как и любая другая сила, страстью, искренним порывом сердца. – Адский огонь, – прорычал Кавинант, силясь скрыть свое утешение.
Ему было неприятно признаваться самому себе, как он был рад остаться неосведомленным по этому поводу. Ибо эта неосведомленность была жизненно важной частью его самозащиты. Пока он не знал как использовать Дикую Магию, его не могли обвинить в ответственности за судьбу Страны.
В тайной и предательской части своего сердца он рискнул задать вопрос только потому, что верил, что Амок даст на него неразоблачающий ответ. Теперь он почувствовал себя лжецом. Его попытка в целом провалилась. Но чувства облегчения в нем было больше, чем отвращения к себе.
Это в некотором роде утешение позволило ему изменить тему, попытаться завести нормальную беседу с Высоким Лордом. Он чувствовал себя так неловко, словно был калекой. Он не беседовал так спокойно ни с кем с тех пор, как у него была обнаружена проказа. Елена отвечала охотно, даже радостно; она приветствовала его внимательность. Вскоре ему уже не надо было выискивать вопросы, чтобы поддерживать беседу.
Их беседа текла спокойно в живописном окружении Тротгарда. Пока они пробирались по направлению к западу через холмы, леса и болотистую местность, осенний воздух становился все более живительным. Птицы искусно порхали в небе и парили в облаках. Радостные солнечные лучи тянулись так, будто в любой момент могли вспыхнуть ярким свечением и блеском. В их свете все цвета становились ослепляющими. И всадники видели все больше и больше животных – кроликов и белок, пухлых барсуков и случайно попавшихся на тропе лисиц. Вся это атмосфера, казалось, была приятна Высокому Лорду Елене. Постепенно Кавинант стал понимать этот аспект бытия Лордов. Елена ощущала Тротгард своим домом. Заживление Кураш Пленетор стало частью ее жизни.
В потоке его вопросов она избегала только одной темы – ее обучения в детстве у ранихинов. Что-либо, связанное с ее детскими прогулками и посвящениями в тайны, было слишком личным, чтобы обсуждать под открытым небом. Но на другие вопросы она отвечала охотно и непринужденно. Она позволяла увести себя в разговоре к тому времени, когда она была в лосраате, к Ревлвуду и Тротгарду, к Ревлстону, к ее бремени Лорда и ее могуществу.
Он чувствовал, что она помогала ему, позволяя многое, и был за это благодарен. Через некоторое время он больше не испытывал неудобства от пауз в их беседе.
Следующий день прошел таким же образом. Но еще через день его беззаботное настроение улетучилось. Он потерял легкость и плавность речи. Его язык становился все более неуклюжим, нахлынули воспоминания об одиночестве, борода раздражающе зудела, словно напоминая об опасности. Это не может быть, думал он. Ничего из этого не происходит со мной. Нерешительно, движимый своей болезненностью и всеми остатками той самодисциплины, которую он растерял, он завел речь о Высоком Лорде Кевине.
– Я восхищаюсь им, – сказала она, и спокойствие в голосе было странным, словно спокойствие в глазе шторма. – Он был высшим из великой династии Берека Полурукого – Лорд, который имел самую большую власть во всей известной или легендарной истории. Его верность Стране и Земной Силе была всегда непоколебимой и незапятнанной. Его дружба с великанами была делом, заслуживающим доброй песни. Ранихины обожали его, а Стражи Крови были воодушевлены им на их Клятву. Если он в чем и ошибался – так это в чрезмерном доверии – однако может ли доверие быть поставлено в вину? В первую очередь, это к его чести, что сам Презирающий смог стать при нем Лордом – стать Лордом и получить доступ к его сердцу. Разве не был Ядовитый Клык освидетельствован и одобрен тестами на правду Оркреста и ломильялора? Невинность славится уязвимостью.
Но он не был слеп. Терзаемый сомнениями, он отказывался от вызовов, которые привели бы к его смерти в Ущелье Предателя. В сжимавшем его сердце предвидении или пророчестве он принял решения, которые сберегли будущее Страны. Он приготовил свои Заветы. Он обеспечил выживание великанов и ранихинов и Стражей Крови. Он предупредил людей. А затем своими же руками все разрушил…
Томас Кавинант, некоторые полагают, что причиной Ритуала Осквернения была потеря Высоким Лордом Кевином благоразумия. Таких мало, но они – красноречивы. Обычное понимание заключается в том, что Кевин пытался достичь парадокса чистоты через полное разрушение – но потерпел в этом поражение, из-за чего все труды Старых Лордов были уничтожены, в то время как Презирающий уцелел. Эти немногие уверяют, что именно предельное отчаяние было тем безумием, которое воодушевило Кевина на этот Ритуал как на необходимую жертву, цену, чтобы сделать окончательную победу возможной. Они уверяют, что все его предварительные действия, а затем и Ритуал – усиление одновременно как здоровья, так и болезни, чтобы начать затем все работы с начала – были совершены, чтобы сохранить нас от завоевания Ядовитым Клыком. В таком случае, получается, что Кевин предвидел ту нужду, которая воодушевит Презирающего вызвать в Страну Белое Золото.
– Он, должно быть, был болен даже сильнее, чем я думал, – пробормотал Кавинант. – Или ему просто было по душе осквернение.
– Ни то ни другое, полагаю, – сказала она резко и сурово. – Он был мужественным и сильным человеком, доведенным до крайности. Любое смертное и беззащитное сердце может быть доведено до отчаяния – поэтому мы так и цепляемся за клятву Мира. И еще именно поэтому Высокий Лорд Кевин очаровывает меня. Он был влюблен в Страну и осквернил ее – одним и тем же вздохом и возвеличиваемый, и осуждаемый. – Ее голос поднялся от шторма ее внутренних эмоций. – Как велика должна была быть его печаль? И какова же была его сила, чтобы, сумев пережить это последнее всепожирающее мгновение – если, после совершения Осквернения, услышав ликование Презирающего, он все же жил, чтобы нанести еще один удар!
Томас Кавинант, я верю, что есть несоизмеримая сила во всепоглощающем отчаянии – сила, превышающая все, что только может представить себе живая душа. Я верю, что, если бы Высокий Лорд Кевин мог бы говорить из могилы, он произнес бы слово, которое потрясло бы саму суть Презрения Лорда Фаула.
– Это – безумие! – сказал Кавинант, тяжело дыша. Взгляд Елены колебался где-то на грани расфокусированности, и он не мог выдерживать смотреть на нее. – Ты думаешь, что чье-то существование после смерти может оправдывать твои действия после того, как ты просто искоренишь всю жизнь на Земле? Именно в этом и ошибался Кевин. Уверяю тебя, он жарится в аду.
– Возможно, – сказала она мягко. Его удивило, что буря волнения в ее голосе пропала. – Мы никогда не будем обладать такими знаниями – нам и не надо знать этого, чтобы жить своей жизнью. Но мне кажется опасной вера Лорда Морэма, что Создатель избрал тебя, чтобы защитить Страну. Сердце мое говорит мне, что бремя это не соответствует тебе.
Однако иногда мне кажется, что умершие в нашем мире переселяются в мир твой. Быть может, Высокий Лорд Кевин прогуливается сейчас, отдыхая, по вашей Земле, выбирая тот голос, которым мог бы произнести здесь его слово.
Кавинант простонал; предположение Елены ужаснуло его. Он заметил связь, которую она заподозрила между Кевином Расточителем Страны и ним. И подтекст этого сходства взволновал его сердце, будто оно было затоплено мощными волнами предчувствия. Какое-то время, пока они скакали дальше, тишина между ними мелькала подобно белым глазам страха.
Такое настроение становилось все напряженнее весь этот день и следующий. Значимость и значительность этого разногласия погрузили Кавинанта в оцепенение: у него не было сил противостоять этому. Он окунулся в тишину, будто спрятался, как куколка, защищенная из-за чрезмерной уязвимости или для превращения. Мрачные размышления, подобно воспоминаниям о днях, проведенных с Этиаран, укрепляли его стремление держаться в стороне от Елены, скакать сзади нее. Так, следуя за спиной, он продвигался за Амоком к верхним районам Тротгарда.
Затем, на шестой день – тринадцатый с тех пор, как он покинул Ревлстон, – он пришел в себя после почти полного изменения окружающей местности. Грозно хмурясь, он поднял голову и увидел простиравшиеся над ним вершины. Компания Высокого Лорда Елены приближалась к юго-западному краю Тротгарда, где русло реки Рилл взбиралось в горы, и скалы и снега этой гряды заполнили все западное небо. За спиной лежал Тротгард, раскрывшийся как на ладони, словно выставленные на обозрение результаты работы Лордов; он сиял в лучах солнца, как если бы был уверен в одобрении. Кавинант еще сильнее нахмурился и обратил внимание на другое.
Всадники двигались вдоль края ущелья Рилла. Низкий, не прекращающийся рокот воды, невидимой в глубине ущелья, как бы придавал Тротгарду звуковое сопровождение, словно гудение издавали сами горы и холмы.
Пейзажи вокруг них усиленно навевали мысли, навязывали причастность к ним. К тому же, вспомнил Кавинант, они взбирались на одно из самых высоких мест Страны – а он не любил высоких мест. Но он сдержался, чтобы не хмуриться, усиливая недобровольность выражения своего лица, и повернулся к Елене. Она улыбнулась ему, но он не смог улыбнуться в ответ, и они продолжили скакать вместе выше в горы.
Под вечер они остановились, разбили маленький лагерь у небольшого прудика возле края ущелья. Вода сливалась с горного обрыва, возвышавшегося перед ними, и собиралась в горном бассейне перед тем как перелиться через край в Рилл. Этот прудик мог бы служить угловой отметкой Тротгарда. На юг от него было ущелье Рилла, к западу горы, казалось, резко вырастали из-под земли, словно застывшая атака из засады; а Кураш Пленетор раскинулся в северо-восточном направлении, на спускающейся местности. Агрессивная близость гор резко контрастировала с окутанным в спокойствие Тротгардом, и этот контраст, усиленный журчанием невидимого Рилла, придавал всей этой картине ощущение удивления, впечатления неожиданности. Атмосфера вокруг пруда была полна ощущения границы.
Это не нравилось Кавинанту. Воздух был слишком пропитан ощущением засады. От этого он чувствовал себя подверженным опасности. И Стражи Крови не настаивали остановиться здесь, дневного света еще вполне хватало, чтобы продолжать путь. Но Высокий Лорд решила разбить у пруда лагерь. Она отпустила Амока, отослала обоих Стражей Крови с ранихинами и лошадью Кавинанта, затем установила чашу со светящимся гравием на плоский камень у пруда и попросила Кавинанта оставить ее одну, чтобы она могла поплавать.
Фыркнув, будто сам воздух раздражал его, он ушел по другую сторону большого валуна, так, чтобы не было видно прудика. Оперевшись спиной на камень, поджал колени и уставился вниз на Тротгард. Покрытые лесами холмы показались ему особенно привлекательными, когда на них легла тень от гор. Вершины гор, казалось, источали туманную мглу, которая сползала и медленно затопляла блистание Тротгарда. Несмотря на сопоставимый размер и величие, горы, казалось, все же превосходили по старшинству лежащую перед ними местность. Но Кавинанту более по душе был Тротгард. Он был ниже и человечнее.
Затем Высокий Лорд прервала его созерцание. Она оставила свою мантию и Посох Закона на траве возле светящегося гравия. Завернутая только в одеяло и высушивая свои волосы одним концом этого одеяла, она подошла и присоединилась к нему. Хотя одеяло сильно укрывало ее, скрывая даже больше от ее гибкой фигуры, чем мантия, ее присутствие было ощутимо более, чем когда-либо. Даже просто движение ее рук, когда она садилась рядом с ним, вызывало у него ощущение неуютности. Она требовала внимания к себе. Он почувствовал, что ему опять больно в груди, как это было в Мерцающем озере.
Стараясь защититься от непереносимой двойственности положения, он соскочил с валуна, быстро пошел к пруду. Зуд в бороде напомнил ему, что ему также нужно вымыться. Высокий Лорд осталась за пределами зрения, Баннора и Морина поблизости не было. Он сбросил одежду у чаши с гравием и подошел к воде.
Вода была холодной как снег, но он бросился в нее словно человек, отбывающий епитимью, и начал скрести свое тело, словно оно было в пятнах. Он тер голову и щеки пока у него не защипало в кончиках пальцев, затем погрузился в воду пока не стало жечь в легких. Но когда он вылез из воды и подошел чтобы согреться к светящимся камням, он ощутил, что только усугубил свои трудности. Он чувствовал себя возбужденным, более голодным, но ничуть не более чистым.
Он не мог понять власти Елены над собой, не мог управлять своими ответными чувствами. Она была иллюзией, фикцией; ему не следовало бы быть так к ней привязанным. А ей не следовало бы так желать привлечь его внимание. Он уже почти ощущал себя ответственным за нее, ибо именно его собственный бесконтрольный поступок в Стране обрек его на это. Как могла она не винить его?
Движимый острым нетерпением, он обсушился одним из одеял, а затем разложил его возле чаши с гравием просушиться и начал одеваться. В одежду он облачался с неистовством, как если бы готовился к битве зашнуровывал, затягивал, застегивал, завязывал себя в свои крепкие ботинки, тенниску, плотные защитные джинсы. Он проверил и убедился, что все еще носит перочинный нож и в кармане у него Оркрест хатфрола Торма.
Оказавшись упакованным должным образом, он через сумерки вернулся к Высокому Лорду, специально топая, чтобы предупредить ее о своем появлении, но трава поглощала его мрачную горячность, и он производил беспокойства не больше, чем негодующий призрак.
Он нашел ее стоящей чуть ниже валуна. Она пристально смотрела на Тротгард, скрестив руки на груди, и не повернулась к нему, когда он подошел. Какое-то время он стоял в двух шагах от нее. Небо было еще слишком светлым от лучей заходящего солнца, чтобы появились звезды, но тени гор накладывали на Тротгард преждевременные сумерки. Накрытое полутьмой, лицо обещания Лордов Стране было скрытым и темным. Кавинант покрутил кольцо и насадил его крепче на палец, стискивая его с таким напряжением, будто оно должно было сейчас взорваться. Вода с мокрых волос стекала ему на глаза. Когда он заговорил, голос его был хриплым от волнения, которое он не хотел ни подавить, ни ослабить.
– Адский огонь, Елена! Ведь я же твой отец!
Она не подала виду, что слышит его, но через мгновение сказала задумчиво:
– Триок, сын Тулера, мог бы сказать, что тебе была оказана такая честь. Он не стал бы любезно выражать это словами – но сердце его сказало бы эти слова, или он имел бы такую мысль. Если бы тебя не вызвали в Страну, он мог бы жениться на Лене, моей матери. И ему не пришлось бы надолго перебираться в лосраат, потому что у него нет стремления к знаниям – управления хозяйством и жизни в подкаменье было бы достаточно для него. Но если бы он и Лена, моя мать, родили ребенка, который вырос и стал бы Высоким Лордом Совета Ревлстона, он все же почувствовал бы себя удостоенным – одновременно как вознесенным, так и скромным в этой свой части – в своей дочери.
Послушай меня, Томас Кавинант! Триок, сын Тулера, из подкаменья Мифиль действительно мой отец, – родитель моего сердца, хотя он и не отец мне по крови. Лена, моя мать, не была замужем за ним, хотя он и умолял ее разделить с ним жизнь. Она больше не хотела ни с кем разделять свою жизнь – ее удовлетворяла жизнь твоего ребенка. Но хотя она и не разделила с ним свою жизнь, она разделяла его жизнь. Он окружал заботой ее и меня. Он занял место сына в семье Трелла, отца Лены, и Этиаран, ее матери.
Ах, он был строгим отцом. Любовь из его сердца шла не прямыми путями – острая тоска и печаль и, да, гнев против тебя ослабляли его, находя все новые пути, когда старые оказывались отвергнутыми или разрушенными. Но он дал Лене, моей матери, и мне всю свою отцовскую нежность и преданность. Суди о нем по мне, Томас Кавинант. Когда мечты о тебе уводили мысли Лены от меня и когда мучительная потеря Этиаран лишила ее способности заботиться обо мне и потребовалось, чтобы все внимание Трелла, ее отца, обратилось к ней – тогда Триок, сын Тулера, позаботился обо мне. Он мне отец.
Кавинант попытался погасить чувства язвительностью:
– Ему бы следовало убить меня, когда был для этого шанс.
Она продолжала, будто не слышала его:
– Он защитил мое сердце от несправедливых требований. Он научил меня, что муки и ярость моих родителей и их родителей не должны обязательно разрушать или бесить меня – что я не являюсь ни причиной, ни лекарством от их боли. Он научил меня, что моя жизнь – только моя собственность, что я могу разделять заботу и утешение при огорчениях без того, чтобы разделять сами огорчения, без того, чтобы стараться быть хозяином жизни других людей, а не только собственной. Он учил меня этому – он, который отдал свою собственную жизнь Лене, моей матери.
Он ненавидит тебя, Томас Кавинант. Однако если бы он не стал мне вместо отца, я бы тоже питала к тебе отвращение.
– Как ты думаешь, – проскрипел Кавинант сквозь зубы, – долго я могу еще это выносить?
Она ничего на сказала. Вместо ответа она повернулась к нему. Слезы полосами текли по ее лицу. На фоне темнеющей перспективы Тротгарда четко был виден ее силуэт, когда она шагнула к нему, обняла за шею и поцеловала.
Он чуть не задохнулся от неожиданности, и ее дыхание проникло в его легкие. Он был оглушен. Черный туман заволок его зрение, когда ее губы ласкали его.
Затем он на миг потерял контроль. Он оттолкнул ее, будто ее дыхание было заразным. Крича «Стерва!», махнул рукой и со всей силы нанес ей удар по лицу тыльной стороной ладони.
От удара она отшатнулась.
Он бросился за ней. Пальцы его ухватили одеяло и сорвали его с плеч.
Но это неистовство не испугало ее. Она выпрямилась, не отступая и не уклоняясь, не делая никаких попыток прикрыть себя. С высоко поднятой головой, обнаженная, она прямо и спокойно стояла перед ним, словно была неуязвима.
Кавинант отступил. Он дрогнул и отошел, как будто она ужаснула его. – Разве я совершил еще недостаточно преступлений? – хрипло выдавил он.
Ее ответ, казалось, был внезапен и чист, и прояснил странную особенность ее взгляда. – Ты не сможешь совершить насилие, Томас Кавинант.
В этом нет преступления. Я делаю это добровольно. Я выбрала тебя.
– Нет! – простонал он, – не говори так! – он обхватил свою грудь руками, словно пытаясь прикрыть дыру в доспехах. – Ты просто опять пытаешься давать мне дары. Ты стараешься подкупить меня.
– Нет. Я выбрала тебя. Я могу разделить жизнь с тобой.
– Нет, не надо! – повторил он. – Ты не знаешь, что делаешь. Разве ты не понимаешь, как отчаянно я… я…
Но он не смог произнести слов «нуждаюсь в тебе». Он подавился ими. Он хотел ее, хотел того, что она предлагала, больше, чем чего-либо другого. Но не мог сказать этого. Стимул более фундаментальный чем желание сдерживал его.
Она не сделала к нему никакого движения, но голос ее уязвил его:
– Как может тебе повредить моя любовь?
– Адский огонь! – он разочарованно широко развел руками, как человек, раскрывающий безобразный секрет. – Я же прокаженный! Неужели ты этого не видишь? – но сразу же понял, что она не видит, не может видеть, потому что у нее недостаточно знаний или горечи, чтобы постичь то, что он называет проказой. Он поспешил объясниться прежде, чем она шагнет к нему ближе и он тогда пропадет. – Смотри. Смотри! – он указал разоблачающе себе на грудь. – Ты не понимаешь, чего я боюсь? Ты не постигаешь этой опасности? Я боюсь, что я стану еще одним Кевином! Сначала я буду любить тебя, потом научусь пользоваться дикой магией, а затем Фаул поймает меня в ловушку отчаяния, и тогда я все уничтожу.
Вот такой у него план. Если я начну любить тебя или Страну или еще что-нибудь, ему тогда будет достаточно просто сидеть и посмеиваться! Проклятие, Елена! Разве ты этого не видишь?
Теперь она пошевельнулась. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки, она остановилась и протянула руку. Кончиками пальцев она коснулась его лба, будто чтобы стереть с него темноту. – Ах, Томас Кавинант, – мягко выдохнула она, – я не могу смотреть, когда ты так хмуришься. Не бойся, любимый. Ты не разделишь судьбу Кевина Расточителя Страны. Я защищу тебя.
От ее прикосновения что-то сломалось в нем. Чистая нежность ее жеста пересилила его внутренние ограничения. Но сломалось не то, что сдерживало его самого, а разочарование. Ответная нежность омыла его сознание. Он смог увидеть в ней ее мать, и при этом видении он постиг вдруг, что не гнев вызывал в нем неистовство против нее, не гнев, который так затемнял его любовь, но скорее печаль и отвращение к себе. Боль, которую он причинил ее матери, была всего лишь замысловатым способом причинить боль самому себе – это было проявлением его проказы. Ему не требовалось теперь повторять этот поступок.
Все это было невозможно, все вообще было невозможно, все это даже вообще не существовало. Но в этот момент для него это было неважно. Она была его дочерью. Он нежно наклонился, поднял одеяло и укутал ее плечи. Затем нежно протянул руки и коснулся ее милого лица пальцами, чудом возвратившими себе чувствительность. Он вытер большими пальцами соленую боль от слез и нежно поцеловал ее в лоб.
Глава 22
Анундивьен йаджна