Полное собрание сочинений. Том 10. Река и жизнь Песков Василий

Река и жизнь

«Она все еще хороша…»

Осень — пора подведения итогов походов и экспедиций. Была и у нас (в августе) экспедиция, деловой отчет о которой составлен, но чувствуем: кроме сигнала соответствующим ведомствам, нужен еще и общественный разговор.

На лодках мы прошли реку Воронеж. Проплыли по двум областям (Липецкой и Воронежской) от места, где две реки (Воронеж поневой и Воронеж лесной) сливаются, образуя равнинную реку, текущую в Дон. Река эта не большая, но и не маленькая. Река приметная в истории нашего государства. Река в некотором роде характерная, если иметь в виду нынешние проблемы водопользования — из Воронежа «пьет» сельское Черноземье, на реке стоят два крупных индустриальных центра — Воронеж и Липецк. На эту реку нас призывало и некое чувство родства. Один тут (в Липецкой области) вырос. Другой (в Воронежской области) тоже знает реку давно. Решили: нам легче будет увидеть неизбежные на реке перемены, понять проблемы, услышать, что говорят люди…

«Она все еще хороша…» — сказал о реке, беседуя с нами, житель села Кузминки Савелий Васильевич Ратников. После этого было сказано много тревожных и грустных слов. Однако нам кажется важным отметить: река все еще хороша, все еще радует человека.

Наш первый лагерь — у Дальнего. Проснулись — над водой молочный туман. Два пастуха, один с лодки, другой с берега, ловят плотву, чуть в стороне в воде стоит цапля, караулит лягушек. В деревеньке орут петухи. Старуха ведет на берег теленка. А над палатками — воздушный бой: сокол чеглок подстерег ласточку, но не сбил с первого раза, повторяет атаки — взмывает и падает вниз…

Вверх от Дальнего река показалась нам райским местом, непочатым, нетронутым человеком. Над водой, над цветами кувшинок висели стрекозы. Изумрудными челночками проносились над гладью плесов рыбаки-зимородки.

Дубовый лес плотной и страшноватой чащей обступал реку. «Жигулям» дорога сюда закрыта.

Моторным лодкам снизу кладут предел мели у Дальнего. Таким образом, лишь плоскодонки да наш надувной «Пеликан» могут тут плыть, полностью сочетаясь с покоем и первозданностью этих мест.

По берегам на дубах, на вязах и липах висят дуплянки, возле которых дежурят золотистые щурки — птицы необычайно красивые, но повсюду нелюбимые пчеловодами за то, что пчелы для них-лакомый корм. Дуплянки, вознесенные на деревья, — несомненная память времен, когда в эти места («на дикие земли») приходили охотники с севера, из Рязани. «Бортные ухожаи» (медосборные угодья вдоль русла Воронежа) были поделены между бортниками — добытчиками дикого меда, платившими в царские закрома за эти угодья пять пудов меда в год.

Несомненно, бортники, не довольствуясь естественными гнездами пчел, вешали на деревьях свои дуплянки. Прошло четыреста лет. В липецких деревнях есть, разумеется, пасеки с рамчатыми ульями. Но тут, у реки, в глухом месте, кто-то как в давние времена забирается на деревья и вешает эти дуплянки…

Хочется, чтобы липчане вняли совету сделать этот участок реки от Дальнего до Кривца ландшафтным заказником — оградили бы это место от возможного все-таки проникновения сюда автомобилей, моторных лодок, от любого строительства на берегу, от хозяйственной деятельности, от вырубок леса, наплыва людей, от всякой порчи этого драгоценного памятника природы. Сейчас это сделать еще не поздно.

И все, что мы видели вниз по реке, убеждает в необходимости и срочности этого акта.

— Выбираясь из леса, река повсюду тощает. Обширные, полноводные и бездонные, кажется, плесы превращаются вдруг в неширокий и неглубокий поток, вьющийся по лугам. Река и тут хороша. Камыш, осока, рогоз ресницами обрамляют прихотливую ленту воды. Тут видишь: река обжита. Копенки сена на берегу. Брод-переезд. Коровы. Гуси. Бабы с бельем на мостках. Мальчишки с удочками. На буграх цепочки приземистых изб. А левый берег — открытая даль. Уцелевшие от потравы скотом дубки и ветлы сиротливыми островками темнеют в пойме и делают ее чем-то похожей на саванну в Африке. А далее — желтизна: поля пшеницы, подсолнухов, проса. Вихри пыли.

И много неба.

Тиха река Воронеж.

В этих местах особо чувствуешь живительную необходимость воды на земле. Видишь, как все живое укрепляется возле воды. Село Карамышево с силуэтом заброшенной церкви лежало у нас то прямо по курсу, то сзади, то сбоку, то опять впереди. Река, петляя, отдавала свою благодать рассыпанным по равнине домам, рощицам, водопоям, гусиным затонам, мокрым лужкам, синевшей в пойме капусте, зарослям камыша. Радуясь этим извивам воды, мы вспоминали ретивых любителей «выпрямлять реки». Почти всегда спрямить реку — это значит обворовать землю…

Несколько раз мы видели превращение лесной реки в реку степную и опять в текущую лесом. Контрасты дают пищу чувствам.

И хорошо было после залитых светом пространств вместе с рекою опять нырнуть под полог лесов. Правый высокий берег почти везде покрыт дубняком. Это тот самый дорогой корабельный лес, на котором царь Петр остановил взгляд, выбирая место для первой российской верфи. Валили тут лес и позже на разные нужды. Подымали, к примеру, Воронеж из пепла после войны. И это, конечно, не было для реки благом. Но там, где оставлен реке шатер из деревьев, она сразу преображается — плесы, хорошая глубина, признаки дикой жизни по сторонам.

Левый берег, как правило, низок. Растут тут черный ольшаник, осина, ивы, черемуха, а на песчаных сухих возвышениях — сосны. Нам показали низину, где будто бы плотник-царь заблудился, приехав сюда на охоту. Таких болотистых мест по Воронежу сейчас мало. («Все сохнет почему-то, все сохнет…» — лесник из села Излягоще.) И все же вспоминаем участок (далеко выше Липецка), где показалось: плывем Амазонкой. Топкие берега, упавшие в воду деревья, пахучие заросли водных растений, дразнящие крики птиц. Казалось, вот-вот под дюралевым днищем всплывет крокодил…

Ближе к Воронежу правый берег становится выше и круче. Вверх от воды тянутся тропы людей, террасы многолетних прогонов скота.

Гуси по вечерам строем, неторопливо, как альпинисты, одолевают возвышенность. Иногда крутизна кудрявится лесом — дубы, вязы, дикие груши. А лысую гору частенько венчает кирпичная ветхая колокольня или кряжистый дуб, помнящий время строительства кораблей.

В трех-четырех местах берег к воде обрывается глиняным скосом. Почти стена глины. Плывешь, плывешь — далеко видно красноватый обвал земли…

Где-то возле Рамони чувствуешь набухание реки. Течение становится еле заметным и потом совсем пропадает. Вода подернута ряской, как в старом озере. У села Чертовицкого река покидает привычные берега, реки уже нет — разлив воды, похожий на половодье. Летают чайки. Пучки травы выдают мелководья. Для лодок обозначен фарватер. Это место рекой уже не зовут. Это «море», образованное плотиной.

Считать ли благом эти «моря» — дело спорное.

Бесспорно одно, это была неизбежность: отощавшая река не могла уже напоить бывшую колыбель флота — огромный индустриальный Воронеж.

На Чудовском кордоне нас встретила заплаканная женщина. Утирая фартуком слезы, она сказала:

— Волки…

Оказалось, только что в километре от дома на лесном выгуле волки зарезали двух телят.

В Дальнем егерь, которому мы рассказали про этот случай, не удивился.

— Их тут с десяток…

Загибая пальцы, егерь перечислил урон от волков. Получилось: двенадцать телят, восемь овец, пять лосей, три оленя и две косули. За лето. И это лишь то, что ему, егерю, удалось обнаружить.

Полагалось сочувствовать, но мы почему-то обрадовались: лес, который нас окружал, был не пустынен. Жили в нем даже волки, было на кого волкам и охотиться…

Тарахтение мотора не способствует встрече с глазу на глаз со зверем. И все же однажды мы видели: реку неторопливо вброд перешли два оленя. Видели лося в ольшаниках. Слышали, как в крапивные заросли с визгом, натыкаясь один на другого, ринулись кабаны.

За Дальним, на мокром илистом берегу, обнаружили место пиршества выдры: четкий след зверя и плавники рыбы. Там же над пойменной старицей летала редкая теперь птица скопа. Два рыболова — летун и ныряльщик, оба очень чувствительные к присутствию человека, тут сохранились, находя, как видно, покой и пищу в достатке. (Это все там же, в районе возможного заказника!)

Бобры с присутствием человека мирились. Их лазы на берег мы видели часто и почти на всем протяжении реки, иногда вблизи от палаток туристов и рыбаков. Присутствие бобров мы иногда проверяли простым приемом. Удар веслом по воде — и сейчас же в ночи ответное: бух! Бух! Бобры поспешно ныряли, ударяя хвостом по воде.

У места впадения в Воронеж Становой Рясы бобры не дали нам спать. Как видно, их беспокоил хороший храп в одной из палаток, и они то и дело поднимали тревогу…

Более всего пленки мы извели, снимая парящих над поймой канюков, луней и берег, изрытый норками щурок и ласточек.

На одной из стоянок вечер и утро наблюдали, как лунь кормил четырех почти уже взрослых лунят. Родитель возвращался с охоты с мышью или лягушкой. Лунята, сидевшие в камышах, за палатками, с жалобным верещанием подымались к нему навстречу, и в воздухе разыгрывалась одна и та же сцена. Старик на лету выпускал добычу из лап. Лунята, кувыркаясь, ловили ее на лету. Они были все одинаковы: коричневато-бурые птицы-подростки, и мы не сумели определить, достается ли пища самым проворным, или действовал все же какой-то скрытый от нас механизм справедливого дележа?

Из крупных птиц самой приспособленной к человеческой толчее на реке нам показалась цапля. Цапли всегда находили укромное место, вовремя, не рискуя попасть под чей-нибудь глупый выстрел, подымались и улетали, неторопливо, по-старушечьи согнув шеи наподобие буквы S. Цапли исчезли вблизи от Воронежа, где берег был сплошь уставлен домами, палатками, дощатыми павильонами, шалашами, навесами и грибками. Тут не только что цапле, даже и воробью, кажется, негде было присесть.

На «море» птичий мир опять оживился. Косяки уток проносились и падали в воду вблизи от лодок на виду у машин, летевших по дороге в Ростов. Уткам тепловатый, покрытый ряской разлив воды определенно понравился.

Селения на реке… Они почти все стоят на буграх правого берега. Селения тут зарождались сторожевыми постами. По реке проходила граница русского государства с «дикой степью». С весны, «как только молодая трава могла уже прокормить татарских коней», ожидали набегов. День и ночь на вышках дежурили сторожа. Конское ржание, топот копыт, огни костров — и подымалась тревога. Рядом с вышкой всегда стоял оседланный конь. И если опасность была особенно велика, спешно оповещалась вся «сторожевая черта» — наблюдатель пускал стрелу с горящей паклей в бочку смолы, стоявшую тоже на вышке. Сейчас же соседний пост поджигал всю бочку, за ним еще…

Так работал огненный телеграф. Звонили колокола, палили пушки. Люди с полей и из леса спешили укрыться в городках-крепостях, а войско вовремя выступало навстречу налетчикам…

Мирными, тихими смотрят сейчас на реку некогда пограничные села. Многие мы наблюдали лишь издали, в другие ходили покупать груши, яблоки, помидоры. Любопытства ради спросили местах в трех-четырех: знают ли родословную сел? Никто не знал. И только в Вертячьем подросток, конопативший лодку, сказал: «А вон поглядите — вышка. Учитель нам говорил: с таких вышек, ну все равно что сейчас с самолетов, за врагом наблюдали». Мальчишка слегка искаженно, но бойко, с увлеченностью старожила передал нам прошлое поселения на бугре. И мы порадовались: в школе наряду с рассказом о Риме и Древней Греции разумный учитель поведал детям историю, не менее для них важную, чем Пунические войны и борьба с Карфагеном.

Вышка в Вертячьем удивительно напоминала древний сторожевой пост. Сбитая из дубовых стволов, приземистая, прочная, она стояла на самой высокой точке бугра. Мы поднялись к вышке, спросили у сидевшего на ней человека: можно ли влезть? Человеку было, как видно, неимоверно скучно. Не дожидаясь вопроса, он сразу же выложил:

— Язва желудка… Нашли в лесхозе работу полегче — следить за пожарами. Сижу с восьми утра до вечерней зари. Сынишка — вон конопатит лодку — приносит обед…

На многие километры открывалась земля с этой вышки. Река внизу, а далее лес, блестки озер, поляны, равнина лугов, опять размытый синевой лес. И нетрудно было представить там, на равнине, огни, торопливую конницу. И тревогу тут, наверху… Запомнилось нам Вертячье!

Вышка в Вертячьем, с которой следят за пожарами, напоминает древнюю сторожевую…

И еще запомнилась левобережная Нелжа — село неуютное, нескладно-длинное, продутое ветром, небогатое зеленью, будто совсем недавно потрепанное кочевыми набегами. Одно лишь название таинственно поэтичное — Нелжа — было ему украшением.

Села: Дальнее, Доброе, Карачун, Излягоще, Вербилово, Рамонь, Чертовицкое — лишь малая часть поселений, судьбу которых определяла граница — «черта» (Чертовицкое!). Все эти села были потом вовлечены в великое дело зарождения русского флота. Вниз по реке царевым указом гнали плоты и будары, груженные хлебом, смолою, дегтем, древесным углем, селитрою, поташом. Царь требовал сверху с реки столько всего, сколько надобно было для верфи.

Вот один из петровских указов для городка Доброго (ныне село, лежащее выше Липецка): «Добровцам сделать сорок будар больших для возки лесных припасов, но и к корабельному делу изготовить десять тысяч ведер смолы, да двести брусов дубовых…» Еще воеводе царь приписывал сделать полсотни лодок и выделить 1200 людей — заготовить лесные припасы для морских кораблей.

Так протекала жизнь у реки на больших поворотах истории. В спокойные годы река кормила, поила, соединяла и радовала людей. Она всегда была частью их жизни. Сейчас приметы былого взращенного на реке хозяйства исчезли. Нет рыболовных артелей. (Причину вряд ли надо и объяснять.) Нет водяных мельниц (мы видели только следы — сваи на берегах, жернова). Исчезли с реки плоты. В 1968 году последний раз прошли по Воронежу баржи. (Сейчас обмеление ставит предел во многих местах даже моторным лодкам.) Но это не значит вовсе, что роль реки для жизни в этом краю уменьшилась. Напротив, она увеличилась. Во сто крат увеличилась!

И главная часть разговора — об этом.

Проблемы

День выдался жарким. Фляги с водой из лодок в машину не догадались взять. А лес был сух — ни ручья, никакого намека на воду. К помеченному на карте крестиком Карасевскому лесному кордону мы спешили, как в пустыне спешат к оазису.

Увы, напиться не удалось. Пенсионер-лесник Яков Никитич Полянских вынес корзину мелких арбузов.

— Ешьте. Хорошо уродились… А воды нет, не успели съездить…

На кордоне Яков Никитич прослужил тридцать девять лет. Он показал, где когда-то прямо за домом охотился на уток, показал, где селились тут цапли и журавли, куда ходил «к завтраку наловить рыбы».

— Теперь как будто и не было ничего. Извелась Кривичка. Пересохли озера. И вот уже года четыре вода ушла из колодца. Ездим с бочкой в село. Два километра отсюда…

Еще примета такая же невеселая. У села Пады реку Воронеж на наших глазах с прицепом сена переезжал трактор. Не по мосту, а вброд.

Привычно, уверенно переехал, не заглох, не застрял… Таких мелей-бродов ниже Липецка мы насчитали восемь. Моторы у лодок в этих местах приходилось глушить. Мы прыгали в воду и тянули лодки, как бурлаки. «Никогда раньше ничего подобного не было…» Эти слова мы слышали много раз.

Обмеление реки, усыхание поймы, исчезновение маленьких речек — притоков Воронежа, высыхание озер и болот, уход воды из колодцев…

Таковы приметы идущего с ускорением процесса очень тревожного и нехорошего для черноземной зоны, для зоны, и без того страдавшей от недостатка влаги. Где причины явления и можно ли их заметить тут, на реке? Рассмотрим все по порядку.

Любая река жива притоками-капиллярами, несущими воду в артерию и дающими жизнь земле, по которой они разветвляются. В порядка эта система речек и ручейков, подводных стоков, ключей, родников — большая река тоже будет в порядке. Между тем, пытаясь обследовать обозначенные на карте притоки Воронежа, мы не всегда их находили. Некоторые просто исчезли без какого-либо следа. Другие оставили после себя сухое, поросшее осокой и лопухами русло, по которому лишь весной сбегают талые воды. Несколько более крупных речек едва сочились и практически ничего не давали Воронежу. Обследование (от истоков до устья) одного из важных притоков Воронежа речки Усманки дает ясное представление о том, что может погубить капилляры водной системы.

Главный удар речке наносится там, где вырубается охраняющий воду лес. (Пусть даже маленький лес, пусть кустарник, опушающий русло.) Раздетая донага речка обречена.

Распашка поймы — второй удар. В речку сносится почва, происходит заиление родников, питающих русло подземными водами. (Обиднее всего — распаханный берег чаще всего становится брошенным пустырем, на котором растут мать-и-мачеха да степные колючие будяки.)

Третьим бедствием этой зоны повышенной сухости явилась непродуманная мелиорация. Парадоксально, но вышло так: воду тут надо было копить, а от нее избавлялись. Избавлялись в поисках сиюминутных резервов для пашни. Считалось хорошим делом осушить болотце, мелкое озерцо, поросшее ивняком «потное место» (казалось: земля пропадает без пользы). Однако без пользы эта земля в этом краю не жила. Вместе с лесками, с кустарником она держала талые воды. Она их копила, подобно губке, и отдавала потом постепенно и понемногу.

Вырубка леса, всякие осушения (и как следствие этого обмеление маленьких рек), а также бесконтрольный забор воды через скважины резко понизили подземные водоносные горизонты. (В междуречье Дона — Воронежа вода местами понизилась на десять — пятнадцать метров!) Вот ответ на вопрос, почему в колодце у лесника на Карасевском кордоне «вода ушла».

А между тем вода нужна не только в колодце.

Вода нужна в речке. Пока малые речки текли, хозяйства, на них лежащие, беспокоясь о чем угодно, речку считали даром вечным и неизбывным. У реки только брали и нисколько ее не берегли. («Стегали лошадь, пока упала», — замечание жителя селя Октябрьского по поводу реки Мещерки.) Теперь повсюду сходная ситуация: от речки остался лишь мокрый след, а воды надо больше, чем прежде. Во много раз больше! (Помимо прочих привычных нужд, развивается поливное земледелие. На воронежских землях площадь его за пять лет должна вырасти больше чем в десять раз — с 8 тысяч гектаров до 100 тысяч.) Выход один: надо задерживать сток, строить искусственные водоемы. Их начинают строить по оврагам и балкам. Но, конечно, в первую очередь каждый хозяин земли обратил взоры к речке. Ее запружают.

Немаловажный вопрос: как запружают?

Мы обследовали два характерных притока Воронежа: Кривку (Кривичка — называет лесник) и текущую ей параллельно Мещерку. Обе реки перекрыты плотинами. Ниже плотины вода не течет — на 25 километров сухие, покрытые ивняками и осоками русла.

Что означает исчезновение здесь пусть даже слабого тока воды? Первое. Жизнь в этом месте, веками к воде привязанная, нежелательно нарушается. В равной степени это касается и людей, и дикой природы. Исчезли животные, которых еще недавно наблюдал наш знакомый лесник.

Обречены наполовину уже опустевшие деревня Красный Луч и Кривицкий хутор. И это еще не все. Капилляры, наглухо перехваченные плотинами, перестают питать артерию. Мы обследовали устья Мещерки и Кривки. Воронеж не получал в этих местах ни капли воды. Если иметь в виду, что все притоки Воронежа зарегулированы плотинами, регулируются или будут зарегулированы, нетрудно представить участь реки. Между тем закон о воде запрещает полное перекрытие тока воды. Потребляя на свои нужды часть ручьевого или речного стока, другую (как правило, большую) часть воды надлежит отдавать тем, кто живет ниже. Нарушения этой важнейшей части закона проистекают, по нашим наблюдениям, из следующего: строят плотины кое-как, без проектов, либо не по проекту, либо по проекту, но составленному бестолково, без точных знаний местных условий и запасов воды. Важно отметить еще и местное потребительское стремление: «Моя вода, и она мне нужна». Берут ее всю, а там, ниже, — хоть трава не расти.

Таково состояние капилляров, питающих реку Воронеж. А сама артерия? Может быть, недополучая воды, река немного ее и расходует?

Увы. Не пополняясь, как надо, река отдает очень много. Мы пытались сначала считать насосные установки на берегах, но сбились.

Большие и маленькие, с резиновым хоботком, опущенным в воду, и металлическими трубами, с моторчиками, подрагивающими на открытых станинах, и с моторами в будках из кирпича — все они делали одно дело: гнали из реки воду к стойлам скота, на огуречные и капустные грядки или выше вверх на полив пастбищ и хлебных полей. Можно ли таким образом (на полив) разобрать реку? Опыт Амударьи говорит: можно. Эта река не доходит теперь в Арал, почему и возникла проблема существования озера, почему и встает почти с неумолимостью задача переброски на юг северных рек.

Выясняя, сколько же все-таки насосных станций берут из Воронежа воду, ответа ни в Липецке, ни в Воронеже мы не нашли. Дело обстоит так. Развивая поливное хозяйство, колхозы и совхозы частенько просто не спрашивают разрешения на забор воды (а закон водопользования этого требует непременно!), они потихоньку опускают заборные трубы в реку (или в речонку, вконец истощенную). Попыток с этим бороться мы не увидели. Хуже того, в соответствующих областных ведомствах толком просто не знают: а сколько же можно взять текущей воды на полив? Для этого нет основополагающих данных: сколько всего воды сейчас течет в бассейне Воронежа. Приблизительная «инвентаризация» вод проходила пятнадцать лет назад.

Пятнадцать лет — срок немалый. По некоторым данным, из 485 больших и малых рек Липецкой области «сохранилась в лучшем случае лишь половина». С этой статистикой необходимо считаться. Необходимо точно знать, чего и сколько мы имеем на данный день. Чтобы разумно и без плохих последствий вести хозяйство.

Точный учет воды (не приблизительный, с карандашом в руках за столом, а на месте, с привлечением исследовательских партий специалистов) совершенно необходим, и не только для того, чтобы иметь точное представление о возможностях поливного хозяйства. На реке Воронеж стоят два громадных потребителя воды — индустриальные Липецк и Воронеж.

Только на питье и бытовые нужды потребности Липецка за семнадцать лет возросли в десяти раз. (С 20 тысяч кубических метров в сутки в 1958 году до 200 тысяч в году текущем.) И потребности эти будут расти вместе с бурным развитием города.

Однако бытовой спрос — это лишь малая часть в сравнении с тем, что «пьет» из реки промышленность Липецка, промышленность по природе своей крайне водоемкая. Один Новолипецкий металлургический завод уже выпивал в засушливый год реку всю без остатка, отдавая в русло после себя лишь загрязненную воду, прошедшую «кишечник» металлургического производства. Для того чтобы поддержать жизнь реки ниже Липецка и для питания продолжающего расти завода-гиганта, на притоке Воронежа Матыре построено водохранилище.

(По причине неточных расчетов, упущений и недоделок водохранилище не заполнено, хотя сделать это надо было уже два года назад.) За это время завод перешел на замкнутый цикл водоснабжения. Отрадный факт! Но и при этой системе большая часть воды из реки теряется безвозвратно. А поскольку завод продолжает расти (и он не единственный в Липецке большой потребитель воды!), стока реки Воронеж явно не хватит, чтобы напоить Липецк и оставить в русле здоровую воду для жизни в нижнем течении.

В различных проектах и справках мы встречали «выход из положения» — переброску в Воронеж воды из Дона или Оки. Конечно, это будет каким-то выходом. Но надо иметь в виду: сам Дон уже не тот Дон, каким он был 15–25 лет назад. По тем же причинам, что и Воронеж: он обмелел — в пределах Липецкой области, так же, как и Воронеж, местами его переходят вброд.

И надо учитывать, Дон — степная река. Вся жизнь и сельское хозяйство (хлебное, поливное) привязано к этой реке. Брать воду из отощавшего Дона на нужды металлургии вряд ли разумное дело. Наверняка и с водой из Оки все обстоит не так просто, как может казаться при первых прикидках. Эта река ведь тоже несет свое бремя человеческой деятельности. И надо еще хорошо посмотреть, готова ли дать Ока «излишки» воды.

Иссушение части русла маленькой Кривки, как мы увидели, подрубило жизнь лежащих ниже плотины одной деревеньки и одного хутора. Недостаток воды на Воронеже коснулся бы жизни круто замешенной. Села вдоль берега тут переходят одно в другое. И стоит на реке город Воронеж с почти миллионным населением и мощной промышленностью. Вряд ли есть нужда объяснять, что вся эта жизнь, все сложное хозяйство без притока сюда в достатке здоровой воды просто немыслимы.

О здоровье воды… Наша экспедиция совпала с шумным процессом в Липецке по поводу очередного отравления реки. Город об этом только и говорил. Возбуждение людей можно было понять — уже в который раз река пострадала от залпового сброса неочищенных вод. Нам рассказали случаи, когда рыба гибла в реке вплоть до Воронежа. На этот раз гниющая рыба покрыла берег на расстоянии «всего лишь» сорока километров. Виновник бедствия: управление «Гидромеханизация». Конкретные виновники: главный инженер управления А. Синюков и прораб Ю. Ляпин. «Из-за неправильной подготовки земснаряда, из-за преступной халатности…» — так звучало обвинение на суде. Виновные понесли наказание. Это несколько успокоило общественное мнение. Но есть ли основание полагать, что река и вновь не подвергнется отравлению? Такой уверенности нет.

На суде выяснилось: «А. Синюков — высококвалифицированный специалист, хорошо знающий дело». (И, вероятно, за выполнение производственных планов его поощряли.) Но одновременно выясняется вот что. В 1972 году Синюков оштрафован за загрязнение реки Воронеж нефтепродуктами. В 1973 году — снова штраф за ущерб реке в районе Сухоборье. В 1974 году — иск за сброс из отстойников завода «Свободный сокол» ядовитых отходов.

Какие выводы из этого послужного списка «квалифицированного специалиста» следует сделать? Совершенно ясно, что выполнение плана, выполнение узкоспециальной задачи с минимальной затратой средств успешно шло «за счет чего-то». И вот становится ясным, за счет чего. Длительное время, несмотря на периодические штрафы, игнорировался ущерб реке, воде, в конечном счете ущерб хозяйствам возле реки, здоровью людей, нравственному здоровью общества. Только ли Синюков виноват в этом?

И только ли «Гидромеханизация», которую он представляет, так близорука? Нет, конечно. Виноват сложившийся подход в отношении к ценностям природы, которые традиционно не учитывались, но которые пришло теперь время учитывать и считать.

В данном случае следует помнить: река — это ценность! Ценность большая, чем любой, например, из многочисленных липецких заводов.

Да. Именно так. О любом заводе можно сказать, сколько он стоит. (Ведь известно: заводы в мире и продаются.) А сколько стоит река? Веками вошло в привычку считать: ничего не стоит так же, как, например, воздух. Однако проблемы, с которыми приходится сталкиваться, заставляют теперь иначе сказать: река бесценна, ибо «поломка» этого живого механизма или, хуже того, выход его из строя невосполнимы.

И можно лишь поражаться такому, например, факту. Хозяйственные руководители области, случись какой-нибудь перебой в работе завода или даже цеха, сядут в «Чайки» и «Волги», приедут на место выяснить, что к чему. И быстро помогут поправить дело. Но кто из липецких и воронежских хозяйственных руководителей хоть однажды сел в моторную лодку не для того, чтобы половить удочкой рыбу, а посмотреть, что происходит с рекой, с рекой, питающей хозяйства города и деревни, с рекой, на которой находят отдых сотни тысяч людей. С большой долей уверенности беремся утверждать: такого интереса, такой хозяйской заботы проявлено не было. А ведь хороший опыт, достойный пример можно назвать. Река Десна воспрянула духом после того, как хозяйственные и партийные руководители прилегающих к ней областей не только обследовали Десну, но создали межобластной «Совет оздоровления реки».

Его работа — пример подлинно партийного отношения к острым проблемам природопользования, которые жизнь выдвигает и которые не замечать невозможно.

Кроме того, что уже сказано о реке и воде, что еще мог бы заметить заинтересованный и облеченный властью человек, пожелай он в ряду других хозяйственных дел познакомиться и с рекой? Он заметил бы в первую очередь коровьи загоны на берегах. (Мы насчитали их более полусотни.) Он заметил бы: все отходы стойлового содержания скота на берегу стекают в реку. Там, где навоза набирается много, пригоняют бульдозер и сдвигают зловонную жижу тоже, конечно, в реку. Разумеется, проще, дешевле, без лишних хлопот именно так содержать скот. Но ведь подобным же образом рассуждала, наверное, и «Гидромеханизация», находя выгодным выплачивать штрафы, а не вести дело как следует. Хозяйственная политика «Гидромеханизации», мы видели, чем оборачивается.

Но загрязнение реки навозом в принципе то же самое дело, с той лишь разницей, что оно растянуто по времени.

Еще проблема: животноводческие комплексы. Это большие хозяйства, с большой концентрацией скота в одном месте. Передовой, рациональный, всюду в мире принятый метод. Но есть у него слабое место: куда деть навоз? По хозяйственной схеме навоз скапливается в отстойниках и отсюда должен перемещаться на поля.

Увы, эта важная часть производственного процесса выполняется плохо (кому охота возиться с навозом!) или вовсе не выполняется.

В результате отстойники перегружаются до краев. И руководители хозяйств с облегчением вздыхают, если ливень или полые воды прорывают отстойник и уносят все в реку.

Мы обследовали одно из таких хозяйств (свиноводческий комплекс у села Троицкого вниз по реке от Липецка). И вот что нашли: отстойники переполнены и находятся в аварийном состоянии. Дело движется к сбросу отходов в реку. А между тем известно: загрязнение от аварийного сброса отстойников свиноводческого комплекса равно загрязнению реки городом с многотысячным населением. Что же, спокойно ждать, когда этот сброс случится?

Учинить потом суд… А прок от этого? Верен один только путь: предотвращать подобные бедствия, строго требовать с руководителей производства соблюдать «противопожарные меры» до пожара, а не после него.

Еще одна нетерпимая, но, к сожалению, привычная и никого, как мы заметили, не тревожащая картина: потрава скотом прибрежных кустарников. В луговых зонах кустарниковая растительность не только придает любой реке живописность и привлекательность. Кусты и деревья — это водоохранный пояс, оберегающий родники, предотвращающий берег от размывания, замедляющий снос в реку пойменной почвы. И вот этот пояс почти на всех участках лугового Воронежа отдан коровам. Ну и, конечно, всюду берег как будто пострижен. Можно ли с этим что-то поделать? Несомненно. Но простого призыва к председателю колхоза и к пастуху «пощадить опушающий воду кустарник» вряд ли достаточно.

И особо следует выделить появление на реке уже не коров, а бульдозеров. Идет интенсивная застройка берегов (об этом феномене последних лет мы расскажем особо). Сейчас же необходимо сказать о так называемой «преобразовательной» деятельности на реке. Все, что мы видели, просто не перечислить. Спрямляется русло, замываются пойменные озера и старицы, засыпаются слоем песка луга. Река отодвигается (от лагеря, базы отдыха, пансионата) или, наоборот, к ним искусственно приближается. Лес вырубается или попросту замывается на корню многометровым слоем песка. Ревут бульдозеры, ухает свайный молот, скрежещет и хлюпает земснаряд. Можно подумать, идет перекрытие Енисея. Ан нет. Это городские ведомства и организации на свой лад и вкус спешно переделывают реку. («Привели реку в порядок», — сказал нам один из «преобразователей», явно любуясь бетонной дорожкой, железной оградой вдоль берега и грибами-зонтиками на искусственном пляже).

Мы просто рот разинули, наблюдая эту кипучую деятельность. Оказывается, река веками текла «не так». Все ее живописные изгибы, таинственные старицы, пойменные озера (нерестилища рыб]), ольшаник с оленьими тропами к водопоям, берег с бобровыми норами, все, что сейчас нам особенно дорого и куда мы стремимся попасть после шумного города, все это «не так». Мы беремся оспорить разумность застройки берегов в принципе. Но если даже по недосмотру, из-за временного отсутствия четкого законодательства — «где можно строить и где нельзя» — кто-то сел на реке, почему же надо все приводить к бетонно-пляжному знаменателю с грибками от солнца, громкоговорителями и городского типа аттракционами? В Сухоборье (некогда живописнейшее место пониже Липецка) мы обратили внимание на участок берега, обезображенный «преобразованием».

В намытом земснарядом песке, утонув по самые плечи, стояли вековые дубы и ольхи.

— Что же тут будет? — спросили мы у прораба.

— Берендеево царство, — сказал прораб без всякой иронии.

Выяснилось: по проекту для пионерского лагеря тут на берегу решено построить площадку с игрушечными избушками и резными деревянными истуканами.

— А чего ж деревья-то не срубили?

— Проектом не предусмотрено, — сказал прораб, — засохнут, их лаком покроют. Для Берендеева царства это как раз что надо.

Вот так. Изуродован прекрасный уголок поймы. Замыты два озера (в одном водились бобры и выхухоли), замыт живописный лужок, погублен лес, затрачены деньги, исчисляемые десятками тысяч. Во имя чего же? Берендеево царство…

Опустим другие примеры бесцеремонного, безграмотного и безответственного обращения с рекой и зададим законный вопрос: а где же некий хозяин реки? Где хозяин, стоящий на страже ее здоровья, ее интересом? Где ведомство, которое регулирует сложную, нередко противоречивую хозяйственную деятельность на реке? Кто решает: это можно, а это нельзя?

Кто повседневно следит за выполнением государственных законов, регулирующих водопользование? Увы, хозяина, облеченного такими полномочиями, у реки нет. В Липецке мы побывали в учреждении под вывеской «Гидрохимическая лаборатория». Это, оказывается, и есть «хранитель реки». Хранитель этот, как выяснилось, малосильный, бесправный, неспособный даже и подступиться к решению обозначенных в этих заметках проблем. «Самое большое, на что нас хватает, — делаем анализ воды на предмет обнаружить сильное загрязнение», — сказал нам один из работников лаборатории. Раньше у этой организации, подчиненной Министерству мелиорации и водного хозяйства РСФСР, был хоть внушительный титул: «Филиал верхнедонской бассейновой инспекции». В прошлом году вывеска изменилась. «Лаборатория» — такой у реки попечитель.

Если выстроить по порядку проблемы, возникшие на реке, самой первой следует обозначить эту: хозяин воды. Облеченный властью, авторитетный и компетентный, зоркий и мудрый посредник между рекой и всеми, кто пользуется ее благами, насущно необходим.

В задачу маленькой экспедиции не входило давать конкретные рекомендации по возникшим проблемам, важно было хотя бы их обозначить. Все же какие-то предложения есть.

Но прежде чем их назвать, рассмотрим еще одно явление на реке, мимо которого пройти невозможно.

_{(Окончание читайте в томе 11)}