Если вчера война… Таругин Олег

Глава 12

Несмотря на считанные часы сна, проснулся подполковник удивительно бодрым. Глянул на хронометр — без четверти семь. Однако... шалят нервишки, шалят. Аккуратно застелив постель — поди, знай, вернется ли, — он принял холодный душ и побрился ненавистным «Золингеном», ухитрившись порезаться всего один раз. Не испытывая вчерашних сомнений, натянул футболку и камуфляж, зашнуровал ботинки. Зачем-то потрогал уже успевшие стать непривычными погоны на плечах — подполковник, ага. Количество звезд не изменилось ни в ту, ни в другую сторону. Натянув кепи, глянул в зеркало. Кстати, хорошо, что он хоть не в парадке сюда перенесся — объяснять Иосифу Виссарионовичу, отчего у него на груди, рядом с советским еще ромбиком выпускника высшего общевойскового училища, малиновый тевтонский крест в лавровом венке «За доблесну вшськову службу Батьювщинь» как-то не хочется. Не поймут. Трезубец-то еще ладно, а вот крест, да в преддверии известных событий, в общем, подставляться не хотелось.

Будто съезжающий из гостиницы постоялец, Крамарчук прошелся по комнатам, с грустью поймав себя на мысли, что ничего личного у него здесь нет. Ни вещей, ни книг, ничего. Даже бритвенные принадлежности были казенными. Снова вернулась вчерашняя мысль о том, что он никто в этом времени. Чужак. Напичканный не шибко глубокими знаниями о будущем чужак, на самом деле не имеющий ни малейшего представления о том, чем на самом деле живет эта реальность.

Лишь поверхностно, вскользь коснувшись быта этого времени — понял ли он его, ощутил ли его дух? Даже недавнее общение с Верой: многое ли оно для него открыло? Да ничего! Излагать на бумаге свои мысли легко, а вот стать частью этого мира? Да, честно говоря, его ли они, эти самые мысли? Или просто вычитанные в книгах, надерганные из фильмов и газетных публикаций очередные сенсации вкупе с сентенциями? В духе неготовности к войне, трусости Сталина и величия германской военной машины? Вот именно...

Раздраженно выругавшись — кстати, интересно , в этом времени уже изобрели прослушивающие устройства? — Юрий подошел к окну и закурил последнюю припрятанную на черный день сигарету. Проснувшаяся столица уже жила своей жизнью, от которой его отделяли не только три этажа здания бывшего страхового общества «Россия», а почти семьдесят долгих лет. Докурив, подполковник с каким-то особым удовольствием отправил-таки окурок вниз. Майор будет недоволен? Да по фигу! Или Крамарчук сегодня убедит Сталина, или нет. Если нет — какая ему разница? Расстреляют? Ой, вряд ли. Скорее запихнут подальше и поглубже, так, на всякий случай. Шоб було. Впрочем, для него это уже не будет иметь никакого значения.

В распахнувшуюся без стука дверь быстрым шагом вошел Лаврентий Павлович. За спиной маячил хмурый майор. Берия придирчиво оглядел Крамарчука и с улыбкой протянул руку:

— Ну, доброе утро, Юрий Анатольевич! Вижу, уже собрался? Это хорошо, это правильно. Миша, обожди в коридоре.

Дождавшись, пока за майором закроется дверь, народный комиссар несколько секунд помолчал, затем заговорил:

— Догадываешься, к кому мы сейчас пойдем?

— Конечно, Лаврентий Павлович. — Упоминать лишний раз имя Сталина подполковник не стал.

— Это хорошо, что догадываешься. — Берия замялся, подбирая нужные слова, чем заставил Крамарчука слегка напрячься.

— Короче так, Юрий Анатольевич, о чем тебя будет спрашивать товарищ Сталин, я не знаю, меня там не будет. Отвечай честно, не юли, он этого не любит и сразу почувствует. Но и лишнего не болтай. Ну, и... — наркомвнудел снова замялся, — ...постарайся ни меня, ни себя не подставить. Понимаешь, мне кажется, есть некоторые, э-э, моменты, о которых даже товарищ Сталин знать не должен.

Крамарчук внутренне усмехнулся: по крайней мере, на один из волновавших его вопросов Берия, сам того не желая, ответил - Если б комнату прослушивали, он бы ничего подобного не сказал. Что ж, поиграем по этим правилам.

— Какие именно моменты, товарищ Берия?

— Если бы я знал, — вполне искренне вздохнул тот. — Ты не думай, что Лаврентий Павлович совсем уж ничего не понимает. То, что ты о семье товарища Сталина ни полслова не сказал, я вполне одобряю) и не хотел бы я об этом знать, если честно (врет конечно, — усмехнулся Юрий про себя, — еще как бы хотел! Вот только не решился выяснять»), А вот что ты еще скрываешь? Да погоди, подполковник, не петушись, ни в чем я тебя не обвиняю, — успокаивающе махнул он рукой, — просто мало ли что ты еще можешь знать? Сложно у вас там все, в будущем. Запутанно и непонятно. Я б, например, на твоем месте пару тузов в рукаве придержал. Без обид, подполковник.

— А если их и вправду нет, этих тузов? — Юрий без труда выдержал взгляд наркома. — Да, вы правы, у меня есть сведения о семье товарища Сталина, но знакомить вас с ними я не стал, исключительно руководствуясь и вашей, и собственной безопасностью. Есть вещи, которые лучше просто не знать, товарищ народный комиссар. Даже вам.

— Ну и правильно, — с подозрительной готовностью согласился Берия. — Кстати, документы твои я проглядел — ты молодец, Юрий Анатольевич, время зря не тратил, хорошо поработал, хвалю! А что коньяку так мало пил? Хороший же коньяк, из моих личных, так сказать, запасов.

— Это вам Верочка доложила? — Уже произнеся это, Крамарчук мысленно обругал себя — ну и к чему было девку подставлять? Идиот. Впрочем, Берия был настроен вполне добродушно:

— Да при чем тут твоя Верочка? Рангом не вышла, чтобы в моей компетенции быть. Ей и майорского руководства за глаза хватит. — Лаврентий Павлович с усмешкой кивнул в угол комнаты, где стояли три непочатые бутылки. — У товарища Берии и свои глаза имеются. А что, понравилась девчонка?

— Что вы, товарищ народный комиссар, такое говорите?

Берия хмыкнул, но тут же снова стал серьезным.

— Вижу, понравилась. Ладно, шутки пока оставим. И девушек тоже. Слушай-ка, Юрий Анатольевич, вот насчет одного документика... Ты всерьез считаешь, что войны уже никакие избежать?

— Никак, товарищ Берия. Главное ведь в том, что началась. Вопрос только, когда МЫ в нее вступим. И в каком качестве. В смысле — в какой степени готовности. Ну, и как закончим, разумеется.

— А что, есть варианты? — прищурился нарком. — Относительно «закончим»?

— Нет, конечно, — не отвел тот взгляда. — Но хотелось бы пораньше. И — не так, как было... в реальности. В той реальности, понимаете?

— Понимаю. — Лаврентий Павлович зачем-то поправил пенсне. — Ладно, поехали.

Ожидавшая их во дворе машина оказалась уже знакомым черным «Паккардом», разве что окна на сей раз зашторены не были. Майор привычно занял место рядом с водителем, подполковник с наркомом уселись сзади. Пока ехали — хоть и недолго, но все ж таки, — Юрий не отрывался от окна, с жадным любопытством рассматривая предвоенную столицу, благо сегодня ему никто в этом не препятствовал.

Добрались, к большому сожалению Крамарчука, быстро: Москва сорокового года еще не знала пробок начала будущего столетия. Заехали со стороны улицы Куйбышева прямо на Красную площадь. Мимо автомобиля промелькнул вытянувшийся по стойке «смирно» часовой возле Спасских ворот, и «Паккард», покружив пару минут по кремлевским проулкам, мягко затормозил возле северного крыла здания бывшего царского Сената, неподалеку от Никольской башни. Повинуясь молчаливому жесту Берии, — нарком снова стал неразговорчив, - подполковник выбрался наружу и вслед за майором вошел в знакомое каждому «рожденному в СССР» здание. Лаврентий Павлович шел замыкающим, по-прежнему молча. Минуя многочисленные посты охраны, по крытой ковровой дорожкой мраморной лестнице поднялись на второй этаж где становились перед массивными дубовыми дверями. Оттерев Крамарчука плечом, Берия без стука вошел внутрь, пробыв там минут пять. Затем выглянул в пустой и гулкий коридор:

— Заходите, товарищ Крамарчук.

Подполковник оглянулся — застывший изваянием под стеной майор неожиданно улыбнулся ему самыми кончиками сжатых губ — и, глубоко вздохнув, переступил порог. Приемная. Ну, да, конечно же, приемная. А что он ожидал, что кабинет Вождя начнется сразу за порогом? Замерший с ничего не выражающим лицом нарком, лысоватый человек за столом — Поскребышев, кто ж еще? И простая лакированная дубовая дверь, ведущая... ага, именно ТУДА. В кабинет к Самому.

— Товарищ Крамарчук? — Голос сталинского секретаря оказался на удивление мягким и в какой-то степени даже приятным. — Проходите, пожалуйста, товарищ Сталин вас ждет.

Крамарчук на миг замешкался: что, неужели все так просто? Его даже не станут обыскивать, проверяя, не собирается ли он убить Вождя мирового пролетариата, а просто вот возьмут и пропустят?! К Сталину?!

Поскребышев быстро поднял голову:

— Что-то не так, Юрий Анатольевич?

— Ну, — стараясь не замечать исказившей лицо Берии болезненной гримасы, пробормотал он, — я думал, что меня досмотрят, прежде чем допустить... ну... к самому товарищу...

— Ну что вы, — мягко улыбнулся секретарь, — Лаврентий Павлович (нарком дернул щекой, но сдержался) лично поручился за вас. Ступайте. Товарищ Сталин ждет. — Последнее слово, хоть и сказанное вроде все тем же доброжелательным тоном, отчего-то прозвучало как короткий и злой приказ к атаке.

И Юрий Анатольевич Крамарчук, собственноручно растворив тяжелую дверь, вошел в кабинет Иосифа Виссарионовича Сталина.

Вот только самого Сталина он там не увидел.

Знакомый по многочисленным документальным и художественным кинофильмам кабинет был пуст. Массивный стол под зеленым сукном, легендарная пампа и письменный прибор на поверхности. На самом краю — аккуратная стопка каких-то папок и пепельница с потушенной трубкой. Дубовые панели на стенах. Простой диван в типичном для этого времени матерчатом чехле под одной из стен, этажерка с книгами и напольные часы — под другой. Выходящие куда-то во внутренний кремлевский двор высокие окна, скрытые тяжелыми занавесями. Ковровые дорожки на полу. И едва уловимый аромат табачного дыма.

— Здравствуйте, товарищ Крамарчук. — Несмотря на то что подполковник и был готов к чему-то подобному (правда, он думал, что Вождь будет что-то писать за столом, делая вид, что не замечает его присутствия, — навеянный не то прочитанной книгой, не то просмотренным фильмом стереотип), он явственно вздрогнул. Голос раздавался откуда-то сзади, однако обернуться Юрий не успел. — Присаживайтесь. — Прошедший в полуметре от него Сталин махнул рукой на ближайший стул. — И не нужно пугаться. Разве то- товарищ Сталин такой страшный?

— Н-нет, товарищ Сталин, — пробормотал Юрий, садясь на указанное место. Что ж, похоже, историки не ошиблись — Вождь действительно любил производить на посетителей впечатление. По крайней мере, проводить в том смысле, в каком сам это понимал.

Иосиф Виссарионович обошел стол и опустился в кресло. Взяв в руки трубку, оглядел ее, словно решая, стоит ли вообще курить, и стал неторопливо набивать табаком. Подполковник терпеливо ждал, прекрасно понимая, что первым начинать разговор не стоит. Наконец Сталин закончил, неожиданно взглянув на подполковника:

— Вы ведь тоже курите, товарищ Крамарчук? Курите, не стесняйтесь. Разговор у нас будет долгий. Вы ведь никуда, надеюсь, не спешите?

— Никуда, товарищ Сталин, — не зная, как правильно реагировать на сталинскую шутку, слабо улыбнулся Юрии. И автоматически достал из кармана папиросную пачку.

Сталин ухмыльнулся в усы и пододвинул к нему коробок. Неуклюже смяв мундштук, Юрий запихнул в рот папиросу и закурил. С третьей спички — первые две погасли в дрожащих пальцах. Нет, это ж с ума можно сойти: он только что прикурил от сталинских спичек.

— Вот и снова вы зачем-то волнуетесь. Не нужно волноваться, и бояться тоже не нужно. Может, это вас так товарищ Берия напугал? Многие его почему-то боятся. Так мы можем его сейчас вызвать и спросить, зачем он пугает украинских подполковников. — Словосочетание «украинских подполковников» прозвучало с явной насмешкой. Правда, вроде бы без угрозы...

— Не нужно, товарищ Сталин. Товарищ Берия тут ни при чем. Я действительно немного волнуюсь, это так, но... я сам хотел встретиться с вами.

— А зачем? — неожиданно изогнул кавказскую бровь тот. — Вон вы сколько всего понаписали. — Вождь кивнул на стопку папок на краю стола. — Товарищ Сталин и сам читать умеет, грамотный.

— Простите, товарищ Сталин, но я хотел... мне казалось. — С одной стороны, Крамарчук подсознательно был готов к подобному приему, с другой — Сталину все-таки удалось его спутать.

— Казалось ему, хотел он... — ворчливо буркнул Вождь, укрываясь за клубами табачного дыма. — Товарищ Сталин тоже много чего хотел. Не для себя, нет. для страны, для народа. И тут вы появляетесь, со своими маневрами, иностранными партнерами да танками удивительными... и получается, ничего товарищ Сталин не достиг, зря небо коптил. И страны моей уже нет, и войну мы едва выиграли, и чуть не половину населения в лагерях почем зря сгноили. Что скажешь, подполковник?

— А что тут сказать, товарищ Сталин? — неожиданно для себя Крамарчук принял правила предложенной игры. — Одно только: а что, если все это как раз и неслучайно? И мы сюда не просто так, а с определенной целью попали? Чтобы изменить то, что неправильно было сделано?

_ Не боитесь, товарищ Крамарчук, насчет «неправильно» мне говорить? Мной ведь в вашем времени, как я понял, чуть ли не детишек пугали? Кровавый тиран. военную и техническую элиту под корень вывел, интеллигенцию подчистую репрессировал... Да не дергайся, подполковник, знаю, что ты об этом не писал, знаю. Другие, гм, гости из будущего писали. Знаешь, — Сталин, похоже, окончательно перешел на «ты», — а я ведь боялся с тобой встречаться. Сначала не верил, потом, когда понял, что Лаврентий не врет, что не провокация все это, интересно стало, а вот затем — страшно.

— Почему? — глуповато переспросил Крамарчук.

— Почему, спрашиваешь? Потому что остальные, когда поняли, где оказались да что происходит, испугались. Сильно испугались. А ты почему-то не боялся, сразу не боялся. Для меня это было странно. И непонятно. Слишком ты, подполковник, легко все это принял. А значит, или дурак, или уверен был в себе. Да и во мне, так уж выходит, уверен, понимаешь?

— Понимаю, товарищ Сталин, — медленно кивнул Юрий. — Знаете, в моем времени в последние годы появился в литературе такой новый жанр — альтернативная история. Ну, это когда герой попадает в прошлое и стараетс я изменить будущее. У меня сын подобными романами увлекался, ну и я иногда почитытывал. И чаще всего авторы отправляли своих героев именно к вам сюда, как правило, за год-два до войны или в сааме ее начало. Да, собственно, не в этом дело, а в том, что книги подобные пользовались большой популярностью — наболело у народа, понимаете?

— Вроде как поняли, что натворили, и сожалеть стали, ты об этом, что ли?

— Да, товарищ Сталин, примерно так.

— Ну-ну. Вот только после прочтения твоей писанины как-то слабо в этакое поголовное раскаяние со всенародным же прозрением верится. И что же?

— Да то, что мне, наверное, было проще поверить Я все-таки старше большинства, как вы выразились «гостей», многое сам помню, и отнюдь не самое плохое, да и книги эти, по альтернативной истории которые, читал. И вообще — душа у меня за то, что потеряно было, болит. Уж который год болит, хоть и гнал от себя эти мысли, а вот ведь как все вышло... А насчет поголовного раскаяния... Тут вы правы, об этом даже и говорить не стоит. Наверняка ж протоколы допросов личного состава читали — я, хоть их и в глаза не видел, примерно догадываюсь, что мои бывшие бойцы показали. Сейчас в школах советская история не шибко популярна... вообще, если честно, непопулярна. Да и переписывали ее столько раз, что и не разберешься теперь, где правда, а где чистая пропаганда...

— А ты, выходит, раскаялся, прозрел и готов искупить? — не то всерьез, не то с завуалированной издевкой спросил Вождь.

Подполковник лишь пожал плечами: что тут ответишь? Убеждать собеседника в искренности чувств и патриотическом порыве? Рвать на груди рубаху? Так ведь перед ним не Качанов, не Захаров и даже не Лаврентий Павлович — перед ним САМ. Который, если историки не врут, никогда и никому, кроме самого себя, не верил...

— Молчишь? — констатировал Сталин. — Вот и молодец, что молчишь. Мне тоже, знаешь ли, лишняя пропаганда с прочей агитацией ни к чему. У меня для этого целый штат товарищей комиссаров имеется. Он усмехнулся. — Значит, говоришь, упразднил я их к сорок второму? Чтобы единоначалие в армии и на флоте не нарушать? А еще через год и погоны старорежимные вернул и молебны служить перед сражениями разрешил?

— Так точно, товарищ Сталин, упразднили, — слегка удивленно ответил Крамарчук. — И погоны вернули. И священнослужителям послабление дали.

— Интересно получается, товарищ Крамарчук, очень интересно. Да ты не удивляйся. — Он неожиданно легко поднялся на ноги и заходил по кабинету. Юрий дернулся было следом, но Сталин лишь махнул рукой: сиди, мол. — Не удивляйся, подполковник. Небось думал, товарищ Сталин станет тебя про эти ваши всякие военные железяки расспрашивать да про приборы электронные? Так у нас для этого специалисты найдутся, а если они не разберутся — ваши же и помогут. Товарищу Сталину другое важно. Товарищ Сталин понять вас хочет, если и не всех, то хотя бы некоторых, гм, подполковников несуществующей армии, понимаешь? Отчего-то это товарищу Сталину очень важным кажется, может, даже важнее, чем все эти новые танки и самые надежные в мире автоматы. Потому что там, в твоей истории, и автоматы эти, и бомбу атомную товарищ Сталин и сам создал. Я понять хочу, отчего все именно так, а не иначе вышло, понимаешь, а, товарищ Крамарчук? Отчего страна великая рухнула, а народ это с радостью принял да плясать на ее обломках под заморскую дудку стал.

— Понимаю, товарищ Сталин, — неожиданно твердо ответил подполковник. — Теперь — да, понимаю.

— Это хорошо, что понимаешь, подполковник, это очень хорошо. Думаешь, я не догадываюсь, с какой ты мне мыслью шел? Еще как догадываюсь: «а поверит ли мне товарищ Сталин», верно? Вот только тут нужно четко понятия разделять, Юрий Анатольевич. В то, что и ты, и сотоварищи вои на самом деле из будущего, товарищ Сталин очень даже верит. Поскольку он и фотографии вашей техники видел, и оружие ваше с приборчиками всякими хитрыми в руках держал. А вот поверю ли я во все, тобой изложенное, — это да, это еще вопрос. Поскольку, если поверю, многое менять придется. Очень многое. И во многих ошибках, пусть даже и только перед самим собой, признаваться. А я этого, знаешь ли, подполковник, очень не люблю...

Последнюю фразу Иосиф Виссарионович произнес если и не с угрозой, то уж точно не прежним тоном Вернувшись на свое место, он принялся молча выколачивать трубку в пепельницу. Молчал и Крамарчук правда, по несколько иной причине: честно говоря, он просто не знал, что сказать. Убеждать собеседника, что его сведения верны, что все так и случится, и для изменения истории все равно придется многое менять? А как, простите, убеждать? Чем? Ведь доказательств у него, по сути-то, и нет: разве что сам факт совместных с «империалистами» военных маневров, документы и нашивки украинской и грузинской армии да показания других «попаданцев». Которые еще неизвестно что там понапоказывали... хотя насчет последнего можно, пожалуй, не беспокоиться.

Главное, чтобы забугорные товарищи СССР с Россией и Украиной по старой памяти не перепутали, особенно морячки с эсминца да Виткин по собственной дури никакого фортеля не выкинул.

Негромкое постукивание сталинской трубки о край пепельницы оторвало его от размышлений. Вождь сидел, все так же низко склонив голову, и тем неожиданней прозвучал его глуховатый голос:

— Хорошо, подполковник, оставим это пока. Давай о другом поговорим. Значит, говоришь, война скоро. Меньше чем через год?

— Так точно, товарищ Сталин. Война начнется двадцать второго...

— Это я читал, — не дослушал тот, — и не у тебя одного. Много тут вас... пророков появилось. Кто-то даже песенку припомнил про то, как Киев бомбили нам объявили... я не о том. Ты мне вот что скажи: избежать мы ее сможем? Или отсрочить?

Прежде чем ответить. Крамарчук несколько секунд молчал, чем похоже, несколько удивил Сталина. По крайней мере, голову Иосиф Виссарионович поднял и даже трубкой постукивать перестал. Впрочем, понятно почему: в своих «мемуарах» он об этом тоже писал, а тут вроде как задумался

__ Нет. товарищ Сталин, избежать не сможем. А отсрочить? Вероятно, да.

— Вот и я так думаю... — неожиданно (для Юрия, разумеется, неожиданно) пробормотал он. – Втянут нас в войну, в любом случае втянут. А как отложить е е _ думал? Еще на полгода — год хотя бы?

— Думал.

— А почему об этом не писал? Или, может, мне Лаврентий Павлович не все документы предоставил?

— Все, товарищ Сталин. Просто... просто об этом я лично с вами поговорить хотел. Не уверен я в своих, э-э, задумках.

— Даже так? — неизвестно чему усмехнулся Вождь. — Ну, излагай свои неуверенные задумки. Послушаю.

— Достичь этого политическим путем, как мне кажется, вряд ли удастся, и недавний пакт хороший тому пример. Значит, остается либо игра разведок, либо силовое воздействие. Первое — предпочтительнее, конечно.

— Поясни. — Сталин отложил трубку и с искренним, похоже, интересом взглянул на собеседника.

— Устроить утечку данных. Нет, вернее, даже не так: в том, что рано или поздно гитлеровская разведка Узнает о случившемся, я и так уверен. Если уже не знает. И потому...

Считаешь, что наша контрразведка плохо работает? — прищурившись, неожиданно перебил его Сталин.

— Нет, не считаю. Просто время такое. Да и разведка у немцев, чего греха таить, весьма неплоха. Потому бы предложил этот процесс ускорить и, так сказать, сделать управляемым. Я не разведчик, но, насколько помню, это называется дозированный вброс информации. Цель — не просто заставить Гитлера поверить в произошедшее, но и утвердить его в мысли, что на этот раз мы окажемся полностью готовы его встретить. Плюс сведения о новой боевой технике и оружии, которые якобы уже вот-вот пойдут в серию. Тут главное по времени угадать, не заставить его раньше времени ударить. А то как бы хуже не вышло...

— Хорошо, Юрий Анатольевич. — Подполковник пока так и не понял, означают ли что-то эти неожиданные переходы от «подполковника» или «товарища Крамарчука» на имя-отчество или нет. — Это я понял И в целом с тобой согласен. А вот насчет силового воздействия как-то не совсем.

— Я имею в виду физическое устранение наиболее одиозных личностей и ключевых фигур в стане противника. Ну, то есть террор, если без экивоков, товарищ Сталин. В моем времени весьма распространенная практика, к сожалению. Среди образцов оружия, насколько я помню, есть несколько дальнобойных снайперских винтовок, позволяющих поражать цель на расстоянии в полтора-два километра. Плюс противотанковые гранатометы, от которых не спасет ни один бронированный лимузин и зенитные комплексы. Ну и обычная тактика минной войны, конечно.

Несколько секунд Сталин смотрел на него с каким-то странным выражением лица, затем, сморгнув, опустил взгляд. Усмехнулся — и неожиданно протянул руку к лежащей на столе пачке папирос:

— Можно, подполковник?

— К-конечно, товарищ Сталин, — заикнулся от неожиданности тот. Это что, Сталин — Сталин! — У него папиросу попросил?!

Иосиф Виссарионович не спеша закурил, пододвинул пачку подполковнику:

— Интересная идея. Не новая, но интересная . Товарищи пламенные революционеры подобным тоже, помнится, баловались. И что?

— А то, что непредсказуемая, товарищ Сталин, вот что! Неизвестно, чем аукнется и нам, и всему миру ликвидация того же Гитлера! Мы его, как ни крути, более-менее знаем, а вот того, кто встанет на его место? Плюс реакция Англии и США.

— А что реакция? — с искренним — впервые за весь их разговор! — интересом переспросил Сталин.

— А то. что еще неизвестно, что хуже — с Гитлером воевать или с Британией и Штатами, точнее, с их капиталами! В моей-то истории они нашими союзниками были —ленд-лиз, все дела, а вот если наоборот? Не уверен войну мы бы и без их поставок и второго фронта выиграли, хотя «Студебеккеры», самолеты, танки, ГСМ да тушенка нам здорово помогли, но вот в стратегическом плане... Не хотел бы я их во врагах иметь. Особенно если они с новым фюрером снюхаются. Вы ведь мои отчеты по полету Гесса, послевоенным годам и «холодной войне» читали? Вот об этом я и говорю. Советский Союз им как кость поперек горла, сами знаете.

— А ведь ты о том говоришь, товарищ Крамарчук, что нам, похоже, нужна война с Гитлером? Чтобы еще хуже не было?

— Ну... не совсем так, товарищ Сталин, но в целом верно. Мы должны получить их в союзники, при этом снизив наши потери до минимума — и разгромив или существенно ослабив Германию. И в идеале — еще и не допустив послевоенного раздела Европы. Вы ведь про Будапешт пятьдесят шестого и Прагу шестьдесят восьмого тоже читали? А это были только первые ласточки. Кровавые такие ласточки... А уж потом и Берлин восемьдесят девятого подоспел. Хотя, честно говоря, — это я лично помню — восточные немцы самыми нашими верными союзниками оказались. Потому как — немцы. Дисциплинированные. И именно потому воевать с ними опасно. Даже нам. Да и вообще, вся советсвкая послевоенная политика в Восточной Европе опасна и весьма не дальновидна, поскольку держалась толкну на наших штыках да на их страхе. А чуть подтолкнули, и рухнуло все. Сначала Югославия с Румынией в девяностых полыхнули, потом остальные про великое славянское братство и Варшавский договор резко позабыли. Ну а там и другие подсуетились — те же американцы с англичанами. Новый мировой порядок и все такое прочее.

Подполковник дернул из пачки папиросу, смят мундштук и судорожно закурил — все, выговорился! То, что даже Берии не решился высказать, самому Сталину выложил. И будь что будет. Если умный он мужик, то...

Сталин был мужиком умным. Ухмыльнулся уголками губ и, перегнувшись через стол (для этого ему пришлось привстать), неожиданно легонько хлопнул Крамарчука по плечу:

— Молодец, подполковник, хорошо говорил, искренне. Даже я поверил. Почти. А теперь успокойся. Я тебя понял, хорошо понял. Но нам еще долго разговаривать, и эмоции тут ни к чему, мешают они, да. По себе знаю. Эмоции в первую очередь гнать нужно. Потому что нам сейчас холодные головы нужны. Ты покури пока, покури. А я сейчас вернусь.

Вождь встал из-за стола и быстрым шагом вышел из кабинета. Краем сознания Крамарчук отметил, что и тут историки, сравнивавшие его с тигром, не ошиблись: ходил Сталин абсолютно бесшумно. Хотя скорее всего виной тому просто были мягкие сапоги и толстые ковровые дорожки на полу. Да и сходство с полосатым хищником, надо полагать, определялось, скорее, желтоватым оттенком его глаз, а вовсе не манерой передвижения.

О том, куда он ушел, Крамарчук не думал: здесь, в этом кабинете, он отчего-то вовсе перестал бояться. Он дошел до самого верха, до вершины, до пика, и па дать отсюда уже было совершенно нестрашно: все равно ничего не почувствуешь. Короткие мгновения эйфории и легкости — и быстрый, не осознаваемый разумом конец. Усмехнувшись пришедшему в голову странному сравнению — уж кем-кем, а альпинистом он отродясь не был! - Крамарчук расслабился на не слишком удобном стуле, докуривая папиросу.

Вернулся Сталин быстро - за спиной негромко хлопнула, закрываясь, дверь, и Вождь опустился в свое кресло.

— Сейчас немного перекусим, Юрий Анатольевич, и продолжим . Нам еще есть о чем поговорить. Очень мне один документик твой понравился, угадаешь, какой?

— Нет, товарищ Сталин, не угадаю.

— А вот этот. — Иосиф Виссарионович выложил на стол несколько скрепленных меж собой листов, судя по всему, загодя отложенных в сторону. — Про просчеты внешней и внутренней политики большевиков и лично товарища Сталина, который...

— Иосиф Виссарионович, — Крамарчук впервые решился обратиться к Вождю по имени-отчеству — похоже, ничего, прошло. — Именно о ваших личных ошибках я ничего не писал!

— Конечно, не писал. Но ведь товарищ Сталин большевик, товарищ Сталин советской страной управляет? Значит, как раз про меня. Ладно, подполковник, не бледней. Сам ведь сказал, не до экивоков сейчас. Отчет я твой читал, вдумчиво читал. И не согласен. Пока. Вот и убеди меня, заставь с тобой согласиться...

Опершись руками на мраморную балюстраду, ограждавшую нависшую над крутым горным склоном террасу, Адольф Гитлер мрачно обозревал затянутые утренней дымкой пики австрийских Альп. Отсюда, с высоты более чем тысячи восьмисот метров, открывался поистене величественный пейзаж, обычно успокаивающий склонную к прекрасному душу художника-акварелиста — обычно, но отнюдь не сейчас. Фюрер медленно обернулся, вперившись тяжелым взглядом в лицо главы Абвера:

— Вильгельм, насколько все ЭТО может оказатьс правдой? Ведь вы не хотите, чтобы я сразу и бесповоротно поверил этому бреду, всей этой сфабрикованной усатым варваром фальшивке?

— Мой фюрер... — Адмирал Канарис откашлялся прежде чем продолжить. — Мой фюрер, данные подтверждены несколькими независимыми источниками Конечно, русские все немедленно засекретили, приняв беспрецедентные меры сохранения тайны, но полностью скрыть факт произошедшего не удалось даже им Увы, это правда, мой фюрер.

— Это не может быть правдой, адмирал. Будущего еще не существует, потому что мы творим его только сейчас! Творим своими руками, своим разумом и непреклонной волей, своим великим прошлым и настоящим! Мы — великая арийская раса — и никто другой! Поэтому ничто не может попасть сюда из пока еще несуществующего времени! Иначе в чем тогда наше величайшее предназначение?

Начальник военной разведки и контрразведки мысленно застонал: именно этого он больше всего и боялся. Фюрер оседлал любимого конька, заблажив об избранности нации и ее историческом предназначении. Плохо — в подобном состоянии он становился абсолютно неспособным выслушивать любые логические доводы.

— Мой фюрер, мы просто не можем оставить произошедшее без внимания. Самого пристального внимания, мой фюрер. Пришельцы из будущего, вероятнее всего, существуют. А это значит, русские получили и сведения обо всех важнейших событиях грядущего. По крайней мере, по моим данным, им уже известно плане «Барбаросса».

— Насчет пришельцев, конечно же, бред. Ну а относительно плана — значит, их разведка просто работает лучше нашей, вот и вся разгадка. А с этим вы, надеюсь, и сами сумеете разобраться. Я не собираюсь бесконечно утирать вам сопли. Изменим сроки, проведем несколько отвлекающих операций — и все дела.

— У меня есть доказательства, мой фюрер. Русские получили несколько экземпляров необычной военной техники Сделанные нашим человеком фотокарточки не очень хорошего качества, но они однозначно подтверждают мою правоту. Кроме того, их береговой батареей потоплен боевой корабль, сейчас ведутся работы по его подъему. Мои агенты также сделали несколько снимков, на этот раз достаточно четких, — ничего подобного нет ни в одном флоте мира. Самое любопытное, корабль американский. Вы разрешите мне ознакомить вас с документами и фотографиями, мой фюрер?

— Да, я ознакомлюсь с русскими фальшивками, Вильгельм. Скажем, после завтрака. Вы ведь позавтракаете со мной, господин адмирал? Что ж, вот и отлично, Ева будет рада... странно, но она здесь скучает, постоянно просится обратно в Берлин. Увы, женщинам не дано оценить всей этой первозданной и дикой красоты, всей этой природной мощи. Идите, Вильгельм, я приду через пару минут.

Фюрер повернулся в сторону окружающих горную резиденцию Альп, которые он так любил когда-то рисовать, и расслабился, наслаждаясь понятной лишь избранным истинной красотой и гармонией.

Глава 13

— Заставить вас согласиться , товариш Сталин? А стоит ли — Крамарчук совершенно искренне плечами. — Поймите, это как раз тот случай, когда не нужно заставлять соглашаться! Я могу лишь, так сказать, обрисовать факты и дополнить их своими умозаключениями, а решение принимать вам и только вам, товарищ Сталин. Я не вправе заставлять вас, понимаете? Слишком многое на кону. Страна, люди, само будущее.

— Подожди, подполковник. — Иосиф Виссарионович раздраженно дернул рукой. — Не спеши. Ишь как ты с себя да с современничков своих ответственность снимаешь — «не нужно», «не вправе», «на кону». Мы товарищ Крамарчук, не в карты в подпольном притоне играем! Сам же про людей сказал, да? Что замолчал? Сказать больше нечего?

— Да нет, товарищ Сталин, просто... простите за прямоту, а вы много о людях думали? Не обо всей стране, не о народе, а просто о людях? О тех, что по улицам ходят? Что по ночам шаги на лестнице услышать боятся?

— Не зарывайся, подполковник, — буркнул Вождь, поднимаясь с места. — Сильно ты знаешь, каково целой страной управлять. Может, по возрасту у нас с тобой и не слишком большая разница, а вот по положению, по жизненному опыту ты себя со мной не равняй! Так что не дерзи. Имеешь, что сказать, — говори, а нет... — Не окончив фразы, Сталин отвернулся, подойдя к окну. Отодвинув тяжелую гардину, он несколько секунд смотрел сквозь стекло, будто бы происходящее там, вне кремлевского кабинета, и на самом деле его неожиданно заинтересовало.

— Думаешь, бумагу попортил, товарищу Сталину на стол положил, и все? Нет, Юрий Анатольевич , не все это. — Голос Вождя был на удивление тих и, гм, задумчив, что ли? — Самое страшное, подполковник, — Сталин говорил, по-прежнему стоя к нему спинои, — что я тебе верю. Знаешь, почему? — Слегка сбитыи с толку Крамарчук молча покачал головой. — А вот по чему... — Вернувшись к столу, о н вытащил из стопки одну из папок, а из нее — несколько скрепленных между собой машинописных листов. Молча подтолкнул их подполковнику. И тяжело опустился на стул, принявшись набивать трубку.

Юрий пропустил уже ставшую привычнои шапку «Народный Комиссариат Государственной Безопасности СССР» вчитался — и откровенно ошалел! Судя по всему, это был протокол второго или третьего допроса той журналисточки из модного столичного журнала — как там ее звали, Юлия Соломко? А вот дальше... дальше было нечто. Просто нечто. Похоже, девчушка на допросе выдала все, что старательно вбивалось в мозги нынешней молодежи все годы новоиспеченной демократии. Сексуальный маньяк Берия, охотящийся за невинными школьницами и купающийся в бассейнах с парным молоком, угробивший шестьдесят миллионов соотечественников кровавый тиран Сталин (интересно, а как у новоявленных историков девяностых было с арифметикой? Или данные довоенных переписей населения до сих пор засекречены?), массово сдающиеся в плен советские войска, обезглавленная и небоеспособная по сравнению с победоносным Вермахтом армия, чинящие на каждом шагу препятствия идиоты-комиссары, едва ли не чудом — вернее, исключительно при помощи заокеанских союзников — выигранная война... ну и так далее. Весь набор. Честно говоря, подобного даже Крамарчук не ожидал. Настолько не ожидал, что, как говорится, волосы дыбом встали. И отчего-то вспомнился анекдот, появившийся во Всемирной сети вскоре после премьеры кинофильма «Адмиралъ»: «Откровенно слабый фильм, уже на десятой минуте я поняла, что Колчак в конце погибает». Во-во, примерно так. А уж каково Сталину было ЭТО читать?

Поморщившись, Крамарчук брезгливо отодвинул листы:

— Я понял вас, товарищ Сталин. Бред. Чудовищный и мерзкий бред.

— Понял он, —н е поднимая головы, глухим голосом буркнул вождь. — Это хорошо, конечно, что понаял, а дальше-то что? Сам видишь, во что потомки верят. Вашими, между прочим, стараниями. Может, и не твоими лично, подполковник, но вашими.

— Вижу. Но не все же в это верят, товарищ Стали! Да вот хоть мой сын. Его подобной галиматьей не купишь. И таких, поверьте, много. Не большинство, но много.

— Сын твой пока не родился, подполковник. — По прежнему не глядя на него, ответил Иосиф Виссарионович, — и еще неизвестно, родится ли вообще. А вот эта... молодая поросль. Что, скажешь, снова мы виноваты? Или только лично товарищ Сталин виноват? И товарищ, — он кивнул в сторону лежащих на столе листов, — Берия?

Крамарчук несколько секунд молчал — упоминание о нерожденном сыне больно царапнуло душу, — затем поднял голову, глядя куда-то мимо собеседника:

— Да, товарищ Сталин, вы и виноваты. И мы тоже, конечно, но ведь...

— А не много ты на себя берешь, а, потомок? — полыхнул взглядом желтых тигриных глаз Сталин. Отбросив трубку, он неожиданно вскочил: — Не много ли берешь на себя, а? Ты знаешь, какой нам от царя-батюшки страна досталась? Про Гражданскую помнишь, когда русские люди самозабвенно друг другу кишки выпускали? О разрухе не забыл? О промышленности, об армии с авиацией? Выгляни вон в окно — такой Москва в девятнадцатом году была? Такой, а? Отвечай!

— Нет, товарищ Сталин. — Крамарчук заставил себя взглянуть в пылающие яростью глаза. — Не такой. Но я о другом говорю.

— О другом он говорит, — внезапно успокоился Сталин. — А о чем?

— Вы читали, о чем, товарищ Сталин, я об этом много писал. О ежовских репрессиях — нет, не о чистке в органах и армии, а именно о репрессиях . О взорванных храмах и расстрелянных священниках . О людоедах блокадного Ленинграда. О сожженных вместе с людьми белорусских деревнях. О добровольных карателях, западноукраинских , прибалтийских, русских. О письмах вывезенных на работу в Германию советских людей … детей! О газовых камерах и нацистских концлагерях. О пацанах-поисковиках, что до сих пор за свои же деньги косточки наших солдат выкапывают хоронят.

— Это тоже я? — Пугающе тихо спросил Сталин. — Тоже моя вина?

— Отчасти — да. И ваша тоже. Но еще не поздно все изменить. Еще не поздно...

— Ты правда так думаешь?

— Да. И, надеюсь, именно поэтому я здесь. Я, товарищ...

В раскрывшейся двери показалась лысина Поскребышева:

— Товарищ Сталин, вы просили...

— Позже. — Мгновенно обретший стальную твердость голос Иосифа Виссарионовича словно сдул не вовремя появившегося секретаря. Крамарчук же как ни в чем не бывало продолжил:

— Да, товарищ Сталин, я хочу изменить нынешнее положение вещей! Знаете, там, в моей реальности, именно Гитлер в какой-то мере заставил нас взглянуть на себя со стороны, признать свои ошибки и в итоге многое поменять и отчасти исправить. Но все те изменения оказались неглубоки, понимаете? И потому мне бы хотелось, чтобы они, с одной стороны, оказались более радикальными, а с другой — чтоб мы сами к ним пришли. Без Гитлера, конечно, не обойдется, но хотя бы и не такой чудовищной ценой!

— Революции в белых перчатках не делаются, — буркнул Сталин. — Хочешь изменений? Значит, и крови не бойся, готов к ней будь. Не замараться, товарищ Ккрамарчук, никак не получится.

— А я и не боюсь, товарищ Сталин. Просто хочу, чтобы именно крови как раз и было поменьше. По краине мере нашей крови.

— Ладно, подполковник. — Вождь вернулся за стол, подобрал брошенную трубку, брезгливо смахнул ппямо на пол рассыпавшиеся табачные крошки. — Верю я тебе. И не только из-за бумажек этих мерзких. — Пожелтевший чубук зажатой в кулаке трубки указал на протокол допроса журналистки. — Главное, что я тебя понял. Ты ведь до конца решился идти, до самого конца, каким бы он ни был, этот конец. Потому и не боишься, потому и такие опасные веши мне говоришь. А тру сы и вруны так себя не ведут. Ты свой выбор сделал подполковник, и не ошибся, теперь бы мне не оплошать. Давай перекусим, а после еще поговорим...

«Кремлевский» завтрак, как обозвал его про себя Крамарчук, оказался более чем скромным: судя по всему, перекусить в устах Сталина означало именно перекусить, и ничего более. Иосиф Виссарионович и вовсе практически ничего не ел, ограничившись парой стаканов крепкого чая с сухарями, Юрий же заставил себя проглотить несколько бутербродов и выпить чашку кофе, между прочим, весьма недурного. Еду принес, конечно, не сам Поскребышев, а немолодой сержант госбезопасности с равнодушными глазами профессионального убийцы. Дождавшись, пока он заберет поднос с остатками завтрака, Сталин откинулся на спинку кресла и с видимым удовольствием закурил.

— Продолжаем, товарищ Крамарчук? Документы твои я очень хорошо проштудировал. По правде говоря, я эти дни и не спал-то почти, все происходящее понять пытался. Вот ты говоришь, что одной из главных наших ошибок был удар по православию, подрыв свободы вероисповедания, так? А почему? Обосновать можешь?

— Могу, товарищ Сталин. — Этого вопроса Крамарчук в любом случае ожидал. — Только можно вначале вопрос?

Собеседник нахмурился и настороженно кивнул.

— Разве не вы еще в двадцатых называли атеисту ческую литературу «антирелигиозной макулатурой»? По краайней мере, наши историки приводят подобное высказывание в одной из ваших записок.

— Пприводят, да... — Похоже, подполковнику сошенно неожиданно удалось удивить собеседника. — Чтож хорошие у вас историки, хоть и неправильно молодежь учат. Да, говорил. И от слов своих не отказываюсь.

— Зачем же тогда церкви-то рушить было? Мнение ваше об историках я охотно принимаю, но тут с ними согласен: этим вы сильно народ против советской власти настроили . Вы ведь, товарищ Сталин, великорусскую и интернациональную идею всячески поддерживали, тех же грузинских национал-уклонистов в пух и прах разнесли, а тут? Нет, с одной стороны, я вас прекрасно понимаю, нужно было ввести новую идеологию, отделить церковь от государства, монополизировать верховную власть и захватить молодые умы... и все же. Простите, но это была серьезная ошибка. Изначально, может, и не ваша, но храмы-то уже после смерти Ленина взрывать начали, с конца двадцатых, если память не изменяет...

— Знаешь, подполковник, давай мы эту тему прикроем. Пока. Или ты все-таки хочешь от меня ответ услышать?

— Да нет, пожалуй, не хочу. Главное, что я сам высказался.

— Дипломат из тебя хреновый, подполковник, врать не умеешь, — усмехнулся Вождь. — А ведь я могу ответить. Только зачем тебе мой ответ, если ты мне сам о молебнах перед сражениями писал? Этого тебе достаточно? Хорошо, отвечу. Восстановим мы церкви. И преследовать никого больше не станем. А народ? Народ простит. Кто веру свою тогда не предал, тот и без моего вердикта и поныне верует. Ну а остальные — сам понимаешь … Ладно, Крамарчук, хитрый ты хохол, подловил-таки товарища Ста лина. Хорошо, признаю ошибочность этой идеи. Сам знаешь, где я учился. Тем более если ты ничего не напутал, скоро Вера нам ого как понадобится. Что дальше?

— Дальше? — смешался подполковник: чего – чего, а столь легкого признания Сталиным своей вины он уж никак не ожидал. — Ну, наверное, о репрессиях стоит поговорить?

— О массовых? — снова усмехнулся тот, явно используя вычитанный где-то в предоставленных наркомом документах термин. — Сколько там ваши современники насчитали, шестьдесят миллионов? Плюс тридцать на войне? Ну-ну... можем и поговорить Только учти, не ты один об этом писал. Так что про обезглавленную армию я в курсе. Про великого стратега Тухачевского, например. Угадал?

— Нет, товарищ Сталин, не угадали. Как раз этого великого полководца я трогать не стану. И бывших товарищей Ягоду с Ежовым тоже, и еще многих. И то, что вы по старой ленинской гвардии частой гребенкой прошлись — правильно. Но ведь были и другие, товарищ Сталин. Я, к сожалению, не историк, конкретных имен не помню, но многие из смещенных со своих постов или репрессированных военачальников могли бы оказаться весьма полезными в грядущей войне.

— Ты ленинское имя-то не трогай, — глухо буркнул собеседник, внезапно невесело усмехнувшись: — А я уж подумал, ты насчет всех тех рядовых рабочих да колхозников, что вместе с великими стратегами, как щепки, под раздачу попали. Если перед кем и буду себя виноватым чувствовать, подполковник, так это перед ними. Если, конечно, буду, да. А насчет остальных. Мы с Лаврентием Павловичем еще посоветуемся, может, ты и прав; может, кое с кем мы и поспешили или ошиблись. Может, и дадим народу послабление, по большому-то счету, и органы, и руководство партийное мы основательно почистили. Пора товарищей из НКВД и укоротить немного, а то и до тебя сигналы поступали. Это все?

— Нет, товарищ Сталин. Ещё о конструкторах вопрос. Знаете, в моей истории бериевские шарашки (услышав последнее определение, Сталин поморщился, но промолчал), конечно, тоже дали результат, и результат неплохой. Это прежде всего авиаконструкторов касается. Но ведь без принуждения они бы и большего добились, верно? К чему ж нам самим себя ограничивать? Нам через год самолеты понадобятся — истребители штурмовики, бомбардировщики. А уж когда про Большую бомбу речь зайдет...

— Погоди, подполковник, не стоит пока об этом, — внезапно остановил его Сталин. — Про бомбу не стоит. А насчет остального? Тут мы тоже с товарищами посоветуемся и примем решение. Я тебя услышал — это главное. Мы подумаем.

— Спасибо, товарищ Сталин! — вероятно, Крамарчук произнес это как-то излишне эмоционально, и Вождь неожиданно приподнял бровь:

— За что благодаришь, товариш Крамарчук? Я пока еще ничего не сделал.

— За понимание, наверное, — стушевался тот. — Я ведь думал, вы меня относительно всего этого и слушать не станете.

— Не стану, как же, — хмыкнул собеседник, — куда уж тут не слушать. Времени-то маловато остается. Вот ты, наверное, про реформу армии и производства еще говорить собрался, да? Ну, так тут я твое время сэкономлю. И даже государственную тайну открою. Реорганизацию военных заводов, прежде всего танкостроительных, мы, товарищ Крамарчук, начнем в самое ближайшее время, все внимание на доработку и производство «Т-34» обратим. С учетом твоих критических выкладок, разумеется. И не только твоих. Ну и Дальнейшим развитием «КВ» тоже займемся. Значит, гвооришь, «Иосиф Сталин» неплохим танком оказался? — Вождь усмехнулся.

— Неплохим, товарищ Сталин. А может, даже и лучшим. Жаль, поздновато появился.

— А мы постараемся, чтобы танк имени товарища Сталина пораньше появился, подполковник И артиллерией займемся, и автопромышленностью. У нас пока одна большая страна, к счастью, а не удельные княжества. Или как там это у вас называется? Независимые государства, да? Ладно, подполковник, оставим это А вот об армии я бы поговорил. Ты и на самом деле считаешь, что все так плохо?

— Плохо, товариш Сталин. Воевать мы пока практически не умеем, Халхин-Гол и финская не многому нас научили. А если чему и научили, так Паулюс с Гудерианом в это время тоже усиленно учились, в Польше и Франции. Не в технике дело, товарищ Сталин, — в тактике. Не умеем мы воевать, маневрировать войсками не умеем! И способа успеть этому научиться я, увы, не вижу. Одиннадцать месяцев — это ведь и много, и мало. Да, новые танки и самолеты в серию пустить, обнаруженные недочеты исправить, пожалуй, успеем, тут я с вами согласен. А вот всю армию на новый лад перестроить... сложно это, ох как сложно. Ведь если б в той истории все по-иному пошло, глядишь, и Яков ваш в плен бы...

— Стой, подполковник! — неожиданно решительно осадил его Иосиф Виссарионович. — Об этом — позже. Я ведь догадываюсь, что тебе есть о чем рассказать... и что ты неслучайно об этом ни полслова в своих бумажках не написал. Но — не сейчас. И не здесь. Ясно тебе?

— Так точно, товарищ Сталин. — Крамарчук аж на стуле подскочил — уж больно резко прозвучали сталинские слова. — Простите, вырвалось.

Сталин не ответил, задумчиво глядя куда-то мимо подполковника. Затем поднял трубку телефона, отрывисто бросил:

— Зайдите.

Несколькими секундами спустя в дверях появился Поскребышев:

— Вызывали, товарищ Сталин?

— Мою машину. На дачу еду. Если что-то ещё сегодня намечено — отменить.