Снежная княгиня Всеволодский Даниил

Часть 1. Рыночная площадь

Крупными хлопьями падал снег из низких, сизых туч, которые заволокли все небо, кружился в воздухе рваными клочками ваты и, опускаясь на землю, мгновенно таял, смешиваясь с грязью и конским навозом, превращаясь в желтовато-бурую слякоть. По тротуарам, мощеным крупным серыми булыжником, шлепали кутавшиеся в шерстяные шали женщины; у длинных прилавков, заваленных обветрившимся мясом и серебристой рыбой, покрывшейся тонкой ледяной корочкой, выстраивались в длинные очереди дебелые кухарки, ругаясь с продавцами и выторговывая тухлятину. Дворник в протертом на локтях старом сюртуке с громовым грохотом скреб дорогу тяжелой лопатой, сгребая в сторону грязь, перемешанную с желтыми соломинками старого сена.

– Посторонись! – над площадью прогремел густой голос возницы, привставшего с козел и взмахнувшего в воздухе кнутом.

Услышав звонкий щелчок в воздухе, толпа, недовольно озираясь, подалась в стороны, плотнее теснясь к лавкам.

– Смотри, чего творишь, окаянный! – раздался бабий визг. – Прямо по ногам ездят! Вчерась только парнишку задавили рядом с Пекарской!

С трудом разогнувшись и потряхивая в воздухе клюкой, сморщенная бабка выкрикивала вслед проехавшей телеге одно за другим ругательства и указывала проходящим мимо людям на край своего подола, оборванный тележным колесом.

– Свежая рыба! Свежая рыба! – доносился глухой голос старого рыбака, торговавшего в провонявшем рыбьими потрохами закутке на углу площади. – Свежая рыба!

Встав грязными сапогами на стопку ящиков, седобородый старик в черной фуражке и расстегнутой телогрейке, забрызганной рыбьей кровью, тряс в воздухе огромной щукой и кричал настолько громко, насколько позволял ему охрипший голос. В это мгновение к прилавку подошла низенькая женщина с головой, покрытой черным шерстяным платком, и проговорив что-то едва слышно, указала пальцем на щуку. С легкостью юнца спрыгнув с ящиков, дед сунул покупательнице рыбу, не забыв бурно расхваливать свой товар. Внимательно оглядывая рыбу и принюхиваясь к солоноватому запаху в царящей кругом вони, женщина кивала, слушая трескотню старика вполуха, потом поставила свою корзинку на край прилавка, выудила оттуда небольшой кошель и, ткнув пальцем в щуку, о чем-то попросила. Старик радостно закивал и тут же, вытащив из-под прилавка огромный грязный нож, отрубил рыбную голову и стряхнул её на землю. Завернув рыбу в промасленную бумагу, он сунул её женщине, которая высыпала ему на ладонь несколько монеток. Улыбнувшись покупательнице, старик спрятал деньги во внутренний карман своей телогрейки и, кряхтя, взобрался обратно на ящики и, вытащив из сваленной в кучу на прилавок рыбы толстого окуня, принялся размахивать в воздухе им.

Рыночная площадь шуршала, как разворошенный муравейник. Туда-сюда сновали шляпы, клетчатые плащи, длинные коричневые юбки; шлепали, разбрызгивая грязь, тяжелые сапоги; с треском прокатывались телеги; все кругом гудело и ругалось. У прилавка с луком и подсохшей зеленью ворчала, брызгая слюной, беззубая старуха. Наконец, сговорившись с продавцом о цене, она сунула пучок петрушки в свою кошелку и переместилась к соседнему прилавку, принимаясь щупать морщинистыми пальцами бока дряблых баклажанов и ворчать на цены, пересчитывая в слух гроши своих крошечных доходов.

Рыночная площадь кишела народом. Мелькавшие там и тут лица непрерывно менялись: приходившие за продуктами кухарки делали покупки быстро, чтобы не получить тумаков от хозяев за медлительность; мужчины постоянно морщились от неприятного рыбного запаха и старались скорее уйти; кумы, встречавшие тех, с кем можно поговорить и обсудить последние сплетни, спешили отыскать более подходящее для беседы место, где голос собеседницы не заглушался бы криками и гулом толпы. Но большую часть собравшихся вечером на площади составляли торговцы, непрерывно сновавшие между рядов прилавков, высматривая цены и выглядывая, что продается лучше, а на что спрос невелик. Некоторые, особенно предприимчивые, останавливались у выбранного прилавка и принимались вовсю ругать товар, пока не спугивали всех покупателей, а потом уж бежали в свою лавчонку, чтобы предложить свой товар взамен того, что только что обругали.

Толпа пестрой змеей вилась вдоль торговых рядов, но мало кто заглядывал в дальний угол рыночной площади где среди бочонков и ящиков, под куском трепещущего на ветру брезента, сидели две старухи. Одна из них торговала мотками скверных ниток из овечьей шерсти и чесноком, а другая продавала теплые платки и посеревшие от времени и постоянных брызг грязи рубашки.

– А поговаривают, зима в этом году будет долгой… – сказала одна из старух, поправляя пришпиленные к деревянному столбу, поддерживавшему брезент, бусы крупных чесночных голов.

– Да-а… – прошамкала вторая старуха, привстав со своего бочонка и разглаживая руками выложенную на прилавке льняную рубаху. – Ещё только конец осени, а снег так и валит, так и валит… Поглядите, какие тучи понабежали! Ей-богу, через неделю снег уже перестанет таять и ляжет до весны.

– Чесночок, чесночок! Ароматный, ядреный! – громко проскрежетала первая старуха, заметив появившуюся у соседнего прилавка тучную, розовощекую бабу с закатанными по локоть рукавами серого шерстяного платья.

– На кой нам ваша мелочь? Свой чеснок хорош уродился, – ответила, обернувшись, баба.

– Ишь ты! – всплеснула руками старуха. – Да твоя-то мелочь, поди, с моей и в сравнение не идет! Ишь ты… Нашла мелочь, толстуха!

Но покупательница уже не слышала едкого замечания старухи, брошенного ей в спину, ибо успела переместиться к соседней лавке, где торговал жесткими, сморщенными булками хлеба пекарь.

– Ишь ты! – повторила старуха, взглянув на свою соседку. – Совсем стыд потеряли!

– Что правда, то правда, – вздохнула торговка рубахами, соскребая грязным, кривым ногтем пятнышко грязи со своего товара.

– А поговаривают, что к нам какая-то золотошвейка приехала, – сказала торговка чесноком.

– Что вы говорите, голубушка? Золотошвейка? Нет, не слыхала… – ответила соседка, плотнее запахивая полы своей телогрейки и устраиваясь на пузатом бочонке, точно курица на насесте.

– Да, говорят, приехала. Ух и противная, говорят, баба! – с задором выкрикнула старуха и, покряхтев, залезла на свой ящик. – Заявилась, говорят, в мастерскую к нашей Аннушке… Ну, знаете, на углу Кузнецкой и Тележной живет, которая? – только дождавшись кивка собеседницы, торговка продолжила. – Я ей ещё шерсть продаю. Так вот, заявилась к Аннушке и говорит, чего, мол, вы такой ширпотреб продаете? Неужто такую мерзость ещё покупает кто? А сама такая вся из себя модница: и чепчик с кружавчиками, и рукавчики с отворотиками, и юбка из крашеной шерсти, а пояс такой широкий атласный…