Венские кружева Федорова Елена

Елена Фёдорова

Елена Ивановна Фёдорова – поэт, писатель, член Союза писателей России, член Интернационального Союза писателей, драматургов и журналистов, Почетный работник Культуры города Лобня, автор более 200 песен для детей и взрослых, автор 25 книг (4 детских) на русском, и 3-х на английском языках.

Финалист премии «Писатель года – 2014», включена в список 100 лучших писателей. Номинирована на Национальные литературные премии «Поэт и Писатель года», «Наследие», заняла второе место в конкурсе стихов о Великой Отечественной Войне.

Проект песен для детей «Золотая страна» в соавторстве с композитором Вячеславом Гридуновым стал победителем конкурса Губернатора Московской области «Наше Подмосковье» в номинации «Забота о детях».

Работала стюардессой международных линий Аэрофлота, тележурналистом ТРК «Лобня».

Награждена Знаком отличия и медалью «За вклад в развитие города Лобня».

Авторский сайт: http://efedorova.ru

Email: elenа@efedorova.ru

Госпожа Луиза

Он сидел на высоком стуле, не мигая глядя перед собой. В руках он сжимал белый кружевной платочек. Точно такие же кружева были на ее платье. Но он не решался повернуть голову и посмотреть на нее. Он окаменел, онемел, перестал чувствовать так же, как она. Огромный мир, сияющий красками счастья, превратился в тончайшую струйку, которая потерялась в черной бездне по имени Смерть…

Пусто… Холодно… Темно… Он не видит, не слышит, не дышит, как и она, лежащая неподвижно в кружевном платье, словно невеста. Ей снова восемнадцать или чуть меньше… чуть…

Он знает каждую морщинку на ее лице… Он любит их до самозабвения. Он не желает мириться с тем, что теперь это все ему не принадлежит, что у него ничего больше нет, кроме венского кружевного платочка, который он у нее украл… А теперь у него украли ее… Отняли безжалостно, жестоко, внезапно…

От неожиданности и безысходности он потерял голос, лишился способности быть человеком, превратился в соляной столп, в каменный постамент на ее могиле…

Ему ничего не нужно, кроме возможности быть с ней.

Быть с ней всегда, всегда, всегда…

Но он даже не может поцеловать ее.

Он не верит в реальность произошедшего.

Он силится проснуться, но… у него нет сил.

Он находится между небом и землей, там, где, наверное, находится сейчас ее душа.

Она не может уйти. Она страдает от того, что ее главная часть осталась на земле кружевным платочком в его окаменевших руках…

Кто-то кладет ему руку на плечо и говорит:

– Плачьте, не удерживайте слез… Вам станет легче… Вот увидите…

Он больше ничего не слышит. В его сознание вихрем врываются воспоминания. Она распахивает дверь, и музыка Штрауса заставляет мир преобразиться…

– Госпожа Луиза, к вам пришли, – говорит слуга, который минуту назад выталкивал его за дверь.

Госпожа Луиза улыбается так, словно ждала его прихода. Это его обескураживает. Он смотрит на нее и не решается заговорить. Она протягивает ему белую тонкую руку. Он подносит ее к своим губам. Рука холодная и почти невесомая, словно бескостная. Но он-то знает, что кости там есть. Если надавить сильнее, они хрустнут. Он легко может сломать эту тонкую руку. Именно за этим он и пришел. Его сюда привела ненависть. Он поклялся отомстить господину Ферстелю за поруганную честь сестры. А для своей мести он выбрал жену Ферстеля. Но, увидев Луизу, усомнился в правильности своего решения.

– Как хорошо, что вы пришли! – пропела Луиза.

Голос у нее мелодичный, нежный, искренний. Говорила она негромко, но ее голос проникал в каждую клеточку его тела, ласкал его слух, его сердце.

– Проходите же, проходите. Здесь в доме прохладно. Пойдемте в гостиную, там вы мне расскажите о цели своего визита.

Они поднялись на второй этаж по деревянной поскрипывающей лестнице. Комната, которую Луиза назвала гостиной, была просторной и достаточно большой. Окнами она выходила на две стороны. Хозяева могли видеть все, что происходит на их плантации. Для гостей вдоль стен стояло несколько удобных миниатюрных диванов. В центре круглый стол, на нем – ваза с цветами. Напротив – в резной деревянной оправе громадное от пола до потолка зеркало. Его разделяет пополам узкая столешница. В углу черный ящик, из которого доносятся звуки.

– Что это за приспособление? – спросил он, указав на ящик.

– Это – патефон, – ответила она с улыбкой. – Я привезла его с собой из Вены. Когда я паковала вещи, мне говорили: Луиза, ты едешь в Луизиану. Зачем тебе патефон? Не собираешься же ты устраивать балы на болотах? Я в ответ смеялась, не подозревая, что попаду в совершенно другой мир…

– Что это за музыка? – спросил он, вслушиваясь в звуки.

– Это – Штраус, мой любимый композитор, – ответила она. – Патефон – прекрасная вещь. Я могу слушать любимую музыку столько, сколько захочу и тогда, когда захочу. Да, вы присаживайтесь. Хотите воды?

– Да, – ответил он, усевшись на диван.

Она налила воды, протянула ему со словами:

– Я научила слуг делать лед. Теперь у нас всегда холодная вода, попробуйте.

– Так вот почему у вас такие холодные руки, – сказал он, сделав глоток.

– Вот почему, – подтвердила она. – Нравится?

– Да, – он улыбнулся, вспомнив наставления сестры: ты должен держаться спокойно и уверенно, как настоящий господин. Следуй всем моим советам, чтобы тебя не выгнали с позором в первую же минуту.

Глядя на Луизу, он понимал, что ее не интересуют все условности и правила, которые принято соблюдать в богатых домах Луизианы.

Луиза другая, он это сразу понял.

Сегодня Луиза – главная в доме. Она искренне радуется приходу гостя и возможности поговорить с ним. Ей наскучили старые плантаторы, друзья ее мужа, которых интересует только сахарный тростник и прибыль от продаж. Ей надоело слушать разговоры о неповиновении слуг, которых они все еще считают своими рабами, несмотря на то, что рабство давно отменено. Заступаться за слуг Луизе запретили в такой грубой форме, что она проплакала несколько дней кряду. Хотела от обиды сбежать, уехать обратно в Вену, но передумала, вспомнив все тяготы своего путешествия. Решила повременить. Знала, Господь пошлет ей избавление непременно. И вот…

Гость, сидящий на диване, по всей видимости, креол. Кожа у него с медным отливом, карие глаза, темные волосы, мягкий овал лица, но эта мягкость обманчива, взгляд такой пронзительный, что по спине пробегает холодок. Ее предупреждали, что креолы – опасные люди. Они быстры, как дикие звери, и хитры, как змеи. Никому неведомо, что они сделают в следующую минуту. С креолом наедине лучше не оставаться.

Но Луизе не страшно. Она чувствует симпатию к этому человеку. Странная его угловатость добавляет Луизе уверенности в том, что он пришел сюда не случайно. Что с его приходом ее жизнь изменится, и она, наконец-то, сможет сбежать из этого дома от жестокого господина Ферстеля, за которого ее выдали замуж.

– Да, вы пейте, пейте, – сказала Луиза, усевшись напротив.

Он сделал несколько глотков. Обжигающая прохлада разлилась по телу.

– Нравится? – спросила Луиза, глядя на него во все глаза.

Их взгляды встретились. Он впервые так смотрел на постороннюю женщину. Он ее изучал, словно собирался написать ее портрет.

Она очень-очень красивая. Рыжие волосы с причудливыми завитками – огонь, внутри которого – белое лицо, слишком белое для Луизианы. В серо-зеленых глазах – живой интерес, таинственный азарт и желание познать непознанное. Алые губы вытягиваются в смешное «О» – удивление, чтобы потом вернуться обратно в мир радости – полуулыбка, уголки вверх: ах, вот оно, что! Вот…

– Нравится? – еще раз спросила Луиза.

– Да, – сказал он, продолжая смотреть на нее.

Ему показалось, что какая-то невидимая сила толкает их друг к другу, связывает общей тайной, о которой они не смеют пока говорить вслух.

– Ах! – спохватилась она. – Я же не узнала ваше имя. А еще я сижу так, что вы можете увидеть в зеркале мои щиколотки. Это непростительно для госпожи, – рассмеялась, встала. – Итак, дорогой мой гость, назовите ваше имя.

– Матиас, – он поднялся, чуть склонил голову. – Матиас Анджалеоне.

– Вы – итальянец! – обрадовалась она.

– Нет, – он мотнул головой. – Сестра сказала, что для художника – это самое подходящее имя.

– Так вы – художник! О, какое счастье! – Луиза зажмурилась, но тут же распахнув глаза, выпалила: да, мы хотим, чтобы вы расписали потолок одной из комнат. Вы ведь сможете это сделать, Матиас?

– Смогу.

Луиза схватила его за руку, проговорила тоном заговорщика:

– Запомните, вы – итальянец. Вас рекомендовали наши общие знакомые, которым вы расписывали комнаты.

Матиас испугался ее горящих глаз, ее решимости и вновь почувствовал силу притяжения, толкающую их друг к другу. Еще миг, и…

Патефон зашипел, музыка смолкла. Луиза улыбнулась, сказала:

– Сейчас поставлю другую пластинку. У меня большая музыкальная коллекция.

Отошла и, не поворачивая головы, сказала:

– Я верю, что мы с вами подружимся. Вас мне с небес послали, – повернула голову. – Давно вы приехали?

– Я… – он растерялся.

– Это экзамен, Матиас, – она скрестила на груди руки.

– Господин Ферстель будет строг с вами. Вы должны выдержать это испытание, – смягчилась. – Я знаю, у вас получится. Запоминайте. Вы приехали пару месяцев назад. Осваивались, осматривались, а потом, узнав, что мы ищем художника, решили нанести нам визит. Да, а почему вы сюда приехали? Что привело вас в наши края?

– Луизиана – прекрасное место для золотоискателей, – ответил он.

– Золотоискателей? – воскликнула она удивленно.

– Вы этого не знали?

– Нет, – она покачала головой. – Разве здесь есть золото?

– Его здесь никогда не было, – он усмехнулся. – Не зная об этом, тысячи переселенцев прибыли сюда на наши болота в надежде разбогатеть. Но вместо богатства их ждали трудности и лишения, а еще москиты, змеи, скорпионы, влажный климат, совершенно не пригодный для жителей других континентов. Никто из них не подозревал, что серый мох, висящий клочьями на деревьях, собирает всю негативную энергию, чтобы потом в один прекрасный момент вытряхнуть ее на бледнолицых…

– На бледнолицых, – повторила она задумчиво. Посмотрела на него. – Да, я понимаю ваше негодование. Мы, бледнолицые, заслужили вашу ненависть и презрение. Мы вторглись в ваш мир, разрушили его… Вы желаете нашей смерти, да, Матиас? – побледнела. – Вы за этим сюда и пришли… Вы ведь не художник…

– Я художник, – сказал он, вставая. – Не стану обманывать вас, Луиза. Я пришел в этот дом с желанием мстить. Но. – улыбнулся. – Я передумал. Вы не виноваты в том, что произошло здесь за много лет до вашего появления. Вы ни о чем не подозреваете. Вам невдомек, что ваш супруг, господин Ферстель, развлекается со служанками. Что его первая жена умерла в сарае, заразившись лихорадкой от рабов, за которых она заступалась. Что…

– Матиас, умоляю вас, прекратите, – она зажала уши, в глазах блеснули слезы. – Я не хочу ничего слышать. Не хочу.

Она знала эту жуткую историю. Служанка рассказала ей обо всем через пару дней после приезда. Луиза так была напугана, что не могла ступить и шагу за порог дома. Больше месяца она смотрела на мир из окна, гуляла возле открытого балкона. Приходила в себя, привыкала к мысли, что живет с жестоким человеком, для которого чужая жизнь ценится ниже, чем фунт сахарного тростника. Луиза с огромным трудом переборола в себе неприязнь к Ферстелю, научилась называть его по имени – Франц, изредка добавляя, милый. И вот опять, новое напоминание, новое потрясение и непреодолимое желание бежать. Бежать со всех ног, броситься в Миссисипи, а потом, будь, что будет…

– Не огорчайтесь, Луиза. Не плачьте, – вывел ее из оцепенения голос Матиаса. – Я помогу вам… Доверьтесь мне.

Она смотрит на него так, как будто видит впервые. Он стал другим. Теперь он похож на сильного воина, готового к сражению. Он даже стал, как будто выше ростом и раздался в плечах. Глаза горят, в них уверенность и сила.

– Доверьтесь мне, я помогу вам…

Его уверенность передается ей. Она вдруг ясно осознает, что они нужны друг другу.

– Я верю вам, Матиас, – говорит она. – Верю… Спасибо… Приходите завтра. Я поговорю с господином Ферстелем…

Франц Ферстель возвращался домой раздраженным. Прибыль, которую он рассчитывал получить, оказалась настолько мизерной, что ее едва хватит на содержание плантации. Им придется затянуть ремни и от многого отказаться. В первую очередь он вычеркнул бал по случаю дня рождения Луизы. Да, это несправедливо. Она мечтает об этом уже больше трех лет. Но голодать из-за ее мечты он не собирается. Луиза подождет…

Ферстель спрыгнул с коня, передал поводья слуге, пошел в дом. Луиза выбежала навстречу. Юная, красивая, счастливая. Ферстель обмяк, прижал ее к груди, сказал:

– Не перестаю благодарить провидение за то, что оно подарило мне тебя, моя девочка. Рядом с тобой я чувствую себя мальчишкой. Мне не шестьдесят, а тридцать, так же, как и тебе.

– Мне еще нет тридцати, Франц, – она поцеловала его руку. – Ты устал?

– Да.

– У тебя огорченный вид. Что-то случилось?

– Да, – ответ прозвучал глухо, обреченно. Луиза встревожилась.

– Франц, не пугай меня. Неужели, Миссисипи вновь собирается выйти из берегов, чтобы затопить наши земли?

– Нет, девочка моя, все намного хуже, – вздохнул. – У нас нет больше денег. Нам придется прекратить все ненужные траты.

– Ненужные траты… – повторила она, глядя мимо мужа.

– Да, Луиза, бал придется отменить, – сказал он строго.

– Да-да, конечно… – она опустила голову. Она предчувствовала что-то нехорошее, но не ожидала, что оно произойдет так быстро. Дело было вовсе не в бале. Ей стало страшно от надвигающейся нищеты. Что они будут делать? Как им теперь жить? Луиза поежилась.

– Пойдем в дом, – сказал Ферстель, обняв ее за плечи. – Не бойся, мы что-нибудь придумаем. У нас есть кое– какие сбережения. Твое приданое все еще хранится в сундуках. Вот и откроем их.

– Откроем… – сказала она, думая о том, что завтра придет Матиас и ей придется его выставить. Ни о какой росписи потолков не можно быть и речи, когда не на что жить.

Поднимаясь по лестнице вслед за мужем, Луиза думала о том, что ей придется не только забыть про Матиаса, но и про свою мечту об отъезде. Она должна покориться судьбе и терпеливо ждать избавления. Сколько? Год, два, пять, десять? Через месяц ей будет тридцать лет. Сможет ли она и дальше оставаться веселой, жизнерадостной барышней, танцующей под музыку Штрауса, или превратится в угрюмую госпожу Ферстель, прячущую свои рыжие волосы под старомодным чепцом, как это делала первая жена Ферстеля. Эта мысль окончательно доконала Луизу. Слезы полились из глаз. Ферстель, увидев их, рассвирепел:

– Что за истерика, Луиза? Нам нечего есть, а ты льешь слезы из-за собственных амбиций. Не вынуждай меня наказывать тебя. Убирайся с глаз моих. И не смей выходить до тех пор, пока я тебя не позову.

Она убежала. Закрылась в своей комнате, упала ничком на кровать и дала волю слезам.

– За что? За что? За что? За что? – стонала она. – За что, Господи? Я не могу больше здесь жить. Я ненавижу Луизиану с ее болотами, москитами и невыносимым климатом. Я ненавижу этого человека, этот дом, эту плантацию… Я не могу больше здесь жить… Почему я родилась первой и приняла на себя миссию спасительницы? Я вовсе не спасительница, потому что я слабая, беззащитная, маленькая, несчастная. Я мечтала о любви, о счастье, о чуде. Неужели для меня не нашлось ни того, ни другого, ни третьего? Почему для меня этого ничего не нашлось? Что я такого сделала, что получаю наказание? Как жить дальше? Нужно ли мне жить дальше?

Последние слова ее отрезвили. Она села, вытерла слезы, посмотрела на свое отражение в зеркале, спросила:

– Луиза Родригес, зачем ты живешь?

– Не знаю… – ответило заплаканное отражение. – Смысла в моей жизни нет, а это значит…

Луиза зажала рот ладонями, тряхнула головой.

– Не, нет, нет… Я не хочу умирать. Нет. Я еще ничего не видела, кроме серого мха, свисающего с деревьев, и стремительного разлива Миссисипи, – встала, проговорила укоризненно:

– Луиза Родригес, ты забыла о том хорошем, которого в твоей жизни было немало. Ты была в сияющей Вене на открытии собора Вотивкирхе в честь серебряной свадьбы Франца Иосифа, императора Австрии. Вспомни, как поразила тебя эта грандиозная постройка, устремленная ввысь. Она показалась тебе сказочной, нереальной. Ты сравнила убранство собора с ажурными кружевами, которые охраняют многочисленные стражи, одетые в средневековые одежды. Вспомни, как ты стояла, задрав голову, и не могла насмотреться на это ажурное готическое чудо, – Луиза улыбнулась. – Да, это было потрясающе! Я помню, как кто-то рядом сказал, что собор похож на Нотр Дам де Пари. Эти слова показались мне тогда заклинанием, приглашающим в сказку. Потом я часто повторяла эти слова перед сном: Нотр Дам де Пари и Вотивкирхе…

Луиза совершенно успокоилась. Улеглась на кровать, закинула руки за голову, вспомнила, что именно тогда, в день открытия собора, узнала фамилию и имя архитектора: Генрих Фестрель. И когда ей сказали, что господин Ферстель просит ее руки, она была вне себя от счастья, решив, что теперь станет музой человека, создавшего ажурное чудо, поэтому сразу же дала согласие на этот неравный брак. Ее не смутило ни то, что нужно ехать на другой континент, ни то, что супруг на тридцать лет ее старше.

Лишь прибыв в Луизиану, она поняла, как жестоко ошиблась. Сказке, о которой она мечтала, не суждено сбыться никогда. В день венчания она с ужасом узнала, что рядом с ней не Генрих Фестрель, а Франц Ферстель.

Он никогда не жил в Австрии, ничего не смыслит в архитектуре. Приехал он в Луизиану, чтобы разбогатеть. Но произошло это не сразу. Вначале он вложил в плантацию все свои деньги. Несколько лет работал, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. И наконец, его трудолюбие было вознаграждено. Плантация стала приносить прибыль. Ферстель получил титул лучшего плантатора и приставку господин к своему имени.

Женитьба на дочери губернатора помогла ему подняться еще выше. Да, он умный, трудолюбивый, предприимчивый человек. Но, он – не тот, кто ей нужен. Не о нем она мечтала, не о нем… Ах, если бы вернуться обратно в 1879 год…

Луиза встала, подошла к окну, вздохнула:

– Как все глупо получается. Более трех лет я живу с нелюбимым стариком, обвиняю всех за свою ошибку и думаю о смерти. Зачем?

Она долго пристально смотрела на темную воду Миссисипи, стремительно несущуюся куда-то, и представляла ажурные башенки Вотивкирхе.

– Я вернусь обратно, вернусь, – сказала она с уверенностью в голосе. Вскинула голову. – Я – Луиза Родригес, а это значит, что в моих жилах течет кровь конкистадоров, и мне не к лицу вести себя так, словно я – дама в старомодном чепце! Наши финансовые трудности дают мне право начать новую жизнь. Да! Я буду работать на плантации. Я научусь скакать на лошади. Я горы смогу свернуть, – усмехнулась, – если господин Ферстель мне позволит.

Матиас шел по дороге, размышляя над тем, как легко он перешел от ненависти к благосклонности. Мало того, желание мстить, томившее его несколько лет, пропало. Все грандиозные планы, которые он составил с особым усердием, теперь казались мальчишеской глупостью, отдаленной от реальности, как небо от земли. Он ясно осознал, что смешная рыжеволосая Луиза на роль его жертвы не годится. Господин Ферстель не станет убиваться, узнав о грехопадении жены. Он скорее убьет ее, бросит на съедение аллигаторам, чем смирится с участью рогоносца. Луиза для него – красивая дорогая игрушка, которую он приобрел взамен двух утраченных, чтобы не скучать. Первой игрушкой была Марлен – дочь губернатора, второй – его сестра Иссидора, которая родила Ферстелю сына, но и это не смягчило его сердце. Он выставил Иссидору за порог, откупившись от нее и ребенка кошельком с деньгами, которых едва хватило на то, чтобы добраться до города. На прощание Ферстель приказал Иссидоре держать язык за зубами и никому ничего не рассказывать, чтобы не последовать в могилу следом за госпожой Марлен Ферстель.

Перепуганная Иссидора уехала в Новый Орлеан. Устроилась горничной к жене банкира Терезии Бомбель. Сына она отдала в сиротский приют. Изредка она бывает в приюте, наблюдает за мальчиком издали, а потом рассказывает Матиасу о том, как он подрастает. Сейчас ему семь лет. Он светловолосый, голубоглазый креол с красивым именем Анджалеоне. Все считают его итальянцем, сыном танцовщицы Сантини Меркур и гангстера Джузеппе Анджалеоне, убитого в одной из перестрелок на улице Бурбон.

Малыш Анджалеоне гордится своим отцом и желает стать таким же сильным и бесстрашным, как Джузеппе. Мальчик по-своему счастлив. Ни Иссидора, ни тем более он, Матиас, не желают разрушать иллюзию детского счастья рассказами правдивых историй.

Что даст ему эта правда? Горечь, чувство никчемности и обиду на мир, который так несправедлив к нему. Пусть уж лучше он ничего не знает. Пусть наслаждается своей сказкой. Когда-нибудь Иссидора решится рассказать сыну все, что сочтет нужным. А он, Матиас, когда-нибудь увидит племянника и пожмет его крепкую руку. В том, что у Анджалеоне будет крепкая рука, он не сомневается. Пусть пока все идет своим чередом: мальчик растет, а Матиас придумает новый план мести. Пришедшая в голову мысль заставила Матиаса улыбнуться.

– Чтобы проучить Ферстеля, нужно сделать Луизу своей сообщницей. Но для начала не мешало бы стать ее другом… и не только…

Ему привиделось, как он расстегивает пряжки на ее туфельках, гладит ей ножку, поднимается выше, выше к округлым коленям.

– Стоп, – приказал он себе. – Я зашел слишком далеко в своих мечтаниях. Спешка нам ни к чему. Мне сказали: приходите завтра. Значит, нужно потерпеть до завтра, а потом… – усмехнулся. – А вот потом, Матиас, фантазируй сколько угодно на тему пряжек и кружевного белья…

… Франц Ферстель сидел в кабинете и смотрел на цифры, которые только что записал в учетную книгу. Он силился сосредоточится, но мысли вновь и вновь возвращались к ссоре с Луизой. Ему казалось, что именно через Луизу проходит нить, связующая его с прошлыми горестями и радостями. Хотя было предельно ясно, что Луиза ни в чем не виновата. Она не причастна к его боли, к его промахам. Ее вообще не было на свете, когда он приехал в Луизиану в погоне за легкими деньгами. Но оказалось, что деньги легкими не бывают. И, если тебе вдруг начинает сыпаться с небес манна, то потом ты за все заплатишь сполна. Неизвестно, хватит ли у тебя сил, ума и мужества противостоять всем испытаниям, выпавшим на твою долю. Выживешь ли ты после наводнения, пожара или урагана? Сможешь ли ты все начать сначала? Сделаешь ли выводы или снова натворишь кучу глупостей, за которые потом будешь страдать и каяться? Выводы должен сделать ты, а не Луиза.

В душе Ферстеля впервые появилось раскаяние. Оно огорчило его еще сильнее.

– Всему виной старость, – сказал он раздраженно. – Я старею… Нужно принять это, как свершившийся факт. Самообманом жить больше нельзя. Луизе – тридцать, а мне… – захлопнул тетрадь, швырнул ее на пол, выкрикнул: меня бесит ее молодость. Я готов растерзать ее за то, что она молода и красива. За то, что у нее все еще впереди. За то, что ей достанется этот дом, эта плантация, это небо, река, старые деревья с клочьями серого зловещего мха… Весь мир, который прежде принадлежал мне, достанется глупой сопливой девчонке… Ненавижу…

Закатный солнечный луч блеснул на стекле и погас. Стемнело. Ферстель поднял с пола тетрадь, зажег свечу, поместил ее в старинный спиральный подсвечник. Ему нравилось смотреть на огонь. Нравилось крутить свечу по спирали вверх – вниз и размышлять о быстротечности жизни.

– Никто не знает наверняка, сколько нам отпущено. Мы, как свечи, которые кто-то поднимает, чтобы потом опустить, – сказал он, подняв свечу вверх по спиральной подставке, улыбнулся. – Спираль наших судеб в руках у кого-то могущественного. Неизвестно, кто из нас погаснет первым: я или маленькая Луиза, – опустил свечу вниз. – Марлен тоже была моложе меня. Но ее организм не смог справиться с лихорадкой, которую она подхватила, ухаживая за рабами. Я предупреждал Марлен, что ее доброта сыграет с ней однажды злую шутку. Нельзя относиться к рабам, как к детям, чтобы они не возомнили себя господами. Но, она меня не послушала. Она убедилась в правоте моих слов только тогда, когда я отправил ее жить вместе с ними. Бедные, измученные работой негры отвернулись от своей госпожи. Она им стала не нужна, не интересна. Ее жизнь угасла, как свеча, а рабы вместе с ней умирать не желали. Они оставили ее один на один со смертью, разбежались… – Ферстель опустил свечу ниже. – В тот момент я простил ее, забрал в дом, но было уже поздно, – вздохнул. – Три дня мы боролись за жизнь Марлен, делали все, что можно, но… – погасил свечу. – Я сожалею, Марлен, о том, что ты так рано покинула этот мир… Я рад, что успел повиниться пред тобой и получить твое прощение. Ты обещала замолвить за меня словечко там, на небесах… – зажег свечу, поднял ее до середины. – После похорон я долго тосковал по тебе, Марлен. Долго. Но жизнь взяла свое. Радость вновь вернулась ко мне в облике креолки Иссидоры, – поднял свечу вверх, улыбнулся. – Иссидора в отличии от тебя, Марлен, была огненной тигрицей. В ее объятиях я забыл о своем горе. Печали мои исчезли, словно их никогда и не было. Жизнь моя стала другой. Иссидора растормошила меня, заставила поменять отношение к рабам. С ее появлением дела на плантации пошли в гору с такой стремительностью, что я забыл обо всем на свете. В какой-то момент я возомнил себя властелином мира, который получает от жизни все, что захочет. Мои желания исполнялись молниеносно. Утром я говорил: хорошо бы… А вечером у меня это было в руках. Но… – опустил свечу на несколько витков вниз. – Все прекрасное, как и все плохое, недолговечно. Гром грянул неожиданно. Иссидора пришла в кабинет, выпятила вперед живот и заявила, что у нас будет ребенок. Ребенок? Зачем? Кто позволил? Бог? Я не просил его о такой милости. Ты просила? Так сама со всем этим и разбирайся. Я не желаю делить свою власть ни с кем. Убирайся… Она упала мне в ноги с криком:

– Не прогоняй нас! – и чуть глуше. – Позволь малышу появиться на свет здесь, чтобы…

Я не дал ей договорить. Бросил на пол неполный кошелек, сказал резко:

– Убирайся немедленно…

Она поднялась, выпрямила спину, смерила меня таким злым взглядом, что я онемел, и ушла в ночь, громко хлопнув дверью… Громко хлопнув… Этот звук до сих пор стоит в моих ушах, хотя прошло достаточно времени, чтобы обо всем забыть, – погасил свечу. – Закончилась еще одна история… Еще одна свеча погасла по моей вине… Хотя, – улыбнулся, зажег свечу. – Иссидора жива и здорова. Мне ничего не стоит ее разыскать. Но я намеренно этого не делаю. Не скрою, мне интересно узнать, какой цвет кожи у ее ребенка. Скорее всего темный. Креольская кровь сильнее европейской. Сильнее намного… – поднял свечу вверх. – Госпожа Луиза Ферстель живет в моем доме чуть больше трех лет. Хочу ли я появления наследника? Да. Почему? Потому что тогда не Луиза, а он станет обладателем всего, что останется ему в наследство от меня. Да! – потер руки. – Да, да, да, моя милая девочка, пора вспомнить, для чего ты родилась на свет, для чего приехала сюда. А, если ты не знаешь, то я напомню тебе. Твоя миссия заключается в том, чтобы выносить и родить моего ребенка. Ты должна родить мне сына. Сына!!! – хмыкнул. – Сейчас, когда мы на грани банкротства мысль о ребенке кажется мне непростительной глупостью. Но… Я верю, что ситуация может в любой момент измениться. Не зря же я сегодня вспомнил про Иссидору. Пора еще раз поменять свое отношение к африканцам, живущим на плантации. Дав им больше свободы, я получу больше прибыли. Нужно забыть слово «рабы», заменить его словом «слуги». Все мои слуги получат вознаграждение за хороший труд, но вначале они должны будут как следует потрудиться, – улыбнулся, поднял свечу вверх. – Жизнь продолжается, господин Ферстель. Вы станете вновь властелином мира, не сомневайтесь! – распахнул дверь, крикнул:

– Луиза!

Она не отозвалась. Он крикнул еще раз. Благодушие сменилось злостью:

– Луиза!

– Я здесь, – она выбежала из комнаты, остановилась в нескольких шагах от него.

Минуту они смотрели друг на друга и молчали, а потом заговорили одновременно.

– Мы должны… – сказал он.

– Мы спасены, – сказала она.

– Что? – вновь воцарилось молчание.

– Говори, – приказал Ферстель. – Что ты придумала?

– Не придумала, а поняла, – она заговорила с воодушевлением. – Я поняла, что могу работать так же, как ты, Франц.

– Похвально, но в этом нет необходимости, – он нахмурился. – Твое предназначение в другом, – выдержал паузу. – Ты должна стать матерью, Луиза…

Она сникла. Становиться матерью ей хотелось меньше всего. Она видела, как страдала ее кузина, когда вынашивала ребенка. Как она чуть не умерла при родах. А потом долго избавлялась от послеродовой горячки. На бедняжку было страшно смотреть. Луиза не хотела проходить через все испытания, выпавшие на долю кузины и ее малыша, который был болезненным, тщедущным созданием.

– Ребенку нужен чистый, сухой горный воздух, – повторяли в один голос все доктора.

Слушая их предписания, Луиза поняла, что детей нужно рожать в горах. Но здесь, в Луизиане, гор нет. Климат здесь ужасный, сырость и жара. Они не прибавят ни ей, ни малышу здоровья, а скорее лишат их последних сил.

– Ребенок обречен родиться больным в таком климате, – думала Луиза, слушая Ферстеля.

Хотя, это были скорее отговорки. Главная причина заключалась в том, что она не хотела оставаться здесь, не хотела иметь детей от старого, нелюбимого господина Ферстеля. Она молчала, потому что он всегда находил контраргументы на все ее предположения.

– Ты должна стать матерью, – в голосе Ферстеля звучал металл.

– Да-да, – она потупила взор. – Я думала об этом.

– Правда? – Ферстель усмехнулся. – Расскажи мне поскорей, что же ты там придумала, Луиза?

Она подняла голову, щеки залил румянец.

– Мы сегодня оба не в том состоянии, чтобы… – она вновь опустила голову. Она всегда стеснялась разговаривать на подобные темы. – Ты огорчен, Франц, а я… ну, ты понимаешь, что это пройдет. Еще три дня, и… – подняла голову.

– За это время ты придумаешь новую отговорку, – сказал он с сарказмом. – Я вижу тебя насквозь, Луиза. Насквозь… – развернулся. Ушел к себе, хлопнув дверью.

Луиза зажала рот ладонями, чтобы не выдать своей радости, убежала к себе. Через три дня все усилия Ферстеля будут бесполезна:. Кузина рассказала ей, как избежать нежелательной беременности. Все это время Луиза следовала ее указаниям и жила беззаботно. Она не сомневалась, что и на этот раз все пройдет гладко.

Она сняла платье, расчесала волосы, нырнула под одеяло.

– Новый день будет солнечным и счастливым, я верю в это, – сказала она и закрыла глаза.

Засыпала она быстро. Она любила погружаться в сон, потому что почти всегда переносилась в мир полный радости и света. На этот раз Луиза очутилась в Вене у собора Вотивкирхе. Подняв голову, она смотрела на ажурное кружево, повторяла заветные слова и слушала музыку колоколов. Неожиданно все смолкло, набежали черные тучи, превратив кружева в клочья серого мха, а собор – в корявые ветви деревьев. Они подхватили Луизу и поволокли в болото. Собрав последние силы, она закричала и открыла глаза.

Но реальность показалась ей еще ужаснее. Черное бесформенное существо навалилось на нее с такой силой, что стало невозможно дышать. Луиза испытывала физическую боль, понимала, что это – не сон, но не могла пошевелиться. Страх ее парализовал. Боль и отчаяние огненными вспышками пронзали сознание при каждом движении существа, раздиравшего ее изнутри. Монстр был ненасытен. Он словно вымещал на Луизе свою ненависть, свое неумение быть человеком. Казалось, насилие не закончится никогда. Монстр должен вылить в бесчувственное тело всю черную силу, накопившуюся в нем за столетия.

О том, что бесформенное существо – это ее супруг господин Ферстель, Луиза поняла, когда он вонзился зубами в ее шею и приказал:

– Кричи!

Он чуть ослабил хватку, дав ей возможность вдохнуть воздух. Она закричала. Ее крик слился с его, превратившись в душераздирающий вопль болотного вепря. Луиза оглохла и ослепла.

– Да, – выдохнул Ферстель, повалившись на бок.

Луиза боялась пошевелиться. Она все еще не верила, что это произошло наяву.

– Я давно не получал такого удовольствия, – сказал Ферстель, проведя рукой по ее груди. – Я доволен. Я удовлетворен на двести процентов. На…

Он закинул руку и ногу на Луизу и захрапел. А она не сомкнула глаз. Лежала и смотрела в потолок. Тело оставалось парализованным, сознание не желало реагировать ни на что.

С первыми рассветными лучами Луиза обрела способность двигаться, думать, дышать. Она поднялась. Посмотрела на спящего мужа, плеснула на кровать красной краски, пошла вниз. Разбудила служанку, велела ей наполнить душ водой. Та испуганно на нее посмотрела и не посмела ослушаться, хоть знала, что господин Ферстель будет негодовать. Он разрешает пользоваться водой только раз в неделю по пятницам.

Служанка качала воду и не могла отвести взгляд от кровоподтека на шее госпожи. Мысленно она повторяла:

– Мадонна, спаси нас… Спаси госпожу Луизу, Мадонна…

– Вытри здесь все, Далия, чтобы никто ни о чем не знал, – сказала Луиза, одевшись. – Если господин Ферстель будет меня искать, скажи, что я только что вышла из дома.

– Только что, – повторила Далия.

Она досуха вытерла пол, медный таз и трубки, через которые поступала вода. Еще раз прошептала заветные слова и на цыпочках пошла к себе. Распахнула окно и замерла, увидев Луизу, идущую к реке. Сердце Далии екнуло.

– Ох, как бы госпожа чего плохого не надумала, – прошептала она. – Как бы…

Побежала будить управляющего.

– Что? – недовольно проворчал он.

– Беда, Хорхе, – выпалила Далия, из глаз брызнули слезы. – Госпожа Луиза идет к реке… Я за нее боюсь…

– Господи, опять! – Хорхе вскочил, натянул штаны, помчался к Миссисипи.

Издали увидел Луизу, стоящую по колено в воде. Схватил ее за миг до падения в реку, сказал строго:

– Госпожа Луиза, Миссисипи не принимает жертвоприношений. Она сама берет то, что ей нужно и тогда, когда сама того пожелает. Не следует ее сердить раньше времени. Да и вам еще не время переселяться в мир иной, госпожа Луиза. Вам еще нужно пройти через очищение огнем…

– Что это значит? – спросила она, глядя в воду.

– Я объясню вам потом, когда мы выйдем на берег.

– Оставь меня, Хорхе, – сказала Луиза резко.

– Я вас не оставлю, госпожа, – сказал он нежно. – Мы все вас очень сильно любим. С вашим появлением жизнь на плантации стала другой. Вы – рыжеволосый ангел, посланный нам. Вы нужны нам, нужны господину Ферстелю, нужны молодому креолу, который приходил вчера…

Луиза повернула голову, посмотрела на Хорхе, спросила:

– С чего ты взял, что я ему нужна?

Тот улыбнулся.

– Я это почувствовал, госпожа…

Луиза уткнулась ему в грудь, разрыдалась. Отчаяние, наконец-то, вырвалось наружу слезами и причитаниями:

– О, как я несчастна…

Луиза жалела себя и упрекала себя за то, что чуть было не свела счеты с жизнью. Да, с ней поступили несправедливо, мерзко, жестоко. Но, если разобраться, то Ферстель ничего предосудительного не совершил. Он просто выполнил свой супружеский долг. Да, он сделал это против ее воли. Сделал это грубо, как болотное чудовище. Но он всегда вел себя в постели так, словно подчинялся каким-то животным инстинктам. За все эти годы он ни разу не спросил о том, что хочет Луиза. Не поинтересовался, приносит ей радость их близость или нет. Ее обидело то, что он ей не поверил, не захотел ждать три дня, как она просила. Но, теперь уж ничего не исправить. Отчаиваться и отказываться от своей мечты о возвращении в Европу не стоит. Нужно успокоиться и подождать. Луиза вытерла слезы, поцеловала Хорхе в щеку.

– Спасибо тебе, мой друг.

Он растерялся. Она взяла его за руку.

– Я все поняла, Хорхе. Все, все, все… Идем…

На берегу Луиза отжала подол своего длинного бирюзового платья, сказала:

– Мы с тобой заговорщики, Хорхе. Надеюсь, ты никому не выдашь мою тайну.

– Никому, – он прижал руку к щеке, на которой все еще горел ее поцелуй.

Десять лет назад в эту же щеку его поцеловала Марлен, когда он вытащил ее из болота. Первая жена Ферстеля хотела навеки исчезнуть в трясине. Она не знала о том, что предыдущий хозяин сделал систему дренажей, которая подсушила почву. Канавы, оставленные по границам участка, заполняются дождевой водой и водой Миссисипи во время весенних разливов. Но это уже не те страшные болота, в которых раньше гибли люди и животные.

Марлен увязла в одной из канав по колено. Больше часа она провела в этой трясине, прежде чем Хорхе освободил ее. Ему пришлось набросать вокруг Марлен пальмовые листья, мох и ветки, чтобы она смогла наступить на твердую поверхность. Перепуганная Марлен так же горько плакала, прижавшись к его груди.

Через пару недель она заболела и умерла. После ее похорон над болотами вокруг плантации долго-долго поднимался туман, который принимал очертания женщины в объятьях вепря. Хорхе решил, что госпожу Марлен забрал к себе болотный дух. Большие крепкие платаны в любимой аллее Марлен закутались шалями из серого мха, словно пытались показать, что жизнь без Марлен закончилась, и скоро все покроется паутиной тления.

Ферстель приказал очистить деревья. Но все труды были бесполезными. Утром мох срывали с веток, а к вечеру его становилось еще больше. Горы мха, лежащие на болоте, пугали людей и больше всех самого Ферстеля.

В приступе бешенства он приказал сжечь мох, но в последний момент, когда слуга собирался развести огонь, Ферстель передумал. Он велел очистить мох до тончайших волокон и набивать им матрацы. С тех пор служанкам каждое утро приходилось колотить по матрацам деревянными палками, чтобы придать постели хозяина должный вид.

– Мы каждый день убиваем Марлен. Я больше не могу это выносить… – как-то сказала одна из служанок и заплакала. Вслед за ней заплакали остальные.